Лига Писателей

Я не жалуюсь, все так живут. Но иногда просто хочется посидеть у окна, покурить, даже если по ту сторону лишь завешенная дымкой бетонная глухая стена в десятке метров напротив.

Затушив бычок о треснувший край подоконника, задумчиво покрутил в руке новую пачку. Шершавый, приятный на ощупь картон еще не успел помяться в кармане и словно намекал: одной папиросы в такие моменты мало. Но пачка последняя, а ежемесячных талонов на курево ждать четыре дня.

Опять придется стрелять у мужиков или искать барыгу через Гнилонет.

Махнув рукой на эту мысль, я снова чиркнул спичкой.

— Ты коммунистом был? — Мужчина, стоявший на коленях неподалеку, достал голову из мусоропровода и повернулся ко мне. — А? Был?

— Я и сейчас коммунист, — бросил я.

Конечно коммунист, будто у меня есть выбор! А за другие речи можно и пулю от ликвидатора схватить.

— Во! Я и говорю — иные сюда не попадают! Все верили и строили этово, как его? Будущее светлое, равное для каждого. А вон чего понастроили. И сюда попали. Бесконечная хрущевка, где у всех поровну и жизни, и смерти. Ад это, говорю тебе, ад для всякого коммуняки.

Мужик закончил тарабарщину и снова засунул бритую макушку в люк мусоропровода.

Что он там делает, я не знал и, по правде, знать не хотел. Лёлик — очередной безумец, проигравший разум в стенах Гигахруща. Работа, сон. Оставшееся время мы либо забиваем рутиной — от хлопот по дому до бессмысленного просмотра передач по ящику — либо задаем вопросы без ответов. Пока наше здравомыслие не сойдет с рельсов, утратив последнюю связь с реальностью.

Если Самосбор не опередит.

В коридоре послышались торопливые шаги. Я хорошо изучил этот путь, как и всякий, кто хочет успеть к гермозатвору жилой ячейки вовремя. Сорок метров по обшарпанному полу, дверь на лестницу, два проема вверх, еще тридцать метров. Меньше трех минут на все; если не мешкать во время тревоги — останешься жив.

— Так и думал, что найду тебя здесь. — Дима даже не запыхался. — Серег, у нас ЧП.

Я протянул ему тлеющую папиросу, как раз на одну затяжку осталось. Пускай дым в его легких отсрочит новость хоть на мгновение. Почему я должен знать это сейчас? Не хочу.

Нет сирены, значит, ЧП подождет еще секунду.

— Лифт оборвался.

Вот это действительно хреново. Старые механизмы часто ломались, кабины застревали, а ремонтников порой приходилось ждать неделями. Но обрыв… Починка может затянуться от нескольких месяцев до бесконечности.

С неисправным лифтом плохо, без него еще хуже: следующий только на семнадцатом, а значит, одиннадцать этажей придется топать пешком. Каждый день.

Но лицо брата казалось серее обычного, и стало понятно — он не договорил.

— Кто там был? — чувствуя мерзкий холодок за ребрами, спросил я.

***

Из полуоткрытой двери нашей комнаты доносился приглушенный плач:

— Что я мужу скажу? Он в две смены работает, только бы я могла за детьми смотреть. А я… не досмотре-ела!

— Ну тише, тише, девочка моя.

— Ведь запрещала подходить к лифту без взрослых!

Решил не мешать им. В потертый халат тети Полины хоть раз да заходила поплакаться каждая женщина нашего этажа. Тетя не откажет, всегда найдет слова, подставит плечо.

Славка и Катя, брат с сестрой, единственные, чей смех слышался в этих стенах. Еще вчера я выходил прикрикнуть на ребят за то, что лупили резиновым мячом в гермодверь нашей квартиры. Какого черта они делали в кабине? Игры играми, но страшилки о несчастных, которые застряли между этажами во время Самосбора, здесь всякий учит с детства.

На кухне Вова ковырялся серыми от пепла пальцами в банке с бычками.

— О! Мужики! Угостите дядю папироской. — Он вытер руку о свою неизменную тельняшку.

— Пошел в жопу, Вовчик, — огрызнулся Дима.

— Ты че, сука? Ты как с ветераном разговариваешь? Я воевал! — Тельняшка вскочил, чуть пошатываясь.

Как сюда занесло бывшего ликвидатора с верхних этажей, никто толком не знал. Сам он предпочитал отмалчиваться, а мы не лезли с расспросами. Одни приходят, словно ниоткуда, другие пропадают. Дело привычное.

О прошлом Вовы можно догадываться лишь по химическому ожогу: левая часть лица и шеи превратилась в безобразное месиво застывшей, будто кровь на морозе, плоти. Еще по железяке вместо руки.

— Опять нажрался. — Дима скривился. — Я видел утром Ирку, у нее весь нос распух. Когда ты уже человеком станешь, падла?

— Можно подумать, кто-то здесь остался человеком. Папиросу зажали, — буркнул Вова, усаживаясь на место. Расшатанная табуретка жалобно скрипнула под его задом в дырявых трениках. — Сами вы в жопу идите, щенки. Пиструн еще не вырос так с дядей разговаривать.

Вовчик мог бы поломать нас с Димкой одной, что говорится, левой. Лично видел, как его протез гнет пятисантиметровые трубы, словно картонные. Но сейчас барыга, видимо, опять запоздал с новой батареей, и железяка бесцельно болталась лишним грузом.

— Вы уже позвонили? — спросил я Диму, решив больше не обращать внимания на тельняшку.

— Конечно. Ответ как обычно: бригада будет в течение пяти дней.

— Уверен, что обрыв?

— Сам слышал. Скрежет страшный и этот грохот издалека, в самом низу… такое запомнишь. Я со смены возвращался, а мать их рядом была, мусор выносила. Она тоже слышала.

В прихожей стукнул гермозатвор.

Алина разулась на ходу, привычно разбросав по углам обувь, прошла на кухню и уселась на свободную табуретку рядом с хмурым Вовой. Вытянула ноги в драных колготках.

— У-у-у, наконец-то. Как же болят, — выдохнула она. — Опять лифт стал?

— Оборвался. — Я покачал головой.

— Ого! Зараза, теперь до семнадцатого пешком топать.

Она работала на семидесятом; чтобы добраться до фабрики, ей приходилось делать на одну пересадку больше, чем мне. Немудрено, что наши первые мысли совпали.

— Лин, там были дети. Славик с Катькой.

— Это плохо, — сказала спустя секундное молчание. — Вы пожрать не грели?

Я всмотрелся в ее лицо, бледное и неподвижное. Большие глаза скрывали за голубизной холодную глубину, темнее шахты лифта. Нет, я не ждал дрогнувших губ, тем более не ждал слез. На этажах редко увидишь сострадание.

Но все-таки что-то неправильное в само́м вопросе царапнуло нерв. Почему, Алина? Ты ведь младше меня, ты видела меньше боли, меньше смерти, неужели все, что ты можешь спросить, — разогрет ли твой сраный паек?

— Ай, ладно. — Девушка встала и прошлепала босиком к холодильнику. Достала тюбик биоконцентрата. — Так поем. Когда их, кстати, будут доставать?

— Мы не знаем, назвали дежурные пять дней.

— А как они там столько просидят, не сказали? — Алина откупорила тюбик, выдавила немного смеси в рот и вернулась на табуретку.

— Лин… — Дима подбирал слова. — Если лифт сорвался с шестого этажа — а мы знаем, что там еще минимум один подземный… Падая с семи этажей, никто не выживет, Лина.

— Потому вы и дураки, что позвонили, — подал голос Вовчик. — Эту рухлядь все равно никто чинить не будет, за малыми тоже не полезут. О них вообще можно было промолчать, а мамаша продолжала бы получать усиленный паек за отпрысков…

— Ну ты и урод. — Алина оторвалась от тюбика.

Почему мы терпели сожителя нашей соседки, алкаша и дебошира? Вряд ли кто-то сможет ответить внятно. С одной стороны, чем меньше лезешь в дела соседей, тем дольше проживешь. С другой — шансы протянуть на этаже напрямую зависят от всех его жителей.

Ира пахала на двух работах, чтобы обеспечить хахаля, терпела побои, все глаза выплакала в объятиях Полины. А потом целовала Вовчика в небритую щеку и щебетала нараспев, какой он хороший. И глаза бы выцарапала, посмей кто донести о дерзком соседе чекистам.

К тому же, когда протез работал исправно, Вовчик мог быть полезным. Несмотря на пропитые мозги, он хорошо разбирался в технике, чинил всякое по мелочи, следил за исправностью гермодвери.

А собранный из говна и палок самогонный аппарат позволял выменивать у спекулянтов весьма полезные штуки для всего этажа. Правда, судя по запаху, дерьмо Вовчик использовал и как сырье для своей выпивки.

— Сама урод! — парировал тельняшка.

— Подождите. То есть вы думаете, они погибли? Но я слышала…

— Что? — Мы с братом переглянулись.

— Слышала писк… или плач. Из шахты. Сначала подумала, показалось. Потом решила, что слизь поет или датчики на Самосбор не сработали. Даже принюхиваться начала.

— Уверена?

И прежде, чем девушка успела кивнуть в ответ, мы с Димой бросились к гермодвери.

***

— Слышишь что-нибудь?

Из шахты пахло сыростью и железом. Тусклое аварийное освещение выхватывало из тьмы обрывок троса.

Щелк — и заморгали оранжевые лампочки.

Щелк — и темнота вновь залила колодец.

Щелк…

— Ничего я не слышу. — Луч моего фонарика едва доставал до кабины в самом низу. Вроде целая, а не груда обломков. — Может, ей послышалось?

— А если нет, Серег? Если они выжили? Никто не приедет раньше…

Лифтер — профессия уважаемая. И редкая. Никто не знает точно, сколько шахт обслуживает одна бригада — десятки? сотни? И в каждой что-то ломается. Заявка на обрыв будет обрабатываться в штатном режиме. Если дети выжили, есть ли у них столько времени?

— Ау-у! Э-э-эй! Слышите меня? — рвал я горло, но получил лишь эхо в ответ.

Дима смотрел на меня. Старший брат, он ждал моего решения. Знал, всем остальным на этаже плевать. И хотел, чтобы я сказал первым.

Чего хотелось мне? Два часа до отбоя. Десять часов до новой смены. Мои ноги все еще гудят, я голодный, а Лина, скорее всего, сейчас тратит последнюю воду из дневного лимита, и спать придется ложиться немытым.

Щелк — свет.

Щелк — тьма.

— Веревка в кладовой. Должна меня выдержать. Какая у нее длина? — Я чиркнул спичкой. Не время экономить на куреве.

— Метров двадцать, может чуть больше. — Глаза Димы и вправду загорелись или огонек моей папиросы отразился в его зрачках?

— Должно хватить. Но для подстраховки лучше лезть с четвертого.

Самосбор двухцикличной давности — самый крупный на моей памяти. Тогда он длился больше двух суток и спустился с шестого этажа на первый. Еще пару дней ликвидаторы зачищали последствия. Но даже они не смогли справиться с тем, что осталось внизу. Лестничную клетку на трех этажах залили пенобетоном, а вот шахту лифта почему-то не стали трогать, лишь перенастроили управление кабиной, ограничив доступ к зоне отчуждения. Если там и оставались выжившие, об их судьбе можно только догадываться.

По возвращении Дима сразу же зарылся в кладовку — мир вещей, нужду в которых никогда невозможно предугадать: завтра или через тридцать циклов. Железные баночки со всевозможными гвоздями, шурупами, винтиками и гаечками соседствуют с разбросанными в случайном порядке молотками, плоскогубцами, отвертками, гаечными ключами всех видов и жестянками неизвестного назначения. А еще заляпанные тюбики с клеем, затвердевшие кисточки, лак и морилка… В углу даже стояли две рассохшиеся доски с загнутыми носами: старожилы называли это лыжами, но все позабыли, для чего они нужны.

— Чем вы там громыхаете? — поинтересовалась тетя из кухни, дымя самокруткой.

Я подошел к плите, сделал глоток прямо из чайника. Щелкнул засов ванной, и мимо прошмыгнула Алина в прилипающей ночнушке на мокрое тело. Я не успел ее рассмотреть, слишком быстро захлопнулась дверь комнаты. Интересно, осталась ли еще вода?

— Полин, ну дай хоть затянуться, — простонал Вовчик. Бывший ликвидатор сидел там же, где мы его оставили, и, казалось, дремал, прислонившись к пожелтевшим обоям.

— Что вы задумали? — Женщина проигнорировала тельняшку, внимательно смотрела на меня сквозь дым.

— Кабина выглядит целой. Дети могут быть еще живы. — Я допил едва теплую жидкость из носика. — Мы спустимся. Где их мать?

— Я дала ей своего лекарства, поспит на моей кровати, пока муж не придет. — В хриплом голосе Полины пропал даже намек на ту теплоту, с которой она утешала несчастную. — Вы слышали что-нибудь?

— Нет. Алина слышала.

— Ей могло показаться. Скажи на милость, как можно уцелеть при падении с такой высоты?

Я пожал плечами.

— Ловители, — сказал Вова, не открывая глаз. — Под кабиной есть такие штуки, называются ловители. Когда лифт падает, их зубья вгрызаются в направляющие. Все дело в тросе ограничителя скорости…

Вова уже собрался было показывать на пальцах единственной рабочей руки, но икнул и передумал.

— Ай, что объяснять тупицам.

— Не успели твои ловители. Мы видели кабину.

— Пацан, там у всех узлов срок службы двадцать пять циклов. То есть они износились еще при твоей прабабке. Ясен пень, все фурычит через раз и через жопу. Поздно схватились, или зубья повырывало, или направляющая посыпалась, да что угодно. Я к тому веду: если не сработали как надо, не значит, что не сработали вообще.

— Не остановили, но послужили тормозом. Оттуда и грохот, — пробормотал я под нос.

— Угу. — Вова встал и поплелся в свою комнату, придерживая неработающий протез, чтобы тот не цеплялся за дверные косяки.

— Нашел! — С толстым мотком веревки на плече мимо тельняшки протиснулся Димка, сжимая фомку в руках; из кармана его мастерки торчала пара ватных перчаток.

— Сядь. — Полина смотрела на меня и обращалась ко мне, будто не ее родной сын нетерпеливо топтал линолеум рядом. — История твоего отца ничему тебя не научила?

— Может, и научила бы, расскажи ты мне ее полностью, — огрызнулся я. — Хоть раз.

— Тебе достаточно знать, как все закончилось. Он полез помогать, когда его об этом не просили. И погиб.

Точнее, его расстреляли ликвидаторы. Я невольно покосился на дверь Вовчика.

— Хочешь так же?

— Разве ты не тем же занимаешься, тетя? Помогаешь соседям.

— Помогаю. — Она затушила бычок. — Помогаю ласковым словом. Советом. Горькой настойкой, наконец. Но не лезу в чертову шахту! Ты понимаешь, что там мог оставить Самосбор? Понимаешь, что ниже четвертого этажа — вечный карантин? И что делают с теми…

— Мама, мы всё понимаем! И мы пойдем, — твердо перебил ее Дима. Я мысленно поблагодарил брата за шаг, которого она не ждала.

Женщина дернулась, поежилась, как на сквозняке, и тяжело опустилась на свободную табуретку. Достала из недр халата бутылочку с настойкой, капнула пару багровых, почти черных капель на язык. Мы воспользовались заминкой, чтобы уйти.

Я уже собирался захлопнуть за собой гермодверь, как нас окликнули:

— Эй, щеглы. Вы и вправду за малыми полезете? — Бритая Вовина башка высунулась из комнаты.

— Тебе какое дело?

— Ты пасть прикрой да сюда идите. Покажу чего.

Берлога тельняшки встретила нас запахом скисших портянок. Но даже тусклого свечения телевизора хватало, чтобы заметить порядок в комнате. Я похвалил Иру про себя: молодец, успевает и впахивать за двоих, и чистоту поддерживать.

— Вовчик, мы торопимся.

— Да щас, погоди ты. — Он встал на колени и вытащил из-под койки пыльный чемодан.

Щелкнули застежки.

— Черт его знает, что там Самосбор оставил. Тебе сгодится.

Я развернул протянутый сверток.

— Халат химзащиты? Откуда? — вытаращился Дима.

Сосед промолчал. Такие носят только ликвидаторы да некоторые сотрудники НИИ. Редкая вещь. Дорогая. Вова, видимо, прихватил со службы.

— И что ты хочешь за него? — Я подозрительно покосился на бывшего вояку.

— Курить дай.

Я достал из пачки папиросу, положил себе в карман. Остальное протянул Вове. Выжидательно посмотрел на него — слишком уж неравноценный получался обмен.

Тельняшка встал и сразу прикурил. С удовольствием крякнул, сделав две большие затяжки подряд.

— Хочу еще, чтобы внизу вы головой думали.

— Слабо верится, что ты так о нас печешься, — прищурился Дима.

— А я не о вас, дураках. Слушай… — Вова серьезно посмотрел мне в лицо. На миг его взгляд показался даже трезвым. — Если что-то успело проникнуть в кабину… Присмотрись к детям прежде, чем тащить их сюда. Обрати внимание на любые странности. И проверь слюну.

— Слюну?

— Будет коричневый или черный оттенок, и завтра у малого слизь пойдет из всех отверстий. Послезавтра на этаже не останется выживших. Это относится ко всем странностям: сыпь, язвы, наросты на коже. Необычное поведение…

Я не стал уточнять, какое поведение считать обычным для напуганного, возможно раненого ребенка.

— Не спрашиваю, получится ли у вас их вытащить. Но очень интересно, хватит ли ума оставить.

— Пошел ты, Вовчик… — бросил Дима севшим голосом. Все понимали, тельняшка прав. И от правоты этой становилось тошно.

— Повидайте с мое, салаги, — огрызнулся Вова и сел на кушетку. Прикурил вторую от бычка. С минуту в комнате трещал лишь телевизор.

Минуты. Сколько их так утекает впустую, на сомнения и страхи, когда время действовать?

Я набросил плащ и осмотрел себя.

— Великоват как-то…

— Вот дурень! Затягивается же. Здесь и вот здесь. И тут еще. Во-от. Другое дело!

Плотная, легкая ткань почти не стесняла движения, хорошо прилегая к телу.

— Спасибо, — кивнул я.

— Это с возвратом, ты не думай! — Ударом ноги Вова отправил чемодан обратно под кровать. — И еще: будете трепаться, что это я вам дал, зенки выдавлю!

II

Щелк — свет.

Щелк — тьма.

«ЖИТЕЛЬ, ПОМНИ! САМОСТОЯТЕЛЬНО ВЫБИРАТЬСЯ В ШАХТУ ЛИФТА ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!»

Я успел забыть, когда и как эта листовка появилась в кабине. Но каждый раз по пути на работу непроизвольно вчитывался в поблекшие от времени буквы.

Щелк — вдох.

Щелк — выдох.

Воспоминания о спуске ограничились проклятым звуком ламп. Помню, как пришли на четвертый, как Димка вскрыл фомкой двери шахты. Как мы обвязались веревкой. Дальше — лишь высота и дыхание по щелчку. Остается только догадываться, сколько времени я судорожно цеплялся за торчащую из бетона арматуру, которую лишь безумный архитектор этого места мог назвать лестницей, пока брат медленно стравливал веревку руками в толстых рукавицах.

Дрожь постепенно покидала скрюченные пальцы, дыхание возвращалось в норму. Голову мгновенно засыпало вопросами. Разбираться решил по порядку:

— Где твоя сестра?

Слава вжался в стенку кабины, прямо под листовкой с предупреждением, и таращился на меня. Пыль, сопли и слезы смешались в грязные разводы на его бледном лице.

— Пацан, ну ты чего? Это же я!

— Дядя Сергей! — Вот и новая порция слез.

— Ну не хнычь. — Я подсел к мальчику. Он протянул ручонки, вжался в мой халат. — Ты как?

Тихие всхлипы в ответ. Я отстранился, чтобы рассмотреть его получше: коленки сбиты в кровь, на лбу ссадина, будет шишка. Больше ничего, кожа чистая, цвет глаз нормальный. Задрал тонкую рубашку, повернул, тоже чисто.

— Сильно болит?

Отрицательный кивок.

— Где Катя?

— Мы пошли посмотреть этаж. — Славка шмыгнул носом. — У нас быстро кончились спички. Я испугался и побежал обратно… а Катька… заблудилась.

Я заглянул в темноту проема. Уровень этажа оказался всего на двадцать сантиметров выше, чем кабина лифта. Похоже, ловители действительно отчасти сработали, затормозив падение.

— Как вы открыли двери?

— Не мы. — Мальчик пожал костлявыми плечами. — Сначала был грохот, потом нас подбросило, Катька подбородок разбила. А когда открыли глаза, двери уже так были.

— Ла-адно, — протянул я, собираясь с мыслями. — Вот как мы поступим. Я сейчас обвяжу тебя этой веревкой и подсажу к люку, чтобы ты мог выбраться на крышу. Будешь ждать меня там, понятно? А сам пойду искать твою сестру. Если меня долго не будет, кричи наверх и лезь по лестнице. Там дядя Дима, он будет тянуть веревку, и ты не упадешь. Хорошо?

Слава кивнул. Когда я посадил его на крышу, несколько раз щелкнул фонариком, подавая брату сигнал через открытый люк: «всё в порядке, жди».

— Я скоро вернусь, Славка, слышишь? Потерпи еще чуток.

Тьма этажа дохнула на меня сыростью. Я постоял с минуту, принюхиваясь в попытке различить характерные для Самосбора запахи, но не заметил ничего подозрительного. Луч фонарика пробежался по низким потолкам и серым стенам. Бетонные кишки узких коридоров расходились от лифта в четыре стороны.

Я прошел в случайном направлении десять шагов. Снова развилка. Не похоже на жилой этаж, скорее на лабиринт с тесными каморками. Вернулся к перекрестку и пошел в другую сторону. Пока мне не встретилось ни слизи, ни других последствий Самосбора. Нашел наконец, что искал: обгоревшие спички станут моими хлебными крошками. Как дети сами до такого не додумались? Им больше не читают сказок?

Сначала до меня долетел звук глухих ударов: кто-то методично бил резиновым мячом об пол. Я даже представил, как скачет грязно-красный шар с двумя синими полосками. Слава и Катя постоянно таскали за собой эту самую популярную в Гигахруще игрушку. Странно только, что девочка решила поиграть сейчас, одна, в полной темноте.

За поворотом послышались тихие всхлипы, секундой позже переходящие в звонкий хохот, будто кто-то пытался плакать и смеяться одновременно. Я собрался было уже крикнуть, обозначить себя, позвать, но в горле предательски дрогнул ком. Дух этого места и так обдавал холодом между лопаток, еще и звуки… Шуметь расхотелось.

Я осторожно продвигался вглубь коридора, находя под ногами очередные угольки спичек, пока свет фонаря не коснулся сидевшей на корточках фигурки. Ее плечи едва заметно дрожали.

— Катя?

Девочка оторвала голову от коленок и прищурилась. Я направил луч фонаря в пол и подсел к ней.

— Ты как?

— Мне страшно, я хочу домой. — Тоненький голосок Кати подрагивал, но ее глаза оставались сухими.

— Это ты смеялась?

— Что?

— Я слышал смех.

— Не знаю.

Показалось?

Девочка отстранилась и заглянула мне в лицо, будто видела впервые.

— Кать, это я, Сергей. Ты чего?

— Забери меня.

— Сейчас пойдем. — Я бегло осмотрел ее. — Ничего не болит?

— Нет.

Похоже, ни царапины.

— Кать, сплюнь, а? — запоздало припомнил я напутствие бывшего ликвидатора.

Она хлопала ресницами в непонимании.

— Просто плюнь на пол.

Девочка снова заканючила, вцепилась в мое плечо.

— Забери-и…

Ну и что с ней делать? Ругать? Лезть в рот? Самому хотелось убраться поскорее от бесконечных коридоров, затхлого воздуха и гребаного стука мяча. К свету и людям.

По телу прошла дрожь, застряла в поджилках. До меня дошло, что я не видел рядом с Катей игрушки. Но продолжал слышать в темноте.

— Кать, где твой мячик? — тихо, касаясь губами ее волос.

— Там. — Детский пальчик показывает на коридор.

— Кто здесь еще? — не слыша своего голоса, только ровное дыхание ребенка. И мяч.

Прыг-скок. Чуть ближе.

— Не знаю.

Прыг-скок. Еще ближе.

Свет фонаря тонул в бездне, коридор казался бесконечным.

Прыг.

Рывком закинул Катю на плечо.

Скок.

Еще рывок. До поворота. По сгоревшим спичкам, дальше, бегом!

Прыг-скок. Отчетливо, громче моего тяжелого дыхания.

Оранжевая вспышка впереди — аварийный сигнал шахты и наше спасение. Я успел забыть, что кабина ниже, влетел на полном ходу, едва не разбив головы себе и своей ноше.

Дима со Славкой кричали сверху. Оказалось, мальчик уже успел подняться самостоятельно. Детей легко напугать придуманными страшилками, но куда более очевидных опасностей, вроде большой высоты и расшатанной лестницы, они порой будто не замечают.

Лезть обратно оказалось проще, чем спускаться. Даже со вцепившейся в спину девчонкой, крепко привязанной ко мне веревкой. Хрупкое Катино тельце, почти невесомое на руках, к середине подъема отчетливо дало о себе знать. То ли тяжесть в мышцах и сильнейшая одышка отвлекали от пропасти за спиной, то ли засевший в ушах стук невидимого мяча гнал выше похлеще тревоги Самосбора.

На четвертом этаже стук остался — то била кровь мне по вискам. Как только Димка поднял нас и отвязал ребенка, я лег на месте, прямо на грязный пол. Прислушивался, как боль от спины и плеч растекается по всему телу.

Рядом сидел Слава, он больше не плакал. Обнимал сестру, покачивая. Катя не сопротивлялась, лишь молча оглядывалась по сторонам. Мальчик снова качнулся, из его кармана выпало, звякнув об пол, что-то металлическое.

— Это что такое? — Дима поднял жестяную банку, покрутил в руках. — Липкая какая. В солидоле, что ли?

— Мы внизу нашли, в комнате. Там таких до потолка! — Славка даже руки вверх вытянул.

Я приподнялся, чтобы лучше осмотреть находку. Этикетки не было, лишь выдавленная на металле надпись:

ГОСТ 5284-84/4

III

«ВСТУПАЙ В РЯДЫ ЛИКВИДАТОРОВ! БУДЕМ БОРОТЬСЯ С ПОСЛЕДСТВИЯМИ САМОСБОРА ВМЕСТЕ!»

Человек в противогазе одной рукой держит рукоять огнемета, другой прижимает к себе растрепанную девчушку. Никто никогда не видел людей, развешивающих плакаты, листовки, подбрасывающих буклеты. Равно как никто не знает их художников. Новые листы появляются регулярно, а старые не снимают, пока рисунок не выцветет настолько, что его уже нельзя будет прочесть. Или пока хулиганы не пустят на самокрутки.

Этот появился на лестничной клетке совсем недавно, и теперь каждый день мне придется встречаться с нарисованным бойцом Гигахруща. Образом защитника и палача.

Ноги гудели после рабочей смены. Впереди еще несколько часов перед ящиком, еда и сон, чтобы завтра все повторилось. Ход вещей, который ничем не изменить, даже след вчерашних событий померкнет в наших головах под гнетом рутины.

Мать спасенных сбивала колени о драный линолеум прихожей, пыталась поймать наши с Димкой руки, чтобы осыпать поцелуями. Отец минут пять ломал мне кости крепким рукопожатием, позже он занес блок папирос и пол-литра разведенного спирта, который выдают всем работникам реактора. Пить сложно, но всяко лучше, чем бодяга Вовчика.

Славка сказал, что, когда вырастет, хочет быть храбрым, как дядя Сергей. А мне, храбрецу такому, хотелось сбежать от всех на четвертый, к своему подоконнику. Припасть щекой к окну, выдавить лицом холодное стекло…

— Это что, тушенка? — Дима пялился на вскрытую ножом банку. Находку брат решил оставить себе, здраво рассудив, что странные жестянки детям ни к чему.

О тушенке мы слышали лишь в детстве из баек стариков, но мало кто верил, что она действительно существует.

— Это можно есть? — Я осторожно ковырнул рыжеватую массу. Желудок заурчал, поддакивая: нужно.

Четверо за одним столом: мы с братом, тетя и Алина; словно адепты тайного культа, слепые фанатики, жадно тянущиеся к лику своего божества, мы с той же жадностью вдыхали запах мяса, рассевшись вокруг открытой баночки. И, кажется, прошла вечность, прежде чем один из нас решился протянуть ложку.

Пока Ира отсыпалась после суток, а Вова дрых после очередной попойки, пока в квартире напротив счастливые родители укладывали спать вернувшихся детей, а весь этаж проверял надежность гермозатворов перед сном, мы смаковали каждый кусочек из такой маленькой для четверых баночки, пока на жести не осталось даже крошечной капли жира.

Вчера мы пили спирт и заедали тушенкой. И, готов поклясться, в глазах каждого читалось нечто большее закореневшей тоски...

…Этаж встретил запахом и шипением сварки. Я обогнул шахту лифта: на закрытых дверях висела табличка «НЕ ОТКРЫВАТЬ». Подумал, что на остальных этажах, скорее всего, то же самое, и с содроганием погнал от себя мысль — табличка не остановит нечто, если оно захочет выбраться.

За углом сварщик в маске и рабочем комбинезоне приваривал железный щит к нашему АВП-11 — аппарату выдачи пайков. Неподалеку прислонился к стене щуплый мужичок с редеющими волосами, зачесанными назад. На вороте его кожанки поблескивал значок со скрещенными молотом, серпом и штыком.

Сотрудника ЧКГХ — Чрезвычайного Комитета Гигахрущевки — желаешь встретить на своем этаже в последнюю очередь. Еще меньше — у себя на пороге. К счастью, в действительности мало кому доводилось увидеть чекиста, но, благодаря дурной славе, слышал о них каждый.

Взгляд мужчины из цепкого стал насмешливым, словно поддразнивая: «пройдешь мимо, трусливо уткнувшись в пол, или осмелишься спросить?».

— Что происходит? — решился я...

Вы прочитали отрывок из романа «ЭТАЖИ». Бумажная книга доступна на Лабиринте, Озоне и других маркетплейсах. В электронном формате на ЛитРес, Литмаркет сервисе МТС.Строки.

Так и появился Срак. Это для нас землян, русскоязычных это имя вызывает какие-то не те ассоциации. А для Планеты Сиберии в четвeртом галактическом созвездии, в будущем через 200-300 лет от нашего настоящего времени - совершенно нормальное имя, я думаю.

Отец его с именем Враг - директор имперской службы безопасности целого созвездия! Он и сына назовeт на основе своей культуры, а явно не каким-то Славиком. Не находите?

В принципе, Срак - один в романе с таким именем. Остальные герои, вроде имеют нормальные, книжные имена. Сестра Срака (да у него ещё есть и сестра, тоже значимая героиня для сюжета) носит вполне нормальное и красивое имя - Амина (ударение на втором слоге).

Я считаю, что в данном вопросе у каждого автора свой подход и свои предпочтения в именах для героев. Это его право. Пусть хоть нецензурно его назовёт, если так он хочет, если он такого героя видит. Для этого и существуют возрастные ограничения.

А Вы как считаете какие должны быть имена у героев книг?

Вопрос к авторам. А Вы какие имена даeте своим героям? Чем руководствуетесь при этом?

Спасибо Вам за внимание и понимание.
С уважением к Вам.
Автор.

Фантастический роман "Сиберия". Читай фантастику онлайн. Бесплатное ознакомление и свободное распространение.

Стилистических ошибок я тоже не заметил. Просто праздник какой-то. Может, это профессиональный автор меня решил потроллить? Был бы я популярным, я бы тоже так делал.
Итак, в поисках, к чему придраться, я бы сделал два замечания.

Первое. Много имен. По ходу чтения, я встречаю новое имя и стараюсь его запомнить, не зная, пригодится ли мне оно в дальнейшем. И когда их накапливается много в моей краткосрочной памяти, становится некомфортно. Я вон "Доктора Живаго" читал и плакал по этой причине. Как выяснилось по итогу прочтения все эти имена не имеют значения. Обычно авторы вместо незначащего имени используют обозначение второстепенных персонажей как "президент республики", "директор федеральной комиссии" и т.д. Ну то есть, если бы это была повесть или роман, или автора звали Джордж Мартин или Габриэль Гарсия Маркес, то, ладно, можно и имена. В этом же рассказе, наверное, они будут все-таки излишними.

Второе. Как я уже писал в кратком ответе автору, немного смущает смена точек фокуса персонажей. Изначально рассказ ведется от первого лица. А потом вдруг перескакивает на события, не связанные с рассказчиком, где повествование идет от третьего лица. Затем снова от себя рассказывает главный герой. И так далее. Оправдан такой прием в рассказе? Автору нужно рассказать нечто, что не знает главный герой. Но по-моему, если это необходимо по сюжету, то лучше либо поставить главного героя в третье лицо, либо дать главному герою узнать о происходящем через сюжет, а не вот так перепрыгивая на другую сцену. При этом, хочу заметить, подобный эксперимент не возбраняется, и в руках профессионального писателя может даже помочь сделать рассказ необычным. Здесь смена фокуса повествования меня, честно говоря, смутила. Но, повторю, не тем что это плохой прием, а тем, что можно было обойтись без него в рамках предложенного жанра и формы.

Сюжет хорош. По жанру - детективная фантастика, с небольшим вотэтоповоротом. Хотя что касается вотэтоповорота, мне не хватило не то чтобы понимания причин предательства персонажа, а скорее каких-то штрихов детективного жанра, по которым читатель бы согласился с произошедщим, мол, ну да, этот бы смог.

Какой-то особой философской "умной" мысли, которую я жажду в своем призыве в оригинальном посте, я в рассказе не увидел, кроме как "никогда такого не было и вот опять", однако рассказ прочитал с удовольствием.

В общем, мои замечания тут написаны только для того, чтобы были хоть какие-то замечания. Я бы рекомендовал автора к прочтению и, если он не писатель, предложил бы ему писать еще. Автор - молодец. Спасибо!

Нет, так дела не делаются, а рассказы не пишутся. Я всегда считал, что грамотность текста - первый признак уважения читателя. Посему, если бы я специально не взялся бы за анализ текста, то из-за такого обилия ошибок дальше первых строк я бы читать не стал. И не только я.

Ошибки стилистические. Автор пытается писать красиво и витиевато, это заметно и это суть хорошо вельми. Но вот такие ляпы нарушают гармонию: "Никаких подробностей более не сообщалось, а достучаться до него больше не представляло возможности, потому как он не отвечал ни на письма, ни на звонки. Собраться в дорогу мне не составляло особого труда, так как я...". Ох, как режет слух и глаза. Не надо так - восприятие портит капитально.

Ошибки логические. По сюжету друг просит приехать главного героя в деревню, о которой герой ничего не знает и, видимо, толком не представляет, где она. И, значит, ГГ добирается до пункта назначения, откуда сообщает читателю, что вот жуткий дом, перед которым он остановился, принадлежит тетке Авдотье, которая умерла, а дом пользовался еще при ней дурной славой... и так далее. Внимание, вопрос: откуда у Главного Героя такие подробные сведения? Может, конечно, ранее друг все уши прожужжал о своей деревне с показом фотографий и видосиков домов и их подробным описанием , но тогда надо бы об этом как-то упомянуть. Иначе - справедливые вопросы к автору!

Избыточность. Автор пытается украсить текст яркими описаниями, аллегориями и прочими литературными приемами. Но в выбранном жанре это выглядит слегка нелепо. Хочу сказать, что сами описания и не плохи, но в совокупности утомляют и не добавляют тексту ценности. Вот, к примеру: "...тишина навалилась мертвым грузом на плечи, как только я остановился, престав шуршать эхом по песчаной дороге кроссовками". Чем он перестал шуршать: эхом или кроссовками?
"Бледные, тонкие ниточки-губы, вытянутые в ехидную улыбку, с торчащем в правом нижнем углу желтым зубом-клыком, сточенным до гнилого пенька..." Зуб таки торчит или сточен до пенька?
Избыточные описания не только перегружают, но еще и запутывают. Автор пока еще не Бунин и не Сарамаго, чтобы вот так наворачивать. Умереннее надо, я считаю.

По сюжету. Простая добрая история без хитрых поворотов и подводных камней. В принципе, готовый сценарий для современного популярного кино (я тут даже не критикую, а констатирую). Ведьмы, священники, порочные юные девы - не увядающие штампы литературы. Пожалуй, я бы не стал использовать символ веры в качестве молитвы от нечисти, он как бы не совсем молитва, уж лучше тогда "Отче Наш" или что-нибудь из Псалтыря. Но это мое частное эзотерическое мнение.

Еще я так и не понял, куда делся друг! Завязка истории была в том, что ГГ собрался найти друга. В итоге друг появляется ниоткуда в самом конце без каких-либо объяснений, где был, что делал, и зачем вообще появился в сюжете.

По итогу разбора. Автор - молодец. Пишет не без грехов, но ровно: ему необходимо выверить текст, и тогда получится приятная глазу стори. Глубинного смысла, который я просил в оригинальном посте тут, конечно же, нет. Творчество ради развлечения. Ну, такое тоже имеет право существовать, это уже мои проблемы зануды и сноба.

Автору - спасибо, что не испугался отдать текст злобному (но в душе доброму) критику. Творческих ему успехов и учебник грамматики для шлифования этих успехов.

А дочитавшим участникам нашего сообщества вопрошаю: тут кто-нибудь пишет глубокофилософские произведения? ну или бытовые с толикой смысла, чтоб без эльфов и ведьмаков? Неужели некому порадовать старого пикабушника прекрасным слогом и умной мыслью? ;-)

– Что ж, им заняться больше нечем было?

– Ну почему же… они любили все измерять, и нашли скрытые в природе закономерности. И решили, что прикоснулись к запредельному, – он чуть не сказал трансцендентному и представил себе, как эти глаза смотрят на него по утрам. Надо же, как разбежался!

– А зачем вы мне это рассказываете?

– Потому что почувствовал сейчас то же самое.

Чашка возвращается на блюдце. Арка окна изгибается параболой, за стеклом льется солнце и синеет октябрьское небо. Просвечивают под лучами осенние листья. Она по-кошачьи щурится, он понимает – к вниманию ей не привыкать. Сейчас осадит, и эта встреча растворится среди монотонной обыденности.

– И какое же я, по-вашему, число?

– Иррациональное.

Она смеется и немного запрокидывает голову, открывая тронутую загаром шею и ямочку меж отворотами блузки.

– Что же со мной не так?

– Очевидно, вы непостижимы как бесконечная вереница цифр после запятой в экспоненте.

– Вероятно, вы преувеличиваете – я всамделишная, самая что ни на есть настоящая и очень простая.

Он хорошо помнит, что простые числа занимали еще пифагорейцев.

– Простые числа неопределимы и положены в основу крипто-шифрования.

– А вы, наверное, майнер, – едко замечает она.

– Нет, родители нарекли меня Витасом.

Ее высочество отворачивается к экрану – ирония не помогла, и тишина опять выбирается из темных углов. Витас отпивает дайкири и ждет – иногда лучше просто расслабиться. На ум ничего не идет, он ставит бокал на стол и прислоняется к спинке.

– Ну вот, сохранилась. – Она закрывает ноутбук, весело глядит на Витаса и жестом указывает на пустующий напротив стул, – а я Ира, как вы и посчитали… Или рассчитали?