Чёрту было скучно.
Он слишком умён для того, чтоб всегда только смеяться, он знает, что в жизни есть явления, которые и сам чёрт бессилен осмеять, — никогда он, например, не касался острым ножом своей иронии величественного факта своего бытия. По правде говоря, этот наш любимый чёрт гораздо более дерзок, чем умён, и, если присмотреться к нему внимательно, пожалуй, окажется, что он, как и мы, большую часть своего времени посвящает пустякам. Но оставим это, — мы ведь не дети, не будем же ломать лучшую из наших игрушек, доискиваясь, что скрыто у неё внутри.
Однажды чёрт шлялся по кладбищу среди могил во тьме осенней ночи; ему было скучно, он тихо свистал и, поглядывая вокруг себя, искал развлечений. Он насвистывал старинный романс — любимый романс моего отца:
Как от ветки родной
Лист, осенней порой,
Оторвавшись, по ветру летает…
А ветер вторил ему, с воем носясь над могилами между чёрными крестами, по небу медленно ползли тяжёлые тучи осени, орошая холодными слезами тесные жилища мертвецов. Жалкие деревья кладбища пугливо скрипели под ударами ветра, простирая к безмолвным тучам свои оголённые ветви. Ветви задевали за кресты, и тогда на кладбище рождался угрюмый шорох — звук тяжёлый и пугающий…
Чёрт свистал и думал:
«Любопытно, как чувствуют себя мертвецы в такую погоду? Вероятно, сырость проникает туда, к ним, и, хотя они со дня смерти навсегда застрахованы от ревматизма, однако, должно быть, неприятно!.. Разве вызвать одного из них и побеседовать с ним? Всё-таки развлечение для меня и для него, я полагаю… Вызову! Где-то тут сунули в землю знакомого мне литератора… При жизни я, бывало, посещал его, — почему бы не возобновить знакомства? Все люди этой профессии ужасно требовательны, — посмотрим вполне ли удовлетворяет их могила? Но где же она?»
И сам чёрт, который, как известно, всё знает, долго бродил по кладбищу, прежде чем нашёл могилу литератора…
— Эй, слушайте! — крикнул он, стуча когтями по тяжёлому камню, которым был придавлен его знакомый. — Вставайте!
— Зачем? — глухо донеслось из-под земли.
— Нужно…
— Не встану…
— Почему?
— Да — вы кто?
— Вы меня знаете…
— Цензор?
— Нет!
— Может быть, жандарм?
— Нет, нет!
— И не критик?
— Я — чёрт…
— А! Сейчас вылезу.
Камень сдвинулся с могилы, земля разверзлась, и из неё явился скелет. Это был самый обыкновенный скелет, почти такой, по каким студенты изучают анатомию костей; только он был грязный, не имел проволочных связок, да в пустых впадинах, на месте глаз, у него сиял голубой, фосфорический свет. Он вылез из земли, встряхнул кистями, чтоб сбросить приставшую к ним землю, кости сухо стукнули друг о друга, и он, подняв череп кверху, посмотрел своим голубым, холодным взглядом в тёмное небо, покрытое тучами.
— Здравствуйте! — сказал чёрт.
— Не могу, — кратко ответил писатель. Говорил он тихо и таким странным звуком, точно две кости, чуть слышно скрипя, терлись одна о другую…
— Извиняюсь за мое приветствие, — любезно сказал чёрт.
— Ничего… Но зачем вы меня подняли?
— Хотел предложить вам прогуляться, — не более этого…
— А-а! Я с удовольствием пройдусь немного… Хотя погода прескверная.
— Полагаю — вы не боитесь простуды? — спросил чёрт.
— О, нет, я ведь ещё при жизни основательно простудился.
— Да, помню, вы умирали совсем остывшим.
— Ещё бы!.. Всю жизнь меня так усердно охлаждали…
Они шли рядом друг с другом по узкой дорожке, среди могил и крестов; из глаз писателя падали на землю два голубые луча и освещали дорогу чёрту… Мелкий дождь кропил их, и ветер свободно пролетал между голых ребер писателя, сквозь грудь его, в которой уже не было сердца.
— Мы идём в город? — спросил он у чёрта.
— Что вас интересует там?
— Жизнь, государь мой, — бесстрастно объяснил писатель.
— Ба! Она ещё имеет для вас цену?
— Ещё бы!
— Но почему?
— Как сказать? Человек всё измеряет количеством своих усилий, и, если он принёс простой камень с вершины Арарата, — камень будет для него драгоценностью…
— Бедняга! — усмехнулся чёрт.
— Но и счастливец! — холодно возразил писатель.
Чёрт молча пожал плечами.
Они уже вышли с кладбища, пред ними лежала улица — два ряда домов, а посреди них — тьма, в которой жалкие фонари ярко свидетельствовали о недостатке света на земле.
— Скажите, — заговорил чёрт после паузы, — каково вам в могиле?
— Теперь, когда я привык к ней, — ничего, очень покойно, но сначала, знаете, было ужасно скверно. Болван, который заколачивал гвозди в крышку гроба, вбил зачем-то гвоздь мне в череп. Это, конечно, мелочь, но всё-таки неприятно было. Я, знаете, готов был думать, что это некий ехидный символизм, желание испортить мой мозг, при помощи которого я, бывало, сам кое-что портил людям… Потом явились червяки. Они, чёрт их возьми, кушали меня ужасно медленно…
— Еще бы! — сказал чёрт. — И нельзя их винить за это — пропитанное желчью тело совсем не вкусное блюдо…
— Сколько на мне было тела! Сущие пустяки… — возразил писатель.
— А всё-таки съесть его — скорее неприятная обязанность, чем удовольствие… Вот, например, издателей черви едят быстро и с наслаждением.
— Это понятно — они, должно быть, вкусные…
— А что, осенью в могиле сыро? — спросил чёрт.
— Сыровато, но к этому привыкаешь… Собственно говоря, больше всего беспокоят разные идиоты, которые, шляясь по кладбищу, случайно натыкаются на мою могилу. Не знаю — сколько времени лежу я в земле… так и сам я и всё вокруг меня неподвижно — представление о времени недоступно мне…
— Вы лежите в земле четыре года, скоро уже пять будет, — сказал чёрт…
— Да? Вот как… Было у моей могилы за это время три человека… Раздражают, будь они прокляты! Один, знаете, прямо отверг факт моего существования, — пришёл, прочитал надпись и с уверенностью говорит: «Такого не было! Никогда я не читал такого… но фамилия знакомая — во дни моей юности человек с такой фамилией имел в нашей улице тайную кассу ссуд…» Как это вам нравится? А я шестнадцать лет печатался в самых распространённых журналах и трижды при жизни издавался…
— После смерти вас издали два раза, — сообщил чёрт.
— Вот видите!.. А то пришли двое, и один из них говорит: «А! это тот?» — «Он самый», — ответил другой. «Н-да, тоже и его читали во время о́но». «Всех читают…» — «Что, бишь, провозглашал этот?» — «Обыкновенно, — идеи добра, красоты… ну и прочее…» — «Да, да, помню…» — «Язык у него был дубоват». — «Сколько их лежит в земле!» — «Да, русская земля талантами богата…» И ушли… быки!.. Я знаю — тёплые слова не повысят температуру могилы, и я их не хочу, но всё-таки обидно! И ах как мне хотелось обругать их!..
— Вы бы и ругнули хорошенько! — усмехнулся чёрт.
— Нет, неловко, знаете… Канун двадцатого столетия и — вдруг! мертвецы ругаются… Нелепо… И, наконец, очень жестоко по отношению к материалистам.
Чёрту снова становилось скучно.
«Этот писатель и при жизни желал быть женихом на всех свадьбах и покойником на всех похоронах — и теперь, когда всё умерло в нём, честолюбие его живо. Но разве для жизни человек важен? Важен лишь дух человека, и только дух его достоин рукоплесканий и поклонения… Как скучны люди!..»
Чёрт уже хотел предложить писателю возвратиться в могилу, как вдруг в его злой голове вспыхнула одна идея. Они были в этот момент на площади, и со всех сторон их окружали тяжёлые громады домов. Над площадью низко нависло чёрное мокрое небо; казалось, оно опирается на кровли.
— Послушайте-ка, — сказал чёрт, любезно наклоняясь к писателю, — не хотите ли вы посмотреть, как живёт ваша жена?
— Я, право, не знаю, хочу ли, — медленно проговорил писатель.
— Э, да вы совершенный мертвец! — воскликнул чёрт, подзадоривая его.
— Нет, почему же? — И писатель бодро встряхнул костями. — Я не прочь… Ведь она меня не увидит? А если увидит — не узнает?
— О, разумеется! — уверил его чёрт.
— Я, знаете, потому это говорю, что она — не любила, если я надолго уходил из дома… — объяснил писатель.
И вот стена одного дома куда-то исчезла или же стала прозрачной, как стекло. Писатель видел внутренность больших комнат, и в них было так светло, удобно, красиво…
— Славная обстановка! — одобрительно проскрипел он, — очень хорошая обстановка! Живя в такой, я бы, пожалуй, ещё и теперь не умер…
— И мне тоже нравится, — улыбаясь, сказал чёрт. — И ведь недорого стоит — тысячи три…
— Гм… это недорого?.. Помню, что самое крупное моё произведение дало мне восемьсот пятнадцать рублей… я почти год работал над ним… Но кто же тут живёт?
— Ваша жена, — сказал чёрт.
— Да? Вот как!.. Э… это хорошо… А женщина, — она и есть? Жена моя?
— Она… Вот явился её муж…
— Она стала красивая… и как хорошо одета! М-м… Муж, говорите? Какой здоровый малый; рожа у него довольно-таки вульгарная… но — добрый человек, кажется… Право же, лицо глуповатое! И даже пошлое… Впрочем, такие лица нравятся женщинам…
— Хотите, я вздохну за вас? — предложил чёрт, ехидно поглядывая на писателя. Но тот был увлечён зрелищем…
— Какие у них весёлые лица! Они оба, очевидно, довольны жизнью… Она его любит, не знаете?
— О да, очень…
— А он — кто?
— Приказчик из магазина мод…
— Приказчик из магазина мод… — медленно повторил писатель и долго не говорил ни слова. Чёрт смотрел на него и весело улыбался.
— Что, нравится вам всё это? — спросил он.
Писатель с усилием заговорил:
— У меня были дети… сын и дочь… Я думал — вот у меня есть сын, он тоже со временем будет порядочный человек. Я думаю — приказчик, должно быть, плохой педагог… и сын мой…
Пустой череп писателя печально закачался…
— Смотрите-ка, как он её обнимает! Превесело им живётся! — воскликнул чёрт.
— Да-а… Что же он, приказчик-то, богатый?
— Был беднее меня, но богата ваша жена…
— Жена? Откуда у неё взялись деньги?
— А от продажи ваших книг!
— Та-ак, — сказал писатель, тихо покачивая своим голым и пустым черепом. — Та-ак! Выходит, что я больше всего работал для некоего приказчика?
— Пожалуй, что именно так и выходит, — весело согласился чёрт.
Писатель посмотрел в землю и сказал чёрту:
— Проводите меня в мою могилу.
…Было темно; шёл дождь, по небу тяжело плыли тучи, и писатель, постукивая костями, стремительно шагал к своей могиле… Чёрт шёл сзади него и весело посвистывал…
Читатель, разумеется, недоволен. Читатель объелся литературой, и даже люди, которые пишут лишь для того, чтоб угодить ему, очень редко приходятся ему по вкусу. В данном же случае читатель недоволен ещё и тем, что мною ничего не сказано про ад. Так как читатель справедливо убеждён, что по смерти он попадает в ад, ему ещё при жизни хочется знать что-нибудь об аде. Но, право же, я ничего не могу сказать приятного читателю, ибо ада нет, нет ада огненного, который так легко себе представить. Однако — есть нечто другое, и неизмеримо более страшное.
Тотчас же после того, как доктор скажет про вас вашим близким: «умер…», вы вступите в некую безграничную, ярко освещённую область, и это есть область сознания ваших ошибок.
Вы лежите в могиле, в тесном гробу, и пред вами проходит, вращаясь, как колесо, бедная жизнь ваша. Она движется мучительно медленно и вся проходит — от первого сознательного шага до последней минуты жизни вашей. Вы увидите всё, что скрывали от себя при жизни, всю ложь и мерзость вашего бытия, все мысли ваши вы вновь передумаете, вы увидите каждый неверный ваш шаг, вся жизнь ваша возобновится — вся до секунды! И для того, чтоб усилить муки ваши, вы будете знать, что по той тесней и глупой дороге, по которой шли вы, — идут другие, и толкают друг друга, и торопятся, и лгут… И вы понимаете, вы ясно видите — всё это они делают лишь для того, чтоб со временем узнать, как позорно жить такой гнусной, бездушной жизнью.
Но, видя их торопливо идущими к своей гибели, вы ничем не в состоянии предупредить их: ни крика, ни движения не сделаете вы, и желание помочь им будет бесплодно рвать душу вашу… Хорошо?
Проходит пред вами жизнь ваша и снова возвращается, и снова вы видите её с начала… и нет конца работе вашего сознания, и не будет конца ей… и ужасу мук ваших не будет конца никогда… никогда!
