Семейство Ярроу уже долгое время служило здесь, в Айви, местными чудовищами — так было задолго ещё до времён моих бабушки и дедушки. История, которую родители рассказывали нам перед сном, была простой, короткой, но, что самое главное, пугающей.
Согласно местной легенде, семья Ярроу происходила из длинной вереницы бездельников, пьяниц и убийц. Мама говорила, что ещё до того, как наш город стали называть Айви, здесь уже жил кто-то из Ярроу, постоянно наводивший шорох. Считалось, что много десятилетий назад, когда солдаты вернулись с войны домой, их ждала полная неразбериха. Сыновья из рода Ярроу забрали себе жён и детей солдат, убили преподобного и заняли угольную шахту. А старик Ярроу? За всё это время он так и не выпустил из рук бутылку — и не переставал спать со своими собственными дочерьми.
Солдаты сделали то, что умеют лучше всего. Ночью они согнали всю семью вниз, в шахту Айви, и завалили главный вход, тем самым спасая город. Согласно истории, Ярроу до сих пор живут под землёй, прокапывая туннели прямо у нас под ногами, расплодившись, как кролики, и дожидаясь, пока какой-нибудь незадачливый ребёнок случайно не свалится в шахту и не станет их обедом.
Бывало, я лежал по ночам без сна, прижимал ухо к дощатому полу и прислушивался, не услышу ли копание и шёпот снизу.
Когда мне исполнилось десять, мой старший брат Шейн объяснил мне то, что давно было известно всем остальным в городе: эта история — лишь страшилка, выдумка взрослых, чтобы мы, малыши, не лезли в шахты. В любом старом шахтёрском городке рассказывают похожие легенды: где-то пугали призраками в туннелях, где-то утверждали, что летучие мыши в темноте — это вампиры, жаждущие высосать из тебя всю кровь. В нашем городе просто придумали вариант покреативнее.
Мне потребовалось время, чтобы поверить: никаких древних кротов-людоедов в глубине нет. Сложно было отбросить общую убеждённость горожан в истинности «легенды Ярроу». Но в конце концов я понял, что иногда взрослым приходится придумывать монстров, чтобы уберечь нас от вполне реальной опасности.
Если бы не Шейн, я бы, наверное, и дальше в эту историю верил. Мне было десять, я боялся темноты в нашем трейлере и продолжал говорить молитву перед сном, хотя никто меня к этому не принуждал. А Шейн был на пять лет старше; казалось, он уже успел прожить две полные жизни до моего появления. Он говорил так, что ему верилось даже тогда, когда он был совершенно не прав — будто он точно знает, о чём речь.
Очень скоро он перестал ходить в церковь. Говорил, что ему не нравится, как пастор возвышается над нами. Утверждал, что сможет найти Бога сам, если тому вообще надо, чтобы его нашли. По воскресеньям он стал шататься с приятелями по окраинам, где, видимо, и отыскал тот оставшийся незапечатанным вход в старую шахту — разверзшуюся пасть, уходящую в глубины земли.
Тем летом в Аппалачах была страшная жара — даже в тени можно было обгореть. Засуха держала нас по домам, мы спасались прохладой из кондиционеров. Но однажды утром мы проснулись и увидели за окном облака и серое небо, обещавшее освежающий дождь — то, чего мы так ждали. Нельзя было упускать такой день и сидеть взаперти.
Мы с Шейном и его дружками пошли к реке — все были старше меня, все искали приключений. По дороге, как обычно, заговорили про тот найденный проход. Разговор всегда скатывался к этому.
— Никто из вас не осмелится зайти дальше старой вагонетки, — ухмыльнулся самый старший, Рики.
— А откуда тебе знать, если ты даже не заходил так глубоко, чтобы её увидеть? — парировал Шейн.
— Ещё как заходил, — не уступал Рики. — На прошлой неделе я увидел вагонетку и прошёл немного дальше. Там глубже, чем мы думали.
Рики остановился, ухмылка стала ещё шире.
— Там был старый фонарь примерно в сорока футах от того места, где я остановился. Раз уж ты смелее нас всех, бери и тащи его сюда, докажи, что прошёл дальше всех.
Так всё и началось. Глупый, дерзкий вызов. Но цепляющий. Рики сказал, что если Шейн дотащит фонарь до выхода, подтвердив, что спускался дальше остальных, он даст ему десять баксов. Этого хватило, чтобы Шейн заинтересовался. Остальные уже сворачивали к шахте; как водится, я потянулся за ними. Шейн отговорил меня, но я не хотел опять прослыть трусливым младшим братишкой.
К тому времени дождь уже сеял, потом начал лить. К тому моменту, когда мы добрались до полузаваленного проёма в скале, промокли насквозь, а ветер выл в деревьях. Небо раскололось вспышкой молнии, а гром прогремел по всему ущелью.
— Ребята, гроза усиливается. Может, завтра? — дрогнувшим голосом предложил Шейн. — Если я не приведу Калеба домой вовремя, папа меня убьёт.
Рики лишь закатил глаза и вытащил скомканную банкноту из кармана.
— Видишь это? — сказал он. — Завтра это уже будет не десятка, а пятёрка. И потом, внутри шахты ведь не будет дождя, чего тебе переживать? Разве что боишься, что тебя там Старик Ярроу сцапает…
Я взглянул на брата. Тот сжал губы, в глазах мелькнула решимость. В небе сверкнула молния, гром снова наполнил воздух раскатами, и Шейн сорвал деньги с ладони Рики. Парни загалдели, похлопывая его по плечу и подбадривая.
Мы с остальными остались ждать, пока он будет осторожно входить внутрь. Уже в нескольких шагах темнота почти полностью скрыла его долговязую фигуру — пасмурное небо совсем не давало света этому проходу.
— Видно ли ему там вообще что-нибудь? — вполголоса спросил я у кого-то из старших.
— Конечно, видит. Я же видел, — ехидно отозвался Рики.
— Но сегодня же пасмурно, я просто думаю…
Он отмахнулся от меня и, вытащив из рюкзака маленький оранжевый фонарик, сунул его мне в руки. Тот чуть не выскользнул у меня, скользкий от дождя.
— Раз уж ты у нас такой трусишка, сам и отнеси. Быстро отдай ему и выходи.
Я шагнул в пещеру. В тот же миг рев ветра и дождя стих, будто кто-то накрыл меня одеялом. Я попытался включить фонарик и, когда он не заработал, лёгонько стукнул им о прогнившую балку у входа; наконец он мигнул тусклым светом. Шейн стоял где-то в двадцати футах дальше, глядя на меня в полутьме.
— Какого чёрта ты лезешь сюда, Калеб? Убирайся, я же сказал, вернусь через минуту.
Я двинулся ближе, скользя кедами по гладкому камню.
— Здесь… здесь слишком темно. Рики сказал, чтоб я дал тебе фонарик, чтобы ты нашёл тот фонарь в глубине.
Шейн закатил глаза, но тут же смягчился.
— Ладно, спасибо. Дай его мне и возвращайся, я скоро.
Не успел он договорить, как шахта озарилась слепящей вспышкой — будто наступил полдень. И в ту же секунду прогремел такой сильный раскат грома, что у меня заложило уши. По инерции я попытался обернуться и поскользнулся, рухнув на камень спиной к выходу. Как раз успел увидеть, как сгнившие деревянные балки у входа рухнули, а за ними осыпались камни, наглухо завалив проход.
Я лежал на холодном каменном полу, запыхавшись и не в силах пошевелиться. За спиной я услышал, как тяжело дышит Шейн.
Я вздрогнул от его прикосновения к моему плечу. Его рука была прохладной и влажной, он пытался унять собственную дрожь.
— Ты в порядке, Калеб? Ты не ушибся? — его голос тоже прерывался.
Он ничего не ответил, просто помог мне встать.
— Я сказал: ты не ушибся? — уже громче повторил он.
Я навёл фонарь на его лицо. В темноте слабый луч показался ярким, и он отвернулся, прикрыв глаза рукой. Я заметил тонкую струйку крови, медленно стекавшую из его уха.
Он перехватил мой испуганный взгляд и поднял руку к голове, глянув на запачканные кровью пальцы.
— Чёрт, — усмехнулся он. — Кажется, я оглох.
Меня передёрнуло, я изо всех сил сдерживал слёзы. Я старался выговаривать слова медленно и чётко, чтобы он мог читать по губам при тусклом свете фонаря.
«Как же теперь выберемся?»
Он аккуратно забрал фонарь из моих трясущихся рук:
— Не знаю, приятель. Можем попытаться откапывать завал у входа, но папа предупреждал: когда случается обрушение, трогать камни опасно — всё может посыпаться снова. Но шахта вся связана между собой, где-то тут может быть другой выход. — Он на мгновение замолчал, словно вспомнив что-то страшное. — Чёрт, остальные ребята остались снаружи. Может, они уже пошли за помощью… а может… а может…
В его глазах были слёзы. Он быстро смахнул их и взглянул на меня:
— Мы не можем тут оставаться. У нас есть фонарь, но тебе придётся говорить, если вдруг услышишь ветер или шум дождя — любой признак выхода.
Я кивнул, и, помедлив ещё миг, мы отправились вглубь шахты.
Буквально через несколько минут мы наткнулись на проржавевшую вагонетку, перевёрнутую с рельсов. Я почувствовал, как рука Шейна напряглась.
— Это то самое место, дальше я никогда не ходил. Рики сказал, что старый фонарь где-то в сорока футах дальше.
— Значит… дальше никто не знает, что там? — спросил я, не рассчитывая, что он услышит, и он продолжил идти вперёд.
Рики не соврал: фонарь действительно лежал чуть дальше, наполовину засыпанный угольной пылью и илом, весь проржавевший. Он выглядел точь-в-точь как музейные экспонаты из Шахтёрского музея Айви: тяжёлая железная рамка, толстые стеклянные стенки, изогнутая ручка, теперь согнутая почти до плоскости. Стекло треснутое, а чёрное, похоже, когда-то масляное пятно присохло к нему коркой.
Но взгляд мой зацепился за табличку у основания. Почти вся она утопала в грязи и была сильно потускневшей, но я успел разобрать первые буквы:
«REVEREND» — «преподобный».
Мы не стали задерживаться. Шейн пробормотал что-то громче, чем надо, что нам нужно спешить, пока тут есть хоть капля воздуха. Проходя мимо фонаря, я задел ботинком осколок стекла, и тот со звоном прокатился по каменному полу. И мне показалось, будто звук прокатился куда-то дальше, чем должен был. Я поднял осколок и сунул в карман.
Дальше мы шли словно целую вечность. Наверняка прошло всего несколько минут, но в тесной темноте и тишине казалось, что мир сжался до этих скальных стен. Вскоре путь нам перегородила такая же знакомая преграда: искусственная стена из досок, прибитых между деревянными балками, — такой, какими в городе заколачивали все старые входы в шахту. Почему-то этот оказался забит не у самого выхода, а глубже внутри. Я вспомнил рассказы о солдатах, которые запечатали дикое семейство в глубине, и у меня по лбу побежали капли пота.
Шейн принялся осматривать доски, собираясь выломать их. При свете фонаря я заметил выцарапанные на прогнившем дереве слова:
«Да простит нас Господь, да и найдёт она своего мальчика».
Я потянул Шейна за рукав, оттаскивая его от досок, которые он уже начал расшатывать. Снова старался очень чётко проговаривать губами:
«Может, повернём назад? Я не хочу туда идти. Может, Рики уже привёл помощь?»
Он только покачал головой:
— Это хороший знак. Значит, мы действительно в основной части шахты. Тут наверняка есть другой выход, если снести эти доски. Помоги-ка мне, я почти их расшатал.
Я поколебался и принялся помогать ему вытаскивать прогнившую доску из креплений. Потребовалось всего несколько толчков, чтобы она с треском отошла. В образовавшуюся щель толщиной в пару дюймов Шейн сунул руку с фонариком, надеясь ухватиться за доски с другой стороны.
В тот короткий миг, когда луч посветил по ту сторону баррикады, мне показалось, что я увидел два бледных глаза, блеснувших в темноте примерно футах в ста от нас.
Учтите, мне было всего десять, так что я взвизгнул, не успев даже подскочить. Мой крик, видимо, был таким громким, что даже Шейн вздрогнул, хоть и почти ничего не слышал. Слёзы хлынули из моих глаз, я начал было лепетать невнятно, показывая в проём и повторяя «Ярроу», пока он не понял, что я кричу о ком-то в темноте. Когда он понял, что я хочу, он снова посветил внутрь.
Он обернулся ко мне и тяжело вздохнул, закатив глаза, а потом снова тянул доски.
— Там никого нет, Калеб. Я посмотрел.
Я подошёл к отверстию, дрожа от страха. Того взгляда, что я вроде бы видел, уже не было. Но тут я услышал какой-то звук где-то впереди — будто что-то скользнуло по камню, мелко звякнув осколками.
— Шейн, умоляю, я клянусь, там кто-то был, он смотрел прямо на меня. Поверь же мне.
Он мрачно посмотрел на меня и снова принялся за доски:
— Я же говорил, «Ярроу» выдумали. В шахте никого нет, и точка. Нужно идти дальше.
Он был моим старшим братом. В таком возрасте я не знал, что слепое доверие может привести к беде. Может, всё сложилось бы иначе, если бы мы тогда повернули назад и дождались спасателей. Но мы пролезли сквозь дыру и продолжили путь.
Шорох впереди не прекращался. Шейн, разумеется, его не слышал, а я убеждал себя, что это эхо наших же шагов. Но в глубине души я понимал, что видел и слышал кое-что иное.
Изначально мы шли вдоль рельсов, что шли от входа. По пути было несколько боковых ответвлений, но благодаря путям мы не могли заблудиться — собирались, если что, повернуть назад. Но шахта уходила всё глубже, и иногда возникали ответвления, где рельсы разветвлялись. Минут через двадцать после того, как мы прошли сквозь деревянную преграду, туннели стали напоминать сыр с дырами: повсюду открывались новые проходы, а рельсы вели в разные стороны.
Наконец мы вышли к развилке, где сходилось несколько путей, а в центре виднелась круглая площадка — поворотный стол для вагонеток. К тому моменту мы, вероятно, уже целый час плутали под землёй, и Шейн остановился, пытаясь разобраться, куда дальше. Меня же в это время сильно прижало в туалет, и я жестом объяснил ему, что мне надо отойти.
— Хорошо, — сказал он. — Иди в какой-нибудь из боковых ходов, только недалеко, и возвращайся сюда.
Я замялся, показывая на фонарик — один я идти боялся. Вздохнув, он протянул мне фонарь. Я пошёл в небольшой проход слева, освещая дорогу перед собой.
Я прошёл всего футов десять. Фонарь я держал в зубах, чтобы освободить руки. Закончив нужду, я застегнул молнию на брюках и вдруг услышал позади себя новый звук оттуда, где остался Шейн: тот самый скрежет ногтей по камню, а потом голос брата.
— Эй! Ты что… не надо так подкрадываться… а-а!
Он оборвался собственным криком, вслед за которым раздался лихорадочный шаркающий звук и хрип чего-то, тащившего его по полу.
Я мигом подхватил фонарь, помчался назад. Шейн орал как резаный, а я метался по кругу, не понимая, куда смотреть, пока узкий луч не выхватил его в правом проходе. Он пытался упереться ладонями в залитый тёмной жидкостью пол, чтобы не дать себя утянуть дальше в темноту.
Я свернул в тот же ход, и мне удалось разглядеть его нападавшего:
Передо мной, скрючившись над Шейном, извивалась костлявая фигура человека, удерживая братову лодыжку так, что, казалось, она может вот-вот сломаться. Существо пятилось обратно к туннелю и тащило Шейна за собой, скребя о камень длинными, жутко изогнутыми ногтями. Кожа этого существа была болезненно-бледной, почти прозрачной, сквозь неё было видно тёмные вены. На голове торчало всего несколько жалких волосков, а изо рта капала густая чёрная слизь. Глаза, молочно-белые и пустые, словно были слепыми.
Не дав ему затащить брата дальше, я выхватил из кармана стеклянный осколок и бросился на это отвратительное создание. Фонарь выпал у меня из рук, батарейки глухо ударились о пол, и тут же нас поглотила кромешная темнота.
До меня дошло, что я ни разу не дрался даже в школе, не то что всерьёз колол кого-то. Но когда почувствовал холодные липкие пальцы на своём запястье, инстинкт перевесил. Мне не составляло труда понять, кто из нас — Шейн, а кто напавший. Тот был мерзко скользким на ощупь, а от него несло гнилью.
Размахиваясь наугад, я ощутил, как осколок с влажным хлюпом врезается во что-то. Чудовище заворочалось и выдохнуло, выпуская мою руку. Осколок тут же выскользнул из моей ладони, порезав мне ладонь. Я попытался ударить кулаком, но тварь уже резво уползала в глубину туннеля.
Я замер всего на пару секунд, дожидаясь, пока скрежет его ногтей затихнет вдалеке. Потом начал шарить руками в темноте, ища фонарь с выпавшими батарейками. Где-то рядом тихо стонал Шейн, стараясь не шуметь. Я нащупал батарейки, вставил их обратно в фонарь и зажёг его. Свет выхватил моего брата: он тяжело дышал, весь в ссадинах и рваных царапинах, а мизинец на руке торчал под неправильным углом. Одежду ему выпачкала тёмная жидкость, которую текло существо. Он содрогался от рыданий и лихорадочно оглядывался по сторонам.
Когда наши взгляды встретились, он тоже начал плакать.
— Кто… что это было? Что, чёрт возьми, это было?
Он и сам знал, кого я имею в виду, но я беззвучно произнёс для него по губам:
Он просидел ещё пару секунд, потом, с трудом поднявшись и прихрамывая, схватил меня за руку.
— Мы должны выбираться. Прости, что не верил тебе, Калеб, — он говорил взахлёб. — Ты был прав. Надо скорее возвращаться к тому месту, откуда мы пришли — там уже должны разбирать завал.
Голос дрожал, он едва скрывал панику. Мы кое-как добрались до развилки с поворотным кругом, но сразу поняли, что заблудились.
— Подожди, стоп… где тот туннель, откуда мы пришли?
И правда, мы так и не разобрали, куда идти.
— Шейн? — потянул я его за рукав. — Скажи, куда утаскивали тебя?
— Я не знаю… наверное, туда, где остальные нас бы сожрали… Надо уходить подальше от этого хода. Может быть, это?.. Пойдём.
Он выбрал один из тоннелей справа, и мы двинулись дальше во мрак, надеясь вернуться в исходную точку.
Минут через десять я понял, что нет. Тот путь не был нам знаком. Чем дальше мы шли, тем затхлее становился воздух и тем плотнее капли конденсата на стенах.
Я снова потянул брата за рукав. Он обернулся, и я увидел его лицо: измазанное кровью и грязью, в глазах дикий ужас и краснота. Я проговорил:
«Мне кажется, мы идём не туда».
Шейн тяжело вздохнул и почесал щёку, размазывая по ней чёрную слизь:
— Да это… это точно та дорога!… Должна быть она.
При этом он поднял фонарик, чтобы видеть мои губы, но тут же отвёл взгляд и уставился куда-то мне за спину. Его глаза и без того были на взводе, а тут он совсем остолбенел.
Я обернулся, опасаясь увидеть ещё одного бледного монстра. Но в проходе позади нас висела маленькая металлическая полка на деревянной опоре, видимо, использовавшаяся когда-то для лампы. И на ней лежала кожаная Библия, покрытая слоем пыли.
Шейн приблизился к ней и осторожно приоткрыл корку, хрустнувшую от древности. Из обложки выпал пожелтевший конверт. Пока он разглядывал страницы, я поднял конверт с пола. Он едва не рассыпался у меня в руках, такой был ветхий, но само письмо внутри сохранилось лучше. Неровным почерком там было написано:
Я пытался заступиться за вас. Но они всё равно решили запечатать вход этой ночью, и у меня нет сил и людей, чтобы помешать. Прошу, не вините их. Они просто боятся. Боятся того, чего не понимают.
Я принёс вашу Библию, как вы просили, но не нашёл ни вас, ни вашу семью. Видимо, вы ушли глубже вглубь, всё ещё ищете своего мальчика.
Молюсь, чтобы Господь вывел вас на свет, и снял это проклятие с вашей семьи. Я буду держать огонь в лампе, пока смогу.
Я несколько раз перечитал это, пытаясь осознать. Сильнее всего меня поразило обращение «Преподобному Ярроу»: ведь в истории говорилось, что Ярроу убили местного священника. А здесь он сам был преподобным.
Шейн прочёл письмо, и на его лице промелькнули замешательство, а потом болезненное понимание, словно он уже догадался о том, что для меня было неясно. Он аккуратно положил записку обратно в Библию и тяжело вздохнул.
— Калеб, раз кто-то это сюда принёс, значит, есть ещё один выход, и он где-то впереди.
Я уже слышал такое. Но он отвернулся и пошёл дальше по туннелю. Когда он кашлянул в рукав, на ткани остались потёки чёрной слизи вперемешку с кровью.
Мы шли молча довольно долго, уходя всё глубже под землю. Мне казалось, Шейн тоже понимал, что мы двигаемся в неверном направлении. Тоннель постепенно сужался, сначала нам пришлось идти цепочкой, затем нагнуться, а потом и ползти. Я умолял Шейна вернуться к разветвлению, но он молчал — то ли не слышал, то ли не хотел слушать.
Наконец коридор опять немного расширился, позволяя нам встать на ноги бок о бок. Мы снова двинулись дальше, и вдруг Шейн замер, пропуская меня вперёд, а затем, когда я чуть его опередил, крепко ухватил за лодыжку и показал жестом туда, куда был направлен его фонарик.
Примерно в десяти футах ход расходился в более просторное помещение. Стоило лучу осветить его, как я заметил там человекоподобные фигуры. Штук шесть, все такие же костлявые, бледные, лысые. Сидели тесной группой, почти без движения, лишь изредка кто-то покашлявал хрипло, кто-то шевелил ногтями о камень.
Я обернулся к брату. Не в состоянии вымолвить ни слова, я всем видом показывал, чтобы он погасил фонарь.
Он мотнул головой и наклонился к моему уху:
— Кажется, они слепые. Не видят света.
Я взглянул на их молочно-белые, будто затянутые плёнкой глаза и понял, что так и есть. Вокруг было слишком тесно, чтобы мы могли повернуться и уползти. Они не напали на нас сразу — возможно, не чувствовали наше присутствие. Шейн глянул на меня, и мы оба поняли, что если двигаться медленно и тихо, то, может, удастся проскользнуть мимо в зал и развернуться к выходу.
Потребовалось минут пять на то, чтобы бесшумно добраться до центра пещеры. Шейн выбрался первым, аккуратно вытащил меня за руку. Теперь мы стояли и переводили дух, стараясь не скрипнуть ботинком.
Я огляделся: часть стен была естественной, из которой свисали сталактиты, а часть укреплена деревянными балками. Казалось, из этой комнаты вели сразу несколько ходов, и из некоторых уже тянулись точно такие же тени… Бледные, лысые, дрожащие от надрывного кашля. Посреди пещеры сидели эти восемь, упираясь костлявыми коленями в камень и прижимаясь друг к другу. Зловонный смрад разложения бил в нос, перебивая любые прочие запахи. В лохмотьях или вовсе без одежды, они с трудом дышали, со свистом втягивая воздух.
Мы почти собрались незаметно повернуть обратно, как вдруг один из них издал низкий, протяжный стон. Другой, моргая покрытыми чёрным гноем глазами, вторил ему, и вскоре все они начали «петь» — точнее, завывать в унисон. Трупный хор набирал голос, звук распространялся по ходам, усиливаясь эхом. И вдруг они перешли на слова:
«На холме средь долин — старый крест роковой…»
Я переводил взгляд на Шейна, и у него тоже вытянулось лицо.
«Стал он символом горя и мук…»
Рука брата дрожала, луч фонаря заметался по стенам.
«И люблю я тот крест, на котором Христос…»
Из боковых проходов начали появляться другие, такие же бледные и искалеченные. Их глаза плакали чёрной слизью, а голоса звучали в всё том же молитвенном гимне.
«Дал себя распять за грешный наш круг.»
Один, скрючившийся и с вывернутой челюстью, нёс перекладину, сколоченную в форме креста — возможно, часть крепления шахты.
Я снова посмотрел на Шейна, и мы оба со слезами в глазах.
«Я люблю этот старый крест…»
Теперь их было не меньше пятнадцати, и все поднимали руки к центру, касаясь друг друга, плача густыми чёрными слезами.
«До тех пор, пока не сброшу свой груз…»
Шейн схватил меня за руку, и мы обошли их кругом, стараясь не задеть никого плечом. Он потянул меня к проходу, крупнейшему из ответвлений. Наверное, он надеялся, что за ним выход. Их песнь продолжала заливать уши горькой, надрывной мелодией.
«Буду я к старому кресту прижиматься…»
Они оплакивали, молили о чём-то и пели так отчаянно, что я чуть не лишился сил. Но мы всё же сумели пройти мимо.
«Пока он не превратится в корону небес…»
Шейн втащил меня в широкий коридор, и только там я почувствовал, как лихорадочно бьётся сердце. Коридор заканчивался мощной каменной преградой, в которой была узкая расщелина — чтобы пролезть, пришлось бы встать боком.
Шейн шагнул туда, посветив фонариком. Тут его нога упёрлась во что-то на полу. Мы взглянули вниз и испуганно ахнули.
На полу, сплошь изогнувшись и съёжившись, лежал почти мумифицированный труп в ветхом облачении пастора. Его руки были тощими, как спички, и обхватывали голову. Пустые глазницы смотрели в пол.
Шейн хотел было сдвинуть тело и пролезть, но вдруг древний преподобный Ярроу приподнялся и вцепился в его запястье. Старик мучительно поднял голову; голова дрожала, а во впалых глазах стояли чёрные, но всё же живые слёзы. В отличие от собратьев, он не выглядел слепым. Он словно умолял нас своими бездонными глазами, из которых от вековой боли не осталось ничего, кроме морщин.
Его почерневшие губы приоткрылись, и из пересохшего горла вырвался хриплый шёпот:
Шейн оттолкнул его, и тот упал на локоть, издав треск костей. Пролезая в расщелину, брат обернулся ко мне, протянул руку и втянул меня следом. Я почувствовал под ладонями скользкую влагу на камне.
Комната за расщелиной была небольшой, футов десять в ширину, но казалась созданной из живой плоти. Стены были покрыты чёрной смолистой слизью, что медленно стекала в мелкую лужу под ногами. Жидкость была гуще воды, неприятно липла к ботинкам, и сквозь рябь на её поверхности мне мерещилось, будто камень шевелится, пульсирует, как спящее существо. Густые чёрные вены тянулись по стенам и полу, будто корни.
И тогда я увидел мальчика.
Он был вросшим в стену, словно окаменелость. Его тело наполовину слилось с породой, худенький скелет с детской непропорционально большой головой, а вокруг него — плёнка чёрной ткани или плоти, облегающая его, как кокон. Эта плёнка подрагивала в такт «дыханию» стен, если именно там был источник дыхания.
Я застыл, ждал, пока сознание хотя бы немного догонит увиденное. Потом заметил, как его палец дернулся под этой чёрной мембраной — лёгкое и бесцельное движение, но от него у меня внутри всё оборвалось. Этот ребёнок был ещё жив.
Шейн уже упал перед ним на колени, фонарь выпал из его руки в чёрную жижу. Плечи брата сотрясались, руки дрожали, и он не смотрел в мою сторону.
Я сделал шаг, стараясь унять содрогание в голосе:
— Шейн, — тихо звал я, задыхаясь от плача, — Шейн, умоляю, я хочу домой, пойдём отсюда?
Он повернул голову. Лицо было измазано чёрной слизью вперемешку со слезами. Когда он кашлянул, изо рта вылетела тёмная вязкая нитка. Его глаза стекленели, будто он уже наполовину не здесь.
Я подхватил фонарь из лужи, кое-как протиснулся обратно через щель, а рев. Я заметил, как преподобный Ярроу, скрючившись на полу, покачал головой и бессильно протянул ко мне руку — мол, «беги, пока можешь».
Пробежав через помещение, где всё ещё пели эти существа, я понял, что они замолкли и просто смотрят в пустоту. Но на меня никто не кинулся.
Стоило мне вернуться к поворотному столу, я с радостью увидел мерцание фонарей спасателей и полицейских: они разбирали завал у входа. Оставалось только несколько шагов, и я был в безопасности. Если бы мы с Шейном подождали ещё пару часов у обвала, он был бы со мной.
Спасатели ходили внутрь ещё пару дней. Говорят, не зашли дальше, чем на милю, максимум до поворотного круга. Никаких признаков жизни так и не нашли. А я-то знаю, что там были не просто признаки. Но, видимо, как и в детстве, взрослые решили закрыть на это глаза.
Городской совет Айви подождал целый месяц, надеясь, что Шейн вернётся, а потом, по настоянию отца, снова запечатал вход окончательно.
Я скучаю по брату. Уже много лет. Мне до сих пор больно, что я не спас его, когда у него в венах уже течёт та самая гадость, которой болели Ярроу с начала прошлого столетия, когда-то ушедшие глубоко в шахты на поиски своего пропавшего сына.
Со мной теперь тоже неладно. Шрам на моей ладони — тот, что я получил, когда у меня выбили осколок стекла, — за последние недели почернел. Кажется, несмотря на все усилия, я заразился тем же, чем болеют Ярроу. В последнее время я неосознанно напеваю тот гимн каждый вечер.
Думаю, теперь уши Шейна уже будут способны услышать, как я пою ему эту песню.
Похоже, мне недолго осталось. Скоро я тоже буду там, со своим братом.
Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit
