Берёзы меня встретили равнодушно. Мокрые одинаковые палки - от них исходит холод. Я, наверное, не теплее и скоро стану таким же: неподвижным и мёртвым, но от этого очень спокойным. Мой труп хорошо сохранится, вмёрзнув в землю.
Я решил начать бегать, подпрыгивать, в общем, заниматься всем тем, что до этого помогало не умереть. Но двигаться так, чтобы всё-таки не отходить далеко от дома, бегая поодаль, но кругами - если я всё-же никак не согреюсь, то придётся вернуться в это жуткое место.
Я вприпрыжку двинулся между деревьями, но тут же начал натыкаться на кусты и незаметные в темноте коряги. Так недолго и ноги сломать. Остановился. И в этот момент, когда я затаился, а одежда перестала шуршать, тишину вдруг прорезал визг. Пронзительный, отчётливый, как крик женщины, застигнутой в ужасе. Но в этом звуке было и совсем пугающее - рычащее, хриплое, и заканчивался он странным, почти собачьим воем. Крик, казалось, доносился из глубины леса, но понимание расстояния в этой глухой тьме терялось, и от этого становилось только страшнее.
Инстинктивно зашагал в сторону дома, постоянно прислушиваясь. Кажется, что где-то рядом скрипит снег или это звуки моих же шагов? А вот и дом. Всё также источает серый свет из своих щелей на крыше и из того оконца. Внутрь не зайду, побегаю просто вокруг, чувствуя тот запах гнили, каждый раз, когда буду пробегать мимо окон. Но лучше так, чем возвращаться в лес, такой вопль мне явно не показался, его отзвуки до сих пор раздаются в моих ушах.
Какое-то шуршание заставило меня резко обернуться в сторону леса. Передо мной, как и всегда, тот же тесный частокол берёз, мёртво застывших глухой стеной. Но где-то там, а может чуть левее, снова раздалось шуршание - будто полиэтиленовый пакет из продуктового магазина зацепился за куст, и ветер терзая пленника, хрустит всеми его складками. Вот только ветра совсем нет, абсолютное морозное безмолвие. Я начал вглядываться между берёз. Какое-то шевеление, дымка или мне показалось? Чьи-то огромные пальцы? Хотя нет, так переплелись кусты, наверное. В черноте леса сложно, конечно, разглядеть черноту.
Внезапно за моей спиной, там, у дома, заскрипел снег - будто кто-то сделал пару осторожных шагов. А затем, почти сразу, раздалось то самое шуршание, но уже совсем близко. Я вздрогнул и, от неожиданности подпрыгнув, развернулся в воздухе, словно какой-то цирковой акробат.
Первое, что я увидел - это черноту своей тени. Она начиналась у моих ног, вытягивалась на снегу двумя длиннющими столбами, а потом взбиралась на стену дома, сливаясь с чернотой окон. Её голова, огромная и бесформенная, растянулась на крыше, словно зияющая дыра. Сначала меня поразил её размер, словно это был разлом, готовый проглотить весь дом, но ещё больший ужас вызвали руки.
Тени от пальцев медленно, но уверенно ползли вверх по стене, оставляя на ней длинные вертикальные полосы, как когти, царапающие дерево. Полосы были слишком чёткими, слишком реальными, чтобы быть просто игрой света. Да и какой к чёрту свет? Здесь и так темно, как я могу отбрасывать тень? Как чёрное заставить ещё больше потемнеть? Это не может быть моей тенью...
Я поднял руку, и гигантский двойник повторил это же движение. Его искажённые пальцы пробежали по стене и она зарябила полосами, словно трещинами. А может быть, это уже и были трещины и тень разрушает дом. Вместе с этим снова раздалось шуршание. Я инстинктивно качнул головой, и дыра на крыше, словно живое существо, поползла, копируя моё движение, издавая всё тот же шуршащий звук. Моё сердце упало куда-то вниз, а кровь застыла в жилах. Всё ясно - это не просто тень. Это что-то другое, чуждое.
Мои глаза лихорадочно заметались в поисках спасения. Ближайшее окно - через него можно попасть обратно в дом. Дверь на другой стороне дома, слишком далеко. Не раздумывая, я прыгнул в окно, почти так же, как выпрыгивал из него недавно, но на этот раз с гораздо большей паникой. Тогда это была всего лишь разыгравшаяся фантазия, но сейчас - нечто реальное, что-то, что невозможно объяснить, но его присутствие ощущается всем моим сознанием.
Внутри дома ничего не изменилось. Вот мой пугающий треугольник: белая печь, буфет с зеркалом и серый мерцающий квадрат. Но теперь печь и буфет уж точно не способны вызвать во мне хоть каплю страха - это просто мебель, часть заброшенного интерьера. А за окном - огромное, чёрное Нечто с силуэтом человека, и оно, подтверждая свою реальность, издаёт звуки при каждом своём движении! Вот где настоящая угроза. Всё остальное - лишь мои детские страхи, глупая впечатлительность, ну или просто логичная для моей ситуации паранойя.
Я поспешно спрятался за буфет, так, чтобы окно больше не могло выдавать моё присутствие. Притаившись, прислушался. Где-то совсем близко поскрипывал снег, затем раздалось шуршание по стене и даже скрежет, словно когтистые пальцы медленно царапали её поверхность. И снова - тишина. Я на мгновение задержал дыхание, но тут над моей головой, прямо на крыше, раздался тот самый визг. Он был полуосмысленный, полуинстинктивный, что-то между человеческим криком и звериным рыком, переходящим в завывание. Этот звук пробрал меня до костей, словно холодная игла проникла прямо в позвоночник.
Как в фильмах, я зажал себе рот руками. Теперь я понимаю, почему герои там так делают: контролировать себя в такой ситуации почти невозможно. Крик рвётся наружу, переполняет, и кажется, что он жизненно необходим, как выдох. Если не выпустить его, сердце просто разорвётся под давлением адреналина. Моё тело отчаянно хочет закричать, и ему плевать, что это привлечёт внимание хищника.
Мозг, напротив, уже успел сообразить, что для жертвы, которой я сейчас являюсь, это ничем хорошим не закончится. Поэтому я заткнул себе рот и замер. Моё дыхание стало рваным, бешеный стук сердца гремел где-то в ушах, отзываясь в висках. Я задыхался, но всё равно удерживал себя, не позволяя ни малейшего звука. Казалось, если я хоть раз вдохну слишком резко или громко, это сразу выдаст моё присутствие. Мне оставалось только стараться не дышать и бешено вращать глазами в поисках угрозы.
Моё боковое зрение уловило, как что-то изменилось. Серый свет, льющийся с потолка, будто померк местами, оставив вокруг себя более тёмные пятна. В комнате стало заметно тусклее.
И вдруг меня захлестнула новая волна ужаса - осознание накрыло, как ледяная вода. Здесь, внутри, по комнате ползала тень. Не та, огромная и зловещая, но такая же живая, движущаяся, словно дышащая. Её источник - окно. Оттуда вглубь дома текла эта тёмная, змеящаяся масса, будто пытаясь заполнить собой всё пространство.
Само окно я не видел, ведь я спрятался от него за буфетом, но то, что эта тварь тянется именно оттуда, было очевидно. Всё также, затаив дыхание и не издавая ни звука, я очень медленно, почти по миллиметру, стал вытягивать шею, чтобы выглянуть из-за своего укрытия.
Наконец, я высунулся настолько, что краем глаза смог разглядеть окно. Оно тонуло в непроглядной тьме, но эта тьма вдруг шевельнулась, издав знакомое шуршание и её отросток, который ползал здесь внутри дома, целеустремлённо задвигался в мою сторону. Оно меня увидело!
Мой мозг не успел даже что-то сообразить, когда всё тело инстинктивно рвануло к серому люку на потолке. Оно рассекало воздух, словно пуля, пока я мчался к лестнице, а между тем, руки и ноги уже вовсю полезли по перекладинам. И за всю эту долю секунды, когда тело спасало своего хозяина, мозг, который я всегда и считал хозяином, не успел сообразить ни единой мыслишки - он просто в животном ужасе нажал на кнопку "адреналин", а там будь как будет. Вот я и стал вдруг резвым и проворным - мгновенно взлетел в люк и, оказавшись на чердаке, тут же закрыл этот вход валяющейся рядом крышкой. Она была из того же сырого плесневого дерева, как и всё, что я видел тут до этого, казалось - дёрни за эту крышку и она тут же рассыплется гнилью в руках. В общем, сомнительная защита, особенно если прятаться нужно от гигантского монстра.
Только когда крышка с глухим ударом захлопнула квадратную дыру, мой мозг, наконец, начал подавать признаки жизни. Первое, что он осознал - это ударившая в ноздри трупная вонь. Она была густой, липкой, словно живая, обволакивала меня со всех сторон, гораздо сильнее, чем внизу. Желудок скрутило, горло сжалось от подступившей тошноты, но я заставил себя замереть, едва дыша, чтобы не выдать себя.
"Оглядеться, только тихо", - голос внутри меня был холоден и безапелляционен, словно он боялся, что я осмелюсь ослушаться. Я подчинился: подавляя мысли о запахе и с трудом удерживая рвотные позывы, медленно повернул голову.
Взгляд неуверенно скользнул влево, затем вправо, выхватывая из вязкой серости первые очертания чердака. Но едва я начал разбирать грубые формы обшарпанных балок и громоздящихся теней, моё внимание тут же приковал самый яркий объект в этом пространстве - источник мерцающего света.
Это был старый выпуклый телевизор, весь покрытый слоем пыли, с треснувшим экраном, через который пробивались чёрно-серые помехи. В этой хаотичной ряби угадывались очертания... берёз. Но едва они появлялись, как снова распадались на дрожащие полосы.
Меня охватило странное ощущение, как будто я смотрел на что-то одновременно реальное и иллюзорное. Маленький экран, явно не способный так освещать чердак, всё же, словно прожектор, заливал пространство призрачным светом, который проникал даже в комнату внизу. Это неестественное сияние будто подчёркивало нереалистичность всего происходящего, и даже внушало мне некоторую надежду, что это всё сон обдолбанного наркомана. Но можно ли чувствовать во сне такую реалистичную вонь или этот холод во всём моём теле?
Телевизор в абсолютной тишине продолжал мельтешить серыми крапинками. Время от времени экран пересекали чёрные полосы разной толщины. Когда проплывала особенно широкая и жирная полоса, меня снова начинало подташнивать. То ли желудок до сих пор бунтовал от этого невыносимого смрада, то ли вся эта хаотичная рябь и резкий свет экрана накатывали на меня волнами укачивания. Но вскоре полосы начали исчезать, а линии на экране медленно сложились в знакомый узор - частокол берёз. И всё затихло, серое мельтешение улеглось и наступил штиль со статичной картинкой. И как только я успел почувствовать слабую иллюзию покоя, невидимый оператор плавно двинул камеру вперёд. Она аккуратно проплывала между стволами берёз, стараясь не создавать лишнего напряжения. С каждым кадром возникало ощущение, что этот "оператор" понимает моё состояние. Словно он знал, как мне плохо, и проявлял обо мне заботу, стараясь не вызвать новую волну тошноты чередой мелькающих полос.
Это неожиданное "внимание" не успокаивало, а лишь усиливало тревогу. Картина на экране всё больше напоминала странный, жуткий диалог с кем-то, кто знает обо мне всё и, возможно, даже сейчас наблюдает за мной.
Оператор довольно долго пробирался через берёзы, поэтому вскоре однообразие "фильма" мне наскучило и мой взгляд заскользил по стенам чердака, лишь изредка возвращаясь к экрану, чтобы убедиться - ничего не изменилось и оператор, не иначе, повторяет мой длинный путь в лесу.
На чердаке было пыльно, навалены друг на друга какие-то доски, щели в стенах, кривые ржавые гвозди, торчащие из этих стен, и груда тряпья в углу. Маленькое круглое пыльное окно, за стёклами которого чернота и вот телевизор практически посреди этого чердака. Больше здесь ничего не было.
Я опустился на пол перед телевизором, чувствуя, как ноги окончательно отказываются держать меня. Усталость давит на плечи, мышцы ноют во всём теле. Я слишком долго двигался, пытаясь согреться, и теперь, здесь, на чердаке, где казалось теплее, чем внизу, я позволил себе немного отдохнуть. Хотя слово "отдых" звучит издевательски. Вся моя психика напряжена, а вместе с нею и каждая клетка моего тела. Как тут расслабишься, если снаружи на крыше, прогуливается чудовище, порождённое моей собственной тенью? Я слышу его шаги (а вернее - шуршание) над моей головой. А передо мной - наводящий тревогу телевизор с его чёрно-белым берёзовым мельтешением и та куча тряпья в углу. Я сразу это заметил, но долго не хотел признаваться себе: вонь исходила именно от той кучи. Периодически я вглядывался в неё, но этот угол находился за телевизором и не освещался серым светом, там, в тени я различал какой-то ворох тряпок, но очертания едва угадывались.
Я не хочу знать, что там находится.
Вообще, я старался особо долго туда не смотреть, словно взгляд мог что-то разбудить.
Послышался скрип - тот самый, как будто кто-то проводит пальцем по стеклу. Его невозможно спутать ни с чем. Источник звука оказался в маленьком оконце. За стеклом всегда скрывалась темнота, но на этот раз она выглядела ещё более густой - беспросветной, абсолютно чёрной. Скрип раздался вновь. Чудовище трётся об окно, возможно, оно давно меня заметило. И тут, словно чтобы я не занимался гаданием, сцена на экране телевизора внезапно сменилась - берёзы расступились и "оператор", как и я когда-то, резко оказался чуть ли не вплотную к дому, в прочем, он сделал пару шагов назад и вскинул объектив камеры к небу, выхватил кусок крыши, которая была поглощена тенью в виде огромного человеческого силуэта. Силуэт шевелился (и при этом одновременно я слышал шуршание над своей головой), его длинные пальцы скребли моё окошко - на сером и мерцающем экране телевизора я видел, как окно мерцает этой же серостью - этакая рекурсия. Этот свет просачивался сквозь руку огромного чёрного силуэта и она выглядела даже немного прозрачной. В моей голове начал появляться какой-то дурацкий план, мол, тень можно победить с помощью света, нужно добыть этот свет. Но план бессмысленный - где я найду такой мощный источник освещения? Здесь только утреннее солнце сможет мне помочь, но судя по кромешной тьме, которая и не думает рассеиваться, утро ещё не скоро, совсем не скоро.
Тем временем, оператор опустил камеру и направил её на дверь, потом вошёл в дом. Я увидел очертания знакомых предметов, тот же буфет с искажённым зеркалом. Камера начала подплывать к нему. Мгновенно пришла отчётливая мысль, что сейчас увижу отражение "оператора" и, может быть, будет очень и очень жутко. Это понимание прошибло меня за доли секунды до того, как в телевизоре промелькнуло зеркало и я даже успел подумать, что не хочу этого видеть, но и отвернуться от экрана нельзя - я должен знать КТО зашёл в этот дом.
В зеркале отобразилась какая-то рябь. Гость с камерой, словно желая мне представиться и дать время как следует рассмотреть себя, замер перед буфетом. Отражение рябило и клубилось, напоминая дым. Сквозь эту дымку едва угадывались неясные очертания, словно кто-то пытался пробиться сквозь завесу. Маленькое зеркало буфета отражало лишь отдельные части фигуры перед ним. Сквозь колеблющуюся дымку мне показалось, что я различаю руку с неестественно длинными пальцами - точь-в-точь такую же, как та, что мелькала в моём собственном отражении. Я начал вглядываться в это серое пятно, пытаясь понять что же это на самом деле: волной изгибаются запястья, или просто пятно, преломляющееся и удлиняющееся в искажённом зеркале. Телевизор выдавал помехи, и это тоже мешало рассмотреть то, что скрывалось за двумя стёклами - экрана и зеркала. В прочем, сам оператор решил больше не показывать себя: едва я уловил какие-то очертания в дымке, то он плавно повернул камеру к другой стене и навёл фокус на лестницу, ведущую ко мне.
"Нет, не надо", - моментально подумал я, в прочем, зная, что именно сейчас произойдёт. И это произошло: телевизор показал мне, как камера оператора поднимается по этой лестнице. При этом, он делал это совершенно бесшумно - абсолютную тишину прерывало только шуршание, но оно было над головой. Крышка люка, которая здесь - в реальности, а не в телевизоре, стала приподниматься. На экране оператор практически вплотную снимал её с той стороны, но ко мне пока ещё не взобрался. На чердаке довольно пусто, никаких укрытий нет, кроме... И мне стало понятно только одно: в эти тряпки придётся занырнуть, другого выхода нет, это единственное место, в котором можно спрятаться. У меня не было времени размышлять о бессмысленности этой затеи, ведь понятное дело - я нутром это чувствовал - оператор знает обо мне всё и знает где я, возможно, он видит меня через эти доски. Попытки спрятаться изначально тщетные, но мне не до раздумий.
Крышка люка приподнялась ещё сильнее и я рывком, но всё же, стараясь сделать это бесшумно, рванул к тому углу. Всё происходило в доли секунды, но пока я откидывал в сторону какие-то пыльные мешковины, а потом также поспешно накрывался ими, успел почувствовать и осознать всю силу и тошнотворность гнилой вони, которая поглотила меня с головой, затапливала, проникая в рот и нос. И не смотря на то, что находясь на чердаке, я довольно долгое время чувствовал весь этот смрад, и, казалось бы, привык к нему, здесь, под тряпьём, его густая концентрация заставила мой пустой желудок моментально содрогнуться в рвотных позывах. Желчь горячей струёй обожгла горло, а я лежал на спине и чтобы не захлебнуться в отходах собственного организма, мне пришлось аккуратно, стараясь не шевелить мешковиной, укрывающей моё лицо, слегка повернуть голову набок и приоткрыть рот - из него тёплым ручейком потекла рвотная масса. Резкий запах желчи смешался с трупной вонью. Под щекой стало тепло и влажно, но краем сознания я ощущал, что и до этого моё лицо успело коснуться какой-то сырости, только холодной. Я догадывался что это за сырость - мой нос в нескольких сантиметрах от её источника не мог ошибиться. Ноздри свербило и казалось сейчас из них хлынет кровь - я практически вплотную дышал разложившимся трупом. Я лежал на нём.
Мне мягко и мокро. Пыльная плотная мешковина укрывает меня полностью, поэтому я лежу в темноте. Наверное, тут можно задохнуться и не только из-за удушающей вони, но и потому что чувствую, как кислород очень быстро убывает - грубая ткань почти не пропускает воздух. Моя щека лежит в луже желчи, смешанной с трупной жидкостью, желудок же продолжает судорожно сокращаться, и после этих спазмов из уголка рта вытекает новая, тонкая, обжигающая горло струйка рвоты.
И я ничего не слышу. Ничего. Полная тишина. Сколько я смогу пролежать вот так? Чувствую, что недолго - я действительно задыхаюсь. Но и не понятно что происходит на чердаке - ушёл ли тот гость-оператор или, может быть, он сейчас стоит надо мной в ожидании, когда я вылезу. Я одновременно умираю от нехватки кислорода, но и боюсь хоть как-то пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы вылезти из своего укрытия. Смерть от удушья наступит совсем скоро, в ушах шумит, а сердце словно замедлилось - ему явно не хватает крови.
Хочется цепляться за жизнь до конца. Нужно сделать вдох.
Стараясь не сильно шевелить тряпками, я медленно и очень аккуратно, выглянул из под них. В нос ударил чердачный воздух, и пусть он был затхлым и пропитанным всё тем же мерзким запахом, сейчас он казался свежим.
Первое, что случилось - меня ослепил серый квадрат. Когда я здесь прятался - мой угол с тряпками был за телевизором, и поэтому самым тёмным пятном на чердаке, сейчас же экран повёрнут в мою сторону и засвечивает глаза, словно дальний свет у машины. Интуитивно прищуриваюсь, чтобы не ослепнуть и опускаю взгляд. Теперь в таком ярком освещении я вижу каждую ниточку у мешковины и краем глаза выхватываю, что ниже подо мной она становится бурой. Ещё там что-то белеет, какое-то пятно, вглядываться в которое я не хочу, понимаю, что возможно это кости полусгнившего трупа.
Поэтому я не смотрю вниз. Стараюсь держать глаза так, чтобы они не видели бурое и что-то беленькое, и при этом, чтобы не ослепли от серого прожектора. Продолжаю разглядывать мешковину. Не могу даже сказать, что мне страшно - с тех пор, как я зарылся в эти тряпки, то нахожусь в шоковом состоянии, где-то здесь психика ломается, не выдерживая всего ужаса, и человек теряет рассудок - становится помешанным. Я уже не понимаю своих ощущений, но кажется, что действительно в голове рвётся какая-то верёвочка, и как только она лопнет - я сойду с ума. Хочется задержать неизбежное и если ослабить натяжение верёвки невозможно, то хотя бы попытаться не дать её дёрнуть. Поэтому я не смотрю вниз. Не смотрю в телевизор. Я могу дышать и это уже хорошо.
Тут, под мешковиной, намного теплее, чем в доме. Вот бы продержаться так до утра - просто смотреть в одну точку. Даже пусть полулёжа на трупе, во всей этой вони, слушая шуршание над головой, и чтобы меня ослеплял телевизор. Я хочу, чтобы всё замерло и оставалось таким. И тогда я тоже замру и продержусь до утра. Главное, чтобы больше ничего не происходило. Ничего. Пожалуйста.
Я довольно долго пробыл в абсолютной тишине и звон разбитого стекла нарушил её резко и неожиданно. Только что мне казалось, что из-за шока я ничего не чувствую, лишь безмолвно погружаюсь в безумие, но внезапный громкий звук заставил меня вздрогнуть всем телом, и моё, казалось бы, застывшее сердце, быстро забилось, ноя от острой боли при каждом ударе. Разбилось круглое оконце. Я это понял, потому что чердак начал наполняться знакомым шуршанием, только уже совсем близко. Быстро перевёл взгляд в сторону окна. Ни черта не видно из-за слепящего меня света, хотя и без этого очевидно, что огромная тень проникает внутрь и ползает где-то здесь - шуршание становилось всё отчётливее и всё ближе. В прочем, глаза уже немного привыкли к яркой серости и теперь сквозь неё можно рассмотреть то, что на экране.
Я увидел телевизор, а в нём телевизор, а в нём телевизор, и так далее. Рекурсивный коридор как с зеркалами. Невидимый оператор снимал экран телевизора, а значит, он стоял перед ним, ну, то есть, рядом со мной. Вот около этого самого угла. Возможно, он сейчас смотрит мне в лицо вплотную. Моё тело обдало ледяной водой от страха, я вдруг понял, что так и есть на самом деле. Это знание само пришло в мою голову, и я был уверен в этом.
А потом верёвка в моей голове лопнула.
Я поднёс руки к лицу и с помощью неестественно вытянутых пальцев сделал решётку перед глазами. Экран телевизора тут же перекрылся чёрной неровной клеткой, через её ромбовидные отверстия проглядывался другой телевизор, также испещрённый полосами. Экран показывает то, что я вижу. А я вижу телевизор сквозь пальцы.
Оператор ещё ближе, чем я думал. Мои глаза - это камера.
Я знаю на ком лежу.
Без каких-либо колебаний, я откинул тряпьё в сторону, полностью вылез из своего укрытия и начал раскапывать труп. Поднялся невыносимый смрад, но я им уже дышал вплотную, уже готов к нему.
Тёмно-багровые куски мяса, слизь и, как я и предполагал, в некоторых местах белеют кости. Спиной ощущалось, что на экране позади меня тоже появился труп, ведь мои глаза смотрят в его пустые глазницы, из которых висят какие-то сушёные сопли, то, что осталось от глазных яблок. Его лицо практически истлело, но мне и так известно, что это я. Я уже приходил сюда. Может быть, это мой дом.
Казалось, что труп улыбается мне - у него сгнила щека и теперь он скалился в ухмылке одной стороной лица.
Шуршание вокруг.
Чёрной длинной змеёй меня начала окружать тень. Наверное, в таком вытянутом виде ей проще было проникнуть через узкое окно. Шуршание доносилось со всех сторон, змея вила вокруг меня кольцо. Я помню, что она боится света, и я встал около телевизора. Кольцо сужалось и действительно, около моих ног тень теряла свой цвет, практически растворяясь в серости. Но всё-таки она жила. Вот, уже лезет на кроссовки, обволакивает их, стремясь зацепиться за штанину. Делает виток за витком, подтягивая всё своё тело ко мне. И по мере того, как её становится больше - всё сильнее чернеет, даже мощный прожектор уже не может пробиться через эту толщу змеиных колец.
В поисках спасения я бросил взгляд на экран. Но вместо рекурсии из телевизоров, там было моё лицо крупным планом. Я снимаю сам себя? Если это так, то значит, сейчас я стану трупом, раз тут появился новый оператор, и тень, клубящаяся вокруг меня, подтверждает эту мысль. Эту спокойную размеренную мысль в голове человека, который сошёл с ума.
Может быть, это мой ад, и я всегда прихожу в этот дом, чтобы снять на камеру собственную смерть? И это длится уже вечность? Я не помню. Но зато отчётливо знаю, что тень всегда поглощает меня и это очень больно. Ещё я знаю, что она проникает в голову и выдавливает глаза, сосуды лопаются в мозге, но некоторое время ты жив и чувствуешь всю эту агонию и страшное осознание, что умираешь.
Вот почему я чувствовал, что оператор знает обо мне всё. Так было много раз. Я хочу прекратить это. Прервать этот цикл.
Тень начала наползать на лицо, я знаю, что произойдёт дальше: она залезет в уши и ноздри, чтобы потом разорвать меня изнутри. Оператор как-то связан с телевизором. Идея так себе, но у меня больше нет вариантов спасения, в голову пришло только попытаться разбить телевизор.
Зашуршало рядом с моими ушами, а потом где-то около барабанной перепонки. Тень невесомая, не имеет запаха и температуры, но застилает мои глаза чернотой, я практически ничего не вижу, лишь чувствую, что она добралась до мозга.
Я с силой пнул по экрану телевизора, прямо по изображению своего лица, которое было абсолютно спокойным и не двигалось, словно фотография. По экрану побежала рябь. Пнул ещё раз... Чувствую давление в глазах, словно их действительно выталкивают из глазниц, голову пронзила резкая боль. Телевизор замельтешил чёрно-белыми полосами и изображение сложилось в берёзовую рощу. Сейчас я там, изматываю себя тем, что иду в темноте среди сырых одинаковых деревьев, постоянно спотыкаясь о кусты. Оператор выхватил из темноты очередную берёзу, точно такую же, как и все остальные - и это последнее, что я увидел, сквозь чёрную тень на глазах. Шуршание в голове оглушило меня и тут же невыносимая боль взорвала мозг, раскалывая его и заставляя сосуды взрываться один за другим. Жаль, что я умру не быстро, прочувствовав всю агонию до конца, и жаль, что скоро опять приду сюда.
- Я мать наркомана, ты понимаешь это?! - Мария Петровна была в слезах. Она сидела на табуретке, истерично кричала, её сухие руки нервно комкали пачку сигарет.
- Гораздо хуже, что он умер, - Резонно подметил муж, одновременно он пытался проанализировать почему Мария Петровна в целом беспокоится, что сын был наркоманом. Какая разница? Ведь он был, а сейчас его нет.
В отличии от худой и эмоционально неуравновешенной Марии Петровны, Геннадий выглядел почти спокойно. Он не умел плакать, не проливал даже ту мужскую скупую слезу. Так и сейчас: мужчина невозмутимо курил в открытое кухонное окно, довольно сильно высунувшись в него. Настолько сильно, что даже жена, не смотря на то, что билась в истерике, успела заметить это:
- Упадёшь! Ты что, не вздумай! - Крикнула она, а потом опять зашлась слезами.
Геннадий и не думал заканчивать свою жизнь вот так нелепо, он высунулся в окно, чтобы освежить усталое помятое лицо майским вечерним ветром. Он только что пришёл с работы и застал жену в таком вот состоянии. Через всхлипы, причитания и прочий бабий вой, она кое-как смогла объяснить главное из произошедшего. Суть была в том, что сына наконец-то нашли. Мёртвым. Предположительно умер поздней осенью или ранней зимой. И ещё он, оказывается, был наркоманом. В прочем, Геннадий, мужчина с жизненным опытом, и сам догадывался, что с сыном происходит что-то не то. И все эти ночные вылазки куда-то и возвращения под утро с разъехавшимися во все стороны глазами. "А может", - Подумал Геннадий, - "Жена права и это к лучшему, что сторчавшийся паренёк умер".
- Ещё эти.. Полицейские приходили, - всхлипнула Мария Петровна. - Ну да, я это говорила.. Ну, что от них узнала.. Про всё про это.. - Новый залп рыданий.
По-прежнему далеко высунувшись наружу, практически животом лёжа на подоконнике, Геннадий докуривал очередную сигарету и терпеливо ждал, когда жена снова сможет хоть как-то связно выражать свои мысли.
- И вот они ещё сказали - на опознание надо, - Наконец, продолжила она, - Но там и паспорт у него с собой был и курточка такая же.. Там... Там... - Рыдания в полный голос в очередной раз оборвали рассказ.
Геннадий проводил взглядом полёт майского жука.
- Много там жуков, наверное, в Берёзовой Роще-то, они берёзы любят, - Флегматично сказал он.
Мария Петровна, словно обалдев от того, что её муж может рассуждать о таком пустяке при таком великом горе, прекратила рыдать и удивлённо уставилась на мужа. Сейчас она ему скажет то, что заставит его осознать весь трагизм положения!
- У трупа... - Прерывисто заговорила Мария Петровна, - Половина лица сгнила! Но это ладно.. Его пальцы.. Они.. Почему-то длинные, словно их вытягивали.
Увидев, что жена перешла в более рациональное общение, Геннадий, наконец, отбросил сигарету и влез обратно на кухню.
- Что ещё там было? - Спросил он у жены.
- Да ничего... Просто дом... Говорят, обдолбался, решил погреться в тряпках и словил там передоз.. Он же таким хорошим мальчиком был! Как он мог... Ведь всё для него!
- Ты это уже говорила, - Миролюбиво заметил Геннадий, - Что ещё там было? Ну, кроме нашего мёртвого сына-наркомана, у которого длинные пальцы.
Мария Петровна второй раз опешила от цинизма мужа, и это опять привело её эмоции в порядок. Она продолжила рассказывать:
- Ну вот, инсульт у него, вроде... Из-за наркотиков проклятых.. А было что? Да ничего! Тряпки эти и старый разбившийся телек. Да ничего там не было! Пустой дом. В блевоте наш Мишка был.
- Когда нужно ехать на опознавание? - Нейтральным тоном спросил Геннадий.
- Да вот завтра уже... Рано утром... Ты же поедешь? Отпросись с работы! Мне страшно туда ехать одной! Он там весь изуродован.. Мне так сказали...
- Мда, полицейские нынче не особо заботятся о психическом равновесии тех, с кем общаются, - Философски заметил Геннадий, - Конечно я отпрошусь. Интересно посмотреть что это за пальцы такие.
