Лига историков

Вероятно, самый ранний образец средневековых шлемов в «героическом/античном стиле» в Европе. Морда льва сделана из меди и покрыта сусальным золотом.

Для ЛЛ: Земля — это не только про «жить, пахать и строить». Земля — это и про то, где лежать.

Включение земель былой Речи Посполитой в состав Российской Империи породило ряд юридических казусов, связанных с землевладением. Если диссиденты (по петровским законам и «Трактату Вечному») органически влились в Имперскую систему, то у всех остальных возникли сложности. Католики не могли приобретать земель за пределами Украины, Привисленского и Западного края, липки потеряли права на крепостных (не могли владеть христианами, но могли владеть своими единоверцами, что, после поделов, вызвало массовое перекрещивание татар-крепостных в православие), евреи вообще лишены права землевладения (если они не относились к купечеству первой гильдии или не имели дворянского достоинства, а были и такие). Уммы в Беларуси были и оставались, хоть массовое перекрещивание татар в православие и подорвало их значимость. А вот еврейская община (кагал, братство) - становится единственным возможным коллективным землевладельцем для, собственно, иудеев. И то со значительными ограничениями.

Еврейское кладбище, возможно, самый заметный маркер исторического культурного присутствия евреев в белорусских городах и местечках. Обособленные еврейские конфессиональные кладбища за чертой оседлости практически не встречаются (Питер - одно из немногих исключений, но земля там - личный дар Гринкруга еврейской общине города). Кладбище для евреев - особо важно (исходит от традиционного еврейского принципа «ненарушения могил»: прах усопших должен навсегда оставаться в том месте, где они были изначально преданы земле).

Несмотря на то что социальная топография белорусского города или местечка определялась христианскими маркерами (костёлом, церковью, монастырями), она включала в себя также и «чужие» элементы, которые осваивались через регламентацию правил их присутствия. Таким образом, реализовывались два типа власти. Первая – государственных и религиозных христианских институтов, которая законодательно и на практике, через действия чиновников и священников, определяла и корректировала существование еврейских и магометанских элементов общего социокультурного пространства (для простоты - административная). Вторая – власть дискурса традиционной культуры белорусов, которая фиксировала определенное положение и статус «чужих» элементов, обыкновенно вторичный и подчиненный (традиция). Добавим в эту схему существование и третьего типа власти – экономической, которая в большей или меньшей степени принадлежала еврейской общине (это не удивительно при большинстве еврейского населения в местечках), что позволяло в некоторой степени уравновешивать первые две (собственно, экономика и есть).

Каждая историческая ситуация, которую мы рассмотрим ниже, находилась в зоне приложения всех трех типов власти и ими определялась, всякий раз становясь опытом выстраивания некоего баланса между ними.

Рассмотрим два типа сюжетов на материалах Минска и Гродно. Первый связан с бытованием еврейских кладбищ и имущественными отношениями, которые это бытование определяли. Второй касается соседства евреев с христианскими кладбищами и отношения к этому христианского населения.

Материальный аспект бытования кладбищ, обычно находящийся в тени, обострился в конце XVIII – начале XIX в. при проведении реформы кладбищ, которая предполагала вынесение мест погребений за пределы населенных пунктов на расстояние не менее 100 саженей от ближайшего жилья. В большинстве случаев земля под новые кладбища выделялась из части государственной, реже ее жертвовали из собственных владений помещики. Последнее было особенно распространено в случае с католическими кладбищами. Собственно имущественный вопрос в отношении кладбищ в Белоруссии вставал редко, чаще возникали проблемы с разрешением на открытие нового кладбища взамен старого (это нередко происходило и в отношении католиков во время реакции после восстания 1863–1864 гг.)

Еврейские кагалы и магометанские уммы также сталкивались с этой проблемой: кладбища они или покупали на общину, или брали в аренду. Последнее кажется несколько абсурдным, поскольку прекращение договора аренды означало бы возможность вовлечения земли в хозяйственный оборот, но в действительности этого обычно не происходило. Причина заключалась в том, что даже в случае закрытия кладбища фактически оно продолжало существовать как территория с совокупностью уже проведенных захоронений и поставленных памятников, а поэтому, как и на любое другое кладбище, на нее распространялось действие санитарного законодательства, исключавшего возможность ее хозяйственного использования. Таким образом, смысл арендных отношений заключался в возможности использования кладбища для новых захоронений и ухода за старыми, что также, очевидно, было немаловажно для общин.

Одним из таких арендных мест захоронения было кладбище в предместье Ляховка в окрестностях Минска, которое, как отмечается в рассматриваемом деле, было отведено еврейскому братству по распоряжению минского губернатора З.Я. Корнеева. Исходя из расположения (за пределами города) и времени формирования (Корнеев был губернатором с 1796 по 1806 г.), можно с большой долей уверенности предполагать, что оно возникло в результате реформы кладбищ в этот период. Впрочем, распоряжение губернатора вовсе не означало передачу еврейскому братству места для кладбища в собственность.

Фактически оно должно было только арендовать его у арендодателя, которым выступал Пинский Богоявленский монастырь. Сумма аренды составляла 6 рублей в год. Содержание этой сделки никогда бы и не составило отдельного архивного дела, но после французской кампании 1812 года оказалось, что контракт куда-то затерялся. Само братство объясняло это еще и тем, что его члены переизбираются каждый год в новом составе и вследствие связанной с этим неразберихи обнаружить бумаги оказалось невозможно. Дело попало на рассмотрение Минской духовной консистории в 1817 г., когда конфликт достиг тупиковой стадии: минские евреи просили настоятеля пинского монастыря о выдаче нового контракта, тот же в свою очередь отказывал им, заявляя, что в предыдущие годы плата не вносилась, и требуя прежде полного ее возмещения.

Конфликт удалось решить только при помощи денег и при уступке еврейского братства, вполне возможно, необоснованным претензиям монастыря. По достигнутому соглашению за прежние годы выплачивалось 10 червонцев, а новая арендная плата возросла с шести до пятнадцати рублей. При этом было принято решение выплачивать деньги самой консистории с тем, чтобы она передавала их в Пинский Богоявленский монастырь. Расписки о передаче этих денег сохранились также за 1818 и 1819 гг. Известно, что эта практика продолжалась еще в 1835 г., когда снова пришлось разбирать вопрос о неуплате, причиной которой стала уже несогласованность действий между консисторией и Богоявленским монастырем.

Таким образом, вопрос об арендном владении кладбищем становился причиной повторявшихся тяжб и разбирательств, а также да вал возможность арендодателю пользоваться конфликтной ситуацией и повышать стоимость аренды. Минское еврейское кладбище в урочище Ляховка (сегодня – центр города, на месте его сегодня размещается стадион «Динамо») не было единственным арендуемым объектом такого типа. К примеру, арендовать свое кладбище приходилось также евреям Борисова. В других случаях речь шла не об аренде, но о купле земли, что было сопряжено с еще большими проблемами. За примером обратимся к конфликтной ситуации, которая возникла вокруг кладбищ в местечке Шерешево Пружанского уезда Гродненской губернии в самом конце XIX в.

Примечательно, что архивное дело, к которому мы обратимся, называется «Дело об отводе участка земли для католического и православного кладбища в мест. Шерешево и уроч. Чёрные Морги Пружанского уезда (1894–1897)», при том что основной его объем посвящен ситуации именно вокруг еврейского кладбища. В 1894 г., видимо после очередного санитарного осмотра (опять холера, однако), остро встал вопрос о переносе на новое место православного, католического и еврейского кладбищ из-за их приближенности к жилой застройке. Было установлено, что православное кладбище находится на расстоянии от 56 до 120 саженей от ближайшей жилой застройки, католическое в 32,5 саженях, еврейское – в 10 (при минимально дозволенных ста саженях). Отдельное внимание было уделено расположению и состоянию колодцев возле еврейского кладбища. Осмотр показал, что

«еврейское кладбище в м. Шерешова в самом близком расстоянии окружено множеством строений и вдоль кладбища имеются колодцы, вода в которых зелёная и поверхность её покрыта каким-то слоем жира».

Исходя из этого было сделано заключение, что

«означенное кладбище для жителей м. Шерешова представляется вредным в гигиеническом отношении».

Итак, перед нами ситуация, где все три кладбища в местечке оказываются «вне закона», должны быть закрыты, а вместо них открыты новые. Но закон в данном случае не действует как объективная сила, равная в своем отношении ко всем трем случаям. На ходатайство о том, чтобы сохранить православное и католическое кладбища на прежних местах ввиду их расположения на возвышенной песчаной площади, что не представляет опасности для здоровья, а место предполагаемого перенесения кладбищ, урочище Чёрные Морги, непригодно для этой цели из-за близко прилегающих грунтовых вод, был быстро получен положительный ответ. Пожертвовать 600 кв. саженей своей земли для увеличения православного кладбища согласились крестьяне, а католическое кладбище было увеличено на 1 десятину и 160 кв. саженей за счет земли костела. К еврейскому кладбищу никто такой благосклонности не испытывал, даже ввиду того, что и в данном случае названное урочище было очевидно непригодно для размещения нового кладбища, а еврейская община жаловалась на отсутствие средств для приобретения новой земли.

Еврейской общине из канцелярии губернатора сообщалось, что

«в случае уклонения ею от добровольного приискания участка земли для открытия кладбища со стороны губернского начальства будут приняты принудительные меры к открытию кладбища на счёт общества».

Проблема заключалась еще и в том, что, видя безвыходное положение шерешевских евреев, владельцы земли существенно подняли цены, понимая, что евреям всё равно придется заплатить. Так, в мае 1897 г. евреи согласились на покупку земли у Пацыничского сельского общества (по названию соседней деревни Пацыничи). Но вместо предполагавшихся сначала 50 рублей за участок песчаной, непригодной для хозяйственного использования земли крестьяне запросили 250 рублей. Видимо, это стало основной причиной отказа от прежнего проекта покупки, хоть официально было заявлено о неудобстве расположения предполагаемого места, «особенно в зимнее время». Уже в июне стали договариваться о новой сделке, но вновь не сошлись в стоимости. В ответ на это пришло предписание завершить сделку в течение двух месяцев, иначе приобретение будет проведено насильственно. Наконец, в июле было подписан договор о покупке трех десятин земли в урочище Под-Точица за 210 рублей.

В данной ситуации евреи местечка оказались заложниками как властей, так и собственников земли, они очевидно не обладали на локальном уровне достаточной властью и финансовым потенциалом для того, чтобы отстоять свои позиции. Обращает на себя внимание и отступление от буквы закона в отношении христианских кладбищ. Заметим так же, что состояние колодцев исследовалось только возле еврейского некрополя, да и сообщение о наличие «слоя жира» в них вызывает много вопросов. Очевидно и нежелание властей вмешаться в ситуацию с покупкой земли по спекулятивной цене.

Отметим общий негативный фон, который существовал в это время в отношении еврейского населения из-за санитарных мероприятий, связанных с борьбой с холерой и другими заболеваниями, в ходе которых проводились, в том числе, проверки колодцев и кладбищ. Например, книга «Холерная эпидемия в Минской губернии в 1893», в которой содержатся материалы о профилактических и лечебных мероприятиях по борьбе с холерой в этом году, наполнена упреками и замечаниями в адрес санитарного состояния еврейских домов, скотобоен, микв и прочей собственности. На одной из страниц автор прямо обвиняет евреев в нечистоплотности:

«Все эти предварительные [санитарные] мероприятия имеют весьма важное значение, особенно если принять во внимание, что почти 20% всего населения губернии составляют евреи, отличающиеся своей крайней неряшливостью и считающие всякое улучшение санитарного состояния своих жилищ совершенно излишним и при том не производительным расходом».

Стереотип о нечистоплотности евреев продолжал бытовать и в это время, хотя вполне очевидно, что христианские дома и хозяйственные постройки едва ли превосходили их в опрятности. В сознании обывателей стереотип распространялся и на еврейские кладбища, как в случае с Шерешево.

Другим примером может служить также связанное с холерой дело из г. Речица Минской губернии. Здесь в 1831 г. для захоронения умерших от холерной эпидемии отвели отдельное место, которое, впрочем, не пользовалось популярностью у местного населения, которое по разрешению городничего периодически продолжало хоронить скончавшихся на прежнем кладбище. Следует сказать, что судя по материалам погребальных метрик такая практика не была редкостью и в середине XIX в., несмотря на повторявшиеся законодательные запреты. Вероятно, она осуществлялась за некоторую плату, но в случае с Речицей дело выплыло наружу по жалобе местного священника, с которым разрешение городничего не согласовали. В рапорте последнего объясняются причины непопулярности нового места захоронения среди обывателей:

«отведены для погребения особые кладбища, но не в каком другом месте стороннем и приличном, а вблизи еврейских [кладбищ], ничем не огорожены и возле самых распутий».

Как видим, речицкий священник воспринимал соседство еврейского кладбища как заметный негативный фактор, снижающий статус нового христианского кладбища в глазах населения.

Похожий пример неприязни к соседству с еврейским кладбищем относится к градостроительным начинаниям в Гродно в конце XIX в. Здесь решено было отступить от прежнего плана застройки Занеманской части города. В числе прочего отказались и от постройки планировавшейся ранее православной церкви, так как

«место нелюдное и в добавок ещё рядом находится еврейское кладбище».

Очевидно, здесь проявлялось представление о недопустимости соседства «своего» сакрального объекта с «чужим», который физически и символически воспринимался как нечистый.

С этими представлениями связано развитие второго типа рассматриваемых сюжетов – о соседстве еврейской жилой застройки с христианскими кладбищами. Так, в 1822 г. попечитель минской Свято-Покровской церкви, аудитор Минского внутреннего гарнизонного батальона Ашурков подал в Минскую духовную православную консисторию рапорт, в котором сообщал, что

«...вчерашнего числа, осматривая кладбище и Свято-Покровскую церковь и состоящую при ней ограду, я усмотрел: что жители города Минска, евреи, вблизи церкви строясь жильём, занимают огородами церковную ограду, а через таковое допущение к постройке близ церкви еврейских домов, может быть нечистота и опасность».

Далее он ходатайствует о запрете евреям строиться близ церкви

«...с причины тесноты церковного места, которое должно ныне заняться новою пространнейшею оградою – а не еврейскими домами, от коих нередко происходят здесь пожары».

В том же году еврейские постройки и огороды вблизи церкви были запрещены по распоряжению минского губернатора. Обращает на себя внимание и привычное связывание еврейских домов с «нечистотой и опасностью», и то, что предметом заботы становится не само население, которое жило на опасном для здоровья (по представлениям своего времени) расстоянии от кладбища, но лишь сама церковь и ограда вокруг нее.

Со схожей ситуацией столкнулись евреи местечка Койданово (сегодня г. Дзержинск Минской области). В сентябре 1841 г. на них поступила жалоба от старосты Свято-Покровской церкви Ильи Лагуновича и группы подписавшихся прихожан. В жалобе говорилось, что

«...евреями построено на кладбище три еврейских дома, кои евреи по своим обыкновенным выгодам постройкой хлевов, конюшен и прочих строений и вновь перестраиванием приблизились к православной церкви не более как четырёх сажней от оной, а между тем устроили, колодец, погребы, ледовни и прочие гнусные постройки и скоторезный амбар».

Из дальнейшего изложения становится ясно, что недавно при починке участка почтовой дороги, которая как раз шла возле церкви и около названного «скоторезного амбара», были выкопаны кости и череп, которые были перенесены в церковь.

Именно поэтому в жалобе звучало опасение о «напрасном разорении наших праотцов костей» новыми еврейскими постройками. При дознании с опросом местных жителей было установлено, что в действительности три еврейских дома были построены на месте ранее располагавшегося здесь дома некоего Петра Верцинского, который использовался в качестве приходского училища, но после смерти хозяина перешел в собственность евреев, которые постепенно расширили свои дворы вплотную к ограде церкви. Возможно, на этой территории действительно существовало кладбище, на что указывает находка костей, но фактически на поверхности земли ничто на его присутствие не указывало. Никто в тонкости проблемы вникать не стал, а хозяйственные постройки при еврейских домах были просто снесены. Заметим, что в этом случае, речь не идёт о вопросе земельной собственности и конкретные евреи-домохозяева тут выступают в качестве частных лиц, а не как принадлежащие к общине.

Но! В этом и предыдущем деле обращает на себя внимание устойчивая убежденность в нечистоте и опасности еврейских построек, которые в последнем случае называются «гнусными постройками». Также следует заметить и отсылку на слово «обыкновение» касательно строительных практик евреев, которое предполагает апелляцию к общему негативному отношению к этой стороне еврейской культуры.

Этнические стереотипы в отношении евреев, которые артикулируются в названых делах, не просто являются выражением мнения, здесь мы видим их в действии, в непосредственном влиянии на повседневную жизнь. Именно этнический фактор оказывался решающим в разрешении рассматриваемых споров.

Административная власть на местах действовала не только исходя из буквы закона, но и согласно со сложившимися этническими стереотипами (традиции), ради чего от следования букве закона можно было и отказаться. Для дискурсивной среды этнические стереотипы были элементом пассивным, который обусловливал существующее положение вещей, но активно не вмешивался в него. Это положение менялось только в конфликтных ситуациях, когда ситуация доминирования переходила в ситуацию подавления – при попустительстве властей.

Что же касается третьего типа власти, финансового, то он мог реализовываться ровно в меру зажиточности общины. В случае с арендой минского кладбища еврейское братство легко смогло разрешить вопрос, предложив пинскому монастырю большие отступные в размере десяти червонцев и пойдя на увеличение ежегодной аренды более чем в два раза. Можно предположить, что аналогичным образом решались и многие другие конфликты, которые просто не образовывали отдельных «дел» и не попадали в архивы различных ведомств. Гораздо хуже обстояли дела в тех случаях, когда денег очевидно не хватало, – тогда этнические стереотипы показывали себя «в действии».

В статье не идёт речи о «бедных евреях». Они — материал, как, собственно и вопрос о «земле». Тут куда интереснее само правоприменение. Примеры показывают, что административный ресурс в сочетании с традицией вполне способен успешно давить экономический ресурс даже в самых сакральных моментах. Советская власть, отделив церковь от государства, ввела и внеконфессиональные кладбища, чем вообще убила вопрос на корню. Более того, из трёх описанных элементов власти, в общем-то, при Советах, значимым оставался лишь административный. Важно понимать и то, что с исчезновением кагала, как юридического лица, нивелировались и права собственности (это же касается и православных общин, и католиков, и умм).

В новой же России, при превалировании третьего элемента (экономического) и слабости второго (традиции), выборная администрация неизбежно идёт на поводу у экономически-значимых диаспор (вовсе не обязательно юридически оформленных, кстати), — баланс нарушен. Что мы, собственно и наблюдаем.

4 декабря 1872 года бриг "Деи Грация" обнаружил в 400 милях от Гибралтара парусник, который капитан Дэвид Рид Морхауз идентифицировал, как бригантину "Мария Целесту", ходившую под командованием близкого друга Морхауза, капитана Бенджамина Бриггса.

"Мария Целеста" дрейфовала в открытом море, ее паруса не были спущены, но, ввиду отсутствия ветра, шхуна практически не двигалась.

Морхауз прекрасно знал, что "Мария Целеста" отправилась в плаванье 5 ноября 1872 года. 4 ноября в порту Статен-Айленд штата Нью-Йорк, Дэвид Рид и его жена имели удовольствие отужинать с капитаном Бриггсом и его супругой, Сарой Элизабет.

В ходе разговора Бриггс сообщил, что он получил заказ от компании «Meissner Ackermann&Coin» на перевозку большого и дорогого груза - 1701 барреля спирта-ректификата, основы для большинства алкогольных напитков. Груз необходимо было доставить из Статен-Айленда в итальянский порт Генуя.

Помимо прочего, Бриггс рассказал другу, что он собирается взять в плавание свою семью - жену и двухлетнюю дочку Софию Матильду.

И вот, спустя чуть более месяца, капитан Морхауз видит "Марию Целесту" прямо перед собой.

На стандартные морские сигналы "Мария Целеста" не ответила. Осмотр через подзорную трубу также не принес результатов: ни на палубе, ни на капитанском мостике никого не было.

Капитан Морхауз приказал спустить с "Деи Грация" шлюпку и лично отправился на "Марию Целесту". Он ожидал увидеть что угодно, но только не то, что открылось глазам капитана.

Судно было совершенно пустым. Складывалось ощущение, что команда спешно покинула корабль. При этом, технически "Мария Целеста" находилась в полном порядке, количество воды в трюме и между переборками не превышало норму.

В ходе тщательного осмотра Морхауз и его люди обнаружили ряд странностей. Во-первых, крышки люков были сняты, а один люк, и вовсе, сорван с петель. Во-вторых, окна капитанской каюты кто-то заколотил досками.

Наконец, морякам Морхауза, несмотря на все старания, не удалось найти хронометр и секстант. Очевидно, команда "Марии Целесты" забрала приборы с собой. Пытались взять и компас, но, видимо, снять с нактоуза не смогли: устройство упало на пол и разбилось вдребезги.

Спасательной шлюпки на корабле не было: Морхауз заключил, что ею воспользовалась команда, хотя нельзя было исключать и того, что шлюпку сорвало стихией.

В полном порядке находился продовольственный запас корабля, рассчитанный на полгода, а также груз, представляющий собой бочки со спиртом.

Судовой журнал был цел и находился в каюте капитана, но вот все прочие документы и накладные исчезли.

Записи в журнале полностью соответствовали морской практике, ничего необычного в них не было. Последняя запись представляла собой координаты места в шести милях к юго-юго-западу от одного из Азорских островов.

Также в журнале были перечислены фамилии всех имевшихся на борту людей: капитан, его супруга, его дочь, первый помощник капитана Ричардсон, второй помощник Джиллинг, стюард Хед, матросы Ф. Лоренсон, Мартенс, Б. Лоренсон и Гондешаль.

Обращало на себя внимание, что команда "Марии Целесты" четко делилась по национальности: капитан, его семья, первый помощник и стюард были американцами, все матросы - немцами датского происхождения. Датчанином был и второй помощник Эндрю Джиллинг.

Капитан Морхауз, вернувшись на "Деи Грация", отправил на покинутый корабль опытного штурмана Оливера Дево и нескольких матросов. Дево было приказано привести "Марию Целесту" в Гибралтар, что и было сделано.

В порту кораблем вплотную занялись следователи Британского Адмиралтейства под руководством генпрокурора Гибралтара Фредерика Соли-Флуда. Осмотр был максимально тщательным: Соли-Флуд даже нанял двух водолазов для проверки обшивки корабля ниже ватерлинии.

Результат шокировал: выяснилось, что в сильный шторм корабль точно не попадал, угрозы затопления судна не было ни на одном этапе плавания. Таким образом, самая очевидная версия о том, что моряки покинули судно в шторм, отпадала.

Вскоре был обнаружен кортик капитана, на лезвии которого следователь нашел маленькие следы крови.

Теперь Фредерику Соли-Флуду стало очевидно: на "Марии Целесте" произошло преступление.

Датчане считались умелыми моряками, однако, хорошей дисциплиной они никогда не отличались. Многие капитаны жаловались на датчан: пьют, грубят, пристают к пассажирам, особенно к женщинам.

Мало-помалу случившееся на "Марии Целесте" стало проясняться для следователя Фредерика Соли-Флуда.

Чтобы подтвердить свою версию, он распорядился проверить груз бригантины-призрака - и его ждало большое удивление! 9 баррелей спирта из 1701 куда-то неведомым образом исчезли! 9 баррелей - огромный объем, понятно, что матросы никоим образом не могли "вылакать" столько спиртного, однако, для Соли-Флуда был важен сам факт: кто-то имел доступ к грузу.

22 января 1873 года Фредерик отправил в Лондон подробный отчет о том, что же случилось на "Марии Целесте".

По мнению Соли-Флуда, команда корабля с самого начала плавания начала безбожно злоупотреблять алкоголем. Капитан пытался увещевать матросов, пытался защитить груз, но получал в ответ лишь насмешки и вандализм (моряки назло ему выливали в море спиртное).

Дополнительным деструктивным фактором на судне Соли-Флуд назвал присутствие женщины - жены капитана Сары Элизабет. Красивая, статная женщина из высшего общества наверняка привлекала нездоровое внимание диких, озлобленных матросов.

Фредерик Соли-Флуд был уверен: находившиеся под воздействием алкоголя матросы убили капитана и офицеров, а затем, сбросив тела за борт, попытались скрыться с корабля на шлюпке. В открытом море негодяев, по всей вероятности, накрыл шторм.

Поначалу версия Соли-Флуда считалась основной и единственно верной, мало кто ставил ее под сомнение.

Однако, вскоре был проведен лабораторный анализ капель "крови" с кортика капитана Бриггса - и оказалось, что это вовсе не кровь!

Кроме того, Соли-Флуд, обвиняя матросов в бунте и насилии, предпочел проигнорировать важный факт: шкатулка с драгоценностями миссис Бриггс и две пачки долларов капитана "Марии Целесты" оказались нетронутыми! Могли ли матросы-убийцы не взять с собой эти ценности? Маловероятно.

Интерес к "Марии Целесте" снова проснулся и с утроенной силой. Газеты всего мира ежедневно публиковали статьи с самыми причудливыми версиями исчезновения экипажа корабля: начиная от нападения пиратов и заканчивая атакой гигантского кальмара.

Но все оказалось гораздо проще. И страшнее.

Версия американского исследователя Оливера Кобба, дальнего родственника капитана Бриггса, была опубликована в 1940 году, и сразу же признана учеными, моряками и криминалистами как наиболее правдоподобная.

Коббу удалось достать практически все материалы дела о "Марии Целесте", заведенного английским Адмиралтейством в 1872 году. Скрупулезно изучая протоколы допросов свидетелей, Оливер наткнулся на невероятный факт, полностью проигнорированный следователями XIX века.

Штурман Дево в ходе допроса сказал, что, во время подготовки "Марии Целесты" к плаванию от Азорских островов к Гибралтару, его матросы так и не нашли дирик-фал - снасть бегучего такелажа, служащую для подъема искового конца гафеля. По сути дела, дирик-фал - это очень длинная и прочная веревка.

В результате Дево пришлось запросить запасной дирик-фал на "Деи Грация".

Но куда делся дирик-фал с "Марии Целесты"?

Подумав и сложив все детали в единый пазл, Оливер Кобб получил ответ.

Обнаружив странность с дирик-фалом, Кобб обратил внимание на бочки со спиртом. Если матросы не портили груз назло капитану Бриггсу, как утверждал Фредерик Соли-Флуд, то куда делись около 9 баррелей спирта?

Ответ Кобба был чрезвычайно прост, и странно, что ранее следователи не догадались об этом. Бочки на "Марии Целесте" были закрыты негерметично, из-за чего при прохождении особо жаркого пояса, спирт начал активно испаряться!

В трюмах образовалась взрывоопасная смесь, и 24 ноября 1872 года на корме бригантины произошел взрыв. Взрыв был несильным и практически не повредил судно, однако капитан Бриггс приказал команде открыть все люки.

Это не помогло, и произошел второй взрыв, сильнее первого: взрывной волной сорвало одну из крышек люка.

На этот раз Бриггс приказал команде немедленно покинуть корабль на шлюпке.

Спуск шлюпки, очевидно, происходил в обстановке все нарастающей паники. Бриггс, а возможно, кто-то из офицеров или матросов, сбегал в капитанскую каюту, схватив документы, хронометр и секстант. Этот человек пытался также взять компас, но, опасаясь каждое мгновение мощного взрыва, не смог этого сделать.

Дирик-фал команда взяла, чтобы использовать его в качестве буксировочного троса. Капитан Бриггс не собирался совсем покидать судно, он полагал, что команда сможет вернуться на бригантину после третьего взрыва.

Однако, когда шлюпка отплыла от "Марии Целесты" на расстояние в 100-130 метров, налетел сильный ветер, наполнивший паруса дрейфующей бригантины. Корабль резко рванулся, дернув перегруженную шлюпку. Дирик-фал не выдержал и оборвался.

"Мария Целеста" стремительно ушла на восток, оставив экипаж на произвол судьбы. Третьего взрыва на судне так и не случилось: пары спирта полностью выветрились из трюма сквозь открытые люки.

Что произошло дальше догадаться нетрудно. Моряки пытались догнать корабль на веслах, но лишь полностью выбились из сил. Наконец, паруса "Марии Целесты" исчезли за горизонтом, погрузив людей в шлюпке в полное отчаяние. В открытом море без еды, без воды, под палящими лучами солнца...

А через пару дней в этих широтах, уже покинутых "Марией Целестой", произошел мощный шторм...

В этой статье приведены две версии гибели экипажа "Марии Целесты" - самая первая и очевидная версия и самая признанная и наиболее вероятная.

Впрочем, никто не может утверждать со всей определенностью, что именно произошло с "Марией Целестой". Тайна остаётся тайной.

И мы не можем в полной мере исключать, что шлюпка достигла какого-то необитаемого, неизвестного острова, и люди с "Марии Целесты" основали дружную и успешную колонию, как герои "Таинственного острова" Жюля Верна...

Кто знает...

Дорогие читатели! В издательстве АСТ вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".

Должен предупредить: это жесткая книга, в которой встречается насилие, инцест и другие извращения. Я отказался от присущей многим авторам романтизации Средних веков и постарался показать их такими, какими они были на самом деле: миром, где насилие было нормой жизни. Миру насилия противостоят вечные ценности - дружба, благородство и, конечно же, Любовь. В конечном итоге, это книга о Любви.

Толстенный том почти в 400 страниц с более чем шестьюдесятью рассказами о судьбах женщин в суровые, темные как сама ночь, времена уже поступил в книжные магазины.

Также книга есть на ОЗОНе: и на Вайлдберис

От всей души благодарю каждого, кто купит мою книгу!

Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen

Всегда ваш.

Василий Грусть.