CreepyStory

Алька снова летала во сне. В теплом потоке воздуха, раскинув руки, паря над ночными улочками родного маленького городка. Внизу проплывали пустые дороги, освещенные желтыми фонарями, прячущимися в листве высоких тополей. Вот она повернула на улицу Красную, разглядывая крыши спящих домов. Посередине дороги стояла ее бабка с хворостиной в руке. “Ах ты ж, подлюка! Сколько раз говорила, ночью надо спать!” — крикнула старуха и помчалась по дороге вслед за Алькой. Страх стал накрывать девушку, она падала вниз, асфальт становился все ближе и ближе, бабка тоже, и вот уже хворостина обожгла пятки. “Кому по жопе?!” — крикнула старая карга и кинулась на Альку.

— Кр-р-ра-а-а-а! — черный огромный ворон клевал Алькину пятку, давая понять, что утро уже наступило, нечего разлеживаться. Пора его, голодного бедного Мунина кормить.

— Муня, отстань! — девушка спрятала ноги под одеяло и повернулась на бок, в надежде еще поспать. Голова трещала после вчерашнего. И кто ее просил так нажираться? В клубе было весело, конечно, но как она вернулась домой, Алька не помнила. Хорошо, хоть не обнаружила опять в своей постели какого-то парня, как в прошлый раз. Парень был очень симпатичный, но имени его она так и не смогла найти даже в самых дальних закоулках памяти. Стыдно было, капец. Хорошо, что парнишка быстро смотался, едва проснувшись.

За дверями ее комнаты в коммуналке цокал когтями и хрипел французский бульдог Пыжик. Пыжикова хозяйка — Изольда Модестовна, в силу очень преклонного возраста и болезни, уже не могла гулять со своим стареньким любимцем по утрам, и Пыжик зассал всю прихожую. Соседи ругались, но беззлобно. Все понимали, что старость ждет каждого и безропотно мыли коридор от собачьих луж и кучек.

Пыжик отирался у Алькиной двери, пыхтел, и явно пристраивался поднять ножку. Опять потечет в комнату… Она громко крикнула, чтоб собака ждала, бульдог заскулил, девушке пришлось все же встать, иначе Пыжика разорвет. Гулять с ним сегодня явно некому. Натянула треники, свитер и куртку, и цепанув на поводок скачущего от плескавшейся мочи в ушах Пыжика, вышла во двор. Тот сразу унесся поливать пожелтевшие кусты, а Алька приметила мужчину, вышедшего из соседнего подъезда. Он собирался закурить, и рылся в карманах в поисках зажигалки. Вот он уже идет мимо, собираясь вставить сигарету в рот. Алька напряглась, мужчина на секунду застыл, а сигарета оказалась в Алькиных пальцах. Опять сработало!

Мужик растерянно заозирался, ища пропажу, ничего не поняв, пошел дальше. Выйдя на пустую детскую площадку, девушка закурила, глядя на Пыжика, обнюхивающего столбы, присела на качели и, пуская дым колечками, решила, что утро не такое уж и хмурое. Все лучше, чем просыпаться под бабкину ругань.

Алевтина Кумыкина переехала в Питер уже год как, удрав от родной бабушки. Мать Алькина исчезла 19 лет назад, Альке еще и года не было. Отец через время спился, по пьянке убил человека и заехал на 9 лет в тюрьму. Выйдя оттуда, так и остался в городке около зоны, в Архангельской области. За это бабка — мать отца, проклинала почему-то Альку, всю ее небольшую жизнь называя ее обузой и порченой. Мать, мол, была порченая и Алька такая же. Чтобы не злить бабулю, внучка научилась виртуозно врать, быть тихой, и находится вне дома большую часть времени. В периоды, когда бабка совсем озлоблялась и начинала попрекать каждым куском, Алька, не собирающаяся сдохнуть от голода, училась воровать из магазинов. Когда ей было 15, ее чуть не поймали. Тащила она три банки “Хуча” и ее никто не заметил, пока толстая бабища, проходя мимо, не толкнула ее пухлым локтем. Одна банка выпала из-под толстовки и с грохотом покатилась по полу магазина. Дремлющий охранник встрепенулся, кассирши обернулись и уставились на девушку в куртке не по размеру.

От дикого ужаса она так зажмурилась, что чуть не треснули глаза. Ей так захотелось стать невидимой, просто до дрожи в коленках, до стиснутых кулаков. Чтобы никто ее не трепал потом за ухо, приговаривая про порченую, чтобы охранник не вцепился в нее как клещ, а люди не стали бы осуждающе смотреть. И, как не странно, это случилось. Охранник зевнул, и уселся обратно на свой стул, кассирши запикали сканером, пробивая товары покупателям. Алька тихонько подобрала злополучную банку, сунула в карман и, держа спину прямо, ровным шагом вышла из магазина к своей кампании, что ждала ее на улице. Те, увидев Алькину добычу, радостно завопили, хлопая девушку по спине.

У Альки было три “фишки”, как она это называла. “ А ну-ка отними”, “Невидимка” и “Стань красивой”. Просто надо было немного напрячься и сильно захотеть. Со временем она даже научилась не зажмуриваться от усилий. Стать невидимой для всех и таскать продукты из магазинов, вещи на рынке - легко. Отнять что-то у человека, держащего предмет в руках - секундное дело. Тот даже не понимал, что произошло, просто хлопал глазами. А вот со “стань красивой” пришлось попыхтеть.

Сначала девушка бессознательно пыталась делать милое лицо, чтобы понравиться парню из их компании, принимать разные позы, казавшиеся ей сексуальными, но Кумыкина не учла одно - тип лица “рязанское простецкое”, жидкие русые волосики, плоская грудь и объемная задница на коротких ногах как-то не очень вяжутся с сексуальными позами, подсмотренными в инстаграме у блогерш. А потом она как-то напилась на дне рождения у подруги и глядя на девушек, которые там были, таких красивых, модных, высоких, стильных, ей так захотелось стать такой же, что она села на диван и зарыдала. На нее смотрели брезгливо и даже никто не подошел спросить, почему она сопли размазывает.

От дикой обиды Алька сжала кулаки, зубы, зажмурила глаза и глубоко вдохнула. В голове нарисовался образ, что она, Алька Кумыкина, танцует посреди комнаты как Дженифер Лопес и выглядит так же потрясающе. И что все парни смотрят на нее восхищенно, а девки злобно и завистливо. Пусть утрутся, дуры. Вот вырасту, заработаю себе на пластическую операцию и вы все увидите!

Но пластика не потребовалась. Пока она в слезах пробивалась к выходу из квартиры, к ней стали подходить парни и спрашивать, как ее зовут и откуда такая потрясающая девушка тут появилась? Затащили ее на кухню, где сидел ее ненаглядный Витька и играл на гитаре, налили вина. У Витьки аж рот открылся и он застыл, как истукан.

Сначала Алька думала, что все над ней шутят, но потом до ее ума дошло, что видать, опять сработало, как с “невидимкой”. Она мысленно себя похвалила и стала напропалую флиртовать со всеми, кто был на дне рождения из мужского пола. Короче, ретироваться ей пришлось под угрозой выдирания волос от подруги и других девушек. Но она не расстроилась. Это была первая победа Кумыкиной. Самая сладкая месть своим подружкам, таскавшим ее с собой как фон, на котором они очень выигрышно выглядели. С тех пор прошло четыре года. Алька пользовалась “фишкой” во всех ситуациях, где это могло пригодиться - устройство на работу официанткой в крупный ресторан, в Питере — чаевые лились ей рекой, в клубах, чтоб была бесплатная выпивка, когда нужен был секс, или просто развлечения, за которые платить она не собиралась. Красивым все легче дается. Одно было плохо. На фото, и в уставшем состоянии, она опять была та же рязанская рожа с толстой низкой жопой. Да и ладно, в соцсети можно выставить фото тех, на кого она хотела быть похожей.

А сейчас Алька просто была на расслабоне, качалась на качелях, докуривала сигарету. Кофе бы ей еще, и вообще зашибись.

Пыжик метался по детской площадке как черная пыхтящая молния, пометил все столбики, погонял снулых воробьев и закрутился возле мусорки. По дороге возле дома прошел дворник-узбек, говорящий по скайпу с кем-то на своем языке, Алька затушила окурок и культурно, набросом, кинула его в урну. Из кустов раздался треск ломающихся веток, на площадку вывалился молодой человек, странновато одетый для питерской осени. На нем были короткие шорты, высокие ботинки, из которых выглядывали белые носки, и кожаная потертая косуха на голое тело. Черные волосы, стриженные в каре по ухо свисали на лицо.

— Бомжур, мадам! — парень зачесал рукой волосы назад. — Это я где?

“А ничего такой…” — подумала Алька. А потом внимательней разглядела парня.

— Ааав! — сказал Пыжик.

— В Караганде. — скривилась Кумыкина, поняв, что ей ничего не светит, даже если использовать “фишку”. Подведенные черным глаза и рот, тоже в черной помаде - в сознании недавней жительницы маленького городка такой парень был явно не пригоден для девушек. — Че, заблудился, от своих отбился? Чеши отсюда.

Бульдог тоже не рад был появлению незнакомца и яростно залаял.

— Пыжик, заткнись! — Алька чуть напряглась, как всегда делала, чтобы собака не нассала на ее дверь и ждала. Пес сел и замолчал.

Странный парень еще немного поразглядывал девушку, сидящую на качелях, собаку, одна бровь его взметнулась вверх, губы в черной помаде презрительно съехали вниз.

— Шваль необученная. — выплюнул он и пошел к дому.

— Че сказал, сученыш? — вскочила Алька.

Молодой человек обернулся, ехидно улыбаясь :

— Пыжик? Чижик- пыжик, где ты был?... — зазвенел хрустальный голос во дворе утренней пятиэтажки, — На Фонтанке водку пил.

Он пел и шагал по детской площадке. Дойдя до железного турника, хлопнул по нему ладонью. И в рамке турника словно открылась дверь в другое место. Там было не утро, а поздний вечер или ночь. Блики от светящихся окон отсвечивали на мокром, после дождя, асфальте, там было лето, шелестящее зеленой листвой в свете фонарей. Пыжик вскочил и рванул в этот проем, тут же скрывшись в темноте. Странный парень все стоял и напевал песенку про чижика-пыжика, издевательски меняя тональность. То тонким детским голоском, то басом, а то как в первый раз, кристально чистым, красивым высоким голосом.

Алька не понимала, что происходит. Может, это она спит еще и все это ей снится? И сейчас выбежит бабка с хворостиной и будет орать, что спать надо по ночам?

— Пыжик, ко мне! Иди сюда, скотина! Ко мне! — она кричала, не решаясь приближаться к парню, который корчил ей рожи, вилял задницей в коротких шортах, дразня.

“Ну, ща я тебе, обдолбыш, покажу ступинских девчонок. И не таких разматывала.” — уже примерившись, что зарядит ему сначала кулаком в живот, а потом в глаз, Алька ринулась к парню, сжав кулаки. Ладони стало жечь огнем, волна ярости словно подняла волосы на голове и загривке, где их отродясь не водилось. Парень, сделав испуганное лицо, прошел в портал, открывшийся в рамке турника, девушка влетела следом, норовя ударить наглого говнюка, но он скользил по теплому воздуху, плавно перемещаясь кругами вокруг Альки, паря над землей так, что между его ботинками и асфальтом можно было просунуть пачку сигарет. И пел детским голоском, кривляясь, как мог :

— Чижик-пыжик, где ты был… На поминках ведьмы пил. Ведьма сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест!

И тут Альке стало страшно. Почему она не может проснуться? Ведь люди летают только во сне, пусть даже так низко над землей. Она тоже так иногда летала, когда бабка особенно мозг выжирала или день плохой. И Пыжик пропал. Что она скажет Изольде Модестовне? Она перестала махать кулаками, прыгая в попытках достать

красавчика в косухе.

— Это мы где? — рассматривая ночное лето во дворе дома, Алька даже не надеялась получить ответ. Сон же.

— В кабзде. Ты. А я - у себя дома, дура.

Парень протяжно свистнул, словно подзывал такси в Нью-Йорке. Девушка все вертела головой, пытаясь понять, как ее из осени перенесло в летний Питер, и где этот чертов Пыжик, ведь если он убежал, и не вернется, Изольда будет переживать, а сердце у нее совсем плохонькое.

Из-за угла пятиэтажки выбежала свора собак. Просто куча черных, остроухих, похожих на доберманов, но гораздо крупнее. Собаки лаяли и хрипели, слюна, поблескивая в свете фонарей, капала на асфальт.

— Пыжик, Пыжик, ко мне! — истерично заорала Алька.

Стая собак могла же разорвать маленького толстенького бульдога, тем более тут, в этом непонятном месте.

— Не ори, малахольная. Это моя лягушонка в коробчонке едет. — парень опять скривился и цыкнул зубом. — Откуда вы все лезете, а? Найди себе учителя, убогая.

“Какого учителя?” — Альке вспомнился единственный учитель в ее жизни. В школе преподавали женщины в основном. Физрук Владимир Иванович. Зачем его искать? Он и так ей с трудом тройку натянул в аттестате. Через “козла” Кумыкина прыгала плохо.

Тем временем, стая собак подтянула за собой на вожжах что-то типа больших саней. В санях сидел еще один парень, он махнул рукой в атласной красной перчатке Алькиному врагу, а тот радостно поскакал к поданному транспортному средству.

— Иди обратно, — крикнул он, — ворота открыты. Скажи: “Хочу в Явь”, и стукни по железу.

Упряжка черных доберманов тронулась, как только парень в шортах сел в повозку. Вихрем их вынесло в арку между домами, и стало тихо. Только шепот листьев да нервное жужжание фонаря над детской площадкой.

Откуда-то, пыхтя и хрипя, прибежал Пыжик. Завертелся у Алькиных ног.

— Что, зассыка, как мы домой пойдем, а? — скорее всего у самой себя спросила Алька.

Здесь вроде все было, как дома. За исключением летней погоды, какого-то легкого воздуха, который пах перетертой зеленой травой и цветущим жасмином. Теплый свет ночных фонарей покрывал золотистыми бликами мокрый асфальт, в знакомой пятиэтажке горели окна, демонстрируя вечерний театр теней на задернутых шторах.

Да ладно, Алька же не может не узнать свой дом. Она живет в нем уже почти год. Вот второй подъезд, вот окна бабы Любы на первом этаже, занавески в красную клеточку. Вот лавка перед подъездом. А вот двери в него, крашеные в серый. На подъездной лавочке сидят… сидят… На подъездной лавочке сидели два плоских старичка. В полосатых черно-белых пижамах, Алька такие только в фильмах 30-х годов видела. Там, где поет эта дама в белых воротничках. Любовь Орлова. Бабка ее очень уважала.

Очень худые, высохшие до костей, с поблескивающими искорками в провалах глазниц, два сухоньких старичка, опирающихся на трости, сидели перед ее, Алькиным, подъездом. Никогда она там таких пенсионеров не видела. Но, может, они только ночью выходят? Подышать воздухом, и все такое.

Пока девушка тыкала кнопки домофона, то и дело дергая наконец-то прицепленного на поводок бульдога, парочка на лавочке заливалсь скрипучим смехом, разговаривая между собой закрученными по кругу фразами.

— Видал, в 47-ой сегодня? Видал, ел? Видал? А я съел. Ахахахах..

— Видал, в пятой сегодня? Ух, она аж стакан разбила! Видал, ел?

— Ты в 28 видал? Я там ел. Ахаххах… Он так дверь - хлоп! Она орет: “Тварь!”, а он ей - на! Ух, хорошо. Я поел.

Старички противно хихикали, крутя плоскими лицами. Больше они походили на героев советских мультиков, типа первого “Кота Леопольда”, плоские картинки, только что ветром их не сдувало.

Кнопки домофона проскальзывали, не нажимались, как будто намазанные жиром.

— Смотри, смотри, — заскрипело у Альки за спиной, — она кнопки жмет. Аххаххахи! Она с той стороны. Как пришла? Как пришла?

— Стригой привел, привел. Ты видел? — ответил другой плоский старик, — На собаках уехал. Собаки, помнишь? Эээ, да ты, старый , ничего не помнишь.

— Чей-та? — возмутился тот, что сидел ближе к Альке, и вперился в ее спину провалами глаз, —

Помню, помню. Ел ее. У нее ворона. Не знает, не знает. Что делать - не знает. Дурочка с деревни.

Старички засмеялись, у подъезда словно зашелестела бумага, заскрипели несмазанные петли всех дверей в доме, защелкали замки, отмыкая для потусторонних гостей проходы во все квартиры. Чтобы они ели. Жрали эмоции тех, кто там живет.

От отчаяния, от этих кнопок, которые не хотели складываться в привычный код, открывающий дверь, от мерзких хихикающих ехидных голосов, доносящихся от лавки, Алька хлопнула по железной двери подъезда ладонью,так, что пальцы онемели. В мозгу четко пронеслось: “ Хочу в Явь!”. Пыжик захрипел, подъездная дверь стала светлее, на Альку брызнул освежающий осенний дождик, промозглый ветер напомнил, что здесь его владения. А мутное, негреющее солнце может катиться себе за серые тучи, где ему в Питере и место.

В комнате было тепло и тихо. Только Муня неспешно ковырял свой клюв когтем, шурша крыльями. Кофе остывал на дне чашки. Алька все так же не могла понять, где это она была утром в вечернем городе? И этот парень мерзкий, что на собачьей упряжке уехал, и старики картонные у подъезда на лавке… Что это? Кто это был?

Крыша у тебя уехала, Кумыкина, думала Алька, собираясь на работу. Пить надо меньше. Вона как тебя белка-то пришпилила. Мультики со старичками плоскими. А вот реально, если у подъезда будут сидеть Губка Боб и Патрик? Ты чего будешь делать? Пыжика на них натравишь? Пыжик, кстати, после прогулки стал какой-то очень резвый и как щенок носился по коммуналке, даже

Изольда Модестовна выползла из своей комнаты на кухню, и рассказала Альке что как она Пыжика погладила, так стало ей легче, очень благодарила , что не бросает ее соседка на произвол судьбы, ну и песика ее тоже.

— Любишь пёськов?

— Что? — Алька не расслышала.

— Пёськов любишь? — старушка улыбалась, аж видно было где заканчиваются ее вставные челюсти. — Пёськи. Пыжик. Гуляешь с ним. Он хороший.

Алька пролила кофе из турки на клеенку стола. Что у бабки с головой? Бредит уже.

По дороге на работу девушку знобило. Все время не давала покоя мысль, что в ее жизни что-то не так. Вчера ей показали запретное. Запретное лето, в том городе, где она живет, на той же улице и у того же дома. Но она там была как потерянный щенок, ничего не понимала, и еще тот, кто ее туда завел - отвратительный тип, над ней смеялся, но и дал совет, как вернуться обратно. И у нее получилось. Альку раздирало от тревоги, любопытства, нервного тремора. Как будто чувствовала, что впереди ее ждет что-то неприятное.

Ей хотелось и еще раз пройти через турник, в лето на ее улице, хотелось еще раз вернуться. Она догадывалась, что она может, вроде. А если нет? А если не получится в этот раз? Мысли стучали в мозгу, путались, сталкивались друг с другом, вызывая Альку на ДТП, как ту, кто сможет их растащить. Получалось плохо. Сумбур царил в голове Кумыкиной. И курить хотелось.

Мелкий моросящий дождь молотил в клетчатый зонтик, запахи из кофеен на Невском отзывались спазмами в животе девушки. Витрины, светящиеся рекламы, стеклянные двери, из которых выходили довольные люди со стаканчиками в руке - все это Альку дико раздражало. И вот, здраааавствуйте, посреди тротуара стоит он. Лошара, разглядывающий что-то в небе. В одной руке - высокий стакан с кофе, в другой - только что прикуренная длинная сигарета. Алька даже ни секунды не думала. А ну-ка, отними! Чуть напряжения, и вот уже вожделенный стаканчик и сигаретка в Алькиных руках, а лох так и остался озираться у двери очередной кофейни.

Обжигающий глоток, горький обволакивающий вкус, первая затяжка никотином - это такой кааайф…

В спину толкнуло, как будто по хребту заехали доской, откуда-то окатило холодной грязной водой, намочив Кумыкину с ног до “крысиного” хвостика на голове. Резко развернувшись, девушка успела заметить, как тот “лошара”, у которого она только что отняла кофе и сигарету, стоит, выставив перед собой ладонь, а все лужи на тротуаре собираются в один поток. Прямо в лицо жестко хлестнуло грязью, вперемешку с мусором и окурками.

— Получила? Обтекай! — мужчина отряхнул ладонь и презрительно скривил губы. — Ты с кем тут такие шутки шутить собралась, девочка?

По лицу девушки медленно стекала питерская грязь, чужая сигарета намокла и висела унылым концом, стаканчик с кофе был уже смешан асфальтовой пылью, нервной дрожью пальцев и страхом.

Продолжение следует.

Мой паблик вк https://vk.com/morandzhurich, приходите, там много интересного не только от меня)

Комментируйте, как вам начало истории.

А еще теперь, с разрешения администрации Пикабу, вы можете поддержать автора рублем, за что буду очень благодарна и буду знать, что не зря пишу. Если это на конкурсные призы - пишите в комментариях " Конкурс Крипистори".

Сбербанк 63900 24090 1956 0727

Тинькофф 5536 9138 3185 1155

Всех люблю, обнимаю. Ваша Джурич.

Привет. Меня зовут Лиза. Мне восемь лет. Я живу с мамой и бабушкой в большой многокомнатной квартире. Мы живём хорошо и дружно, только мама запрещает мне выходить из дому. А ещё я не учусь в школе как другие дети и даже не ходила в детский сад. Я учусь сама, а ещё меня учит бабушка и Чука. Раньше, меня учила только бабушка, но она уже год лежит на постели и не встаёт. Мама говорит, что бабушка болеет. Ей лучше знать, потому что моя мама врач и работает в больнице. Она очень хороший врач и все умеет делать сама.

В прошлом году, когда бабушка заболела и от нее стало плохо пахнуть, мама закрылась с ней в комнате и сама сделала бабушке операцию. Мне было очень любопытно, но мама запретила подглядывать. Она вышла из комнаты  с несколькими пакетами и выбросила их на помойку. С тех пор, бабушка перестала противно пахнуть, а наоборот, стала пахнуть лечебными травами. Видели, может, подушку, которую набили мятой, мелиссой, душицей и чабрецом. Бабушка стала пахнуть, точь в точь как такая подушка. Откуда я знаю про такие травы? Я очень смышлёная.

Давным-давно: бабушка на все лето уезжала в деревню, а осенью привозила всякую разную сушёную траву и мне показывала зачем нужна каждая травка и от каких она болезней. Правда, у нее не все травки для лечения, некоторые наоборот. Бабушка говорит, что не все люди хорошие и среди них есть очень плохие. Она их называет - враги. Враги делали бабушке плохие вещи, а взамен бабушка их в ответ травила и заражала при помощи особых травок. Если она постарается то враг обидевший бабушку может не только заболеть, но и умереть.

Когда у неё хорошее настроение, бабушка любит рассказывать как она травила своих врагов в молодости, а все думали на других.  У неё много таких историй, она в каком-то общепите работала. Я спрашивала у неё, что это такое - Общепит? Я думала это место где люди вместе питаются, но бабушка смеялась в ответ и говорила, что питались при  Сталине и Хрущёве, а уж потом-то была не столовая, а Рыгаловка обыкновенная.

Я, так понимаю, что, раз бабушка работала в месте где все рыгают, значит она правильно делала что всех травила - приличные люди за столом рыгать не должны. Не знаю кто такой Хрущёв, но наверное очень хороший дядя, потому что о дяде Сталине бабушка отзывается с большим уважением и у неё над кроватью висит его портрет. Очень важный пожилой мужчина с усами в мундире, мне он тоже нравится. Бабушка говорит, что если бы он дожил до наших дней то наша бы семья сейчас жила в совершенно в другом месте и мне не надо было бы сидеть взаперти.

Теперь бабушка только лежит и командует мной - полей цветы, приберись, учи старые книги и ей пересказывай вслух.

У неё очень много растений в комнате, на подоконнике, на столе, под кроватью, даже в шкафу растут. Все надо поливать, а некоторые разбавленной водой кровью, которую мама приносит с работы. Ещё бабушка постоянно жалуется, что мама забрала у неё зубы и убрала на самый высокий сервант. Мол говорит - на старости лет никто куска мяса сырого старикам не подаст, вот был бы жив дед, он бы всем показал где раки зимуют.

Мне очень жаль бабушку, я слышу как её зубы грустно стучат на серванте в шкатулке, но я ещё очень маленькая и мне не хватает роста, чтобы достать их. Даже со стула мне не добраться, а если всё-таки доберусь, то ключа от шкатулки у меня всё равно нет. Ключ-то у мамы. А ещё мне жаль дедушку, я его не знала, но по словам бабушки он был очень хорошим человеком. Только вот заболел и умер. Я спрашивала - чем он болел и можно ли было его вылечить?  А бабушка вздыхая отвечала, что если бы она могла то сама бы вылечила дедушку, но от осины ещё лекарств не придумали.

Я даже всю медицинскую энциклопедию пролистала, но не нашла такую болезнь - осина. Видимо бабушка права и болезнь действительно очень страшная и редкая.

Целый день я в квартире одна, если не считать Чуки, но он с нами не живёт, а приходит из чулана в дальнем конце коридора. Забыла рассказать, в нашей большой, просторной квартире один длинный коридор с множеством комнат по обеим сторонам. Большая часть комнат закрыты на замок, а ключи есть только у мамы. Зато у нас две закрытых решётками лоджии, комната-библиотека и большое окно на кухне. Обычно я сижу на кухне и гляжу в окно или в окно в своей комнате. Чука приходит, когда мне больше всего скучно и развлекает меня. Он похож на обезьянку из детской книжки про Айболита. Он мохнатый, юркий и умеет стоять на голове.

Я тоже пробовала, но у меня голова кружится.

Он приносит мне пластилин для игр и учит играть. У него всегда пластилин серого цвета, мы лепим из него человечков и разыгрываем сценки. Лучше всего это делать у окна. Из окна вид на детскую площадку, автостоянку и кафе, откуда по ночам доносится громкая музыка, и страшно кричат пьяные дяди, и тёти. Чука называет их отдыхающими и быдлом. Быдло, это, наверное, такая тяжёлая профессия, люди много работают, устают и поэтому им приходится много пить и кричать на улице ночью. Чука научил меня как делать так чтобы они поменьше кричали и не мешали нашей семье спать по ночам. Для этого нужно слепить человечков, представить что они пьяное быдло и немного открутить человечкам головы. Самую чуточку. После такой игры крики за окном сразу стихают, а позднее, часика через два, к кафе приезжает красивая машина скорой помощи. Они забирают дядь и тёть, которым стало плохо после того как мы с ними поиграли.

Ещё Чука приносит мне книжки-раскраски. Они тоже необычные. Если в книжке есть предмет похожий на предмет, который я вижу из окна то когда я раскрашиваю предмет в книжке меняется цвет и предмета на улице. Однажды, он мне принёс книжку где были одни машинки и я с удовольствием их раскрасила разноцветными фломастерами, а потом оказалось, что машины стоявшие на автостоянке и под окнами нашего дома тоже изменили свой цвет и стали яркими как на моих картинках. Мне очень понравилось. А вот дядям на автостоянке, не очень. Там собралась целая толпа и все они громко ругались, а потом даже били дядю-охранника.

Зато Чука смеялся так что у него живот заболел. А вообще он хороший и добрый. Он позволяет мне покидать квартиру, когда мама на работе, а бабушка спит. Вернее, мы не покидаем квартиру, по настоящему а уходим через чулан в место где он живёт. Это место называется - Застенок.  У меня есть книжка про лабиринты, так вот это место похоже на лабиринт. Оно состоит из узких коридоров, где-то можно пройти, а где-то надо протискиваться и даже ползти. Зато есть множество проходов, дверей и окон в самые удивительные места. Чука говорит, что Застенок это целый мир со своими законами и из него можно попасть куда угодно. На улицу мы конечно ни разу не выходили, но там и без того есть на что посмотреть. На ледяные пещеры и на пещеры полные гигантских светящихся грибов. Я видела квартиры где в одной маленькой комнате жило 10 человек, это были какие-то рабочие, а в других квартирах больших и с хорошей мебелью наоборот, вообще не жили люди, хотя всё там для жизни было и даже холодильники были до отказа забиты продуктами. Мы гуляли по подвалам полными труб и странных гудящих машин. Мы лазили по коробам вентиляции и сквозь решётки наблюдали как живут странные люди с чёрной кожей. Я раньше думала, что у людей бывает только розовая кожа, или зелёная, как у заморышей. Но Чука рассказал мне, что кожа может быть любого цвета, а ещё у люди говорят на разных языках. А я то думала, что люди на картинках, просто так раскрашены, а оказывается не просто так. Однажды, мы нашли с ним бассейн заполненный водой, это такая ванна только очень большая, и Чука научил меня плавать. До этого я не знала что в воде можно плавать, я думала можно только мыться. Теперь, я умею плавать. Главное, чтобы мама не узнала, а то она сильно расстроится.

Мама у меня очень добрая и красивая, только она сильно устаёт на работе. А ещё она боится, что однажды я выйду из дома и может случится беда. Для этого она закрывает входную дверь на несколько замков, а потом ещё и дверь в тамбуре. Мне запрещено даже выглядывать в тамбур, потому что мама боится беды. Но почему именно она может случится? - мама мне никогда не отвечает. Я спрашивала бабушку и Чуку. Бабушка говорит, что это из-за моего глаза. Я тыщу раз стояла перед зеркалом и проверяла глаза - про какой она говорит? Про левый или правый? Обычные, серые глаза. Бабушка-то ладно, а вот Чука только хихикает и говорит, что просто время моё не пришло. Говорит, что глазу нужно время, тогда всё откроется. Не понимаю. Похоже они видят во мне что-то, что я сама не вижу. Такое бывает. Это как с папой.

Папа у меня хороший. Только он всегда в командировках. Бабушка его не любит и ворчит, что он маме всю жизнь испортил и называет папу - чёрт рогатый. Папа приходит иногда домой, но только ночью и мне запрещено на него смотреть. Мама всегда запирает дверь в мою комнату и только потом пускает в квартиру папу. Папа разговаривает со мной через дверь. Спрашивает - как дела? Всё ли у меня хорошо? Жалеет, что не может найти время побыть дома подольше.

Я очень люблю папу. Я знаю, что он большой, красивый и сильный, но совершенно не помню его лица. Даже в семейном альбоме, который я иногда рассматриваю, лицо у папы размыто и похоже на варёное яйцо. Там мне три годика и я сижу у папы на коленях. А ещё есть фотографии с моих дней рождений. Мама готовила торт, я его ела и засыпала, потом приходил папа и они делали семейные фотографии. Папа всегда держал меня на руках спящую. Скоро снова у меня будет день рождения, я попрошу маму завязать мне глаза, нечего мне в торт снотворное подкладывать, я уже взрослая. Пусть хоть один вечер папа проведёт время с нами. Серьёзно, почему я не могу выйти на улицу с завязанными глазами? Если они у меня больные и их завязать какой-нибудь повязкой, беды же не будет?

Мне так хочется, хоть раз выйти на детскую площадку поиграть с другими детьми. Покачаться на качелях, съехать хоть раз с горки, прокатиться на велосипеде или на роликовых коньках. Да. Я уже умею кататься и на велосипеде и на коньках, даже на этих, чтобы по льду. Чука меня научил, в застенке. Но мне бы хотелось побывать именно на этой детской площадке, которую я каждый день вижу в окне. Там, я иногда, вижу мальчика, который мне очень нравится. Он примерно моего возраста и носит очки. Похож на Гарри Поттера из книжки, которую мне подарил папа. По утрам он бегает, а потом занимается на турнике, а я за ним наблюдаю. Мне кажется он одинок и у него совсем нет друзей. Я бы очень хотела подружиться с ним, но только меня не выпускают. Почему я думаю, что он одинок? Однажды я видела как его побили другие ребята на детской площадке, когда он подтягивался на турнике. А потом в другой день побили. Он плакал потому что они разбили ему очки.  Поэтому я очень внимательно следила за ним и когда всё те же самые мальчишки хотели его побить, и в третий раз, я ему немного помогла. Я слепила из пластилина фигурки этих мальчишек и открутила руку самому главному в той компании. Он так громко закричал, когда его рука отделилась от тела. Я не думала, что ему будет так больно, а потом остальные закричали и больше этого мальчика в очках не трогали, а разбежались в разные стороны. А тот, без руки, упал и лежал так пока не приехала скорая помощь. Теперь мальчик в очках занимается на турнике только ранним утром пока все ещё спят. Он-то не знает, что я за ним всё равно слежу. Мало ли ещё кто его обидит? Например, пьяные дяди из кафе или люди выгуливающие собак на детской площадке?

Чука называет людей выгуливающих собак - собачники. Некоторые из них очень странные. У них большие злые собаки, а они выгуливают их без намордников и ещё ругаются, когда другие им делают замечание. Мне не нравится, когда их собаки какают в песочнице и писают на детскую горку. Там же играют дети! Я даже видела, что некоторые дети этих собачников там играют после того как их родители выгуливали там своих собак. Чука говорил, чтобы я не обращала на такое внимания, но я не выдержала. Я начала делать фигурки собачников из пластилина и подворачивать им ноги. Теперь, по детской площадке собачники своих собак не выгуливают. Правда и детей на площадке стало меньше. Через открытую форточку я слышала разговор двух людей, один другому говорил, что улица проклята. Из-за этого у нашей семьи начались проблемы и к нам в квартиру вломилась беда. Вернее так сказала мама, а бабушка сказала, что это поганые враги-ведьмаки и что мало их советская власть не пришибла. Расплодилась мразь, в 90-е...

Дело было так.

Мама по утрам уходит на работу, а возвращается всегда поздно вечером с тяжёлыми сумками и начинает готовить ужин. Потом мы вместе идём кормить бабушку и заморышей. Заморыши сидят в закрытой комнате, они не умеют говорить, только поскуливают и очень боятся света. Иногда они умирают, мама уносит их на кухню, разделывает и выносит в пакетах на помойку.

Мама говорит, что иначе нельзя, нужно поддерживать баланс. Если оставить мёртвого заморыша в комнате с живыми - они его съедят и начнут плодиться. И выпускать их нельзя - тоже беда будет большая. Пока они в комнате, их всегда будет одно и тоже количество. Я, честно, много раз пыталась пересчитать заморышей, но сбивалась со счёта. Всегда непонятно - сколько их? Они выглядят как грудные дети с зелёной кожей и у них острые треугольные зубы не помещающиеся во рту.

Бабушка называет их упырями. Я прочитала в одной из её старых книжек и посмотрела картинку - упырь выглядит иначе. У него тёмно-синяя кожа и он размером со взрослого. Я сообщила бабушке, что она ошибается, а бабушка начала ругаться, назвала меня малолетней дурой и потребовала чтобы я прочитала другую книгу - про подменышей.

Бабушка  ругаясь поведала мне, что пока подменыши сидят в комнате они безобидны, но стоит их выпустить то ого-го, что будет! Я пыталась найти эту книгу, но в комнате у бабушки таких книг полно и так не смогла выяснить, что за ого-го такое. Пока странные люди не взломали нашу дверь.

Они пришли, когда мамы не было дома.  Сначала я увидела в окно, что к дому подъехали оранжевые грузовики-фургоны, а потом жителей нашего дома начали эвакуировать. Мне было очень интересно наблюдать как люди в панике убегают, а потом собираются в толпу на краю улицы. Ещё приехали полиция и пожарные. А потом я почувствовала приятный запах, пахло сиренью. Я вышла в коридор и увидела, что по полу вьётся какой-то жёлтый дымок, а запах сирени стал необычайно сильный. У меня подкосились ноги и я заснула прямо на полу. Когда очнулась, оказалось, что меня связали какими-то пластиковыми ленточками. По коридору ходили дяди в противогазах и выламывали топорами все двери. Я спросила, что им тут нужно?

Ко мне подошёл дядя в длинном плаще и в противогазе и сказал, что это им самим интересно узнать, что я тут делаю совсем одна и почему в комнате бабушки лежит мумия старухи?

Я попыталась объяснить, что мне нельзя выходить из дома и что бабушка вовсе не мумия, мумии выглядят совершенно иначе, но тут они взломали дверь где сидели заморыши. И им стало не до меня. Заморыши вырвались на свободу и напали на дядей в противогазах. Как оказалось заморыши только с виду слабые и дохлые, а на деле... Вот тогда я и узнала, что такое ого-го!  Они пронеслись по коридору зелёным вихрем оставляя после себя только лужи крови и измочаленную одежду. Вот и всё что осталось от дядь в противогазах. Меня, они не тронули, я же была своей. Сожрав тех кто проник в квартиру заморыши не остановились и побежали дальше через тамбур на лестницу. Я услышала как там закричали люди, но ни чем помочь не могла. Меня же связали. Я бы так и лежала связанная, но тут прибежал Чука и найденными на кухне ножницами перерезал пластиковые ленточки. Мы бросились в мою комнату и  стали смотреть в окно. Заморыши бегали по улице и нападали на прохожих, полицейских и окрестных жителей. Не трогали только детей. Я хотела выбежать на улицу и попробовать загнать заморышей обратно в комнату, но Чука мне запретил. Он отвёл меня в комнату бабушки и та вздыхая, попросила меня достать из-под подушки сотовый телефон. До этого я сотовым телефоном никогда раньше не пользовалась. У нас в доме таких устройств нет, только телевизор, но я его не люблю смотреть, разве что иногда мультики. Бабушка объяснила как им пользоваться, я нажала на кнопку вызов и когда услышала в телефоне чей-то голос рассказала что произошло.

Голос меня выслушал, после чего велел сидеть в своей комнате и никуда не выходить. Только когда послышались короткие гудки я поняла, что разговаривала с папой и очень обрадовалась.

Папа и мама приехали вместе. Сквозь щёлку в двери я наблюдала как папа загоняет заморышей обратно в комнату и они его слушаются, а мама ругает какого-то дядю, в военной форме, который пришёл вместе с ними и требует возместить ущерб. Дядя, в военной форме, извинялся и заверял что всё будет сделано в лучшем виде. Тут мама заметила, что я подглядываю и строго шикнула мне. Пришлось лечь в кровать, а через несколько секунд я услышала как щёлкнул замок на моей двери. Потом в коридоре начался шум, зажужжали двери, застучали молотки и я не заметила как уснула. Проснулась, а все выбитые двери снова на месте и все новые. А папа на прощание оставил в подарок  мне ноутбук и записку.

В записке было сказано, что он меня очень любит, что б я хорошо училась, раз всё равно сижу дома и теперь у нас будет всегда возможность поддерживать связь через ноутбук, как только я научусь им пользоваться. Он написал, что раньше мама была против, но теперь она не доверяет военным и лучше пусть будет у нас лишняя подстраховка. Он написал, что через интернет я быстрее смогу завести себе новых друзей и расширить свой кругозор. Что он (папа) делает для нас всё возможное для того чтобы нам жить всем вместе и мы ни в чём не нуждались.

В конце записки он написал, что очень скоро я смогу выйти из дома, и мы уедем жить в другое место, а пока я ищу друзей по переписке. Кто-то ночью нарисовал на стене соседнего дома красивый рисунок разными красками. Граффити. Мне очень нравится. И загадочные слова:

"Не буди лихо пока оно тихо".

Я когда вырасту тоже буду рисовать граффити. А ещё помогать людям. А ещё лепить. У меня хорошо получаются человечки. Недавно я слепила самолёт, иногда над нами пролетают такие. Всё не решаюсь попробовать поиграть им. Дяденька в машине, на улице, когда я слепила похожую, так испугался...Из машины выскочил. Ну и что, что машина каталась по дороге сама без водителя? Я же ещё ребёнок. Я только хотела поиграть.

Ну, вот вроде и вся моя жизнь. Написала про всё  интересное.  Итак, меня зовут Лиза. Мне восемь лет и мне разрешили найти друзей по переписке.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Написано для сентябрьского конкурса страшных историй - Конкурс для авторов страшных историй от сообщества CreepyStory, с призом за 1 место. Тема на сентябрь

Начало здесь:

Кровь и Пепел - Вторжение. 1 - Пролог

Сагот Манибус – южная Франция, сорок километров к югу от Женевы, спустя пятнадцать часов после начала Вторжения

Вдоль по узкой горной дороге, петляющей меж поросших лесом скал и крутых утесов, двигался небольшой отряд. Пятеро шли по дороге, еще трое двигались выше, ловко преодолевая возвышенности и обрывы. Человеком в этом отряде был лишь один. Неловко переставляя ноги и постоянно сбиваясь с шага, он пытался поспеть за торопливо шагавшими силуэтами. Малейшее промедление оборачивалось резким рывком веревки, стягивающей запястья, и болезненным тычком в спину. Двигаться быстрее ему мешала дикая усталость, кровь, заливающая глаза из рассеченного лба – и конечно, страх. Дикий страх за свою жизнь, вернувшийся к нему снова и заставлявший дрожать.

Сагот, шагавший чуть впереди, вновь раздраженно оглянулся. Он ощутил этот липкий, отвратительный запах ужаса, волнами исходящий от пленника. Ощутил еще в тот момент, когда перехватил свою цель неподалеку от городка, который заняла одна из когорт Двадцать восьмого пехотного легиона. Прошедшие Вратами несколько часов назад сагиттарии прочесывали его вдоль и поперек с многочисленными факелами. Нескольких из схваченных людишек легионеры уже растянули на веревках меж молодых деревьев и развлекались, расстреливая их из своих тяжелых луков в пять локтей длиной. Зачем туда направлялся его пленник, декуриону было решительно непонятно. Еще пара сотен шагов – и его бы изрешетили лучники, превратив в истекающий кровью кусок мяса.

Последняя мысль заставила сангуса в очередной раз зло скрежетнуть клыками. Этот червь не был полукровкой – он вообще не имел к храмовникам никакого отношения. Тот, кого декурион преследовал почти весь день, даже не был воином. От дикого соблазна свернуть человечишке шею на месте и осушить до капли его удержал лишь странный вкус крови пленника. В ней не было примеси крови Низших, как у полукровок, но она отличалась от той, что он пробовал доселе. А Сагот за три с лишним века своей жизни перепробовал ее немало. Впрочем, чистую, не выдохшуюся в суровом мире Абаддона кровь он вкушал лишь пару раз, и это стоило ему серьезных денег. Людским приспешникам Трех иногда удавалось открывать односторонние проходы в Абаддон и переправлять пару-тройку десятков человеческих особей. Они звались сосудами и все, почти без исключения, отправлялись в Игнис, столицу его родного мира. Там, после аукционных торгов, купленных по баснословным ценам людишек ожидала яркая и короткая жизнь в качестве не то своеобразной бутыли дорогого напитка, не то предмета статуса и финансового достатка ее владельца. Вскоре чистая кровь в Абаддоне будет стоить гораздо дешевле, и особо будут цениться лишь те сосуды, что прошли Вратами раньше остальных, а также пропорционально сложенные особи. Высшие ценят эксклюзив – особенно то, чего еще нет у остальных.

От декурия Сагота осталось всего два звена – трех воинов он потерял в первые часы жарких городских боев. Одно из звеньев декурион отправил выше, их путь пролегал по скалам и горным отрогам. Эти воины вели разведку и доводили до Сагота окружающую обстановку в радиусе лиги. Второе звено конвоировало пленника, периодически подгоняя легкими тычками. Декурион возвращался обратно, к Вратам. Кахат, скорее всего, погиб в той стычке, и чем быстрее он прибудет в преторий – полевой штаб Первого Гвардейского – тем больше вероятность, что центурию отдадут именно ему, а не другому декуриону. Без звания старшего декуриона о дальнейшем восхождении можно было и не мечтать.

Последние пару часов Сагот старался прокладывать свой путь в обход боев и скоплений войск Абаддона. Шальная стрела или осколок человеческого снаряда – и пленник умрет. Декурион сцедил у него несколько унций крови в свою походную флягу, чтоб выпить ее позже – напиток с необычным привкусом приятно взбадривал и придавал сил. Однако сейчас ему нужно было определить местонахождение претория, дабы не терять ценного времени. Звено, посланное на разведку, получило задачу найти ближайшую пехотную когорту. От ее командира Сагот собирался получить нужные сведения.

Над головой раздался низкий гул, набирающий силу и тональность. Сагот рванулся к ближайшей скале и вжался в пыльные камни, сливаясь с ними. Звено, шедшее за ним, повторило действия декуриона, с силой впечатав пленника в скальную расщелину и прикрыв своими телами. В небе, под Пеленой, почти по ее нижней кромке, стремительными тенями прошло звено человеческих воздушных повозок. Сагот прищурился, напрягая зрение. Судя по хищным обводам и небольшим размерам, то были не транспорты, а боевые летательные машины. От них веяло смертельной опасностью, но к счастью, эти воздушные повозки направлялись на охоту в другую местность.

Вдруг белый росчерк протянулся к звену летящих машин из-за ближайшей гряды холмов, пронзя Пелену и погаснув. Впрочем, воздушные повозки людей не задело, и они скрылись за горизонтом. Сагот, моментально поняв, что произошло, начал отсчет. Следом, через десяток ударов сердца, пришел громовой раскат. Декурион вскочил на ноги.

– Кастигатор, в полутора лигах к северо-западу! Идем туда!

Звено, посланное на разведку, сменило цель – им предстояло найти укрытие и обеспечить охрану пленнику, на то время, пока Сагот будет говорить с командиром пехотной когорты. В том, что декурион увидит за теми холмами, сомнений не было. Метнуть со сверхзвуковой скоростью на высоту в лигу раскаленное добела копье двадцати локтей в длину и толщиной в обхват мог только кастигатор – Низший седьмого ранга. Каратели и палачи Абаддона, они составляли костяк штурмовых легионов, опытнейшие же из них назначались примипилами, руководя когортами в пехотных легионах. В Эпоху Огня взмывающие в небеса кастигаторы слыли убийцами драконумов – их раскаленные копья пронзали крылатых исполинов навылет. Сагот даже не собирался показывать свою добычу. Если б командир когорты нашел ее стоящей своего внимания – сангус сразу лишился бы пленника. И в случае возражений – жизни.

Пройдя через ложбину меж холмов, декурион увидел ожидаемую картину – пылящие по дороге на юго-восток темные походные колонны центурий. Под развевающимися знаменами черно-белого цвета с начертанными сигилами Астарота и Саргатанаса, под медленный ритм обтянутых выдубленной человеческой кожей барабанов и протяжный зловещий гул командирского рога центурионов – на войну шла одна из когорт все того же Двадцать восьмого пехотного. Три центурии мечников и три – сагиттариев, тяжелых лучников. Оружие у их доминусов-центурионов было им под стать. Огромные сложносоставные луки, пятнадцати локтей в длину, по виду больше напоминали баллисты. Выполненное из кости драконума, стали и роговой чешуи армаддона, это оружие посылало мощные стрелы на половину лиги. Следов боя на доспехах легионеров не было, как и видимых потерь – и то, и другое когорте только предстояло.

Командир когорты заметно выделялся своим ростом – кончики рогов идущих рядом доминусов покачивались едва на уровне его груди. Богато украшенный мощный доспех из сплава редких тяжелых металлов давал непревзойденную защиту кастигатору-тысячнику. Кожистые крылья демона были сложены и перетянуты шнурами для пущей сохранности и порядка. На спине крепился длинный колчан для метательных копий, одно из которых было использовано несколько минут назад. Тяжелые подкованные копыта дробили дорожный асфальт, оставляя в нем большие змеящиеся трещины. На перекинутой через плечо массивной цепи покоился в ножнах полуторный меч длиной в три человеческих роста. Разумеется, полуторным он был лишь для кастигатора. Сам Сагот не смог бы толком даже взмахнуть им.

Заметив декуриона со своим звеном – пленника уже спрятали – тысячник сошел с дороги, одновременно взмахом когтистой лапы приказав когорте продолжать движение. Сагот подошел ближе, стараясь сохранять спокойствие. Кастигатор остановился в десятке шагов, сняв инкрустированный мелкими рубинами и украшенный позолотой шлем с прорезями для рогов.

– Назовись! – зычно проревел он, обдав декуриона жаром и серной гарью.

– Темнейший примипил, я Сагот Манибус, декурион Второй Когорты Первого Гвардейского легиона! – отрапортовал он, склонившись в положенном поклоне стоящему выше по рангу демону. – Прошел Вратами в первой волне Вторжения!

– Я Мессор Интеритум, примипил Пятой когорты Двадцать восьмого пехотного легиона, да хранят его Трое. Сагот… припоминаю, да. Воюешь под началом Кахата? – задумчиво изрек кастигатор.

– Истинно, Темнейший! – подобострастно ответил Сагот.

– Уже нет, – тысячник ощерил пасть в чудовищной, жуткой ухмылке. – Кахата разделали как кусок мяса в Генаве прошлой ночью. Лично видел его останки. Меча при нем не оказалось, забрали как трофей.

– Грязные храмовники, гореть им в глубинах Абаддона! – не сдержавшись, прошипел Сагот. Смерть Кахата огорчила его гораздо меньше, чем потеря меча. На этот превосходный клинок у него были свои виды.

– Умерь свою злость по гибели командира, воин, она тебе еще понадобится в битвах, – низкий рокочущий голос кастигатора прозвучал уже спокойнее. Видимо, тот растолковал эмоции Сагота по-своему. – Вижу, у тебя вопросы. Задавай.

– Темнейший Мессор, мне надлежит явиться в преторий, дабы получить указания от нового старшего декуриона. Либо от Темнейшего Хаураса, если он уже прошел Вратами.

– Прошел, как и Темнейший Берикх, мой собственный легат. Временный совместный преторий возвели четыре часа назад, я со своей когортой двигался мимо и видел обоих Высших. Иди, не возражаю.

– Местонахождение претория, увы, мне неизвестно, темнейший, – Сагот развел руками. – Я охотился в отрыве от основных сил и собирался узнать это от тебя…

– Охотился, говоришь? – хмыкнул тысячник. – И как прошла охота?

– Я гнался за группой храмовников, возможно среди них были и убийцы Кахата, – осторожно ответил декурион, стараясь не выдать свою ложь малейшей эмоцией. – Со своим декурием я сразил многих врагов, потерял почти всех воинов, но полукровок настигнуть мне не удалось. Во время охоты я вел наблюдение, получив ряд сведений о передвижениях вражеских отрядов…

– Поделись знаниями, и я поделюсь своими, – предложил тысячник, но прозвучало это именно как приказ. Впрочем, Саготу это было и нужно, он ожидал подобного поворота разговора.

– На восточном берегу озера, называемого Женевским, полегла в жестоком бою целая когорта Пятьдесят седьмого, – начал он. – Сам не видел, встретил по пути сюда чудом выжившего там пехотинца. У людей мощные бронированные повозки, плюющие вихрями огня и металла. И осадные машины, посылающие снаряды с закрытых позиций на расстоянии десятка лиг. К сожалению, в том сражении у когорты не было командира – участвовал бы в бою примипил, все могло б сложиться иначе…

– Пятьдесят седьмому не повезло с самого начала Вторжения, – перебил его кастигатор. – Проходили через Врата неравномерно, без тысячников и легата. Опять же, легион не смешанный, только мечники, сагиттариев в нем нет. У Пятьдесят седьмого вместо удара кулаком вышел жалкий шлепок раскрытой ладонью. – Тысячник презрительно сплюнул едкой дымящейся слюной. – Раздергали весь легион по кускам в разных направлениях. Половина пошла на Лугдун, часть – на Брен, через Лоузодун, где, как мне известно, человеческие армии перемололи еще две когорты. Остатки легиона добивают людских воинов в Ганеве, хотя там сейчас больше работы для гончих. Надо собрать человеческое стадо в одном стойле, чтоб не разбежалось. Вратам нужна кровь, а прибывающим легионам – мясо. Ничего нового ты мне не сообщил, декурион.

– Значит Темнейший также и в курсе состояния перевала на Туринор? – как бы вскользь осведомился Сагот. Декуриона от давно устаревших, заросших пятнадцативековым мхом названий человеческих поселений одолевало к Мессору тоскливое омерзение пополам со злобой. – «Как он вообще здесь ориентироваться будет, с реликтовыми-то знаниями эпохи ромеев?» – мелькнула злорадная мысль.

– Говори, – чуть напрягся тот, звякнув массивной цепью, висевшей на плече. – Что с перевалом?

– Перевал, слава Трем, пока в порядке. Но его в данный момент минируют специальные отряды людей. Если промедлить, то они обрушат нависающие утесы и без армаддонов завалы будет не разобрать. Наступление замедлится, легат будет недоволен…

– Одна из когорт моего легиона на подходе к перевалу, – высокомерно перебил его тысячник в очередной раз. – Уверен, они уже разобрались с людишками и заняли его – либо сделают это в ближайший час.

– Прошу прощения за уточнение, Темнейший Мессор, – вкрадчиво произнес Сагот. – Это случаем, не та когорта, которую мы наблюдали в небольшом людском поселении десятком лиг южнее? Если она, то им явно было не до перевала, поскольку сагиттарии устроили там состязание на меткость, выпуская стрелы по ряспятым человеческим жителям... – по багровеющим глазам демона Сагот удовлетворенно заметил, что его-то стрела попала прямо в яблочко. И добавил вдогон, едва сдержав усмешку: – Хотя, как по мне, это состязание более всего походило на бессмысленную кровавую вакханалию в худшем смысле этого слова.

– Мортуса ко мне!! – дико взревел кастигатор, заставив Сагота и стоящих сзади сангусов покачнуться. – Связь с четвертой когортой! Сей же миг!

– По сей бурной реакции осмелюсь предположить, Темнейший, что Туринор является вашей конечной целью? – выждав немного, осторожно поинтересовался декурион.

– Нет. Медиолан. Туринор – промежуточный пункт, – недовольно пророкотал тот, уже умерив свой гнев.

– Достойная цель. А моя – преторий, – ненавязчиво напомнил о себе Сагот.

– Что, не терпится занять место старшего декуриона? Или боишься, что оно уже будет занято к твоему приходу? – зло усмехнулся Мессор, все же в чем-то его раскусив.

– Страх мне неведом, – стальным тоном отчеканил декурион, дерзко пронзая взглядом тысячника. – Лишь одного я страшусь – подвести своего примарха, Темнейшего Аамона, да будет вечна его слава. И если это случится, то пусть в тот же миг на меня обрушится гнев Трех – я приму смерть с достоинством.

– Славные слова, декурион. Надеюсь, что тебе не придется оказаться в таком положении, – качнул головой кастигатор, надевая шлем. – Преторий примерно в пятнадцати лигах к северу отсюда, на окраине Генавы. На юго-востоке от Врат, на небольшой горе примерно в пол-лиги, не выше.

– Благодарю, – Сагот поклонился на прощание. – Да хранят тебя Трое.

Тысячник молча кивнул в ответ, и обратил свое внимание на щуплого и лысого человека в полусгнивших лохмотьях, чей череп был испещрен татуировками, глифами и демоническими сигилами. Судя по числу и сложности узоров, это был старый и опытный мортус. Полностью черные глазные яблоки хаотично вращались во впавших глазницах. При желании через одержимого можно было бы связаться с легатом хоть отсюда, но тогда пришлось бы рассказывать про пленника, а Сагот и сам до конца не понимал, зачем он ему. Интуицию на расстояние не передашь. «Нет, никаких разговоров, только личная встреча с Хаурасом».

Декурион отошел обратно за холмы, где встретился со вторым звеном и по широкой дуге обошел когорту, уже уходившую вдаль. Над головой снова раздался гул, и Сагот поднял голову, провожая глазами стремительные тени. Они неслись под пепельными облаками, почти касаясь их. Тени нового мира. Он довольно ощерился, оскалив клыки. Это лишь начало. Совсем скоро люди этого мира ощутят на себе огненное дыхание Абаддона, сжигающее их города. Почувствуют холодную сталь, взрезающую их горло. Человеческий мир будет порабощен – или же уничтожен. Огнем и мечом.

(Ссылка на продолжение будет в комментариях)

Ею, казалось, было пропитано все вокруг: низкое и грязное, будто слежавшееся зимой, высокое и яркое летом небо, раскисшая большую часть года земля с торчащими кустиками травы, лысо-красные либо черные, поросшие тощими тополями нагромождения угольных выработок с плешивыми макушками. Целая ограда, целая цепь Лысых гор. Раздолье для ведьм.

Смертью воняло отовсюду, куда ни пойди, забивало грудь и ноздри грязной тряпкой. Ткни с закрытыми глазами в любое место — и везде кто-то когда-то умер. Вот, к примеру, рассохшаяся деревянная лавочка с огромными щелями, оставляющими занозы и дырки в модных тоненьких колготках с лайкрой. Совсем рядом с ней, у зеленого забора на отшибе, в незапамятные времена мужики забили дрынами в кровавый блин цыганчонка, пытавшегося свести лучшего в табуне коня. Тот конь и проломил ему голову. Красивые в тот год у лавочки выросли маки, одно загляденье.

Или вон стоит огромный каменный дом с резными ставнями, выкрашенными синей краской. Во дворе бегают как угорелые дети и наверняка даже не подозревают, что с полвека назад здесь тихо умерла семья, такая же, как и у них. Растопили печь морозной ночью, намудрили с заслонкой и так и не встали. В дом въехали какие-то дальние родственники, и за полвека забылись и имена тех, кто тут жил раньше, и внешность. Главное быстро пробежать лунной полночью мимо огромного гроба-шифоньера и ни в коем случае не смотреть в зеркало на его дверце. А мелькающие где-то на периферии зрения туманные тени можно и не замечать, правда?

А здесь, в доме без окон, дверей и крыши, долго и мучительно исходила криком старая ведьма. Воду и крохи еды ей передавали на ухвате или на большой плоской лопате, лишь бы не прикоснуться, не взять проклятого дара. Ведьма корчилась на топчане лишь немногим древнее ее самой и выгибалась так, что обычный человек сломал бы хребет или шею. И уже почти удалось подманить к себе дурачка-Ивасика с белым хохолком на затылке, как мамаша отошла от морока и кинулась с воплем: «Рятуйте, люди добрые! Сына, Ивасика моего, яблоком заманивает ведьмака!». Камыш с крыши разметали еще до заката, выбили двери и окна и переломали все стрехи. Ведьма умирала со страшными криками, а на отпечатавшиеся у дверных проемов следы, будто бегали тут ночью козы, хуторские, что пришли поутру полюбопытствовать, старательно не обращали внимания. Может, и козы, кто ж их знает, были. А что копыта самую малость да крупнее козьих — да ляд с ними, померла старая, и черт бы ее взял!

Там вот речка течет. Хорошая речка, чистая, быстрая, где-то там, глядишь, и в Дон-батюшку вольется. Сомы, говорят, водятся, щук видали, а карасей и прочей плотвы с красноперками и вовсе видимо-невидимо, хоть голыми руками лови. Много рыбам корма, ай много! Вон жена неверная с полюбовником лежат, за корягу зацепились, страшно скалят белые, объеденные лица. Вышла за старого да постылого, а потом брата мужнина увидела в новом доме, молодого да красивого, и пропала. Старый муж недолго отращивал рога — жена с братом не слишком-то и скрывались. Ее забил насмерть скотьим кнутом на старом поле, а ему на закате проломил голову завалявшимся в схроне кистенем. Много всего речка знает, да никому не скажет, как, рыдая, тащил старый да постылый жену свою да брата, и с камнями на шее без звука уходили на дно они. Промолчит и о том, отчего у дома внезапно осиротившегося мужика после темных, безлунных ночей следы такие, будто кто два ведра воды вылил с высоты, и ручьи по двору разбегаются. И почему собаки в такие ночи сидят по будкам, поджав хвосты, тоже.

А тут старая затопленная шахта стоит. Раньше, говорят, шахтеры вместе с тормозками брали под землю кенарей. Как откинется, поджав лапки, птица, так и им, значит, немного осталось. Видящие как те канарейки. Раз появились, значит, недолго городу осталось. В прошлый раз таких, как Катька, было много перед большой войной, когда город разбомбили напрочь, а немцы входили лютой зимой, после в тепле отдирая от железных касок примерзшие уши. В эту самую шахту и кинулась одна из тех, прежних Видящих, когда ее привели на смерть. Чтобы лишнего патрона на местных не стратить, немцы кололи их штыками. Матушка-Смерть милостива к тем, кто ее чувствует и уважает. Та Видящая кинулась прямо в ствол шахты, успев перед тем ухватить позарившегося на полушалок чужого солдата. В тихие ночи, если хорошенько прислушаться, можно услышать под стелой ругательства и проклятья на чужом языке. Долго там еще бродить жадному солдату, пока Матушка-Смерть снова не придет под солнце.

А Видящие, выходит, ее приход предвещают.

Других Видящих Катька не встречала, хоть могла обойти город и, не открывая глаз, нарисовать карту смертей случившихся. Смерти будущие, к счастью, ей видеть не дали.

Бывших Катька замечала с глубокого детства, как себя помнила. Бежала-бежала за бабочкой, замерла и упала с разбега, ободрав колени, — а перед глазами история, как, к примеру, страшно умирала девчонка, не вовремя подвернувшись под руку голодному до ласки мужику.

Мама иногда ее журила за суровость. Катька покорно утыкалась ей в юбку, зажмуриваясь изо всех силенок, чтобы не видеть очередной страшной сказки. Как-то сдуру она спросила:

— Мам, а за что тут мальчика убили?

— Ну что ты, Катюша, — белым, ненастоящим голосом ответила мама. — Тут никого не убивали, никакого мальчика. С чего ты взяла?

Катька, ощущая белобрысой макушкой жгучее солнце, обиделась на нее за вранье.

— Ну я же видела, мама! — нахмурившись, воскликнула она. — Его тут дяденьки палками били!

Мама после этого стала очень печальной, долго не смеялась и не улыбалась, как раньше. Почесав выгоревший за лето добела затылок, Катька подумала-подумала и решила, что про картинки в голове больше говорить не будет. Веселой и доброй мама нравилась ей больше.

Картинок от этого, впрочем, меньше не стало. Потом, когда она стала девушкой, стали приходить сны. Там ей рассказывали и про Видящих, и про Матушку-Смерть, и что у себя в городе она была самой сильной. Где-то в окрестностях затерялись еще с пяток, но послабже, сильно послабже. Катька видела на несколько пластов глубже, чем они. В жизни, впрочем, Видящие никак не могли встретиться. О том, что случится, если вдруг они каким-то образом познакомятся, Катьке не говорили, но отсыпали кучу туманных намеков, которые не несли ничего хорошего.

Та Видящая, что, захлестнув крест-накрест шаль на шее вражьего солдата, прыгнула в шахту, была еще сильнее ее самой. Но во снах Катьке обещали, что в будущем из нее выйдет отличная Видящая, если, конечно, не будет другой войны, как та, прошлая и страшная, и не придется падать в темноту шахты.

Катька верила, но где-то в глубине все равно ворочалось сомнение. Сны всегда были одинаковыми: она стояла посреди ночной, дремотной степи, залитой молочным лунным светом. В ноздри ввинчивался густой дурманный запах летней степи, босые ноги кололи былинки. Запрокинутая к небу голова кружилась от пряности полыни, — а как русалка подойдет к тебе, чтобы утащить к себе, ты ее полынком, полынком да беги, покуда не защекотала до смерти, — и пока она рассматривала высокую фонарную луну, — а вон там на луне брат брата на вилы поднял, и их за то наверх подняли, чтоб вы, люди, видели и боялись, — в уши медленно, вкрадчиво вползал шепот, свивался где-то внутри в прохладные клубки, растворялся, становясь ею самой.

Иногда поутру она находила застрявшие меж пальцев на ногах травинки. Во рту горчила полынь.

Беды ее не трогали, обтекали, будто туман. Из жизней знакомых разной степени дальности складывались новые картинки. Та девочка пропала по осени, как и все, и нашли ее сожженной в лесополосе. В обуглившихся ушах виднелась золотая капелька, раньше бывшая сережкой. Катька прокусила руку до крови, когда увидела, как жутко хрипела, сгорая, изнасилованная перед смертью бывшая подружка. Кривые пожелтевшие акации в ее сне грустно опадали крохотными круглыми листьями. Мама сгорела от рака, когда Катьке было восемнадцать. Матушка-Смерть милостива, быстро стирает и близких тех, кому достался дар чувствовать Ее.

Оттуда же, из снов Катька знала, что Видящие, те, кому дано чувство смерти, не могут покидать места, в котором родились. Ее город был опоясан черными пирамидами терриконов как дополнительной границей. Она не знала, как было в других, но отчего-то думала, что смертью там пахнет слабее. В ее вотчине это сочилось из каждой щели, не захочешь, увидишь.

Катька до белых лживых звезд перед глазами зажмурилась, сглотнула кислую слюну, отгоняя видение зарезанного у дома парнишки. Босые ноги пачкал мелкий черный штыб, угольная пыль. С возрастом все сложнее становилось различать прежних знакомых и друзей среди тех, кто показывал ей картинки своей смерти. Бывших становилось только больше, и если б Катька могла, если б знала, что поможет, то взмолилась бы о полной слепоте и с той стороны, и с этой. Зрение у нее ухудшалось постепенно, но с самого детства. Прописанных врачами очков Катька не носила. Зачем, если по отсветам историй она могла сказать, где находится, а за пределы города путь все равно был заказан.

Под ноги попался острый мелкий камешек, порезал пятку. Катька не ойкнула, только молча шла дальше. Яркая холодная луна отражалась в мерцающих крошках антрацита на дороге. Густо и переливчато пели и перекликались цикады. В заброшенном ведьмином доме, зиявшем провалами окон, захлебывался трелями припозднившийся соловей. Голые плечи овевал вязкий, горячий ветер, окутывал, словно шалью.

Чувство смерти часто и гулко билось внутри, там, где раньше было сомнение, подгоняло. Катька шла, как сомнамбула, не скрываясь и не прячась. Все как будто замерло, ни собака не взбрехнет, ни калитка не скрипнет, открываясь. Только лопотали что-то тополя да трепетали листья трусливой осины. Ни единой живой души не было на улице, кроме самой Катьки.

Те, во сне, показали, что вот-вот должна снова прийти Матушка-Смерть под солнце. Катька видела трупы со вздувшимися животами, выклеванными глазами и губами, нагроможденные друг на друга. Полуразложившийся, сладковато воняющий старик, прибежище мух, наполовину сползший с крыльца дома. Только что закоченевший мальчишка со свившимися в кольца кишками рядом с собачьей будкой. Забитые людскими частями стволы шахт. Свисающий с душно пахнущей акации самоубийца с вывалившимся изо рта лиловым языком, и ни намека на обязательные следы копыт вокруг.

Катька вскочила среди ночи, хотя обычно спала как убитая, и едва успела добежать до помойного ведра. Напоследок ей успели сказать, что нужно сделать, чтобы это все так и осталось сном свихнувшейся бабы, и даже указали направление. Катька долго не думала, знала только, что через полвека ей на смену придет такая же Видящая, на голову сильнее остальных. И гнала мысли о том, что же показали той, которая шагнула в шахту.

Если совсем уж начистоту, то о чем-то таком она и догадывалась с самого начала. Как стала повзрослее, конечно, почувствовала не фальшь, но недосказанность в снах. Как будто скрытая под снегом полынья в речке, где зимуют огромные сомы, зазеваешься — и тебя утащат, как теленка, на самое дно, водяному в прислужницы. Она росла, всем существом чувствуя расплывчатую, трепещущую грань между. Между мертвыми и живыми, между былью и небылью, между четкой реальностью и размытым туманом того, что за. И почти не вызвало никакого отторжения, когда в последнем сне ей не просто сказали, что делать, но дали условный выбор, как и той, прежней Видящей.

Он был у каждого, кто чувствовал Матушку-Смерть. Видящие появлялись, чтобы стать проводниками ее под солнцем. Сама она, шептали во снах, мало что видит в людском свете, жатва выйдет плохой и скудной, а то и не выйдет вовсе. Ее и показали Катьке в кошмаре с мертвяками и дали выбор: через границу не выйти ни одному Видящему. Смертью своей добровольной он успокаивает Матушку, дает ей напиться собой, и люди вокруг, хорошие, плохие ли, остаются жить как жили. По своей воле должно шагнуть вперед, по любви к миру отдать себя за других.

Или можно так же сделать шаг за границу, упав замертво, и отдать ненадежное тело свое, хрупкое и бренное, Матушке-Смерти, и пройдется она по городам и весям с огненным хвостом, заливающим все мором и дымом. Нищенкой ли, барыней ли, во все дома найдет она ход, и будут вороны, хрипло каркая, лениво драть глаза трупам на площадях, канавах, вокзалах и в степи.

Та, прежняя Видящая шагнула вниз, и душа ее обволокла пробудившуюся было Матушку-Смерть, и спать бы им еще два раза по полста, да, видимо, потревожило что-то их покой, разбередило. Медленно просыпалась Матушка, и с надеждой ругался чужой солдат, запертый под стелой. Теперь такой выбор стоял и перед Катькой. Чувство смерти визжало внутри с каждым шагом, драло легкие в клочья, то подгоняло, то наоборот мешало идти.

Умирать отчаянно не хотелось, как и становиться пустой тусклоглазой оболочкой для Смерти. Катька желала бы и дальше собирать чебурок и медвежьи ушки в степи, когда все еще окутано предрассветной туманной дымкой, жарким полднем купаться в прохладной речке, смотреть, как серебрится степной ковыль на закате. Жить, пусть и пустоцветом-недотыкомкой, одиночкой, которая сторонится людей и замирает прямо посреди улицы, глядя в пустоту. Глядеть на играющих детей, и не подозревающих о том, что творилось когда-то там, где они сейчас бегают. Как-то в степи Катька даже видела каких-то древних степняков, дравшихся врукопашную, а между ними пряталась и смеялась детвора.

Ей казалось, что куда-то в самую середину нутра вкатили лошадиную дозу новокаина, настолько все внутри замерзло, и ноги шагали вперед будто сами по себе, обходя ямы и булыжники на пути. Уходить, не сделав ничего полезного, кроме своей смерти, было обидно. И в то же время, как ни парадоксально, себя в мире она не видела. Детей играющих, бывших, работяг и учителей видела, а вот себя в их мире — нет. Они не видели бывших, им не показывали картинок, они, может быть, догадывались о Матушке-Смерти, но наверняка, как Катька, не знали. Возможно, чувствовали, да, но не знали и не были Видящими. В их мире места Видящим не было. В их мире на месте кладбищ разбивали парки, а в склепах ставили трансформаторные будки.

Маленькая дыра в груди уверенно пульсировала, пока Катька медленно, шаг за шагом приближалась к очерченной терриконами и тополями невидимой границе. Она знала, что еще полвека будет спокойно, и никто в городе не увидит картинку, как женщина в длинной ночной рубахе, спотыкаясь, бредет к линии, которую может видеть только она сама, закалывает длинные светлые волосы на затылке, делает еще один шаг — и падает замертво.

И сразу же после этого разразились лаем и горестным воем собаки, не вовремя, в полночь, закукарекали петухи, и откуда-то со дна реки донесся глухой стон.

Холодный лунный свет тускло отсвечивал на Катькиных волосах.

Автор Алина Белоброва. Первоисточник https://ficbook.net/readfic/6705268

Озвучено с разрешения Автора пользователем @lars.varron голосом канала Некрофос
Прислать свою историю на озвучку и вопросы сотрудничества в лс - https://vk.com/lars.varron