Сообщество - Лига Писателей

Лига Писателей

4 750 постов 6 810 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

Ари Шер Рассказ "Из жизни девушки" Часть первая

(Все имена и фамилии вымышлены, а совпадения случайны.)

Первым мужчиной Нонны стал её однокурсник, неприятный парень, который воспользовался наивной девушкой и, напоив, сделал её женщиной, а потом бросил. Разрыв этих, первых в её жизни, отношений Нонна пережила крайне тяжело. Без нервного срыва не обошлось.

Она была симпатичной, с красивыми, длинными волосами, очень хорошей фигурой, знала об этом, и понимала то, что дело не в её внешнем виде. Подумав, что у неё что-то не так в сексуальной сфере, она заинтересовалась техникой интимных отношений между полами, и принялась изучать этот вопрос, читая специальные книги, например, Либиха и Кона. Там было написано о том, как целоваться, правильно ласкать, получать максимум удовольствия и доставлять это удовольствие партнёру. Усвоила множество всяких приёмчиков, повышающих это удовольствие… Читала, смотрела, но книга не даёт того, что может дать практика, и чтобы этому научиться, Нонна даже нашла себе мужичонку-тренажёр, так называемого «секс-инструктора», страшненького женатика-бабника, на котором она отрабатывала всё прочитанное на практике. Кончилось это плохо. Мужичок этот ей изменил, а она, бедняга, в него, зачем-то, влюбилась и снова страдала. Нонна не имела понятия о жизни, о том, что действительно важно в отношениях между мужчиной и женщиной, как потенциальными супругами. Но она считала, что всё дело именно в сексе, так как её бросали именно после него. Конечно же, этот аспект тоже имеет значение, но не только в этом дело. А если и в этом, то надо ещё и понимать то, в какой момент то или иное должно делаться, в какой последовательности, с какой длительностью, интенсивностью. Всё это имеет значение, и умеют это те, которые хорошо чувствуют партнёра. Например, легендарная Мэрилин Монро, которую называли «секс-страдивариусом». А Нонна партнёра не чувствовала от слова «совсем», да ещё и брезговала до рвоты языком да пенисом партнёра. Из-за этих потрясений и состояния невроза, впечатлительная Нонна перестала влюбляться. Стала бояться снова пережить стресс и страдать.

Друзей у Нонны было мало. Она плохо сходилась с людьми, не умела общаться и не была интересным собеседником. И вот, на работе она подружилась с милой, скромной девушкой Анечкой, которая привела её в хорошую компанию бывших её однокурсников - весёлой, интеллигентной молодёжи, любившей посещать один сельский православный храм, где служил симпатичный батюшка, которого они все любили и уважали. И стала Нонна вместе с этой Анечкой регулярно ездить в тот посёлок на берегу реки, где и находилась, облюбованная ими, церковь. Всеми любимого батюшку звали отец Георгий. Он был забавным, носатым и лопоухим мужиком лет пятидесяти, бородатым и длинноволосым, с толстым пузом, про которое он говорил: «Попам аналой нужен!», любил выпить и закусить, любил молодёжь, весёлые сборища и праздники. Вместе с этими ребятами он часто весело проводил время. Нонна не раз бывала в этой гоп-компании в разных местах. В гостях у регента, например, они освободили от подставки глобус и принялись его перекидывать, как мяч, а одного невысокого, худого юношу отец Георгий поднял на за подмышки, как будто пушинку, и принялся раскачивать его, подобно маятнику, а все смеялись. Так Нонна познакомилась с этим молодым человеком. Звали его странно - Ларион Светозар. Они с друзьями часто собирались у этого Лариона дома с батюшкой и без батюшки, так как ему нравилось устраивать у себя весёлые сборища, он любил приглашать гостей в отдельную двухкомнатную(!) квартиру высотного дома в Алтуфьево, где он жил один. Мать Лариона жила в другом городе. Она была ещё достаточно молодой, но тихой, молчаливой и очень скромно одетой женщиной. У неё была гладкая причёска, ни грамма макияжа и обувь на тонкой подошве. Лишь однажды она приехала, и Лара (как его часто звали) познакомил её с Нонной, как со своей подругой. Это было так неожиданно, что Нонна удивилась. Она не рассматривала Лару как потенциального жениха. Чья это квартира, где он жил, было неизвестно. Якобы, дядина. А где тогда этот дядя?..

Нонна была ярко выраженным интровертом, и не была влюблена в Лариона Светозара. Он даже был ей не особенно приятен физически. Его тело было не спортивным, слабым. Девушке не нужны были его прикосновения, она считала его просто приятелем, хотя сразу отметила то, что этот Лариоша со странностями. Несмотря на то, что он был очень уж он повёрнут на православии, в храме он стоял странно. Часто оборачивался и рассматривал прихожан, как полицейский или надсмотрщик оглядывает заключённых. Следил за тем, кто и как молится. Особенно часто он журил Нонну, которая постоянно выскальзывала из храма на свежий воздух. Он даже выходил за ней и возвращал девушку назад, в церковь, и ей приходилось убегать подальше от храма и прятаться так, чтобы господин Светозар не мог её найти. Нонну это раздражало, так как она спокойно относилась к вере и церкви. Как друг, Лариоша тоже не был ей нужен, тем более, что Нонна подозревала его в том, что он не просто так набивается ей в друзья, а, на самом-то деле, с миссионерской целью - хочет затащить её в церковный приход и сделать её прихожанкой православного храма, а ей было тяжело там находиться, особенно долго. Ларион Светозар регулярно ходил в церковь, и постоянно поучал Нонну тому, как ей следует жить, что носить, как разговаривать, что есть, куда ходить, и вскоре привёл её в церковь, где этот его духовник, отец Георгий её окрестил. Нонна не была против отца Георгия, но, несмотря на его обаяние, вообще не хотела ходить в церковь, тем более часто. Ей было там скучновато из-за непонятного языка, на коем ведётся служба, а самое главное – это то, что Нонна не просто не любила длительные стояния на всяких службах или молебнах, но ей это было тяжело физически. Нонна испытывала нестерпимую боль в ногах от длительного стояния, так как, несмотря на хорошую фигуру, её стройные, красивые ноги были плохими. Сильное плоскостопие с деформацией пальцев и всей стопы, из-за чего она не могла носить обувь на высоком каблуке, могла ходить только в кроссовках, и девушка испытывала сильные мучения, когда ей приходилось долго стоять. Каждый раз, стоя на больных ногах, Нонна маялась и думала: «И это что, ещё не всё?! Ещё будут молитвы?! Опять молятся?! Да сколько ж можно?! Как же затянуто! Когда же это всё закончится?! Как же ноги-то болят!..» Ей очень хотелось сесть и поднять ноги на стол, по-американски, что она не раз и проделывала, будучи дома наедине с собой.

И когда священник в конце молебна начинал обрызгивать всех святой водой, усталая от этой пытки до изнеможения, девушка воспринимала это как освежающий дождик после утомительной духоты и освобождение от мучений.

Поэтому она убегала из храма при первой же возможности и там, где её не смог бы найти неугомонный Ларион, садилась прямо на землю, вытянув вперёд свои несчастные больные ноги и оглаживала их, массируя ноющие стопы. В таком положении Нонна дожидалась окончания службы, а заодно и своего Лариосика, как она, читавшая Булгакова, его называла. Ей многое в нём было непонятно. Он был глубоко верующим человеком, даже делал замечания тем молодым и влюблённым друг в друга, прихожанам, которые лизались при всех, а сам-то…

Наблюдая за верующими людьми из прихода отца Георгия, Нонна удивлялась тому, что там присутствует явное блядство. И Ларик не составлял исключения. Более того, он в этом вопросе перещеголял всех тех, кому делал замечания, чем здорово их доставал. Вокруг него всё время ошивались разные девицы, и он ходил то с одной, то с другой и даже давал этим девушкам ключи от своей квартиры. Но все они оказывались забракованы как-то странно быстро. Потом эти девчата возвращали ему ключи с расстроенными лицами. Нонна дважды была тому свидетелем. А потом она случайно услышала разговор, когда этот молодец говорил какому-то мелкому, весёлому мужичку об одной из девушек: «Понимаешь, между нами уже почти всё было, но я что-то, не готов к серьёзным отношениям, и теперь не знаю, что с ней делать, я её даже боюсь…» Нонне этот разговор крайне не понравился, но её удивило то, что этот щуплый, как подросток, молодой человек вообще пользуется таким уж большим успехом у девушек. Что в нём особенного, она не видела.

В армию Лариона не взяли. По его версии, из-за того, что он удачно закосил под психа. Но психиатров же не обманешь! Их там, во-первых, целый консилиум, который весь из пришлых, и там физически не подмажешь. Во-вторых, притвориться психически-больным невозможно, так как психическое заболевание кроме поведения влияет на глаза (радужку и зрачки, наверняка), состояние кожи, лицо, мимику, тело, походку и пластику больного. Ни у кого ещё не получалось это имитировать. Но до Нонны это дошло не сразу, а лишь через несколько лет. Внутренний голос Нонны, конечно же, не молчал, а красноречиво предупреждал её держаться от этого человека подальше, но кто и когда слушается своего внутреннего голоса...

С самого-то первого взгляда, этот невзрачный паренёк Нонне не понравился на подсознательном уровне. Он был, вроде бы,  ничего, довольно миленький, типичный интеллигент, с рыжеватой бородкой и причёской как у Иисуса Христа, несмотря на раннюю плешь на затылке, не высок, узок в плечах, с непородистыми ушами без мочек. Под бородой и волосами Ларион Светозар прятал некрасивый, скошенный череп и куцую нижнюю челюсть, почти без подбородка, из-за чего он напоминал крысу. Кроссовки были ему великоваты, и он обматывал шнурок вокруг щиколотки, что бы обувка лучше держалась. Увидев это впервые, Нонна была шокирована и подумала: «Каков мерзавец!».

И вдруг этот Лариосик, несмотря на то, что умная девушка Римма, давно уже пытавшаяся выбраться из, так называемой, «френд-зоны», его всячески опекала, обратил более пристальное внимание на Нонну и стал её, что называется, «окучивать», подбираясь к ней всё ближе, как акула, наворачивающая круги вокруг своей жертвы. Звонил часто, приглашал в поездки, на интересные встречи, но чаще всего – в храмы да монастыри…

Однажды Нонна и Ларёк (одно из прозвищ Лариона) вдвоём поехали в Троице-Сергиеву Лавру, причём, тогда она ещё не догадывалась о том, что тот влюблён в неё. До неё всегда доходило долго. Нонна ещё не забыла о предыдущих отношениях, и в Лариона влюблена не была, но ей было приятно повсюду с ним ходить. И вот, в трапезном храме Лавры к Святозару подошла старушка и в стихах ему сказала о том, что он, якобы, какой-то «избранник Божий» и что-то там ещё, после чего тот бухнулся на колени и положил земной поклон (это когда кверху задом да лбом об пол). Нонна удивилась: «Слишком он ловко крестится и кладёт земные поклоны… как будто бы с детства в церквях зависает…» и спросила у него:

- Что она тебе сказала?

У парня блестели слёзы в вытаращенных глазах от восторга и счастья, но он не стал рассказывать Нонне и солгал (скорее всего), что не разобрал того, что сказала ему эта старушка. Вероятно, это стало его святой тайной. Задетая тем, что он ей не сказал правду, Нонна, саркастически ухмыльнувшись, пренебрежительно хмыкнула и с деланным равнодушием пожала плечиками, дескать, не хочешь – не говори, мне по большому счёту пофиг на это и на тебя.

После службы они, наконец-таки, вышли из монастыря на свежий воздух, Нонна сняла с джинсов подобие юбки, сдёрнула с головы платок и встряхнула головой, как лошадка. Она глубоко вздохнула и потянулась, растопырив руки. Молодые люди поднялись на какой-то пригорок, где, уселись на тот самый, универсальный заменитель юбки Нонны. Она достала термос с чаем, бананы, варёную картошку, курицу, бутерброды и блины с мясом (даже если и день был постный, то в путешествиях не постятся), и Ларик прочёл молитву, а потом оголодавшие ребята принялись трапезничать. Была весна, воздух чистый… А на свежем воздухе хорошо естся. Нонна вытянула вперёд свои длинные ноги, и ей было хорошо. Царапнуло только одно: «Что это за книга у тебя? - спросил Ларион Святозар (она читала мемуары Казановы), - Зря ты это читаешь. Я тебе составлю список книг, которые ты должна будешь прочесть. А такое не читай, выброси, а лучше – сожги, чтобы этот разврат ещё в чьи-то руки не попал!» Но девушка не обратила на это особого внимания, а список, который он ей дал, она даже не смотрела – бросила куда-то и благополучно о нём забыла.

Были и другие поездки, и всё это нравилось Нонне. Она любила весёлые компании и с радостью бы поменялась местами с Риммой, потому что, в отличии от неё, Нонне было очень даже комфортно в этой самой «френд-зоне».

Тёплыми летними вечерами Нонна и такие же молодые ребята сидели у костра, пели песни, смеялись, и вдруг Лариоша тихонько ей предложил: «Давай побегаем в поле!». Нонне это предложение показалось странным, так как бегать надо по гладкой поверхности, а не в темноте по ухабам, отказалась, так как у неё ещё и туфли были на небольших каблучках, в которых она еле ходила из-за своих шишек, и боялась подвернуть ногу. Тогда они продолжили сидеть рядышком.

Юноша и девушка, молча, сидели у костра вместе с другими ребятами, которые, весело переговариваясь, жарили сосиски с помидорами, хлеб, пекли картошку да яблоки и пили пиво. Ларион с нежностью глядел на девушку, её аккуратненькое розовое ушко идеальной формы с жемчужной серёжкой и высокую белую шейку. Нонне и Лариону разговаривать не хотелось. Нравилось именно так, молча, сидеть, соприкасаясь плечами. Всё, что Ларион позволял себе по отношению к Нонне, так это взять её под руку, а однажды, когда они оставались вдвоём, и в темноте смотрели фильмы, лёг на софу так, чтобы его голова была рядом с её коленями. И продолжалось всё это ненавязчивое ухаживание довольно-таки долго. Нонне нравилось то, как уважительно он с ней себя вёл, и то, что он постоянно был рядом с ней.

Умная Римма, имевшая статус лучшего друга Лариосика, часто брала на себя организацию этих его любимых квартирных мероприятий, в том числе и застолья, а другие девушки помогали ей и были у неё на подхвате. Нонне это тоже нравилось, лишь бы ничего не организовывать и не готовить самой. Во-первых, она, не верила в то, что путь к сердцу мужчины ведёт через желудок, а во-вторых была абсолютно равнодушна к Лариону Светозару и держала его при себе, непонятно, зачем, просто от скуки. Она перестала обращать внимание на эту Римму, не спускавшую взгляда не доенной коровы с этого парня и самозабвенно, со всех сторон его опекавшую. «Ради Бога, если ей охота, пусть извращается, как хочет…» - думала Нонна, с волчьим аппетитом поедая фруктовый плов, приготовленный Риммой и запивая его её же самодельным квасом.

Придя к Нонне в гости, Ларион познакомился с её родителями, и, когда он ушёл, мать сказала дочери:

- Какой-то он у тебя прибабахнутый!.. Что он несёт?! Ты не могла, что ли, кого посолиднее найти?

Отец посмеивался:

- Карманный Исусик! Замухрышка такой… А за эти шнурки его, обмотанные вокруг щиколотки, его надо к стенке поставить да расстрелять!

- Федя! – восклицала мать Нонны, - разве можно так шутить по-идиотски, да ещё и при ребёнке!

И Нонне стало стыдно из-за того, что она притащила в свой дом какого-то шибзика. Этот Ларион действительно был, мягко говоря, странноватый. Он, почему-то любил играть в мячик, не в футбол, волейбол или баскетбол, а по-стариковски или по-детски – просто друг другу перебрасывая лёгкий надувной мяч. И они с Нонной часто так играли, бросая и ловя этот большой красный мяч. А ещё этот Лара любил играть в догонялки. Нонна бегала плохо, была неспортивна и подвижные игры не любила, но побегать иногда была не против для коммуникабельности. Нонне было приятно то, что Ларчик (ещё одно из прозвищ Лариона) уделял ей внимание, и что он к ней не равнодушен, но не более того. Он ей не нравился и не волновал её, как мужчина, разве что, совсем немного. Кроме того, она понимала то, что этот юноша, вроде, как умён, достаточно культурен и даже патологически (аж до неприличия) начитан.

Посмотрев на Лару глазами своих родителей, Нонна мрачно ответила: «Этот тип мне вообще никто, он меня просто проводил. Не приятель даже, а так…», что, в общем-то, было чистой правдой.

Нонна часто бывала у Ларисы (ещё одно прозвище Лариона) в гостях и даже иногда без других ребят. И он по-прежнему её не касался. Разве что, брал за руку, чтобы помочь подняться или спуститься по лестнице, когда ночами ребята выходили на крышу, смотрели на засыпающий город, и он читал ей стихи собственного сочинения. Конечно, это была далеко не поэзия, а умение рифмовать, но, всё равно, Нонне это было приятно – стихи, прогулки под луной, костры, интересные поездки… красота! И всё между ними было целомудренно. Никаких поползновений со стороны юноши не было, и Нонне это нравилось, так как она его не хотела и, находясь рядом с ним, расслабленно молчала, ещё и потому, чтоб не прослыть глупой и не потерять к себе уважение, доверие и расположение. Да и Римма эта поглядывала на неё по-полицейски пристально, и девушка ощущала себя под рентгеновским лучом. Нонна побаивалась этой девицы. От неё исходила какая-то угроза. А отец у неё и вовсе оказался горбуном. Страшный и злющий был старикашка.

Но, вообще-то, эта Римма была умна и очень способна. Недавно она закончила МАИ, где учиться крайне сложно, говорила по-английски, по-французски, хорошо готовила, играла на фортепиано и прекрасно пела. Нонна не умела ничего из перечисленного. Пела она, правда, неплохо, но у Риммы был поставленный, певческий голос, и она пела в церкви на клиросе. Зато Нонна умела красиво двигаться под музыку, а Римма была полновата и танцевать, похоже, не умела совсем, но зато она умела много того, что было более важно. Например, пекла пироги. Нонне, правда, её пироги не нравились, но Ларион ел их с большим аппетитом, а Нонна не то, что ни одного пирога не испекла ни разу в жизни, но и готовить совсем не умела, и в этом смысле, да и в остальном Нонне было очень далеко до Риммы.

И вот, Лара попросил Нонну помочь подготовить его квартиру к ремонту – сделать генеральную уборку и упаковать вещи. И тогда Нонне показалось, что дело уже идёт к тому, что Ларион сделает ей предложение, и она не знала, что ему ответить и что с этим делать. Нонна не знала, годен ли он для брака, и надо ли это вообще. Замуж-то ей давно уж хотелось, но не за него же!.. Ей был нужен нормальный муж - сильный, рослый, крупный молодой мужчина, который бы неплохо зарабатывал и при этом был бы ещё и отличным любовником, но где найти такого, она не знала. А Лариосик… Секса, может быть, ей и хотелось, но, опять же, с ним – в меньшей степени, чем с кем-либо. Но за неимением ничего другого, можно было бы покувыркаться и с ним. Но будет ли он делать это с ней до брака?.. Ведь он же верующий, наверняка греха боится…

Нонна сожалела об их прежних отношениях, которые больше походили на дружбу (даже без флирта), чем на любовь. К тому, что отношения будут развиваться, девушка готова не была. Итак, из-за того, как Ларион её уже давно «пасёт», а теперь, вот, ещё и приглашает убрать квартиру, Нонна и подумала о том, что он собирается делать ей предложение, и решила ему ответить: «Я подумаю», чтоб не обидеть. От этой мысли ей стало легче, так как думать она может, сколько угодно.

Нонна захватила косынку, линялую футболку и старые джинсы, всякие тряпки, моющие средства, щётки и прочее для уборки и отправилась к нему. Пока девушка ехала со всем этим(!) в Алтуфьево(!) из Ясенево(!), то думала о том, что ей будет жаль их отношений, когда просто вместе. Нонне хотелось, чтобы всё оставалось так, как сейчас - чтобы проводить время с Ларой, но так, чтобы он в церковь её не тащил, не собирался спать с ней или на ней жениться…

Нонна трудилась, готовя квартиру Ларчика к ремонту, целый день, с раннего утра и до позднего вечера одна, причём Лариосик, запустив утром её в квартиру, ушёл на работу, а когда вернулся, то ей даже и не подумал помогать, а только руководил процессом, показывал ей, как лучше увязывать книги, что в какую коробку упаковывать, как накрывать мебель полиэтиленовой плёнкой и обматывать скотчем или специальной плёнкой, но ей тогда в голову не пришло обратить на это внимание.

Молодая, физически здоровая, полная сил, девушка навела порядок быстро, весело и почти не устала, так как энергии у неё было ещё достаточно, чтобы весь день трудиться и не сильно устать. Разве что, ноги побаливали. Было поздно, и парень оставил девушку ночевать. Она и раньше-то у него пару раз ночевала. Они спали в разных комнатах, так что, Нонна не боялась оставаться у Ларисы на ночь. И вот, они ужинали курицей гриль с зелёным горошком, а потом пили чай, сидя на диване его большой кухни. Ларёк вдруг закурил. Никогда ещё Нонна не видела его курящим. Потом на Ларька напало игривое настроение, и он кинул в Нонну спичечным коробком, а она кинула им в него. Ребята стали, шутя, перебрасывать этот коробок, и Ларион кинул его прямо Нонне в лицо. Это оказалось довольно-таки больно, так как уголок коробка угодил девушке в верхнее веко. Ещё бы чуть-чуть и в глаз, от чего Нонна аж побледнела от ужаса. Она сердито выбросила коробок в окно, и тогда Лариоша вдруг принялся, шутя, её тормошить, они стали бороться, а затем он вдруг, навалившись на Нонну, начал целовать её, а его шаловливые ручонки вдруг полезли ей под бельё, и она подумала, что вот-вот сейчас всё это и произойдёт. Ей не очень-то этого хотелось, но она решила ему отдаться, получить удовольствие – «живём-то всего один раз… да и молодость проходит, уходит и красота, гладкость кожи и упругость тела…»

Как уже написано, когда Нонну бросил однокурсник, она в отчаянии кинулась просматривать всякую литературу по технике секса, изучать позы, движения, ласки всякие, и даже потренировалась на живом человеке... И, несмотря на то, что Ларчик этот ей и не нравился, и она не хотела его, но всё же решила попробовать техничный секс на практике, и, таким образом, «закрепить» свои знания в этом вопросе. Решила, зачем-то, показать этому юноше, так называемый, «красивый секс». И вот, принялась она извиваться в его объятиях, крутиться, как мартышка. Её нежные губы ласкали его лицо, шею, грудь, а мягкие её руки так и заструились по нему, как весёлые змейки, ероша его редкие волосы, оглаживая его уши, спину, ягодицы…

Однако Нонна заметила то, что не в коня корм – Ларион, похоже, вдруг пошёл на попятный, зажался, избегает глубокого поцелуя в губы (с языком), также, как и она когда-то, в её первых отношениях. А ещё Ларёк оказался не очень-то искушённым в любовных играх. Запах от него был не тот, тело его было другим. Не таким сладким, как ей бы хотелось. Оно не было гибким и податливым, а как из твёрдой резины, почти пластмассы, даже каким-то деревянным, совсем чужим. Руки у парня были холодные и влажные, а пальцы толстые, твёрдые, неловкие, ласки не изобретательные, не доставляющие удовольствия, разве что, щекотку или боль. Он подержал её за соски, просунул палец в её устье… Начитавшись книжек по технике секса и потренировавшись на мужичке, Нонна считала, что знает о сексе всё, но что-то пошло не так…

Вдруг Лара остановился и пересел в кресло. Нонна, раскрасневшаяся, возбуждённая с тихим: «ух!» запустила руки в волосы и убрала их с лица дрожащей рукой. Ларион тоже, застегнув и поправил на себе одежду, почти синхронно закинул свои длинные волосы назад, и Нонна увидела его безобразное ухо без мочки. Она тоже машинально привела в порядок свою одежду, краснея от стыда, потому что свет так и не был выключен. Одна пуговица оторвалась и куда-то закатилась. А Ларик снова закурил очередную свою дешёвую, вонючую сигарету и вдруг произнёс:

- Вспомнил строгий взгляд отца Георгия и представил себе то, что он на это мог бы сказать…

Продолжение следует.

Показать полностью

Ари Шер. "Из жизни девушки" (продолжение)

«Вот это поворот!» - подумала Нонна, не ожидавшая услышать такое в самый разгар, так называемой, «прелюдии». Если бы во время любовных игр, её рука не нащупала его твёрдый, поднявшийся уд, то она бы подумала, что у парня просто не встало, вот он и вспомнил про нравственность, но это же было не так! И Нонна не понимала, в чём дело: «Зачем тогда было это затевать… лезть под бюстгальтер, в трусы, даже совать палец мне в одно место?!. Может быть, этим своим пальцем он обнаружил то, что я не девушка, и это его огорчило? А вдруг от меня плохо пахнет?.. Не дай, Бог, если изо рта… Или ему не нравится женская инициативность в любовной игре...» Выяснить это с ним у неё не хватило душевных сил, и они, молча, разошлись по комнатам. Нонна расстелила постель и пошла в ванную, принять душ, специально не закрыв за собой дверь, но он к ней так и не вошёл. Проходя мимо комнаты Лариона, Нонна тихонько туда заглянула и увидела то, как тот стоит на коленях перед иконами и молится. Кроме того, она заметила и то, что его широкая постель призывно расстелена, а на углу её лежит, явно приготовленная для вытирания интимных мест после секса, белая тряпка.

«Значит, он, всё-таки, собирался… и что-то ему помешало доделать дело до конца. Неужели я ему не понравилась?..» - в смятении думала Нонна, и ей было это крайне неприятно. Она понуро побрела в другую комнату, где долго не могла заснуть. В квартире стояла тишина. Из комнаты Ларисы не было слышно ни звука. Нонна чувствовала то, что он тоже не спит, хоть и старательно притворяется спящим. Она поняла то, что парень странный, если не сказать – с придурью. Она снова прислушалась. Вдруг придёт… Но он так и не пришёл. «Никогда ещё от меня не отказывались во время секса!» - огорчённо думала девушка, лёжа в темноте.

Первой мыслью было выйти на крышу или балкон, и оттуда броситься вниз – так ей было плохо. Не из-за полоумного Лариона, конечно, к которому, по большому счёту, она была равнодушна, а из-за своей женской несостоятельности. «Раз отпугнула мужчину, то значит, что-то со мной не так…» - думала она с горечью. И Нонна бы непременно так и поступила – выбросилась бы с крыши. Но ей стало жалко маму, и очень хотелось жить. Тогда она подумала, было, одеться и ехать домой. Но денег на такси не было, а метро закрылось. Потом у Нонны появилась мысль прогуляться по ночной Москве пешком, как она не раз делала, но вспомнила о том, какое громадное расстояние от него до неё. Конечно, она собиралась идти до открытия метро, а там и доехать, но её тело после генеральной уборки, всё ж-таки, устало, болели мышцы, шишки её у больших пальцев стоп, и сил уже не было, а утром надо было идти на работу в тесных лодочках. Спала она плохо. Будильником послужил приход маляров. Нонна еле проснулась, вся разбитая. В квартиру вошли весёлые, толстые бабы, и сказали скабрёзность типа: «Чего это они спят в разных комнатах?» и заржали. Нонне стало неудобно, пришлось быстро одеваться и собираться. Она причесала и уложила волосы, почистила пальцем зубы, кое-как подкрасила ресницы и губы, проверила сумку и оглядела квартиру, боясь что-нибудь забыть, а сама лихорадочно соображала: «Да что же это такое, наконец?! Ничего не понимаю…», но так ничего и не пришло ей в голову. Пора было бежать на работу. Спускаясь вниз, она захотела, было, поплакать, но вспомнив о накрашенных глазах, реветь не стала.

До метро Нонна шла, не разгибаясь, прижимая руки к животу и втянув голову в плечи, пока не увидела своё отражение в витрине. Ужаснувшись своему виду, она резко выпрямилась, отвела назад плечи, подняла подбородок и дальше пошла уже нормальной походкой. Она ехала на работу более полутора часа, не позавтракав, не попив кофе, голодная и не выспавшаяся. Этот тяжёлый рабочий день она еле перенесла. Всё утро боялась где-нибудь напортачить, чтоб не получить нагоняй, и была напряжена до трясучки. Пообедав и выпив два стакана кофе, Нонна почувствовала себя лучше, но ей так хотелось спать, что она, после работы, доехав, наконец, до дома, выжатая, как лимон, с радостью обнаружив то, что родители уже уехали на дачу, напилась чаю, рано улеглась и моментально заснула. Пережив стресс, что было вредно для её психики, она должна была, хоть как-то восстановиться, и у неё была потребность, как следует, поспать, и спала она очень долго.

Проснувшись на следующий день, в субботу, в два часа дня, Нонна слегка успокоилась, занялась собой и своей одеждой, поэтому обнаружила то, что в ту ночь у неё оторвалась от одежды пуговка, а без неё никак, так как заменить похожей получится вряд ли. Тогда она пришила на то место пуговку с самого низа блузки, а в низ - другую пуговицу, чтобы не было заметно. Потом она собиралась прийти к «Ларисе» и найти её, если, конечно, получится, но у неё уже не было ключа, так как Ларик ещё раньше их неудачного свидания, отдал его малярам, а после этого случая Нонну в ту квартиру уже не приглашали, а она постеснялась сказать об этом Ларе. В результате, девушка так и осталась без пуговицы.

Ларион какое-то время не звонил, но она не придала этому значения, так как, по большому счёту, не питала к нему никаких чувств. Да и куда этому Ларьку теперь её было приглашать, если там шёл ремонт, а он на это время поселился в бытовке для бригады рабочих, восстанавливающих храм, и замаливал там свои грехи. Нонна туда, естественно, не приезжала и уже ни на что не надеялась. Решив, что между ними с всё кончено, Нонна не расстроилась, хотя у неё после этого был неприятный осадок, и ей было тревожно из-за того, что она не понимает причины разрыва и жаль того, что теперь она снова будет постоянно ходить одна, никому не нужная, от чего ей было не хорошо и стыдно. От пережитого унижения она сначала ничего не ела, а потом купила себе большой, дорогущий торт.

Но вдруг «этот странный» Лариоша позвонил и, как ни в чём не бывало, даже не подумав извиниться, позвал Нонну в церковь. Она так растерялась и смутилась, что не нашлась, что ему ответить и обещала приехать. Голос у неё был испуганный и очень тихий. Она не знала, что и думать. Торт, который она купила себе в утешение, нечаянно совпал с днём рождения бабушки, о котором из-за стресса Нонна позабыла, и его радостно съели домочадцы и гости. «Какая наша Нонна умница! Какой вкусный торт бабушке купила!» - говорила её мать гостям с гордостью за дочь.

Нонна приехала в церковь и с удивлением заметила то, что «жених» продолжал вести себя с ней так же, как и раньше, словно бы, между ними ничего не произошло. Она постеснялась выяснять, что случилось на их последнем свидании, хотя ей очень хотелось об этом поговорить, обсудить произошедшее и выяснить его причину. Но она предпочла забыть о том странном случае. Правда, Ларион слегка изменился. Чем – Нонна понять не могла, но что-то в нём было не то, что-то её в нём ещё больше, чем прежде, настораживало.

Вечерами молодые люди, как обычно, устраивали гулянку. На то и молодость, чтоб грешить.  Ребята купались, разжигали костёр, жарили шашлык, пекли картошку, пили вино или пиво, а иногда и что покрепче да пели озорные песни под гитару. Было весело. Молодая жизнь кипела и бурлила… Ларион снова подсел к Нонне впритирку и молчал, посапывая, а девушка так вся и напряглась. Разве что, ближе к концу вечера на природе более-менее расковалась, а этот странный Лара обнял Нонну за талию и прижал к себе. Это её немного успокоило, и она, почувствовав голод, принялась поглощать всё, что было перед ней на импровизированном «столе», который, кроме Риммы, порой готовили и взрослые члены церковной «общины». Они тоже любили вечерами отдохнуть в весёлой компании. «Не всё же время лбом об пол биться (их любимое занятие) да попам ручки целовать…» - мысленно комментировала это Нонна. Бывало, они ставили самовар, чаёвничали и тоже иногда пели песни, но не долго. Одну-две песни споют и замолчат. Сидят, чаи гоняют, молча. Усталые… Всё-таки, возраст за сорок пять-пятьдесят.

Второй раз Лара и Нонна оказались наедине друг с другом уже у неё дома, когда её родители и бабушка были на даче. Влюблённые купили всякие вкусности к чаю, а также, мягчайший, ещё горячий, ноздреватый хлеб и жирное топлёное молоко (Нонна этим спасалась от своего неумения готовить). Когда они шли из магазина, попали под начавшийся дождь и прибежали к Нонне домой, взявшись за руки, весело смеясь и резво перепрыгивая через лужи. Ребята пили молоко с мягким хлебом и смотрели фильм на большом экране новой плазменной панели. Но вот, Ларион вдруг снова набросился на девушку. Та сначала вся сжалась, но под его неумелыми ласками стала понемногу расслабляться, хотя в этот раз постаралась быть гораздо пассивнее, а не проявлять инициативу, думая: «Вдруг ему не понравилось именно эта моя активность!..» И Нонна даже рада была этому, так как ей было совершенно неохота ласкать и «облизывать этого мальчишку», как она выражалась. Она уже не пыталась просунуть язык ему в рот, что тоже радовало, так как она сама терпеть этого не могла. Они скатились с дивана вместе с подстилкой типа пледа, и оказались на полу. Нонна думала, что вот, сейчас-то уж точно это, наконец-таки, произойдёт. Она чувствовала его напрягшийся уд у себя на животе, покраснела, задышала, принимая его ласки и поцелуи кротко, разве что, слегка обнимая его умеренно и нежно…

Но Ларик вдруг снова резко остановился, встал с пола и ушёл на балкон. Там он долго стоял и курил. Бедная Нонна забралась с ногами на диван и легла в позе зародыша. «Что же опять не так?» - думала девушка, скрючившись калачиком, как маленький лис. Когда он снова вошёл в комнату, то сказал ей: «Между нами это не должно повторяться…» Поражённая этим заявлением, Нонна не нашлась, что ему на это ответить, и, молча, лежала на диване, всё так же, сжавшись в комочек-кукиш, подумав: «Это ужасно! Просто какой-то кошмар!..». Потом она вдруг задремала под монотонное бормотание телевизора, а когда проснулась, справедливо подумала о том, что в квартире одна, но тут же вздрогнула от неожиданности. Этот долбаный идиот, почему-то, не ушёл, а ещё находился в квартире, что её, опять же, удивило. Он мог бы уже десять раз уйти! Дверь-то захлопывалась, и тот прекрасно об этом знал. Они ещё обсуждали удобства и неудобства этого устройства. И вот, когда он, наконец-таки решил уходить, Нонна, зачем-то попросила его не рассказывать попу на исповеди о том, что это у него было именно с ней, хотя совсем не это хотела ему сказать. Он ответил, что будет говорить за себя, «а ты – как хочешь». Эта фраза так её взбесила, что она ошарашено открыла рот, да так ничего и не произнесла. В голове звенело, и Нонне было, почему-то, стыдно. Она вся сжалась и, молча, закрыла за ним дверь, забыв ею хлопнуть на весь дом. И как же она потом ругала себя за бестолковость! Ведь не она же была инициатором всего этого. «Он же сам ко мне полез! Ведь это он - инициатор, мужчина, всё-таки!.. Почему же тогда он мне-то это сказал?! Можно подумать, что не я пассивная сторона, а он!!!» - бесновалась Нонна, когда до неё, наконец-таки, дошло всё происшедшее. Ею не просто пренебрегли без видимых причин, да ещё и, в общем-то, унизили. И это было очень неприятно.

«Однако, во время любовных игр, прямо перед сексом он дважды с меня соскочил! Почему?! Что-то же его остановило! И что же, всё-таки со мной не так? Что на сей раз могло ему не понравиться? - думала Нонна и мучительно соображала, чем она могла оттолкнуть от себя парня во время близости, - Я как-то не так себя вела? Может быть запах от меня нехороший? Но я, вроде бы, моюсь каждое утро и подмышки дезодорантом обрабатываю, а иногда и перед сном… даже если я в туалет по маленькому пару раз сбегала, то, всё равно, запах не может быть настолько сильным и неприятным. Тем более, я подмылась на всякий случай… А вот, если у меня стало пахнуть изо рта, то это – просто натуральная катастрофа! Надо будет у мамы спросить, есть ли запах... Если есть, то я, хотя бы узнаю, почему меня все кидают, и по врачам побегу…»

После этого случая самооценка Нонны резко упала, и ей даже стало страшно. Её уже бросали после близости, а теперь – опять, но уже прямо во время близости, так и не закончив прелюдию. «Неужели со мной что-то не так!? - паниковала она. Посоветоваться с кем-то из опытных она не могла, так как стеснялась об этом рассказать. Значит, если он полезет ко мне в третий раз, то я дам ему по морде, буду визжать и яростно сопротивляться. Может быть, это ему понравится… Только что-то мне подсказывает, что третьего раза уже не будет…»

После этого случая Нонна почувствовала отчуждение со стороны Лариона, и это ей было неприятно. Он не звонил, телефон его не отвечал, и Нонна поняла то, что он заблокировал её номер. Она поняла то, что всё кончено, и уже не надеялась на то, что их отношения возобновятся, но ей до зуда хотелось узнать о том, что не понравилось в ней парню, потому что, как она ни ломала голову, ничего на ум не шло. Поэтому она приезжала к нему в церковь ещё и ещё, чтобы поговорить с глазу на глаз, но он то проходил мимо, то бросал отрывочные фразы, а то и откровенно ей грубил.

В том, что Ларик её бросил, никаких сомнений уже не возникало. Однако, его поведение, всё равно, вызывало вопросы. Почему-то, он вёл себя с Нонной не спокойно. «Ну, бросил он меня, и что ж теперь? Ладно, так бывает… - рассуждала она, - Но что он так нервничает, суетится? Лара демонстративно от меня шарахается, если я к нему случайно приближаюсь, чтобы, непременно, все это видели, или разговаривает со мной по-хамски, говорит колкости. А сначала он мне показался интеллигентным юношей. Что им движет, не понимаю, а он не собирается что-либо объяснять. Неудобно перед людьми, которые это видят. При этом, рядом с ним постоянно болтается эта толстая и с лошадиными зубами, Римма. Они подолгу между собой разговаривают, шушукаются, трутся друг об друга… Меня же разъедает незаслуженная смертельная обида. Обыватели, когда речь заходит об отношениях между мужчиной и женщиной, считают, что психологическую травму при сексе может получить только мужчина, и это крайне нежелательно, но никто не заботится о том, что психологическую травму может пережить девушка… Об этом, почему-то, не думает никто! Кроме самой девушки, конечно…»

Однажды Нонна попыталась тихонько подкрасться к болтающим Ларионе и Римме, встав за бытовку, и подслушать их разговор, но говорили они тихо, и слов она так и не расслышала, а общались они настолько долго, что у неё не хватило терпения дальше так стоять и пытаться услышать хоть что-нибудь.

Нонна не знала, что и думать. Она шла на станцию, чуть не плача от обиды и унижения. Ей было плохо не из-за того, что ею пренебрегли, хотя это, всё-таки, тоже обидно даже тогда, когда нет никакой любви и даже (теперь) симпатии к этому человеку. «А если б была ещё и любовь, то что было бы тогда!..» - в ужасе подумала Нонна. Нонна достала пачку сигарет, щёлкнула зажигалкой и закурила. Она не имела привычки курить, ей это даже не нравилось, а покуривала она лишь изредка, что называется, для коммуникабельности. Но в этот раз она курила, чтобы успокоить нервы, и ей было приятно, так как сигареты были дорогие, поэтому хороши на вкус.

Впереди послышался гудок поезда. Девушка встала с лавки, вошла в открывшиеся двери подошедшей электрички, уютно устроилась у окна, и, так как народу в вагоне было очень мало, почти всю дорогу проплакала. Когда Нонна вошла в квартиру, то была рада тому, что дома никого не было. Родители были на даче с бабушкой. «Там сейчас хорошо – воздух, самовар, печка, - думала она, - лучше б я с ними поехала!» Она полежала в ванне, надела ночную рубашку, налила себе чай, попила его с зефирами, затем улеглась и вскоре заснула.

Проснулась девушка, вся горячая и мокрая от пота. Голова болела, чувствовала она себя очень плохо, а к вечеру у неё поднялась температура под сорок, и приехавшим родителям пришлось вызывать неотложку. Нонна заболела из-за психологической травмы. Её, что называется, «колбасило» из-за человека, который был ей «на хрен не нужен». Ей было плохо из-за унижения.

Выздоровев, Нонна уже не искала встречи и разговора с Ларионом Светозаром, но вся ушла в работу, что и отвлекло её от пережитого стресса. Она принялась усиленно трудиться, надеясь на повышение, и решила подтянуть свой английский, чтобы общаться с иностранными коллегами.

Показать полностью
2

Ари Шер. "Из жизни девушки" (Окончание)

Ей уже не хотелось узнать причину поведения Ларисы, так как, наконец-таки, она поняла то, что бессмысленно пытаться понять мотивы действий человека, если он «пизданутый на всю голову», как она выражалась. Она давно уже ничего к этому Светозару не испытывала кроме презрения, мстительного чувства и даже некоторого омерзения, но судьба приготовила новую встречу с ним.

Дело в том, что Нонна пошла на курсы углублённого изучения английского языка и встретила там того самого Лару. Это было неожиданно и обидно, так как деньги были уже заплачены, причём, не малые, и назад хода не было. Светозар попал на эти курсы по случайному совпадению. Вероятно, Римма, хорошо знавшая языки, предложила ему обучиться, а он всегда её слушался. «Его только здесь не хватало!» - подумала Нонна со злостью.

Более того, он, как ни в чём не бывало, поздоровался и уселся прямо рядом с ней! Она злобно зашипела: «А ну отсядь!», но он не двинулся с места. И они теперь каждый вечер сидели рядом и, если разговаривали, то не цивилизованно. Ларион продолжал вести себя плохо и жалил её, как оса. Он вёл себя недостойно, неспокойно, даже постоянно ёрзал от возбуждения. Нонна смотрела с удивлением на его раскрасневшееся лицо и блестящие от возбуждения, глаза, крупный горбатый нос, бородку, скрывающую уродливую нижнюю часть лица, делавшую его похожим на крысу или бультерьера. Она не понимала того, как могла связаться с таким типом. И она жалила его в ответ с удовлетворением, когда видела то, что он задет. «Вот же придурок!» - думала она.

Выяснять у него причину того, почему он с ней так поступил, она, естественно, не стала. «Мало ли, что за тараканы в башке у этого долбаного психа!.. Да и уже нельзя спрашивать, раз сразу не выяснила причину его поведения. Слишком много времени прошло…» - думала Нонна. Получилось бы, что она помнит об их отношениях, а ей не хотелось давать ему это понять. «Слишком много чести!»

Но, сидя с ним рядом каждый вечер, после работы и украдкой потягивая томатный сок через трубочку, она чувствовала то, что от Лариона исходят флюиды эротического возбуждения. Женщины всегда это чувствуют, и Нонне стало неприятно из-за того, что она тоже возбуждена. «Но с этим уродом – никогда!» - думала она с отвращением. Из-за этих ощущений она возненавидела своего обидчика ещё сильнее и стала ещё более безжалостно поднимать его на смех. Девчонки ржали над ним всё время. Впрочем, Нонна была здесь не при чём. Ребята видели Ларька насквозь и были другие. Не такие как его окружение. Эта компания интеллигентностью не отличалась. Все они были разношёрстными. Девушки из конной полиции, твердолобая чемпионка по прыжкам в воду с брекетами на зубах и дурацким смехом, продавщица обуви в бутике, два балетных танцора-гомосексуалиста, повар-блинопёк, супруги - цирковые дрессировщики медведей и их сын, две туповатые и смешливые портнихи и даже трое художников, которые оказались самыми тупыми из всех, даже ещё тупее, чем самые тупые спортсмены. Все эти ребята были немного злыми. Лариона Светозара никто из них не уважал, его все презирали да игнорировали. И вот однажды Нонна увидела то, как слёзы заблестели на его глазах от этих насмешек. Она торжествовала. Враг был повержен. «Теперь ты поплачь!» - думала она, наслаждаясь своей местью.

И вот у выхода из помещения, где проходили их занятия, Нонна курила и угощала дорогими сигаретами ребят. Было холодно, на опавших листьях посверкивал иней. Подошёл Ларёк и протянул руку за сигаретой. Нонна сказала: «Брысь!» и все заржали. Но парень не отступал. Он сказал: «Надо поговорить!», на что та ответила: «Поговорили уже… мне больше нечего тебе сказать!»

- А мне есть! – ответил тот, - давай отойдём…

- У меня от друзей нет секретов! – ответила Нонна, но Ларчик смотрел на неё умоляюще. Нонна сказала девчонкам: «Идите, я догоню!», отошла от ребят и села на лавочку под пушистый куст с красными листьями и чёрными ягодами. Ларёк уселся рядом, как обычно, поёрзав.

- Ну, и что тебе от меня надо? – спросила Нонна.

- Я хочу перед тобой извиниться. Я вёл себя низко. Прости, пожалуйста. Что мне сделать для того, чтоб ты меня простила?! Я всё сделаю. Только прости.

Нонна удивлённо и зло посмотрела на него и подумала: «Всё сделаешь? А ты сдохни!» Она неприязненно проворчала:

- Ладно, забыто. Считай, что простили тебя.

- Угости сигареткой, будь другом… - заканючил Светозар.

- Сигарету бери, но другом твоим я не буду никогда! – ответила Нонна, встала с лавки, пошла догонять девчонок и думала: «Да! Сдохни, тварь! Вот, что тебе надо сделать, чтобы я тебя простила! А что ты можешь исправить? Нервные клетки мои, что ли, восстановишь? Сначала наделают дел, а только потом думают, что натворили… детский сад какой-то, ей Богу! «Я больше так не буду»! Да больше-то и не надо!!!»

Ларион Светозар сидел на лавочке под красивым кустом и медленно, растягивая удовольствие, курил выпрошенную у Нонны душистую и сладковатую сигарету.

- Что от тебя хотел этот клоун? – спросили ребята.

- Просил не дразнить его, над ним не смеяться и не издеваться. Он плохо переносит буллинг, просил на вас повлиять, уговорить, чтоб травлю прекратили… - ответила Нонна, недобро усмехаясь.

Все снова захохотали. Особенно громко, как настоящая лошадь, ржала спортсменка, а две портнихи ей вторили: «Га-га-га!»

На следующий вечер Ларёк опять сел рядом с Нонной, и снова между ними побежало то возбуждение, о котором было уже сказано. Парень ёрзал, менял позы, наклонялся к Нонне, и ей было жарко от него, как от печки.

Проходили дни, Нонна с увлечением училась на курсах. На Лариона реагировать она почти перестала, утвердившись в том, что он – обыкновенный «придурок».

И вдруг звонит этот самый Лариосик и спрашивает:

- Ты на меня зла не держишь?

- Нет… - удивлённо протянула Нонна, не понимая того, к чему он клонит.

Это уже потом она узнала причину такого вопроса, а пока подумала: «А ты как думал? Мне что, прыгать от радости после всех твоих примочек?.. Да мне порой было охота раздавить тебя, как таракана!.. Я не обижаюсь на тебя только лишь потому, что ты дурень, каких поискать…»

А вскоре Нонна узнала о том, что своими нежными ручками, приготовила в квартире Лариона любовное гнёздышко… но не себе.

Дело в том, что вскоре после этих разговоров Лариса женился на Римме. Одна их общая знакомая, иногда с ними тусившая и мало, что знавшая о проделках Лары, побывала на их свадьбе и потом взахлёб рассказывала Нонне об этом событии во всех подробностях. «Она что, издевается надо мной или действительно ничего не знает?» - подумала Нонна.

Ларион Светозар, кстати, английский язык так и не выучил. Не смог. Необыкновенно ленивый был паренёк, несмотря на явные способности да развитый интеллект. Парень ленился заниматься, много пропускал. Да и вскоре после его женитьбы, Римма родила первенца, и ему стало уже некогда учиться. Нужно было помогать супруге.

У Лариона и Риммы позже родилось трое детей-погодков, как узнала потом Нонна. Общие знакомые рассказали.

А когда она нелестно об этой Римме высказалась, одна девица сказала: «Не надо завидовать», на что Нонна, ехидно усмехаясь, ответила: «Чему же тут завидовать?! Муж сумасшедший!», и подумала: «Ещё неизвестно, кому из нас больше повезло, Римме этой или мне…».

Да, Лариосик этот был явно болен психически. И действительно, Ларика вскоре уволили с работы, потому что он ленился и там. По поводу психического здоровья Лариона, и подходит ли он ей, Нонна никогда не испытывала никаких иллюзий. У неё были сомнения с самого начала. И теперь она уже точно знала о том, что в её случае самое первое впечатление о человеке всегда верное!

В жизни Нонны надолго наступило затишье. Она ходила на работу, встречалась с друзьями, но так до конца и не смогла забыть о том случае в её жизни… да как забудешь, если у человека есть память. Она не раз вспоминала нанесённую ей, психологическую травму, и до конца простить этого Лариона Светозара так и не смогла, хотя умом понимала то, что на придурка обижаться глупо.

Показать полностью
13

Ещё одна маленькая Победа

Мой текст про умерший завод увидела редактор литературного журнала и после доработки включила в новый номер в качестве публицистики

8

Инквизитор, глава 2

Предыдущая глава (на Пикабу).

– Сегодня, ваша милость, снова ведьма,
Проклятая язычница из леса,
Творила свое злое чародейство,
Посеяв ересь в христианских душах.
– Введите.

Робер, как всегда, спустился быстро, но толпа у входа в базилику все равно успела разрастись. Сверху было видно всего-то человек десять, а теперь на паперти галдело с полсотни горожан. Они окружали возок, в котором со связанными за спиной руками сидела женщина. Небрежно надетый колпак из плотной ткани скрывал ее лицо и волосы, но по фигуре все равно было ясно, что это пленница, а не пленник. На простом сером платье из льняной холстины виднелось несколько красных, уже подсыхающих, пятен. Об их происхождении догадаться было несложно. Робер поморщился. Человек почти всегда жалостлив и разумен, а толпа - глупа и жестока. Стоит бросить в народ, что какая-нибудь молочница, у которой вся улица десять лет покупает продукты, ведьма, и все: не продать ей больше ни на су. Соседи отвернутся, перестанут здороваться, а то еще и дом подпалят. Ведьма же, чего ее жалеть! Враз забудется, как бедная женщина отпускала молоко в долг и частенько его прощала, как не спала ночей, помогая сынишке соседки, маявшемуся зубами, как вызволила кошку, упавшую в колодец… Любому событию толпа легко найдет объяснение! Забывала долги? Так потом истребует сторицей, вынудит душу заложить. Спасла животинку из плена? Ну, это, чтобы принести ее кровавой жертвой демонам… Кардинал хорошо знал эту особенность толпы, поэтому никогда никаких объявлений о ведьмах не делал, до их собственного признания.

Как видно, эту точку зрения разделяли не все. Навстречу кардиналу из толпы шагнул невысокий, полноватый рыжеволосый человек в сутане и поклонился.

- Мое имя Жерáр Де Шабри́, я - епископ Реннский. Ваше Высокопреосвященство, - человек поклонился второй раз, в голосе зазвенели нотки самодовольства. - Я со своими людьми изловил ведьму! И собственноручно доставил ее Вам, как верховному инквизитору здешних мест, для дознания и суда. Именем Святого Престола и Иннокентия Седьмого! - пафосно закончил он.

Собравшаяся толпа одобрительно заворчала.

- Именем Святого Престола, - машинально откликнулся Робер, привычно пропустив упоминание понтифика. - Я смотрю, некоторое дознание уже было проведено?

Взмахом руки он указал на пятна крови, пропитавшие ткань платья. Де Шабри довольно кивнул, блеснув прищуренными серыми глазами.

- Истинно так, Ваше Высокопреосвященство! Я самолично попытался добиться признания у ведьмы при помощи плети. Но не преуспел, - епископ покаянно развел руками. - Верю, что в Ваших силах развязать ее мерзкий лживый язык!
- А почему Вы решили, что эта женщина - ведьма? - поинтересовался Робер, обойдя возок.

На спине пленницы тоже были кровавые пятна. Досталось ей… Что ж, если ведьма - поделом! Но как после такого “дознания” она еще стоит на ногах?!

- Мои люди заметили эту пропащую, когда она собирала травы для своих колдовских зелий к югу от города. Проследили за ней, и она привела нас в свое логово, маленькую лачугу, полную сушеных трав и разных чернокнижных принадлежностей. Там-то мы ее и поймали, связали и допросили, - Де Шабри потер руки. - А не добившись признания, решили привести сюда. Сломав мерзавке руки в запястьях, конечно. Чтобы колдовские пассы творить не смогла.

Робера слова про допрос с плетью не особо удивили, но заявление про переломанные кости рук все-таки выбило из колеи. Долгую минуту он молчал, собираясь с мыслями, размышляя о том, не слишком ли жестоко поступил Де Шабри. Затем, рассудив, что это уже сделано и исправить тут ничего не получится, спросил только:

- А логово?

Епископ отмахнулся:

- Предали огню!

Кардинал досадливо поморщился.

- Там же были улики, доказательства ее преступлений!

Де Шабри удивленно поднял кустистые брови.

- Ваше Высокопреосвященство, неужели моего слова мало для доказательств?! Слова служителя церкви!
- Мало, - отрезал Робер. - Ваше слово против ее слов, - он мотнул головой в сторону женщины. - А перед лицом великой инквизиции все равны.

Толпа снова одобрительно заворчала. Действительно, если та, в окровавленном платье, ведьма, то пусть докажут! И уж тогда на Замковой площади снова вспыхнет костер… Все по справедливости!

Справедливость вообще превыше всего…

- И я хочу услышать рассказ этой женщины, - продолжил кардинал. - Почему она еще не произнесла ни слова?
- Мы заткнули ей рот кляпом и завязали сверху, для надежности, Ваше Высокопреосвященство, - тихо ответил Де Шабри. - Чтобы ненароком не попасть под действие ее мерзостного колдовства! Ведь стоит ей сотворить какую-нибудь инкантацию (14)…
- Думаете, она сможет колдовать здесь, стоя в тени крестов Сен-Валери? - скептически хмыкнул Робер. - Снять колпак, убрать кляп!

Люди Де Шабри замешкались, но рядом была и стража кардинала. Один из стражников мигом выполнил приказ.

Толпа ахнула. Кардинал тоже не удержался от удивленного восклицания.

- Жюстин?!

Молодая травница лишь слабо застонала, тяжело дыша и пошатываясь.

- Ваше Высокопреосвященство уже знает эту ведьму? - елейным голосом осведомился епископ.

“И она до сих пор жива и на свободе?” - без труда слышалось в его интонации.

- Знаю, - хладнокровно подтвердил кардинал. - Только не ведьму, а травницу. Ее вся Нарбонна знает, многим она помогала.
- О-очень интересно, - многозначительно протянул Де Шабри.

Робер не обратил на это никакого внимания.

- Ведьмовство должно быть доказано, - твердо заявил он. - До тех пор будет считаться, что Вы, любезный господин Де Шабри, избили плетью невиновную. Отведите ее в камеру, - это было сказано уже своей страже.
- Мы поможем, монсеньор! - один из людей епископа шагнул к ведьме, не делая, однако, попыток увести ее. - С ведьмами надо держать ухо востро! Чем больше людей ее сопровождает - тем лучше.

Робер рассеянно скользнул взглядом по добровольцу, кивнул и снова обернулся к Де Шабри.

- Я докажу ее вину, - уверенно произнес епископ. - Кстати, при ней была вот эта вещица. Одно из доказательств, я считаю.

Он протянул кардиналу простенькое серебряное колечко с камнем.

“Яшма или агат”, - подумал Робер.

Он не сильно разбирался в камнях, но на что-то драгоценное и по-настоящему дорогостоящее камень ничуть не походил.

- Смотрите, Ваше Высокопреосвященство, - епископ осторожно, двумя пальцами повернул кольцо камнем вверх. - Колдовской знак, руна!

Робер, ожидавший чего-то, что действительно прояснит историю с поимкой ведьмы, не сдержал раздражения.

- Вы обучены грамоте, господин Де Шабри? - хмуро спросил он. - Это не руна. Это наша старая добрая французская буква J. Первая буква имени этой девушки, представьте себе.

В собравшейся толпе кто-то обидно, в полный голос, засмеялся.

- Я докажу, что она - не просто травница, - повторил епископ.

Хоть он и выглядел пристыженным, но голос звучал уверенно.

- Надеюсь, что так, - кивнул кардинал. - В противном случае, я передам светским властям дело об избиении. Прошу Вас задержаться в Нарбонне на время, пока будет идти дознание.

Де Шабри молча склонил голову. Толпа, уразумев, что зрелища на сегодня, пожалуй, закончились, начала редеть, растекаясь по улицам и переулкам, отходящим от площади. Кардинал, поняв, что к заветному пергаменту, безропотно дожидающемуся его в келье наверху, он и сегодня не попадет, досадливо передернул плечами, но сразу же постарался выбросить это из головы. Тут творились дела посерьезнее: надо же, изловили ведьму!

- Предположительно, ведьму, спокойно поправил себя Робер. - Посмотрим еще, что она скажет!

Он торопливо взбежал по ступеням базилики. Смогла бы Жюстин подниматься по ним на каждое воскресенье на службу, будь она ведьмой? А ведь Робер видел ее среди прихожан. Неужели нечистой силе доставало могущества заявляться в Сен-Валери, как в свой… вертеп?!

Кардинал быстрым шагом миновал наос (15), пересек средокрестие (16) и свернул к маленькой неприметной двери, притаившейся у деамбулатория (17). Простые посетители храма едва ли ее примечали, а если и видели, то считали, верно, дверцей в какую-то кладовую, где хранится старая церковная утварь. Между тем, забранный решеткой, путь этот вел вниз, в подвал, по площадям ничуть не меньший, чем первый этаж базилики.

Тяжелая решетка со скрипом отворилась перед Робером, и ледяное дыхание подземелья обожгло ему лицо. Факел в его руке осветил узкую лестницу, ступени которой были стерты до блеска - сколько ног, скованных цепями, спускалось здесь?.. Сырость въедалась в кожу, а воздух был густ от запаха плесени и чего-то еще, солоноватого, гнилостного. Застарелой, неотмытой крови? Кардинал всегда старался не думать об этом. Он в Нарбонне всего-то пять лет, а базилика была построена еще в прошлом столетии.

Робер прошел мимо первых камер. За ржавыми дверями с крошечными окошками не слышались ни хрипы, ни стоны. Там стояла мертвая тишина, быть может, из тех, что страшнее любых стонов. В камерах до суда надлежало запирать ведьм, еретиков и прочих врагов святой католической церкви, и тишина могла означать лишь одно. Таковые враги здесь не задерживались, поэтому застенки сейчас пустовали. Кроме той, что отвели для Жюстин, были заняты всего две камеры. В одной своей участи ждал пекарь, который подмешивал отраву в хлеб. Как он признался под пытками, хотел чувствовать себя богом, отнимая чужую жизнь. Такая ересь заслуживает огненной казни, бумагу с приговором кардиналу приносили еще два дня назад, и он без колебаний поставил на ней подпись. Роберу было пекаря ничуть не жаль. Его игры в бога стоили жизни шестерым. Вообще-то, это дело расследовал префект, потому как пекарь попался светским властям. Но как только он заикнулся про стремление сравниться со Всевышним, те с радостью отправили безумца в подвалы Сен-Валери. Мол, как есть еретик, а это по вашей части, монсеньор кардинал.

Вторую камеру занимала ткачиха, забившая своего шестилетнего сынишку до смерти в припадке ярости: тот вместе с соседским приятелем, сломал ткацкий станок. Люди говорили, что приятелю бедняги повезло чуть больше: он сумел вырваться и убежать. Ереси в этом не было ни на су (18), просто злобную бабу чуть не убили в городской тюрьме сокамерники. Пришлось перевести ее в более спокойное место - до суда и заслуженной казни - и объявить ведьмой: в Сен-Валери не было места обычным преступникам.

“Лучше б убили”, - подумал тогда кардинал, совершенно не испытывая стыда за такую недостойную мысль.

Пожалуй, было б справедливо, да.

Безмолвно сопровождавший кардинала стражник отпер дверь в очередную камеру. Жюстин сидела в самом углу, на полу, подобрав ноги к груди. Почти нагая: платья, в котором Робер видел ее на Замковой площади в возке, нигде не было. Девушка подняла на кардинала взгляд. Ее явно знобило: в этом подземелье было холодно в любое время года, и зубы пленницы выстукивали рваный ритм.

Взгляд тем не менее был спокойным и ясным. Взгляд уверенного в своей правоте человека. Роберу не понравился такой взгляд: словно не эта девушка сейчас уже в четверти лье (19) от костра, а он, Робер, сделал что-то греховное.

- Почему я здесь? - тихо проговорила Жюстин, зябко поводя плечами, хранящими следы от плети. - За что Вы так со мной?..

Кардинал открыл рот, чтобы ответить, и тут же закрыл. Действительно, за что? Уличили в ведьмовстве? Так ведь нет… Лишь подозревали. И то, выходило это только со слов Де Шабри. Он - надо же, какое везение! - случайно, проездом, оказался в нужном месте, случайно увидел девушку, случайно распознал в ней ведьму… Merde (20), не слишком ли много случайностей для одного человека?! А он, Робер, пять лет в Нарбонне, знает в общем-то Жюстин, много раз встречал ее и в городе, и в церкви, и что же? Не заметил ничего такого?

И что такого, интересно, заметил этот везунчик Де Шабри? Действительно, надо хорошенько во всем разобраться!

Разбирательство Робер начал с самого простого.

- Почему ты не одета? На тебе было платье - там, на площади.
- У меня забрали одежду, - смущенно опустив глаза, ответила узница. - Я была одета в платье. Люди епископа, когда меня привели сюда, его сорвали и отняли. Сказали, оно мне больше не понадобится… Ваши подручные не возражали, - помедлив секунду, добавила девушка.

Стражник стоял у двери, и даже не пытался изобразить безразличие. Конечно, он прислушивался к каждому слову. Чем же еще здесь заняться? И, конечно, ему это слово не понравилось.

- Ваше Высокопре…

Кардинал отмахнулся.

- Помолчи, Николя́.
- Мое имя Клод, Ваше Высокопреосвященство, - с поклоном ответил стражник.

“Вот те раз, - расстроено подумал Робер. - Стал забывать имена людей, кто трудится в базилике?”

Он всегда гордился своей способностью помнить все мелочи. Ну да ладно, потом разберемся…

Стало быть, Клод не возражал, что люди епископа оставили девушку без одежды? Кардинал хмыкнул. Еще бы, возражал! Жюстин была красива, без одежды - тем паче! Даже в такой обстановке и в таком виде (а может быть, особенно благодаря этому?) девушка с легкостью опережала в красоте всю местную знать женского пола. Простолюдинка!

Впрочем, это совершенно не оправдывало стражников. Робер коротко приказал:

- Клод, принеси сюда женской одежды и одеяло.
- Ваше Высокопреосвященство, - прозвучало в ответ растерянно. - Где же мне ее раздобыть?

Кардинал бросил скучающий взгляд на стражника, и тот понял, что ответил неправильно.

- Мне все равно, где ты ее найдешь, - все-таки счел необходимым дополнить взгляд словом Робер.

Он обернулся к Жюстин, недвусмысленно дав понять стражнику, что разговор об одежде окончен. Тот поклонился спине кардинала и вышел. У любого распоряжения Его Высокопреосвященства срок исполнения был “немедленно”, если Робер явно не указывал иное.

- Епископ Реннский считает тебя ведьмой, - без обиняков заявил девушке кардинал. - Твоя задача - доказать, что он ошибся.

“А моя - отличить истину от лжи”, - прибавил он мысленно.

- Епископ, - со странным выражением произнесла Жюстин, снова поднимая взгляд. - Тот, что вместе со своими прислужниками высек меня плетью и сломал запястья?
- Он хотел услышать признание.

Девушка горестно усмехнулась.

- Монсеньор, под пытками можно признаться в чем угодно…
- И ты призналась? - быстро спросил Робер.

Жюстин покачала головой.

- Я вытерпела, - тихо ответила она. - Было очень больно, но я думаю, костер вашей инквизиции - еще больнее. Да и не в чем мне признаваться, монсеньор. Ни словом, ни делом я не оскорбила Святой Престол.
- Огонь ждет лишь тех, кто упорствует в своей ереси, - напомнил кардинал. - Предположим, ты честна передо мной. Тогда почему Де Шабри считает тебя ведьмой?

В потухших глазах Жюстин внезапно вспыхнуло пламя.

- Он… он хотел меня. Потребовал, чтобы я отдалась, по своей воле. Предложил выбор: я с ним или я - здесь. Сперва здесь, а потом в огне, - уточняюще добавила пленница.

Опешивший Робер принялся мерить шагами камеру. Шагов получалось не очень много. Помещение было всего-то три туаза (21) в поперечнике. Вдобавок, ходить по нему беспрепятственно мешала массивная каменная скамья, стоявшая по центру. Вмурованные в ее основание чугунные кольца для оков не оставляли сомнений: эта мебель здесь не для удобства заключенных.

- Такое обвинение требует доказательств ничуть не меньших, чем слова епископа о твоем ведьмовстве…

Девушка кивнула, пламя во взгляде угасло.

- Он так и сказал. Мол, никто мне не поверит. Брехня какой-то девки, незамужней и безродной, против слова епископа католической церкви, - Жюстин горько вздохнула. - Ясное дело, Вы, монсеньор, будете на его стороне.

Кардинал решительно помотал головой.

- Я буду на стороне истины, какой бы она ни оказалась.

Девушка вскочила на ноги и подалась вперед.

- Если так, монсеньор, если священники и правда умеют читать в душах, то прошу вас, загляните в мою! Загляните и убедитесь, что я не лгу!

Поскольку затребованной одежды для Жюстин еще не принесли, Робер невольно засмотрелся отнюдь не на душу, и теперь с большим трудом отвел глаза и попытался успокоить мысли.

Это ему не очень-то удалось. Девушка поймала его взгляд, вспыхнула и снова забилась в угол, съежившись, прикрыв наготу руками. Кисти обеих рук действительно были синими и распухшими, чего Робер сперва не заметил.

- Простите, монсеньор, - пробормотала она.
- Прощения, возможно, следует просить мне, - негромко ответил Робер, все-таки совладав с минутной слабостью. - Ведьма ты или нет, но обращаться с тобой здесь будут уважительно.
- Значит, не будут пытать, стараясь вырвать признание?

Кардинал отрицательно покачал головой.

- Нет. Даю слово.
- Благодарю, Ваше Высокопреосвященство! - Жюстин покорно склонила голову. - Отдаю свою душу в Ваши руки. Верю Вам и надеюсь, что Вы увидите: я невиновна.
- Скажи лучше, есть ли надежда, что ты мне не лжешь? - пробормотал Робер, скорее себе, просто размышляя вслух.

Но Жюстин услышала, разобрала сказанное.

- Надежда есть всегда, монсеньор. Поэтому я вытерпела, когда епископ со своими подручными высекли меня плетью. Надежда есть всегда…

Робер неожиданно для себя подумал, что травница права. Надежда есть всегда, а иногда это - единственное, что остается человеку.

- Я пришлю цирюльника, пусть посмотрит твои руки.
- Не нужно, монсеньор. Эти кости быстро срастаются. А если меня ждет костер, то и руки ни к чему…

Кардинал хотел возразить, но тут в дверь постучали. Действительно, распоряжения кардинала, какими бы сложными или странными они ни были, исполнялись неукоснительно и так быстро, как это возможно. Груженый женской одеждой и одеялом стражник, быть может, и хотел бы просто бросить ношу на пол (а то и швырнуть в пленницу), но в присутствии Робера не посмел сделать ни первого, ни второго. Он со всем возможным почтением аккуратно сложил вещи в углу камеры, поклонился кардиналу и молча вышел.

- Спасибо, монсеньор, - тихо проговорила Жюстин.

Первым движением она хотела кинуться за одеждой, но вовремя сообразила: тогда кардинал снова увидит ее обнаженной.

- Позвольте мне одеться… тут холодно, - девушка доверчиво посмотрела на Робера.

Она уже не чувствовала пальцев на руках и ногах. В серых глазах Жюстин сейчас не было смешинок. Была просьба… или даже мольба. Кардинал встретился с ней взглядами, может быть, впервые с тех пор, как она попала в застенки Сен-Валери, и от неожиданности даже пошатнулся. Настолько честным, настолько чистым оказался этот взгляд!

- Со сломанными кистями одеваться будет непросто, - Робер с огромным трудом нашел в себе силы выбраться из этого омута. - Я не могу прислать на помощь женщину: в Сен-Валери их нет. Примешь помощь от мужчины?

Жюстин покраснела.

- Я справлюсь сама, монсеньор. Епископ оказался неумелым палачом. Ему удалось сломать только одну кость в левой руке. Правую лишь вывихнул, я уже ее вправила. Экая досада, верно? - добавила она с ехидцей, имея ввиду, конечно, не незначительность полученных увечий, а свою способность одеться без помощи посторонних, и тут же прикусила язык.

Очень неразумно дразнить человека, от которого буквально зависит, казнят тебя в огне или нет. Кардинал, впрочем, на издевку не отреагировал. Он кивнул даже с каким-то облегчением и стремительно развернулся к выходу.

- Я бы очень хотел, чтобы ты оказалась невиновной, - все-таки проговорил он напоследок, шагнув в дверной проем.

Жюстин, размышляя о том, что это сейчас было, осталась одна.

_______
14 Инкантация - здесь: заклинание, читаемое нараспев.
15 Наос - центральная часть христианского храма, где во время богослужения находятся пришедшие в храм молящиеся.
16 Средокрестие - в церковной архитектуре место пересечения главного нефа и трансепта, образующих в плане крест.
17 Деамбулаторий - обходная галерея вокруг алтарной части храма, образованная продолжением боковых нефов, смыкающихся за главным алтарем.
18 В переносном смысле: нисколько, ничуть, ни на копейку и т.п.
19 ¼ сухопутного лье ≈ 1111 м, здесь употреблено в переносном смысле: “недалеко”.
20 Merde - “Дерьмо!”, экспрессивное французское восклицание в устной речи. Сравн.: “Черт!”
21 Туаз - старинная французская мера длины. 1 туаз ≈ 2 м.

Показать полностью
8

Дуплет

Профессия у меня самая мирная – архитектор. Причём, не Растрелли какой-нибудь. Не Монферран. Даже не Берия, который, говорят, спроектировал знаменитые «сталинские высотки». И вот, в этого самого Берию, страшный сон всех либералов, и, опять же по слухам, любителя старшеклассниц, мне и предложили воплотиться.

Слово-то какое. Воплотиться. То есть мне, Юрию Алексеевичу Игнатову, предлагают примерить на свою личность плоть незабвенного Лаврентия Павловича. Это мне, который за долгую активную карьеру всего-то и построил, что шесть типовых военных городков. Два, правда, с аэродромами, а один даже в составе танковой дивизии. Но всё равно, это никак не сравнится с той же высоткой на Котельнической набережной. Не говоря уже о громаде МГУ.

И предложил не абы кто. Старый приятель, скорее даже друг. И не важно, что сейчас он иностранец. Когда-то мы по всему великому Союзу не одну тысячу кило откатали. Я строил, он курировал, принимал. А потом и передавал в состав, так сказать. В общем, Цепович Василий Дмитриевич. Или сейчас правильно «Василь»? Не важно. Важно то, что работает, или скорее всё-таки служит наш Василь в «Инфармацийна-аналитичнам агенцтве узброеных сил Республики Беларусь». Я даже пытаться не буду узнать, что прячется за этим вычурным названием. Мне вполне довольно, что ни с того ни с сего он меня нашёл, и первым делом сунул под нос подписку о неразглашении. Как сорок лет назад, когда даже служебная инструкция оператора совковой лопаты имела гриф «ДСП», и ознакомиться с ней можно было через точно такую же подписку.

Ну, не совсем такую. На цеповичевой одних шапок наляпано аж четыре штуки, да и организации – не чета тем, советским.

- В общем, Гагарин, ты не смотри, что у нас республика маленькая. Проект действительно масштабный.

Гагариным он меня всю жизнь обзывает. А куда деваться, раз я шестьдесят первого года рождения, и папа мой, Алексей Иванович, именно в честь первого космонавта меня Юрой и нарёк.

- У нас и от ваших, в смысле российских, участники есть, - продолжал тем временем Василь, - правда, не государственные структуры. Энтузиасты из Читы. Сильная, кстати, команда.

Так что засели мы на чьей-то даче, да под коньячок. И поведал мне друг Василь про дела немыслимые. Оказывается, ещё с сорок мохнатых годов ведутся в НИИ при этом самом «агенцтве» работы с некоей субстанцией. Эфиром её называть запрещено. Нет у нас эфира. Сам Эйнштейн это лично доказал. Так что, субстанция, и никак иначе. И субстанция эта влияет как на материю, так и на темпоральную составляющую континуума. То бишь, на время. А именно, служит своего рода проводником. Но это вовсе не значит, что садись на неё верхом и путешествуй в прошлое и будущее. Для материальных предметов подобное в принципе невозможно. А перемещать получается только личностную составляющую человека. Нет, на собаках и обезьянах тоже, конечно же, опыты проводили. Вполне себе успешно. Да и добровольцев в прошлое закинули уже столько, хоть футбольную команду собирай. Но в процессе опытов открылись некоторые сложности.

- Видишь ли, Юра, - Василь неторопливо покачивал перед собой наполненной стопкой, и от этих движений слова его казались тяжёлыми и весомыми. – Невозможно взять личность абстрактного Яся, и вселить его, скажем, в князя Домбровского. Или там, в Петра первого.

- А в Сталина?

- О! – он стукнул краешком налитой стопки о мою и сделал крошечный глоток. – Я рад, что ты мыслишь в верном направлении. Бацька тоже спросил, нельзя ли сделать так, чтобы фашисты не уничтожили три четверти населения. Но увы…

- Не получилось?

- Ну почему же? Нашли мы подходящего кандидата для вселения в Сталина. Только субстанция – это не пластилин. У неё свои законы. Она позволяет вселить донора либо в пятое марта пятьдесят третьего, либо в детство. До восемьсот девяносто седьмого года.

- Пятое марта – это же дата смерти, - ошарашенно заметил я.

- А в девяносто седьмом его как раз в семинарии на второй год оставили. За год из примерного ученика Сосо превратился в двоечника и хулигана. И не факт, что смена личности позволила бы реципиенту из безалаберного сына полунищего алкаша-сапожника вырасти в вождя народов.

- И лучшего друга физкультурников, - добавил я. Язык уже работал не совсем штатно, но слова собеседника я воспринимал вполне адекватно. Более того, обратил внимание на их глубину, и важность темы.

- Да, - поддержал меня Цепович.

- А я?

- А тебе, дружище, мы предлагаем, так сказать, попробоваться на роль Лаврентия Павловича Берии.

- Боюсь, Вась.

- Чего, Юра? – в тон спросил Василь.

- Сам не знаю. А вдруг получится? Я же не этот… Не энкавэдэшник. Да и пугало из меня так себе.

- На, почитай. – Друг извлёк из портфеля толстую тетрадку, явно сшитую из нескольких «общих» советского образца, и с характерным шлепком уронил её на стол передо мной.

- Что это? – Я не спешил хватать и разглядывать предложенное.

- Можно сказать, отчёт хронопутешественника. Один из твоих возможных коллег передал.

- Врёшь! – вырвалось у меня. – Сам ведь говорил, что материальные объекты не переносятся.

- А он и не перенёсся. Долежал себе спокойно в тайнике. Добрался, так сказать, своим ходом. Именно так мы отчёты и получаем. Тебе завтрашнего дня на ознакомление достаточно?

Я открыл первую в сшивке тетрадь. Страницы были написаны чернилами, почерк крупный, читабельный. Я попробовал охватить текст глазами. На это понадобилось примерно полминуты. Потом прикинул толщину.

- Ну, если не есть, не спать…

- Ладно. Даю два дня. Выспись. А послезавтра вечером я приеду, договорим.

Тетрадка захватывала не хуже романа Агаты Кристи. Как оказалось, при переносе меняется только личность. А, так сказать, вегетативно-рефлекторная составляющая человека достаётся донору в наследство от реципиента. Так что учиться ходить и говорить мне не придётся.

Не придётся. Я, кажется, подсознательно уже согласился. Да и пуркуа бы, в общем-то, не па? Ведь не абы кто, сам всё-таки Берия. Василь объяснил выбор своих учёных тем, что кому-то другому сложно будет подобраться к Сталину, а тем более внушить вождю нужную мысль. Меня же выбрал, потому что я тоже по образованию архитектор.

- А это надолго? – спросил я, едва Василь успел разлить по первой.

- Да, - непонятно ответил он и резко махнул стопку в рот.

Я, признаться, после его ответа запутался ещё больше. Что да? Надолго? А что в его понимании «долго»? День, месяц, год?

- На всю оставшуюся жизнь.

- Ох… - вырвалось у меня.

- Зря охаешь. Ну сколько нам с тобой осталось? Лет десять в лучшем случае. А Берии в сорок шестом ещё и полтинника не будет. Сорок семь. Расцвет, можно сказать.

- Так его же всё равно в пятьдесят третьем того…

- Расстреляют? Ох-ти ж боже ж ты ж мой! Но ты-то в курсе этого печального инцидента. И уж, поди, сможешь приложить усилия, чтобы… с тобой… - он выделил эти слова голосом, - ничего подобного не случилось. Ты знаешь, кто. Знаешь, когда. Знаешь все обстоятельства. И имеешь под рукой такой мощный аппарат, как НКВД. То есть, конечно, будешь иметь, если согласишься.

Он пристально посмотрел на меня.

- А ты, Юра, согласишься. По глазам вижу.

- Я, Василь, думаю. Думаю, думаю, и никак, понимаешь, не могу сообразить. Вот ты говоришь, что действия ваших там… как их назвать? Доноров?

- Зови хрононавтами.

- Ну пусть хрононавты. Главное не в этом. Главное, и оно мне не понятно, это почему действия этих самых хрононавтов никак не отображаются на нашем с тобой настоящем. Ведь изменения по идее должны лавиной идти. Почему же я, к примеру, их не чувствую. Это-то меня и смущает. Какой толк, если для окружающего никаких изменений нет?

- Ну почему сразу нет? Ты, Юра, знаком с таким термином, как «эффект Манделы»?

- Что?! – я в точности, как Семён Семёнович Горбунков, шлёпнул себя обеими ладонями по обширной лысине. – Как же я сразу не подумал! Ведь всё же сходится!

- Я рад, что ты всё понимаешь, Гагарин. Ну как? Теперь согласен?

- Да согласен я, согласен! Только объясни мне что ли, как это называется, сверхзадачу.

- Сверхзадачами, Юра, пусть детишки в офисах развлекаются. А тебе будет поставлена программа максимум, и программа минимум.

- Ну хоть в двух словах…

- Всё просто. – Василь налил себе и на этот раз поднял стопку. Мы чокнулись, выпили, и он продолжил. – Минимум – это вернуть наибольшее количество репрессированных и осуждённых в Белорусскую ССР. Чтобы заводы начали строиться не в шестидесятых-семидесятых, а сразу после войны. Чтобы восполнить нехватку людей в республике.

- А максимум?

- Ох, как с тобой сложно, Гагарин. Всё-то тебе расскажи…

- …покажи и дай попробовать. Не томи, Цепович. Колись.

- Программа максимум, Юра, пожалуй, имеет все шансы назваться, как ты и сказал, сверхзадачей. Ты скажи, ты ещё помнишь, в чём Ленин видел основную цель партии?

- Руководящая? – неуверенно проговорил я.

- Это побочка, если можно так выразиться. А основная цель – учить, воспитывать, и направлять. Вот твоя сверхзадача – воткнуть, так сказать, ВКПБ в её основную цель. Чтобы коммунисты не выродились в этакое советское дворянство, а так и остались передовым отрядом рабочего класса. Для успокоения могу сказать, что именно эту цель преследовал и Сталин. И, скорее всего, именно из-за неё его и отравили.

Два месяца прошли в бешеном темпе. Я заучивал портреты и биографии десятков людей, разбирался в структурах советских организаций, а в особенности в той, которой мне придётся руководить. Привыкал к специфическим словесным оборотам и прививал своей речи лёгкий грузинский акцент. И вот наконец…

Я примерно минуту сидел, не открывая глаз, и дожидался, пока в голове улягутся лавиной свалившиеся сведения реципиента. В принципе, о подобном я читал в отчёте. Это происходит слияние оперативной памяти двух личностей. Да и, если говорить откровенно, было страшно. Наконец, я решился.

И чуть снова не запаниковал. Мир вокруг меня расплывался, предметы двоились, углы скруглялись. Неужели так я теперь и буду видеть? В отчёте ничего подобного не описывали. С минуту я, тяжело дыша, осматривал кабинет. Сердце билось всё чаще. На лбу выступил пот. Я машинально поднял руку, его вытереть, и больно ткнул чем-то острым в собственную бровь. Пенсне! Вот дурак! Как же я мог забыть? Ведь характерная, узнаваемая деталь.

Я быстро нацепил пенсне на полагающееся место и глубоко выдохнул. Мир обрёл чёткость.

Я вспомнил этот кабинет. Вдоль стен – шкафы… простите, теперь уже только «шкапы» с книгами. В углу – кульман. Классический, крытый сукном, стол буквой «Т». На нём тяжёлый малахитовый письменный прибор и четыре телефона. Я машинально снял трубку с первого попавшегося. Раздался непривычно высокий непрерывный гудок, потом щелчок, и голос, который я за последний месяц слышал раз пятьдесят, спросил:

- Ты по делу, Лаврентий?

- Ох… - я секунду помолчал, собираясь с духом, наконец, решился. – Мне нужно вам кое-что сказать, товарищ Сталин.

А уже через час я сидел в кабинете хозяина, как его здесь называли, и нервно болтал ложечкой в стакане с чаем.

- Зачем… потомки затеяли эту… клоунаду? – спросил Сталин.

Я сидел и тихо ненавидел себя. За безотчётный страх, заставляющий все части тела дрожать в своих ритмах. Не попадая в резонанс. За пересохшее горло. Ведь начни я сейчас говорить, такого петуха дам… Я нервно уронил ложку на стол и громко отхлебнул из стакана. И начал рассказывать. Длинно, путано, стараясь не забыть ни о смерти Сталина, ни о расстреле меня, любимого. Рассказал и про «догоним-перегоним», и про двадцать лет застоя с неизбежным распадом… полчаса говорил, если не больше. За это время не заметил сам, как выпил весь чай. А собеседник дважды пытался раскурить трубку. Но так и не смог. Спички в пальцах ломались. Когда я замолчал, мы долго ещё сидели в тишине. Наконец, вождь поднял глаза, и я с удивлением увидел светящуюся в них улыбку.

- Значит, Лаврентий, говоришь, до девяносто первого года Союз продержался?

- Ох, товарищ Сталин. Я так боялся, что вы мне не поверите…

- Отчего же не поверить? Ведь в моей родной реальности Советский Союз распался в сорок втором, когда германец Москву захватил.

- Что?! – вскричал я шёпотом. – Как?

- Примерно, как и вас, товарищ Юрий Алексеевич Игнатов. Я ведь тоже не совсем товарищ Сталин.

Он улыбнулся характерной, известной миллионам, улыбкой, и я с трудом поверил, что всё, что говорит мне Хозяин – правда. Непроизвольно я поднёс к губам стакан, и только тогда обнаружил, что он пуст. А Сталин продолжал.

- Когда-то меня звали генерал-полковник Смирнов Пётр Аркадьевич. Там, - он ткнул трубкой куда-то в потолок, - я был одним из самых успешных командующих фронтом. Но во главе Комитета Обороны тогда стоял трусливый и неинициативный Лейба Бронштейн. Вполне возможно, товарищ Игнатов, что он известен вам под именем Льва Троцкого.

Я неожиданно для себя кивнул. Речь Петра Аркадьевича… Нет! Кем бы он ни был раньше, до переноса, но сейчас… Так что… речь Иосифа Виссарионовича, именно Иосифа Виссарионовича, вождя народов, лучшего друга детей и физкультурников, и никак иначе, ввела меня в некое подобие ступора. Она лилась в сознание неторопливым потоком, а характерный, еле заметный, акцент, лишь добавлял значения каждому слову. Я не мог не верить вождю, но и принять эту невероятную историю сходу, без обдумывания, мой мозг отказывался. А Сталин тем временем продолжал:

- Но в сорок девятом, в почти окружённой Чите у сотрудников темпоральной лаборатории появилась возможность изменить прошлое. Переиграть эту проклятую войну. Оставшееся командование РККА постановило выполнить рискованный эксперимент несмотря ни на что. Именно тогда генерала Смирнова решено было забросить в тело молодого, горячего, но непроходимо глупого хулигана и двоечника Сосо Джугашвили. В далёкий тысяча восемьсот девяносто восьмой год. Потому что в той, моей, реальности СССР к войне оказался совершенно не готов, и войну с Германией с треском проиграл.

Показать полностью
7

Инквизитор

Добрый день. Я - непрофессиональный писатель, и хочу поделиться со всеми, кому интересно, своими/нашими текстами. Книга, чей сюжет вдохновлён песней про инквизитора и ведьму (авторы - Тэм Гринхилл и Йовин). Лично я считаю, что написано в жанрах "Приключенческое фэнтези"/"Альтернативная история"/"Магический реализм". Написана мной с другом, в соавторстве, он дал согласие на пост. Ссылок на литературные ресурсы не будет: кто захочет - тот найдёт. Планирую постить по главам, если здесь так нельзя - напишите кто-нибудь, пожалуйста. Но я видел: писатели здесь так выкладывались. Итак...

Инквизитор

Восхитительным песням менестрелей, которые суть магия. Все эпиграфы и отсылки в этой книге принадлежат волшебному перу Тэм Гринхилл и Йовин. С глубочайшим уважением, авторы.


Не будет места ереси в моей земле.
И не найдут отступники пощады.
Костер вам за безбожие наградой,
Безумцы, закосневшие во зле…

В прекрасной Нарбонне стояла ночь. Звездная, темно-фиолетовая, сладкая и душная, как тулузский фиалковый ликер. Тишину улиц изредка нарушали нестройные песни и хриплые крики припозднившихся в поисках приключений гуляк. Время от времени поиски эти оказывались вполне успешны, а наутро городская стража, бранясь на чем свет стоит, доставала из сточной канавы тело.

На Кузнечной площади раздавался мерный скрип деревянной вывески: со стороны моря в город заглянул ветерок, запутавшийся во флюгерах и кронах платанов. Вывеска чудом держалась на стальном, изрядно поржавевшем кронштейне, но расставаться со стеной вроде бы не собиралась. По крайней мере, не в эту ночь.

Под сводами базилики Сен-Валери́ было пустынно и темно. Служки хорошенько прибрали храм накануне воскресного дня и ушли, тщательно заперев двери. Но одно помещение, на самом верху, в Восточной башне, куда вела узкая винтовая лестница, церковники старательно обходили. Даже вблизи самой лестницы никто не появлялся без крайней надобности, не желая навлечь на себя гнев работавшего наверху.

Он и сейчас работал. Из-под закрытой дубовой двери виднелась узкая полоска света. Человек с острым слухом разобрал бы тонкий скрип пера по пергаменту.

Но остальной храм был пуст. И даже будь он полон прихожан и служителей, ни один не посмел бы приблизиться, прислушаться и - тем более, страшно даже помыслить! - помешать работе Его Высокопреосвященства кардинала и Верховного инквизитора Нарбонны и окрестных земель Домини́ка Робéра.

Кардинал мелким убористым почерком покрывал лист письменами, чередуя латынь и старый добрый французский. Время от времени он задумывался на мгновение-другое и устремлял взгляд в маленькое окошко под самым потолком. В него можно было увидеть одну из прекраснейших звезд нашего мира, Alpha Ursae Minoris (1), чей путеводный свет уже много веков помогал заблудившимся вернуться, а пропавшим - найтись. Тем же, чей взгляд не желал устремляться в небеса, окошко то и дело являло резные листья выросшего возле базилики большого платана, что аравийцы в своих землях зовут чинарой. Листья были куда ближе звезд на небе, но точно не уступали тем в красоте и изяществе. Их строго очерченные грани (подумать только! Миллионы одинаковых граней на миллионах листьев) напоминали нашим философам о мироустройстве, таком же замысловатом, но строгом. Наконец, если кто-то вовсе не желал выглядывать в окошко, ни в какой мере, можно было вовсе закрыть глаза и просто слушать. На маленькой, высохшей от времени и испещренной трещинами деревянной раме жил сверчок. Он каждый вечер заводил свои трели, исполняемые если не на виоле да браччо (2), то верно уж на чем-то похожем.

Да, даже с таким маленьким окошком многое в мире можно было бы увидеть и услышать.

Если смотреть и слушать.

Убранство самой комнаты было весьма аскетичным. Небольшой письменный стол и стул, на котором расположился кардинал, явно знавали лучшие времена. Дубовый стул был весь в потертостях и сколах. Под одной из ножек стола лежал небольшой камешек, чтобы тот не шатался. Сама столешница была в пятнах от чернил, въевшихся столь глубоко, что отчистить их не было никакой возможности. По крайней мере, служки бросили эти попытки еще при предыдущем настоятеле. В углу кельи стояла такая же невзрачная кровать, а точнее - доска, покрытая грубой тканью и выполнявшая роль кровати. Иной кардинал, верно, занемог бы от одного только вида этого чудовищного ложа. Робер же находил его вполне достойным.

Несколько шкафов вдоль стены были заставлены книгами. Напечатанных из них было целых две: разумеется, Библия и Псалтирь, остальные - рукописные. Свитки пергамента и тряпичной бумаги, чистые, исписанные, исчерканные, валялись, где придется. Робер не единожды корил себя за возмутительное расточительство: бумага обходилась Святому Престолу недешево. Честно сказать, и беспорядок не радовал, но расправиться с ним явно было выше кардинальских сил. Утешался он тем, что знал, где что лежит, и, если на то выпадала необходимость, мог найти нужный свиток за несколько секунд.

На стене прямо над кроватью висела плеть. Робер не считал самобичевание наилучшим способом умерщвления плоти, но полагал, что без него иногда не обойтись. Когда семь плотных кожаных шнуров оставляли следы на его спине, Робер испытывал боль пополам с радостью. Что может быть лучше, чем разделять страдания святых отцов? Хотя узлы на этих шнурах, собранные для усиления боли, кардинал сразу же распустил. Важно же не стремление себя покалечить, а сам факт готовности к страданиям, верно? Эту же плеть кардинал иногда использовал при дознаниях, когда какой-нибудь особенно упорствующий в своих заблуждениях еретик не желал давать признательные показания.

На столе, помимо открытой сейчас склянки с чернилами, стоял массивный византийский трикирий (3) из бронзы. Римская ветвь Святого Престола обычно не использовала такие вещи, но Робер ценил этот трикирий за удобство, а не соответствие традициям. Три свечи давали достаточно света, чтобы кардинал видел не только пергамент, но даже углы комнатушки. В одном стоял небольшой бочонок с чистой водой, которую меняли каждый день, Робер следил за этим. В другом углу, пустом, скреблась мышь, невесть отчего заинтересовавшись кардинальским бытом. Съестного здесь почитай и не было: обедать кардинал спускался в трапезную, где делил нехитрый хлеб с другими священниками и служками, за что те его только уважали. Где-то в одном из шкафов вроде бы лежал мешочек старых сухарей, на всякий случай, но аппетита они не вызывали даже у мыши. Может, потому она и скреблась, выказывая кардиналу свое мышиное недовольство. Такой высокий сан, а никаких гастрономических изысков в комнате нет, возмутительно! Робер слышал этот звук, для кого-то, быть может, раздражающий, надоедливый, но для него - нет. Кардинал не тратил попусту время, не отвлекался от пергамента на суетные мелочи.

Он работал.

Свиток быстро покрывался записанными предложениями. Кардинал то и дело откидывал непослушную прядь темных, почти черных волос, что норовила залезть в глаза. О, эти пронзительно-синие глаза! С колючим и ледяным, смотрящим прямо в душу, взглядом кардинала опасались встречаться не только обычные прихожане, но и вполне безгрешные священники. Еретикам же этот суровый взгляд вовсе не сулил ничего хорошего.

Недалеко - казалось, прямо за стеной - зазвонил колокол. Один раз, второй, третий… Медный звон полноводной рекой торжественно разливался под сводами базилики, отмечая полуночный час. Робер машинально отсчитывал удары колокола, в такт мыслям.

- Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Трина...

Его Высокопреосвященство нахмурился и отложил, наконец, перо. Колокол продолжал звонить, уже тише, беспорядочнее, затухая.

“Надо будет найти Мори́са и научить его считать до двенадцати”, - подумал кардинал со вздохом, распрямляя спину и потягиваясь.

На колокольне с сего дня работал новый служка, и он, верно, с устным счетом был не в ладах. Но и то сказать: как тут уяснишь премудрости арифметики, когда пальцев на руках всего-то по пять на каждой?..

Впрочем, разыскивать его не пришлось. На лестнице раздались торопливые, спотыкающиеся шаги, и в дверь постучали.

- Надеюсь, произошло еще что-то, из ряда вон выходящее, - прищурился кардинал.

Пожалуй, тринадцатый удар колокола не мог претендовать на такое звание. Странный, неуместный, бестолковый, - да. Но не более того. Ничего существенного. Разве это выдающееся событие, когда кто-то просто не умеет считать? Разве в славной Франции все уже сплошь образованные? Разберутся! А вот стук в дверь… Видимо, кому-то требуется внимание кардинала? Быть может, об этом избыточном, чрезмерном внимании кто-то вскорости пожалеет?

Одним движением Робер выскользнул из-за стола и серой тенью метнулся к двери. Эдакой быстроты, как правило, никак нельзя ожидать от людей подобного звания. Роберу нравилось замечать вытягивающиеся от удивления лица, когда он прилюдно демонстрировал свою привычку действовать стремительно. Не далее как позавчера, во время фестиваля по случаю Вербного воскресенья (4), Робер на лету поймал гнилую луковицу, запущенную каким-то благодарным горожанином в сенешаля (5), вышагивающего рядом с кардиналом. "Одна-ако!" - озадаченно протянул тогда досточтимый мэтр Дюруа́, не зная, чему больше удивляться: быстроте реакции Робера или факту, что кто-то из черни посмел покуситься на градоправителя. Впрочем, тогда он быстро совладал с собой: сказался без малого двадцатилетний опыт во власти.

- Никак мерзавец учинил нападение на церковь? - елейным голосом промурлыкал Дюруа. - Целились явно в Ваше Высокопреосвященство. Очередной еретик, жаждущий прогуляться на костер инквизиции?
- Отнюдь, - холодно, без малейшей улыбки ответил кардинал, глядя на сенешаля буквально сверху вниз.

Да, Робер был на голову выше градоправителя и с удовольствием этим пользовался. Тем более, что тон сенешаля и его легкомысленное отношение к казни через сожжение покоробили Робера. Как обвинитель и верховный инквизитор Нарбонны и окрестностей, он принимал участие в autodafé (6) достаточно регулярно, но не видел в этой процедуре ничего веселого. Последний раз всеочищающий огонь на Замковой площади пылал всего четыре дня назад. Кардинал, как и всегда, сожалел об этом. Еретик, мучительно умирающий на костре, лично для Робера означал, что кого-то из своей паствы он не смог обратить к свету истинной веры. Не нашел правильного слова, не достучался до души, не показал благостный путь в лоно церкви, и человек совсем отвернулся от нее, погрязнув в своих ошибках.

С другой стороны, еретик есть еретик, во что его ни обряди. В этом городе не должно быть места для ереси. И четыре дня назад кардинал оглашал обвинения недрогнувшим голосом. Он присутствует здесь, в Нарбонне, в том числе, для этого.

Что же до злополучной луковицы… Ну, причем тут еретики? Обычные смутьяны, недовольные властью. Робер-то прекрасно видел, куда летел импровизированный снаряд. Сенешаль, надо полагать, тоже понимал, что из собравшейся на празднике знати именно его персона вызывала у народа наибольшее раздражение.

- Думаю, жители Нарбонны не одобряют Вашу налоговую политику, - докончил мысль Робер.
- Я лишь исполняю королевскую волю! - нервно облизнул губы Дюруа.
- Разумеется, - кивнул кардинал. - Интересно, на какой фрукт не поскупились бы горожане для нашего любезного Карла?

Лицо сенешаля искривилось, точно он хлебнул прокисшего вина. Поименование короля без обязательного “величества”, да еще и с сомнительным когноменом (7)! Данным, очень может быть, какими-то плебеями, из тех, что швыряются всяким мусором, надеясь остаться нераспознанными. Что этот церковный выскочка о себе возомнил?! Но попенять кардиналу за неучтивость в адрес короны он не рискнул: Карл VIII, прозванный во Франции Любезным, далеко, где-нибудь в Туре или в Париже, а Его Высокопреосвященство - вот он, совсем рядом, как и его стража, будь они неладны.

Все это Робер без труда прочел во взгляде. Как и в прошлые разы, кардинал был уверен: дальше недовольной гримасы дело не зайдет. Пусть себе Дюруа корчит рожи, сколько вздумается! На самом деле это лишь на пользу. Читать по лицу - не самая простая из наук, и Робер не раз уже радовался, что такое действо дается ему легко. О, сколько интересного, сколько полезного и нужного кардинал умел прочесть порой в линии улыбки, выражении глаз, маленькой морщинке на лбу или легонько прикушенной губе!

Робер тряхнул головой, отгоняя некстати нахлынувшие мысли, и рывком распахнул дверь.

- Да?

Стоявший на пороге белобрысый паренек как раз собирался постучать еще раз и уже поднял для этого руку. Когда вместо надежной двери перед ним вырос могущественный кардинал, причем со взглядом, далеким от гостеприимного и миролюбивого, мальчишка от страха пискнул и попятился.

Площадки перед дверью практически не было: ступени подбирались к самой келье. Не найдя под ногами опоры, паренек оступился и начал заваливаться на спину. Неизвестно, чем закончилось бы для него падение с каменной винтовой лестницы. Робер резко выбросил вперед руку, схватил мальчишку за рубаху и с силой дернул к себе.

Падение не состоялось. Паренек обрел устойчивость, но лишь на миг. Затем он тут же бухнулся на колени:

- Ваше высокопресви… пресвя…
- Преосвященство, - подтолкнул его кардинал. - Да?
- Да! Ой, то есть…

Робер досадливо поморщился, но тут, наконец, несмотря на полумрак, заметил: лицо у мальчишки было белее стены.

- Успокойся, парень. Соберись. Что стряслось?
- Ваше…
- Короче, - начал терять терпение кардинал. - Говори толком!

Прозвучало веско. Слова камнем упали на ступени. Как ни странно, это не испугало, а напротив, придало пареньку немного сил.

- Это не я бил в колокол! Я только поднялся, а там Жак, - произнес он почти без запинки. - Жак, сын господина Лефéвра.
- Кузнеца? И что? - еще сильнее нахмурился Робер.
- Он висит! - пискнул мальчишка. Под немигающим взглядом кардинала минутная твердость духа юного служки развеялась, как дым от лампады. - В звоннице! В петле! Раскачивается туда-сюда, ну а колокол и звонит!

Кардинал вздохнул. Висельник в базилике - это уже что-то из ряда вон выходящее, как ни крути. По всему получалось, что вожделенному пергаменту придется обождать - и вовсе не минуту-другую.

- Ступай вперед! - он мгновение поразмышлял, как подбодрить паренька, но ничего особо не придумал. - Морис, да? Не трясись ты так! Лучше топай быстрее.

Робер захлопнул дверь, нимало не позаботившись о том, чтобы ее еще и запереть. Дураков, пожелавших обчистить келью кардинала, не нашлось бы во всей Нарбонне. Допустим, воров здесь не сжигали на кострах инквизиции. Но оказаться повешенным за кражу из кардинальской кельи - участь, совсем немногим лучшая. Да и то сказать: чем там поживиться? О том, что их кардинал весьма умерен, даже аскетичен, в Нарбонне знали все. Смешно сказать, в отличие от своего парижского коллеги, у Робера в Нарбонне даже не было своего дома. Жил в базилике, работал в базилике, трапезничал в базилике, вместе со всеми. Роскошью себя не окружал и не давал того же остальным. Специальных эдиктов на этот счет не существовало, но держать ответ под пронзительным взглядом льдисто-синих глаз кардинала, зачем, мол, тебе расшитый золотом камзол, когда не у каждого в Нарбонне сегодня на столе есть хлеб, могли лишь немногие. А в Сен-Валери таких не было вовсе.

Тело бедолаги Жака действительно висело под самым большим колоколом, немного качаясь в опутавших его вокруг шеи и под мышками веревках. Рыжая вихрастая голова завалилась набок, язык высунулся из приоткрытого рта, оттуда же маленьким ручейком стекала еще не высохшая струйка слюны, оставив мокрое пятнышко на простой холстяной рубахе. Еще одно пятно, сильно больше в размерах, расплывалось на штанах.

В причудливом свете раскачивающейся на цепочке лампадки, которую кардинал прихватил с собой, Жак отбрасывал пугающие тени, пляшущие на голых стенах звонницы и на блестящей меди колоколов. Всматриваясь в этот дьявольский танец, здесь, сейчас, можно было легко поверить в каких угодно демонов.

Кардинал поежился, чувствуя себя неуютно. Каково пришлось его провожатому, оставалось только догадываться.

- Место ему за оградой (8), - прошептал тот. - Грех-то какой!
- По-твоему, похоже, что парень сам повесился? - невесело усмехнулся Робер.
- Верно, так, Ваше Высокопреосвященство, - всхлипнул Морис. - Иначе кто бы осмелился…
- Убить этого мальчишку? Здесь, в храме? - изогнул бровь Робер. - Действительно, кто бы… Знаешь, да кто угодно! Может, ты?

Морис в ужасе попятился и замотал головой так быстро, что она, казалось, должна была спрыгнуть с плеч и закатиться в дальний угол. Кардинал понял, что переборщил.

- Ты вне подозрений, - успокаивающе проговорил он и в мыслях прибавил: “Нашелся душегуб, тоже мне! Сейчас еще на пол грохнется, ноги вон от страха фарандолу (9) отплясывают!”
- Сбегай лучше за Башельé, - вслух распорядился Робер.
- За господином префектом? - со свистом втянул воздух Морис. - Но ведь ночь…

Кардинал коротко кивнул, нимало не заботясь о крепком здоровом сне означенного господина.

- Разбуди его и сообщи, что за ним послал Его Высокопреосвященство. Мне он не откажет. Можешь и о висельнике сообщить, введи его, так сказать, в курс дела. Но, - Робер нахмурился, - больше никому ни слова об этом! Понял?

Морис испарился быстрее капель воды на разогретой жаровне. Верно, счел, что заявиться к префекту с протекцией кардиналовым именем будет вполне безопасно. А здесь, в колокольне, рядом с Его Высокопреосвященством и телом самоубийцы, да при таком свете, жутковато, как ни посмотри. Ох, как хотелось верить, что Жак повесился сам! В конце концов, не мог разве? Позавчера красавица Жюсти́н его на смех подняла, и все на улице про то знали, вот и повод!

Робер, понятно, про амурное фиаско сына кузнеца знать не знал. Он задумчиво оглядел помещение, выискивая следы борьбы. Ничего. Никаких, даже мало-мальских признаков сопротивления. Все выглядело так, будто бедолага сам себя опутал веревками. Криков никто бы за колокольным боем и не услышал, но следы - капли крови, вмятины и царапины на деревянных подпорках, да хоть что-нибудь, - должны же были остаться?!

Ничего.

“Пусть префект разбирается с этой загадкой, - досадливо поморщился Робер. - Работа-то по его части!”

Но кардиналом уже овладело противное ощущение, будто его одурачили, обманули так явно и бессовестно, что оставалось лишь бессильно сжимать и разжимать кулаки от злости. Чтобы он, человек выдающихся умственных способностей (а Робер, без сомнений, считал себя таковым) сам не разобрался, в чем тут дело?! Зная свою натуру, Его Высокопреосвященство прекрасно понимал: к вожделенному пергаменту он сегодня ночью уже не прикоснется, - пожалуй, есть занятие поинтересней.

Кардинал вообще-то любил загадки.

Слух о произошедшем с несчастным Жаком облетел Нарбонну быстрее ветра. Не то чтобы этот парень раньше был всем дорог или интересен, но обстоятельства сделали его таковым. Лишь на время, да и жаль, что только после гибели, но уж как есть.

На Рыночной площади горожане рассказывали друг другу, понизив голос до свистящего шепота, совершенно жуткие подробности. Что-де скрутили Жака тринадцать демонов из самой преисподней и всю ночь катались по очереди на нем верхом, как на лошади, а затем выдавили ему глаза, высосали всю кровь, обглодали плоть и подвесили в колокольне, как знак для Его Высокопреосвященства, что власти над всем этим у католической церкви нет и что сам кардинал станет следующим висельником, причем не позднее Иоанна Крестителя (10), до которого осталось всего-то восемь дней.

До Робера тоже весь день долетали такие фантазии. Он морщился и не уставал удивляться силе народного сказа. История эта еще и обрастала подробностями, как брошенный с вершины снежок становится к подножию горы гигантским снежным шаром. Когда Робер, проходя под высокими сводами Сен-Валери, услышал из разговора двух прихожан, что у Жака-то не осталось ни одного клочка кожи, и сам он был объят нездешним пламенем и сгорел прямо в петле, да так, что своды колокольни закоптились, то не выдержал и остановился:

- Ну, сколько еще будет придумано глупостей?! Никто парня не обгладывал, и кровь не пил, и даже кости были все целы! Ни тринадцать, ни даже один демон не переступал порога Сен-Валери!
- Правда Ваша, истинно так, Ваше Высокопреосвященство, - почтительно поклонились беседовавшие, разумеется, имея ввиду, что, как минует день Иоанна Крестителя, так и поглядим, кто был действительно прав, а кому, обглоданному демонами, висеть в колокольне.

Кардинал, без труда поняв настрой прихожан, досадливо хмыкнул.

"Но что, если, правда, тут не обошлось без нечистой силы?” - вдруг подумалось ему.

Робер даже тряхнул головой, изгоняя крамольную мысль.

- Нет, не может быть! - полушепотом проговорил кардинал.

Отринуть настолько вздорную идею точно будет проще, если изречь это вслух.

- В Сен-Валери?! - добавил он уже в полный голос и сам рассмеялся абсурдности своего былого предположения.

Конечно, нет и тени сомнений! В базилике не могло оказаться ничего и никого, принадлежащего тому миру, с каковым борется пресвятая католическая церковь от самого первого дня своего существования. У произошедшего должно быть совершенно простое, мирское объяснение! Жаль только, что Робер его пока не видел.

Префект тоже на мрак этой тайны не пролил ни капли света. Изучение locus delicti (11) господину Башелье ничем не помогло. Ничего странного или подозрительного, никакой подсказки тот не обнаружил, о чем и сообщил Роберу. И добавил, малость поколебавшись, что рвения разрешить загадку, честно признаться, не испытывает. Жак - не дворянин, чтобы расследование его гибели стало бы делом чести. И не купец, чтобы полученные ответы можно было превратить хотя б в звонкую монету. Чего уж там: в петле закончил свои дни даже не кузнец, а всего-то его сын. Закончил, надо сказать, странно и неуместно, ну да что ж теперь?.. В любом случае, следов борьбы не было. Под ногтями бедолаги Жака нашлась только грязь, а не остатки кожи и крови, как если бы он сопротивлялся какому-то врагу. Так что же Вы, Ваше многоуважаемое Высокопреосвященство, хотите от простого префекта? Провидческого чуда? Это вроде больше по Вашей с Вашим патроном части. Жюстин? А что Жюстин? Если девушка отказывает сыну кузнеца, это ж не преступление! Чай, не дворянину отказала. И потом, не думает же кардинал, что хрупкая девушка скрутила Жака и ловко удушила его веревкой от колокола, да еще, считай, без повода и причины, просто за то, что парнишка проявил к ней какую-то симпатию?!

Нет, кардинал ничего подобного, разумеется, не думал. Он иногда встречал эту хрупкую девушку, помимо церкви, на нарбоннском торжище, где та покупала всякие мелочи. Жюстин всегда почтительно склоняла перед ним голову и вообще вела себя, как благовоспитанная девица, даром что сирота. В роли хладнокровного, сильного и безжалостного убийцы представить ее было сложно. Вдобавок, Робер когда-то уже давал поручение своим людям последить за ней: ведь от травнического знахарства до чернокнижной ереси всего один шаг! Но соглядатаи возвращалась с неизменно пустыми руками и скучными докладами. Ела ячменную лепешку, пила колодезную воду, не произнося никаких неясных слов, готовила на той же воде декокт из трав, коий незамедлительно отослала дочери сенешаля, бывшей на сносях. По всему выходило, простая травница, а не ведьма! С хворями помогала в Нарбонне многим, не только важным господам, но и простолюдинам. И на стене у нее дома висит маленькое распятие. Не перевернутое! Совершенно обыкновенное, как и во многих других домах, в присутствии которого нечистая сила буйствовать бы точно не осмелилась.

В общем, поводов в чем-то подозревать Жюстин нет. Да и воскресные службы она не пропускала! Да и с виду… Робер вздохнул. Иметь такие мысли человеку его сана непозволительно, но француз есть француз! Это южнее, в Арагоне, в Наварре, да и в Папской области, разучились ценить женскую красоту. А быть может, и не умели никогда. Такая красота кое-где сама по себе считалась чуть ли не доказательством ведьмовства. Но во Франции - никогда! В славной Франции - уж простите, святые угодники, если женщина красива, то и сам кардинал это смиренно признает, не пойдет против истины. Робер не полагал такое признание крамолой, ведь нарушать обеты он и в мыслях не собирался! Возможно, это и есть одно из испытаний людям его сана, посланных свыше: лицезреть соблазн - и удержаться от него!

За кардиналом такого греха и не водилось. Держался, был стоек и этим немало гордился. А соблазны попадались на каждом шагу: это ведь Франция! Но Жюстин выделялась красотой даже среди француженок. Длинные, до пояса, волосы цвета августовского льна, тонкие черты лица, серые глаза, в которых - если б кардинал ими заинтересовался, заглянул в эти бездонные омуты, непременно увидел бы, - то и дело плясали смешинки. Словом, ничего удивительного, что бедолага Жак не устоял перед таким цветочком и выставил себя на посмешище. Даже если б травница подобрала исключительно деликатные слова для тактичного отказа (что было едва ли вероятно: все соседи знали, что Жюстин остра на язык и за словом в карман не полезет, даром что всего-то семнадцать лет), парень все равно стал бы объектом шуток. Не первый-то, чай, кого отшила молодая травница. Таких неудачных ловцов любви с пол-улицы наберется. Не будь Жюстин плебейского происхождения, к ней бы давно выстроилась очередь из знатных женихов. Но не к крестьянке же! Соседи так и поговаривали: не в ее положении перебирать-то, а она, глядите, какая придирчивая!

Может, это все-таки и стало причиной, по которой Жак закончил свою жизнь в петле? И никакой загадки… В поисках ответа на нее кардинал еще наутро вернулся в колокольню. Не полагаясь на своих подручных (и уж тем более, на людей префекта!), точно собака, он самолично облазил там все. Вдруг бы попалась какая подсказка? Но нет, по всему выходило, что сын кузнеца действительно повесился сам, соорудив кое-как петлю на веревке колокола. Да, неумело, ну а что ж, можно подумать, этому где-то обучают! Как смог.

Единственное, что оставалось странного, зачем бы делать это именно здесь?! Робер логично считал, что колокольня Сен-Валери - не самое удобное для повешения место. В кузнице у Лефевра что, веревки не нашлось, а у ближайшего платана - крепкого сука? Но нет же, парень забрался на самый верх базилики и только там привел в исполнение свой план.

Странно.

Нужно выяснить все-таки, что к чему, и объявить горожанам. А то эти досужие россказни и слухи про демонов, замордовавших паренька, будут множиться, обрастать подробностями и дальше, и сомнения во всесилии католической церкви будут в Нарбонне крепнуть. А этого допустить никак нельзя. Смута здесь и так время от времени поднимала голову! Рим по этой причине и прислал сюда пять лет назад целого кардинала. Эти пять лет Робер успешно сдерживал всходы ростков вольнодумства, чаще - словом, но иногда и огнем. Да, костер инквизиции вспыхивал на Замковой площади нечасто, но забыть о себе не давал. Убеждая горожан, что за грехи будет и расплата, а за выступление против церкви - расплата стократ. И вроде бы красноречиво убеждал, получше любой проповеди!.. Ан нет, еретики здесь еще попадались в сети, расставленные Святым Престолом. Верно, думали, что уж поймают кого-кого, а только не их! Ошибались, конечно. Но теперь их поди станет больше: Жак и народные байки про обстоятельства его гибели создали воистину благодатную почву для вольнодумства! Как же, если парня в базилике прикончили демоны, то католическая церковь, выходит, слаба?!

Вот не мог этот негодник, что ли, просто и тихо скинуться в колодец, раз так приспичило?!

Робер вздохнул и решил наведаться в колокольню еще раз. Что-то он, наверное, упускает из виду?

Звонница приветливо встретила кардинала прохладой, какая бывает в местах с толстыми каменными стенами, и более - ничем. Уж во всяком случае, не предъявила никаких ответов. Замершие, затаившиеся до вечернего созыва на проповедь колокола безмолвствовали. Ждали. Воздух был густым от пыли, смешанной с запахами станого дерева и холодного камня.

“Увы, ничего”, - пробормотал кардинал, осматривая немудреную обстановку звонницы.

Действительно, ничего.

Кардинал в задумчивости подошел к узкому, словно прорезь в шлеме крестоносца, окну и бросил рассеянный взгляд вниз. Площадь как площадь: как всегда, по ней сновали люди, с эдакой высоты казавшиеся букашками. А вон и подъем к мосту через узкий канал, и сам мост, построенный по приказу Людовика Одиннадцатого и логично носящий его имя. А рядом - шеренга из нищих, выстраивающаяся неизменно вдоль правой стороны моста, ожидающая, когда на вечернюю службу по этому мосту пойдут добрые горожане. Глядишь, и перепадет кому несколько денье (12), а то и пара су (13). Все, как обычно, все, как всегда!

Робер нахмурился. Как-то многовато людей собралось у входа в базилику в этот час. Вовсе не как всегда! Голоса сюда почти не долетали, но пару слов он все-таки разобрал. Кто-то визгливо выкрикивал: “Ведьма, ведьма!”

Стало быть, кого-то поймали за колдовством. Кардинал стремительно выскочил из звонницы и поспешил по неровной лестнице вниз. Наверное, расследованию происшествия с Жаком придется подождать. Если там действительно изловили ведьму, то ее участь уже предрешена. На этой земле не будет места ереси, а отступники не найдут пощады. Точка.

_______
1 Полярная звезда, Альфа созвездия Малой Медведицы.
2 Музыкальный инструмент небольшого размера, виола скрипичного типа.
3 Церковный подсвечник на три свечи.
4 Вербное воскресенье - церковный праздник “Вход Господен в Иерусалим”. Отмечается в воскресенье, предшествующее Страстной неделе. В оригинале - “пальмовое воскресенье”.
5 Сенешаль - здесь: королевский чиновник, отвечающий за правосудие и управление города или провинций.
6 Торжественная религиозная церемония, включавшая в себя публичное покаяние осужденных еретиков, чтение и исполнение их приговоров, в том числе сожжение на костре.
7 Когномен: здесь - прозвище.
8 В католических традициях самоубийц, как грешников, не хоронили в освященной земле кладбищ. Могилы для таких обустраивали за пределами территории кладбища, т.е. “за оградой”.
9 Фарандола - быстрый хороводный танец, появившийся в средневековой Франции.
10 Праздник рождения Иоанна Крестителя в католицизме - 24 июня по Григорианскому календарю.
11 Место преступления (лат).
12 Денье - старинная мелкая французская монета. 12 денье = 1 су.
13 Су - старинная французская монета. 20 су = 1 ливр.

Инквизитор
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!