Я просидел над этим архивом почти четыре дня, закупорившись в квартире, как моллюск в раковине. Перебирал факты, раскладывал их по временной шкале, словно игральные карты, выстраивая хронологию, выискивая нестыковки, мельчайшие трещинки в отполированной версии событий. Миссис Молли, наша хозяйка, слыша мои ночные шаги, каждое утро стала приносить мне еду — свежие булочки с липкой глазурью, сытные запеканки с хрустящей корочкой, ещё тёплые пироги. Она искренне гордилась тем, что сдаёт квартиру «герою, который схватил того ужасного Крокодила за шиворот».
— И ведь такой молодой, — причитала она, ставя на стол тарелку с дымящимся завтраком, — и так быстро со всем справился!
Микки восстановили на службе, и теперь начальство взирало на него с новым, подозрительным уважением, стараясь не посылать на грязную работу, поручая более серьёзные задания. В отделе затеяли ремонт — Ла-Бруньер не поскупился. Вернее, чек был для него просто цифрой, не стоящей внимания. Одна только отделка его прихожей, я уверен, стоила дороже, чем вся наша ветхая контора вместе с коммуналкой.
За эти четыре дня я выпил целое озеро крепчайшего кофе, от которого сердце колотилось, как перепуганная птица, а потом нашёл ему замену — оказалось, что дешёвые, едкие сигары стимулируют извилины не хуже, окутывая мозг едким, но ясным туманом. На обычных людей они нагоняют преждевременную старость и хрипоту, но я, судя по всему, был уже не совсем «обычным». Мне надарили этих сигар и бутылок с выдержанным алкоголем — целый ящик раскаяния и благодарности — столько, что я не видел смысла им пылиться. Вряд ли я умру от цирроза или рака. Скорее, и то, и другое мне с лихвой заменят свинец и предательство.
Одну комнату в квартире я переоборудовал под кабинет. Занавесил окно плотной тканью, заставил полки папками, а на стену приколол карту города, испещрённую булавками и нитями. Получилось не столько уютно, сколько функционально — как командный центр. И вот при свете настольной лампы, отбрасывающей длинные тени, среди стопок бумаг, с тлеющей терпкой сигарой в зубах, я начал вырисовывать картину.
Артефакт был украден из поместья Ла Бруньеров в предрассветный час — в тот мёртвый отрезок времени, когда даже ночные твари уже спят. Никто из охраны и слуг ничего не видел и не слышал. Никаких следов не осталось вовсе: ни отпечатков пальцев, ни обронённой пуговицы, ни запаха чужого пота.
Затем, спустя несколько часов, произошло столкновение. «Сыны прогресса» — та самая банда с наколками виде шестерёнок и молотков — устроили засаду на автомобиль с эльфийкой из «опального Рода». И это было неслучайно. Они наняли её для кражи, ибо её дар становиться тенью был легендой в определённых кругах. Но она их обманула, решив сыграть собственную игру. Они хотели вернуть своё, однако в этот момент нагрянули неизвестные. Началась перестрелка — краткая, яростная, как летняя гроза.
И вот тут — самый интересный момент. В отчетах нет ни слова о том, с кем именно перестрелялись гвардейцы, прибывшие на место. Однако согласно рапортам, на момент их прибытия половина бандитов уже была уничтожена с пугающей точностью — выстрелы точно в лоб или в сердце, эльфийка — смертельно ранена (спасти её не удалось), однако её личность установили. Тот, кто вёл расследование до меня, пришёл к выводу: кражу совершила именно она.
Но у меня зашевелились мелкие волоски на затылке. Если она украла артефакт и была смертельно ранена в перестрелке с бандой… То куда он бы мог деться? Его не нашли ни на ней при обыске, снимая окровавленную одежду до нитки, ни в машине, перевернув её вверх дном, ни у бандитов, выворачивая их карманы наизнанку.
Тот, кто вел расследование, пришел к выводу, что был третий игрок. Тот, кто метким огнем проредил бандитов до приезда гвардейцев. Именно он, предполагал я, мог выжать последнюю информацию из умирающей, затем добить её и Сынов.
И единственный свидетель, который мог что-то видеть… был я. Вернее, моя прежняя, невинная версия, которая тогда выскочила из кафе с намерением помочь, даже не подозревая, что её благие порывы станут первым шагом в лабиринт, из которого, возможно, нет выхода.
Я откинулся на спинку кресла, которое жалобно скрипнуло, и выпустил медленную, густую струйку дыма, вписавшуюся в табачный смог под потолком. Впервые за эти четыре дня на моём лице появилась не измождённая усталость, а холодный, острый азарт охотника, учуявшего след. Главное — не стать зайцем, ведущим охоту на самого себя.
Единственными, кто мог пролить свет на таинственного стрелка, были посетители того кафе. Тогда они прятались за столами и, скорее всего, видели лишь собственные колени, однако пришлось цепляться за любую соломинку. Пусть предыдущий следователь уже прошёлся по их показаниям казённой метлой, но мне предстояло задать те же вопросы иными интонациями.
Кафе «У падающей звезды» ещё не опустело, хотя вечер давно перешёл в ночь. Я вошёл внутрь, и меня тут же ударил в нос знакомый запах — свежей выпечки, молотого кофе и слабого, но въедливого хлорного отбеливателя. Всё та же официантка, что и раньше, встретила меня усталым жестом и... требованием немедленно потушить сигару.
— У нас не курят, — раздражённо процедила она, сморщив нос.
Я послушно раздавил окурок в металлической пепельнице у входа и попросил самого крепкого кофе, какой есть. Когда она вернулась с дымящейся чашкой, я осторожно, будто разматывая клубок, начал расспросы о том дне. Большинство сотрудников, работавших тогда, уже разбежались, как тараканы от света. Остался только хозяин, мистер Монтана, но он появлялся в заведении лишь изредка — для инкассации. Увидев мой новый жетон детектива, отблескивающий тусклым золотом под светом ламп, она, поколебавшись пару секунд, дала мне его адрес.
Я допил кофе, оставив на дне гущу горьких предчувствий, расплатился и вышел на промозглый, пропитанный городской копотью воздух. Снова закурил, резко чиркнув спичкой о коробок, запах серы на мгновение перебил всё остальное. Идти было недалеко, и я решил прогуляться, ощущая под ногами неровные плиты тротуара. На поясе, в гладкой кобуре из чёрной кожи, лежал мой новый табельный — «Ворон». Чёрный, семизарядный красавец, чьи пули калибра .45, тяжёлые и неторопливые, могли остановить быка. Перезаряжать его было муторно и долго, но зато теперь я не был обязан сдавать его после смены, ощущая его вес постоянным напоминанием о новой роли.
Мистер Монтана жил в тихом, приглаженном районе, где пахло скорее свежескошенной газонной травой, чем помоями. Мне нравилось, что я мог идти, и редкие прохожие, заслышав шаги, ускоряли шаг или вовсе переходили на другую сторону, не желая встречаться взглядом. Очень удобно. И совершенно плевать на мою небритость — за четыре дня в бумагах мне было не до бритвы, и щетина стала частью нового образа.
Его дом был типичным многоквартирным зданием для среднего класса, с аккуратными балкончиками и велосипедами у подъезда. Рядом виднелись яркие, но пустые в этот час площадки школ и детских садов. Я вошёл в подъезд, где меня с порога встретила бдительная консьержка с лицом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Я не стану пропускать всяких подозрительных личностей, — заявила она, сложив руки на груди и окинув меня испепеляющим взглядом с ног до головы. — И не надо мне тут своим значком тыкать! Ох, я уж каких только видов не встречала!
Я вежливо, сделав лицо невозмутимым, как у покерного игрока, попросил её позвонить и попросить мистера Монтану спуститься. Она смотрела на меня, как на прокажённого, но всё-таки с негодованием набрала номер. Хозяин кафе спустился в мягких домашних тапочках и клетчатом халате, пахнущем сандаловым мылом. Увидев жетон, он непроизвольно сглотнул и, бросив взгляд на консьержку, пригласил меня подняться. Та проводила нас взглядом, полным такой подозрительности, что, кажется, могла бы им гвозди забивать, и что-то энергично вписала в свою объёмную, засаленную тетрадь учёта.
Квартира была уютной, чистой и явно лучше моей съёмной. Из кухни доносился согревавший душу аромат тушёного мяса с лавровым листом, звучал беззаботный смех и весёлые детские возгласы. В коридор вышла его жена — миловидная, но тут же напряжённо замерла, перехватив мой взгляд. Я потушил сигару ещё в подъезде по его просьбе, однако всё равно ощущал, будто принёс в эту тихую, наполненную запахом чистоты семейную гавань частичку липкого, опасного хаоса, который теперь окружал мою жизнь.
Мне предложили зайти, но я отказался, оставаясь на пороге, словно вампир, не в силах переступить незримый барьер.
— Я ненадолго. Всего несколько вопросов о том дне, когда рядом с вашим заведением произошла авария.
Я стоял на его пороге, от него пахло кофе, домашним уютом и страхом, нарушая звенящую тишину его благополучного мира. И видел в его глазах то, что видел во многих других, — глубокий, животный страх перед той трясиной, в которую может засосать одно лишь моё присутствие.
Пока я стоял в прихожей, из соседней комнаты, пахнущей пастой и детским шампунем, высыпали двое мальчишек-погодков. Увидев меня — заросшего щетиной, закутанного в тёмное сукно, с лицом, на котором бессонные ночи оставили свои фиолетовые тени, — они замерли, вцепившись в косяк двери. Простояв так несколько долгих секунд, будто увидели призрака, они поспешно ретировались, зашуршав босыми пятками по полу. Пока я разговаривал с их отцом, они то и дело выглядывали из-за угла, их широко распахнутые глаза скользили по моему плащу, словно ожидали, что из складок вот-вот появится нечто невообразимое.
Новой информации я получил немного. Мистер Монтана, потирая ладони о бока халата, подтвердил уже известное: когда в кафе ввалился, истекая кровью, молодой офицер (то есть я), бандиты на улице пытались откачать эльфийку, но потом что-то пошло не так, и началась пальба — резкая, беспорядочная. Он спрятался под стойкой, прижавшись к холодному полу, и деталей не видел.
Затем он понизил голос до шепота, густого и липкого, как патока, бросив взгляд в сторону кухни, откуда доносились обрывки спокойных голосов его семьи.
— Я уже рассказывал это предыдущему детективу… бледному такому, нервному… который потом куда-то исчез. Перевели, сказали. Но были странности. Тот офицер… он вышел к ним. Мы ему кричали, чтобы не шёл, сумасшедший! И они, кажется, его пристрелили — один чёткий хлопок, непохожий на остальную трескотню. Но потом они закричали, что он куда-то испарился. Словно сквозь землю провалился.
Он сделал паузу, давая мне осмыслить этот абсурд.
— И стрельба... не только по ним была. Кажется, была с кем-то другим. Из Стражей.
У меня всё внутри сжалось в ледяной ком. Стражи. Те, кто ходят по краю реальности и прибирают за теми, кому закон не писан. Элита, которая приезжает на вызовы, от которых стынет кровь и вянут цветы.
— Вы уверены? — выдавил я, ощущая, как перехватывает горло.
— Страж прибыл, чтобы разобрать на запчасти уличную банду?
Он кивнул и жестом, коротким и нервным, пригласил меня выйти на лестничную площадку, в царство голых лампочек и запаха чистящих средств, подальше от любопытных ушей. Притворив дверь, он прошептал ещё тише, так что мне пришлось наклониться:
— Я не видел точно, глаза не поднимал, честное слово. Но они прокричали имя… «Скиталец».
— Тот самый? — сорвалось у меня против воли. — Легендарный? Стальной Скиталец?
— Да, — просипел он, и его глаза стали круглыми, как блюдца, полными животного ужаса. — И бандиты точно хотели сбежать на своей машине, завелись, заурчали, но не успели. Что-то случилось... Раздались ещё выстрелы, точные, методичные — раз, два, а потом... Потом я услышал низкий, нарастающий гул, похожий на взлёт реактивного двигателя.
— А до этого его не было? — уточнил я, вцепившись в эту деталь.
— Если и был, то его заглушила стрельба.
Я поблагодарил его, сунул в руку пару свернутых в трубочку банкнот — не взятку, а плату за риск — и вышел на улицу. Воздух после уютной квартиры показался мне густым, едким и невыносимо тяжёлым.
По пути к Микки я достал блокнот, шершавая кожа обложки была прохладной на ощупь, и на ходу сделал несколько скупых записей кривым, торопливым почерком: «С. С. на м/п. Цель? А. исчез? Транспорт». Этого было достаточно, чтобы я сам понял, а для постороннего взгляда — бессвязный бред параноика.
Я поймал такси с потертыми сиденьями, пропахшее сигаретами и чужими телами, расплатился и вышел у дома Микки. За окном, за занавеской с цветочками, горел тёплый жёлтый свет. Я позвонил в дверь, звонок прозвучал оглушающе громко в ночной тишине. Он открыл, сонный, с помятым лицом, в старом выцветшем халате.
— Арчер? Чёрт… в четыре утра? Что надо-то в такую рань?
— Нужно поговорить, — сказал я, и по моему лицу, по тому, как я стоял на пороге, впившись в него взглядом, он, должно быть, всё понял без слов.
Я вошёл внутрь, принеся с собой в его насквозь домашнюю, пахнущую жареным луком и мылом квартирку не просто новость, а тихий, разрывающий реальность взрыв. Один из могущественнейших людей города, живое оружие и миф, был замечен на месте преступления. Это ломало все схемы, переворачивало доску и меняло правила игры.
Я ввалился в его прихожую и, отбросив все приветствия, выпалил с порога, пока он не успел опомниться:
— Микки, что ты видел в тот день? Тот самый, с аварией и перестрелкой?
Он всё ещё был весь в сонной мятой растерянности, уставившись на меня затуманенным взглядом:
— С чего вдруг? Почему ты спрашиваешь об этом только сейчас? Ведь прошло уже…
— Это важно. Жизненно. Я веду одно дело, — отрезал я, не давая ему договорить.
— Никак не привыкну, что ты теперь господин детектив, — пробурчал он, потирая ладонями веки.
— Я... я тогда отключился, когда тебя швырнули, как тряпичную куклу, в стекло. Очнулся — уже грохот стоит, свист. Отполз подальше, в какой-то подвал, чтобы меня не зацепило. Не видел, кто с кем стрелял. Только тени мелькали. А когда всё стихло и прибыли наши с сиренами, я к ним и выполз.
— Ты не слышал ничего про... Стражей? — спросил я, впиваясь в него взглядом и ловя малейшую дрожь век.
— Стражи? Да ты шутишь? Нет. Только… летательный аппарат. Низко прошёл. Гудел, как разъярённый шершень в банке. Ну и что? Это что-нибудь меняет?
«Стальной скиталец». Значит, прибыл и улетел на своём транспорте. Микки, забившись в сырую нору, мог его слышать, но не видеть. Логично.
— Ладно, — выдохнул я, разочарование горьким комком встав в горле. — Мне пора.
— Эй, постой! — он инстинктивно схватил меня за рукав плаща, и ткань натянулась. — Останься переночевать. Ты выглядишь так, будто тебя через мясорубку прокрутили, а потом забыли собрать.
Я отмахнулся, ощутив, как его пальцы разжались.
— Не беспокойся. Всё в порядке. Дело не ждёт.
Я вышел на улицу, и ночной холод обжёг лёгкие. Закурил снова, чиркая спичкой с нервным, резким звуком. Глубокие затяжки, едкий дым, вползающий внутрь, слегка успокаивали мелкую, предательскую дрожь в кончиках пальцев. Горько усмехнувшись про себя:
«Вот когда окончательно повзрослею, наверняка буду пугать своим видом не только детей, но и вообще всех подряд. Стану городской страшилой».
И тут до меня дошло. Я провёл рукой по груди, где ещё недавно зияла ужасная, обугленная рана от магической молнии, и по плечу, раздробленному битой. Спустя всего четыре дня я полностью восстановился. Повязки я снял сам ещё на второй день, когда под ними уже затянулась свежая, розовая кожа, а к четвёртому дню от ран не осталось и следа — лишь бледные, едва заметные шрамы, словно кто-то провёл по коже белым карандашом. Было такое ощущение, будто, забрав те жизни на парковке, я получил какое-то… топливо, чужой ресурс, встроенный прямо в мою плоть.
А ещё эта непонятная агрессия, вспыхивающая, словно пролитый бензин, и то боевое состояние, когда тело движется само, с жестоким, бездумным совершенством… Это было опасно. Это могло вырваться из-под контроля, подобно дикой зверюге, сорвавшейся с цепи.
«Нужно держать себя в руках, — строго сказал я сам себе, с силой вдавливая окурок в стену, — иначе окажусь в ещё большей западне, чем та, в которую меня загнал Ла Бруньер. В клетке с самим собой».
Но одна мысль не давала мне покоя, застревая в мозгу, как заноза: если Стражи были замешаны в этом деле с самого начала, то какую смертельно опасную партию я начал, даже не подозревая о правилах? И кто на самом деле является моим противником?
