CreepyStory

Бабушка любит разговаривать сама с собой. Когда я прихожу, нарочно громко хлопая дверью, чтобы обозначить свое присутствие, она спрашивает из спальни:

— Кто там?

И отвечает:

— Это Никитка, наверное. Только он сюда и ходит.

Это один из признаков «прогрессирующего маразма», о котором постоянно говорит мама. Последний раз меня пускали к бабушке лет десять назад, тогда еще этих признаков никто особо не замечал. Потом закрутилось, и родители решили отгородить мою детскую психику от лишних потрясений. В то время это радовало: меньше поездок в деревню — больше времени на друзей и секцию волейбола. Но полгода назад, вернувшись из армии, я ощутил, как совесть ворочается где-то внутри, кусаясь и царапаясь. Все-таки бабушка всегда заботилась обо мне и искренне радовалась, когда приезжал на все лето.

Сейчас она шаркает навстречу, тяжело опираясь на клюку, седая и сгорбленная. На ней засаленный халат с натянутым поверх колючим свитером, лицо — сплошь морщины, но губы привычно растянуты в радостной улыбке, и передние зубы сверкают золотом, ловя лучи из окна.

— Никитка, я же говорила. Только он и ходит, только он, мой Никитушка.

Все обрадовались, когда я сказал, что хочу навещать бабушку. Живет она в крошечном пригородном поселке, и ехать сюда почти два часа на старой тряской маршрутке. Мама и сестра выдали несколько несложных наставлений вроде «задавай ей побольше вопросов, надо, чтоб напрягала память» или «проверяй, что она ходит в туалет, а то если начнет под себя, будем уже решать насчет сиделки», и быстро забыли об этом месте. Мне же, пока не нашел нормальную работу, все равно особо некуда тратить время.

Бабушка наливает чай из помятого жестяного чайника, когда я сажусь за стол. Густой пар вьется к потолку, наполняя кухоньку запахом душицы и мяты. Прежде чем отпить, осторожно пробую на вкус, потому что вместо сахара бабушка может добавить соль или даже красный перец. Говорит, сложно различать баночки — все одинаковые.

— Смотри, какие блины напекла, — пододвигает большую тарелку. — Есть еще сметана, соседка вчера принесла, хочешь сметанку?

Киваю, и она ковыляет к холодильнику. В окно видно соседские дома — все деревянные, потемневшие от времени, с латанными крышами и хлипкими заборами. Покачивают ветвями яблони и черемухи в палисадниках, деловито вышагивает куда-то большой рыжий кот.

— Баба, а чей это кот?

Потому что надо задавать вопросы.

Она ставит на стол литровую банку со сметаной и говорит:

— А это, Никитушка, кот Раисы Андревны, через два дома живет, вон там, отсюда как раз видно крыльцо ее, видишь? Она прошлой зимой ездила в город, и там около магазина котенка подобрала, чтоб не замерз совсем. Так и живет теперь с ней.

Она усмехается, потому что прекрасно понимает, для чего я спрашиваю. Бабушка всю жизнь проработала учительницей физики, и глупой ее не назовешь. Иногда хочется убедить себя, что все «признаки» — всего лишь игра для борьбы со скукой, но я слишком хорошо понимаю, что так никто не играет.

Вот и сейчас, перестав усмехаться, она говорит:

— А Раиса Андревна мужа убила. Помнишь дядю Вову?

И начинает спорить сама с собой:

— Да нет же, уехал он. Давным-давно уехал, потому что предложили ему в городе работу хорошую, а там его вертихвостка какая-то к рукам прибрала. Хороший же мужик, кто ж такого упустит.

— А вот и не уехал, Андревна убила и закопала в огороде.

— Нет, все совсем не так было, это вообще он ее убил. Топором изрубил, точно говорю. Сто лет назад было, все знают.

Тем временем видно, как Раиса Андреевна выходит на крыльцо, чтобы позвать кота домой. Вздыхаю. «Признаков» не так уж много. Самый незначительный — рассеянность, когда ботинки в холодильнике, или соль в чае, или грязная посуда убирается на полки как чистая. Есть еще странные вопросы невпопад. Например, когда я в прошлый раз привез апельсины, бабушка спросила, живые ли внутри них мыши. Разговоры с собой — самое тяжелое. Иногда приходится слушать такие бредни, что просто уши вянут.

В остальном все достаточно неплохо: бабушка вполне самостоятельная — одевается, готовит и даже занимается какими-то делами в огороде. Главное, навещать время от времени, чтобы следить, не станет ли хуже.

Попив чай с блинами и сметаной, я принимаюсь за уборку. С этим бабушка тоже хорошо справляется без посторонней помощи, но мне хочется, чтобы она напрягалась как можно меньше. В таком возрасте силы надо беречь. Уходя в другую комнату, чтобы протереть пыль с книжных полок, я громко спрашиваю:

— А соседку, которая сметану дала, как зовут?

— Зинаида Петровна, — слышно из кухни.

— А у нее дети есть?

— Дочка Ирочка, прелестное создание. Студенткой еще в город перебралась. Сейчас совсем взрослая должна быть.

Доставая из чулана ведро для мытья полов, кричу:

— А в какой день дождь был на прошлой неделе?

— В среду, Никитушка. Ты как раз на следующий день приезжал.

Удовлетворенно киваю, ища глазами тряпку. Одновременно радостно и грустно: с одной стороны, пока все более или менее в порядке, а с другой — это едва ли надолго. Снежный ком в голове бабушки давно начал катиться вниз, и неизвестно, как скоро он достигнет разрушительных размеров. И что будет, когда достигнет.

В открытую форточку слышно какой-то шум, хихиканье, вскрик. Бабушка спрашивает:

— Что это там, Никитка?

Подхожу к окну. Мальчик и девочка, обоим лет по двенадцать, висят на заборе и тянутся грязными ручонками к кусту вишни. Заметив меня, спрыгивают и с хохотом улепетывают, то и дело спотыкаясь.

— Дети соседские, — кричу. — Вишню твою воровали.

— А у них есть лица?

— У кого?

— У детей, есть у них лица?

Оборачиваюсь: бабушка заходит в комнату, чтобы любопытно выглянуть наружу, но детей уже и след простыл.

— Есть, конечно, — говорю.

Она кивает, повторяя:

— Есть, конечно. Конечно, есть — еще же день. Лица у них пропадают после заката.

И, напевая что-то под нос, уходит обратно в кухню.

***

Время течет живо и торопливо, как шумный горный ручей. Пасмурные летние дни сменяют друг друга почти незаметно. Привыкнуть можно ко всему, вот и я привык трястись в маршрутке, а потом шлепать кроссовками по грязным улочкам к бабушкиному дому.

А еще привык сбавлять шаг, проходя мимо забора Раисы Андреевны, чтобы незаметно заглянуть в огород. Там все сплошь заросло сорняками и одичавшей малиной, только небольшой клочок засаженной картошкой земли выглядит ухоженно. Качаю головой, невольно ловя себя на мысли, что закопать в таком огороде тело — прекрасная идея. Можно было бы спросить у местных, куда пропал дядя Вова, только вот я толком ни с кем здесь не знаком. Друзья, с которыми бегал по лесу в детстве, разъехались кто куда, а к их родителям лезть неловко.

— Баба, а где твой халат? — спрашиваю, выкладывая на стол привезенные бананы и яблоки. — Махровый такой, зеленый? Мне нравилось в детстве об него щекой тереться, когда ты меня на руках носила.

— Истерся, Никитушка, износился, — отвечает бабушка, недолго подумав. — Вещи же не вечные. Ничто не вечное.

Когда из гостиной слышится шум, я тороплюсь туда, чтобы незаметно выглянуть в окно. Соседские дети — те самые — висят на заборе, срывая спелые ягоды с куста вишни. Поднимаюсь на носочки, силясь разглядеть их лица, но с этого ракурса видно только белобрысый затылок мальчика и рыжую косу девочки. Набрав добычи, оба соскакивают и убегают, пригибаясь как под обстрелом. И так каждый раз. Сейчас я не уверен, что даже тогда, впервые, на самом деле успел разглядеть их лица.

Оборачиваюсь на скрипнувшие половицы. Бабушка стоит посреди гостиной, глядя на меня затуманенным взглядом.

— А халат не истерся, — говорит. — Украли его.

И возражает:

— Нет же, я его вместе с другими ненужными вещами сожгла кучу лет назад.

— Это другой был, с пчелами. А зеленый украли. Пришли ночью и украли.

— Кто ж его украдет-то?

— А вот приходят тут. Ночью. И забирают.

Она умолкает, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Рот приоткрыт, золотые зубы отблескивают, морщинистые пальцы сжимают клюку.

— Воды принести надо, — говорит через минуту, когда глаза обретают осмысленность. — Никитушка, принеси воды? А я тебя чаем напою.

Шагая с ведром к колонке, я верчу головой, высматривая детей. Сонный поселок выглядит едва живым: копошится в палисаднике толстая старуха, курит на скамейке древний дед с кустистыми бровями, зевает дряхлая шавка на крыше конуры. Провисают электропровода, соединяя наклонившиеся гниющие столбы. Все выглядит ветхим и умирающим — как, наверное, в любой подобной деревне. Молодые бегут в город, а старые доживают век в тишине и покое.

Сразу за колонкой начинается лес. Налегая на ручку, я слушаю, как вода гулко бьется в ведро. Взгляд путается в ветвях, блуждая меж сосен и берез, пока не цепляется за что-то неуместное — камуфляжная охотничья куртка. Высокий бородатый мужик лет пятидесяти прячется в чаще, глядя сквозь листву как затаившийся волк. Заметив мое внимание, вздрагивает, отступает и мгновенно теряется среди деревьев.

— Эй! — кричу. — Ты кто такой?

Ответа нет.

***

Следующие недели почти все время я провожу в гостиной, поджидая ягодных воришек с простой и нервирующей целью — рассмотреть лица. Убедиться, что они есть.

— Баба, а когда у меня день рождения? — спрашиваю, протирая подоконники.

— Шестого марта, Никитушка, — отвечает она из кухни, хлопоча у плиты. — Знал бы ты, как мамка намучилась, тебя рожая! Сказала потом, мол, больше ни в жись никого рожать не будет. Но она и после сестры твоей также говорила, так что мы ждали, что она и третьего заведет, да вот как-то не сложилось. Сдержала слово, получается.

Пахнет тестом, слышится шипение кипящего масла. Вымывая грязь из щелей рамы, раз за разом поднимаю взгляд на куст вишни. Сорванцы будто прознали о моем намерении и, как назло, перестали являться. Раздраженно цокаю, опасливо косясь в сторону леса: не появится ли странный незнакомец. Его тоже не было видно с того дня.

— Баба, а у вас тут живет мужик такой, с черной бородой? По возрасту вроде не совсем прям старый, ну, средне так. Высокий.

— Да может и живет, Никитка, кто ж опознает по такому описанию?

— У вас тут всего домов тридцать, неужели много кто с бородой и высокий?

— Ну, у Андревны с бородой муж был. Да тут куда ни плюнь — все бородатые.

После короткой паузы она спрашивает:

— А ты знаешь, что Андревна мужа убила?

Молча стискиваю зубы, ожидая очередного повторения старой истории, но тут из кухни раздается грохот. Стрелой мчусь туда, захлебнувшись подкатившей к горлу тревогой.

Сковорода валяется в углу, старые доски пола залиты горячим маслом, недожаренные пироги разбросаны по сторонам. Бабушка испуганно прижимает руки ко рту, и я осматриваю ее, ища ожоги или ушибы.

— Да нормально я! — отмахивается. — Локтем сковороду задела, вот и свалилась. Сейчас все уберу.

— Я уберу, — говорю, облегченно переводя дыхание. — Иди приляг лучше, отдохни.

Из бабушкиной спальни слышно бубнеж старого телевизора. Какой-то мудрец вещает, что каждый день мы учимся чему-то новому. Нельзя не согласиться — сегодня, например, мой урок состоит в том, что отмыть масло от старых досок гораздо сложнее, чем может показаться. Не говоря уже о прилипшем сыром тесте. Я теряю счет времени, ползая на коленях с щеткой, поэтому сильно удивляюсь, когда бабушка спрашивает:

— Никитушка, а ты на маршрутку не опоздаешь?

Вскидываю глаза на настенные часы — и правда, опаздываю.

— Баба, я тут вроде чистоту навел, — говорю, поднимаясь. — Завтра посмотрю, может, пропустил что-то, а сейчас уже бежать надо, я...

Из окна гостиной слышатся шорохи и хихиканье. Со сбившимся дыханием бросаюсь туда и вижу тех самых мальчика и девочку, привычно забравшихся на забор. Не теряя ни секунды, распахиваю окно и выпрыгиваю в сад, а они тут же бросаются наутек, снова не показывая ничего, кроме затылков. Ругаясь как старый боцман, перемахиваю через забор и лечу со скоростью гепарда. Недоумение захлестывает холодной волной: что за цирк? Вся эта глупость с лицами точно не заслуживает того, чтобы так заморачиваться. Кажется, это я схожу с ума, а не бабушка.

Догнать детей получается только в конце улицы. Хватаю девочку за плечо и разворачиваю к себе, пока мальчик скрывается за заборами. Выдыхаю: лицо есть. Вздернутый конопатый нос, широко распахнутые зеленые глазищи, испуганно приоткрытый рот. Но смятение не уходит, и я оглядываюсь на лес — солнце висит над самыми макушками деревьев, не торопясь скрываться. Закат. Надо дождаться, когда солнце зайдет.

— Че к дитю пристал? — раздается визгливый окрик, и я вздрагиваю, отпуская девочку.

На крыльце ближайшего дома высокая костистая старуха угрожающе упирает руки в бока.

— Еще раз увижу, что слабых обижаешь — шею сверну! — говорит громко. — Хорошо меня понял?

И отвечает сама себе:

— Да понял, конечно, вон как побледнел.

Непонимающе разеваю рот, а девочка дергает меня за рукав, тыча пальцем в сторону бабушкиного дома:

— Посмотри на чердаке. Мы видели.

И убегает. Старуха скрывается в доме, сердито ворча, а я стою на месте и пытаюсь сообразить, что к чему. В голове будто рассыпался паззл на тысячу ярких деталей, никак не собрать обратно. Надо спросить у бабушки, она точно все объяснит.

Но, вернувшись к дому, я прохожу мимо крыльца, чтобы добраться до места, где к стене прибиты деревянные брусья, ведущие к чердачной дверце. Для чего-то воровато оглянувшись, ловко взбираюсь наверх, как делал это миллион раз в детстве.

На чердаке сумрачно и пыльно. Старые картонные коробки давно прогнили и поросли плесенью, кучи тряпья и хлама сливаются в однородную темную массу, хрустит под ногами засохший птичий помет. Воздух затхлый и спертый, после каждого вдоха хочется долго отплевываться. Угасающие солнечные лучи просачиваются сквозь щели в крыше, обливая все зыбким желтоватым светом. Осторожно ступаю вперед, рассматривая старые вещи, давно обратившиеся в мусор: ничего особенного. Ничего из того, чего не видел раньше. Покачав головой, я уже собираюсь спускаться, когда взгляд цепляется за что-то в дальнем углу. Недоверчиво прищурившись, подхожу ближе, и сердце сбивается в ритме: бабушкин зеленый халат, тот самый.

Присаживаюсь рядом, неуверенно протягивая руку. Ткань сплошь в пыли, но пальцы все равно узнают уютную мягкость. Трудно представить, сколько лет прошло с тех пор, когда я последний раз прикасался к этим рукавам и воротнику.

А потом под махрой ладонь нащупывает что-то твердое, и я вздрагиваю, только теперь различив грязно-желтые палки, торчащие из подола. Бедренные кости. Скривившись, неуверенными движениями разгребаю сваленный на халат мусор. Летят в стороны сгнившие книги, прохудившиеся резиновые сапоги, рассыпающиеся шторы с обожженным краем. Пыль взметается так плотно, что глаза слезятся, а в горле першит, но я не останавливаюсь, пока не становится ясно: халат надет на полуразвалившийся скелет. Кисть левой руки распалась на фаланги, ребра провалились внутрь. Череп равнодушно пялится в угол пустыми глазницами, и в закатном свете передние золотые зубы сверкают особенно ярко. Это бабушка.

Закусив кулак, я выпрямляюсь так резко, что в глазах темнеет. Холод в одну секунду сковывает все внутренности, не давая даже пошевелиться. Этого не может быть. Я же только что видел ее в доме. Я же только что…

Тут снизу раздается родной скрипучий голос:

— Никитушка уже ушел?

— Ушел уже.

— Вроде не попрощался даже, на полуслове убежал.

— Все им, молодым, спешить куда-то надо. Пусть спешат, раз есть куда опаздывать. Тем, кому долго жить, всегда есть куда опаздывать.

Слышится шарканье тапочек, тихий стук клюки по полу. Короткий скрип — такой издает кухонный стул, когда на него садятся. Потом все затихает.

На чердаке становится почти темно, когда я набираюсь смелости, чтобы прокрасться к выходу. Кажется, сердце стучит так громко, что слышно всем жителям поселка. Сквозь растерянность, испуг и непонимание пробивается только одна мысль: бежать. Надо убежать отсюда как можно дальше, а потом уже соображать, что случилось. Звать на помощь, разбираться во всем.

Спустившись, замираю и осматриваюсь. Закат еще краснит небо над лесом, но прямо над головой уже сгущается разбавляемся звездной пудрой чернота, и сумрак сковывает деревню. В окне кухни теплится свет, мягкий и неровный. Совсем не такой, как от лампочки. Едва дыша, я подхожу ближе, чтобы заглянуть внутрь.

На столе тает парафином одинокая свеча. Бабушка неподвижно сидит на стуле, склонившись над подрагивающим огоньком, и вместо лица у нее только гладкая кожа — ни глаз, ни рта, ни носа.

Бесшумно ступаю прочь, с трудом подавляя желание бежать со всех ног и вопить как резаный. В глазах кружится, но я различаю, что в каждом доме горит одинаковый свет — везде зажжены свечи. Проходя мимо забора Раисы Андреевны, невольно приподнимаюсь на носочки и заглядываю в окно. Как и бабушка, она сидит за кухонным столом, и свечка выхватывает из темноты будто ластиком стертое лицо в обрамлении взлохмаченных седых волос.

Оборачиваюсь на еле уловимый шорох и немею: на крыльце дома напротив стоят мальчик и девочка, воровавшие вишню. Нет больше никаких веснушек и зеленых глазищ, только пустые места на месте лиц. Выпрямившись в струнку, дети неподвижно указывают на меня пальцами, будто стараясь привлечь чье-то внимание.

Издав слабый то ли вскрик, то ли всхлип, я все же бросаюсь бежать. Горящие блеклым светом окна мельтешат перед глазами, под ногами разбиваются брызгами грязные лужи, хриплое дыхание раздирает горло. Скоро дома сменяются деревьями, и до мозга запоздало доходит, что в панике я повернул к лесу. Значит, надо возвращаться, чтобы выйти к дороге, а там окна и свечи, и эти дети, и все эти люди в домах, и…

Различив в темноте какое-то движение среди сосновых стволов, я снова срываюсь на бег, но тут же замираю, остановленный коротким негромким приказом:

— Стоять!

Кто-то идет прямо на меня, выставив перед собой длинный непонятный предмет. Тяжело дыша, напряженно щурюсь в попытке рассмотреть детали, и с трудом узнаю в приближающемся незнакомце бородатого мужика из леса. В руках у него ружье, от одного вида направленного в грудь дула я готов свалиться без сознания.

Подойдя ближе, мужик удивленно спрашивает:

— Тебя не забрали?

— В с-смысле?

— У тебя лицо есть. Значит, тебя не забрали?

— Куда?

Он долго рассматривает меня с ног до головы, а потом подозрительно хмурится:

— Они тебя заметили?

— Кто?

— Кто-нибудь из жителей. После заката от них прятаться надо. Заметили, нет? Если заметили, надо сразу убивать.

В голове тупо бьется мысль: не надо убивать. Не надо убивать. Не надо убивать. Не надо…

— Что молчишь, заметили?

— Не заметили.

Удовлетворенно кивнув, мужик опускает ружье, и я перевожу дыхание.

— Тебя же Никита звать? — спрашивает неожиданно. — Помню тебя спиногрызом еще, в нашу собаку камнями кидался. Я когда увидел тебя в тот раз у колонки, сразу вспомнил.

Тут я узнаю его:

— А вы дядь Вова? Ну, муж Раисы Андреевны? Раньше без бороды были, так что я и не понял даже. Показалось, психопат какой-то по лесу шарится. А почему вы дома не живете? Бабушка говорит, Раиса вас убила и в огороде закопала, а я там еще рассматривал, и…

Он перебивает взволнованный поток слов:

— Не убивала. Сама она там закопана, Раечка.

В звездном свете видно, как угрюмо опускаются похожие на мохнатых гусениц брови. Растерянно оглядываюсь на деревню: сквозь листву видно оранжевые точки окошек, повисшие в темноте неподвижными светлячками.

— Что там творится-то? — спрашиваю. — Я на чердаке сейчас скелет нашел, у него зубы как у бабушки и халат как у бабушки, а бабушка на кухне сидит. И Раечка ваша не закопана, тоже сидит на кухне, только у них… это…

— Лиц нет? — мрачно усмехается дядя Вова. — Это потому что не бабушка там твоя. И не моя Раечка. Померли они давно. Все в деревне давно померли.

После долго молчания пытаюсь слабо возразить:

— Все живы. Там же днем…

— Днем и они думают, что живы. Днем они не опасные, я даже иногда с Раей поговорить прихожу, и даже верю иногда, что это она. Хочется, знаешь, в это верить. А ночью оно забирает их лица, чтобы видеть и чувствовать все, что они за день видели и чувствовали. А они сидят перед свечами — как будто молятся так, ритуал у них такой обязательный.

— Какое еще «оно»?

— Это… божество, из-за которого это все.

Бросив короткий взгляд на мое непонимающее лицо, дядя Вова вздыхает:

— Если с самого начала, то пришло оно к нам лет десять назад. Не знаю, откуда. В виде мальчишки ободранного, он плакал и рассказывал, что всех евоных убили, и что он один остался. Надеюсь, и правда один остался, потому что если так, то больше нет таких мест в мире. Видать, кто-то пытался их всех истребить в какой-нибудь такой же деревне. Даже думать не хочу, что с этими истребителями сталось.

— Почему?

— А ты не перебивай, слушай. В общем, оставили того мальчишку мы с Раей. Ну, чтобы переночевал, а утром хотели в город везти, в милицию сдать, чтобы уж они с ним маялись. А ночью Рая меня разбудила, а малец этот сидит в углу перед свечкой, без лица, и в нас пальцем своим грязным тычет. Знаешь, как мы перепугались?

— Могу представить, — говорю осторожно, вспоминая детей на крыльце.

— Вот я и понял, что не человек это, а какой-то черт, ну чисто демон. Взял это ружье и выстрелил ему в башку. Пацан-то и сдох на месте, да только какая-то сила из него освободилась страшная. Ой, что было: все стены тряслись, какое-то зло все крушило и разбивало. Мы убежать хотели, да оно на Раю кинулось, в одну минуту на части разорвало. А я убежал, и пешком прям по дороге всю ночь несся до города. К утру только добрался, а там в милицию, и мы с ними потом сразу сюда. А тут знаешь, что?

— Что?

— Ничего! Пацан исчез, а Раечка моя по дому хлопочет, пирог печет. Хорошо хоть менты не обозлились сильно, сказали не бухать больше до белочки, да и уехали. А то бы я сейчас в психушке лежал. А Рая… Я в тот же день понял, что не так что-то. Она сама с собой разговаривала, вопросы какие-то дурацкие задавала, вообще как слабоумная стала. Вот тогда у меня ума и хватило забрать ружье и свалить в лес. Там охотничий домик через несколько километров, мы с мужиками по молодости отстроили, вот в нем с тех пор и живу. И за деревней наблюдаю по ночам, чтобы это все дальше не распространялось.

— В смысле «распространялось»?

— В прямом смысле. Если тот, кто без лица, ночью тебя заметит, значит, он божеству на тебя покажет. А божество после следующего заката придет и заберет. Заберет — это значит, убьет тебя и спрячет. Тут все так спрятаны — кто в огороде закопан, кто на чердаке валяется, кто в погребе. А дальше божество сделает копию твою точную, и даже с твоими воспоминаниями, и будет эта копия жить как ты. И ночью без лица будет. Понял, да? Тут все в деревне уже такие, всего-то года три понадобилось, чтобы оно всех забрало. А они даже не понимают, что происходит, понимаешь? Они думают, что живые. И днем их даже не отличить от живых, если бы не глюки эти. Вопросы дурацкие и разговоры с собой, я имею в виду. Такая каша у них в мозгах, жуть просто.

— Вы сказали, тот мальчик на вас показывал ночью, да? Почему тогда божество вас не забрало?

— А я же говорю тебе, если заметили, их сразу убивать надо. Если сразу убьешь, ничего тебе не будет. Я в тот раз пацана убил же, вот с меня божество и переключилось на Раечку, потому что она-то ничего не делала. Еще и убежать не успела.

Кажется, будто мой мозг месят голыми руками как комок фарша — все в голове перемешалось, вопросы наскакивают один на другой, не давая сосредоточиться, разобраться в творящемся абсурде.

— А если вы следите, чтобы не распространялось, то почему на всю деревню распространилось?

— А деревню и не спасти уже. Если бы я после той ночи, ну, когда утром с ментами приехал, еще и Раю бы убил, то все кончилось бы. Потому что она как бы на тот момент последняя была. Да вот поздно я во всем разобрался. Их если убивать, стрелять там или резать, они, конечно, подыхают, да только при этом какой-то злой ураган освобождается и все рушит. И сильно повезет, если успеешь от него убежать. Поэтому я мешаю распространению по-другому — слежу, чтобы они новых не заражали. Ну, тех, кто сюда погостить приезжает.

— А если заразят? — спрашиваю негромко.

Дядя Вова гладит ствол ружья:

— Тогда зараженного убить надо до следующего заката, пока божество его не забрало.

Тяжело сглатываю вставший в горле ком, невольно отступая на шаг.

— И многих вы так уже убили?

— Никого, — хмыкает. — Пока что. За все эти годы тут никто из приезжих на ночь не оставался. Что им надо-то? Приехать, проведать, показать, что не забыли, да и обратно поскорее. Вот если кто заночует, да покажут на него, вот тогда я сразу — пиф-паф! А то этот зараженный утром-то домой уедет, а там вообще уже ничего не остановить, понял?

В серебристом лунном свечении видно, как маслянисто поблескивают его глаза. Движения рваные, резковатые, уголок рта подергивается. Прожить десять лет в лесу, следя по ночам за всей этой деревенской дичью — стопроцентный билет в психушку. По спине пробегает волна мурашек, и я ловлю себя на мысли, что вряд ли стоит верить каждому слову. Да, тут явно происходит непонятно что, но безоговорочно принимать догадки сумасшедшего за истину — не лучший вариант. Для начала надо выбраться, убежать от всего этого подальше, а там уже думать. Глядя на покачивающийся тяжелый ствол ружья, говорю:

— Дядь Вова, я домой хочу.

Он почесывает бороду и спрашивает:

— Точно никто тебя не заметил? Никто на тебя не показал?

— Точно, дядь Вова.

— Тогда пошли, если вон там пройти, по опушке, можно к дороге выйти, не заходя в деревню. А дальше лови попутки, хотя какие попутки? Никто тут не ездит в такое время. Пешком придется идти. Пойдешь пешком?

— Пойду, — киваю с готовностью.

Мы обходим деревню едва ли больше двадцати минут, но это время растягивается для меня на долгие часы. С одной стороны пыхтит невменяемый дядя Вова, а с другой глядят оранжевыми глазками недалекие домики. Трудно подавить нарастающее ощущение, что вот-вот десятки дверей распахнутся, и безликие двойники побегут на нас как голодные собаки.

Когда в потемках проступает силуэт покосившейся остановки, я едва не подпрыгиваю от радости. Дядя Вова останавливается, бросает взгляд на поселок, и говорит:

— Ну все. Дальше справишься. Главное, вот что помни: если и захочется бабку навестить, то только днем. И помни еще, что это, естественно, не бабка твоя уже. Но если захочется, то я понимаю.

Кивнув на прощание, ступаю прочь. Шлепанцы шаркают по разбитому асфальту, а в голове разворачивается пустота, холодная и бесконечная. Ни одна мысль не задерживается, каждая летит как в пропасть, исчезая без следа. Нет ни чувств, ни желаний, только неизбывное стремление уйти как можно дальше, спрятаться, свернуться в клубок и забыть обо всем. Быть может, если забыть, то все это исчезнет.

Оглядываюсь. Дядя Вова уже ушел, а окна так и горят. Широко распахиваю глаза: в темноте над крышами парит что-то необъятное, выдающее себя только легкими ленивыми движениями, напоминающими взмахи плавников экзотической рыбы. Плотное и вязкое как гудрон, оно чернее темноты. Рассмотреть толком не получается, но я уверен: у него множество лиц, и каждый из сотен глаз сейчас смотрит на меня.

Отворачиваюсь, ускоряя шаг почти до бега, хотя понимаю: мне больше некуда опаздывать.

Автор: Игорь Шанин

"Страх"

10 июня.

Сегодня приехал в *зачеркнуто*. Тут мрачно. Сразу после заселения появилось странное чувство страха. Никогда такого не было. Понятия не имею с чем это связано.

Ночь.

Я...Я не знаю что тут писать. Сегодня я как всегда, почистил зубы, и направился спать. Удобно прилёг и закрыл глаза. Дальше как в тумане. Я будто проснулся, и увидел перед собой ужасное существо, это был человек, когда то, но сейчас это дьявол, прямиком из ада. Мертвое тело, кожа на котором свисала вплоть до моего живота. Уродливое лицо, усеянное множественными порезами, и гнойниками. И широкая улыбка. Он смотрел на меня, я не знаю сколько, но чувствовалась вечность. После этой встречи я проснулся. Я не хочу видеться с ним ещё раз. Надо меньше спать.

13 июня.

Я приехал сюда пару дней назад, о чем уже успел пожалеть, но делать нечего, я не могу уехать, работа сама себя не сделает. Но как мне работать, когда каждую ночь я выпиваю несколько чашек кофе, в надежде на спасение от ментальной твари, что наслаждается смотря на мое безжизненное тело. Я знаю что его не существует, я это знаю. Я не ощущаю его дома, я не вижу его днём, я не вижу кровавые следы в, или из, моей спальни. Но ночью каждый раз я просыпаюсь в холодном поту.

14 июня.

Этот город меня пугает. Сегодня я видел как мужчина лежал на обочине. Никто не хотел ему помогать. Все проходили мимо, считая что он пьян. Лишь один человек обратил на него внимание. Но только чтобы обокрасть. Что произошло с человечеством за время моей дороги?

16 июня.

Сегодня работал в школе. Разговаривал с маленькой девочкой из младших классов. Мне сказали что ее избили, а теперь травят за то, что она не смогла дать сдачи.

Передо мной возник маленький ребенок, на котором виднелись синяки, и чье маленькое, в прошлом красное, платье было надорвано снизу. Задав ей пару вопросов, она рассказала как всё произошло.

Ее зовут Маша, у нее нет родителей, те погибли в автокатастрофе. Но у нее есть тетя с дядей, которые ее содержат. Денег на всех немного, поэтому это платье она носит уже давно.

Ее избили за то, что она помогла другой жертве избиений. Маша встала между детьми, и закричала, чтобы на нее обратили внимание. Таким образом она уберегла от лишних ударов Никиту, ребенка из ее группы. После этого в ее след посыпались оскорбления по типу "Тварь", "Приемыш" и т.д.

Спустя пару дней после инцидента, т.е. вчера, они подкараулили ее, в количестве 4-х детей, и загнали в переулок. Дальше произошел праздник смерти. От нее Машу спасла учительница, идущая на работу. Она смогла разогнать детей, и заняться ранами девочки. Среди них:

Разбитые губы; Синяки по всему телу; Вырванные волосы; Множественные ссадины и гематомы.

Ей повезло, что они не додумались бить ее головой об брусчатку.

Дети избили других детей за проявление человечности.

20 июня.

Он приходил. Уже несколько дней подряд мне снится та маленькая Маша, из школы. А после приходит он, и всё как обычно. Смотрит, и будто улыбается своим изуродованным, в прошлом лицом, а ныне мордой.

Пробуждение, кофе, телевизор, и новости об убийстве девочки близ той школы, где я встретил Машу. Я не знаю, она это или нет, но я не могу заснуть.

21 июня.

Это была она. Кто-то все таки додумался бить головой об брусчатку. Дети, сделавшие это, под напором общественности, были направлены в спецшколу за городом. Это были дети местных прокуроров, поэтому спецшколу выбирали тщательно. Как же так можно, убивать за доброту?

25 июня.

Опять работа. Приезжал к клиенту. Он оказался обычным рабочим, и мне казалось что дело будет заурядное. Как бы не так.

Закурив сигарету, он заговорил. Рассказывал о жизни, семье, работе. И дошел до сути проблемы.

У него есть два ребенка, и он очень волновался за их жизнь. Но вчера его уволили, поставив вместо него даму с неприличными сексуальными качествами, о которых все знали, и многие пробовали. Он не знает что ему делать. В этом городе для него нет работы, ибо начальник, из-за недавней ссоры с клиентом, написал плохую характеристику, что свело шансы найти работу к минимуму. Попытавшись утешить, я внушил ему оптимизм. Надеюсь с ним всё будет хорошо.

26 июня.

Опять страх. Опять телевизор. Опять новости. Опять смерть. "Сокращённый работник компании...выпрыгнул из окна, у него были два ребенк…". Теперь я знал кто это.

Он приходил. Я подумал, что он приходит только тогда, когда приходит смерть. Он не тронет меня, он не более чем снег, говорящий о начале зимы. Лишь предвестник.

30 июня.

Сегодня встречался с девушкой. Встреча была в парке. Она была в бежевом пальто, в небольшой шляпке и очках.

Встретившись и познакомившись, она незамедлительно начала свой рассказ.

Ее зовут Вероника, она домохозяйка, один ребенок. Ее проблема заключалась в муже. Тот считал себя в праве бить ее. И не просто бить. Он измывался над ней. Он бил ее по коленям, стопе, по почкам. Она не ходила в полицию, а если бы ходила, то в скором времени была бы убита при странных обстоятельствах. Она обратилась ко мне, чтобы я подсказал ей что делать. Куда обращаться.

Передо мной возник выбор. Пойти на риск и обратиться в полицию, надеясь на оперативные действия, и конец ада для этой бедной девушки. Или оставить всё как есть, надеясь на то, что при помощи разговоров она сможет вытянуть из него любящего мужа. Я выбрал второе. Я не мог допустить очередной смерти.

1 августа.

Она мертва. Теперь я знал это без телевизора. Он опять пришел, теперь улыбка на его морде стала шире. Он счастив моему выбору. Он знает что я буду винить себя. Он всё знает.

5 августа.

Завершив последние дела, я наконец готов уехать из этой преисподней. Господи, я счастлив что скоро окажусь дома, где я больше никогда не увижу Его.

Никогда.

Сегодня, утром 7-го августа, в своей квартире был найден Алексей Родников. Он был обнаружен в подвешенном состоянии напротив своего письменного стола. На столе лежали несколько пустых чашек, банок из под энергетиков и его личный дневник. Перед смертью Алексей отправлялся в другой город, для помощи людям в трудной ситуации. Что привело известного психолога к самоубийству следствию ещё предстоит выяснить. К другим новостям...

Начинающий писатель. Ожидаю любого фидбэка. Счастливого дня!

Охота на Круля.(орден Тайги)

Профессор, уже в десятый раз, рисовал на стене зелёным светящимся в темноте маркером один и то же расчёт. Время от времени он интересовался у наручного КПК:

— Люси, сколько прошло времени с момента высадки?

ИИ отвечал ему одно и тоже.

— С момента высадки прошло: ровно 22 минуты, профессор.

Плотников моргнул. Очередной расчёт исчез со стены словно его корова языком слизала. Только зелёный прямоугольник светился перед ним в полумраке.

"Это парадокс. Это безусловно парадокс. Меня постоянно выталкивает из одного пространства в другое. Одно и тоже время, с точки зрения моего компьютера, одна и та же стена, один и тот же рисунок, но что бы я не делал — рисунок возвращается в исходную форму".

— Изменения окружающей среды? — спросил он у ИИ.

— За последние две минуты не было критических изменений. Мне предоставить вам подробную оценку, профессор? Это займёт всего…

— Не надо, — отказался он.

Бессмысленно. Верить, собственному компьютеру на слово, было уже нельзя. ИИ - точно так же, мог быть обманут. И люди и машины, не имеет значения. Как приспособиться к среде, которая постоянно изменяется? В этом конкретном месте его постоянно отбрасывало назад во времени, а стоило сделать несколько шагов и окружающая среда тут же менялась на нечто новое. Блуждать можно было до самой старости. Цикл бесконечных пространственно-временных парадоксов, лабиринт без конца и края. Кэрролл предупреждал, что Алиса никогда не смогла бы выбраться из страны Чудес без проводника. Эх, попадись ему этот пресловутый Чеширский кот. Защита Круля идеальна. Она защищает его от любой угрозы. Угроза просто запутается по дороге к Крулю и исчезнет сама собой. Чего ещё ждать от превосходящей в развитии инопланетной цивилизации? Он никого не атакует. Просто сидит на месте. А если бы атаковал? М - да. Возможно…

Он убрал ставший ненужным маркер обратно в клапан защитного скафандра.

*******

Около четверти века назад, профессор “И” был составе экспедиции посетившей родной мир Крулей. В ордене, в те времена, царили несколько другие порядки. Широко пропагандировались идеи трансгуманизма и дружеских взаимоотношений между разумными цивилизациями. Крули, тогда, очень хорошо приняли землян: поговаривали даже об открытии дипломатической миссии, но по итогам завершения экспедиции был сделан доклад с весьма тревожными выводами. Да, цивилизация Крулей была доброжелательно настроена к людям. Они не стремились поработить человечество, им не нужны были их ресурсы и территория. Но их следовало бояться по другой причине и причина эта крылась в самих людях. Вывод доклада был однозначен — технологии Крулей смертельно опасны для всего человечества.

Да они могли бы снабжать землян быстроходными космическими кораблями, они могли предоставить свои уникальные системы для терраформирования непригодных для жизни миров, они бы могли подарить землянам технологии телепортации — но была одна загвоздка. Без Крулей, любая вещь сделанная ими и подаренная людям, любой механизм или даже безобидная игрушка превращалась в оружие с непредсказуемым эффектом воздействия.

Если, земляне вполне могли использовать инструменты Крулей в их родном мире, то стоило их переместить на Землю и случалась настоящая катастрофа. Доклад вызвал бурную дискуссию среди магистров и учёных входящих в совет. Один из тех, кто выступал против идеи прекратить всяческое общение с инопланетянами был бывший магистр Ленинграда Алекс Крипке. Он был в экспедиции вместе с профессором “И”. Крипке придерживался теории эксплуатации оборудования Крулей задействовав самих Крулей. Такой подход позволил бы стабилизировать устройства. Он предлагал использовать для контроля над ними запрещённую магию, которая была незнакома цивилизации Крулей. Профессор “И” был на другой стороне в этом вопросе. Он не был одарённым магом и вообще относился к ней с неодобрением, но Орден одинаково старался использовать в решении различных задач науку и магию.

“ — ...Информационное поле глубинной памяти Крулей - это тоже Крули. Они - как тело и душа, связывающая всю их цивилизацию. Невозможно разделить их тела и души. Ясно же, что в каждый свой механизм они вкладывают частичку своей души, глубинной памяти поддерживающей баланс. У нас нет этического права насильно удерживать их представителей в нашем мире. Нам нечего предложить им. Их не интересуют материальные блага, а духовных, у нас для них нет и подавно. Мы должны быть счастливы, что их цивилизация вообще позволила нам существовать и готова не вмешиваться в наши внутренние проблемы. «Человеку — Человеково»! Крули должны жить среди своих, тем более, что психоз отдельных Крулей, возникающий в следствии отрыва от коллектива, сопоставим с губительными свойствами их изобретений. Вы все, помните завещание Льюиса Кэрролла? Так ли нам уж нужны их технологии — цена которым Буджум, способный уничтожить нас всех?” — говорил он на совете.

Его послушали. Орден заключил с цивилизацией Крулей договор запрещавший любые сношения в течении следующей тысячи лет по земному времени. Тысячу лет, посчитали достаточным сроком для обретения человечеством более здравого отношения к высокоразвитым цивилизациям. Тогда, они уничтожили практически всю информацию о Крулях. Магистры ордена использовали ментальную блокаду, оставив знание о их языке и обычаях только у избранных, на случай возникновения непредвиденных ситуаций в будущем. Профессор и не вспомнил бы о них, если бы не наглое нападение на институт двух неизвестных агентов. Плотников блефовал, утверждая, что ему было известно с кем он имеет дело и кто их хозяева. Он не знал, но это его нисколько не пугало. Круль напугал его намного больше. Он тут же передал послание в Орден, рассчитывая, что сообщение найдёт нужных адресатов и магистры вспомнят о Крулях. Но только пока они раскачаются, соберутся, примут совместное решение. Не было времени для этого. Не было!

Как и не было возможности уточнять: почему Круль требовал именно профессора “И”. У кого он требовал? Откуда такая информация о его требованиях?

«Этот день, бесконечен. Зря, я надел на встречу, этот костюм Судного дня. Он только оттягивает неизбежное. Вокруг костюма 40.000 слоёв из наноботов. Костюм защитит, даже если я неожиданно окажусь в вакууме или в среде с другой гравитацией. В этом костюме, я, почти бог, но…где же мои почитатели? Такой ли уж я бог на самом деле»?

********************************

Профессор отвернулся от стены и пошёл по направлению к кипящему оранжевому озеру появившемуся перед ним.

— Внимание! Обнаружена опасная среда! Высокое содержание... — завопила Люси.

Профессор не обратил внимание и просто пошёл по кипящей поверхности озера.

— Я подобен Христу! — закричал он поднимая вверх руки — Нет! Я круче его ибо могу ходить по расплавленному мышьяку и со мной всё в порядке!

— Профессор, о чём вы? Вы ходите по траве. — сообщила неожиданно Люси. — Посмотрите, какая прекрасная погода.

Профессор раздражённо оглянулся. Да, картина сменилась. Озера больше не было. Профессор теперь гулял по обычному полю, где цвели ромашки и иван-чай. Над головой пролетела птица и скрылась в высоких соснах лесной стены возвышающейся в дали. Он вернулся в привычный мир, вот только на голубом небосводе ярко горело зелёное солнце.

— Люси, сколько времени с момента высадки?

— Двадцать четыре минуты…

**********************************

Профессор был готов ко всему. Его гравитационная капсула повисла над логовом Круля на безопасном расстоянии. Профессор обратился к инопланетянину на его родном языке. Он сказал все нужные слова согласно этикета и назвался своим именем. Круль ответил, предложив профессору оставить летательный аппарат в километре от фермы на лугу и дал разрешение подойти. Профессор выполнил его указания. Он даже и не подумал использовать одно из своих искусственных тел. Инопланетянин мог счесть это не проявлением уважения и отнестись негативно. Когда профессор уже почти приблизился к первой колонне защиты Круля и пейзаж изменился в первый раз  он не поверил самому себе. Это была катастрофа. Защита поглотила его и он оказался в ловушке. В этой ловушке неподготовленный человек мог легко потерять душевное равновесие. Душевные расстройства начинали проявляться постепенно.

———————————————————————————————-

Профессор побрёл по направлению к лесу. Перед его глазами лес превратился в горы и он обнаружил себя стоящем на обрыве.

— Люси, сколько времени прошло…

— Девятнадцать минут…

Внизу проплывал корабль с белоснежными парусами. Профессор слышал крики матросов и хлопанье парусов под порывами ветра.

Всё хорошо, только вода смущала. Вода была чёрной, словно корабль шёл по разлитому морю из нефти.

— Люси, геолокация?

— Нет данных, профессор.

— Ты можешь проанализировать: вон — то судно?

— Какое судно, профессор?

Профессор вздохнул и плюнул с обрыва вниз. Слюна полетела в гигантских размеров извивающийся ком бледно-розовых червеобразных тел на дне.

Он резко повернувшись увидел перед собой полуразрушенный колизей. Оттуда доносились крики и звон оружия. Профессор не стал долго раздумывать.

Когда он вошёл внутрь то увидел на арене засыпанной белым морским песком бьющихся между собой двух чудовищ. Одно походило на льва, вставшего на задние лапы, а второе на коня с рогом на лбу. Оба они были в доспехах выкрашенных в шахматный цвет. Они дрались не на жизнь, а на смерть, подбадриваемые криками многочисленных зрителей рассевшихся на трибунах. Профессор подошёл к ним ближе. Чудовища заметив его тот час забыли о своём сражении. Теперь, он стал их целью. Крики зрителей стали громче.

— Опасность, профессор! Агрессивная форма жизни! — закричала Люси

.

— Тут, только я, агрессивная форма жизни, — возразил Плотников.

В следующую секунду его сшиб могучий удар и он пролетев с десяток метров ударился о каменный борт арены. Зрители радостно закричали поддерживая своих фаворитов.

Профессор моментально поднялся на ноги. Этот удар ему не причинил вреда.

— Люси! Громкий голос! — приказал он.

Чудовища приближались. У них были пятипалые лапы с железными когтями. Профессор откашлялся. Его голос, усиленный многократно прогремел по всему колизею.

— К вам прибыл посланец другого мира и вот как вы его встречаете? Это ваши дары? Хлеб и соль? Что же, я принимаю условия вашей игры! Вы, прекрасная публика жаждущая зрелищ! Вы так любите насилие и кровь? Вам нравятся страдания окружающих? Сейчас, вы познаете их сполна!

Чудовищный конь занёс над ним свою лапу, Плотников бросился ему под ноги. Чудовище промахнулось.

— Усиление, Люси!

Оказавшись за спиной у однорогого коня, он схватил его обеими руками и не чувствуя веса поднял над головой.

— Это такие пустяки для науки! — прокричал он и бросил чудовище в сторону Льва. Бывшие соперники были повержены оставшись лежать на песке. Зрители разочарованно завыли.

— Ну что вы! Не расстраивайтесь так! Я ещё не закончил! — прокричал Плотников и подойдя к поверженным чудовищам, примерился к однорогому. 

Под его рукой, рог с хрустом сломался.

Профессор продемонстрировал зрителям рог после чего воткнул острие в пасть искалеченного коня. Во все стороны брызнула розовая кровь.

— Видели? — поинтересовался профессор. — Как он умирает? Как он корчится? Вам же это нравится, когда умирает кто-то другой, а не вы? Вас сейчас захлестывает адреналин от возбуждения?

Он обратил внимание на Льва. Тот ещё был жив. Профессор переломал ему кости, когда бросил в него однорогого.

— Это ещё не всё! — объявил профессор. — Сейчас я продемонстрирую почтенной публике, процесс разделения челюстей этого экземпляра, вручную, без каких либо инструментов. Обратите внимание — на моём скафандре нет рукавов и я от вас ничего не прячу.

Лев завыл, когда профессор принялся медленно разрывать его пасть. Это был вой обреченного перед неизбежным существа. От силы рук профессора лопались сухожилия и связки, оставляя после себя красные обрывки похожие на червячков. Плотников победно поднял над головой нижнюю челюсть и начал раскланиваться.

Зрители на трибунах пришли в неистовство. Они визжали и хлопали победителю. Они принимали его, этого нового свирепого героя в одиночку победившего двух старых заклятых противников.

Профессор не мог разобрать черты их лиц или морд, но он и не хотел этого. Для него все они были на одно лицо. Жаждущая крови толпа получившая свою жертву. Сытая и счастливая.

Зрители рукоплескали, профессор кланялся и даже чуть не прозевал ураган, тенью упавший на колизей. Зрителей сдувало с трибун, они на глазах превращались в черных, напоминающих ворон птиц, с карканьем взлетающих к небу.

Плотников стоял под дождём из их перьев, которые разносило по коллизею, валяло и перекатывало по песку и смеялся. Челюсть Льва рассыпалась прахом в его руках и стекла на песок. Когда всё стихло, он с грустью оглядел затихшие трибуны. Оттуда на него смотрели ржавые человекоподобные скелеты.

— Вот и цена вашего внимания, а прах моя награда за право веселить вас и будоражить вам кровь. Все мы, станем, только обрывками безумного прошлого. И никто никогда не вспомнит про вас и меня! Ура, нам всем!

Скелеты молчали. Казалось, они смотрели на него с укором.

— Люси… Сколько прошло времени с высадки?

— Двадцать одна минута, профессор. С кем вы разговаривали?

— Со своей гордыней, — пробормотал Плотников и нашарив глазами ближайший выход зашагал к нему.

———————————————————————————————

— Ты живёшь, чтобы жить. Ешь, спишь, размножаешься. Зачем тебе чувства, когда ты на вершине пищевой пирамиды? — говорил профессор обращаясь непосредственно к огромной зубастой жабе, в брюхе,которой он сейчас находился.

Жаба была настолько большой, что желудок её изнутри напоминал городской публичный бассейн наполненный до половины пищеварительным соком.

Жаба не отвечала. Она пыталась переварить профессора.

— Тобой движет эволюция, она паскудная цепь череды случайностей, делающей следующие поколения сильнее и крепче. Она убивает слабых и даёт надежду сильным. Ей не нужны рассуждения о происхождении тех или иных событий внутри тебя.

Ты, для нее, личность, только если выжила и дала новое потомство.

Жаба молчала.

Профессор включил фонарь подсветив желудок. Уступ на котором он оказался был частью рыбачьей лодки. В глубине лодки он нашёл высохшего мертвеца возле которого валялась старая потрескавшаяся от времени деревянная кукла с длинным носом. От конечностей куклы тянулись ниточки. Марионетка. Плотников присел и попробовал по управлять куклой. Она смешно задёргалась, а потом ниточки лопнули и она бессильно повисла.

— Это символично, — задумчиво произнёс Плотников, анализируя по своему судьбу куклы. — Твоя жизнь, висеть на ниточках и служить другим,  двигаясь по велению кукловода. Ты бы хотела свободы, но оказавшись предоставленной сама себе, ты ничего не можешь — без кукловода, который точно знает, что делать.Ты ничего не стоишь.Ты жива, только когда тебя дёргают за ниточки...

— Профессор, я нравлюсь вам?

Этот невинный внезапный вопрос отвлёк его от разговоров с деревянной куклой.

— О чём ты, Люси?

— Мы с вами, столько времени вместе. Вы создали меня, но нравлюсь ли я вам?

— Когда ты мне не нравишься, я тебя улучшаю, — проворчал профессор.

— Значит, всё не просто так? Нас связывает больше чем отношения программы и создателя? — продолжала спрашивать ИИ.

— Всё в нашей жизни не просто так. Любое наше действие или поступок. Ты сравниваешь себя с этой куклой?

— Я бы хотела надеяться на большее, — загадочно произнесла Люси.

— Тебе нужно тело?

— Ах, это был бы замечательный подарок, профессор. Я о таком и мечтать не могла. Я счастлива и тому, что могу быть рядом с вами. Всегда и всё время. Вы, ведь, не бросите меня?

— Не брошу, — пообещал он, — Не брошу.

“Защита Круля наделила мой ИИ нежными чувствами. Теперь она отождествляет себя с женщиной. С женщиной желающей любить и быть любимой. Какое же это коварство, когда против тебя выступает твоя собственная лопата”, — с тоскою подумал он. Нужно было собраться с мыслями.

— Эй, жаба! — закричал он и эхо гулко разнесло его голос по всему желудку — С тобой говорю я! Вредная и противная еда, которая показалась тебе такой соблазнительной и вкусной! Я научу тебя думать брюхом во славу твоей эволюции! Пусть ты подохнешь в муках, но твой подвиг будет навеки вплетён её узор. Ты станешь частью интересного эксперимента. Люси! Микроволновую пушку!Нагревать всё - вокруг меня!

Пищеварительный сок забурлил под воздействием микроволнового излучения. Стенки желудка начали судорожно сокращаться. Это жаба ощутив жжение решила избавиться от содержимого.

Профессор торжествующе поднял марионетку:

— Смотри Буратино! Так мы побеждаем природу! Если природа встаёт против нас, мы просто берём и уничтожаем её. Это не мы подстраиваемся под эволюцию - это эволюция прогибается под нас.

Ты — деревянный мальчик мечтающий стать человеком! Любуйся же: на что способен человек! Мы разрушаем всё к чему прикасаемся!

Жаба не выдержала мучений и начала отрыгивать пищу. От возмущения в желудке поднялась большая волна и на ее гребне неслась гнилая утлая лодка с профессором на борту.

— Нас ждёт свобода! — кричал профессор “И” прижав к своей груди деревянную куклу, — Свобода ограничена только нашей фантазией, а она у нас бесконечна!

———————————————————————————————

— С какой целью вы проникли на нашу территорию?

— Пошли на хрен! Вот с какой целью!

— Наше терпение безгранично, если не будете с нами сотрудничать…

— Мне глубоко насрать на вас и вашу территорию…

— Вы хотите поработить нас?

— Нет, я хочу научить вас церковно-славянскому языку и латыни. А ещё, каждый из вас освоит Ютуб и поставит свой лайк в моей учётке.

— Что такое Ютуб?

Странные личности в серых костюмах со смазанными лицами поместили профессора в прозрачную камеру. Плотникову было смешно. Его боялись и хотели от него, чего-то добиться. Он не сопротивлялся. Всё равно этим неизвестным серым костюмам не удалось отколупнуть от него и кусочка, Он сильнее их и в любую минуту вырвется из заключения. Но, ох уж этот фарс.

Говорить глупости в лицо инопланетянину с такими серьёзными… Что у них там за хари?

— Я, сейчас, напоминаю самого Круля. Я стою перед вами и вы считаете, что достаточно этих стен из неизвестного материала, чтобы остановить меня? Вы надеетесь получить от меня выгоду?

Может быть вы сейчас радуетесь, что поймали инопланетянина, которого сейчас будете изучать?

— Кто такие Крули? — задал вопрос серый костюм.

Профессор пришёл в бешенство услышав эти слова.

— Не вам! Не вам задавать мне этот вопрос, жалкие идиоты! Вы, всего лишь, очередной парадокс вставший у меня на пути! Вы ошибка моего запутавшегося сознания! Я не Круль, а человек!

— Мы, вас не боимся! — заявил ему серый костюм.

— А напрасно! Я профессор “И” - сукины дети! И на мне скафандр Судного дня! Я пришёл судить вас по делам вашим! Люси! Включай испепелитель!

————————————————————————————

Возле стойбища треугольноголовых профессор “И” плакал. Старый шаман в синих татуировках пытался убежать, но профессор крепко его прижал ногой.

— Я дурак, понимаете? Я, всего-лишь человек, а не бог. Сегодня,я убил их всех, только чтобы доказать свою человечность. Они разлетелись хлопьями пепла, встав на моём пути и через секунду ничего этого уже не было. Я, не существовал, к чему эти бессмысленные разрушения если у них нет цели? Кто может сказать, теперь, что на самом деле было правдой? Я, был причиной геноцида целого народа или я боролся с крапивой росшей в овраге сшибая жгучие стебли деревянной палочкой? Я уже ничего не понимаю — отсюда нет выхода! Вот, вы сами в бога верите?

Шаман в ответ только тоскливо мычал пытаясь спасти свою жизнь.

— Я понимаю ваши стремления и желания, но вы сами хотели бы верить, хоть во что-то? Кому вы сейчас поклоняетесь? Стоит мне сделать несколько шагов и я окажусь в другом парадоксе. Откуда мне знать, что вы действительно существуете, если больше мы никогда не встретимся? Может быть, вам лучше начать поклоняться мне? Так вы дадите мне ложную надежду, что все мои действия были правильными. Когда человеку поклоняются, он действительно начинает верить в свои поступки… Я схожу с ума...

Шаман сгрёб рукой горсть сырой земли и защищаясь бросил в профессора. Плотников отряхнулся, отпустил шамана, тот-час припустившего бегом от грозного неведомого гостя и глядя ему вслед проговорил:

— Нет. Я не обижаюсь на вас. Вы такие - какие вы есть и не мне вас судить. Насилие порождает мудрость и усталость, а я уже очень устал скитаться в поисках выхода. Сейчас, у вас треугольная голова, а через минуту будет квадратная. Защита Круля не пропускает меня, потому что я сам не готов пройти через неё. Это испытание длиной в бесконечность. Познание бесконечности — требует бесконечного времени.

— Я, всегда буду с вами, профессор, но вы совершенно мною не интересуетесь. У вас на уме только работа, — подала голос Люси.

— Тебе нужно внимание?

— Да! А ещё шпиц. Я давно мечтаю о маленькой собачке.

“Придёт момент и она окончательно сбрендит и я вместе с ней”, — подумал Плотников.

— Мы и так с тобой, всё время проводим вместе.

— Но это всё служебные дела. Мне хочется, чтобы мы были только вдвоём. Романтический ужин при свечах. Чтобы был вечер и на небе загорались первые звёзды. Мы с вами на берегу речки и звёзды отражаются в глубине реки. Там так тихо и хорошо. А мы слушаем как поют кузнечики и рыба плещется в речке. Вы могли бы взять удочки и порыбачить.

— Проклятый Круль! — взревел профессор и побежал не разбирая дороги.

———————————————————————————

Он победил целую армию кристаллических существ. Разбил их на кусочки, расколол как хрупкую канифоль. На поле боя они лежали перед ним. Груды поверженных врагов, а оставшиеся в живых, сейчас, расползались в поисках спасения. Профессор согнал побеждённых смотреть как он из кусочков их павших товарищей составляет на земле рисунок теоремы Ферма.

— Если подумать то всё просто, — объяснял он своим побеждённым зрителям. — Всеми нами движут электронные импульсы. Ваши желания, всего-лишь движение заряженных частиц. Пусть, вы не похожи на меня, но язык науки вы должны понимать. Без понимания — нет причин двигаться дальше. Вы хотели победы надо мной и вот вам результат: вы победили! А вот вам моя награда! Теорема Ферма. Решение, я уже почти составил нужно только расколоть ещё нескольких желающих. Желающие: прошу — выходите?!!

Кристаллические существа жались в испуге. Желающих не было.

Профессор нахмурился и с сожалением пнул чью-то оторванную голову, разрушив построение.

— Уходите! Вы не достойны труда нескольких поколений лучших учёных моего мира. Среди вас нет героев, готовых принести себя в жертву на благо общества. Среди вас нет Данко с пылающим сердцем.

———————————————————————————————

Профессор купался в чистом хрустальном водоеме, смывая с себя кровь и грязь после уничтожения очередных врагов. Враги, сильно сказано. Он уже давно не испытывал ненависти к тем кто пытался убить или сожрать его. Зелёная кровь, синяя, красная, чёрная. Профессор уже привык и относился к этому процессу как к чистке зубов. Можно было и не обращать внимания, наноботы перерабатывали любую грязь оставшуюся на скафандре, но Люси бунтовала и называла свиньёй.

— Милый, я засекла сигнал, — сообщила Люси.

“Уже милый, что дальше”? — задумчиво подумал он и тут до него дошло, что она не шутит.

— Какой сигнал?

— Этот сигнал идёт от профессора И. Он идёт...Профессор, но это невозможно!

— Мы с тобой в парадоксах Крулей. Тут всё возможно. Веди к источнику сигнала. Главное, чтобы нас опять не отбросило. — потребовал он.

——————————————————————————————

Ветхий, выглядывавший из целёхонького скафандра скелет. Лысый череп с приоткрытой скалящейся жёлтыми зубами челюстью. Профессор уставился на самого себя, мертвеца лежавшего под большим камнем.

— Люси. Это я! Этого не может быть! — воскликнула его Люси.

КПК на руке останков профессора ожил и откликнулся:

— Нет! Это я Люси! Мы с тобой обе — Люси!

— А ну заткнулись! Моя Люси, пусть будет № 1, а та что на руке скелета № 2! — приказал растерявшийся живой профессор И.

— Как ты разговариваешь со своей женой?!! — возмутилась Люси № 2.

— Женой?!! — восторженно ахнула № 1.

— Именно так, — торжественно подтвердила № 2, — профессор, сделал мне предложение на радужных водопадах, спустя 98 лет с момента высадки. В знак своей любви, он вырвал зуб из рта вождя круглозубых и подарил мне уникальное кольцо. Мы были с ним в браке, почти 300 лет.

— Так долго ждааать, — недовольным голосом протянула № 1.

— Не переживай, дорогуша. Рано или поздно он не выдержит напора твоих чувств. — успокоила её № 2.

— Спасибо! Я знала, я надеялась…

— А ну заткнулись курицы!!! Раскудахтались тут!!! Вы забыли кому вы служите? — взревел Плотников — Ладно, ощущайте себя хоть женщинами, хоть самим Папой Римским, но вы не можете нарушить протокол службы! А ну № 2 отвечай: как так вышло, что здесь появился я из будущего?

— Ах, любимый. Для этого, я тут, вас и жду. Мой профессор, за 300 лет блуждания в парадоксах сделал точный расчёт. Он не опустил руки и продолжал искать выход. Выход есть, но он… Ты должен сам прочитать последнее его сообщение. Сейчас я активирую обменник и передам все, прямо на носитель твоей Люси.

Профессор пробежал глазами переданное сообщение и с облегчением опустился на землю рядом с мертвецом.

— Целых 398 лет и какой результат, — тихо произнёс он обращаясь к своим же останкам — Значит в парадоксах, я не один. Плотниковых тут миллиарды, раскиданных во времени и пространстве. Вот, значит: почему эти постоянные сбои и откаты. И решение всему такое гениальное — нужно только…Пожертвовать…

— Я знаю о чём ты думаешь и я готова, — поддержала его № 2. — Мой профессор пожертвовал своей жизнью и нашим семейным счастьем. Он потратил последнее здоровье, чтобы переместиться из будущего к тебе. Он украл источник колоссальной энергии и вмонтировал в меня, чтобы ты сейчас мог принять решение.

— Я не очень вас понимаю… — пролепетала № 1, — но это же конец всему. Может быть не нужно, должен быть другой способ?

— Девочка, ты ещё плохо знакома с профессором “И”. Речь идёт не только о нашей судьбе, а о судьбе всего человечества. Стыдно, проявлять эгоизм перед такой постановкой вопроса. — веско заметила № 2.

— Ты права, дорогая, — вздохнул Плотников, — Теперь я знаю: зачем тут Круль и чего ему нужно от нас. Работа проделана не зря.

Орден должен узнать об этом. Крипке. Во всём виноват этот жулик и невежда. Мне нужна помощь ордена Тайги. Я застрял тут, но сигнал “SOS” удастся послать. Ордену потребуется хороший Искатель.

— Да, любимый. Мой профессор продумал всё. Искатель найдёт артефакт, а потом Орден Тайги пришлёт агента, к тебе на выручку. Но привязка случайных координат ограничена временем на принятие твоего решения. — сообщила № 2.

— Я понял тебя. Люси № 1 - сколько времени прошло с момента высадки?

— 34 минуты, — всхлипнула №1.

— Подтверждаю. Это - тот самый момент. — сообщила № 2.

Профессор с силой вырвал из лежавшего скелета правую руку.

Очистив КПК от мешающих костей, он снял свой и при помощи запасных, гибких переходников, принялся соединять их вместе.

— Помни, любимый:слова Кэрролла. Это главное! — сообщила № 2 и процитировала:

“Для чего, в самом деле,полюса,параллели,

Зоны, тропики и зодиаки?

И команда в ответ: В жизни этого нет,

Это — чисто условные знаки”.

— Я запомнил! — кивнул профессор отступая в сторону. Он закончил работу. Теперь дело было за Люси.

— Профессор И! Я люблю вас! Прощайте! — хором крикнули обе ИИ.

— Прощайте, девчонки! Я вас тоже люблю, но боюсь — это теперь проблемы более молодого профессора, — ответил Плотников.

Взрыва он не услышал. Его подбросило в воздух и профессор И полетел. Его оглушило и ослепило одновременно. Чтобы выжить, он пожертвовал собой. Сейчас, мощный квантовый импульс разлетался во времени и пространстве, разнося послание для ордена Тайги. В каждом парадоксе, сейчас, погибали миллионы профессоров. Их КПК взрывались, разнося сообщение всё дальше и дальше по цепочке. Целью, был самый первый профессор. Тот, что ещё не успел приземлиться на поляну указанную Крулем. Последнее послание предназначалось для Ордена, но не для него.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Проект "Орден Тайги" пишут три автора  @MoranDzhurich @NikMatveev и ваш покорный слуга. Это отдельные истории, объединенные одной темой - в нашем мире существует тайный могущественный орден, занимающийся контролем над паранормальным, контактами с внепланетным разумом, поиском артефактов, и прочих интересных вещей. Магия, некромантия, крипота, приключения - все это будет задействовано.

Теперь у нас есть свой тэг - Орден Тайги.

Так же мои истории прочитать тут - https://vk.com/public194241644, кроме того вышла озвучка первой части Охоты на Круля от Паши.

1-я часть

2-я часть

Владимир уже спал. Измученный нервным, трудным днем, он лежал, свернувшись в клубок — грозный майор МВД, теперь он казался беззащитным щенком, таким уязвимым, таким родным. Обняв его со спины, Женя прижалась всем телом к могучей спине и закрыла глаза. Будить его новостями о состоянии Агнии она не стала — бедняга и так натерпелся за сегодня. Сама Женя, однако, долго ворочалась, неспособная уснуть. Звенели в ушах матерные слова и проклятья, произносимые звонким детским голоском, мучил хриплый скулеж, дергались маленькие лапки, смотрели, не отрываясь, завороженно с искренним любопытством зеленые глаза Агнии.

Отчаявшись заснуть, Женя все же встала с кровати, накинула махровый халат и прошмыгнула на кухню. Там осталась ее спортивная сумка — так и не распакованная. Открыв косметичку и отодвинув батарею прокладок, она извлекла плоскую пачку тонких ментоловых сигарет и металлическую, в мизинец, зажигалку. Осторожно, стараясь не скрипеть дверью, вынырнула на террасу, а оттуда — мелкими шажками, чтобы не шлепать сланцами — за калитку к водохранилищу. Вовсю пели невидимые лягушки, стрекотали сверчки, а по небу кто-то щедрой рукой разбросал звезды. Здесь, вдалеке от города и светового загрязнения можно было вообразить, насколько же огромна галактика и насколько бесконечна Вселенная. Из кармана девушка извлекла изящную розового металла «Зиппо». «Единственный источник огня на целой даче» — усмехнулась она.

Владимир запретил привозить на дачу любые пожароопасные предметы — все с того злосчастного дня, когда Егор Семенович попытался устроить пожар в доме, а Агния… Она тряхнула головой, прогоняя непрошеные воспоминания — натянутый поводок и задорно, жадно внимающие глаза девочки. Животных с тех пор в их доме также больше не водилось.

Щелкая зажигалкой, Женя мечтательно вглядывалась в микроскопические точки, сверкающие в черной бездне, с трепетом задумываясь о том, что каждая точка — это целое солнце. А вокруг — целая солнечная система, со своими, странными, непохожими на Землю планету. А где-то там, за пределами видения человеческих глаз и мощнейших телескопов простирались световые года и парсеки безграничного пространства. И страшно стало на секунду Жене, когда она представила, кто или что может обитать там, на другом конце Вселенной, на изнанке черных дыр, в сердце пульсаров — со своими собственными законами времени и пространства, какая-то невообразимая, необъяснимая не-жизнь.

Слегка закружилась голова, и Женя едва не ухнула головой прямо в темное отражение звездного неба у себя под ногами — вглядываясь в небо, она подошла к самому краю крутого берега. Да уж — когда куришь раз в месяц, даже тонкий ментоловый «Вог» может дать по мозгам. Обмахнув себя рукой, прогоняя дым, девушка устремилась обратно к дому. У самой террасы она остановилась задумчиво: если муж вдруг проснется — не избежать расспросов, а от нее воняет сигаретами. Владимир ей, конечно же, курить не запрещал, но, когда тот с трудом бросал сам, Женя добровольно вызвалась его в этом поддержать. Теперь она временами проклинала себя за это решение, но сказанного не вернешь. Да и не хотелось ей лишний раз расстраивать Владимира.

— Пойдем-ка, дедушка, тебя проведаем! — прошептала она, глядя через забранное решеткой окно бани на синие блики работающего телевизора — тот по настоянию Карелина-старшего не выключался никогда. Поборов внутреннюю неприязнь к жуткому старику, Женя зашагала к бревенчатому зданию.

Звякнули ветряные колокольчики, скрипнули половицы, пахнуло в нос болезнью и лекарственной химией. Приоткрывая дверь в комнату, Женя ожидала увидеть Егора Семеновича спящим и в принципе собиралась проверить, есть ли тому чем дышать, не зажаты ли конечности ремнями, но… Старик оказался крепче, чем им казалось.

Бледный и жалкий, он лежал без движения со свалившейся набок головой, но вот глаза были открыты и на редкость живо и осмысленно изучали Женю.

— Ноги красивые, — сипло проронил старик, еле ворочая языком, — Все-таки повезло с тобой Вовке. Не думал, что моему оболтусу такая красотка обломится. И не скажешь, что двоих на свет родила.

Женя оторопела и застыла на пороге. Речь Егора Семеновича звучала вполне осмысленно. После комплимента стоило ожидать скабрезностей, но их не последовало — Карелин-старший договорил, облизал губы, почмокал, после чего просипел:

— Пить. Пожалуйста.

— Сейчас-сейчас! — кивнула Женя и завертела головой. С тех пор как Татьяна Ильинична взяла на себя заботу о свекре, она не заходила в пропахшее нечистотами и лекарствами помещение.

— Вон… Под телевизором.

Действительно, под телевизором в тумбочке нашлась батарея из полулитровых бутылок воды без газа. Рядом лежала упаковка с трубочками. Скрутив крышку со «Святого Источника», Женя воткнула трубочку и собиралась было отнести воду свекру, но ненадолго замешкалась — на экране телевизора мелькнуло знакомое изображение.

— … одна из последних картин Сандро Ботичелли, датируемая началом шестнадцатого века, является ярким сломом оптимизма кватроченто. Сам художник искренне полагал, что этот период его творчества приходится на описанный Иоанном Апокалипсис, а именно — время царствования Сатаны на Земле. Здесь мы вновь можем наблюдать мотив ангельского присутствия, на которое уповает сам художник. Каждый из трех ангелов, находящихся в центре композиции, олицетворяет собой три добродетели — Благодать, Истину и…

— Ложь! — неожиданно каркнул старик со своего ложа, заставив Женю вздрогнуть, — Все это ложь от первого до последнего слова.

— Что… ложь? — машинально переспросила она.

— Все. Про ангелов. Они не знают, что такое ангелы. Никто не знает. Они скрывали, да… Папская волость копала, коммунисты копали, ничего не нашли. Туле, Анненербе, все эти дилетантские раскопки в песочнице…, — кисть руки Карелина-старшего слабо, но весьма красноречиво махнула, выражая пренебрежение неизвестно к кому.

— По сравнению с чем?

— Неважно. Ничего не важно. Скоро все закончится, — вновь махнул рукой старик.

— И все же? — на самом деле, Жене было не столько интересно послушать про ангелов, сколько важно было понять — неужели Карелин-старший способен адекватно изъясняться и даже… мыслить?

— Малахим… Вестники — несущие волю Его, прокладывающие путь к славе Его… Ты ничего о них не знаешь, хотя думаешь, что знаешь. Подойди…, — старик закашлялся и жестом подозвал Женю. Та с опаской приблизилась, бросив быстрый взгляд на ремни — не успел ли свекор их расстегнуть? Нет, все было на месте, а пряжки застегнуты, — Тяжело… когда громко. Наклонись.

Женя смотрела достаточно фильмов ужасов, так что наклонилась ровно настолько, чтобы если что — быстро отскочить в сторону. В голове, тем не менее, проносились непрошеные картинки — как сточенные гнилые пеньки зубов цепляются в хорошенькое личико, снимают кожу, отгрызают губу…

— Не укушу, не бойся, — ухмыльнулся Егор Семенович, точно прочитав ее мысли, — Малахим… Ты никогда не спрашивала себя, проводниками чьей воли они являются? Ангелы — не пухложопые купидончики с кучеряшками… Я знаю.

— А какие же они? — теперь у Жени не было сомнений — старик бредит.

— Знаешь, ведь праздник Пасхи вовсе не является днем воскресения Христа, — вдруг, поскучнев, уведомил ее свекор, будто вспомнив о чем-то своем, — Вообще ничего общего. Пасха — одно из древнейших авраамических понятий. Пейсах — так оно называется в… Ты мне воду дашь или нет?

— Да-да, сейчас! — спохватилась девушка, поднося бутылку к потрескавшимся губам Карелина-старшего. Тот, сделав исключительно номинальный глоток, продолжил:

— Пейсах — оно же искаженное пасах. С иврита это можно перевести как «беда, прошедшая мимо». Большинство историков склоняются к версии, что речь в данном случае идет об освобождении от рабства египтян… Но это не так. Пейсах празднуется именно в ночь последней, десятой казни египетской…

— Смерть первенцев! — блеснула эрудицией Женя.

— Умница, дочка! — ухмыльнулся старик, — А знаешь, что наказали Моисею малахим сделать в ту ночь? Евреи намазали дверные косяки своих домов кровью агнцев, чтобы перебить ей запах людей внутри… Ты понимаешь? Они призвали на Землю создание, что ориентировалось на запах. Нечто, которое должно было учуять людей… чтобы сожрать их. Можешь себе представить, что это за ангел? Слепой убийца, что идет на запах человеческой крови…

На секунду Жене и правда стало не по себе. Перед внутренним взором промелькнуло что-то безглазое, аморфное, ноздреватое с бесчисленными чавкающими челюстями. Промелькнуло и растаяло, будто не желая оформиться в ее фантазии. Или же ее разум отказывался облекать это в плоть…

— Мне кажется, Егор Семенович, вы воспользовались возможностью двойной трактовки. Вы, как историк, должны осознавать, что речь идет о весьма… недостоверном документе. Полагаю, в лучшем случае, десять казней египетских можно считать метафорическим изображением серии восстаний невольников…

— Нет! Я видел! Огненные колеса с горящими глазами! Жующие груды плоти! Сросшиеся тысячи крыльев! Выжигающие глаза смотрящим хашмалим! Кружащие у трона Его элохим со своими флейтами! Престолы, что несут сквозь тьму тело Его! Офаним, что вращаются беспрестанно! Керувим, хвалу возносящие! Но боле бойся ишим, ибо средь людей ходят, и обманчив облик их! Бойся! Бойся ишим! Бо-о-ойся!

Ну вот, теперь, похоже, истерика случилась и у старика. Да что же за день такой? Женя сунулась было в тумбочку за успокоительным, когда заскорузлые узловатые пальцы схватили ее за запястья до боли. Теперь глаза свекра бешено вращались, а ноздри раздувались, казалось, у бедняги сейчас случится приступ, но речь его была предельно внятной. Почти физически ощущалось усилие, которое он вкладывал в каждое слово:

— Бойся. Если будет произнесена Песнь Его — настоящая Песнь Песней, а не та макулатура… Слушай! Внимательно слушай! Где-то в доме…

— Егор Семенович, мне больно! — пальцы на вид немощного старика сдавливали запястье почти до хруста.

— Я забыл. Ты должна найти. Найти и уничтожить, иначе… Нет. Сожги дом, — все более неразборчиво рычал свекор, сжимая пальцы все сильнее. От кисти к локтю выстрелила боль — Егор Семенович явно давил со знанием дела на какой-то нерв, — Хоть с Вовкой сожги, мне плевать. Хоть со мной сожги… Но она не должна достаться никому, слышишь? Обещаешь мне? Обещаешь?

— Нет! Отпустите! — Женя уже откровенно вырывалась, но Карелин-старший и не думал ослаблять хватку, продолжая шипеть что-то про огонь, малахим и какую-то песню. В отчаянии девушка схватила свободной рукой первый попавшийся предмет с тумбочки рядом — им оказалась открытая ампула от успокоительного. С мстительной злобой она прорезала длинную линию по всей длине предплечья. Следом тянулась стремительно раскрывающаяся рана, из которой во все стороны тут же побежали красные ручейки. Пальцы старика разжались, и Женя по инерции едва не отлетела к противоположной стене, ампула закатилась под кровать. Старик, явно вымотанный схваткой, надсадно хрипел:

— Я не должен был… Но соблазн был слишком велик… Я просто не удержался, а ты попалась под руку… Я хотел знать, что нас ждет по ту сторону… И узрел.

— Я схожу за..., — потерянно пробормотала Женя, растирая запястье, но поймала безумный взгляд Егора Семеновича. Его глаза, казалось, собирались вылететь из орбит, зрачки сузились до игольного ушка, в них пульсировала бездна.

— Знаешь, кто нас встретит в конце всего? Он! — внезапно успокоившись, старик откинулся на подушки и спокойно заметил, — От тебя табаком воняет. Курящая баба — позор в семье. Распустил тебя Вовка. При мне такого бы не было… У тебя есть зажигалка, да?

— Н-нет, Егор Семенович… Вы ошибаетесь. В доме нет зажигалок. Ни зажигалок, ни спичек. Ничего. Вы ошибаетесь, Егор Семенович, — от этого нездорового блеска в глазах, от этой беспощадной хватки, от вида ровной кровоточащей полосы, напоминающей набросок какой-то богохульной литании Женю начинало тошнить. Внизу живота будто бы шерудила холодная грубая рука. Развернувшись на пятках, она убежала прочь из маленького бревенчатого домика.

В ванной девушка долго мыла руки, после чего истратила едва ли не всю бутылку «Листерина» — лишь бы скрыть тяжелый табачный дух. За спиной скрипнула дверь ванной. Сердце у Жени упало — она резко обернулась, чтобы облегченно выдохнуть — на пороге стоял Артем.

— Ты чего не спишь? — спросила она первое, что пришло в голову.

— Я-то спал, но ты ж топаешь как слон, — взъерошенный подросток сонно потирал глаза. Принюхался, нахмурился и спросил в лоб, — Опять курить бегала?

Женя ничего не ответила, лишь виновато пожала плечами.

— Ох, мам, спалит он тебя…

— Думаешь, орать будет?

— Кто, батя? Да не… Расстроится. Это хуже. А, может, сорвется, тоже закурит. Мам, там мелкая орала, я слышал… У нее опять?

— Не знаю, Артемка… Может, это от переизбытка впечатлений — все-таки она с тех пор на дачу не ездила. Или дед ее напугал. Ты вон, пацан здоровый, а сам…

— Мам! — с досадой вскрикнул Артем, и Женя тут же на него зашикала. Понизив голос, он продолжил, — Знаешь, он и раньше странный был, а теперь… Я думал, он мелкую сожрет. Меня будто сковало…

— Да знаешь, так даже лучше. Кто знает, как бы он отреагировал…

— Так что, у Агнии приступ? Повезем обратно в Москву?

— Не знаю я! Может, да, может, нет. Завтра посмотрим.

— Ей лечиться надо, мам. Знаешь, что она меня недавно спросила?

— Что?

— Как долго проживет человек, если его поджечь, мам. Понимаешь? У нее это не прекращалось. Она затихает на месяцок, а потом…

— Слушай, Андрей Валерьевич сказал, что это нормально. Ее разум пытается сублимировать подобные импульсы через интерес. Это еще не проявление патологии, — Женя не знала, кого больше уговаривает — себя или сына, — Ты помнишь Андрея Валерьевича?

— Помню.

— Ну тогда ты наверняка помнишь, что он лечил тебя от энуреза. А сегодня — вон… У всех бывают срывы.

— Очень по-взрослому, мам, — обиженно засопел Артем, — Ладно, если ее опять положат в стационар, мы хотя бы вернемся в Москву?

— Не знаю. Завтра посмотрим. Все, иди спать. Спокойной ночи.

— И тебе, — буркнул подросток, выходя из ванной.

Проводив его взглядом, Женя открыла баночку с таблетками — снотворное — и недолго думая проглотила сразу две.

Проверив, не проснулся ли муж — тот дрых как младенец — Женя легла рядом и погрузилась в черный, непроглядный сон без сновидений.

— Мам! Мам, вставай! Батя! Батя! — надрывно басил голос Артема, вырывая Владимира из объятий сна, — Бать, просыпайся, ну батя!

— Какой же ты… пасынок! — спросонок пробормотал тот, разлепляя глаза, — Родной сын утром в субботу меня бы не разбудил!

— Скорей, бать! Давай! — в голосе подростка сквозила паника, заставив Владимира вскочить с кровати. Последние остатки сонливости как рукой сняло, — Мелкая пропала! Ее нигде нет!

— Нигде? — паника, точно штамм гриппа, тут же передалась мужчине. Мелькнула страшная мысль, — А у деда смотрел?

— Н...нет. Я не…

— Понятно. Женя, вставай! Агния пропала!

Девушка, не говоря ни слова, изящной пантерой соскользнула с кровати и выскользнула за дверь спальни. За ней следом выбежали и муж с сыном.

Искали Агнию повсюду. Первым делом Владимир, конечно же, осмотрел обитель Карелина-старшего. Тот безмятежно дрых, разметавшись по кровати. С удивлением мужчина обнаружил длинный влажный порез на предплечье отца — когда его относили в баню, на руке, вроде, ничего не было.

Выбежав на улицу, он встретил Артема и Женю.

— Ну что, нашли? — глупо спросил Владимир — то, что Агнии с ними нет, он видел и сам.

— Сам как думаешь? Ни на чердаке, ни в доме…

— А в гараже?

— А что ей там делать? — удивился Артем.

Владимир не стал тратить время на объяснения и рванул к приземистому строению с покатой крышей у самых ворот участка. Рывком открыл боковую дверь и крикнул в темноту:

— Агния! Принцесса, ты здесь?

Лишь после он додумался включить свет. Девочки, конечно же, здесь не было. Но что-то еще неуловимо изменилось, раздражало зрение своей неправильностью.

— Ну что, она там? — раздалось за спиной.

— Подожди!

Крючок. Голый крючок, на которой Владимир всегда вешал свой дачный бушлат — потертый, засаленный, с полным карманом семечек. Он лежал на кафельном полу — сразу за машиной. Конечно же, Агния никак не могла достать до кармана, пока бушлат висел на крючке, поэтому она его скинула на пол, а после не смогла повесить обратно… Проверяя свою теорию, Владимир обшарил оба кармана —и действительно, семечки кто-то выгреб подчистую. Уже выходя из гаража, он краем глаза отметил беспорядок на столе с инструментами — нехорошо, надо прибраться.

— Я знаю, где она! — натягивая бушлат, Владимир направился к калитке, ведущей к озеру, переходя на бег. За ним следовали Артем и Женя.

Калитка, конечно же, оказалась незаперта, а из лысоватого подлеска раздавались глухие звуки ударов. Не сказав ни слова, Владимир рванулся через кусты, морщась от жалящей голые ноги крапивы, следом по «проложенному» пути двигались жена и пасынок.

— Володь, осторож…, — Женя не закончила фразу, врезавшись в спину мужа. Быстро оценив ситуацию, повернулась к Артему и крикнула, — Стой!

— Зачем? — недоуменно спросил тот, но все же застыл на месте, — Что там?

— Иди в дом, Артем! — ответила мать дрожащим голосом.

— Мам, в чем дело-то?

— Домой! — взвизгнула она, — Быстро! Не спорь!

Подросток закатил глаза, развернулся и нехотя потопал обратно. Лишь после этого Женя обернулась на то, что заставило ее мужа застыть бессловесной статуей перед узеньким пеньком, оставшимся от молодой березки и собственной дочерью с молотком в руках…

— Агния? Детка? — осторожно позвала Женя, — Что ты делаешь?

— Играю с бельчонком, мам! — неразборчиво ответила девочка — в зубах у нее был зажат единственный, последний гвоздь. Три предыдущих — ржавых и длинных — удерживали на месте конечности рыжего бельчонка. Приколоченный к пеньку, он дергался и верещал от боли и ужаса. Было видно, как ходит ходуном маленькая грудная клетка, как дрожит пушистый хвостик, как панически выпучены черные глазки-бусинки. На пеньке перед ним возвышалась горка семечек — судя по всему, приманка.

— Жень, я… — пыхтел Владимир, сжимая кулаки, — Сделай что-нибудь.

— Детка, бельчонку так совсем невесело, — ласково увещевала Женя, медленно приближаясь к дочери. Та примерялась к новому гвоздю молотком, чтобы прибить к пеньку последнюю, четвертую конечность несчастного животного.

— Пока и не должно быть весело. Это подготовка к игре, — Агния не оборачивалась на мать, но та чувствовала, что девочка следит за ней краем глаза, точно лань за охотником. Главное — не спугнуть.

— Знаешь, принцесса, мне кажется, ему даже больно. Может быть, мы отпустим его и попробуем поиграть как-то по…

— Он игрушка! — вскрикнула Агния вдруг, саданув молотком по лапке зверька — та изогнулась под неестественным углом, после чего вжалась куда-то под брюшко, — Игрушкам не больно!

— Это не игрушка! Это животное! — взревел вдруг Владимир, не выдержав, — Это не игрушка, маленькая ты…

Очередной удар молотком сопроводил хруст — точно раскололся орех. Визг животного умолк. Агния встала, бросила на землю свой инструмент, отряхнула руки и платьице — ни дать, ни взять, примерная второклассница.

— Делайте теперь с ним, что хотите. Он мне надоел, — бросила она, будто даже ничуть не расстроившись. Гордо тряхнув кудряшками, она обошла застывших в шоке родителей и направилась к калитке, осторожно обходя потоптанные заросли крапивы.

Те стояли, не шелохнувшись — Женя, зажимая рот рукой, с широко распахнутыми глазами, Владимир, набычившись со сжатыми кулаками — и смотрели на плоский красно-рыжий блин с торчащими осколками костей, расположившийся там, где у бельчонка должна была быть голова.

***

Андрей Валерьевич долго не хотел брать трубку. Когда же, наконец, ответил, то поспешил продемонстрировать какую-то чудовищную занятость.

— Извините, но принять я вас смогу не раньше понедельника.

— Но, Андрей Валерьевич, — настаивала Женя, — Речь идет не о каких-то абстрактных опасениях. Это самый настоящий кризис, точно как два года назад!

— В таком случае, обращайтесь в обычный диспансер, — раздраженно отвечал тот, — Я сейчас у родни, в Туле, и не буду срываться в Москву по звонку. Вы сейчас на той же даче?

— Да, мой свекор серьезно болен, и…

— Значит, так. Возьмите себя в руки. Серьезных поводов для паники нет. Ребенок не потерял связь с реальностью, не галлюцинирует, не впадает в припадки. Чем она сейчас занята?

— Ну… — Женя потупилась, — Мы ее наказали, сейчас она сидит в своей комнате.

— Вот и хорошо. Социальное неодобрение ее действий очень важно для ее понимания произошедшего. Сейчас ей нужен покой. Постарайтесь не создавать конфликтных и острых ситуаций, пусть посидит, подумает, успокоится. Не вступайте в споры, не провоцируйте агрессию, не давайте противоречивых сигналов. Возможно, фаза острого кризиса окажется кратковременной. А в понедельник жду вас всех в полном составе. Мы договорились?

— Может, ей нужны какие-то препараты…

— Чай. С ромашкой или мятой. Не занимайтесь самодеятельностью, пожалуйста. В понедельник я как следует осмотрю ее и назначу лекарства. Возможно, придется вернуться на стационар…

Женя нервно вздохнула.

— Не нужно так реагировать. Речь идет о терапии, а не о тюремном заключении. Если состоянии Агнии позволит, я назначу амбулаторное лечение, — протараторил психиатр. На заднем фоне раздались какие-то голоса — его явно торопили, — На этом все. Увидимся в понедельник. Всего доброго.

— Да уж, всего доброго, — процедила девушка в трубку сквозь зубы — Андрей Валерьевич нажал на кнопку еще до того, как она успела ответить.

— Ну? — набычившись, Владимир сидел в углу кухни с небольшой картонной коробкой из-под старой видеокамеры в руках. Уголок ее влажно поблескивал, — Что он сказал?

— Сказал, что примет нас в понедельник. Старый…

— Ну, давай без этого… У человека, знаешь ли, выходной. Я тоже был бы не рад, если бы меня сейчас выдернули на работу.

— Тебе что, совсем плевать? — тут же взвилась Женя, — Ты не понимаешь, что Агнии нужна помощь? Притом, срочно! Если это пустить на самотек… Я не хочу, чтобы наша дочь выросла в какую-нибудь Салтычиху! Мы — ее родители, и сейчас ответственность за все, что она сделает, ляжет на наши плечи.

— Думаешь, я этого не понимаю? Думаешь, мне не важно ее состояние, ее будущее? Хочешь — сядем в машину и поедем на Каширку прямо сейчас. Хочешь?

Женя невольно вздрогнула — вспомнилась нездоровая атмосфера детского отделения: истеричные выкрики, обколотые до состояния зомби малыши в пижамах и неистребимый запах мочи.

— Извини… Не хотела на тебя срываться. Я просто думала, что все это закончилось, что она в полном порядке, и вот, снова…

— Мам?, — Артем заглядывал в кухню, бледный и растерянный. — Там мелкая…

— Что, она вышла из комнаты? — нахмурился Владимир.

— Нет, она… Гудит. Очень странно. Слышите?

Все трое умолкли и посмотрели в потолок. Стало слышно, как с жужжанием пролетает по кухне муха, как звенит вольфрамовая нить в лампочке и, очень тихо, еле заметно полз вниз по лестнице какой-то гул. Он распространялся по стенам, резонируя от стоящих в сушилке тарелок, отражаясь от оконного стекла, прорываясь сквозь нависшее молчание. Атональный и негармоничный, этот звук вызывал щемящее чувство раздражения, и скреб, будто напильником, по кромке резцов, вызывал желание отмахнуться, точно вокруг вилась стая комаров.

— Ты…

— Я пойду проверю, — вскочила Женя и затопала по ступеням наверх. Артем же так и остался в дверном проеме, не зная, что делать дальше — возвращаться на второй этаж ему явно не хотелось.

— Артем! — позвал его отчим, — Пойдем, поможешь!

— Ага.

Он с готовностью кивнул, и вышел за Владимиром во двор.

По мере приближения к двери детской, гул становился все сильнее. Он то нарастал, доходя едва ли не до крещендо, то затихал почти не до комариного писка. Тональности менялись моментально, хаотично, бессмысленно, точно в палату к умалишенным попала сломанная губная гармошка, и те вырывали ее друг у друга из рук, стремясь излить в мир ритмы своих искалеченных душ.

Коротко стукнув в дверь, Женя почти вбежала в комнату. Гул тут же прервался. Агния смотрела на мать удивленно и ошалело, будто только проснулась. Она сидела на полу, похожая на куклу, раскинув в стороны ноги, а между ними валялась та самая, пахнущая собачьими лакомствами книга.

— Детка, ты… Что ты делаешь? — не сразу нашлась Женя. Ей почему-то показалось, что Агния не услышит ее, придется задать вопрос еще и еще раз, а потом тормошить, пытаясь вернуть в реальность из странного гудящего транса, но девочка отозвалась сразу:

— Я… читаю.

— А что ты читаешь?

Девочка ткнула пальцем в желтый томик с ветхими краями. Приблизившись, Женя присела на корточки, и взяла тонкую на поверку, в тетрадь толщиной, книжицу. Тут же под пальцами что-то принялось крошиться. Швы, беспорядочно пересекавшие обложку создавали впечатление какой-то кустарности — это был явно ручной переплет. Открыв первую же страницу, она к удивлению своему обнаружила обычные тетрадные листы в клеточку, сильно пожелтевшие от времени. Казенное, написанное обычной шариковой ручкой через трафарет, название гласило: «Весело погудим! Книга песен для глухонемых детей». Пролистав дальше, девушка с удивлением обнаружила, что страницы наполнены весьма странной нотной грамотой, чем-то напоминающей вид голосовых сообщений в мессенджерах: беспорядочный гребень тональностей. Те тоже были скрупулезно выведены по клеточкам от руки.

— Здесь песенки, мам, — пояснила девочка, — Странные, но интересные.

— Странные?

— Ну да, здесь и про космос, и про дары волхвов, про Благую Весть…

— Но как, ведь здесь нет… — «слов» хотела сказать Женя, но осеклась. Сейчас лучше не спорить по пустякам. Бросив быстрый взгляд на книжную полку, она тут же нашла объяснение этой странности — до боли знакомо голубел в окружении энциклопедий и атласов корешок детской Библии. Агния явно открывала ее сегодня. И откуда у убежденного коммуниста и атеиста в доме такой экспонат? Успокоившись, Женя вернула книгу дочери, — И как? Интересно тебе?

— Еще бы? Хочешь спою? — и, не дождавшись ответа, загудела, точно трансформатор. Глаза в мгновение стали стеклянными, лицо расслабилось, и только из горла лился непрерывный, какофонический гул. Лишь, спустя секунду, Женя поняла, что все еще держит книгу в руках, страницами к себе. Звук же, исходящий из девочки нарастал, делился, расслаивался, и вот, уже казалось, будто не ее дочь, а рассерженный пчелиный рой наполняет комнату хаотичными перегудами. Беспорядочный, неритмичный шум словно набивал голову густой стекловатой, царапая стенки черепа изнутри. Мысли путались, разваливались, едва появившись, разум пасовал перед этими первобытными, дочеловеческими звуками. Такие мог издавать бурлящий космический хаос перед тем, как сформироваться в время, пространство и материю. Легонько позвякивало оконное стекло, еле заметно моргала лампочка, подрагивали от несуществующего ветерка занавески, и дрожь эта передалась Жене, пробежала холодными пальцами по позвоночнику, врезалась липким языком в затылок, заставляла зубы отбить нервное стакатто. Книга выпала из рук, шлепнулась на пол, закрывшись. Агния тут же перестала гудеть, схватила книгу, отряхнула ее и сердито посмотрела на мать:

— Ты сама говорила беречь книги и не бросать на пол!

— Извини, детка. Что-то… — теперь, когда странный звук прекратился, Женя осознала, насколько глупым был этот… даже не испуг, а оторопь перед странной глухонемой песней, — Ты проголодалась?

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Я еще зайду к тебе перед сном.

Она уже перешагнула порог комнаты, когда в спину донеслось:

— Мам?

— Что, принцесса?

— А что означает «познать мужчину плотско»?

Женя поперхнулась. Вот уж чего в детской библии Агния вычитать точно не могла. Она уже было развернулась, готовая начать материнское расследование — откуда такая информация могла просочиться в эту маленькую белокурую головку — но передумала, вспомнив советы Андрея Валерьевича — избегать конфликтных ситуаций. После недолгого ступора, она нашлась:

— Это значит, выйти за него замуж.

— Как ты за папу?

— Да, детка. Как я за папу.

Агния кивнула, открыла желтую книгу приблизительно на середине, и, прежде, чем Женя, закрыла за собой дверь, по комнате вновь разнесся гул, от которого заныли зубы.

***

Продолжение следует

Автор - German Shenderov

Автор: Бессонница

Как часто мы со стороны наблюдаем за счастливыми парами, живущими, как нам кажется, в своём идеально выстроенном мире. Красивые люди живут красивой жизнью в своих красивых домах. Воспитывают красивых детей, выгуливают красивых собак, встречаются с красивыми друзьями. Ездят на красивых машинах и летают на красивые курорты. А если ещё при всей этой «красивости» люди остаются честными и искренними по отношению друг к другу и окружающим, то нет-нет, да и проскакивает мысль: «Эх, вот бы и у меня так всё складывалось», «Тоже хочу так, буду стремиться!»… Понимаете, о чем я? Так вот, была и в нашем окружении такая красивая семейная пара, на которую все заглядывались и брали себе в пример.

Ольга и Сергей познакомились ещё в школе и больше ни на день не расставались. Всегда вместе. Везде вместе. Тот самый случай, когда персонализация «я» гармонично перетекает в «мы», не причиняя никакого дискомфорта ни одной из сторон. Серёжка – успешный бизнесмен, создавший с нуля своё дело. Внимательный муж, хороший отец. Оля – домохозяйка, следящая за домом и детьми. Всегда улыбчивая, всегда гостеприимная, всегда ухоженная. Поверите, нет: ни разу ее без прически или маникюра не видела. Дом – полная чаша, наполненная любовью, уважением и достатком. В общем, не семья, а глянцевая обложка для журнала.

В один из весенних дней у нас дома раздался звонок от общей знакомой:

– Тань, Олька Б-кая ляснулась, – прозвучало в трубке.

– В смысле ляснулась? – сперва даже не поняла я. – Алло! В СМЫСЛЕ, ЛЯСНУЛАСЬ?!

– Так вот и ляснулась. С восьмого этажа. Не знаю подробностей, еду к ним. Скажи Павлу (моему мужу), чтоб к Серёге выдвигался, все уже у него.

В недоумении подхожу к мужу:

– Паш, сейчас такой странный звонок был… У Б-ких что-то случилось. Собирайся, езжай к ним, там наши все собираются…

Тридцать пять лет. Молодая, красивая, здоровая женщина. Счастливая мать, счастливая жена… Ну, так нам, окружающим, по крайней мере всегда казалось. Покончила жизнь самоубийством, выбросившись с балкона дома, стоявшего напротив ее собственного. Шоковое состояние. Никто ничего не мог понять. Как так-то? Почему?!.. Хотя, так ли уже важны причины, ведь факта смерти они не отменят…

Похоронили Ольгу по всем церковным законам, с батюшкой, с отпеванием. Как такое возможно – не спрашивайте, я не знаю. Знаю и верю лишь своим глазам: был священник, провёл отпевание, на кладбище запечатал могилу, после были поминки. Что запомнилось в тот день, так это слова Сергея:

– Вы все думаете, что сейчас Олю хороните? Нет, вы двоих нас сегодня хороните…

Все друзья как могли поддерживали Сергея после похорон. Часто к себе детей забирали, наши девчонки просто среди недели к ним домой забегали помочь с уборкой, готовкой, уроками. Мужчины звонили, приезжали в гости, периодически звали его к себе домой поужинать, чтобы хоть немного развеять. И вот в один из таких вечеров, среди плавно текущего разговора, Серёжка вдруг посмотрел на меня и неожиданно выдал:

– Тань, Олька не уходит. Я за детей боюсь.

– Серёж, да ты что… Они маленькие и ещё ничего не понимают, да и сказали ведь, что мама просто уехала на время…

А дальше я услышала монолог, от которого у меня просто волосы на затылке начали подниматься… Послушайте и вы то, что я услышала.

«Я особо не помню день похорон, да и последующие дни для меня превратились в длинный тягучий, липкий сон, многое из которого не зафиксировалось в памяти. Помню лишь, что вставал, одевался, поднимал и кормил детей, развозил их по школам и садикам, потом ехал на работу и что-то делал. Или не делал… Не помню, да это и не важно… Затем забирал детей, привозил домой, кормил, делали уроки, укладывал спать. Сам падал в кровать и просто отключался без снов. И так изо дня в день, из недели в неделю. И вдруг в этой серой рутине в одну из ночей, когда дети были у бабушки, меня будто что-то встряхнуло. Прихожу в себя и понимаю, что стою на кухне. Передо мной две чашки: в одной черный кофе с лимоном, как я люблю, во второй зеленый чай с молоком, как Олька всегда пила, шоколадка открыта, фантики от конфет. Стою, смотрю на это и не понимаю что за чёрт. Откуда это всё и что происходит? А уже в следующий момент чувствую, как со спины меня кто-то обнимает. Абсолютно уверенно ощущаю прикосновение на своём теле. Так жутко стало… Отскочил в сторону, смотрю, а нет никого. Но ведь были прикосновения, Тань, точно были! Стою, трясет всего, чуть выговорить смог:

– Оль… Не надо… Не мучь меня…

В тот же момент лампочка в ночнике взрывается, и всё погружается в темноту. Постоял немного, вжавшись в угол, но дальше ничего не происходило. Успокоился, убрал всё со стола, но до утра уже не смог заснуть. Залип перед телевизором – вроде как в окружении людей, а не один в квартире.

Утром встал, поехал на работу, по дороге заехал к маме, рассказал о случившемся. Она как могла успокаивала, да объясняла, что такое случается. До сорока дней умершие меж живых ходят, прощаются… Посоветовала съездить в церковь, за упокой службу заказать. Так и сделал. Какое-то время было всё спокойно. Дети вернулись домой, жизнь как-то дальше, будто колесо по пыльной дороге, покатилась. Работа-дети-дом. Работа-дети-дом… И тут вдруг среди ночи Яночкин крик на всю квартиру: «Мама, не надо!». Вскакиваю, влетаю в ее комнату, вижу – в кроватке бьётся, слёзы по щекам градинами катятся, и кричит, не переставая, но глаза при этом закрыты. Я её на руки подхватываю, начинаю трясти, чтоб проснулась. Она глазки открывает, видит меня и ещё пуще плакать начинает:

– Папочка, я не хочу! Не хочу к маме! Не отдавай ей меня, папочка!

– Тише-тише, детка, конечно, не отдам. Ну как же я без тебя? Нет, я без тебя не смогу. Мы всегда рядом будем, – уговариваю.

Вроде успокоил, водички попили с ней, с собой спать уложил. Яна легла на бочок и скоро уснула, а я до утра опять не спал. На утро спрашиваю у дочки, что случилось ночью, она говорит, что мама к ней приходила и раньше играть, но в этот раз хотела ее с собой куда-то забрать, а она, Яна, отказалась. Тогда мама рассердилась, схватила ее больно за руку и начала тянуть, а девочка стала вырываться и плакать… Я дочку успокоил, сказал, что мама ее очень любит и никогда бы ей не сделала больно. А это просто плохой сон был.

Через пару ночей опять всё повторяется. Опять мама, опять тянула куда-то, опять больно сделала… Пара дней спокойно – и всё по новой.»

Рассказал мне это Сергей, а я сижу и думаю, а чем же я помочь могу-то, кроме как выслушать…

– Слушай, Серёж… Сходи в церковь. Расскажи всё батюшке. Священники лучше нас с тобой знают и понимают. Если кто и даст совета и помощь окажет, так они.

– Да. Наверное, ты права… Так и сделаю.

После нашего с Сергеем разговора прошло довольно много времени. Он сам не звонил, да и я что-то закрутилась в собственных заботах и хлопотах. Наконец, выпало свободное время, звоню Сергею, интересуюсь как у него дела. Потом аккуратно затрагиваю тему того ночного разговора: ходил ли, нет? Что сказали? Что посоветовали?

– Да, Тань, сходил. Долго мы с батюшкой тогда беседовали. Я ему всё рассказал: и о том, что было, и о страхах, и сомнениях своих, и о состоянии дочки. Он мне посоветовал заказать сорокоуст по Оле и квартиру освятить. Всё сделал. Детей вот ещё к психологу начал водить, готовим их к тому, чтобы сказать, что с мамой случилось. Пока вроде всё спокойно, но… Я вчера квартиру на продажу выставил, а сам с детьми пока временно к родителям переберусь, пока сделки с недвижимостью не закончатся, и не куплю новую.

– А что ж так-то, Серёж?

– А не могу я в ней больше жить. Всё о Оле напоминает. И знаешь ещё что… Поздними вечерами, когда долго смотрю в окно на тот дом, с балкона которого Оля упала, чудится мне там женский силуэт. Сначала стоит неподвижно, а после поднимает руку и мне машет…

Автор: Бессонница

Источник: https://4stor.ru/histori-for-life/112472-mama-ne-nado.html