Однажды мы — Дедушка Тао и я — тихим поздним вечером сидели в саду за нашим домом. Уже окончательно стемнело. Над нами засияли звезды.
— Деда, а ты боишься смерти? — спросил я Старика.
— Да нет, — ответил он. — А чего ее бояться-то?
— Ну как же? — смутился я. — Лично мне все таки как-то трудно вообразить, что вот я есть и вдруг… и вдруг меня нет. Весь мир вокруг остается, а я… уже не существую. Знаешь, я тут как-то читал у Гурджиева о том, как он однажды своих учеников попросил представить себе, что им осталось всего два часа жизни, так у меня аж мурашки по коже побежали от ужаса того, что и я когда-то умру.
— Хм, — усмехнулся Дед. — Ну хорошо, Саша. Вот скажи мне, а ты засыпать не боишься?
— Засыпать? Нет, конечно, — рассмеялся я. — Наоборот, сон — это так приятно. А почему ты, собственно, спрашиваешь о сне?
— Смерть, Саша, это как засыпание перед пробуждением. Только пробуждаешься уже без своего тела. Оно остается здесь, а ты дальше продолжаешь существовать, но тебя уже ничто не ограничивает. Ты свободен. Впрочем, эта свобода тоже относительна, но сейчас не об этом.
— Ну знаешь! — усмехнулся я. — Смерть как засыпание, конечно, хорошо звучит, но это всего лишь домыслы. Оттуда ведь никто не возвращался, чтобы нам рассказать, как все это там происходит в действительности.
— Саша, так-то оно так, но допустим, что кто-то оттуда вернулся и тебе рассказал, как там. Ты ему поверишь?
— Хм, наверное, все же нет, — усмехнулся я.
— Вот видишь?! Впрочем, что там ты? В последнее время о так называемом посмертном опыте уже появилась масса книг, написанных медиками-скептиками, которые сами хотели проверить то, о чем писал в свое время Моуди в известной книге «Жизнь после смерти» и которые записывали откровения пациентов, реанимированных после клинической смерти. Эти воспоминания в большинстве своем очень похожи. Так вот, другие ученые-скептики им тоже не верят. А вообще-то дело даже не в них, а в том, что мы перестали ощущать самих себя как души. Мы и в других видим лишь внешнюю оболочку. И живую природу мы перестали воспринимать как нечто одухотворенное. И в этом-то вся наша беда, Саша! А ведь заметь, что каждое живое создание, будь то животное или травинка, это прежде всего отдельная душа. Да что там животное или травинка? Каждая клетка организма — это тоже определенная душа. А душа, Саша, не умирает. Она вечна. Организм умирает. Это да. Но сам по себе организм — это всего лишь определенное уложение молекул, которые в свою очередь создают энергетический ресурс для того, чтобы душа, воплощенная в нем, могла расти и развиваться. Мы — люди — об этом забыли и потому боимся смерти. А вообще у нас за плечами не тысячи, а сотни тысяч воплощений. И впереди целая вечность. Если ты это понимаешь, то какой же может быть страх?
— Хм! — улыбнулся я, представив себе вечность. — То есть, по-твоему, животные не боятся смерти? — чуть погодя спросил я.
— Видишь ли, Саша, для них смерть и рождение — это как для нас засыпание и пробуждение, потому они и не знают, что такое смерть. Мы своих предыдущих воплощений не помним, а многие животные помнят, потому они и воспринимают свою настоящую жизнь всего лишь как продолжение предыдущей. Мы живем, помня лишь о предыдущих днях нашей актуальной жизни, а они, в отличие от нас, также помнят и прошлый опыт из предыдущих жизней. Во многом на этом, кстати, основывается феномен так называемых поведенческих паттернов, когда поведение животного обусловлено якобы врожденными программами. Программы, конечно, имеются, но они часто основаны на активной памяти об опыте из предыдущих воплощений, которых может быть тысячи в том же самом облике.
— Почему же тогда потенциальная жертва убегает от хищника, раз она не боится смерти? — удивился я.
— Вообще-то, следует учитывать, что потенциальная жертва прежде всего боится не самой смерти, а боли, связанной с насильственной смертью. Есть разница. А поскольку в дикой природе мало кто умирает своей смертью, то такое «засыпание» у них ассоциируется прежде всего с переживанием боли. Вот они и стараются ее избегать. Кстати, многие наши предки в стародавние времена, когда приходила старость и они начинали ощущать приближение смерти, просто уходили умирать в лес. Во многих архаических культурах, которые еще сохранились, это практикуется до сих пор. Для нас сейчас уже странно то, что, почувствовав приближение смерти, можно попрощаться со всеми домочадцами, потом лечь и уснуть, как мы говорим, навсегда.
— Да уж, вообще-то было бы, конечно, круто, когда состаришься, вот так лечь и отойти в мир иной без боли и страха. А кроме того, не создавать проблем своим близким, если уж ты становишься немощным и обузой для них, — сказал я, глядя в звездное небо.
— Да, Саша, раньше это было обычное дело. А сейчас тебе уже не дадут спокойно умереть. Существует общепринятое мнение, что пациента необходимо спасать любой ценой — и скорая помощь приедет, и в реанимации будут тебя откачивать, и так далее и тому подобное. Это, конечно, гуманный подход, но… но благими намерениями, как известно, часто дорожка в ад стелется, как для самого умирающего, так и для его близких. Во всяком случае сейчас, если уж кто-то и хотел бы умереть спокойно, так ведь не дадут. Впрочем, большинству людей до поры до времени, наверное, лучше и не знать о том, что смерти нет. Хотя вообще-то они и так не поверят в то, о чем я тебе говорю.
Дед на какое-то время замолчал, а потом повернулся ко мне и спросил:
— Ты-то хоть мне веришь?
— Верю, Деда, — кивнул я. — Конечно, то, что ты говоришь, не совсем обычно, но я тебе верю.
— Ну и хорошо, — сказал он, а чуть погодя добавил: — А вообще, Саша, когда я буду умирать, то ты, пожалуйста, не звони в скорую помощь. Дай мне спокойно умереть. Ладно?
— Ладно, Деда.
— Обещаешь?
— Обещаю, — проговорил я, все же не сумев скрыть своего сожаления.
— А ты что так насупился-то? Я же не завтра собираюсь умирать, — улыбнулся он.
— Да, знаешь, — попытался я объяснить ему то, что вызвало у меня сожаление, — вот вроде бы я понимаю то, что ты говоришь, и верю, что смерти нет и все такое, но все равно как-то грустно.
— Что ж, я тебя понимаю, Саша. Да ты, вообще-то, так не переживай. Мы там опять встретимся. Там все родственные души встречаются. Веришь мне?
— Верю, — усмехнулся я, взглянув в улыбающиеся глаза Дедушки Тао. — Но мне все равно нужно к этому привыкнуть. Все это как-то необычно.
— Ну, привыкай, Саша, привыкай! К новому необычному всегда трудно привыкать.
— Ты-то хоть перед этим со мной попрощаешься? — спросил я, серьезно посмотрев на Деда.
— Конечно. Обязательно попрощаюсь, — усмехнулся он в ответ и прижал меня к себе, теребя по плечу своей мягкой, но вместе с тем еще такой крепкой и горячей ладонью.
