С сомнением смотрю на контракт, дерзко возвышающийся над поверхностью рабочего стола отдела кадров, — объём сшитой пачки листов пребывает где-то в промежуточном состоянии между толщиной строительного шлакоблока и библией короля Якова.
— Это я должен сейчас прочитать? — Не могу сдержать искреннего удивления.
— Не обязательно. Могу вкратце пересказать своими словами, на что вы поставите свою подпись. — Кадровый работник с постоянно косящим левым глазом пожимает худенькими плечиками.
У кадровика странным образом исчезает косоглазие, и он внимательно зрит в меня обоими глазами.
— Не обязательно. Но… Желательно.
И оценив растерянность физиономии кандидата на должность, усмехается:
— Тогда давайте, пересказывайте.
— С сегодняшней даты вы будете зачислены на должность журналиста...
Всю жизнь я мечтал работать журналистом... Но если вдуматься, странная какая-то мечта, конечно. Кто мечтает о полётах в космос, кто лечить людей, а кто, из особо с детства одарённых, обучать нейросети. А я — журналистом, вызывая злое недоумение отца. Повезло, что он у меня в меру толерантный.
— Одним из важнейших условий в профессии будет соблюдение конфиденциальности любой информации, ставшей вам известной в ходе исполнения должностных обязанностей… — Тем временем продолжает вводить в курс дел кадровик.
— Любая информация, ставшая вам известной в процессе исполнения трудовых обязанностей, не может быть ретранслирована куда-либо.
— Именно, что любая. Вплоть до оборудования на вашем рабочем месте. Поскольку, информация, попавшая неподготовленному для её потребления человеку, может нанести непоправимый эмоциональный вред. Любые технические средства, служащие для обработки информации, являются ноу-хау. А само их использование является коммерческой тайной, причём, в некоторых случаях даже государственной. Со всеми вытекающими за её разглашение… Вплоть до сжигания живьём на костре.
А поскольку оба глаза снова зрят в самую душу, рассчитываю, что это такая совсем несмешная шутка.
— Приветствую. Меня зовут Алекс. — Первым заводит беседу только что обретённый коллега по журналистскому цеху.
Сосед по кабинету — молодой человек классической аристократической наружности в меру худ, очень бледен, спиной прям, а из глубин близкородственных связей доставшаяся асимметричность лица.
Удивление вызывают рабочие столы, более напоминающие главные пульты космических кораблей с мощными процессорами и многочисленными мониторами.
— Привет. Эндрю, — представляюсь и я.
Тень удивления скользит по бледному лицу потомственного аристократа.
— Родственники походатайствовали. Они у меня в Министерстве рулят, — поясняю для ясности.
— А-а-а, в Том Самом? — коллега кивает на потолок, — Тогда понятно.
Пока я распихиваю по ящикам вещи, сосед помалкивает, что-то там колдуя на компьютере.
Тот наклоняется, чтобы видеть из-за стены мониторов моё лицо.
— Просвети. На что я подписался? — Показываю указательным и большим пальцами левой руки толщину подписанного контракта. — Даже желания всё это читать не возникло. А кадровик слишком подозрительно выглядит, чтобы безоглядно ему довериться.
— А-а, — несколько легкомысленно отвечает собеседник, — Там большая часть касается соблюдения конфиденциальности, неразглашения, соблюдения и прочая, прочая, начиная от коммерческой и кончая государственной тайнами...
— Всё-таки государственной? — удивлённо переспрашиваю, — Думал, шутка такая. Как и костёр.
— Но как же, как же, — я совсем теряюсь, — она-то тут причём?
Алекс смотрит на меня, как на не от мира сего сумасшедшего:
— А ты как себе представляешь современную журналистику?
— Как... — я задумываюсь, подбирая слова к образам, берущим начало в далёком детстве, — Быть в курсе важных событий, непосредственно своими глазами наблюдать исторические вехи, непосредственно участвовать в них. Чтобы потом донести это до зрителей...
— И зачем тогда нам это всё? — Алекс кивает на монструозную аппаратуру, что занимает столы, под столами и остальной кабинет. — А с такими наивными представлениями тебе достаточно должно блокнота и карандаша. И даже избыточно...
— Я что-то не понимаю в современной журналистике?
— Ты её банально не знаешь.
— Ну, почему же. Регулярно знакомлюсь с новостными лентами, репортажами. Конечно, теперь профессиональной журналистике существенную конкуренцию создаёт блогерская среда...
Профессиональный журналист вздыхает, наверное, от моей дремучей наивности.
— Придётся тебя вводить в курс дела с самых примитивных азов...
Алекс встаёт. Видимо, чтобы речь лилась свободно, несдерживаемая сдавленной от сидения диафрагмой. И непрерывно курсируя по небольшому нашему кабинету, начинает свою лекцию.
— Времена, когда новостную ленту любого средства массовой информации формировали реальные события, канули в Лету, я так думаю, когда нас и в перспективе с тобой не было. Про наших прародителей — не уверен. В те счастливые времена, порой случались казусы, когда лента должна уже быть выпущена, а наполнения новостями нет… И особо ушлые редакторы сообразили, что нельзя столь важный процесс пускать на банальный самотёк. Решено было самим создавать новости с нуля. С тех легендарных пор и существует истинная журналистика.
— Понимаю твоё недоумение. В те времена, действительно, не существовало нужной технической базы. Потому-то и частенько фейковые новости долго не жили. Попав в общественный дискурс, благополучно испускали дух. Но свою задачу — обеспечить наполняемость новостной ленты — честно исполняли. Большего и не требовалось. Вопросами этики тогда никто не заморачивался. Впрочем, как и сейчас.
— А что изменилось с тех пор? — нагло вклиниваюсь я в историю истинной журналистики.
— Да всё! Это как сравнивать пещерные технологии первых хомо сапиенс, пытавшихся из куска кремния выколупать скребок, с современным заводом по выпуску баллистических ракет с ядерными боезарядами.
Коллега широким жестом представляет на обозрение свой рабочий стол.
— Ныне любого, обвинившего нас в создании фейковых новостей, легко затаскаем по судам.
— А можно поподробнее, в чём тогда будет состоять моя работа, если не бегать в поисках новостей?
— Бегать точно не придётся. Если уж взбредёт тебе в голову взглянуть на что-нибудь в натуре — у нас прямой доступ ко всем городским системам наблюдения… По всему миру.
— Ого! Даже Париж увидим?
Я захожу Алексу за спину и смотрю на мониторы. Не был в Париже никогда, но сразу же узнаю узкие улочки. Эх-х! Побывать бы в Париже и…
— Какую новость ты бы хотел посмотреть?
— В смысле? Что там сейчас происходит?
— Это никому не интересно. Давай так, группа постковидных зомби снова избивают мирного парижанина.
Алекс берёт в руки джойстик манипулятор, и словно по волшебству, вижу, как к степенно вышагивающему по тротуару почтенному господину, при лысине, трости и приличном пузике, с трудом умещающемуся в широких штанах, подскакивают три растрёпанных чувака в жутких лохмотьях. Один из нападающих выхватывает трость и ею же колотит парижанина по лысине. Брызги крови разлетаются во все стороны! Невольные свидетели нападения, вслед за брызгами невинной крови разбегаются вверх и вниз по улице.
— Это что же такое происходит среди бела дня? И куда только смотрит полиция? — самозабвенно бормочет Алекс. И в тот же миг два патрульных автомобиля резко тормозят неподалёку. Но постковидных зомби это заводит ещё больше, и они кидаются на прибывшую полицию…
Я словно в горниле захватывающего триллера — стрельба, крики, кровь. Жуть! И это творится прямо на улицах Парижа!
— А что за постковидные зомби? — обеспокоенно спрашиваю у Алекса.
— Не знаю. Только что придумал.
И тут понимаю, что присутствую при создании тех самых фейковых новостей, за которые по судам затаскать могут, но не получится.
— Так это ты… Зомби, парижанин, полиция?
— Не-е, парижанин не я. Он сейчас где-то в Париже идёт по своим обывательским делишкам и в ус не дует, что его уже для новостей нет в живых! Вот будет умора, если увидит об этом репортаж!
— Никаких — но… Он забудет об этом на следующий же день.
— Почему забудет? Я бы не забыл.
Алекс с усмешкой смотрит на меня:
— Забыл бы как миленький. Думаешь, ментальный контроль и сканирование мыслеформ из теорий заговора?.
— Да-да. У нас полный повсеместный доступ. Мы ж, как ни крути, четвёртая власть.
— Но как это соотносится с журналистикой?
— Как-как. Прямо! Как оценить доверие потребителя к конкретной новости?
— По количеству просмотров и лайков?
— Не смеши мои кохиноровские карандаши. Мы впрямую отслеживаем эмоциональную реакцию при потреблении каждого нашего контента!
— Даже больше скажу. При наличии прямого указания Совета национального состояния можем и подкрутить.
— Эмоциональную реакцию. Конечно, в нужную сторону. Мягкая сила через соцсети и прочая лабуда остались в глубоком прошлом. Теперь в тренде жёсткая сила. А ты говоришь — блогеры. Ха-ха!
Коллега хитро косится на меня:
— Например, что бы ты хотел сейчас съесть или выпить?
Я углубляюсь в свои тайные желания…
И тут буквально чувствую на языке вкус ментоловой жвачки. И с трудом подавляю желание кинуться к ближайшему торговому автомату.
— Видимо, жвачку с ментолом? — спрашивает Алекс.
И я широко распахнутыми глазами гляжу на его довольную физиономию.
— Учебных заведений, обучающих колдовству, не существует. Престарелый Дэниел Рэдклифф не даст соврать.
— Но... Как?! — Не могу взять в толк.
— Для отсталых цивилизаций любая продвинутая технология сродни колдовству. — Довольно смеётся Алекс и ласково хлопает ладонью по системнику. — Так мы формируем нужную реакцию на все правительственные новости.
— Я всё-таки не улавливаю, как ты через аппаратуру попадаешь в мою голову?
— Когда заменил клыки на импланты?
— Как того требует медкарта гражданина — в четырнадцать. Что-то связанное с возрастным прорастанием зубных корней в нервный узел лица.
— Ты сам и ответил на свой вопрос. И вот тебе первый урок журналиста — не верь всему, что тебе говорят. Даже своим собственным мыслям.
Я аккуратно скольжу языком по верхним клыкам. Неужели?
— И это неплохая возможность приработка. Только следует быть очень аккуратным. Никогда не повышай продажи одного продукта разово более чем на пять процентов от среднестатистических. Конкуренты могут заподозрить неладное. Но при существующих объёмах той же Кока-кола, благодарность сравняется с тремя твоими годовыми зарплатами.
— Хм-м-м, — работа журналиста играет новыми праздничными красками, — А к Новому году, наверное, можно и на все пятнадцать?
Алекс с уважением глядит на своего нового соседа по «журналистскому» кабинету:
