После четырех часов ожесточенных боев, начавшихся перед рассветом 6 мая 1527 года, многоязычной толпе наемников, составлявшей армию императора Карла 5, наконец удалось под покровом густого утреннего тумана прорваться через слабое место в стенах Рима к востоку от Ватикана. Те из наспех собранных защитников, кто вовремя врага, в беспорядке бросились через Тибр в тщетной надежде найти защиту на извилистых, захламленных улицах средневекового города. Те, кто не заметил их вовремя, были убиты на месте. Папа римский вместе с кардиналами-резидентами и их свитой бежал по крытой дамбе, недавно построенной как раз для таких случаев, в замок Святого Ангела, который, к счастью, стал неприступным благодаря строительству бастиона и рва вокруг восстановленных руин гробницы императора Адриана, построенной во втором веке. К концу дня весь Рим был занят. Победоносная армия, оставшаяся без лидера после неожиданной смерти своего командира и усиленная тремя днями позже частной армией семьи Колонна, начала систематически грабить церкви, разорять монастыри и поджигать дворцы, пытать или заковывать в цепи всех, кого подозревали в знании местонахождения спрятанных сокровищ,.
По словам одного очевидца:
На улицах не было видно ничего, кроме мерзких головорезов, тащивших тюки с богатыми облачениями и церковными украшениями, большие мешки, набитые золотыми и серебряными сосудами, толпы вопящих заключенных всех сословий, разрезанные на куски трупы, покрытые грязью и собственной кровью...
По словам другого свидетеля:
В главном городе христианского мира не звонили ни в колокола, ни посещались церкви, никаких месс не отслуживали. Богатые лавки торговцев превратились в конюшни. Величественные здания утратили свой блеск. Многие дома были разрушены.
Разграбление Рима не стало для римлян полной неожиданностью. Всего семью месяцами ранее они пережили еще одно подобное вторжение, хотя и возглавляемое одним из их собственных баронских семейств и направленное не против них, а против их правителя, папы Климента 7. Они прекрасно понимали, что папские финансы были катастрофически подорваны усилиями дяди и предшественника Климента, Льва 10, который пытался создать постоянное светское государство для светского главы своей семьи, Медичи, а также резким падением доходов, вызванным деятельностью Мартина Лютера в Германии а также крахом туристического бизнеса, главного источника их дохода как владельцев гостиниц для паломников со всего христианского мира. От них постоянно требовалось пополнять постоянно пустующую папскую казну.
Римляне также знали, что главный источник политической и финансовой власти Климента быстро ускользал у него из рук, а именно Флорентийская республика, которой его семья и в течение нескольких лет он лично управляли с помощью хорошо зарекомендовавшей себя системы контроля за выборами. Назначение кардинала Кортоны, названного так в честь города, где он родился, представителем власти во Флоренции во время несовершеннолетия двух его племянников оскорбило всех флорентийских патрициев, которые были возмущены тем, что их сделали подданными гражданина, родом из их собственного подвластного города. Финансовые поборы кардинала — и все это во имя интересов, которые даже патриции, поддерживавшие Медичи, больше не могли считать своими собственными, - свели на нет те небольшие финансовые выгоды, которые они получали от довольно нерешительной уступки Климента традиционной папской политике распределения бенефиций и привилегий среди сограждан папы. По словам представителя папы Римского, к апрелю 1527 года "ненависть к этому режиму" и "недовольство [его] обескураживающе неумелыми методами правления" стали настолько велики, что восстание против Медичи удалось подавить, только напугав мятежников перспективой присутствия императорской армии.
Как только кардинал услышал, что папу заперли в замке Кастелло, он забрал племянников и выскользнул из города, небрежно пожертвовав за один час гегемонистским положением, которое предки Климента с таким трудом создавали в течение целого столетия.
Наконец, римляне знали о грядущем, когда их французский командир-ренегат истратил все до последнего цента, которые ему удалось выжать из несчастных граждан Милана, и выпросил у банкиров Феррары деньги на выплаты своим хронически не получающим зарплату немецким солдатам. Когда императорскому командующему удалось подавить мятеж своих испанских солдат только обещаниями еще большей добычи, они знали, что императорская армия неумолимо движется к Риму.
Разграбление Рима не было ни неожиданным, ни беспрецедентным. Подобные несчастья постигали и другие итальянские города с тех пор, как они стали самостоятельными политическими образованиями четырьмя столетиями ранее; и многие из их граждан все еще помнили, что флорентийская армия натворила в Вольтерре в 1472 году, что неаполитанская армия натворила в городах Вальдельса в 1478 году и что турецкие армии натворили в городах Фриули и Апулия в 1472, 1477, 1480 и 1499 годах - подобные несчастья участились в последние годы, когда солдаты французского короля Карла показали новый пример варварства во флорентийском форпосте Фивиццано.
В 1509 году венецианцы разрушили один из своих городов на Адде в отместку за то, что он преждевременно впустил французов. В 1512 году Равенна была почти полностью уничтожена огнем; около 5666 жителей Прато были казнены, а Брешия пришла в запустение: "На улицах не было видно никого, кроме женщин, которые искали тела своих отцов, братьев или мужей".
Таким образом, значение разграбления Рима заключалось не в его необычности, не в его интенсивности - хотя грабителей действительно было больше, а добыча богаче, чем в других подобных случаях, - и даже не в его продолжительности. Его значение заключалось прежде всего в разрушении мифа о том, что город, который также был духовной столицей латинского христианского мира, каким-то образом отличался от всех других итальянских городов. Его значение также заключалось в том, что он рассматривался как символ многочисленных бедствий, которые обрушивались на полуостров в течение предшествующего полувека; то есть с тех пор, как в 1454 году была предпринята самая последняя попытка предотвратить их - создание "Италийской лиги".
Италийская лига попыталась решить проблемы внутренней политической раздробленности, возникшей в результате падения имперской власти в середине XIII века. Она молчаливо отвергла разделение полуострова - или, по крайней мере, его северной половины - на множество независимых коммун. Она признала провал различных проектов, направленных на то, чтобы низвести все коммуны до статуса зависимых от единой гегемонистской державы. Вместо этого она дала юридическое (или, по крайней мере, дипломатическое) признание пяти крупным и нескольким второстепенным региональным политическим организациям, которые возникли за пятьдесят лет, прошедших с тех пор, как венецианцы и флорентийцы начали политику согласованной территориальной экспансии, и за тридцать лет, прошедших с момента восстановления Папского государства в Риме.
В течение следующих четырех десятилетий Лиге удавалось достигать одной из своих целей: сохранения монополии на политическую власть в руках сторон, подписавших соглашение. Но произошло это во многом потому, что их традиционные соперники за пределами полуострова - французы, венгры, каталонцы и немцы — были слишком заняты внутренними проблемами, чтобы доставлять им много хлопот.
Но вскоре первая Лига распалась.
В 1494 году, освободившись, наконец, от внутренних забот и воодушевленный надеждой осуществить двухсотлетнюю мечту своих предков о создании пан-Средиземноморской империи, король Франции Карл 8 почти без сопротивления повел армию от Альп к Неаполю. Он продемонстрировал, как легко при активном содействии регента, а затем герцога Миланского Лодовико II Моро Сфорца и при пассивном или активном согласии венецианского сената и папы Александра 6 свергнуть установленный режим в кратчайшие сроки.
Воссоздание Лиги в 1495 году с целью изгнать короля Карла из Италии почти сразу же потерпело крах из-за нежелания венецианцев уничтожать французскую армию ради возможной выгоды герцога Миланского. Лига также натолкнулась на нежелание флорентийцев рисковать потерей своих значительных капиталовложений во Франции. Она рухнула в 1499 году, когда венецианцы пригласили преемника Карла, короля Людовика 12, разделить с ними Миланское герцогство, устранив тем самым главное препятствие на пути их территориальной экспансии. В 1508 году папа Юлий II пригласил короля Людовика и германского императора Максимилиана присоединиться к нему и герцогу Феррарскому в разделении территориальных владений венецианцев. В 1511 году он пригласил короля Фердинанда Арагонского и Кастильского, который с тех пор разделил, а затем завоевал Неаполитанское королевство своего дальнего родственника Фердинандо д'Арагоны, присоединиться к нему и венецианцам в изгнании короля Людовика.
От всего происходящего только одна держава выиграла: Папское государство. При Юлии 2 она поглотила города Романьи, ранее завоеванные сыном предшественника Юлия, Чезаре Борджиа, а также те, которые когда-то принадлежали венецианцам. При Льве 10 оно поглотило бывшие города Эсте и Сфорца в Эмилии - Модену, Реджо, Парму и Пьяченцу. Это замечательное достижение стало возможным во многом благодаря умению папских дипломатов натравливать одну крупную державу на другую.
После 1519 года все стало намного сложнее, поскольку два неитальянских центра силы, Испания и Германская империя, внезапно объединились под властью одного правителя. И стало совершенно невозможным папству продолжать далее свою внешнюю политику после 1525 года, когда французская армия была разгромлена, а сам король Франциск попал в плен в битве при Павии. Папа Климент и его политические советники-галлофилы отказались признать эту битву тем, чем она была на самом деле: важным поворотным моментом в истории Италии. Вместо этого они попытались обратить ее результаты вспять, объединив флорентийцев, венецианцев, миланцев и французов в новую лигу. Результатом стало разграбление Рима, которое в одно мгновение уничтожило то, что было самой успешной, если не единственной, попыткой государственного строительства в Италии за предыдущие три десятилетия.
Папское государство распалось на составные части. Разграбление также стало первой серьезной демонстрацией того, что равновесие между несколькими державами уступило место гегемонии одной державы; и эта гегемония была окончательно закреплена следующим летом, когда генуэзский адмирал Андреа Дориа внезапно перевел свой мощный частный военно-морской флот с французской на имперскую службу.
Цена, заплаченная за эту перестройку власти, оказалась намного выше, чем любая другая цена, заплаченная со времен вторжения лангобардов в VI веке. Большая часть того, что было с таким трудом достигнуто в XV веке для превращения несуществующих средневековых общин в сплоченные, обширные и постоянные политические организации, была уничтожена. В период с 1499 по 1515 год Милан лишился трети своей территории; после этого другая четверть была передана в виде автономных феодальных владений внутренним или иностранным слугам победоносного императора. На следующий день после битвы при Аньяделло в 1509 году территория венецианского государства сократилась до единственного города Виченца; и только после десяти лет изнурительных дипломатических и военных усилий она была восстановлена до размеров, приближающихся к ее прежним размерам. Флорентийцы потеряли Пизу в 1494 году и Валь-ди-Кьяна в 1502 году.
Политические режимы были не более постоянны, чем территории государств, которыми они управляли. Реджо и Модена постоянно переходили из рук в руки от Эсте к папским губернаторам. Герцогство Урбино перешло от герцога Монтефельтро к герцогу Борджиа, затем от герцога Делла Ровере к герцогу Медичи и обратно к герцогу Делла Ровере. Неаполитанское королевство перешло от итальянизированного арагонского короля к совершенно иностранному французскому королю и обратно к преемнику арагонского короля в течение года; затем он был разделен между испанским королем и французским королем, завоеван и воссоединен испанским королем, а затем почти отвоеван еще одним французским королем. Генуей правил сначала губернатор Сфорца, затем французский губернатор, затем всенародно избранный местный "плебей", затем, в свою очередь, профранцузски настроенный дож, проимперский дож...
Само понятие системы государств вскоре исчезло перед реальностью системы более или менее могущественных семей, каждая из которых стремилась "ухватиться" за любой "случай", который могла предоставить "Удача" (если использовать современную терминологию, точно отраженную в трудах Макиавелли), чтобы "заполучить а затем "удерживать" власть. Но где в конечном итоге может находиться такое государство, никого особо не волновало.
Исчезло и понятие границ между политическими образованиями. Никто точно не знал, где в Гарфаньяне находятся территории Флоренции, Луккезе, Эсте и Маласпины, как, к своему огорчению, обнаружил поэт Лодовико Ариосто во время своего губернаторства в 1520—х годах, - никто, кроме контрабандистов и бандитов, которые наживались на неразберихе. Никто не знал, где на самом деле заканчивалось Неаполитанское королевство и начиналось Папское государство, поскольку многие из одних и тех же феодалов владели смежными владениями по обе стороны того, что считалось границей. Венецианцы продолжали рассматривать свои границы, какими бы они ни были в данный момент, как чисто временные, в ожидании следующей возможности расширить их еще больше. Торжественно передав свои бывшие владения в Романье папе Юлию в 1510 году, они забрали их обратно, как только услышали, что папа Климент надежно заключен в замке Сант-Анджело.
В отсутствие правительств, способных обеспечить хоть какую—то защиту — или, если уж на то пошло, сделать что-либо, кроме угнетения своих подданных все более разорительными поборами натурой и деньгами, - политическая дезинтеграция неизбежно сопровождалась экономической катастрофой. Систематическое уничтожение посевов в соответствии с тактикой выжженной земли, применявшейся в пятнадцатом веке, значительно увеличило масштабы голода, особенно в тех частях северной Италии, которые долгое время импортировали большую часть продовольствия.
Еще более страшными, чем физические последствия войны, были психологические последствия. Итальянцы пытались возложить вину на того или иного человека или группу лиц - на папу, на венецианский сенат, на Чезаре Борджиа, на Ферранте д'Арагону, на флорентийских Пьянони (последователей Савонаролы) и, прежде всего, на Людовико Моро Сфорца из Милана. Тщетно: список увеличивался так быстро, что вопрос о виновности отдельных лиц вскоре утратил смысл.
