Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 478 постов 38 900 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

157

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
118
CreepyStory

Итоги конкурса сообщества Крипистори, канала Некрофос и приложения Night Story

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory !

Объявляем победителей конкурса “Черная книга. Коллекция мистики и ужасов”.

Благодарю всех авторов, принявших участие в нашем конкурсе! Столько отличных работ, что выбор был нелегким. Вы все достойны призов, в следующий раз постараюсь добыть призовой фонд побольше)

Призовые места и победители:

1 место-  7000 рублей  от канала Necrophos и Night Story  @Broodlord Туннельный эффект | Пикабу

2 место- 5000 рублей  от канала Necrophos и Night Story@ArtemProstakov  Дом черепов. "Проклятый дом". 1\5 | Пикабу

3 место- 3000 + 1000  рублей  от канала Necrophos и Night Story  @OlgaKorvis  Зеркала 1/3 | Пикабу

4 место - 2000 + 1000 рублей  от канала Necrophos и Night Story  @CarrieBlanche  Пир Монрога. Часть 1 | Пикабу

5 место - 2000 р от канала Necrophos  — @nervysdali  Вся нечисть. Часть 1 | Пикабу


2000 рублей от канала Necrophos истории, которая понравилась, но не вошла в призовые. —

@Polar.fox Иду, найду (главы 1-2) | Пикабу

1000 рублей от Ордена Призывателей и его магистра @Auri за лучший рассказ по мнению Ордена. —  @Lorinelle  Сумеречная вишня (часть первая) | Пикабу

1500 рублей от нашего автора Даниила Азарова @JahStean за самый неожиданный сюжетный твист или финал. — @nataiignatenko Мистический детектив ЖЕЛАНИЕ НА ЗАКАЗ или ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. Начало 1, 2, 3, 4 главы #конкурскрипистори | Пикабу

Напоминаю авторам, что по условиям конкурса, первичная озвучка остается за каналом Некрофос. А так же аудиокниги на 3 месяца будут размещены в приложении Night Story

Мобильное приложение Night Story — “Мобильное приложение Night Story — слушайте и читайте страшные истории без рекламы, в дороге или перед сном. Интернет фольклор, страшные сказки, леденящие душу истории от мастеров жанра хоррор и начинающих авторов в озвучке любимых чтецов и профессиональных дикторов. Редакторские подборки, фоновое прослушивание, удобные фильтры и многое другое!”

Также, на этой платформе авторы могут предложить свои истории для публикации в приложении за вознаграждение. Ссылка для регистрации авторов.

ВСЕ Авторы, пожалуйста, зайдите по ссылке в гугл док и напишите данные: название своего рассказа, имя автора, и оставьте ссылку на ресурс, где вы публикуетесь. Без разницы, это будет паблик ВК, площадки типа АТ, Литрес и прочие. Это будет в описании под видео на ютуб. Гугл док с доступом редактора. У многих здесь только ники, поэтому такая информация нужна, чтобы вы не остались неизвестными слушателям. Иначе ссылки и имена будут взяты отсюда, с Пикабу. Спасибо. Жмите вот сюда:
Автор, название истории, ссылка на автора.

А так же, озвучку от канала ютуб  Necrophos выполненную диктором Валерием Равковским, получат истории:

Lapis Philosophicus Liquideus. Часть 1 | Пикабу

УЗРИ СВОЮ ТЕНЬ (Ч.1) | Пикабу

Чёрная коза. Часть первая | Пикабу

Ушкуйская тайна | Пикабу

Ущелье Азы (часть 1) | Пикабу

С любимыми не расставайтесь (часть 1) | Пикабу

Потеряшка | Пикабу

Изящное решение | Пикабу

Странная смерть Ивана Степановича

«Просвет». Часть 1/2 | Пикабу

Ловчий поневоле (часть 1) | Пикабу

Таежный Иисус. Часть 1 | Пикабу

Без устали (начало) | Пикабу

Июльская ночь. Заветный цветок Часть 1 | Пикабу

Я всегда буду рядом | Пикабу

Когда сердце бьётся чаще | Пикабу

Кровные узы (Часть 1) | Пикабу

Лисий царь. Часть 1 | Пикабу

Голубой вагон (ч.1) | Пикабу

Марина Орлова "Земляк" (часть 1) | Пикабу

Обращенный. Часть 1 | Пикабу

Привет от прабабушки (часть 1 из 2) | Пикабу

Последняя воля | Пикабу

Третий глаз, первая часть | Пикабу

РУБЕН | Пикабу

Курган-2 (1/2) | Пикабу

Где-то на берегу Припяти | Пикабу

Бездымное пламя. Пролог | Пикабу

Тени на рельсах | 1 из 3 | Пикабу

Дело №13. Часть I | Пикабу

Часть 1 | Пикабу Скотий бог

Голос прошлого. Часть 1 | Пикабу

Гнильца. Начало | Пикабу

Они не вернутся. Часть 1 | Пикабу

Всем сестрАм по серьгАм (часть 1/4) | Пикабу

Ревизоры (часть первая) | Пикабу

Инцидент в Лаборатории №14. (часть 1) | Пикабу


Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса сообщества Крипистори, канала Некрофос и приложения Night Story
Показать полностью 1
71

Морок. Часть 1/2

Сентябрь разбрызгал багрянец и охру по осеннему лесу. Вековые ели тянулись к сизому небу, клочья тумана повисли в зарослях можжевельника по берегам, воздух застыл над темной рекой. Через мгновение нарастающий рокот нарушил тишину.

На корме надувной лодки, держась за рукоятку мотора, сидел мужчина. Его тусклый взгляд скользил вдоль берегов Лунты, на небритом лице сжались в линию губы, волосы с проседью растрепались на ветру. Одет он был в полевой костюм цвета хаки — из тех, что любят охотники, рыболовы или туристы-походники. Но Виктор Кантор не собирался идти на зверя, ставить сети или сидеть у костра под звездным небом: у него была другая цель.

За изгибом реки показался склон, на котором топорщились ели и пихты. Виктор заглушил мотор, подплыл на веслах и спрыгнул на берег. Чавкая болотными сапогами по влажному песку, Виктор вытащил лодку из воды. Затем выгрузил багаж — плотно набитый объемный рюкзак, сумку с оборудованием, карабин — и по едва заметной тропинке направился в реликтовый заповедник.

* * *

Кордон инспекторов заповедника укрылся в глубине древнего леса, в самой глухой и недоступной его части. Дремучие ельники сгрудились неприступной стеной на пути вездеходов, а высокие сосны мешали посадке вертолетов. Единственный путь — лодкой по Лунте, а затем — пешком по тропе. По ней и вышел Виктор к кордону, который построили три десятилетия назад и с тех пор не ремонтировали. За это время деревянные постройки — основной домик, сауна, сарай и дровник — покосились и осунулись, постепенно обрастая компанией из ржавых бочек, канистр и сломанных снегоходов.

Виктор поднялся на крыльцо домика и, повозившись с замком, вошел внутрь. Последний раз он был здесь три года назад, и за это время внутри ничего не изменилось: стол возле окна, двухъярусная кровать со старыми пледами, печка-буржуйка, шкафы и ящики со скарбом.

Виктор сбросил на пол рюкзак, поставил карабин у двери и устало вздохнул: предстояло много работы. Он достал портативную радиостанцию и настроил частоту.

— База, это Виктор Кантор. База, прием! Как слышно?

Из динамика сквозь посвистывания и щелчки прозвучал бодрый голос Антона Берлинга, старшего инспектора заповедника:

— База на связи. Слышно хреново!

Виктор улыбнулся.

— И тебе привет, Антон. Ты мне тут заначку не оставил? А то замерз как собака.

Берлинг громко рассмеялся.

— А ты думал на курорт приехал? Печку топи давай, раз холодно. И долго не возись, сейчас темнеет быстро.

Виктор уселся на скрипучую кровать, провел рукой по пледу: ткань отсырела. В воздухе стоял затхлый запах плесени, по углам висела паутина. Инспекторы и ученые редко заглядывали на кордон, и Виктору предстояла большая работа, чтобы наладить здесь быт.

— С утра я парой слов перекинулся с Капорским, но он мне ничего сообщить не смог. Сказал, что сам недавно вернулся на базу, и все подробности поведаешь ты.

— Да, жалко, что разминулись. — Берлинг вздохнул. — В общем, ситуация у нас такая. Мы отсылали вам в институт рапорты, но они были сухими и ни хрена не отражали ту чертовщину, с которой мы столкнулись в заповеднике.

— Чертовщину?

Виктор пошарил в боковом кармане рюкзака, достал сложенные листы рапорта. Развернул. В глаза бросились фразы, выделенные желтым маркером: «аномальный падеж лисиц обыкновенных», «массовый исход животных с территории заповедника», «труднообъяснимый характер повреждений».

— А как это еще назовешь? — прохрипел из рации голос Берлинга. — Сколько лет работаю, никогда такого не видел. Первые странности мы заметили в начале июня: лисы стали массово удирать из заповедника. Мы подумали, что им, наверное, еды не хватает. Даже не стали об этом сообщать. Но затем во время вылазок на кордон мои ребята стали находить в лесу трупы лисиц.

— Что с ними случилось?

— В этом вся загвоздка: мы не можем понять, — голос Берлинга помрачнел. — Трупы разложились, их объели другие хищники, и это затруднило экспертизу. У некоторых лисиц мы обнаружили следы борьбы, удушения, переломы позвоночника и других костей — как будто их что-то раздавило. Но непонятно, кто мог это сделать. Тем более в таком масштабе.

— Это могли быть люди? Охотники, например?

— Какие охотники? — проворчал Берлинг. — В заповедник можно пробраться только по Лунте, а реку мы контролируем. Да и зачем охотиться в заповеднике? Лисы — это не ценный редкий зверь. Отойди подальше и стреляй их сколько хочешь.

— Может, медведи шалят? Или новый хищник забрел?

Берлинг хмыкнул:

— Зоолог у нас здесь ты, Виктор. Сам понимаешь, людей в заповеднике не хватает, постоянно держать на кордоне мы никого не можем, а лисы по какой-то причине дохнут. Потому тебя и вызвали, чтоб во всем разобрался.

— Приступлю к работе утром. — Виктор перевел взгляд на сумку с оборудованием. — Я привез навороченные фотоловушки с GSM-модулем и смогу в реальном времени отслеживать ситуацию в лесу. Завтра их расставлю.

— Отлично! — ответил Берлинг, а затем, чуть помолчав, добавил тише и серьезнее: — Ты там это… Будь осторожнее, Виктор.

* * *

День прошел в хлопотах: Виктор завел дизельный генератор, убрался в домике, растопил печь, зарядил ноутбук и аккумуляторы фотоловушек, приготовил нехитрый ужин — макароны с тушенкой.

Как и обещал Берлинг, стемнело быстро. С кружкой горячего чая Виктор вышел на крыльцо и задрал голову. Звезды прожгли черноту небосвода, рассыпались над кордоном, они казались бесконечно далекими и одновременно близкими — как тайна, которую предстояло раскрыть Виктору.

Он поежился от холода и посмотрел в сторону леса. Где-то там, в глубине непролазных ельников, среди полян и оврагов, ручьев и болот, по какой-то неведомой причине гибли лисы. Виктор специализировался в онтогенезе поведения псовых. Большую часть научной деятельности он посвятил изучению волков, но и о лисицах знал достаточно, чтобы помочь инспекторам заповедника разобраться в причинах бегства и гибели зверей.

Виктор вернулся в домик и упал на кровать, тяжело вздохнув. Пора расстилать постель и ложиться спать: завтра предстоял насыщенный день. Но вначале...

Он протянул руку к рюкзаку, стоявшему у кровати, и вытащил фотографию в рамке. Со снимка улыбалась белокурая девочка в сиреневом платье. Веснушки на вздернутом носике, щеки с ямочками, хитринка в глазах — именно такой хотел запомнить ее Виктор. Но не мог.

Он убрал фотографию и погасил лампу.

* * *

Ночью его разбудил звук. Виктор уставился в темноту. Возле двери что-то шуршало. На мгновение замолкло, а затем зашелестело по дощатому полу, подбираясь к кровати.

Виктор выпрямился в постели, хватая фонарь. Луч озарил комнату, вычерчивая тени на стенах. На полу развалились рюкзак и сумка — и больше ничего. Виктор обвел фонарем помещение еще раз, но так и не заметил ничего странного. Он поднялся, намереваясь посветить под кроватью, и в это мгновение снаружи домика что-то с бряцаньем упало.

Виктор вышел на крыльцо, держа в одной руке карабин, а в другой — фонарь. Мрак поглотил кордон, спрятал звезды на небе. Виктор, дрожа от холода, шарил лучом по двору, пока не выхватил из тьмы котелок, перевернутый у старого пня. Возле чугунной посудины, нисколько не смущаясь света фонаря, застыл поджарый лис. Глаза зверя горели желтыми пятаками, лапы были чуть согнуты, будто готовые вот-вот сорваться с места, пышный хвост прижимался к телу. Правое ухо лиса было заметно короче левого: вероятно, когда-то давно зверь повредил его в схватке.

— Ах ты бандит, — пожурил Виктор, с улыбкой разглядывая любопытного гостя. — Поживиться пришел?

Лис, навострив уши, внимательно посмотрел на человека, а затем резко повернул голову к лесу. Зверь заметно нервничал: тело его напряглось, хвост пуще прежнего поджался под лапы, а кончик носа задергался, принюхиваясь.

— Ты чего? — Виктор с удивлением наблюдал за реакцией лиса.

Там, во мраке вековых зарослей, таилось нечто, что пугало зверя больше, чем человек с ружьем.

— Медведь, что ли? — прошептал Виктор.

Лис, таращась в сторону ельника, дрожал и пятился ближе к Виктору. Всем видом зверь давал понять, что в чащобе таится нечто опасное. И это нечто не издавало ни единого звука — во всяком случае из тех, что могло засечь человеческое ухо.

Виктор посветил в густую тьму, приставив фонарик к карабину. Луч пробежал по частоколу елей, но не выхватил крупного зверя и никого не вспугнул: в ответ не раздался треск ломаемых веток или ворчание, характерное для потревоженных медведей.

Виктор направил свет на старый пень, возле которого навострился лис, но рыжий гость уже исчез. Виктор постоял еще немного на крыльце, всматриваясь во мрак, застывший среди деревьев. Оттуда не доносилось ни звука, и казалось, будто сама природа замерла в напряжении.

Виктор покачал головой и вернулся в дом.

* * *

Утро выдалось прохладным и ясным. Наскоро позавтракав бутербродами с кофе, Виктор собрал в рюкзак фотоловушки и направился в лес.

Солнечные лучи, пронзая кроны, рассекали прозрачный воздух. Вокруг царила необычная тишина: ни пения птиц, ни шума ветра, ни шуршания мелкого зверья в густых зарослях. Виктор поежился. Казалось, он был единственным живым существом в мире, где все застыло словно на фотографии в оттенках сепии.

Вскоре Виктор вышел на опушку леса. Впереди через овраг раскинулась небольшая поляна — излюбленное место охоты лисиц. Виктор выбрал несколько подходящих по диаметру сосен и прикрепил к ним ремнями фотоловушки — приборчики с толстыми антеннами и объективами, утопленными в противоударных корпусах цвета хаки. Еще одну камеру он собирался пристроить на трухлявом пне, который торчал у края прогалины. Виктор направился к нему, как вдруг застыл и тихо улегся в высокой траве: вдалеке, средь сосен, мелькнуло рыжим.

Он достал бинокль и всмотрелся. На поляну выскочили три огненных шарика. Лисята прыгали, кувыркались, кусали друг друга за шеи и уши. Следом показалась изящная лисица. Она внимательно наблюдала за играми щенят, настороженно водила ушами, тянула носом воздух. Безветрие было сообщником Виктора: лисы не могли учуять человека, и он беспрепятственно следил за ними.

Лисята неуклюже кувыркались, кусались, играли в догонялки. Один из зверят в запале игры так отчаянно убегал от своих собратьев, что со всей дури врезался в пень. Виктор не удержался от улыбки. Вскоре он увидел в бинокль, как на поляне появился взрослый лис с огрызком правого уха.

— Бандит, — прошептал Виктор, узнав ночного визитера.

Лис спокойно подошел к щенку, с ошарашенной мордой сидящему у пня, цапнул его за шкирку и оттащил к матери и братьям. Выпустив из пасти неуклюжего отпрыска, Бандит напрягся, навострил уши — и повернул голову в сторону Виктора.

Он убрал бинокль. Глаза человека и лиса встретились. Несколько секунд Бандит оценивающе рассматривал Виктора, затем тявкнул и бросился прочь, уводя за собой семейство. Мелькнув рыжими молниями, лисиное семейство исчезло в подлеске.

Виктор поднялся, опустил взгляд — и дернулся от испуга: пень, возле которого он лежал, кишел змеями. Мясистые, блестевшие на солнце гадюки переплелись в клубок и бесшумно скользили друг по другу свинцовыми телами с бурыми зигзагами на спинах. Сколько их было — Виктор разобрать не мог. Он содрогнулся от инстинктивного отвращения и поспешил покинуть поляну.

* * *

К вечеру Виктор вернулся на кордон. За день он расставил по лесу еще несколько фотоловушек, выбирая места, где лисы любили рыть норы: склоны холмов, овраги, лощины.

Стемнело, похолодало. Виктор завел генератор, растопил печь, достал рацию. Время связаться с базой.

— Берлинг, я засек несколько лисиц, — сообщил Виктор, когда старший инспектор заповедника поприветствовал его сквозь треск помех. — Семейная пара с тремя щенками не старше четырех месяцев.

— И как они?

— Взрослые особи ведут себя настороженно. Ночью на кордон приходил лис, хотел поживиться едой, но потом испуганно смотрел в сторону леса. Возможно, медведя почуял, но я его не обнаружил.

— Виктор, в лес ходи с ружьем. И фальшфейер бери, мишки их боятся, — посоветовал Берлинг, а затем после короткой паузы добавил взволнованным голосом: — Я тут это… Поговорил с Капорским. Он рассказал про Лину. Виктор, я даже не знал, что такое горе случилось.

— Да, все произошло очень быстро, — тихо ответил он, чувствуя, как напряглись желваки и нервно дрогнули губы.

— Прими мои соболезнования, — голос Берлинга тонул в шорохе эфира. — Наверное, мне не стоило вызывать тебя в заповедник. Всего две недели прошло...

— Мне все равно нужно отвлечься. — Виктор подошел к столу, где лежал ноутбук. — Антон, давай закругляться, у меня еще дел полно. Я расставил фотоловушки и надеюсь уже сегодня вечером понаблюдать за лисами.

Попрощавшись со старым другом, Виктор сел за стол и открыл ноутбук. Подсоединил к нему спутниковый телефон. Пощелкал по клавиатуре, настраивая программу. На экране раскрылся десяток окошек — изображения с фотоловушек в режиме реального времени. Полянки, овраги, бесчисленные кусты и деревья. В лесу заметно стемнело, и камеры перешли в режим ночной съемки: изображения выглядели монохромными, в серо-зеленой гамме. С помощью встроенных GSM-модулей снимки один за другим поступали на ноутбук, и каждые тридцать секунд застывшие изображения сменялись на новые, позволяя отслеживать жизнь леса в прямом эфире.

Снимки в очередной раз обновились, и в одном из окон появился старый знакомый: лис Бандит крался куда-то на согнутых лапах, с вытянутым хвостом и навостренными ушами. Виктор развернул окно на весь экран, взял ручку с тетрадью и принялся следить за действиями зверя.

Изображение сменилось: теперь Бандит подбирался к фотоловушке, установленной на пне. Глаза зверя, отсвечивая зеленым, жадно рассматривали невиданный доселе предмет.

— Ну ты и любопытный, — усмехнулся Виктор, делая пометки в журнале наблюдений.

Смена изображения. На застывшем кадре лис настороженно глядел куда-то вправо. Пасть приоткрыта в оскале, уши прижаты к голове. Виктор наклонился ближе к экрану, пытаясь рассмотреть, что же так встревожило Бандита.

Смена изображения. Лис пятится прочь из поля видимости камеры. Оскалив морду и поджав хвост, он не сводил глаз с некой опасности, оставшейся за кадром.

Виктор вывел на монитор трансляции с других фотоловушек. Он нашел камеру, установленную на дереве у поляны — как раз напротив того места, куда смотрел Бандит, — и развернул изображение на весь экран.

Прогалина. Чуть поодаль — частокол сосен и темные бугры ракитника. И больше ничего.

Изображение сменилось, и Виктор припал к экрану. У края поляны, среди деревьев проглядывался силуэт человека. Черная высокая фигура с опущенными руками и чуть склоненной к плечам косматой головой. Лицо с густой бородой скрывалось во мраке, лишь только светящиеся угольки глаз, вперившись в объектив фотоловушки, прожигали насквозь расстояние между лесом и ноутбуком.

Впивались в Виктора.

Экран мигнул, и Виктор от неожиданности содрогнулся. Загружался следующий кадр: снова поляна, сосны, кусты. Силуэт человека исчез. Виктор откинулся на спинку стула и потер глаза. Затем вновь наклонился к экрану, пытаясь разглядеть хоть что-то во мраке леса. Взгляд его опустился ниже, к поляне.

Черные волнистые линии избороздили прогалину. Змеи. Десятки змей. Пресмыкающиеся ползли от леса в сторону фотоловушки.

Изображение сменилось. Полчище змей приближалось к объективу, и можно было разглядеть зигзагообразные узоры на темных телах.

Гадюки.

— Что за черт? — прошептал Виктор, не сводя глаз с экрана. — Откуда вас столько?

Когда картинка в очередной раз обновилась, поток змей схлынул: они исчезли так же внезапно, как и появились, оставив после себя привычный пейзаж — поляну, сосны и кусты. Виктор проверил изображения с других фотоловушек, но кроме застывшей в ночи растительности ничего другого не обнаружил.

Он потер лицо, сгоняя усталость. Выключил ноутбук и лег в постель. Прикрыл глаза — и снова открыл, уставившись в потолок. Сон не нашел. Виктор нагнулся к рюкзаку и вытянул фотографию Лины. Он внимательно рассматривал снимок дочери, словно пытаясь запомнить каждую деталь лица. Губы его дрогнули, глаза часто заморгали, но Виктор сдержался, не заплакал. Отложил фотографию, глубоко вздохнул и погасил свет.

* * *

Шорох. Шелест. Шипение.

Виктор выпрямился в кровати и схватил фонарь. Опять этот звук откуда-то снизу, у двери. Виктор направил луч, но, как и прошлой ночью, не увидел ничего кроме обшарпанного пола. По дому растеклась густая тишина, нарушаемая лишь частым дыханием самого Виктора.

Он обвел фонарем комнату. Луч скользил по шкафам, ящикам, столу. Свет коснулся окна, и в его проеме мелькнуло бледное пятно. Виктор успел заметить густую бороду, космы волос — и злые угольки глаз. В следующее мгновение костлявое лицо исчезло.

Виктор вскочил с кровати и, схватив карабин, выбежал из домика.

— Эй, а ну стой! — крикнул он во мрак.

Виктор завернул за угол дома, но там никого не оказалось. У стены возле окна притулились бочки и груда старого хлама. Было непонятно, как незваный гость смог настолько близко подойти к окну, ничего не задев и не опрокинув.

Виктор обвел фонарем территорию кордона: ни души. Косматый человек скрылся в лесу. Зоолог выругался сквозь зубы и вернулся в дом.

* * *

На следующее утро Виктор первым делом связался с базой.

— Берлинг, что за ерунда здесь творится? — выпалил он, едва сдерживая раздражение.

— Ты у меня спрашиваешь? — поддел Берлинг. — Что там у тебя?

— В лесу кто-то бродит. Человек. Вторую ночь он подходит к кордону, вчера я засек его на фотоловушке. Ты же говорил, что чужаки сюда не проберутся?

— Верно. Въезд в заповедник мы полностью контролируем с наших кордонов.

— Может, местные? Здесь есть какие-нибудь поселения?

— Твой кордон находится в самой глухой части заповедника, до ближайших обитаемых хуторов — сотни километров по непролазному лесу. Да ты и сам прекрасно знаешь, что местные в заповедник не суются. Слишком строгий охранный режим, проблемы с законом никому не нужны.

— Обитаемых? Значит, есть и заброшенные?

Берлинг на мгновение замолчал, словно что-то вспоминая. Наконец, из рации протрещал его голос:

— Недалеко от твоего кордона раньше находился хутор Хильяйнен. Но он уже лет сорок пустует — с тех пор, как запретили сплав леса по Лунте. Местные покинули Хильяйнен, там никто не живет. Хутор даже на новых картах перестали отмечать.

Вздохнув, Виктор подошел к окну. Моросил дождь. На столе дымилась кружка с кофе.

— Еще вопрос, — сказал Виктор, включая ноутбук. — Вы не замечали ничего странного в поведении гадюк?

— Ребята говорили, что их побольше стало в районе твоего кордона, но такое иногда случается, лето ведь жарким было. А что с ними не так?

— Слишком активные и явно чем-то встревоженные.

— Им же в спячку впадать пора, — удивился инспектор.

— Вот именно. Ладно, Берлинг, мне пора. Лисы ждать не будут, пока я с тобой наговорюсь.

Отключив рацию, Виктор запустил на ноутбуке трансляции с фотоловушек. Но вместо изображений леса, полян и оврагов на него уставились сплошные черные кадры, будто кто-то занавесил объективы… или попросту сломал их.

— Что за черт? — Виктор стукнул по монитору, проверил соединение спутникового телефона с ноутбуком, но ничего не изменилось: камеры транслировали черноту.

* * *

Наспех покидав в рюкзак запасные фотоловушки и прихватив карабин с фальшфейером, Виктор зашагал в лес. Под ногами чавкали мох и жухлая листва, влажная дымка окутывала заросли бузины и крушины. Утром прошел дождь и смыл все то, что некогда было зеленым: лес казался тусклым и безжизненным, и лишь вкрапления киновари и багрянца придавали ему траурную торжественность.

Виктор выбрался к поляне, где вчера установил на рассохшемся пне фотоловушку. Объектив камеры оказался расколотым: кто-то его разбил. Виктор вытащил фотоловушку и задумчиво повертел ее в руках.

Справа что-то мелькнуло. Виктор вгляделся: бесконечные ряды сосен уходили вдаль, рябили перед глазами, сливались в монотонный частокол. Виктор вернулся было к осмотру фотоловушки, как вдруг опять засек движение в десятке метров от себя: среди стволов скользнула фигурка в сиреневом платье.

— Лина? — выдохнул Виктор, не веря своим глазам.

Девочка задорно рассмеялась — и бросилась прочь, скрываясь в галерее древесных колонн. Виктор, скинув секундное оцепенение, рванул следом. Он лавировал между сосен, перепрыгивал через коряги и поваленные стволы, стараясь не упустить из вида Лину. Сиреневое платье мелькало впереди промеж деревьев, как вдруг исчезло.

Исчезли и сосны.

Виктор выскочил на прогалину — и замер от шока. Кроваво-рыжими комками на поляне сгрудились трупы лисиц. Взрослая особь валялась со свернутой шеей, в раскрытой пасти чернел распухший язык, лапы и туловище пестрели ранами с разодранными краями. Рядом с лисицей покоились трое детенышей. Пустые глазницы со следами спекшейся крови, оторванные уши, вывихнутые лапки.

Виктор сглотнул и скривился, стараясь подавить тошноту. Обвел взглядом прогалину и лес вокруг: ни следа сиреневого платья.

— Лина! — крикнул Виктор и прислушался.

Тишину разрезал визг. Истошный, протяжный, животный. Звук исходил справа, со стороны сосняка, и Виктор кинулся к источнику шума, на ходу снимая с плеча карабин.

В нескольких метрах от поляны, у опушки леса, на жухлой траве кувыркался клубок из жирных черных змей. Гадюки тугими канатами сжимали тело лиса, который крутился на месте, пытаясь сбросить гадов. Сквозь их сплетенные масленые тела проглядывала голова зверя с оскаленной пастью и оторванным правым ухом. Бандит визжал — змеи его жалили — и кусался в ответ, клацая зубами, но было видно, что силы его на исходе: полчище гадов превосходило количеством и силой.

Виктор на мгновение оторопел. Он никогда не слышал, чтобы гадюки организованным кублом нападали на животных. Виктор нацелил карабин на катающийся по траве ком, но передумал и опустил оружие: выстрелом он мог поранить Бандита. Виктор выхватил из кармана фальшфейер и дернул шнур. Из тонкого цилиндра, разбрызгивая искры, с гулом вырвалось красное пламя. Виктор бросил фальшфейер в клубок змей.

Гадюки, яростно зашипев, схлынули с лиса: не менее дюжины гадов, извиваясь, скрылись в траве и листве. На полянке распластался израненный, растрепанный Бандит. Рядом, догорая, дымился фальшфейер. Лис мутным взглядом посмотрел на Виктора. Левый глаз заплыл и опух.

Виктор шагнул к зверю, но Бандит поднялся, посторонился и, поджав хвост и уши, на шатающихся лапах засеменил к трупам лисицы и щенков. Зверь обнюхивал, тыкал носом, лизал тушки сородичей. Фырчал и тявкал, словно умоляя их подняться.

Виктор покачал головой и отвел взгляд, оставляя Бандита наедине с погибшей семьей.

* * *

Кордон будто замер в ожидании Виктора: ни ветра, ни звука. Сизая мглистая дымка заволокла домик и хозяйственные постройки. Со смурого неба опускался вечер.

Виктор вытащил из рюкзака запасные фотоловушки и закрепил их по территории кордона — на дровнике и бане, на ржавых бочках, раскиданных по периметру, и на крыльце домика. Весь форпост оказался под прицелом объективов.

— Теперь никто не проскочит. — Потер руки Виктор.

Он вернулся в домик, зажег лампу и вывел изображения с камер на ноутбук. За то время, что он потратил на установку фотоловушек, заметно стемнело: тьма прокралась на кордон. Но все было спокойно, и Виктор взялся за рацию. Помедлил. Наконец, нажал на кнопку. Из динамика зашипело, затрещало.

— База, это Виктор Кантор, — произнес он. — База, прием! Берлинг, ты слышишь меня?

— Да. — Тихий голос в ответ.

Виктор откинулся на спинку стула, прикрыв глаза.

— Антон, наверное, ты был прав. Мне не стоило так рано возвращаться к работе. Даже не знаю, зачем я все это говорю… — Виктор замолчал, но, не дождавшись ответа, продолжил торопливо: — Лина умерла две недели назад. Сгорела моментально, я даже ничего понять не успел. Я думал, что смогу отвлечься, но один здесь не справлюсь. Что-то странное творится, Антон. Змеи как будто с ума сошли, и в лесу кто-то…

Он осекся. Пауза на том конце радиоэфира затянулась.

— Берлинг, ты там?

Из рации прошелестел искаженный помехами тонкий голос:

— Папа, папочка.

Виктор вскочил со стула.

— Что?! — прокричал он в рацию. — Что ты сказал?!

— Папочка, — повторил девичий голосок. — Папочка, еще не поздно. Папочка, верни меня.

Задрожали руки. Виктор, как ошпаренный, отбросил на пол рацию и с ужасом уставился на нее. Из динамика разносилось монотонное шипение, оно заполняло комнату и, казалось, вытесняло собою воздух. Виктор часто задышал, схватился за спинку стула.

С кордона раздался короткий звонкий вскрик. Виктор дернулся — не столько от испуга, сколько от удивления: он знал, кто издает такие звуки. Виктор кинул взгляд на экран ноутбука: фотоловушка, установленная на крыльце, зафиксировала Бандита.

Виктор с карабином в руках вышел на крыльцо. Лис, чуть склонив голову и прижав уши, пошатывался посреди двора и наблюдал за человеком единственным глазом. Второй затек и покрылся засохшей бурой коркой. Белая грудка зверя пестрела рваными ранами, лапы распухли от укусов змей, ободранный хвост жался к туловищу. Вдруг лис резко обернулся к лесу.

— Кто там, Бандит? — прошептал Виктор, нацелив карабин во мрак.

Лис звонко вскрикнул, предупреждая человека о невидимой угрозе, и проковылял в ближайшие кусты. Виктор обвел стволом двор, но ничего не заметил. У границы кордона щетинились ели и темнели заросли волчеягодника. Было так тихо, будто сам древний лес застыл в ожидании развязки.

Виктор шумно сглотнул, тряхнул головой и вернулся в домик. Закрыв на засов дверь, он подошел к ноутбуку. Трансляции с фотоловушек перешли в режим ночного видения, и территория кордона просматривалась гораздо лучше, чем если бы Виктор стоял на крыльце с фонариком. Виктор склонился к монитору.

Изображения мигнули — кадры обновились. В одном из окон появилась новая деталь: черные ленты на земле у самой границы кордона с лесом. Картинка поступала с фотоловушки, установленной на крыльце дома, и Виктор развернул изображение на весь экран, чтобы лучше его рассмотреть.

Смена кадра: десятки змей ползли из леса к домику.

Виктор оторопел. Он вывел на экран трансляции с других камер. Та же картина: со всех сторон к кордону из зарослей вились черные ленты змей.

Сотни.

Тысячи.

Изображения обновились: гадюки заполонили двор, исчертили его мясистыми телами, под которыми едва просматривалась утоптанная земля.

Кадры вновь сменились, и Виктор в испуге отпрянул от экрана. У края кордона выросла фигура высокого бородача в лохмотьях. Змеи волнами стелились у ног великана. Косматый исподлобья смотрел прямо в камеру, пожирая ее взглядом глаз-угольков.

Виктор схватил карабин и наставил его на входную дверь, краем глаза поглядывая на монитор в ожидании новых кадров.

На полу шипела рация. Стучало сердце. Вырывалось дыхание.

Изображение сменилось: косматый приблизился, теперь он высился на дворе почти у самого домика. У ног его бурлили черные потоки змей. Виктор всмотрелся — и замер в шоке: великан висел в воздухе. Голые ступни не касались земли.

Мрак проглотил комнату: погасла лампа, вырубился ноутбук. Виктор, правой рукой нацелив карабин на дверь, левой шарил по столу в поисках фонарика.

Все так же шипела рация. Так же — или по-другому? Звук стал более плотным. Объемным. Всепоглощающим.

Наконец, Виктор нащупал фонарь, включил его — и заорал от ужаса.

Пол, стены, шкафы, ящики — все покрывали змеи. Словно толстые канаты, они блестели в свете фонаря, извивались, крутились, сворачивались в клубки. Шипели. Казалось, что комната вибрирует, подчиняясь движениям рептилий.

Змея свалилась с потолка на плечи Виктора, и он с испуганным вскриком стряхнул скользкую тварь. С жирным шлепком она шмякнулась на пол и скользнула в бурлящие потоки своих сородичей, окруживших Виктора на маленьком пяточке.

Он посветил вверх. Луч выхватил фигуру в рваном тряпье, застывшую в углу, словно гигантский паук. Раскинутые руки и ноги великана вцепились в потолок, а голова со свисающими бородой и космами вывернулась неестественным образом — будто шея сломана. Глаза вперились в Виктора, улыбка разрезала костлявое лицо. С конечностей свисали жирные змеи.

Виктор пальнул из карабина. Комнату озарила вспышка, грохот выстрела заглушил шипение. Виктор пошарил фонарем по потолку, но косматый исчез. Упал на пол?

Луч фонарика скользнул вниз, но выхватил лишь змей: они опутали ноги Виктора. Стряхнув гадов с сапог, он бросился к двери.

Виктор выскочил на крыльцо. Гадюки свисали с крыши, обвивали перила, извивались на ступенях. Двор утопал в черном море рептилий, и только в одном месте, правее дровника, к лесу вела тонкая полоса земли, незанятая гадами.

Змеи, ползавшие на дощатом полу крыльца, с шипением набросились на ноги, вцепились в болотники. Виктор отбил их прикладом карабина, но гибкие твари не отступали и продолжали делать опасные выпады. Он пальнул по ним несколько раз — ошметки рептилий разлетелись в стороны — и кинулся к полоске земли, свободной от змей.

Виктор несся по лесу, едва разбирая дорогу в кромешной тьме. Лицо хлестали ветви, ноги то и дело спотыкались о кочки с корягами, но ничто не могло остановить его на пути к цели — берегу Лунты, где ждала лодка.

Резко кончился лес, земля ушла из-под ног, и Виктор, неловко взмахнув руками и выронив ружье, покатился в овраг.

Ложбина кишела змеями. Упругие гады опутали Виктора, обвили руки и ноги, сдавили тугими жгутами шею и голову. Он вырывался, пытался кричать… пока скользкая тьма не поглотила его целиком.

Продолжение здесь

Группа ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks

Показать полностью
109

Не бойся плакать

Бессонница требовала повторений ритуала. Две-три рюмки водки для оживления разговора и нескончаемый диалог, не дающий ответов и не приносящий облегчения. Да ещё фотоальбом в бывшей бархатной, а теперь замурзанной, протёртой до картона обложке. Фотографий монстра Ольга не хранила. Порвала их и выбросила, как только избавилась от выродка. Думала, что избавилась. Видимо, это невозможно. Недавно в городе завёлся маньяк. Его жертвы – кареглазые блондинки. У всех пострадавших – крупный, с горбинкой нос и полноватые бёдра типа галифе.

Ольга подошла к зеркалу, задрала подол линялой ночнухи. Вот они, «попины ушки»! Серёже нравились, а она всю жизнь ненавидела их и всячески боролась, не предполагая даже, что эти рыхлые бугристости могут стать для кого-то предметом болезненного вожделения. С возрастом холмики никуда не делись, только сильнее обвисли. Ольга опустила рубаху и налила ещё водки. Чокнулась с отражением, проглотила, машинально отметив бесцветный вкус напитка.

Вот эта фотография. Нос чуть длинноват – черта семейная, от отца. Хорошо ещё, что не видно горбинку: выбран удачный ракурс. Тёмного янтаря глаза с убегающими к вискам стрелками. Она всегда подрисовывала стрелки на внешних уголках, чтобы отвести внимание от носа. Прямые светлые волосы до плеч, нежный овал лица. Мягкие губы чуть приоткрыты, кажется, что улыбка вот-вот перейдёт в поцелуй. «Сколько же лет мне тогда было? Мы в Сочи, жаркий воздух, от магнолий исходит истома, я смотрю на Серёжу. Он снимает новым фотоаппаратом. Значит, тридцать два. Как же нам тогда было хорошо! Дура, не ценила. Всё время хорошо вместе… До тех пор, пока не привела домой этого монстра…» Ольга зябко передёрнула плечами, захлопнула альбом, накинула поверх ночнушки старую кофту и, шаркая тапками, поплелась на кухню. Постояла в дверях, решая нелёгкую задачу, допить водку сейчас или оставить на вечер. А, всё равно не хватит!

Страх неутолим. Бессонница ненасытна. Откинув назад неопрятную прядь тусклых волос, привычно взялась за бутылку, початую ночью.

А ведь привела его в дом она сама. Да кто же знал, что так обернётся?

Ольга отчаянно хотела ребёнка: не важно, девочку или мальчика. С годами желание стало навязчивой идеей, манией. За двенадцать лет брака она испробовала все медицинские и не только – методы, окончательно потеряла надежду родить своего и решилась взять приёмного, из детдома. Долго уговаривала Серёжу, он не хотел чужого: мало ли, какая у него наследственность, болезни, да и вообще… Плакала, закатывала истерики. Уговорила. На свою голову.

В детдоме ей показали мальчика лет пяти. Четырнадцатилетняя «мать» оставила его ещё в роддоме, потом вроде кто-то пытался усыновить, но приёмные родители то ли не справились, то ли с ними что-то случилось. Заведующая смотрела в окно на штрихи начинающегося дождя и говорила много и убедительно, хвалила умненького ребёнка. Ольга подробности не слышала, её интересовал он. Мальчишка следил за ней блестящими янтарными бусинами и молчал, теребя себя то за ухо, то за кончик большого носика.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила она, а сердце уже подсказывало: мой.

– Г-гена, – заикаясь, ответил малыш. –  Но я вовсе не к-к-крокодил.  А т-ты моя мама?

– Да, мама, а ты мой сын, теперь никому тебя не отдам. – Ольга прижала к себе мальчишку, уткнув в живот светлую головёнку.

Серёжа ждал в машине. Посмотрел искоса и велел садиться на заднее сиденье.

– Горбатый нос себе на уме? – буркнул он, ни к кому не обращаясь.

– Ничего… Чем носовитей, тем красовитей! – Ольга принуждённо засмеялась, Гена заулыбался, заискивающе заглядывая в глаза.

Новый член семьи несколько раз оббежал по кругу квартиру и замер перед туалетным столиком. В створках трельяжа трижды отразилась его восторженная мордашка.

– К-какие красивые б-бутылочки! П-пахнут!.. – закричал он, бесцеремонно хватая изысканные флаконы и шумно втягивая воздух. – Пахнут, как ты! – Сделав ошеломительное открытие, Гена смотрел на Ольгу с обожанием.

– Осторожно, не разбей, а то поранишься стеклом. Это духи.

– А зачем они?

– Ты сам и ответил. В этих флакончиках живут запахи.

– Мы их выпустим и будем сами п-п-п… – Он не договорил, замер, будто споткнулся, и уставился на отражение подошедшего Серёжи.

Муж приобнял Ольгу сзади, поцеловал в шею, шепнул:

– А вы похожи: глаза, носик... Надо же, чужой мальчишка – как две капли…

– Не чужой – наш. Сын.

Гена отвернулся от зеркала, потянул Ольгу за рукав.

– Ты правда теперь моя мама? Подаришь мне один б-бутылёк? Ну, хотя бы самый м-маленький… Ну, к-когда эти духа кончатся…

– Конечно, подарю… сынок. А теперь пойдём, я покажу тебе твою комнату.

Ольга любила приёмыша, как своего родного ребёнка…

***

Сначала ты меня любила. Или мне это только казалось?

Ты играла на пианино, и мы горланили детские песенки, пока твой Серёжа был на работе. Ты говорила, что скоро я совсем перестану заикаться.

В окно толкался ветер и швырял мокрые горошины. Растрёпанным ворохом, будто листья из мешка дворника, на меня обрушились впечатления: новый дом, родители. Ещё недавно я тоскливо стоял у ограды, разглядывая между прутьями прохожих. Представлял, как какая-нибудь спешащая по своим делам тётенька – вот эта, в красивом плаще, или та, с большой сумкой –  вспомнит вдруг, что её очень ждёт забытый здесь мальчик, и остановится, откроет калитку, обнимет, заберёт с собой… И вот мечта сбылась: теперь у меня есть целая большая собственная мама, красивая и добрая. Она пообещала, что подарит бутылёк, как только из него выйдут все духа. Ты сказала, говорить правильно – духи. Но мне кажется, что духа – лучше.

Я был один в комнате, набитой тупыми безмолвными игрушками. Ворочался в кровати и никак не мог уснуть. Мне было тоскливо, ужасно захотелось вдруг убедиться, не исчезла ли новая мама, не растаяла ли от дождя, как волшебница Бастинда, а заодно посмотреть, не опустел ли какой-нибудь пузырёк. Я знал почти наверняка, что причудливые склянки издают удивительные звуки. Срочно требовалось это проверить. Насторожив уши, я блуждал по тёмной квартире, натыкаясь на стены и не зная, в какой стороне искать комнату мамы, пока не услышал возню и какой-то скрип. На цыпочках пошёл в сторону шума. На маминой кровати вздыбленно шевелилось, скрипело и ухало одеяло. Мама в опасности!

– Что это вы тут д-делаете?! Уходите прочь! – закричал я.

Одеяло вздыбилось ещё больше, выросло до потолка и вдруг опало, схлынуло. Вспыхнувшая лампочка на маминой тумбочке выхватила из темноты красную бармалейскую морду...

– Ну, знаешь, если этот буратино будет всюду совать свой нос… – злобно зашипела морда голосом, похожим на Серёжин, из-под одеяла высунулась рука.

Я испугался и повернулся, чтобы убежать, но замер на месте, заворожённый видом огромной косой тени на стене. Ноги прилипли к полу. Через мгновение я понял, что тень – моя, но всё равно не мог сделать и шагу. Ко мне тянулась сзади длинная-предлинная рука, она всё росла, и уже почти схватила за волосы, которые от ужаса встали дыбом.

– Не бойся, свет от лампы всегда рождает искажённые тени, – сказала ты,  поднимаясь, а Бармалей убрался обратно под одеяло, откатился к стене.  

Ты обняла меня, дала в руки маленький волшебный флакончик и отвела в комнату. Долго сидела рядом и напевала, вытягивая из темноты баюкальные мелодии, которые смешивались с ароматом духов, обволакивали и погружали в сладкую горчинку сна.

***

Через год Ольга неожиданно узнала, что беременна. Так бывает, сказал врач. Стараешься, соблюдаешь благоприятные дни, диеты и предписания, нервничаешь, постоянно о нём думаешь, но ребёнка всё нет. Начинаешь стареть, смиряешься с бесплодием, усыновляешь приёмыша, расслабляешься, забываешь о старании – и неожиданно получаешь чудо, подарок судьбы!

Говорят, беременным полезно слушать классическую музыку. Ольга садилась за пианино, а Гена убегал в свою комнату. Музыка почему-то его раздражала. Он закрывал уши ладошками и залезал под кровать, будто темнота могла заглушить звуки. Зато, как только Ольга переставала играть, странный мальчик – так она его иногда называла – вылезал из укрытия, подходил, прижимался ухом к большому животу и слушал. Что он там мог слышать?

Наверное, дурные наклонности у него начали проявляться уже тогда.

Когда родилась дочка, стало ещё хуже.

Ольга утюжила пелёнки и складывала на столе стопочкой. Несмело подошёл сын.

– Зачем т-ты это делаешь? Вчера гладила, сегодня – опять.

– Пелёнки для твоей сестрёнки, – весело ответила она.

– Н-напрасный труд, – по-взрослому рассудительно сказал Гена. – Эта с-сестра тебе снова всё обосикакает.

– Ну и что? Мы снова завернём её в чистенькое.

– И не налупим?

– Нет. Она же маленькая. Лялечка.

– А если обокакает?

– Ничего, помоем. Надо говорить  не обо, а об.

Гена, задумавшись, ушёл в свою комнату. Вернулся, когда Ольга стала кормить дочку грудью.

– Что это журчит? – спросил он.

– Где? Ничего нигде не журчит. – Ольга, не понимая, о чём он спрашивает, с недоумением посмотрела на Гену. И тут только обратила внимание на то, что из рукавов рубашки и коротких штанин на руки и ноги малыша выползли багровые полосы. – Ой! Что это у тебя?! – вскрикнула она.

Задрав рубашку, обнаружила синяки и следы ремня на маленькой тощей спине.

– Что это, я вас спрашиваю?! – Ольга с ужасом переводила взгляд с ребёнка на мужа и обратно.

Серёжа молчал, а Гена сквозь слёзы выдавил:

– Б-бармалей…

– Вот только плакать не вздумай, мужик! – жёстко сказал Серёжа и начал откупоривать банку с пивом.

Пока Ольга находилась в роддоме, мужчины жили вдвоём. Она ещё порадовалась, что они так хорошо справились без неё: в доме чистота, порядок. А тут вон оно как!

– Иди в комнату, Гена. Я тебя позову.

– Ну, выпил на радостях, а что – дочка родилась. Пьяный был, поэтому перестарался. Хотел легонько наказать… Он же не слушался! Я ему: собирай игрушки, а он всё возит и возит по полу своим драндулетом! – Серёжа оправдывался, но она слышала в его словах обиду и злой укор.

– Да мы же сами ему эту машинку подарили! Как ты мог? Избить беззащитного ребёнка… сироту…

– Ладно, Оль, прости, виноват, больше не буду.

***

Я слышал, как журчало тёплое молочко, когда ты всовывала в беззубый рот розовый сосок, и оно перетекало из тебя в ненасытную лялечку. Ты укладывала её спать в своей комнате и часто брала к себе в постель. Я завидовал этой… сестре. Вот бы мне быть к тебе так же близко! Дышать твоим будоражащим запахом… Трогать руками и ощущать во рту восхитительную мягкость – чтобы снова стало щекотно внизу живота. Глотать тугие струйки молока – пить прямо из тебя. Но ты сказала, что грудью кормят только маленьких. Я валялся на полу, орал и дрыгал конечностями, стараясь подражать прожорливой кукле, которая за подобные проделки получала твою нежность. Но мне не помогло. На тебя не подействовало. Не получилось притвориться маленьким. Мои руки и ноги были слишком большими, а голос непоправимо грубым, чтобы ты могла полюбить меня так же сильно, как её. И тогда я сказал то, что думал:

– Зря вы её наебали.

Ты вздрогнула, как будто я тебя ударил. Твоё лицо пошло красными пятнами. Ты начала яростно хватать вещи и молча одевать сестру. А Серёжа… я знаю, видел по мстительной улыбке, он хотел меня отдубасить тут же, с жестоким наслаждением, как он умел, но глупо было бы лупить человека спустя всего полчаса, как в третий раз пообещал жене этого не делать. Он перенёс процедуру на более позднее время – когда ты ушла с коляской на прогулку.

Я старался. Я очень старался быть хорошим. Я всегда мыл руки перед едой и отучил себя говорить плохие слова. Зная, что это может тебе понравиться, я даже пытался её полюбить. И почти полюбил. Однажды, когда Серёжа был на работе, а сестра уснула, ты пошла в магазин, шесть раз наказав мне не подходить к лялечке даже близко. Но ты где-то задерживалась, а она проснулась, заворочалась, завертела головой в поисках титьки, но – фигушки! – титьки не было. Сестра обиженно скривила губки и завопила так, что мне стало её жалко. Сперва я не подходил к кроватке – я ведь обещал – просто протянул руку и всунул в открытый рот пустышку, но она её тут же выплюнула, мне стало смешно, я снова сунул и сказал:

– Говорю тебе, злодей, выплюнь солнышко скорей! – И она опять выплюнула.

Я засовывал соску – лялечка выплёвывала, я смеялся и засовывал снова, так мы играли, и я уже был готов смириться с её существованием. Но потом она почему-то заорала пуще прежнего. Тогда я решился. Подставил маленький стульчик, встал на него, перегнулся через перильца и попробовал её вытащить из кроватки. Фу, как пахнет! Я чуть не уронил эту мокрушу, но всё же сумел перетащить через перекладину. С трудом слез со стула на пол – спрыгивать с такой ношей не отважился. До стола, где её обычно пеленали, не дотянуться. Она продолжала плакать очень громко, фортиссимо, я плохо соображал, куда мне её положить и что делать дальше. Подошёл к пианино, думал, поможет музон. Прижав её к себе одной рукой, потыкал клавиши пальцем. Ей не понравилось. Наверное, сестра, как и я, не любитель фортепианной музыки. Тогда я сел на диван и стал тупо качать её, убаюкивать. Но сестра не убаюкивалась. Я начал петь песни про оранжевое небо и в лесу родилась ёлочка. Она на минутку примолкла, но от неё так плохо пахло, что у меня закружилась голова и пошла кровь из носа. Красные капли падали прямо на лялечку и расползались, как кисель по столу, а я не знал, что с этим делать.

Вот тут ты и вернулась. Не раньше и не позже. Не знаю уж, что ты там себе подумала, но закричала ты громко, и сестра завопила тоже, с новой силой.

– Что ты с ней сделал, гадёныш? – Ты скинула пальто и швырнула на пол, в бешенстве топала ногами, спинывая сапоги. Визжала так, что прибежали соседи.

– Я просто достал из к-кроватки… Она так плакала, я б-боялся, что она умирёт! – лепетал я, но ты не слушала.

***

– Представляешь, прихожу, он сидит на диване и держит Светочку на руках, а у неё всё личико в крови! – рассказывала Ольга ночью.

– Вот гад! Я ему покажу! – зарычал Серёжа, соскакивая с кровати.

– Тише, тише, пусть спят. Только все успокоились. Тут такое было!

– И что же это было?

– Я задержалась в магазине. Светка проснулась и заплакала, она же привыкла кушать по часам… А Гена… Гена просто пожалел сестрёнку и вытащил из кроватки, чтобы успокоить. Песни пел. Я так испугалась, увидев кровь, что наорала на него, теперь даже стыдно перед мальчиком.

– А кровь откуда?

– У него из носа пошла. От напряжения.

– Понимаешь, малыш, давно хотел тебе сказать, – осторожно и вкрадчиво начал Серёжа, нежно гладя Ольгино плечо. – Зачем нам с тобой этот Гена? Больной, нервный… Разве плохо было без него? Вспомни наши вечера, ночи…

– Ты же знаешь, почему мы его взяли. У нас не было своего ребёнка…

– Не было. А теперь есть. Давай отдадим его обратно.

– Что ты?.. Как – отдадим?

– Как взяли, так и отдадим.

– Нет, он, конечно, странный мальчик, но разве так можно? Он же не вещь: понравилась – взяли, разонравилась или не подошёл размерчик – вернули в магазин!

– А со мной так можно?! – повысил голос Серёжа, отстраняясь. – Ходит, подглядывает, подслушивает, чего-то вынюхивает. Мне уже во сне снится этот буратино! Да ты на себя посмотри: вся издёргалась, похудела. Этак он нас в могилу сведёт раньше времени. А нам дочку надо воспитывать.

– Но это же… предательство. Как мы ему об этом скажем? А как в глаза соседям посмотрим, заведующей детдомом? И вообще…

– Пусть это тебя не волнует. Они чужие люди. Ты лучше представь, что будет, когда наша дочка подрастёт, а тут этот, с его закидонами и нежностями… А он ведь мужик, самец! А вдруг он что-нибудь сделает с нашей Светой?

– Что сделает? – Ольга села на постели, и, скомкав подушку, смотрела на мужа потемневшими глазами.

– Ой, не знаю, не знаю, думай сама.  – Серёжа зевнул и отвернулся к стене, а Ольга долго не могла уснуть, разрываясь на части от чувства вины, угрызений совести и дурных предчувствий.

***

Ты резала капусту. Мне было интересно смотреть, как из-под большого ножа с хрустом отваливались от зелёной головы узкие полоски, одни прямые, как ленточки, а некоторые кудрявые. Под столом в ожидании своей очереди дрожали другие кочаны. Моя пухлая сестра бегала из комнаты в комнату и смеялась от радости, что научилась ходить.

– Гена, поменяй Свете штанишки, у меня руки заняты! – попросила ты.

Я догнал хохотушку, но она в руки не давалась. Норовила укусить и вырваться. С трудом мне удалось-таки повалить сестру на пол и стянуть мокрые колготки. А вот надеть сухие – снова проблема: сикуха дрыгала толстыми ножками, на которые я пытался их набросить, с потрясающей скоростью, будто крутила невидимые педали.

– Что тут у вас происходит? – в дверях возник Серёжа, которому не понравилось то, что он увидел. – Что ты с ней делаешь, ублюдок? – заорал он, отшвырнув меня так, что я влетел во что-то твёрдое. Сидел на полу, прислонившись к стене, в затылке громко загудело.

Ты выскочила из кухни с ножом в руке.

По рукам и ногам моим побежали мурашки. Я сразу догадался, что ты хочешь убить Бармалея, и засмеялся. Я всегда хотел, чтобы Серёжу проглотил крокодил. Но волшебные крокодилы в нашем городе по аллеям не гуляли… И вот ты с большим ножом. Да, да, отрезать ему голову! Так было бы лучше для всех.

Я вцепился в покрытые чёрными волосами руки и держал изо всех сил, чтобы отвлечь его внимание и предоставить тебе возможность ударить внезапно.

– Я тебя не боюсь! Всё равно ты скоро умрёшь! – кричал я в красную бармалейскую морду.

Но ты, вместо того, чтобы действовать, застыла в дверях, будто тебя заколдовали, и уронила на пол орудие возмездия.  

А на следующий день вы вернули меня туда, где взяли. Как вещь, как посылку. Как ненужный больше чемодан. Бармалей победил. Он даже не вылез из машины, падла. Буркнул только:

– Обниматься не будем. Топай, откуда пришёл.

Я всё надеялся, что мы с тобой не дойдём, повернём на полдороге и вернёмся домой. Мне кажется, и ты сомневалась, ты всё ещё любила меня. Я же видел, как ты кусала губы – до крови. Но этого не случилось. Ты побоялась подарить свою нежность – мне. Ты предала. Ты заодно с ними.

Знакомых пацанов почти не осталось – всех разобрали новые родители. Остался только Кирька. Кому он нужен – такой одноглазый? Он похлопал меня по плечу и сказал:

– Ну, что, Крокодил? Тебя снова наебали?!

Я уже и забыл, что я Крокодил. А теперь вспомнил. И так мне стало… невыносимо… я лежал на кровати и ничего не хотел слышать, видеть. Ничего вообще не хотел чувствовать. Лучше бы я сам умер, а не Серёжа.

– Поплачь, Генка! Не бойся плакать, – сказал мне Кирька. –  Это можно. Это не стыдно. Есть такие слёзы, которые надо выплакать обязательно. Чтобы внутри всё перегорело. Тогда будет не больно.

***

Этот маленький монстр орал и плевался в Серёжу страшными злыми словами:

– Ты скоро умрёшь!

И вскоре Серёжи не стало.

Нечёсаная и неодетая, Ольга блуждала по квартире и машинально повторяла: накаркал, накаркал.  После смерти мужа в ней завелось мелкое ползучее зло, и стало разрастаться внутри, в точности, как ребёнок в животе матери. Оно высасывало прежнюю её весёлость, нежность и саму жизнь, подобно тому, как раньше опустошала грудь дочка. Ольга перестала смеяться, охладела к музыке.  Лицо стало серым, как линялая ночная рубашка, в которой она ходила теперь целыми днями, забывая переодеться.

Вспомнился ещё случай, на который раньше Ольга как-то не обратила внимание. Они с Геной собирались идти гулять. Она, беременная Светочкой, задержалась у двери, закрывая замок. Гена самостоятельно начал спускаться по лестнице и встретил соседку, ту скверную бабку, которая особенно остервенело стучала в стену, когда Ольга музицировала.

– Ты ещё тут, суразёнок? – услышала Ольга противный голос.

– Тут, – сказал Гена. – А вот ты скоро улетишь. Далеко.

– Взрослым нужно говорить «вы», – сказала Ольга, беря сына за руку.

А вечером они узнали, что соседка погибла. Начала мыть окна и выпала прямо на асфальт. Она, конечно, неприятная была женщина, но чтоб так…

***

Накаркал… А я… не Каркуша какая-нибудь.  Но, надо признать, на самом деле случилось не по-моему: Бармалей просто разбился на машине, наверное, ехал пьяным. Тогда, с соседкой, эта моя… особенность проявилась в первый раз. Посмотрю на человека, и отчего-то знаю, что он скоро умрёт. По мурашкам на моих руках знаю.

Потом я стал молчать, не говорю больше никому. Но знать-то я знаю! Это знание зарождается внутри как стакан пенного пива, начинает бродить, заполняет доверху и щекочет кожу. С ним не совладать. Кажется, что вот-вот лопнут барабанные перепонки. Я выхожу на улицу, бегу по городу, словно ищейка на знакомый запах, пока не успокоюсь…

***

Ольга перебирала фотографии. Вот Светочка в садике. Вот с букетом и огромными бантами – пошла в школу. Светочка росла хорошей умной девочкой. Она заставила Ольгу стряхнуть оцепенение, наступившее после смерти Серёжи. Ольга начала обучать дочку музыке и не нарадовалась, как быстро подхватывает на лету мелодии её малышка, какой чистый и нежный у неё голосок. Постепенно ползучее зло отступило, Ольга пришла в себя, вспомнила о существовании косметики, купила модную юбку, вернулась на работу. Ученики играли фуги и дарили цветы.

Однажды, придя из школы, Светочка спросила:

– Мама, а где мальчик?

– Какой мальчик?

– Наш. У нас же был мальчик, мама?

– Ты что-то помнишь? – спросила Ольга, у которой похолодело внутри.

– Да нет. Мне другой мальчик рассказал. Большой такой. Почти дяденька.

– Какой мальчик?! Что он тебе сделал? – закричала в истерике Ольга.

– Да ничего, – удивлённо сказала Светочка. – Просто поговорили.

– Никогда! Слышишь меня – никогда не разговаривай ни с какими незнакомыми мальчиками! …Ни с какими незнакомыми дяденьками, ни с какими тётеньками – никогда не смей разговаривать!

Ольга выпила последнюю рюмку, поискала глазами, чем бы закусить, не нашла, вытерла губы ладонью и снова подошла к зеркалу. Да, красота – страшная сила! С годами становится всё страшней и страшней. Ну и чума! Баба Яга, – наверняка сказал бы Гена.  От дикой, сосущей тоски не спасают ни мастурбация, ни водка. Потухли янтарные искры в глазах. Щёки провисли, нос вытянулся ещё больше. Нежный подбородок заострился и выпятился вперёд. Кое-где на нём выросли жёсткие седые волоски, одни прямые, другие кудрявые – не успеваешь выщипывать. Да и зачем?

Серёжи давно нет. И Светочки нет. Было счастье – да кануло. Судьба?

И только ты, странный мальчик, не меняешься, остаёшься по-прежнему странным.  Зачем ты смотришь на меня? Слева, справа, – из створок трюмо, из лаковой поверхности пианино. Не смотри на маму… Нет у меня для тебя ничего.

***

Я очень любил тебя, мама. И твёрдо решил тебе отомстить, когда вырасту. Предательство должно быть наказано. И я отомстил. Но это не просто месть. Это возмездие. Каждая из девушек – это ты. И сестра – это тоже ты. Твои глаза, нос с горбинкой, бёдра галифе… Не знаю, наверное, сестра уже в раю.

А теперь я пришёл к тебе. Не потому, что хочу убить. Зачем мне тебя убивать, мама? Я и так знаю, что ты умрёшь. Это случится совсем скоро. Я чувствую, слышу, как ворочается внутри тебя ползучее чудовище. Скоро оно тебя окончательно задушит. У меня бегут и бегут по рукам мурашки и нестерпимо громко гудит в затылке. Ты мне не веришь, потому что это слишком неправдоподобно. Хотя… мне кажется, ты и сама уже догадалась... Интересно, ты тоже хочешь в рай? А вот этого я тебе гарантировать не могу.

Да, чуть не забыл. Я принёс тебе подарок, мама. Посмотри, какой красивый флакончик! Аромат просто божественный. Тебе всегда нравились сладковато-горькие запахи.

Поплачь, мама. Тебе станет не так больно…

***

На похороны Ольги пришли три старухи-соседки с зажатыми в кулачках гвоздиками да две пожилые учительницы из музыкальной школы. Постояли у могилки, напустив на лица подобающее случаю выражение, возложили цветочки и венок с надписью на чёрной креповой ленте «От коллег и благодарных учеников». Помолчали, прикидывая, прилично ли покидать кладбище так скоро. Решив, что пора, повернулись и двинулись к выходу, тихо переговариваясь.

– Молодая ещё. Жить бы да жить.

– Одна она жила. Одинокая.

– Вроде сын у неё был… Давеча приезжал, духи привозил, она коробочку показывала.

– Да нет. Не было сына. Может, ученик приходил. Она раньше здорово на фортепианах играла. Мы ещё стучали ей в стенку, потише, мол…

– Дочка у неё была, беленькая такая. Хорошенькая, словно куколка.

– Так она пропала. Там какая-то непонятная история случилась, лет одиннадцать ей, не то двенадцать исполнилось, пошла в школу и не вернулась.

– И не нашли?

– Какое там? Не нашли. Ни живую, ни мёртвую. Так одна и жила.

– Последнее время заговариваться стала. Всё ей какой-то маньяк блазнился.

– Во как! Сроду в нашем городе маньяков не водилось…

– Телевизера насмотришься – и не такое казаться начнёт.

– Ох-хо-хо… Не дай бог…

– Все там будем…

Спохватился ветер и встревожил мёртвые листья. Они закружились в воздухе, заглушая шорохом буднично-житейский шелест старух. Оплакивая нелепую Ольгину судьбу, всхлипнул дождь. Косые струи окрепли и с печальной деловитостью принялись размывать очертания крестов и деревьев. Никто не заметил, как от тёмного ствола отлепился неясный силуэт и, блуждая по дорожкам, растворился в слякотном тумане.

Показать полностью
95

Яблоня. Часть 3/5

UPD:

Яблоня. Часть 4/5

Яблоня. Часть 5/5

Яблоня. Часть 1/5

Яблоня. Часть 2/5

Пельмени выкипели на плиту, разлившись серой и жирной пеной. Неприятно пахло гарью и мясом. Марат выключил газ и сел на стул, взявшись за голову. Затем резко встал, достал из холодильника початую бутылку водки, щедро налил в две кружки.

- На, пей и не сцы. Проблему решу. Но держи язык за зубами. Чтобы с Данилой как мыши, понял?!

Водка обожгла Костику горло. Он поперхнулся и закашлялся. Марат выпил, налил себе повторно. Крякнул, закусывая солёным огурцом.

- Вон с глаз моих.

От облегчения Костику хотелось плакать.

Вечером отлегло. Резались с Данилой на компьютере в «Диабло». Дома Марат говорил со следаком. За бутербродами и чаем с печеньем Данила пересказал, что слышала мать: в селе два опера ходили по хатам с собакой. Спрашивали. Вынюхивали.

Отец Данилы был на заработках в Москве. А мать шепелявила после инсульта, к тому же была глухая как пробка, но вот сплетничать любила.

Уж точно: как опера нагрянут, то мать Данилы замучает оперов по самое не хочу. Чего уж там – и на чай пригласит, конечно же.

Вот только опера к ним не пришли. А брат Кости позвонил ближе к десяти, сказал, чтобы младший возвращался домой. Костик выдохнул с облегчением и с улыбкой сказал:

- Ну, я пошёл.

И больше Данила его не видел.

Вернулся Архипка глубоко за полночь. Не стучал. Поскребся легонько в окошко. Шикнула кошка, спрыгнув с кровати на пол. Прокофья проснулась, тяжко дыша. Сна ни в одном глазу.

Кряхтя, она пошла открывать дверь. Под босыми ногами скрипел холодный пол. Скинула защёлку, и дверь распахнулось. Со двора дохнуло туманной сыростью и сладостью подгнивающих яблок. Тягучий дух скрутил живот, растёкся по нёбу Прокофьи приторным ядом.

Она щелкнула по кнопке выключателя на стене в коридоре. Напрасно. Электричество в старой хате барахлило давно.

Дрожащие пальцы запалили спичку (коробок всегда лежал на всякий случай в кармане ночнушки). Затем зажгла свечу в банке, стоящую на деревянном табурете у изголовья кровати.

Архипка ввалился в хату голышом. Живот огромный, неимоверно раздутый. Точно у роженицы, ожидающей тройню, да и то поболее будет. Худое тельце измазано в грязи, в чём-то буром.

Ухмылка кривая, недобрая. И видно, что в зубах застряло что-то серое, жилистое, мясное… Он облизнулся. Желудок Прокофьи болезненно сжался в комок. Ноги  отяжелели так, что с места не сдвинуться. Клюква со страху забилась под кровать.

Собака за Архипкой тихонько порыкивала.

От того рычанья у Прокофьи по позвоночнику холодок пробежал, и резко кольнуло где-то под сердцем. Ох, беда. Плохи дела… Прокофья, кряхтя, тяжко вздохнула. Будь что будет.

Архипка молча забрался в подпол. Только смотрел пристально, взглядом своих янтарных глаз не отпуская её взгляда. Оттого в мыслях и в теле Прокофьи возникает чужая сытость, чужая злобная радость. И что хуже – она не знает: эти чувства, или то, что в мальчишеском теле Архипки совсем не Архипка, а проклятое существо из яблони. Но самое страшное то, что существо больше не скрывается, зная, что старая Прокофья ему не противник. И некому больше в селе остановить его.

Так и стояла Прокофья, заиндевевшая на месте от собственных домыслов, тёмных, тяжких, нестерпимых, пока существо в теле Архипки вместе с собакой в подполе не скрылось, да крышка за ними сверху сама не захлопнулась.

Вздрогнула, сомнамбулой отошла в сторонку.

Опомнилась, когда носки надевала шиворот-навыворот. И Клюква из-под кровати выползла, боком меховым о лодыжки ласково потёрлась и совсем не по-кошачьи в глаза Прокофьи уставилась.

И стыдно старухе стало, что совсем о кошке забыла: когда кормила в последний раз Клюкву – не помнила.

Вздохнула тяжко и, маня кошку, потопала в носках на кухню, надеясь, что в маленьком, тарахтящем порой, как трактор, холодильнике остатки молока в пакете не прокисли.

От кроликов в клетках в сарае ничего не осталось, кроме костей и кусочков шерстки. Единственная тощая курица забилась в хлев, где раньше держали корову.

А Прокофья все деньги растратила. И чем дальше кормить Архипку – не знала. Она всхлипнула от отчаяния, закрыв морщинистыми ладонями такое же морщинистое скукоженное лицо и зарыдала.

Клюква громко мяукнула, вскочила на забор и, водя хвостом из стороны в сторону, посмотрела на хозяйку так пристально, что Прокофья вдруг поняла, куда нужно пойти и что сделать.

В дверь Марата постучали. Раз. Другой. Третий. Он, перепивший накануне, гаркнул, с неохотой поднимаясь с дивана:

- Иду! - ругаясь сквозь зубы: мол, кого в такой час чёрт принёс.

За дверью стояли опера и следак, с которым Марат и перепил сивухи не более пяти часов назад. Лица оперов суровы, губы следователя поджаты. В глазах всех стальная решимость.

- С чем пожаловали?! - зыркнул, обдавая пришлых кислым смрадом пота и перегара.

- Коновалов Марат Юрьевич, пройдёмте с нами. На опознание.

Из «вазика» за забором гавкнула овчарка.

От слов следователя, от его отнюдь не дружелюбного взгляда дрожь пробрала. Марат аж протрезвел, только вот в голове разлилась тупая пульсирующая боль.

Спорить с пришлыми в таком настроении было бесполезно. Это Марат понял сразу. На душе от нехорошего предчувствия кошки заскреблись.

- Сейчас соберусь, - открыл дверь пошире, впуская в дом оперов. И таки спросил, не сдержался, не смог: - А в чём, собственно, дело? Архипа нашли?

Следователь моргнул. Оперуполномоченные переглянулись.

- Нет, не его. Другого мальчика. Возможно, вашего брата.

Кровь отлила от лица Марата, сердце сделало в груди болезненный кульбит и замерло. Руки мужчины задрожали, впервые в жизни. Пока вглядывался в суровые лица оперуполномоченных, переспросить сил уже не хватило.

… Прокофья за ночь навестила пять хат, прихватив парочку куриц. Читала про себя и «Отче наш», хоть в Бога давно и не верила. Так, для храбрости. И заговор от собак, чтоб не учуяли. Вот заговор-то помогал, не раз проверенный.

Туман сырой и влажный, до омерзения густой, с каждым днём задерживался в деревне всё дольше. Он противоестественно пах гнилью и спелыми яблоками одновременно.

Фонарный свет в посёлке оказывался бесполезен как для освещения, так и для подслеповатых глаз старухи. Застревал ещё в верхушке толщи белого туманного марева.

Клюква помогала, подталкивала Прокофью в нужном направлении, не давала ни споткнуться, ни зацепиться за забор, ни провалиться в канаву. Кошка родимая, не зря её Прокофья молоком поила да первой всегда ухой на пробу угощала.

Уроки в маленькой сельской школе отменили. Назначили комендантский час. Ученикам ничего толком и не объясняли. Оттого собственные догадки терзали гораздо сильнее и страшнее.

Даниле от тревоги не спалось. Костик не отвечал на телефонные звонки (он звонил раз десять), и дома у них никого не оказалось. Даже домоседа –  старшего брата Кости, выпивохи Марата.

А когда следак нагрянул к ним в дом, то мама всполошилась так, что несла совсем уж околесицу да лебезила.

- Присядьте, Зинаида Викторовна. Я с Данилой хочу поговорить.

- Я лучше заварю чаю, - не находя себе места, робко предложила женщина и вышла.

От тучного следака сильно пахло сигаретным дымом. А его улыбка, скорее болезненная гримаса, демонстрировала края нездоровых, покрытых кариесом зубов.

Следователь не тянул резину, а начал сразу с вопросов:

- Данила, когда ты последний раз видел Костю Коновалова?

В небольшой комнате Данилы находилась кровать, компьютерный стол со стулом да шкаф. Окно было зарешечено, потому что мать всегда боялась воров. Закрытая дверь за спиной только усиливала у Данилы ощущение паники и ловушки.

Всё, он попал, так попал. Мысли кружились, утягивая Данилу в мучительный водоворот сомнений и предположений.

Данила встретился взглядом со следаком, сжал пальцы в кулаки, разжал и решил, что будет молчать.

Через час такой вот тихой беседы, состоящей из вопросов и ответов, Данила признался во всём. Заревел, начал заикаться, как в детском саду, и, достав тетрадку, которую они с Костиком случайно нашли в дупле яблони, когда играли в чёрных копателей в овраге, то уселся на пол и выложил всё, ничего не скрывая.

… Придушенных кур ощипывать не пришлось. Прокофья только положила тушки на пол возле погреба.

Нужно было поесть, покормить Клюкву да заняться чем-то обыденным, например, зайти в продуктовый ларёк за хлебом.

Но до восьми часов утра, когда открывался ларёк, ещё оставалось полтора часа, поэтому Прокофья сходила к колонке за водой. Затем поставила чайник на плиту. Почистила несколько ссохшихся картофелин да потерла морковку, чтобы зажарить с луком на топлёном жире. Клюква, забравшись на подоконник, жалобно мяукнула, попросив еды.

- Погуляй, потерпи, родная. Могу сейчас только воды дать, - ответила Прокофья, наливая ковшом воду из ведра в металлическую миску на полу.

Морг находился в городе, в двух часах езды от посёлка. Пока «вазик» ехал по сельским рытвинам и колдобинам, выбираясь на более приемлемую асфальтированную колею, Марат всё думал и думал, то и дело хватаясь руками за голову. Такого просто быть не могло! Только не с Костей, только не с его братишкой... Это точно ошибка. Глупая, злая ошибка, и по приезде он во всём разберётся, как и со следаком, которого просил сильно не рыскать по селу, не пугать стариков и старух. Предполагая, под крепкую сивуху с сальцем да огурцом, свою версию, что Заморыш (тьфу ты, Архипка) сбежал от своего отчима к прабабке Мальвине в дом престарелых. Там-то следовало его искать да вынюхивать.

Войти в дверь морга Марату оказалось чертовски сложно. Все тело сопротивлялось командам мозга, отказываясь переступать за порог.

- Идёмте, Марат Юрьевич, - избавил от наваждения следователь.

Он тяжко, глубоко вздохнул и, пересиливая себя, вошёл внутрь здания. В подвал их сопровождал работник морга, бледный и невзрачный мужчина, в очках и в белом просторном халате,  всем видом напоминающий привидение.

В морге обыденно. Холодно, чисто. Яркий свет отражался от закрытого простынёй металлического стола с телом. Потерявший цвет кафель под ногами был выдраен на совесть. В углах отсутствовала паутина. Марат осмотрелся, прежде чем поднять глаза и снова посмотреть на стол.

По знаку следователя работник морга, ловко снял простыню.

Искорёженное маленькое тело ребёнка. Глаза Марата отказывались смотреть, он сглотнул слюну, стиснул зубы и продолжал смотреть, пока мозг рисовал картину.

Тело словно стискивали до синевы жгутами, которые оставили резкий, въедливый отпечаток на коже.

Нет, это точно не мог быть его младший брат. Он не такой маленький, а высокий и крепкий для своего возраста.

«Ошибочка вышла!» - хотел рассмеяться Марат, озвучить слова, но взгляд упёрся в бледное до синевы лицо ребёнка, в правую, практически не повреждённую часть, которую до этого момента невнимательно рассмотрел. Синий, не прикрытый веком глаз – навыкате, такой же, как у матери, как у самого Марата. От осознания увиденного, от шока мужчину словно пронзило током. Он растерялся и задрожал всем телом.

Марат придушенно всхлипнул, моргнул. Голова закружилась, и он едва не упал, но следователь успел подхватить за плечо.

В голове шумело, всё расплывалось перед глазами, и он вдруг понял, что плачет, хотя он с детства никогда не плакал, когда ещё живой отец чётко объяснил, что значит быть настоящим мужиком.

Прокофья так и не дождалась выхода Архипки из подпола. Или того, кем оно было, притворяясь Архипкой.

Она поела супа, покормила кошку, попила чаю, убралась в хате.

Затем, усевшись в плетённое из ивовой лозы да соломы покойным мужем кресло подле окошка, задремала, чтобы вскорести резко вскочить, задыхаясь от рвущегося с губ крика.

Она подошла к подполу, открыла его и в ужасе задержала дыханье. Там было пусто. Только пахло до одури сладко яблоками и гнилой, покрытой янтарными выделениями соломой.

Плохи дела, ибо не спал сегодня, как обычно, днём Архипка со своей собакой. Значит, времени совсем не осталось. Знала Прокофья из сна, что не будет он мстить обидчикам, ибо не Архипка это больше, а затеет кровавую резню.

Надо бы предупредить всех сельских, надо бы предупредить Мальвину. Вдруг ей получше стало, и она поможет…

Скорее собираться и… Прокофья упала, сделав шаг к двери.

Сердце крепко сдавило, так что не вдохнуть, не крикнуть, ни шепнуть.… Задыхаясь, дёргаясь, как рыба на льду, она ползла по полу к двери.

Клюква почуяла беду, неслась во весь дух по огороду к хозяйке.

- Родная, найди Мальвину, пока не поздно, и сообщи… - булькнула в последний раз Прокофья и затихла.

Данила был наказан, заперт в своей комнате. Мать отшлёпала бы его ремнём, да в последнюю секунду пожалела, отвела руку и ушла, хлопнув дверью.

До сих пор в ушах Данилы стояли злые слова про психушку, зло оборонённые следователем. Там, в мягкой палате из войлока, медсёстры каждый день делают болючие уколы и дают горькие таблетки негодным мальчишкам, вроде него. Чёрная, полуобгоревшая тетрадка с заклинаниями, что они с Костиком нашли, сыграла злую шутку. Едва следователь открыл её, как увидел чистые жёлтые листы.

Чёрные брови мужчины, словно живые гусеницы, в недоумении поползли вверх, и он так рьяно глянул, что против воли Данила зажмурился.

Следователь выругался. Затем ушёл.

Так Данила и остался сидеть, как ошпаренный, игнорируя разошедшуюся мать, обещавшую вызвать отца из столицы.

Когда слёз не осталось, в горле образовался противный комок. … Всё же ему стало легче.

- Из дома ни ногой, паскудник!- сердито грохнула по столу массивным кулаком мамаша. Щёки красные, лоб в бисеринках пота. Руки упрёла в бока и дышит тяжело, как паровоз.

- Я на работу ухожу, в ночь. Так и быть, завтра всё решим, - смягчила тон мать и, уходя, добавила, что борщ с котлетами в холодильнике.

Оставшись в одиночестве, Данила вдруг осознал, что ему очень страшно. И в тихом, пустом доме страх только усиливался.

Вот только идти ему было некуда, и от обиды и жалости к себе Данила тихонько заплакал.

А за окном всё сильнее сгущался плотный туман.

«Вазик» сломался, едва последний сельский дом остался позади. Мотор вдруг забуксовал, зафырчал и заглох. Туман и не думал редеть.

- Чтоб ты провалилась, старая развалюха! - выругался следователь, в ярости ударив руками по рулю. – Цыц! - тут же оборвал на корню сдавленное хихиканье оперуполномоченных.

- Подмогу запросим? - с насмешкой отозвался сидящий позади с задержанным и овчаркой самый молодой опер Димыч.

- Хренасе.… Мы вернёмся. Пешочком недалеко тут будет до райцентра. На месте сообразим.

Показать полностью
353

Побочные эффекты

Зоптилин — новый лекарственный антидепрессант! Который необратимо лечит депрессию! Клиническая эффективность – 100%! Зоптилин меняет мозговые структуры, перестраивает рецепторы таким образом, что отныне вы не будете испытывать депрессию!»

Побочные эффекты: Дезориентирование, дереализация, импульсивность. (часто)

* Вызывает не характерные для людей эмоции. (часто)

* Перестройка гормональной системы и, как следствие, изменения в строении тела.(иногда)

* Возникновение в новой нейросистеме специфических сбоев. Не изучено. (редко)

После попытки суицида Колю поместили в лечебницу, под наблюдение врачей. Тоска. Невыносимая. Очерняющая. Всё бессмысленно. Всё не имеет значения. Ничто не приносит удовольствия, ничто не заставляет почувствовать хотя бы что-то. Кроме негатива. Сжигающего, тянущего на дно, изнывающего. Коля выглядел, как живой мертвец. Он не хотел ни с кем разговаривать. Ему было сложно общаться с людьми. Мысли в голове двигались медленно и без препаратов, а с ними…. В лечебнице он на некоторое время превратился в овоща.

Никакие препараты ему не помогали. Он уже несколько лет вёл лечение. Он перепробовал все виды психотерапий. Он перепробовал множество антидепрессантов. И ничего, кроме ужасных побочных эффектов, в виде панических атак и зависимости, не получил. Антидепрессанты помогали лишь немного. Но когда заканчивался длительный курс, то Коля не просто возвращался обратно в депрессию. Страдания многократно усугублялись.

На отмене очередного курса он и совершил попытку убить себя. Уже не было сил терпеть неисчислимые ужасы, которые судьба обрушивала на него.

Если когда-то в жизни и был свет, то Коля его позабыл. Если в жизни и был свет, то свет незначительный. Несущественный. Его существованием можно было пренебречь. Этот свет тонул в океане темнейшей душевной боли. Коля плакал от жалости к себе. Он изнывал от одиночества. От собственной нищеты. Он считал себя уродом, глупцом, неудачником. У него ничего не получалось. Никогда. За что бы ни брался.

Психотерапевты разводили руками. И говорили, что нужно пробовать новые подходы к лечению, что нужно пробовать новые лекарства. Он уже устал от бесконечных попыток выйти из своего тяжёлого состояния.

Но убиться не получилось. Оказывается, вскрыться не так уж и легко – организмы за многие миллионы лет эволюции научились бороться с подобными происшествиями. А резать глубоко Коля не решался, да и анатомии не знал. Он боялся боли.

Реальность издевалась над ним. Она не давала уйти. Черти держали его крепко, поджигая адским пламенем.

И ведь если бы всё сложилось тогда иначе… Если бы Настя не ушла от него… Если бы он мог тратить на неё больше денег. Если бы он чаще водил её в рестораны. Если бы он… Настя так прямо и говорила ему, она ведь предупреждала его. Что хочет жить приличную жизнь, что не станет заводить с ним детей, потому что на детей нужна была хотя бы трёхкомнатная квартира. Нужна машина, и не абы какая, а солидная – иначе ездить в ней будет стыдно. Нужна надёжная высокооплачиваемая должность. А Коля ничего не сделал. Ничего в себе не исправил.

А Настя хотела путешествий, шоппинга и впечатлений. Сначала она охладела. Сначала перестала дарить свои объятия. Стала надолго задерживаться после работы.  

А потом сказала однажды изо все сил отрицающему реальность Коле: «Нам нужно поговорить».

И после разговора этого Коля преобразился. Сломался.

Месяц он не мог подняться с постели. Ничего не ел.

Настя через несколько дней после расставания в своих соцсетях опубликовала фото из Дубая, где она висела на плечах  мускулистого кавказца. Фотография эта разорвала Колю на части. Она уничтожила его. Как так? Ведь Настя только что клялась в любви! Ведь Настя ластилась к нему! Прижималась по ночам, мурлыкала на ушко глупости… А теперь кровать пуста. И теперь Настя была счастлива в объятиях успешного и уверенного в себе мужчины – такого она себе и искала всегда.

Это уничтожило его. Настолько сильна была его любовь. И больше он никогда не сможет испытать ничего подобного. Никогда не найдёт себе настолько же идеальную девушку. Да и не нужна ему «другая». Он больше не был способен кого-то полюбить снова…

Но даже после того, как Колю выписали из лечебницы, после курса тяжёлых препаратов – симптомы депрессии никуда не делись. Они лишь ненадолго отступили, приглушились, размазались, словно свет фонаря в тумане. И тут же набросились на Николая, когда действие препаратов ослабло.

-- Помогите мне, -- простонал Николай, когда явился на приём к новому психотерапевту, с отличными, практически, идеальными отзывами. – Помогите мне… я так больше не могу. Мне плохо…

Специалист выслушал всю историю Николая. И на этот раз Коля видел… чувствовал уверенность специалиста. Он уже поднаторел в посещении сеансов и умел различать, когда врач уверен, а когда теряется… Несмотря на такую неудачную предысторию, психотерапевт вовсе не перешёл в оборону, как бы заранее приготовившись к собственному поражению: ведь до него Николая лечила целая ватага психологов и психиатров. Психотерапевт даже как-то обрадовался!

-- Ну, Николай, -- оптимистично пропел специалист. – Вам повезло, что вы пришли ко мне. Скоро ваша депрессия исчезнет.

И щёлкнул своими пальцами, как бы изображая, насколько быстро Николай исцелится.

Психотерапевт рассказал про некий новейший препарат «зоптилин». Воистину чудодейственный, показывающий необычайно высокую клиническую эффективность – предвещавший революцию в мире психотерапии. Но пока ещё малоизученный. И не прошедший долгосрочных клинических испытаний, но уже вылечивший огромное число пациентов со схожими симптомами. Психотерапевт сказал, что в случае Николая лучше рискнуть…

Николай согласился, даже несмотря на предупреждения об особенной дороговизне препарата. Он был согласен отдавать любые деньги, лишь бы этот нескончаемый ад закончился.

Препарат не продавали в аптеке. Его можно было приобрести через психотерапевта, у которого были связи с фармкомпанией. Подозрительно, ничего не скажешь, но Коля не верил в исцеление и ему было уже совсем всё равно.

Пачка с таблетками была невзрачна. Надпись «Зоптилин» красовалась на белой упаковке, а рядом с ней улыбался смайлик, будто обещая такую же улыбку на лице каждого, кто попробует эти таблетки.

Николай не стал читать инструкцию. Какая разница? Побочки всё равно есть. И лучше обойтись без самовнушения, как было много раз. Он выпил первую таблетку сразу, как пришёл к себе домой…

Он увидел жизнь как бы с высоты птичьего полёта. Он вдруг осознал, каким идиотом был всё это время, раз бегал за Настей, каким он был идиотом, когда так отреагировал на расставание с ней. Ведь надо было радоваться! Вдруг Коля увидел, как всё было «на самом деле». Он залился смехом, схватился за голову. Впервые за несколько лет он ощутил, что ему действительно полегчало. По-настоящему. Он не потерял чёткость восприятия. Он просто вдруг ПОНЯЛ…

Коля смеялся и одновременно удивлялся тому, как же вдруг преобразился мир вокруг. Ужас! Ведь мир прекрасен! Он необычайно широк! Необычайно богат! Разнообразен! И всё это время Коля был по какой-то неведомой причине закольцован на одной и той же мысли, на одном и том же объекте. По какой-то причине в голове поселилась сеть из определённых мыслей, которые вытеснили все прочие – будто иной жизни и не было!

Коля глядел на всё это и не верил, каким же дураком был. Не верил, что Тьма ещё вернётся. Что он снова «залипнет» на негативе.

Негатив – ложь. Это всегда враньё. А вот Свет – по его поводу нечего возразить. Потому что Свет – правда…

Коля прибрался дома. Он вынес мусор, пропылесосил, вымыл пол, оттёр всю посуду из заваленной раковины… Он включал комедии – и смеялся. Искренне. От живота! Как не делал уже много лет…

А потом, летним вечером, он вышел во двор. В траве стрекотали кузнечики, солнце заливало небо лазурью. Свежо, тихо и спокойно. Он шёл по улице и уже не замечал осуждающих взглядов прохожих – их ведь никогда и не было. И не замечал больше Голоса в голове, который всё это время убеждал его в том, что жизнь – дерьмо.

Жизнь преобразилась. Ещё никогда антидепрессанты не действовали  так явно. И так сразу.

Завертелись события, закрутилась жизнь. Николай нашёл приятную работу. Он занялся старыми хобби. Его душа снова зажглась интересом к действительности.

Когда жизнь стала приятна, то дни летели незаметно, в отличии от тёмного периода, когда часы растягивались в бесконечность. Недели мчались и превращались в месяцы. И с каждым днём становилось всё лучше и лучше. Жизнь стала не просто «не плохой». Она стала насыщенной и яркой. И с каждым днём эмоций становилось всё больше.

Психотерапевт говорил, что лечение идёт по плану – и скоро Николай совсем вылечится. Что ему нужно всего лишь «подождать».

Но на четвёртом месяце лечения Николай начал подозревать, что происходит что-то неправильное, неестественное. Так ведь быть не могло… Но врач отвечал, что это лишь искажённое депрессией мышление, которое отвыкло от нормальных состояний.

И тем не менее, Коля не помнил, чтобы когда-то ещё он испытывал подобные эмоции. Его душа сияла. Ликование выскакивало из груди. А иногда приходили такие странные ощущения и чувства, что он замирал посреди офиса. И коллеги на работе не могли не заметить странности, происходившие с Николаем. Они рассказывали про необычные гримасы, которые порой корчил Коля в подобных приступах. Сам он не помнил, чтобы как-то менялся в лице – он пытался контролировать себя.

Но получалось не очень. И с каждым днём Коля терял контроль.

Однажды он вскочил с кресла и принялся совершать непонятные циклические движения, некий безумный танец. Он хохотал и рыдал одновременно. Он рычал от злобы… или от того, что похоже на злобу, но ею не являлось. Он радовался… или испытывал то, что лишь отдалённо походило на радость – с примесью чего-то чужеродного. И даже старые известные ему печаль и тоска – даже они теперь не были похожи на то, что было раньше. Все эмоции обрели иной оттенок. Сделались совершенно другими, необъяснимыми. И Николай не знал, что с ними делать, как их правильно выражать. Потому что к таким эмоциям он не привык. Он чувствовал себя, словно заново родившимся в неизвестном мире, в котором он был ещё маленьким ребёнком.

-- Успокойся, Коля, -- попытался его усадить обратно друг по работе. А Коля сшиб того с ног и принялся лупасить по лицу. Его быстро оттащили в сторону. Выгнали из офиса. Коля деталей не помнил. Он очнулся лишь на улице, с ужасом осознавая, что отныне он не осознаёт своих действий.

Ему показалось, что друг излучал опасность, что друг пытался его как-то унизить… Или… Коля не мог объяснить, что происходило в его голове на самом деле. Он не мог интерпретировать свои новые эмоции, которые теперь управляли всей его жизнью… Красивый снегопад, закатное небо теперь не вызывали тех же чувств, что и раньше. Даже ощущение эстетического наслаждения исказилось, обрело иной оттенок. Чужеродный. Не человеческий.

Когда Коля пришёл домой, то обеспокоенность событиями дня вдруг усилилась, но не через грусть, тревожность или сожаления. А через что-то неведомое и непредсказуемое. Даже страх обрёл другую форму – куда более чудовищную, непривычную. Непредсказуемую. Лавинообразную.

Коля взглянул в зеркало и ужаснулся. Лицо его нечеловечески исказилось, свернулось судорогами, окосело. Оно пыталось выразить новые эмоции, но всё никак не справлялось с задачей. Не существовало лицевых мышц, которые были бы способны выразить чудовищный шторм из нейромедиаторов, агонию синапсов, сверкающих беспорядочными сигналами.

Коля схватился за инструкцию, принялся читать побочные эффекты. Лекарство могло вызывать эмоции, не характерные для людей. Часто.

Коля едва сумел продержаться ночь, полную совершенно новой жизни. Он не страдал. Ему не было плохо. Ему не было хорошо. И страшно не было. Он ничего не понимал. Он попал в другую вселенную. Он стремительно терял свою человечность. Существовало ещё некое центральное «Я», которое ещё помнило, что существовало понятие «нормальность». Но это понятие теперь существовало как что-то абстрактное. Оно никак не подтверждалось эмоциональным откликом. Как в депрессии позабывается свет. Так и Николай позабыл, что такое «нормальность». Он бросился к врачу с самого утра.

-- В твоём мозге образовались новые рецепторы, которые стали синтезировать и принимать совершенно новые нейромедиаторы, -- объяснял психотерапевт с некой демонической ухмылкой. -- Теперь ты излечен от депрессии навечно. Ты больше никогда не сможешь страдать.

-- Почему вы меня не предупредили…

-- Это незначительный побочный эффект. Мы его тоже вылечим. Но для этого вам придётся приехать в экспериментальную лечебницу нашей фармкомпании, где мы ведём работу над прогрессивными методами психотерапий. И приближаемся к революции в исследовании человеческого мозга! Вы можете помочь человечеству приблизиться к прорыву, Николай!

-- Вы поможете мне?! – взвизгнул Николай и рассмеялся, закряхтел, задёргался.

-- Мы постараемся, -- психотерапевт подсунул договор. – Только вам нужно подписать согласие на лечение…

Его привезли к старому двухэтажному зданию, окружённому трёхметровым забором. На охране стояли вооружённые автоматами люди с широкими чёрными бородами.

А окна «лечебницы» оказались завешаны плотными шторами и стальными решётками. Коля испугался бы, если бы мог. Врач дал ему «Зоптилин Плюс» -- улучшенную форму препарата, усовершенствованную. И теперь от былого Николая совсем ничего не осталось – в мозгу полыхали чужеродные наборы сигналов. Даже организм теперь начинал функционировать по-другому. Это чувствовалось.

-- В новых структурах сознанию невозможно разобраться, -- рассказывал психотерапевт. Они шли по тёмному коридору со сверкающими неисправными лампочками. -- Старое подсознание, выстроенное на предыдущей системе, пытается уцепиться за что-то знакомое. Но не может. Потому что больше не существует ничего знакомого. «Зопталин»  действительно необратимо излечивает депрессию. Но у новых структур тоже есть свои болезни. Иные. Лечения которых ещё никто не изобрёл. Этим мы и занимаемся здесь…

А потом Колю привели в палаты, где он увидел множество таких же пациентов. Лица их искажались особенно сильно.

-- Почему… почему они выглядят… как монстры… -- спросил Коля у врача.

-- К сожалению, -- ответил он. – Гормональная система тоже начинает работать немного по-другому. Она преобразуется, видоизменяется. Она начинает синтез совершенно новых гормонов, которые и перестраивают, видоизменяют человеческое тело. Превращая его в более совершенное. Превращая его в венец эволюции. В то, что не подвластно мирским категориям…

Ноги, выгнутые назад. Массивные челюсти, испещрённые рядами зубов, вытянувшиеся морды. Некоторые пациенты были без ног или без рук. Иногда они нападали друг на друга в неземной ярости, разрывая на части тела. Тогда их приходилось связывать.

Лица, похожие на дыры…

Финальной точкой «экскурсии» оказался Лес.

-- А здесь наши пациенты расцветают, -- воодушевлённо вздохнул психотерапевт и открыл дверь.

Посреди огромной комнаты от пола до потолка тянулись многочисленные столбообразные субстанции. И мясные лица фрактальных форм, испещрённые глазами, раскидывались в стороны, словно листья на деревьях. Это были деревья – в лесу побочных эффектов. Только эти лица были способны выразить новые эмоции в своём безумном цикличном танце… Они достигли совершенства.

Зоптилин — новый лекарственный антидепрессант! Который необратимо лечит депрессию! Клиническая эффективность – 100%!

Зоптилин меняет мозговые структуры, на новые рецепторы, синтезирующие совершенно новые нейромедиаторы, которые вызывают ИНЫЕ чувства! Отныне вы не будете испытывать депрессию! Потому что больше не будете способны на старые эмоции... испытывая лишь совершенно неведомые.

Побочные эффекты: непонимание того, что происходит, полное разрушение личности, полное расчеловечивание. (Частота: всегда)

Лекарство может вызывать эмоции, не характерные для людей (Частота: всегда)

Гормональная система тоже преобразуется. Теперь гормоны искажают ваше тело в нечто совершенно неведомое! (Частота: всегда)

В новой нервной системе с совершенно новейшими неромедитаторами — тоже свои сбои и болезни! Чуждые. Лечение которых еще не изобретено... (Частота: иногда)

***

Спасители. Глава 60

***

Мой ТГ канал: https://t.me/emir_radrigez

Показать полностью
80

Младенцы спали без улыбок

«Это далеко не первый в России пожар в доме престарелых с большим количеством жертв…

Ликвидация огня продолжается силами пожарных расчётов. Пока нет точных данных о количестве спасённых и пострадавших…»

(Из криминальной хроники города Энска)

Над тайгой стоял протяжный гул. Одна от другой вспыхивали, словно свечки, сосны, устремляли воздетые в мольбе ветви к чёрному небу и с треском  рушились на землю. Огонь пожирал деревья, облизывал жадными языками скамейки и гипсовые скульптуры, бушевал в помещениях. В оконных проёмах метались неясные тени, но крепкие решётки и запертые двери не выпустили никого из обитателей странного дома.

Осмотр места происшествия начался сразу, как был потушен пожар. Здания и постройки сгорели подчистую. Пахло гарью. Перед руинами застыли закопченные пионеры  с пустыми глазницами да зевал посыпанный пеплом каменный крокодил у фонтана. Ржавые трубы косо торчали над забитой сажей и грязью чашей.

Обугленные кости сложили в несколько мешков и отправили на экспертизу. Останки принадлежали людям довольно преклонного возраста. Определить, кому  именно, – не представлялось возможным, так как ни списков обитателей, ни медицинских карточек не сохранилось.

А самое странное –  почему журналисты решили, что сгорел дом престарелых? Ни одного дома престарелых ни в каких документах города Энска и прилежащих к нему окрестностях вообще не значилось. Здания бывшего пионерского лагеря «Уголёк» во время перестройки были переданы на баланс здравоохранению под лесную школу. А вскоре после её расформирования – ввиду нецелесообразности – их и вовсе списали. Дачники и жители ближайшей деревни уже лет десять потихоньку растаскивали бесхозные стройматериалы для собственных нужд, и ни о какой «богадельне» слыхом не слыхивали.

Словом, после небольшого скандала в администрации сочли, что в заброшенном лагере поселились бомжи или беженцы – что практически одно и то же, которые сами себя и спалили. Опровержение в газету давать не стали. Само рассосётся-позабудется, – справедливо решили в верхах. И в самом деле – каждый день что-то горит, либо кого-то затопляет. Привыкли люди к разгулам стихии. А начнёшь в прессе объяснять, что и дома-то такого в области не было, – себе дороже будет. Тут скандальчиком с журналистами не отделаешься.

Матвей Кузнецов, шустрый домовитый дедок, бродил по пожарищу и шевелил палкой золу в поисках чего-нибудь подходящего. Вообще-то Матвею нужны были трубы: стар стал ведра по огороду таскать, а шлангов не напасёшься. На один сезон только и хватает, а стоят сколько – никакой пенсии не хватит, если всё покупать. Но если попадалось что-нибудь ещё, что могло сгодиться в хозяйстве, –  скажем, старый утюг или кружка с чуть сколотой эмалью, старик такими находками не брезговал и деловито складывал их в старый брезентовый рюкзак.

Наполнив его полностью дребезжащей всячиной, Матвей, принялся дёргать и расшатывать тонкие трубы у фонтана. Задел ногой каменного крокодила и взвыл от боли.

– Ах, ты – кусаться, тварь проклятая! – замахнулся он на образчик парковой скульптуры ржавой трубой.

Крокодил клацнул зубищами и испуганно отодвинулся, отполз, значит. По крайней мере, так потом рассказывал Матвей своей старухе. А под ним оказался перевязанный резинкой полиэтиленовый пакет. Дед бросил находку в рюкзак, подхватил несколько труб и рысцой побежал домой. Там он перво-наперво стал прилаживать трубы: соединять их обрезками шины, прикручивая проволокой, и протягивать по огороду, потом демонстрировал водопровод бабке и набежавшим соседям.

Словом, про таинственный пакет вспомнил не скоро. А когда вспомнил, развернул и – разочарованно чертыхнулся: в пакете оказалась старая тетрадка, исписанная от одной коленкоровой корки до другой – крупным, будто бы детским, почерком.

– Ладно, опосля разберёмся! – пробормотал дед Матвей, сунул книжку с тетрадкой обратно в пакет, отложил его в сторону и занялся более важным делом.

Он неторопливо извлекал из рюкзака трофеи, любовно оглаживал их, кумекал, как починить, если требовалось, и мысленно представлял, куда он приспособит ту или иную вещь.

Откружилось пёстрой юбкой лето. Было у старухи в молодости такое платье: на зелёном крепдешиновом поле – голубые васильки и алые маки. Ох, и любила танцевать Вера! Кружилась в танце, а юбка порхала и бесстыдно обнимала ноги. Промчалась каруселью ярмарка-осень.  Достала из сундуков и расстелила белые перины зима.

Однажды дед Матвей полез за старыми газетами для растопки печи и наткнулся на свёрток, который вытащил летом из-под крокодила. Хотел кинуть в топку, но передумал. Затопил печь, нацепил на нос очки, открыл коленкоровую тетрадку и начал читать.

Лето. Мне 10 лет.

Мама отправила меня в пионерский лагерь. Солнце, воздух и вода множат силы для труда. Так она сказала. А ещё дала тетрадку и велела вести дневник. Солнце с воздухом здесь точно есть. А воду караулит крокодил. К фонтану не подойти. У него страшные зубы и глаза… Ну такие… всё видят, короче. Пойдёшь по дорожке, оглянешься  – он смотрит, свернёшь на газон – а он и там достанет. Я его боюсь. Хоть он и каменный. По газонам ходить нельзя. Светлана Сергеевна ругает. Она строгая. Никогда не улыбается. А Томка Трушкина красивая. Глаза у неё коричневые и большие. Как у телёнка за забором. Он пришёл и тыкался в распахнутую ладошку розовой тёплой мордой. Потом ещё напишу. Светлана Сергеевна кричит неукоснительно: Ну-ка дети встаньте в круг.

Через неделю.

Всю неделю в дневник не писал. Мама говорила в плохую погоду ходить в библиотеку. Вчера шёл дождь, и я ходил. Читал про Таракана. У нас они тоже ползают. Сторож грубою рукою из окна его швырнёт. И во двор вниз головою наш голубчик упадёт. Сторож дядя Миша добрый. Раздаёт нам леденцы. Говорит, что бродят по свету его дети. Он не знает, где они бродят, поэтому всем встречным-поперечным ребятам раздаёт. Томка сказала, что лучше бы шоколадки раздавал. Она шоколадки лучше любит, чем леденцы. А дядь Миша сказал: я свой калибр знаю. Я спросил: а что такое калибр? Тогда он показал на Ваську и сказал. Вот крупный калибр, а Лягушонок – мелкий. Лягушонок у нас меньше всех. Он ходить не может. Только ползает  и мычит. А говорить и квакать не может. У него большой рот и текут слюни. Наверно мешают ему говорить. Мы опять водили хоровод. Пусть всегда будет солнце!

Через два месяца.

На заднем дворе живут куры. Томка Трушкина по-доброму кормила их хлебом. Петух подпрыгнул и клюнул её в лоб. Она сильно ревела. Я испугался, что он клюнет её в голый глаз и тоже заревел. Дядя Миша зарезал петуха. Стукнул топором по шее. Голова с гребешком и открытым клювом валяется на траве, а он скачет. Если птичке хвост отрезать, она только запоёт. А он подпрыгивает и отъявленно скачет. Кровь красная булькает из шеи и замарала перья. Томка снова ревела. Светлана Сергеевна кричала на нас и дядю Мишу. А он сказал, что суп все любят. Ну-ка, дети, встали в круг.

Вышла из комнаты Вера.

– Что это у тебя, Матвей? Тетрадка какая-то?

Дед Матвей мягко отстранился от жены, пытающейся заглянуть через его плечо.

– Да тут… такое дело… потом расскажу. Иди, Вера, сейчас твой сериал начнётся! – он взял сигареты и направился в сенцы.

Затягивался и живо представлял себе этих ребятишек. Вот ведь… Они тоже отправляли своих в лагерь. Но никогда не думали, что там – так… Как так – Матвей не смог бы себе объяснить. Почему-то защемило сердце. Вернулся в избу, налил в кружку молока, отрезал хлеба.

– Эй, ты чего кусочничаешь? – всполошилась Вера. – Я борща наварила. Обедать надо, а не кусочничать.

– Да погоди ты с обедом, – Матвей допил молоко, подкинул дров в печку и, захватив тетрадку, пошёл в комнату.

Лёг на диван и стал читать дальше. Неожиданно история, написанная в тетрадке круглым детским почерком, захватила его настолько, что он ничего другого делать не мог. Ему дозарезу нужно было узнать, что случилось дальше.

На следующий день.

Почему не едет мама? Говорила, что заберёт меня. Я хожу в библиотеку. Пишу дневник. А мама всё не приезжает. Сегодня на обед давали суп с курятиной. Не верится, что серые куски в супе – это петух, который клюнул Томку. Совсем не похож. У него – мы видели – внутри красное. Даже перья стали красные. И у крысы тоже красное. Под грязной шкурой. Васька убил крысу. Он тыкал её большим гвоздём, потому что топора у него не было. А он хотел посмотреть, как булькает из шеи кровь. Гвоздь он вытащил из забора. И тыкал, а она не булькала. Всё-таки надо топором, а не гвоздём. А я хотел посмотреть, что у неё там внутри. Как она бегала и ела? Интересно, а у крысы есть душа? Где она? Я её не видел. Там только кишки. Это сказал Васька. А ещё он сказал, что я ботаник. Светлана Сергеевна сказала: Ну-ка. Дети. Встанем в круг.  Томка не хотела вставать и сказала, что боится крокодила. А Светлана Сергеевна ответила, он же каменный, глупая. И ещё сказала тихо, но я услышал: это скопище дебилов пострашнее крокодилов. Дебилы – это она про нас говорит. А что такое скопище? Дядя Миша взял крысу за хвост и унёс. Интересно, куда? Одни вопросы. Надо в библиотеку сходить.

Прошло четыре лета и три зимы.

Прошло четыре лета и три зимы. А мама не приезжает. Меня стала внушительно беспокоить Томка. Она иногда смотрит на крокодила огромными глазами. Танцует на каменной дорожке в колготках без башмаков и смотрит. Из дырявых колготок кровь сочится. А Томка плачет, как наводнение. Говорит, что он съел её сны. А сама такая красивая. Утончённо. Наверно, я влюбился. И что теперь делать? Как же мне узнать? Другие девчонки тоже туфли скинули. Но это не то…

Пошёл ещё год.

Васька стал большой безразмерно. За обедом он задел локтем кружку и пролил кисель. Светлана Сергеевна стала кричать: «Подлизывай теперь языком! Из-за стола не выпущу, пока не подлижешь!» А Васька упёрся глазами в стол смело и молчит, не хочет подлизывать. Кисель по столу ползёт. Светлана Сергеевна краснее киселя сделалась, задрожала вся. Мы даже испугались, что ей плохо. Лягушонок всех спас. Он залез с ногами  на стол и начал этот кисель лизать, язык высунул,  лакал и улыбался большим ртом. А потом слизывал одну улыбку вместе с киселём, но тут же вырастала другая. А кисель так и капал обратно на стол. Томка сказала: у Лягушонка есть душа. Светлана Сергеевна повела нас к крокодилу. Ну-ка, встали! Шире круг! Уже стемнело, а мы всё ходили и ходили протяжённо. Дядя Миша сказал: пора скотину кормить. Светлана Сергеевна ответила, что не заработала скотина, пусть пляшет. Тут Томка выскочила из круга и, чтоб крокодил на неё не пялился, ведро на голову себе надела и давай по нему кулаками стучать, будто в барабан бить. Все смеялись, и даже Лягушонок.  Светлана Сергеевна одна не смеялась. Она хотела ведро отобрать, но Томка – ловкая девчонка, убежала вместе с ним. И Васька тоже куда-то делся. Под утро Томка пришла, коричневые глаза её сияют, будто лампочки горят, а по колготкам кровь бежит, как из петуха, красная. Светлана Сергеевна спросила, где ведро. Томка не знала, только улыбалась недосказанно. Светлана Сергеевна велела ей лечь на пол и стала бить её по пяткам. Я понял, зачем она это делала.  Я читал, что по пяткам бьют покойных, когда не уверены, что они умерли. Это называется проба Разе. Но Томка-то живая. Она хохотала и необузданно извивалась, когда Светлана Сергеевна её била. А Светлана Сергеевна злилась и всё сильнее окрокодиливалась. От неё шёл монотонный холод. А Ваську дядя Миша поймал, когда тот через забор перелезть хотел. Светлана Сергеевна так кричала на него, что дядя Миша натурально захотел есть и ушёл в столовую. А Васька сказал: зарежу суку. И зарезал скоротечно. Только не суку, а Светлану Сергеевну. Она лежала у фонтана, а голова с накрашенными губами лежала отдельно и улыбалась. Когда была приставлена к Светлане Сергеевне, никогда не улыбалась, а теперь улыбается. Как такое возможно? Природа ничего не понимает, и ей довериться нельзя. Тогда я стал любознательно делать пробу Разе. Бил палкой по пяткам. Но тело Светланы Сергеевны не подавало признаков жизни. А ещё утром она кричала расточительно. Я хотел ещё проделать пробу Дегранжа, но у меня не было горячего масла, чтобы ввести его в сосок Светланы Сергеевны. А голова всё ещё обворожительно улыбалась. Тогда я вспомнил, что надо проверить зрачки. Слегка сжать глазные яблоки с боков. И – да! Зрачки так и остались овальные. А по правому глазу вообще ползала жирная муха. Откуда она тут взялась? А глаз от мухи даже не мигал. Значит, голова Светланы Сергеевны тоже умерла? Красная улыбка жила на мёртвой голове сама по себе. Осталось последнее средство: поколотить по щекам и поколоть иголкой уши, но пришёл дядя Миша, пододвинул голову Светланы Сергеевны к телу и накрыл простынёй. Опыты пришлось прекратить. Я так и не узнал обобщённо, была ли у Светланы Сергеевны душа. А потом дядя Миша куда-то унёс Светлану Сергеевну. Я оглянулся и увидел, что крокодил был в крови и старательно облизывался. Но ведь он же каменный!? Очень холодно. Снег тоже красный.

Прошло десять лет.

Лягушонок тоже умер. Кто-то истыкал его большим гвоздём, как крысу. Зачем? Это не была пищевая мотивация. Все части тела Лягушонка были на месте. Я хотел посмотреть с погружением, что у него внутри. Почему он не мог говорить, ведь рот у него широкий. И где у него душа. Томка говорила, что у Лягушонка она была определённо. Осталось узнать, где. Но дядя Миша его тоже накрыл простынёй и не дал исследовать. А новая Светлана Сергеевна, которую прислали вместо старой, сказала: пойдёмте танцевать! И мы снова поступательно ходили по кругу. Крокодил наблюдал за всеми. Томка думала, что он бессовестно смотрит только на неё. Она хотела снова надеть ведро на голову, но Васька сказал: пойдём в кусты. И они ушли, а новая Светлана Сергеевна не обратила на это внимания. Я тоже хотел пойти, но Светлана Сергеевна плотоядно держала меня за руку.

Через месяц.

Томка стала совсем негодная. Бегает стильно, задирает подол и показывает всем чёрненькое. А сама такая красивая! И улыбается. Глаза чистые-чистые! Мама мне давно говорила, что показывать всем, что у тебя есть в штанах – неприлично. Мама всё не едет. Наверно, тоже умерла. Что же мне делать? Любить Томку или не любить? Я не чувствую жар любви, про который пишут в стихах. Мне часто бывает холодно. Наверное, со мной что-то не так… аномальный ботаник…

Прошло ещё десять или одиннадцать лет.

Нам поставили другой забор – высокий и без щелочек, и телёнка больше не видно. И вообще ничего не видно. Лил дождь, и я сидел в библиотеке. Я читал книгу про одного учёного, который заразил весь мир пандемическим вирусом. Потому что боялся, что людей на земле стало сильно много. Перенаселение планеты. Воздействие вируса должно проявиться лишь у некоторых детей. Они с рожденья нездоровы. У них никогда не будет потомства. «А как их выбирают? – подумал я, – тех, кому никогда не придётся стать родителями? И какой может последовать побочный эффект от всего этого? Ведь у всех лекарств, да и вообще у всего на свете, бывает побочный эффект. Мама говорила, что человек не должен превосходить назначенного ему господом». Вопросов не становится меньше. Томка сказала, что иногда хочет жить, а иногда хочет умереть. Эмоциональная амбивалентность. Зачем умирать? После смерти вы не сможете измениться к лучшему.

Матвей Кузнецов поднялся с дивана. Вышел на улицу. Мороз тут же прильнул к  пылающему лицу, забрался под ватник  и свернулся в клубок на груди, сжимая сердце ледяными пальцами. Старик закурил. Немного отпустило. Это что ж такое? Кто это все написал? Как такое вообще могло быть? Прочитанное никак не укладывалось в седой голове.

Дед Матвей взял лопату. Прошёлся по дорожке, поправляя снежный коридор. Дорожку он чистил регулярно, снегопада нынче не было. Механические привычные движения должны были отвлечь от страшного повествования. Не отвлекли. Аккуратно поставив лопату, Матвей вошёл в дом. Вера дремала перед включенным телевизором. Стараясь не разбудить жену, старик прокрался к дивану и снова потянулся к тетрадке в коленкоровой обложке.

Не знаю, сколько лет прошло. Я долго не писал в дневник. А что писать? Всё одно и то же. Бег по кругу. Каждый следующий день похож на предыдущий. Но сегодня… Мной овладела энергия исступлённой ярости. Не знаю, к чему это приведёт. Какой это будет взрыв.

Сегодня банный день. Очередная Светлана Сергеевна сказала: Бабки, дедки, лягте в круг! Мы лежали голые на каменном полу, а она поливала из шланга и лениво возила шваброй по нашим телам. Даже огромному толстому Ваське было холодно. Он икал и всхлипывал пугливо.

Седая Томка никак не могла подняться и плакала. У неё ноги стали отвердевать, окаменело тело. Только внутри осталось что-то и выходило из неё тёплыми слезами.

Светлана Сергеевна выкрикивала злобу квадратным красным ртом. Речевая грубость отнимает у женщины часть женственности.

Мы как лилипуты, имеющие нестандартно маленькие размеры для своего класса. Мы никогда не станем по-настоящему взрослыми. У нас не будет детей. Зачем нам жить?

Я решился. Я сделаю Инферно восьмого уровня. И пусть обманщиков бичуют бесы. Тираны пусть кипят в смоле. Кто вынырнет – их подстрелят из лука. А воры пусть мучаются гадами, взаимопревращаясь с ними, окрокодиливаясь и пожирая друг друга. Вечная драка в грязном болоте.

А мы… мы просто умрём. Ни плача. Ни вопля. Ни болезней больше не будет. Ничего не будет.

Матвей Кузнецов поднялся, держась за грудь, попытался растереть её, но корявые пальцы не слушались. Тетрадка в коленкоровом переплёте упала на пол.

Жена его, Вера, пережила мужа всего на полгода.

Ничего изменить нельзя.

Показать полностью
12

Ответ на пост «Туннельный эффект»2

По теме метро вспомнилась старая старая история.

История представлена в виде стенограммы телефонного разговора девушки Хасуми и её парня Такеши.

Хасуми: Ты ещё не спишь?

Такеши: Что случилось?

Хасуми: Я в метро. Я заснула и пропустила свою остановку.

Такеши: Выйди на следующей станции и пересядь в другой поезд.

Хасуми: Странная вещь. Я жду уже 20 минут, а поезд не останавливается.

Такеши: Ну, когда-то же он должен остановиться.

Хасуми: Надеюсь, ты прав.

Такеши: Может, ты села не на свою ветку?

Хасуми: Нет, это та самая ветка, по которой я всегда езжу?

Такеши: С тобой кто-то ещё есть в поезде?

Хасуми: Нет, я совсем одна. Другие вагоны пусты. Мне немного страшно.

Такеши: Дойди до первого вагона и постарайся поговорить с машинистом.

Хасуми: OK

Такеши: Спроси его, когда будет следующая станция.

Хасуми: Окно в кабине машиниста затемнено. Я не могу его увидеть.

Такеши: Попробуй постучать.

Хасуми: Я постучала, никто не ответил.

Такеши: Это странно.

Хасуми: Поезд замедляется. Похоже мы сейчас остановимся.

Такеши: Хорошо.

Хасуми: Мы остановились на станции. Мне выйти?

Такеши: Конечно, выходи.

Хасуми: OK. Я вышла. Я на платформе. Я не знаю эту станцию.

Такеши: Я приеду и заберу тебя. Скажи название станции? Я найду её по карте.

Хасуми: У этой станции нет названия.

Такеши: Да брось. Название должно быть.

Хасуми: Я не вижу никаких названий.

Такеши: Там нет никаких знаков?

Хасуми: На всех на них просто написано "Станция метро”.

Такеши: Как насчет расписания?

Хасуми: Ничего нет. Я в любом случае не смогу уехать обратно. Все поезда прекращают движение в полночь.

Такеши: А на стене нет электронного табло, на нём должно быть название станции.

Хасуми: На стенах ничего нет.

Такеши: Ну, тогда просто поднимись вверх по эскалатору и посмотри, есть ли там какая-то вывеска и т.п.

Хасуми: OK

Такеши: Ну, есть что-нибудь?

Хасуми: Ничего.

Такеши: Выйди на улицу. Посмотри, может, там есть какие-то указатели.

Хасуми: Здесь ничего нет.

Такеши: Рядом есть какие-нибудь здания?

Хасуми: Да. Есть несколько. Но в них, похоже, никто не живёт. В них совсем не горит свет.

Такеши: Я не знаю, что делать. Я волнуюсь.

Хасуми: Не волнуйся. Я отойду от станции и поймаю такси или попутку.

Такеши: Хорошая идея.

Хасуми: Здесь очень холодно.

Такеши: Будь осторожна.

Хасуми: Тут нет никаких такси и попуток. Что мне делать?

Такеши: Может быть, где-то рядом стоит телефонная будка. Попробуй вызвать такси.

Хасуми: И что я им скажу? Я не знаю, где я нахожусь.

Такеши: Это какой-то замкнутый круг. Попробуй позвонить оператору и попросить, чтобы они отследили звонок.

Хасуми: Я не вижу никаких телефонных будок. Я словно оказалась вдали от мира.

Такеши: Останови любой автомобиль. Скажи им, что ты в отчаянной ситуации.

Хасуми: Улицы совершенно пусты. Я не видела ни одного автомобиля за всё время, что нахожусь здесь. Мне очень страшно.

Такеши: Не бойся.

Хасуми: Тебе легко говорить. Ты в безопасности, дома и в тепле. А я застряла здесь. Я просто замёрзну.

Такеши: Не паникуй. Всё нормально. Мы справимся с этим.

Хасуми: Ты прав. Извини. Я успокоилась. Я просто пойду вдоль шоссе, пока не увижу машину.

Такеши: Только будь осторожна.

Хасуми: Конечно.

Такеши: Мне тревожно за тебя.

Хасуми: Фонари у шоссе погасли. Полная тьма. Я ничего не вижу.

Такеши: Всё. Я звоню в полицию.

Хасуми: Как теперь меня найдут?

Такеши: Я не знаю.

Хасуми: Это плохо. Это очень плохо.

Такеши: Ты хоть что-то можешь видеть?

Хасуми: Не много.

Такеши: Ты уверена что идти дальше безопасно. Ты никогда раньше не гуляла на морозе и в темноте?

Хасуми: Я просто не знаю, что ещё делать.

Такеши: Будь осторожна, смотри, чтобы батарея телефона не села. Это твой спасательный круг.

Хасуми: Я что-то слышу вдалеке. Странный шум.

Такеши: Что это?

Хасуми: Звучит, как стук барабанов. Барабаны или колокола.

Такеши: Что это может быть?

Хасуми: Я просто буду продолжать идти дальше.

Такеши: Может быть, безопаснее было бы подождать на станции до восхода солнца …

Хасуми: Может быть …

Такеши: Просто вернись к станции, Хасуми. Когда заблудишься, лучше всего вернуться обратно.

Хасуми: Там туннель впереди.

Такеши: Не ходи в туннель. Это не безопасно. Ты можешь попасть под машину. Просто вернись. Дождись первой утренней электрички.

Хасуми: Я только что услышала, как кто-то позади меня крикнул. Когда я обернулась, там был человек с одной ногой, он стоял примерно в 10 метрах позади меня. Потом он исчез. Я так боюсь, я не могу успокоиться.

Такеши: Убегай оттуда. Можешь скрыться в туннеле?

Хасуми: Я так испугалась. Я боюсь оборачиваться. Я хочу вернуться к станции, но я не могу обернуться.

Такеши: Нет. Беги. Не смей возвращаться.

Хасуми: Я не могу бежать. Я даже идти не могу. Звук барабанов все ближе.

Такеши: Успокойся и выслушай меня, хорошо? Если ты пройдёшь через туннель, ты будешь в безопасности.

Хасуми: Я позвонила родителям. Мой папа сказал, что позвонит в полицию, но звук все ближе. Я не хочу умирать.

Такеши: Ты в порядке?

Хасуми: Я упала и повредила ногу. У меня всё лицо заплаканное.

Такеши: О, боже. Как бы я хотел помочь тебе.

Хасуми: я все еще жива. У меня кровь течёт после того падения, когда я споткнулась и сломала каблук.

Такеши: Просто продолжай идти. Не останавливайся. Дай мне знать, как только выйдешь из туннеля.

Хасуми: Я вышла из туннеля. Звук становится все ближе.

Такеши: Если ты увидишь какой-нибудь дом, можешь там укрыться.

Хасуми: Там кто-то стоит в отдалении. Кажется, это мужчина, и у него есть автомобиль.

Такеши: Кто может быть там в такой поздний час? Это подозрительно …

Хасуми: Я попрошу у него помощи.

Такеши: Подожди, Хасуми! Не доверяй ему! Здесь что-то не так!

Хасуми: Извини, что побеспокоила. Этот парень оказался очень добрым. Он даже предложил подвезти меня домой.

Такеши: Это слишком подозрительно! Зачем кому-то стоять на шоссе в такой поздний час? Мне это не нравится.

Хасуми: Мы направляемся в сторону гор. Он увозит меня всё дальше от города. Он больше не разговаривает со мной, совсем не разговаривает.

Такеши: Хасуми, постарайся выбраться из машины!

Хасуми: Всё становится странным. Он начал бормотать какую-то чушь про себя. Батарея почти села. Я постараюсь убежать.

Такеши: Я люблю тебя.

Хасуми: Я люблю тебя.

Это было последнее сообщение от Хасуми. Ровно в 3:00 утра ее сотовый телефон умолк. Больше её никто никогда не видел.

Показать полностью
108

Сусля, часть вторая

Сусля, часть первая

Таня медленно тянула сквозь зубы тёплое молоко с содой и мёдом. Она умудрилась где-то подхватить простуду в конце мая.

– Пей, а то так и будешь кыхать. Ну что ты суслишь? – ворчала бабушка.

Таня вздрогнула, молоко выплеснулось из чашки и растеклось по зелёной клеёнке причудливой лужицей.

– Ну, ба...

– Ох ты, горе моё луковое!

Бабушка всегда говорила смешные деревенские словечки. Простые и вкусные, они Тане нравились, хотя и были пережитком древности. Но сейчас это "суслишь" встревожило, потому что напомнило о том, кто дал ей эту обидную кличку.

Зазвенело оконное стекло. Кто-то бросил камушек. Таня выглянула. Под окном стоял Карпушкин. Таня удивилась: только про него подумала, а он тут как тут. Она высунулась в форточку.

– Чего тебе?

– Выходи, Сусля. Прошвырнёмся по Броду.

– Вот ещё!

– Выходи, Тань, поговорить надо.

– Кофту надень! – крикнула вдогонку бабушка.

Они шли по Бродвею. Как большие, подумала Таня и хихикнула про себя. Изредка их обгоняли велосипедисты. На сосновых ветках зеленели отросшие кончики. Сёга был не похож на себя, какой-то пришибленный.

– Ну, и что ты хотел мне сказать?

– Ты раньше всегда с Томкой ходила... а теперь... когда Томка... когда её нет... ты это...

– Ну, чего ты мямлишь, Сёга?

– Давай ходить вместе, Сусля!

Таня фыркнула.

– Вот ещё! Зачем нам ходить вместе?

– Для безопасности.

– Чё, боишься один? – Таня засмеялась, прикрывая ладошкой свои некрасивые зубы.

– Да. Боюсь. Только не за себя, а за тебя боюсь.

– А чего тебе за меня бояться?

– Помнишь, как Каримов на тебя смотрел? Кажется, что в покое тебя не оставит.

– Да чё он мне сделает, твой Каримов?

– То же, что и с Томкой.

– Ты думаешь, это он?

– Да. Только доказательств у меня нет. Ну так чё, Сусля, будешь со мной ходить?

– Вот ещё! И не подумаю! Ты будешь меня обзывать и за волосы дёргать, а я с тобой ходить?

– Да не буду я. Правда, Сусля, не буду.

– Вот видишь, снова Сусля. Да пошёл ты! – Таня развернулась и побежала к дому.

– Ну и дура! – крикнул вслед Сёга.

И тут же пожалел о том, что не сумел сдержаться. Надо будет последить за Каримчиком. Не дай бог, он к Сусле, то есть, к Таньке полезет. Они, эти южные, ранние. Да к тому же он второгодник. Ему, наверное, уже лет тринадцать. Или даже четырнадцать.

Таня бежала домой, и сердечко её радостно билось. Сёга за неё волнуется. Но почему он думает, что Томку убил дядька Карим? Его же отпустили, значит, не он.

***

Томкина смерть как будто отрыла дверь для последующих жутких событий, которые сотрясали Степную почти всё лето.

В лесополосе, между подросших сосёнок третьеклашки нашли мертвяка. Раздробленный череп. Каша вместо лица. Ходили смотреть всей деревней. Но опознать в трупе своего смогли только новенькие Каримовы. Это был их Сашка.

Не успели похоронить Искандера, как в семье электрика Каримова снова горе – повесилась его неприметная, как тень, жена Лала.

Люди гудели, не зная, что и думать. Конечно, в деревне Степной, как и везде, время от времени умирали люди. Одни от старости, другие от болезни. Бывали и несчастные случаи. Но чтобы за один месяц сразу два трупа подростков – такого отродясь не бывало. А чтобы покончить свою жизнь самоубийством – для степновцев вообще было делом неслыханным.

Пока не приехала милиция, все ходили смотреть на удавленницу.

Таня тоже хотела пойти. Но бабушка не пускала. Таня плакала и кричала, что ей надо, просто необходимо на это посмотреть. И бабушка, которая боялась отпускать Таню одну, пошла с ней.

Лала лежала на полу с обрывком верёвки на шее.

– Господи, Иисусе, спаси и сохрани! – пробормотала бабушка. – А почему на полу? Хоть бы на диван положил.

Чёрный, как грач, Каримов сидел на стуле и раскачивался маятником. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Не поднимая головы, ответил:

– Участковый не велел трогать. Сказал, до приезда милиции из города пусть так лежит.

Таня не могла отвести глаз от обрывка верёвки, который свисал с потолка. Где-то она уже видела эту заляпанную грязью верёвку. И даже знает, какова она на ощупь.

Таня посмотрела на покойницу. Худенькое тело в чёрных одеждах, по-птичьи отвёрнутая в сторону маленькая головка с гладкими волосами и остреньким серым носом. В широко открытом рту не вмещался язык. Казалось, птица глотала мясо, но подавилась слишком большим куском.

– Пойдём, внучка, – позвала бабушка.

Каримов поднял голову и уставился на Таню чёрными дырами глаз.

В подъезде и на улице толпились люди. Бабки на скамейке подвинулись:

– Садись, посиди, Григорьевна.

Бабушка присела на скамейку. Таня осталась послушать, что говорят. А говорили разное.

– Отмучилась.

– Странная она была. Не поговорит ни с кем, не поздоровается. Кивнёт своей птичьей головкой и всё.

– Да у них вся семейка странная.

– И сынок, царство ему небесное, и мужик.

– Откуда они к нам приехали?

– Да кто его знает, вроде с юга...

– По-русски-то хорошо говорили.

– Так это отец с сыном, а она? Кто-нибудь слышал, как она говорит?

– Нет, молчком всё, молчком.

– Плакала только и выла, когда муж на работу уйдёт. При нём-то боялась.

– Бил её, что ли?

– Ага.

– Одна отрада, сынок был. А как не стало его, вот руки на себя и наложила.

– Не захотела с этим извергом жить.

– Теперь один остался.

– А я слышала, что и не сын он ей вовсе, Искандер-то.

– А хто?

– Пасынок. Он и не похож на её был.

– Ага. Скажи ещё, что оне её на пару со старым Каримом пользовали.

– А что, и скажу. Вот и у тебя такое подозрение возникло. Не на пустом же месте?

– Ох, грех-то какой!

Бабушка поднялась со скамейки.

– Хватит болтать языками, бабы. Негоже так о мёртвых...

– И то правда. Свят-свят...

***

Таня долго не могла уснуть. Закроет глаза – начинает мерещиться большая мёртвая птица. Она лежит на полу, медленно поворачивает голову, нацеливает острый серый клюв прямо в Таню и клюёт, клюёт... прямо в нос, в лицо, норовит выклевать глаза. Хочет, чтобы и у Тани были такие же чёрные дырки, как у Карима.

– Не надо, Лала... – бредила Таня, и бабушка поила её чаем с травками – от морока.

– Вот, говорила тебе, не надо было удавленницу смотреть.

– Бабушка, расскажи мне про птиц.

– Да что рассказывать-то. Сто раз тебе рассказывала.

– Ну, ба!..

– Ладно, слушай! Жили-были на земле чириклы, это такие птицы навроде ворон, только больше, и суслики. Тоже покрупнее теперешних. И были они родственниками, жили мирно, помогали друг дружке. Чириклы вили гнёзда прямо на земле, и суслики не умели ещё рыть норы, тут же в траве жили. А потом вдруг случился голод. Мор. И косил всех одинаково, и сусликов, и птиц. Одна большая чирикла схватила суслика и понесла в гнездо, чтобы накормить своих птенцов. Но суслик не хотел становиться чьей-то едой и схитрил. Притворился мёртвым, а когда очутился в гнезде, загрыз маленьких птенчиков.

– За это чирикла сожрала его, да ба?

– Да. И стали они злейшими врагами, суслики и чириклы. И началась между ними война. Суслики воровали у них яйца, а чириклы кормили суслятиной своих деток. Однажды оглянулись – осталась на земле всего одна пара птиц и суслик с суслихой. И договорились они больше не враждовать, заключили мир. Только непрочный он. Не доверяют друг дружке. Чириклы убрались повыше на деревья, а суслики стали рыть норы и прятать детёнышей глубоко под землёй... Э, да ты спишь, деточка! Ну, спи, спи, спокойной ночи, ясонька моя!

***

Карима не забрали. Да и за что? Лала лишила себя жизни сама. Он отвёл от себя все подозрения. Но ходил по деревне мрачный, чёрный и почему-то, несмотря на жару, не снимал серое пальто.

Если не Карим, то кто? Кто убивает степновских детей? Над деревней словно туча нависла. Люди стали подозрительными. Их придавило ощущение, что приближается что-то ужасное, неизбежное, чего они не в силах предотвратить или изменить. Родители боялись отпускать ребятишек на улицу, и даже в магазин за хлебом. Взрослые уходили на работу и строго-настрого наказывали детям сидеть дома. А как усидишь, если начались каникулы, наступил июнь и стояли такие пригожие деньки...

Взрослые посовещались и решили, что будут отпускать ребят вечером на большую поляну за старой школой. В лес, за околицу и даже прошвырнуться по Броду – ни-ни. Только на поляне, все вместе, и под присмотром одного из родителей, которые дежурили по очереди.

На поляне каждый вечер собирались ребятишки от шести до шестнадцати лет, играли в ремешки, горелки, третий лишний. Бегали как угорелые, уворачивались от жгучих ударов ремня, хохотали и радовались лету, детству и просто жизни.

Сёга отозвал Таню в сторонку. Они присели на крыльце старой школы.

– Ты хоть понимаешь, что происходит? – спросил Сёга.

– А что происходит?

– Всё началось, когда в деревню приехали Каримовы.

– И что?

– Как что? Они птицы. Чириклы. А мы суслики. В Степной всегда жили суслики. Это наши холмы, наша степь.

– Бред какой! Ты как хочешь, а я не суслик, сто раз тебе говорила, я никакая не Сусля!

– Да нет, не бред, спроси у свой бабки... Она знает.

– Да, она мне рассказывала про птиц, – вспомнила Таня. – Но я думала, это сказка. Или вообще приснилось...

– Это не сказка, Танька. Мы суслики, а Каримовы – птицы. Чёрные хищники. Хуже ворон. Они первые начали. Приехали сюда и убили Томку. Надо было уравновесить, дать отпор, а то они истребили бы всю деревню.

– Сёга! Я поняла! – Таня зажала ладошкой рот и смотрела на Карпушкина испуганными глазищами. – Я поняла. Это ты? Ты... убил Искандера?

– Да. Око за око.

– Но тогда скажи, чем ты лучше их? Такой же убийца! – закричала Таня.

– Тише! Ты не понимаешь. Это не мы к ним, это они пришли на нашу землю, приехали в нашу деревню... Томка, Искандер – счёт один-один. На этом должны были остановиться, но эта чёрная Лала... Она снова нарушила равновесие.

– И что теперь?

– А то, что мы потеряли одну Томку, а они двоих. Теперь снова наша очередь. Они снова готовятся убить кого-то из наших.

Таня молчала, не зная, что говорить. В это невозможно поверить. Похоже, Карпушкин сошёл с ума.

– Я очень боюсь за тебя, Таня, Сусля ты моя ненаглядная. Короче, спрячься, закопайся в норку, чтобы чириклы тебя не сумели найти. Ладно, пойдём, вон уже коровы идут.

Но Сёга ошибался. Следующей оказалась вовсе не Таня.

Играли обычно до прихода деревенского стада. Пастух пригонял его сюда же, к поляне. Встретив коров, ребята расходились – провожали своих до стайки. Мелкие после этого отправлялись по домам, а ребятня постарше возвращалась. С приходом темноты дежурный родитель отправлял всех спать.

Тане встречать никого не надо: у них коровы не было. А многодетные Карпушкины держали корову, тёлку и телёнка. Сёга встретил свой гурт и погнал прутиком. Какое-то время шли вместе, потом Сёга спросил:

– Выйдешь?

– Не знаю, если бабушка отпустит.

– Выходи, Тань, – сказал он и повернул в проулок.

А потом Сёгу Карпушкина убило током. Вот так просто, при всех. Вернулся на поляну и поднял валяющийся на земле провод. Как он упал со столба, никто не видел. А может, специально кто-то оборвал? Но как колотило Карпушкина, видели многие. Его тело выгибалось дугой, ноги и руки неестественно выворачивало, кожа на лице посинела. Вокруг рассыпались искры, по земле разбегались молнии. Никто не решался подойти. Побежали за электриком Каримовым и, как назло, долго не могли найти. Пока разыскали, пока он повернул рубильник, пока освободил провод, для Сёги всё уже кончилось. "С чего бы у электрика так дрожали руки?" – подумала Таня, с подозрением наблюдая за Каримовым.

***

Целую неделю Таня пролежала дома с высокой температурой. Металась в жару, бредила. Целую неделю не отходила от неё бабушка. Даже мама отпросилась с работы и пробыла с Таней целых два дня. Но потом её снова вызвали на птицефабрику. Там же непрерывный процесс. Невозможно нарушить график или пропустить какой-нибудь из этапов цикла.

Но всё когда-то кончается. Девочка выздоровела и вышла на улицу. Измученное болезнью тело слушалось плохо, будто было чужим. Таня присела на лавочку. Зажмурилась от солнца и чуть не задохнулась от ветра. Он дул с фабрики. От запахов кружилась голова.

Таня сидела тихонько на лавочке и ждала бабушку. Бабушка велела никуда не уходить, а сама пошла в магазин, там привезли свежий хлеб.

Таня не заметила, как прямо перед ней выросла фигура человека в сером пальто.

– Ну, что, девочка, пойдёшь со мной смотреть суслика?

– Нет у вас никакого суслика, дядя Карим. – Таня посмотрела ему в лицо и чуть не провалилась в чёрные дыры вместо глаз.

– Пойдём, пойдём, – настойчиво звал электрик. – Ты же понимаешь, что теперь твоя очередь...

И Таня, словно под гипнозом, покорно пошла за ним.

В подвале было темно, но Карим вкрутил лампочку под потолком.

Засунув руки в карманы, начал приближаться. Захлопали крыльями полы серого пальто. На горбатом, похожем на клюв носу Карима повисла капелька влаги. Его фигура росла, отбрасывая на стены большую причудливую тень. Полы пальто начали медленно разъезжаться, у тени на стене тоже отрастали крылья. Тень подпрыгивала и росла в размерах.

Под пальто у него не было одежды. Только стоял в чёрных зарослях столбиком маленький робкий зверёк.

– Вот он, мой суслик, – прохрипел электрик и протянул руку.

Таня отступила ещё на шаг. Чёрные глаза-дырки Карима затягивали в себя словно воронки. Таня отвела взгляд. Стало легче.

– Да что вы понимаете в сусликах, дядя Карим? – звонким от страха голосом спросила она и улыбнулась, по привычке прикрывая рот ладошкой.

А когда её отняла, между губ обнажились два ровных крепких резца вместо четырёх положенных, а по бокам – через расстояние – треугольные клычки. Очень острые.

Когда Таня вонзила их в руку дядьки Карима, он дёрнулся, словно пытаясь стряхнуть с себя назойливого комарика. Таня знала, что разжимать зубы ни в коем случае нельзя. Она и не собиралась. Дядька замахал руками, пытаясь свободной оторвать от себя зверёныша, который вдруг проснулся в этой милой девчушке. Но она прочно висела на другой, сжимая челюсти. Он сильно клюнул Таню в голову своим длинным носом и отшвырнул к стене. Она стукнулась спиной и выплюнула кусок мяса вместе с кровью. Шматок Карима смачно плюхнулся на пол, зашевелился и пополз по направлению к руке, из которой только что был вырван острыми Таниными зубами. Карим баюкал эту руку, размахивая из стороны в сторону. Хлестала и орошала стены подвала чёрная кровь. Таня снова подскочила к Кариму. Он попробовал было отпихнуть её ногой, но поскользнулся на шматке собственного мяса в луже крови. Таня навалилась на Карима и стала рвать острыми коготками его грудь. Оторвав от себя девчонку, Кариму с трудом удалось подняться на колени. Он задрал голову и как-то странно заклекотал. Таня впилась зубами в его судорожно дёргающееся горло. Кровь, горячая и густая, толчками вытекала из электрика и наполняла девочку совершенно новыми ощущениями. Она жадно глотала её, понимая, что теперь всё пойдёт по-другому.

Старый ворон отчаянно хлопал крыльями и пытался вывернуться, вырваться. Однако с каждой каплей потерянной крови он слабел и уже не мог сопротивляться молодой сильной самке извечных своих врагов. Вскоре его отгрызенная голова покатилась по грязному полу подвала. Следом, как куль с картошкой, повалилось тело. Скрюченные пальцы заскоблили пол, оставляя в пыли светлые борозды и смешивая её с кровью. Крыльями смертельно раненой птицы вскинулись в агонии полы серого пальто. И всё замерло. Приходя в себя, Таня немного постояла, потом, преодолевая брезгливость, пошевелила голову мертвеца ногой. Черные дыры глаз заволокло чем-то белым.

– Тьфу! – Таня сплюнула, будто поставила точку в этой истории, отряхнула с платья рубиновые капли и вышла на свет.

Она сидела на лавочке и улыбалась солнышку и бабушке. Старушка семенила от магазина, торопилась, боясь, как бы чего не произошло в её отсутствие.

– Всё в порядке, ба! – крикнула издали Таня.

– Уф, слава Богу! – Бабушка присела рядом на лавочку.

Посидели. Бабушка отчего-то заёрзала и подозрительно посмотрела на внучку.

– В самом деле, ничего не случилось, пока меня не было?

– Кто-то загрыз электрика... А так ничего.

– Шуткуешь? Это хорошо...

Но Таня не шутила. Просто не хотела расстраивать бабушку.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!