CreepyStory

Автор ( Денис Владимирович )


Утро начиналось, как и всегда, с надоедливого сигнала будильника и пустоты. Лера открыла глаза, не сразу понимая, где находится. Свет падал сквозь жалюзи полосами на белую стену, и всё выглядело так же, как вчера, и позавчера, и сто дней назад. Однокомнатная квартира на седьмом этаже, запах кофе с чужих балконов, далёкий гул машин под окнами. Она медленно поднялась с постели, не торопясь. Будильник давно замолчал, но его звон как будто всё ещё висел в воздухе — таким же навязчивым ощущением пустоты, которое не проходило уже несколько лет.
Лере было двадцать семь. Работа — офис, цифры, отчёты. Коллектив, в котором никто не говорит о настоящем. Шеф с холодным взглядом и вежливой усталостью. Зарплата — «на жизнь хватает», но жизнь, по ощущению, шла мимо. Казалось, она существует как будто сквозь стекло: видит, слышит, дышит, но не чувствует.
В метро она часто ловила себя на том, что разглядывает не людей, а отражения в окнах. Иногда эти отражения менялись. Вместо собственной фигуры — чужая: женщина в чёрном платье, с причёской из позапрошлого века. Лицо — как будто её, но не её. Раз — и всё исчезло. Метро, толпа, реклама. Головокружение. Лера об этом никому не рассказывала. Ни друзьям, ни психотерапевту, которого бросила после второго сеанса. Она не верила, что кто-то поймёт.
Её всегда тянуло к старым улицам. По выходным она могла часами гулять по центру, там, где сохранились фасады XIX века. Камень под ногами, окна с облупленной краской, двери с потёртыми латунными ручками. Иногда ей казалось, что она уже была здесь. Не просто «была», как все мы бываем где-то — а именно жила. Знала запахи этих улиц, звуки, голоса. Могла почти с закрытыми глазами вспомнить, какой поворот ведёт к аптеке, где скрипит дверь в булочную, как пахнет в доме с колоннами.
Иногда ей снились сны. В них она шла по улицам, которых не существует. По мостовой, по которой стучат копыта. Вдыхала холодный, пахнущий гарью воздух. В её сне люди одевались иначе — плащи, цилиндры, перчатки. Они разговаривали с ней, называли её по имени, которое исчезало, стоило ей проснуться. Но лица… Лица были слишком знакомыми. Как старые фотографии, которые давно забыл, но почему-то сразу узнал.
Каждое утро после таких снов Лера просыпалась с комком в горле. Ей не было страшно — было больно. Как будто в другом времени осталась та часть её, что знала, зачем она живёт.
На работе Лера ловила себя на автоматизме. Она механически вбивала цифры, ставила галочки, отвечала «да, поняла», когда её просили пересчитать таблицу. Мир терял резкость. В наушниках играла старая музыка — чаще всего романс или медленные фортепианные пьесы. Современники слушали новинки, а она находила утешение в звуках, которые, казалось, помнили другое время.
Она пробовала себя в разном: рисовала, писала, ходила на занятия йогой. Ничего не помогало. Жизнь оставалась как будто выцветшей фотографией — с изображением, но без цвета. Она не умела радоваться малому. И не умела забывать. Хотя не знала, что именно должна забыть.
Подруга однажды пошутила:
— Лера, у тебя депрессия, как у русской дворянки. Только без усадьбы.
Лера улыбнулась, но не ответила. Потому что это было похоже на правду.
Чем больше дней проходило, тем сильнее внутри неё жила тоска — не по кому-то, а по времени. Как будто она опоздала в поезд, который должен был увезти её домой.
Но где этот дом — она не знала.
Вечер опустился на город тяжёлым одеялом серых улиц и жёлтых фонарей. Лера шла по тротуару, казалось, без конца перешагивая лужи и рытвины асфальта. В ушах гудел телефон — пустые уведомления от коллеги, неуклюжие просьбы закончить отчёт раньше срока. Ещё минута, и она бы наконец забыла о работе. Ещё миг — и наступил бы сон, где всё будет иначе.
На остановке загорелось табло. Номер автобуса и маршрут — привычная картинка. Лера подняла взгляд: «№ 42: Финансовый центр – Северный вокзал». Хорошо. Она задремлет в дороге, а дома зашьёт себе удовольствие: горячий душ, старая пластинка с фортепианным романсом и полчаса ничего-не-делания.
Автобус остановился, и Лера шагнула внутрь. Вереница кресел, приглушённый свет, запах пыли и чая — в салоне ещё не успели проветрить после предыдущего рейса. Она выбрала место у окна, лицо туда, где за стеклом мелькают фонари и ботинки прохожих. Водитель молча кивнул ей в зеркало. За стеклом его глаза казались слишком светлыми, почти бесцветными, и круг теней под бровями напоминал синяки.
Двери захлопнулись, двигатель заворчал, и автобус тронулся. Лера вытянула ноги, нащупала в сумке наушники и включила телефон. Но вместо привычного плеера на экране всплыло предупреждение: «Невозможно воспроизвести файл». Она выключила гаджет и убрала в карман. Свет приглушился, разговоры пассажиров остались где-то далеко.
Через пару минут маршрут изменился. Обычно автобус свернул бы направо на Долгоруковскую — но он проехал прямо, к старому тоннелю под железной дорогой. Лера нахмурилась: этот участок давно закрыт для машин. Она поднялась с места, чтобы посмотреть на табло в салоне — там горели незнакомые остановки с названиями «Улица Сапожников», «Площадь Сокола», «Трамвайное кольцо». Ни одной цифры маршрута, никакого указания конечной.
Автобус проехал сквозь туннель, и за стеклом изменился пейзаж. Дома вдоль улиц стали выше, но их краска облупилась, как после сильного дождя. Фонари повисли на высоких кованых опорах — изогнутых, словно клюв. Лера прижалась к стеклу: никого не было вокруг, ни машин, ни людей, только мерцающие окна и древний брусчатый тротуар, словно мостовая XIX века.
Пассажиры молчали. Лера обернулась — мужчина с широким чёрным пальто, женщина в шляпке с вуалью, подросток с книгой в руках — все смотрели вперёд, не заметив, что мир вокруг изменился. Она прикоснулась к поручню: металл казался холоднее обычного, и по нему словно пробежал холодный мураш.
Автобус остановился. За стеклом горело табло:
13-Я ОСТАНОВКА
Оно мигало, будто задыхаясь, и в свете его странным образом вибрировали отражения в лобовом стекле. Лера вдруг ощутила тяжесть в груди — так, будто кто-то схватил её за сердце.
Водитель повернул голову к ней, не отрывая глаз от зеркала. Его голос прозвучал ровно и безразлично:
— Ты уже была здесь.
Лера сжала ремень сумки. Её сердце застучало ещё быстрее, и в голове проплясал один вопрос: «Где я?» Но он уместился лишь в виде тусклого эха, потому что пассажиры молчали, будто ничего не произошло. Она взглянула на водителя, на всплывшее табло и попыталась заговорить, но слова застряли в горле.
— Извините… — наконец выдохнула она, — куда мы едем?
Водитель вновь тихо кивнул и вернулся к дороге, а автобус медленно открыл двери. Лера поднялась, чувствуя, как под ногами дрожит пол, словно дыхание подземного монстра. Она сделала шаг наружу и услышала тихий скрежет порогов и стука копыт.
За её спиной шло закрытие дверей. Она не хотела оборачиваться, но не смогла устоять — и увидела в зеркале, как автобус, ёжась, исчезает в дымке ночного тумана.
Перед ней — улица, залитая ламповым светом фонарей. Ветер доносил запах сырого камня и старых дров. Где-то вдали скрипнула дверь, и ей показалось, что кто-то позвал по имени. Но голос был слишком далёк.
Она сделала несколько шагов вперёд, оставляя за собой крошечные отпечатки на каменной мостовой. Странное тревожное чувство подсказывало: это только начало пути. И она шла — туда, где нет дорог домой, но есть память, заключённая в каждом камне и каждом взгляде.
Гул автобуса стих, и мир замер в тревожной тишине. Лера стояла на каменной мостовой, вокруг медленно колыхался туман, густой и влажный, как пар в ванной после долгого душа. Свет фонарей был тусклым, жёлтым, как от керосиновых ламп. Он отбрасывал длинные тени, делая улицу похожей на театральную декорацию — слишком правильную, слишком знакомую.
Она сделала шаг вперёд. Каблуки её ботинок — простых, современных — глухо стучали по булыжникам, не вписываясь в звуки этого мира. Вокруг — дома с высокими потолками, узкими окнами и резными балконами. Стены из старого кирпича, выгоревшие таблички с названиями улиц. Имена — старинные: «Александровская», «Губернская библиотека», «Аптекарский переулок».
Но больше всего Леру поразило не это.
Она знала эти улицы. Не по путеводителям, не по книгам. Она знала, что, если сейчас свернёт направо, попадёт на тихую набережную с чугунной решёткой и фонарями, где пахнет рекой и рыбой. Если пойдёт дальше — увидит старую аптеку, за которой булочная с корицей и молоком. Она помнила, как скрипит дверь в хлебной лавке, как звенит колокольчик на входе. Пальцы сами нащупали бы дорогу, даже если бы ослепла.
Лера медленно пошла вперёд. На перекрёстке к ней подошёл мужчина лет пятидесяти, в длинном пальто и с тростью. Он вежливо приподнял шляпу:
— Добрый вечер, Елена Николаевна. Позволите проводить вас?
Лера замерла. Слова будто прошли сквозь неё.
— Простите… как вы меня назвали?
Мужчина посмотрел на неё с удивлением, но не с недоверием.
— Елена Николаевна… вы сегодня как будто не в себе. Всё хорошо?
Она не ответила. Просто кивнула. Лицо его показалось ей знакомым — он был как из сна, как из старой фотографии. Его голос был таким же, каким она его слышала… тогда. Когда — она не знала. Но знала, что уже слышала.
Они шли вместе — мимо вывесок «Портной Захаров», «Мануфактура Салтыкова», «Фотографъ Груберъ». В витринах — длинные платья на манекенах, часы на цепочках, книги в кожаных переплётах. Все прохожие одеты странно: женщины — в шляпках и перчатках, мужчины — в костюмах, и никто не держит телефон. Дети играют с обручами, не со смартфонами.
Когда Лера остановилась, чтобы перевести дыхание, к ней подошла девушка — молодая, лет двадцати.
— Елена Николаевна, мы сегодня ждём вас в музыкальной гостиной. Неужели вы забыли?
Губы Леры дрогнули.
— Простите, вы… кто?
— Варвара Андреевна, — та засмеялась, — боже, да вы точно устали. Отдохните, милочка, не взваливайте на себя столько.
Она отошла, оставив Леру одну. Снова — имя. Снова — узнавание. Они все знают её, и никто не задаёт лишних вопросов. Никто не удивляется, что она растеряна, молчит, что на ней одежда не из их времени. Наоборот — будто всё на своих местах, и всё так и должно быть.
Лера остановилась у витрины — внутри стояло зеркало, старое, с потемневшей рамой. Она взглянула в него — и на мгновение замерла.
В отражении была она, но немного иначе. Волосы — чуть длиннее, тёмнее. Платье — высокое, с воротником. В ушах — серёжки, которые у неё никогда не было. Но лицо… лицо было её. Чуть мягче, чуть взрослее. Как будто на миг она увидела ту, кем была здесь.
И в этот момент что-то внутри щёлкнуло. Ей не было страшно. Не было паники. Было ощущение… возвращения.
Она прошла дальше. К дому с колоннами, с коваными перилами. Не зная, зачем, но зная, что он ей родной. Она поднялась по ступеням. И прежде чем постучать, дверь распахнулась сама.
На пороге стояла женщина — седая, в старом чепце.
— Господи, дитя моё, вы вернулись…
И Лера впервые не стала спрашивать: кто она. Потому что почувствовала — знала её. Словно родную няню, которую потеряла в детстве.
— Вы же к обеду обещали, — сказала та, — а у нас суп остывает, и господин доктор уже вернулся из приёмной.
Лера прошептала:
— Доктор?..
И шагнула внутрь.
Дом встретил её тишиной и запахом воска. Скрип половиц, щелчок закрывающейся за спиной двери, мягкий свет ламп под абажурами. Стены в сдержанно-бежевых тонах, картины в тёмных рамах — пейзажи и портреты. Всё было будто из сна, и при этом — так до боли знакомо, что у Леры сжалось горло.
Женщина в чепце — нянюшка? экономка? — взяла её пальто, не задавая вопросов.
— Ваш кабинет открыт. Хотите туда, Елена Николаевна?
— Да… — прошептала Лера. — Да, пожалуйста.
Она не знала, зачем согласилась. Просто знала, где находится этот кабинет. Её ноги вели её туда, как будто по следам прошлой жизни. Дверь с матовым стеклом. Круглая ручка. За ней — просторная комната с письменным столом, пианино и книжными шкафами. На столе — чернильница, перо, тонкая записная книжка. Всё стояло именно там, где должно быть. Не иначе.
Лера медленно опустилась в кресло. На секунду прикрыла глаза — и увидела.
Вспышка. Комната — та же. Только в окне светло, слышен лай собак и колокольный звон. Она сидит за тем же столом, но в другом теле — в платье с высокой талией, волосы уложены в тугую причёску. Пальцы чертят что-то в записной книжке. За дверью слышны шаги.
— Леночка, — раздаётся голос мужчины, — мне нужна твоя помощь.
И снова темнота. Она открыла глаза. Сердце стучало как после пробуждения от тревожного сна. Всё затихло. Только дыхание. Только стук внутри груди.
Она поднялась. Подошла к пианино. Провела пальцами по клавишам — и вдруг сыграла короткий отрывок старинного романса. Пальцы помнили. Мозг — нет.
— Я… не умею играть, — прошептала она в пустоту. — Не умею.
Но пианино отозвалось, и в его звуках был голос её прошлого.
В дверь кто-то постучал. Она не испугалась. Мужчина в белом халате, в очках, с добрым лицом. Волосы чуть вьются, на висках — седина. Он улыбнулся:
— Ты выглядишь уставшей, Лена. У тебя был трудный день?
Лера онемела. Он был ей знаком. Каждая черта лица. Этот голос. Это тепло — родное, до дрожи. Но она не знала, откуда.
Он подошёл, осторожно коснулся её плеча.
— Что с тобой?
— Кто вы? — едва выдохнула она.
Он замер.
— Глупости… — сказал почти шёпотом. — Ты в порядке? Это снова…
Он не договорил. Просто присел рядом. Взял её за руку.
— Я рядом. Не бойся.
И тогда случилось второе — более яркое — воспоминание.
Она — в этом же доме. Горит. Везде дым, треск пламени. Она кричит: «Где он?! Где он?!» Кто-то тащит её, вырывает. В руках у неё маленькая курточка, а сама она — босиком, в сорочке. Плачет. Орёт.
Пожар. Визг. Треск. Сухой кашель. Мужской голос:
— Ты должна выйти! Ты спасёшь его в другой раз, Лена!
И она бежит, спотыкаясь, срываясь с лестницы. Но в спине — ощущение: что-то не завершено.
Глубокий вдох — и возвращение в комнату.
Лера тяжело поднялась, выскользнула из-под руки врача.
— Это было… — она пыталась собрать себя, — пожар. Я… я кого-то не спасла.
Он замер. Смотрел на неё долго, не отрываясь.
— Ты вспомнила?
— Нет… не всё. Но я видела мальчика. И я его не спасла. Я убежала. Я испугалась.
И в этот момент, впервые за всё время, у неё забилось сердце по-настоящему.
Она вспомнила глаза. Детские. Испуганные. Глаза, которые смотрели на неё сквозь дым.
И она знала. Слишком хорошо. Даже в этой жизни.
Она отпрянула, схватилась за край стола.
— Это… он. Это был он.
Мужчина молчал. Она выдохнула.
— Это был мой… отец.
Врач поднялся. Осторожно. Почти с поклоном.
— Иногда мы возвращаемся туда, где не успели что-то завершить.
— Что это значит?
— Значит, ты здесь не случайно, Елена. И не впервые.
Лера закрыла лицо руками. Всё вихрем в голове. Пожар. Мальчик. Врач. И он… её отец. Только тогда он был маленьким мальчиком, которого она не спасла.
Значит, теперь она вернулась, чтобы понять почему. И, возможно, сделать иначе.
Лера сидела у окна в старинной комнате и смотрела, как на улицу ложится туман. Мир вокруг был тихим, будто вырезанным из другой эпохи. Всё здесь было красиво, логично, укрыто мягкой пеленой прошлого. И всё же внутри неё росло странное беспокойство.
Это не её время. Не её жизнь. Но и не совсем чужая.
С каждым часом воспоминания становились ярче. Имя "Елена Николаевна" уже не вызывало удивления. К ней подходили люди — соседи, слуги, дети с улицы — и говорили с такой теплотой, с таким доверием, будто знали её всю жизнь. И внутри Леры теплилось это чувство — что да, они правы. Она была здесь. Жила. Любила. Боялась. Сделала ошибку, которую до сих пор носит в сердце.
Она подошла к зеркалу. Увидела в отражении женщину — не только из другой эпохи, но и с другим взглядом. Глубже. Тише. Мудрее. Лера коснулась стекла пальцами.
— Кто я теперь?
Словно в ответ за окном раздался детский смех. Она обернулась, выглянула. На мостовой стояли двое детей. Один из них — мальчик в длинном пальто, с открытым лицом и ясными глазами. Он посмотрел на неё. Их взгляды встретились.
И Лера замерла.
Эти глаза. Те самые.
Он.
Она вышла из дома, не чувствуя ног. Подошла, опустилась на корточки перед мальчиком.
— Как тебя зовут?
— Алексей, — ответил он. — А вы кто?
У неё пересохло в горле.
— А сколько тебе лет, Лёша?
— Семь, — гордо сказал он.
Лера сжала губы. Это он. Тот самый ребёнок из воспоминаний. Мальчик, которого она не спасла. Мальчик, который в её нынешней жизни стал отцом. Тем, кого она ненавидела. Тем, кого боялась. Тем, с кем не разговаривала уже десять лет.
Он посмотрел на неё с доверием. Так, как дети смотрят на тех, кто важен, хоть сами ещё не понимают почему.
И тогда всё стало яснее, чем когда-либо.
Она не просто вернулась в прошлое. Она не просто живёт чужую жизнь.
Она стоит на перекрёстке, где завязался кармический узел. Где страх породил трагедию, а трагедия — разрыв на поколения вперёд.
Лера поняла: чтобы освободиться — ей нужно не убежать отсюда, а дойти до конца. Прожить то, что не смогла. Выбрать не страх, а любовь. И тогда, может быть, что-то изменится не только здесь, но и там — в настоящем.
Она обернулась на дом, в котором только что чувствовала себя в безопасности. И впервые поняла: это не уют. Это — ловушка.
Её сердце ещё принадлежит той, другой Лере. Но здесь, в теле Елены, она должна сделать выбор. Не повторить. Не спастись. А спасти.
Она посмотрела на мальчика, и впервые в жизни — внутренне простила. Себя. Его. Всех.
Он не знал, кем она была для него. Но она знала. И этого было достаточно.
Лера сидела на краю кровати в комнате, где когда-то спала Елена Николаевна, — теперь уже не было сомнений, что это одна и та же женщина. Только в разное время, с разными именами, но с одной болью, пронесённой сквозь жизни.
В голове — звенящая ясность.
Мальчик — её отец.
Пожар — её страх.
Тот выбор, когда она отказалась вернуться в дом, в огонь, потому что испугалась, стал точкой, в которой сломалось что-то важное.
Она не спасла. Не дожала. Не смогла.
И эта невыраженная вина стала фундаментом их будущей жизни. Где она — дочь, выросшая без отца. Где он — отец, не умевший любить. Где между ними — стена.
Она вспомнила всё.
Дым. Крик. Мальчик, которого звали Лёша, запертый на верхнем этаже.
И как она вышла. Позволила себя увести. Позволила спастись — но не его.
— Я испугалась, — прошептала Лера. — Господи, я просто испугалась.
Страх тогда был живой, физический. Она слышала, как трещат балки, видела, как пламя облизывает обои. Кто-то тащил её за руку, кричал: «Поздно! Уходим!»
И она ушла.
Но в каждом сне, в каждой боли её нынешней жизни жил тот момент.
Она пряталась от него — за упрёками отцу, за холодом, за молчанием. А он, мальчик, ставший взрослым, чувствовал это как необъяснимую обиду, которая гнила между ними, как заноза из другого времени.
— Он ненавидел меня, потому что знал, — прошептала Лера. — Он чувствовал, что я его когда-то бросила.
Теперь всё становилось на свои места.
Почему она тянулась к старинным домам. Почему ей снились чужие улицы. Почему при взгляде на старую фотографию незнакомой женщины у неё наворачивались слёзы — это была она. И почему голос отца всегда звучал, как эхо упрёка, который он не мог объяснить.
Она сидела, обняв себя за плечи, и в этот момент не было боли. Была только ясность.
Она не жертва. И он — не тиран.
Они оба — последствия одного выбора, сделанного в страхе.
Но что, если есть шанс выбрать иначе? Сейчас. Здесь. Если это место — не просто сон или ловушка подсознания, а петля, в которой ей дали второй шанс? Развязать. Изменить. Исцелить.
В зеркале, висевшем над комодом, отразилось лицо — не юной Леры и не чопорной Елены, а той, кто встала между.
Женщина, которая больше не хочет бежать.
Она встала. Подошла к окну. Там застывший город, мрак и ожидание. Внизу стоял мальчик. Он снова поднял голову, посмотрел прямо на неё.
И тогда она поняла: пожар ещё впереди.
Ей снова дадут этот выбор.
И на этот раз она не будет убегать.
Лера стояла на краю улицы, когда вдруг в воздухе повисла странная тишина — будто город затаил дыхание. Туман вокруг начал сгущаться, превращая улицы в зыбкий лабиринт света и теней. Звуки исчезли. Только сердце билось громко, словно барабан в груди.
Вдалеке раздался запах дыма — тот самый, который она знала с детства, тот самый, который жёг её душу.
Она побежала.
Дома вокруг начали мерцать, растворяясь в пламени, словно воспоминания горели на глазах. Но в её руках — не страх. Не холод ужаса. Там была решимость.
Мальчик Лёша стоял у окна верхнего этажа. Его лицо — бледное, испуганное, замершее в панике.
Лера поднялась по лестнице. Дым щекотал горло, глаза слезились. В каждом шаге — вся её жизнь, вся та боль, что она пыталась забыть.
Она увидела его — мальчика, который был её отцом, ребёнка, которого она когда-то не спасла.
— Лёша! — крикнула она, чувствуя, как голос дрожит от волнения и надежды. — Я здесь. Я забираю тебя!
Он повернулся. Его глаза встретились с её, и в них мелькнула искра доверия.
Лера взяла ребёнка за руку и потащила вниз. Пламя вокруг сжималось, угрожало поглотить всё. Но она не отпускала его ни на секунду.
Взрыв жара. Крики. Скрежет дерева. Но Лера не оглядывалась. Только вперед, к спасению.
Она выбежала на улицу. Мальчик дрожал, но был жив. Они оба дышали глубоко, глаза искрились слезами облегчения.
И в этот миг город начал таять. Стены и крыши, мостовые и фонари — всё растворялось, словно туман утром.
Лера почувствовала, как мир перезагружается. Внутри неё что-то щёлкнуло, сломался старый круг, затянувший сердца.
Она смотрела, как город исчезает, и тихо улыбалась. Не страхом — принятием.
Лера открыла глаза. Автобус ехал по привычному маршруту. Водитель посмотрел на неё через зеркало — обычный человек, обычный маршрут.
Она встала на своей остановке. Ночь была тёмной, но в душе — свет.
Телефон в руке неожиданно зазвонил. На экране — номер отца. Они не разговаривали целых десять лет. Сердце застучало сильнее, но теперь не от страха, а от надежды.
Лера взяла трубку.
— Алло? — тихо сказала она.
С другой стороны раздался неловкий, но тёплый голос:
— Лера? Это… я. Я давно хотел позвонить, но не знал как. Ты… ты жива?
Она улыбнулась, и слёзы радости заблестели в глазах.
— Да, папа. Я жива. И я хочу начать всё сначала.
— Я тоже, — ответил он. — Мне очень жаль за всё.
— Всё впереди, — прошептала Лера. — Давай попробуем быть вместе.
В тот момент тишина ночи наполнилась теплом — теплом долгожданного прощения и любви.
Лера посмотрела на звёзды. Круг замкнулся. И началась новая жизнь.

Друзья все мои Авторские истории есть на ютуб канале 13 ТАЙНА..
https://youtu.be/W_-izDpY3Zk?si=nGEBukt8rJxJlFH8

Буквально через несколько дней я уже был готов к проникновению со взломом в квартиру Вирсавии. И даже дело не в том, что мне следовало собраться с мыслями или с силами, или быть может, вы подумали, что мне требовалось преодолеть страх. Нет. После всех событий, что произошли со мной в жизни после приезда в Ахтубинск, мне уже было плевать на большинство вещей в этой жизни. Следовало подготовиться.

Несколько дней я наблюдал за тем, во сколько Вирсавия уходит из дома и возвращается обратно вечерами. Именно вечером по той причине, что можно было смело, и без лишних глаз пробраться к ней в квартиру. Ведь это что-то вроде двора-колодца с огромным количеством соседей и мимо снующих людей.

Благо Вирсавия оказалось пунктуальной, и уходила из дома в одно и тоже время. Около пяти вечера она покидала свою квартиру, а возвращалась аж ближе к полуночи. Единственным исключением оказался первый день - понедельник. В тот день у неё в гостях была прямо толпа сектантов. Они не развлекались так, как они делали это в загородном доме, а всего лишь пили чай и говорили о Боге. Именно о христианском Боге. В другие несколько дней всё было без изменений, и она уходила и приходила практически в одно и то же время.

Таким образом, я знал, что у меня будет около трех часов, чтобы в ночи исследовать её квартиру. Плюс конечно туман был помощником, в этом плане и в его густоте можно было легко скрыться от оставшихся лишних глаз.

Оставалось ещё несколько моментов: нужно было отключить свет, найти небольшую складную лестницу и договориться с одним из прошлых коллег, чтобы он смог мне помочь, последив за тем, чтобы никто не приближался к двери квартиры, пока я нахожусь внутри. С коллегой я договорился довольно быстро, он же мне помог и с лестницей. А вот, чтобы отключить свет пришлось обратиться к знакомому из энергетической организации. Он мне сразу сказал, где находится щиток и дал пару советов.

Всё было готово. Это был вечер четверга, когда мы с бывшим коллегой, наконец, двинулись к намеченной цели. Для начала я повредил автомат, что отвечал за уличное освещение. Таким образом, у меня было около двух часов, пока приедет бригада, пока они получат разрешения и заменят автомат. Этого было более чем достаточно.

Следом я перебрался цчерез забор двора, коллега же сразу забрал после меня лестницу. Тогда я оказался в тупике двора с небольшими сарайчиками, как раз рядом с коммунальными квартирами и с входом в общий коридор.

Двор был в абсолютной тьме, так при этом сдобренной густым непроницаемым туманом. Со спокойно душой и на цыпочках я пробрался ко второй входной двери квартиры Вирсавии. Мне потребовалось не более минуты, чтобы вскрыть пластиковую входную дверь с простейшим замком. И я оказался внутри.

Фонарик своим лучом начал освещать мне путь. Первое, что я заметил и через что при этом чуть и не свалился валяющиеся везде вещи. Вирсавия определённо прибиралась перед моим приходом в прошлый раз, а сейчас она, конечно же, не ожидала, что у неё будут нежданные гости, пока её не будет дома. Луч фонарика падал уже на знакомые мне вещи, как например христианские плакаты на стенах, прихожую, и огромный шкаф, со множеством вещей на стене. Одна, из которых, была статуэткой. Всё равно я ощущал в ней нечто такое, что будоражило мою душу и мне хотелось изучить её, но я решил отложить на потом.

Более в первой комнате не было ничего интересного, ни внутри различных шкафов, выдвижных и стационарных пластмассовых ящиков, так и снаружи на различных полочках и нескольких столах. И я перешёл ко второй комнате - можно считать, что кухне. На кухне точек моего интереса было гораздо меньше чем в спальне. Поэтому закончив буквально за минут десять, я вернулся обратно, в спальню. Оставалась только лишь статуэтка.

И вот вновь я стоял в том же месте перед той же статуэткой, что в свое время захлестнула моё сознание. Старец так же был обращён ликом к небесам, так же, как и его руки были направлены в небо. Только обстоятельства уже были иными. Случилось множество событий за прошедшее время. Да и я сам был уже другим, ведь каждый день, просыпаясь утром, человек уже не тот, кем он был до отхода ко сну.

Недолго думая, я схватил её, дав статуэтке захлестнуть моё сознание, и пытался понять её секрет. Я пытался понять что же, что же меня так манит в ней. Вращая во все стороны, я пытался найти в ней хоть что-нибудь. Но всё было тщетно. Я не мог найти ничего. Забрать статуэтку я так же не мог, потому что тогда на мой след могла упасть полиция и тогда дело бы слишком сильно осложнилось.

Нет, в ней точно есть какой-то секрет, как сейчас помню, я рассуждал в тот момент. Тогда меня осенило, а быть может, будет что-нибудь под слоем зелёной окиси на бронзе. Быть может, окисление заделало собой отверстия, о которых знает хозяин статуэтки, но о которых никогда не узнает иной человек, пока не почистит бронзу от зелёного налёта.

В наборе медвежатника у меня как раз имелась небольшая щётка с металлическими щетинками на такие случаи. Спустя некоторое время чистки, после снятия очередного слоя окиси я обратил внимание на странно падающую тень на статуэтку. Будто бы свет похищался отверстием за которое мой глаз не успел зацепиться в момент чистки. Немного покрутив, я заметил его. Совсем не большое, буквально в пол миллиметра в диаметре. Так оно ещё и находилось в небольшом углублении и под подолом накидки старца. Оно было точно целенаправленно спрятано.

Меня радовало то, что у меня было чем проверить отверстие. Самый маленький инструмент из моего набора прекрасно подошёл под диаметр, но в конце упёрся. Я понимал, что это ещё не конец, что что-то мешает ему пройти дальше. Вероятно, был нужен специальный фигурный ключ, но я справился и при помощи отмычки. Тогда послышался щелчок откуда-то изнутри статуэтки.

Мне вновь пришлось осмотреть всю статуэтку, чтобы найти, что же щёлкнуло. А точнее найти перемены в статуэтке. И что я заметил ещё, так это то, что внутри послышалось легчайшее шебуршание.

Наконец, благодаря тени я вновь заметил прекрасно спрятанное место. Это была небольшая пластина, которую можно было двигать. Здесь же начинается момент моей гигантской оплошности, что я не проверил заранее, быть может, двигающаяся пластина выдвигает что-то ещё. Пластина как раз таки и выдвигала собой небольшую область в статуэтке. Спрашивается, чего переживать, что я не проверил, главное я нашёл секрет статуэтки.

Только пока я двигал пластину и крутил статуэтку из открывшейся полости что-то выпало.

В тот момент, когда я почувствовал, как что-то раздавил туфлей своего ботинка, пока крутился и искал, что же выпало из статуэтки, в тот момент я отключился. Только прежде услышал пронзительный визг, который меня оглушил. Следом я ощутил, как всё тело обсыпало мурашками, а на душе стало столь тяжело, что хотелось закончить всё здесь и сейчас. И только после я потерял сознание и рухнул на пол.

Возвращение в сознание, было ничуть не лучше, чем уход из него. Я ощущал жидкость в ушах, коей как впоследствии, оказалось, была моя кровь, и слышал, как орут по ощущениям тысячи котов и кошек в округе. После того, как мой коллега связался со мной по рации и тем самым привёл меня в чувства своим голосом, мною было принято решение бежать, как можно быстрее из этого места. Меня не покидало ощущение, что ещё что-то будет. И это ощущение было столь зловещим, что поглощало все положительные эмоции, что ещё оставались во мне.

Пока я выходил из квартиры и после бежал в сторону забора, через который я и попал во двор, я слышал, как открывается множество дверей, а следом слышал кошачье мурчание. С каждой секундой мурчание становилось сильнее и ощущение, что я бегу по брюху огромного кота не покидало меня, а становилось только сильнее. Мне никогда не доводилось слышать столь громкое кошачье мурчание, что порой казалось, что оно исходит изнутри меня. На столько, сильным и проникающим был этот звук.

Возле забора я обратил внимание на березу. Нет, конечно же, я видел её, когда только забрался во двор, но видел её с другой стороны. С этой же стороны и в свете уже появившегося уличного освещения она казалась устрашающей. Её могучий ветвящийся ствол казался телом неведомого монстра, а зарубки от веток на теле, казались десятками неподвижных глаз. Не знаю, почему на меня произвело такое сильное впечатление это дерево, быть может, его образ срезанировал с моим душевным состоянием в тот момент, а быть может, оно действительно было зловещим.

Я, наконец, перебрался через забор. Только не совсем успешно. Потерял координацию на верхушке и свалился прямо перед машиной. При этом сильно ушибся спиной о лежащий камень, как раз таки на него я и свалился всем весом с высоты забора. Я понимал, чем это грозит для меня в дальнейшем, но даже и не хотел об этом думать. Мой напарник быстро выбежал из машины и помог мне встать, а следом мы вместе сели в машину.

Коллега рассказал мне, что в какой-то момент ему стало не по себе на душе, и он слышал такой противный писк, похожий на комариный. А следом в округе начали кричать коты, и уже после даже он внутри машины начал слышать кошачье мурчание. Он и решил выйти со мной на связь только потому, что на душе было не по себе и было ощущение случившейся беды. Меня же всё ещё не покидало чувство надвигающейся опасности, хотя оно и стало меньше, после того, как я покинул квартиру Вирсавии.

Пока я вытирал кровь с ушей и пытался осознать, что же произошло со мной в последние пол часа, мы начали замечать идущих к воротам людей. Вначале прошла пара мужчин. Следом группа из четырёх человек. Начали появляться и машины. А людей шло всё больше и больше во двор. Среди них так же была и Вирсавия. Только прежде, ещё до её появления я включил камеру из её квартиры на смартфоне и стал следить за тем, что происходит внутри.

Квартира была полна людей, некоторых из которых я уже знал. Кого-то видел в церкви, а кого-то видел в загородном доме во время операции. Я мог легко различить их лица и слышать то о чём они говорят, ведь они не мучились как я в свете фонарика, а сидели с включенным светом.

Последними, кто вошёл в квартиру, была Вирсавия, пастор и ещё несколько мужчин из приближённых пастора. Следом за ними закрыли жалюзи окна и входной двери и тогда они заговорили.

Тут уж мне было совсем не до записи на диктофон, поэтому меня придётся обойтись только пересказом того, что я услышал, ведь это действительно важно.

Они говорили о личинке, они говорили о потере и о том, что теперь одной может не хватить для ритуала. Я так понимаю, что как раз таки той вещью, что я и раздавил, была как личинка. Жаль мне не удалось её осмотреть, только почувствовать. Но что это была за личинка, я не понимал, и для чего она была нужна так же. Только мог доверять словам уже почившего Александра, но всё-таки, что будет в конце, после того, как её проглотить, мне ещё не было известно. Так же, напоследок, они обсудили, что ритуал будет отложен и проведен в воскресенье вечером на фабрике, в день после службы в церкви.

Тогда они погасили свет и взяли каждый по свече в руки. Если прежде они стояли кто где, но, ни в коем случае не рядом с местом, где я раздавил личинку, то после они обступили это место, образовав круг, и тем самым закрыв мне обзор. А следом заговорили речи на ином языке, состоящем только лишь из гласных звуков и гласных заглушённых звуков. Спустя пару минут, у меня полностью пропала связь с камерой и я более ничего не видел.

Пускай я ничего не нашёл в квартире Вирсавии, но узнал важную информацию о предстоящем воскресном ритуале.

Это перевод истории с Reddit

Интернет полон историй о людях, которые «вылетают» из реальности и попадают куда-то ещё. На Reddit часты упоминания Back-Rooms, Back-States, Back-Woods — спорить о терминах я не стану. Я называю их Карманами фей, но и это всего лишь моё собственное слово, пользуйтесь каким хотите: полицейских по словарю я пока не встречал.

Нет строгих правил, по которым ты попадаешь в Карман фей; порой ты просто соскальзываешь туда случайно, хотя обычно выбраться легко, если знаешь, на что смотреть. Нужно найти что-то, что будет выглядеть не так, и зацепиться за это, чтобы стянуть себя обратно в реальность. Объяснить сложно.

Моя работа — находить такие места, заходить в них, выяснять, есть ли там что-нибудь ценное, и продавать информацию правительствам или частным фирмам. Вы бы удивились, сколько природных ресурсов скрывают некоторые из этих карманов. Могу уверенно сказать, что война в Ираке была вовсе не из-за нефти. Но там всегда опасно, и сложно решить, стоит ли оно того. К счастью, это не мне решать. Обычно можно найти идиотов, готовых купить даже самую рискованную затею хотя бы за деньги, чтобы выйти в ноль, если только речь не о Рокпорте. На этот проклятый угол уже никто не покушается. Сегодня я просто расскажу о нескольких найденных местах, а потом, если будут вопросы, постараюсь ответить, так что без лишних предисловий начнём с Бесконечного города Питтсбурга.

Есть в центре Питтсбурга одно место примерно в двух кварталах от старого здания US Steel; если пройти там по хитрой цепочке поворотов и ступеней (не могу раскрыть — NDA), окажешься в почти бескрайнем, совершенно заброшенном городском лабиринте из одинаковых кирпичных многоквартирников. Насколько я понял, для тех, кому я продал сведения, практической пользы там нет, но моя задача — не рассуждать. Заплатили хорошо, и я принципиально не задаю вопросов, когда дело касается денег. Самым странным там было даже не пугающее запустение и не тайна строителей (я всегда предполагаю, что кто-то эти места создаёт). Нет, по-настоящему удивило то, что каждый знак, каждая надпись в этом городе были написаны на польском диалекте XIV века.

Это простой пример, не особо страшный. Хотя, признаюсь, пустые дома действуют на нервы, но большинство моих находок именно такие: слегка тревожные, но ничего особенного. А эта мемуарная запись посвящена моим по-настоящему жутким приключениям — ведь они дают лучшие истории. Некоторые места кажутся пугающими, но безопасны. Другие, как следующее, наоборот, выглядят спокойно, но потенциально смертельны.

Если вы когда-нибудь ездили по Канзасу, знаете, какой он плоский. Но, возможно, однажды при езде вам почудилась гора на горизонте. Вы, вероятно, остановились, протёрли глаза — и она исчезла. Так и должно быть: её не существует, и она не навредит. Пока вы не проедете ровно четыре мили сверх ограничения скорости в течение двадцати минут, не спуская глаз с той горы. Затем резко сверните налево на грунтовку между двумя кукурузными полями под деревянной аркой с табличкой. Что на табличке написано — меняется, почему-то. Грязная фермерская дорога вскоре перейдёт в асфальтированное шоссе, и вы окажетесь в округе Хаскомб. Милое место, если не возражаете против запаха серы: там геотермальная активность, и везде несёт тухлыми яйцами. Местные — добрые, работящие люди, сорвут последнюю рубаху ради вас. Но прислушайтесь к совету: не ходите ни в одну церковь округа. Везде проповедует один и тот же пастор с одной и той же проповедью каждое воскресенье, будто запись. А жители становятся агрессивны, если вам вдруг станет скучно во время службы. В остальном там здорово жить, а цены на недвижимость смешные — думаю, потому что там до сих пор 1973 год.

В паре сотен миль есть ещё одно место на Среднем Западе. Снова — по юридическим причинам — точный путь не раскрою. Скажу лишь: это небольшой региональный аэропорт в довольно крупном городе. В автоматах там продают товары давно закрытых брендов; не знаю, мистика это или странный маркетинг. А вот что действительно странно: если во вторник войти в одну конкретную женскую туалетную комнату, у самой дальней стены за последней раковиной будет лифт. Он поднимет вас на 99 этажей, и 98 из них — идентичный опен-спейс. Снаружи аэропорта этого небоскрёба не видно; самолёты вообще-то пролетают сквозь то место, где он должен стоять. Каждый этаж — ряды столов с древними ЭВМ и кремовыми телефонами с древесной накладкой, за каждым местом сотрудники в деловом кэжуал, болтают по телефону, как в кол-центре. Проблема в том, что говорят они исключительно на мёртвых языках: латинском, пра-финском, окситанском — я даже аккадский слышал.

Честно, это самый образцовый офис, что я видел: все пашут, ничего серьёзно не ломается. Думаю, дело в том, что начальства нет, некому всё испортить. Я поднялся на 99-й этаж, но от 100-го отказался. Девяносто девятый оказался приёмной, как в поликлинике, а на сотый вели лестницы. Звуки оттуда не поддаются описанию — и в прямом смысле: я пытался и каждый раз кончал приступом. Больше рисковать не стал. Мой приятель-священник предположил, что это чистилище, и, возможно, так оно и есть. Я не теолог, оставлю вопрос церкви.

В Сан-Франциско есть точка, где можно увидеть Атлантиду на месте Алькатраса, но попасть туда я пока не сумел. А из Хьюстона есть путь на Луну без участия NASA. Но самый нелепый Карман фей, что я нашёл, — это Национальный парк горы Принс-Нельсон в Западной Виргинии. Кстати, место потрясающее: отличные тропы, потрясающие виды. Но детям я бы туда не советовал. Это самое опасное место, где я бывал, а я три месяца жил в Чикаго. Длинная история: я пытался выяснить, откуда берутся все эти клоуны. Но не об этом. Принс-Нельсон занимает примерно 700 квадратных миль, притом расположен на участке Западной Виргинии размером с парковку Wal-Mart — как раз через неё туда и попадаешь. Если всё сделать правильно, вместо главных дверей появится каменная арка, у которой рейнджер NPS возьмёт 42 цента входной платы и сунёт вам отказ от ответственности — на случай, если вы умрёте. Дороги там тянутся километрами, а вокруг озера — туристический центр, относительно безопасный: Служба национальных парков следит за периметром так, что морпехам и не снилось, а F-14 Eagle делают горячие круги 24/7. Но нас наняли лезть глубже, за тропы. И вот там всё, буквально всё, хочет тебя убить.

Для начала там жуки (насекомые) размером с «Жук» (машину). А ещё — динозавры на свободном выпасе. Кстати, «они не видят, если не двигаться» — чушь. Спросите, откуда знаю. Это тропический лес, поэтому с походами тяжко, особенно если считать ядовитые деревья и психических лягушек. Но красота — несравненная, Йеллоустоун на плохой день отдыхает.

Впервые я попал туда в составе группы специалистов, которых вызвали, потому что NPS получала бумажки от работников парка, о существовании которого не знала. Шесть месяцев мы разбирались, как проникнуть, и тогда всё пошло наперекосяк. Наш руководитель, пожилой Дональд, погиб первым. Он дежурил у лагеря в первую ночь после выхода из Безопасной зоны; из леса выскочило некое здоровенное обезьяно-подобное существо и перебило Донни кости, прежде чем мы его прикончили. Пока дотащили до рейнджеров, он умер. Но платили хорошо, и мы двинулись дальше. На третий день команда из девяти человек сократилась до пяти из-за какого-то вопящего тумана — хотя, если честно, он убил и тираннозавра, что гнался за нами. Джакоби, один из новичков, в ту ночь свихнулся: заявлял, что во сне говорил с богиней в сердце горы, и ему надо уйти к ней, иначе реальность погибнет. Пришлось пристрелить его из сорокапятого, пока дурь не заразила остальных — самая гадкая сторона работы. Четверо уцелевших нашли хижину и заночевали. Утром нас осталось трое. Значит, к Джакоби я опоздал.

Мы решили вернуться в Безопасную зону, обсудив всё демократично. Шли около семи часов, когда Родригес, шедший впереди, поднял кулак: услышал треск ветки справа ярдах в ста. И не зря — будь он менее внимателен, стрелок не успел бы прицелиться. Стрела угодила Родригесу в грудь. Мы с О’Лири палили по кустам, но, кажется, мимо. Родригес бы выжил, не будь стрела отравлена: пока я перевязывал рану, он уже зеленел и кровил из глаз. Я дал ему «последнее причастие», вколотив кол в сердце и примотав крестик к руке, чтобы не вернулся чем-нибудь неправильным. Потом мы с О’Лири снова двинулись домой.

Мы прошли прилично и разбили лагерь близко к зоне, надеясь дойти утром. Я взял первый караул и жевал кофейные зёрна, чтобы не вырубиться: ощущал, что нас всё ещё преследуют. Атака случилась примерно в ноль-тридцать: затылок защекотало чувство, что за мной наблюдают. Я привык ему доверять — оно меня спасало. Я прыгнул на землю, и стрела просвистела выше, вонзившись в дерево. О’Лири уже схватил винтовку, а я стрелял вслепую. Поняв, что без устранения охотника нам не дойти, я дал знак прикрывать и отполз в сторону. Минут через десять отыскал следы — две грязные отпечатки ботинок и обёртку от «Сникерса», а ещё струйку зеленовато-синей крови: кто-то из нас зацепил гадёныша.

Мы с О’Лири отслеживали его с полмили и нашли бездыханным у ручья. Красивый молодой парень в ярко-оранжевом охотничьем костюме; единственное нечеловеческое — металлический рыжий волос и почти неоново-зёлёные глаза. Он выругал меня на языке, похожем на пра-валлийский, и О’Лири размазал ему мозги по земле. Я не был уверен, что его это надолго остановит, поэтому на всякий случай связал труп в «свиню».

Вернувшись к людям, О’Лири уволился. Не виню: теперь он, говорят, буддийский монах где-то в горах Колорадо. Надеюсь, не рядом с Рокпортом — в тот карман даже я не сунусь. Но плата от NPS хватило бы мне выйти на пенсию. Так что и плюсы есть. Почему же я продолжаю? Хотел бы сказать что-то философское, но по правде — мне просто нравится. Это щекочет ту же жилку, что гнала людей пересекать океан или лететь на Луну. И, как те великие первопроходцы, я не уверен, что смог бы остановиться, даже захотев: это уже вцепилось в меня.

Историй у меня, конечно, ещё много. Может, потом выложу. На вопросы попробую ответить, но из-за горы NDA и Древних Кровных Клятв ничего не обещаю.

Если же вам кажется, что такая работа весёлая или быстрый способ сорвать куш, настоятельно не советую: такие люди долго не живут. И ради всего святого, если окажетесь в Колорадо и увидите указатель на город Рокпорт — РАЗВОРАЧИВАЙТЕСЬ.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я всегда перепроверяю замок на двери нашей квартиры. Не потому, что я параноик — ну, может, чуть-чуть, — а потому что механизм у него странный. Нельзя просто повернуть ключ и уйти. Сначала нужно повернуть ручку вправо, а потом запереть. Если ручка повернута влево, дверь остаётся запертой. Если она стоит прямо, дверь открыта. В теории всё просто, но сбиться легко.

Я живу со своей младшей сестрой Эл в двухкомнатной квартире. Коридор от входной двери длинный: сначала её комната, потом моя. Ни одна из нас, лежа в постели, не видит ни вход, ни гостиную.

Дом в целом безопасный, но я начиталась ночных веток на Reddit и знаю, что безопасность порой лишь иллюзия. И если честно… я была бы лёгкой добычей. Неуклюжая, вечно что-нибудь несу, слишком доверчива. Совсем не обучена «бей или беги». Но разбирать мои слабости мы будем как-нибудь потом.

Всё было обычно. Около 21:30 я забралась в кровать, устроилась поудобнее и попросила Эл проверить дверь. Из её комнаты пробормотало что-то вроде «ага». Мне хватило. Я уснула.

Примерно в 0:30 я проснулась.

Снаружи выл ветер. Жалюзи били по стеклу, словно пытались убежать. Я простонала, встала, закрыла окно и снова забралась под одеяло.

Тогда я это услышала.

Шаги.

Не с улицы. Изнутри квартиры.

Они были возле моей двери. Тихие, осторожные. Потом удалились — к гостиной. Сердце забилось так, что гудело в ушах. Я напряглась, прислушиваясь. Может, это Эл?

Но потом я услышала это.

Жевание.

Не мягкое, обычное жевание. Оно было влажным, быстрым, почти звериным. Таким, какой издаёт белка, пытаясь разгрызть что-то твёрдое. Шлёп, шлёп, щёлк, скрежет. Паузы, за которыми следовали внезапные вспышки беспорядочных, бешеных укусов.

Я не могла пошевелиться. Даже сглотнуть не получалось.

Потом послышался знакомый скрип дивана.

Кто-то или что-то село.

Я слушала ещё внимательнее, едва дыша.

Раздалось слабое тук-тук-тук. Будто кто-то болтает ногами, играючи постукивая по каркасу дивана. Ритмично. Небрежно. Словно он чего-то ждал.

Кожа покрылась мурашками. Если кто-то проник внутрь, он должен был пройти сначала мимо комнаты сестры. С ней всё в порядке?

Мне нужно было добраться до неё. Но мысль о том, чтобы выйти в коридор, где это нечто находилось всего в нескольких метрах, парализовала меня от ужаса.

Потом жевание прекратилось.

И шаги снова зазвучали.

На этот раз они шли к моей двери.

Каждый шаг был продуманным. Тяжёлым, но медленным. Такой походкой как будто говорили: «Я точно знаю, где ты».

Нужно было действовать быстро.

В гостиной стояла умная лампа, которой можно было управлять с телефона. Дрожащими руками я открыла приложение. Включила лампу — яркий белый. Потом синий. Потом красный. Мерцание. Мерцание.

Отвлечение. Пожалуйста, сработай.

Шаги замерли.

Потом развернулись — обратно в гостиную.

Я не стала ждать. Выскользнула из своей комнаты и прокралась к комнате Эл. Дверь была закрыта, но я аккуратно, дрожащими руками, приоткрыла её.

Она была там. Крепко спала.

Я бросилась к ней и тряхнула её мягко, но настойчиво.

— Вставай. Нам нужно уйти. Тихо.

Она моргнула, ещё сонная, но что-то в моём лице заставило её кивнуть.

Вместе мы поползли к коридору. Я всё ещё слышала тихие звуки в гостиной. Шуршанье. Перемещения.

Мы затаили дыхание.

Потом — оно заметило.

Шаги остановились.

А затем последовал рывок.

Оно сорвалось с места. Шаги грохотали к нам с нечеловеческой скоростью.

Мы закричали. Я дёрнула входную дверь, и мы бросились по коридору к лифтам.

Один уже был на этаже.

Мы запрыгнули внутрь, ударили по кнопке «G», и двери начали закрываться.

И тогда — когда створки уже почти сомкнулись — я совершила ошибку и оглянулась.

В конце коридора стояла кто-то, выглядевшая точь-в-точь как я.

Только… половина её лица была обмотана марлей, пропитанной свежей тёмной кровью. Голова наклонена — чуть сильнее, чем может человек. Рука поднята, локоть изогнут под неверным углом.

Как марионетка, пытающаяся изобразить то, чего не понимает.

А потом —

Она улыбнулась.

Не широко. Не театрально.

Лишь настолько, чтобы дать понять: она знает, что я смотрю.

Двери закрылись.

Мы выбежали на улицу и вызвали полицию. Дальше всё было как в тумане: вопросы, обыски, офицеры с фонариками, прочёсывающие нашу квартиру.

Они ничего не нашли.

Ни взлома, ни следов вмешательства, ничего лишнего. Они сказали, что, возможно, нам приснилось. Что мы это выдумали. Что нас довёл стресс.

Но я знаю, что видела.

И одна мысль не даёт мне спать с тех пор.

Даже в хаосе побега я помню, как посмотрела на замок.

Он всё ещё был повернут влево.

А значит, дверь была заперта всё это время.

Так как же она попала внутрь?

И что страшнее —

а вдруг она так и не ушла?

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Представьте себе уединенное место, отгороженное от шума цивилизации непролазной таёжной чащей, десятками километров болот, быстрыми прозрачными реками и острыми вершинами рыжих сопок. Пусть в этом месте не действуют правила, которыми держится остальной мир — аномальная зона. Как в любой, уважающей себя аномальной зоне, время здесь течет иначе, гораздо медленнее, чем в других местах. Среднегодовая температура выше, чем в соседних районах. Живность и растительность нетипичная для этих широт. Посреди черных дремучих сосновых боров тут и там разбросаны веселые светлые берёзовые рощи, низко клонится ольшаник к текучей воде, в тайге цветут орхидеи и пионы, на изумрудных альпийских лугах гроздьями самоцветов разбросаны небывалой красоты луговые цветы, над которыми радужными облачками парят бабочки и стрекозы. Стрекозы тут гигантские, больше ладони. Здесь всему свойственен гигантизм: папоротник и лопух вырастают размером с дом, ветви черемухи гнутся под тяжестью кистей, сравнимых с гроздью винограда, смородина с вишню, а малина… Такой малины вы отродясь не встречали! Что не идёт в рост, отличается количеством. Например, грибы или орехи. Вот вы как за грибами ходите? На пол дня, а то и на весь? А здесь стоит выйти к опушке на пять минут — и тащи домой полные кузова. Рай небесный, а не место, если бы не морозы -40, медведи, да лагерь по соседству, живи-не хочу. Ну, что, представили? Тогда, добро пожаловать в Мурюк.

Было у нас в Мурюке по ранней осени забавное мероприятие. Можно сказать, местная традиция. Всем поселком, за исключением ссыльных и сильно занятых, ходили мы за опятами.

Как растут опята в остальной России, я не знаю, а у нас они росли так. Нужно было найти место старой вырубки с пнями повыше, да непременно, чтобы поблизости болотце было. И место должно быть достаточно старым, чтобы кора и верхушки пней успели истлеть до трухи. Если год был не совсем уж засушливым, то в августе можно было отправляться на тихую охоту.

Собирались огромной толпой и шли на сторону хутора — там и тайга светлее, и место выше, болота встречаются, но непроходимой трясины нет. Если знать места, где ямы с зыбучим песком скрываются, то совсем почти безопасный поход выходит. Впереди всех вышагивал Баян Баяныч со своим инструментом. По пути наигрывал веселые марши, а привале затягивал старинную казачью. Грибов он не собирал, его миссией было сидеть на полянке, выбранной лагерем, поддерживать огонь в костре, да играть как можно громче. Музыкальное сопровождение убивало двух зайцев сразу: отпугивало хищников и не позволяло заблудиться грибникам, те просто шли на звук сколь бравурной, столь и фальшивой мелодии.

На личности Баян Баяныча стоит задержаться подольше, во-первых, с него и началась эта жуткая история, во-вторых личность эта была размаха эпического. Вопреки своему прозвищу, баяна Баян Баяныч не имел, а имел он расстроенный трофейный немецкий аккордеон. Сама я никогда не отличала один инструмент от другого, вы, конечно, можете рассказать мне о разнице, но я сразу выброшу это из памяти, не так уж, видимо, мне эта информация и нужна. Да и название-то я запомнила лишь из почти анекдотических диалогов, которые велись повсеместно:

— Баяныч, хватай свой баян и чеши в клуб. Председательша кличет.

— Не боян, а аккордеон! — кипятился Баяныч, — Стыдно, юноша, не понимать разницу. Трофейный немецкий аккордеон марки Хохньер! — он так и произносил «ХохнЬЕр», странно выделяя «е» и смягчая «н».

Баян Баяныч, человек и аккордеон, человек-мем, как сказали бы сейчас, был интеллигентом и пропоицей. Когда-то давно он преподавал в мурюкской школе математику, пока однажды во время контрольной, раскачиваясь на стуле в сильном подпитии, не упал прямиком в печку. Дело было ещё в старой школе. Дрова почти прогорели, и серьезных повреждений старый учитель не получил, написал заявление по собственному желанию и ненадолго был переименован в Копчёного. История эта быстро забылась, и Баяну вернули его исконное имя. К описываемому времени, он совмещал должности учителя пения, руководителя кружков самодеятельности школы, поселкового клуба и колонии, играл на свадьбах, похоронах и, в целом, был одним из ключевых фигур мурюкского быта, как обладатель единственного на весь поселок музыкального инструмента. Сыграть мог всё: от Чайковского до Мендельсона, от гимна СССР до Мурки, и все одинаково самозабвенно и фальшиво. Но и мы были слушателями неискушенными и непривередливыми, да и из альтернативы в Мурюке был один катушечный магнитофон для дискотек, несколько граммофонов и два проигрывателя. Музыку мы любили, поэтому всячески оберегали нашего Баяна Баяныча от житейских невзгод в виде похмелья и питания всухомятку (старик был убежденным холостяком).

Вот на одном из таких грибных привалов и поведал нам, боготворящим любую музыку, Баян Баяныч свою страшную тайну. «Хохнер», как выяснилось, был не единственным инструментом в поселке. В старом, Тихом, как его прозывали, заброшенном доме Бланков хранился аж целый клавесин! Что такое «клавесин» мы, дети из таежной глуши, представляли смутно. Вроде, читали о чем-то таком. В нашем представлении клавесин был наподобие белоснежного тонкого пианино с волшебным звучанием. Вот бы нам такой в клуб — заживём! А играть на нем будет, конечно, Марта, приезжая девочка-златовласка из семьи ссыльных лютеран. Почему мы так решили, не знаю. В наших чистых и незамутненных умах лютеране только тем и занимались, что игрой на клавесинах и пением гимнов на каркающем языке. Красиво выходило.

Вопрос был только один: как нам достать чудный инструмент? В дом Бланков ходу не было, он был давно заколочен, и на походах в ту сторону лежал строжайший запрет. С другой стороны, запреты, той или иной степени суровости, лежали на всём, и, соблюдай мы их, сидели бы по домам и вовсе без дела. Но Тихий дом был особым случаем. Дурная слава была у этого дома.

Когда именно чета стариков Бланков появилась в Мурюке, и что привело их сюда, не помнил никто, даже старый Игнат. Вроде, сын у них сгинул здесь, на золотодобыче, и не имея родственников, решили Бланки провести последние дни рядом с могилой единственного ребенка. Может и так, только распродав все имущество в Ленинграде, приехали они в поселок на большом КамАЗе, груженым невиданными вещами: книгами, полированными этажерками, фарфоровыми чашками, креслами-качалками, часами с боем. И дом себе отстроили странный и небывалый по местным меркам. Начать хотя бы с того, что до бланковского дома все избы в Мурюке были одноэтажными, даже жилых чердаков не было. Как, скажите, этот чердак топить, да и зачем он нужен? Дома у нас строили из крепких бревен, высокие, с узкими оконцами-бойницами и широкой, закрытой, холодной верандой. Крыши крыли толем или щепой, потолки красили маслом, а стены и печь белили известкой, и никаких других отделок не применяли. С внешней же стороны бревна не обрабатывали вовсе. А Бланки задумали строить что-то похожее на усадьбу из книжки про помещичье дореволюционное житье. Местные только головой качали, хотя сруб поставить помогали всем миром, как и принято в наших краях. Над длинной, растянутой в обе стороны, избой высился мезонин с крышей домиком. К мезонину лепился широкий балкон (это в Сибири-то) на столбах-опорах. Дом старик Бланк, мастер на все руки ( хоть и профессор, и книжек умных уйму написал), сам обшил дощечками в елочку и выкрасил голубой краской, за которой специально ездил в Кемерово. А поверху пустил резные узоры из вееров и звездочек. Изнутри тоже начудили. Печь выложили узорчатым изразцом, а доски дома отполировали и покрыли прозрачным лаком. У высокого крыльца, Елена Павловна Бланк разбила цветник, принеся из тайги разных клубней и луковиц. Вышло красиво, но уж больно диковинно. Стоял дом Бланков последним в ряду, на отшибе, у самой опушки.

Милые добродушные старики с удовольствием общались с местными, ходили в гости и охотно приглашали к себе. Мнение о них в поселке осталось самое положительное. Однажды утром их обоих нашли в гостиной (как они называли переднюю в избе), с перерезанным горлом. Елену Павловну у печи с изразцами, а Савву Ивановича в кресле-качалке, с газетой на, укутанных пледом, коленях. Светлые сосновые доски пола заливала успевшая уже свернуться лужа крови. Убийцу не сыскали, чужаки в поселок не забредали, а среди своих не было никого, желавшего зла пожилой паре. Бланков похоронили, а окна и двери дома заколотили, оставив в неприкосновенности клавесин, изразцы и прочие чудеса. Даже полы от крови отскабливать не стали. Случилось все это десятка два лет назад. С тех пор дом стоял покинутым и заброшенным. Тихим. Ворота давно вросли в землю, двор выше пояса зарос луговой травой, даже следа от дорожки не осталось, а из травы торчал белый скелет поваленной грозой лиственницы. Вот в такой дом мы и собрались залезть, как только сумерки укроют улицы Мурюка.

Зашли со стороны леса. Перемахнули через полуповаленный невысокий забор и, пригибаясь, двинулись в сторону покосившегося, но ещё крепкого дома. На этот раз, подстраховавшись, взяли с собой фонарь, который Ванька Шварц одолжил у отца, не поставив того, конечно, в известность. На дело шла вся хуторская ватага, все девять человек, пусть шумно, но клавесин тащить сподручнее, да и не так боязно. Страшно, конечно, было, хоть мы по привычке скрывали страх за бравадой. Опыт лет, проведенных в Мурюке, подсказывал: дыма без огня в этих краях не бывает, и если взрослые сторонятся Тихого дома, значит есть этому веские обстоятельства, хотя ни я сама, ни мои товарищи ничего странного про этот дом никогда не слышали.

Отодрать доски, которыми были забиты дверь и окна, не представлялось возможным — заколачивали на совесть, а инструмент мы прихватить забыли. Оставались два небольших окошка и застекленная дверь мезонина, выходящие на балкон с обвалившимися перилами. Облупившиеся голубые доски, которыми Бланк когда-то с любовью обшивал свой дом, местами потрескались и выпали, образовав подобие лестницы, по которой нам, выросшим на вольном выпасе маленьким маугли, взобраться наверх не составило никакого труда. Балкон трещал и проседал под двумя десятками детских ног, но выдержал, а вдавить внутрь стекло, едва держащееся в рассохшейся раме, стало вообще делом плевым.

Необходимости включать фонарь не было. Свет луны проникал сквозь небольшие окна, оставляя на пыльном полу жёлтые квадраты, хорошо освещал маленькую комнату. Посреди комнаты на невысоком столе с резными ножками стояла домовина прикрытая крышкой. В любом другом месте вид гроба в пустом доме мог бы до чертиков напугать и обратить в паническое бегство ребят и постарше, и покрепче нас, но мы жили в Мурюке, а в Мурюке, и это всем известно, на каждом чердаке лежит, дожидаясь случая, парочка новых сосновых гробов, вкусно пахнущих смолой и лесопилкой. В гробах этих нет никакой тайны или угрозы, их вид привычен каждому, ведь смерть в поселке является непременной спутницей жизни, неприятной, но неизбежной и внезапной. Местные дети играют в казаки-разбойники и прятки меж этих деревянных ящиков, а иногда прячутся в них и, бывает, даже засыпают. Нет, вид гроба ничуть нас не встревожил, и обойдя преграду мы вышли на узкую темную лестницу ведущую вниз.

Спускались гуськом, как позволяла ширина лестницы. Первые, а я шла третьей, уже достигли нижнего этажа, когда наверху послышался стук упавшей крышки и последовавший за этим крик Таньки и Гульмиры, спускавшихся последними. Орали они дурниной. На лестнице тут же возникла свалка, верхние напирали на стоящих ниже, те на предыдущих, в итоге, я шлёпнулась на пол, уворачиваясь от ног, норовящих меня растоптать. Кричали уже все. Ванька судорожно пытался нащупать, никак не желавшую находиться, кнопку фонарика. Наконец, луч света рассек пыльный бархатный мрак и осветил верхние ступеньки шаткой лестницы. На площадке, у двери, ведущей в мезонин, стоял иссохший мертвец в обрывках истлевшей зековской формы. Стоял он, поддергивая отвисшей нижней челюстью, и слепо поводил перед собой растопыренными ладонями, с которых давно слезла вся плоть, оставив обнаженные серые косточки. Видеть он не мог, глаза его давно вытекли, и на их месте зияли чернотой два глубоких провала, но нас он чуял, точно чуял.

Мы заметались по темным комнатам. Натыкались на мебель и друг на друга, ударялись, падая, пытаясь не кричать, и все равно крича во всю глотку. Десять маленьких детишек, запертых в заброшенном доме на отшибе наедине со страшным мертвецом. Выхода не было. Дом, состоящий из множества комнат и клетушек был одновременно темным лабиринтом, тюрьмой и могилой. Мы метались по этому лабиринту и, даже сквозь отчаянные крики, слышали как хрипло стонут ступени под медленной поступью мертвеца.

Спас нас Петька Глухов, мой одноклассник и внук единственной в Мурюке ведьмы, по совместительству. Он всегда был здравомыслящим не по возрасту, хотя учиться это ему никак не помогало. И сидеть бы Петьке в каждом классе по два года, если бы учителя не боялись прогневать его бабушку. Забрав фонарь из рук растерянного Ваньки, Петя начал искать топор или что-то, чем можно топор заменить. Не раз слыхав, как бабка рассказывает историю смерти Бланков вновьприбывшим, он накрепко запомнил, что дом заколотили со всем имуществом, не вынеся ничего из вещей стариков. Если есть печь, то были и дрова. А если были дрова, то было что-то, чем эти дрова кололи. В нормальных избах-то сараюшки есть, на худой конец, сени, а у Бланков на дворе ничего похожего не наблюдалось, значит, где ещё быть топору, как не в доме? Ведь должны же быть здесь и нормальные, обычные вещи, не все ж клавесины и гробы с покойниками? Так рассуждал Петька и оказался прав. Лежалый мертвец преодолел примерно половину лестницы, когда топор сыскался под столом в небольшом помещении, бывшем, судя по всему, кухней. Размахнувшись, Петька ударил по раме. Брызнули осколки, жалобно тренькнуло внутри комода, о который ударился, отступив, Сашка-киргиз. Звук был мелодичный и долго разносился аккомпанементом к шагам покойника на лестнице. Посветив на поющую мебель, мы признали в ней тот самый клавесин. Так себе инструмент, я вам скажу, ничего общего с нашей белоснежной мечтой. А Петька уже рубил основательно подгнившие доски.

Повыпрыгивав из окошка, мы с ребятами отбежали к забору. Дураков, желающих заглянуть в дом и посмотреть, как далеко успел доковылять мертвец, не было. Дёрнув за майку, я остановила Гульмиру, собиравшуюся уже перелезть через ограду. Так у нас, в Мурюке, дела не делались. Мы проблему создали, нам и решать, а бежать за взрослыми всегда успеется. Переглянувшись, разом кивнули, согласившись, поняв друг друга без слов.

Стоял сухой поздний август. Полыхнуло так, что огонь заметили даже на Низах, в другой стороне поселка. Убежать, не убедившись, что мертвец сгорел вместе с домом, мы не могли. Были пойманы, держали ответ и понесли достойное наказание — задницы болели ещё недели две. Клавесин сгорел вместе со всем содержимым Тихого дома, но сожалений это не вызвало, ведь как оказалось, не все лютеране умеют на нем играть, Марта, вот, не умела. Но у нас оставался Баян Баяныч с трофейным хохнером, а, значит, если бы пришлось помирать, то сделали б мы это с музыкой. Вдохновенной и совсем чуточку фальшивой.