Шагая нетвёрдой походкой по грязным дворам окутанного сумерками Адая, он испытывал лёгкое смятение. Ощущение, что посёлок изменился, не покидало Вадима на протяжении всего пути до собственной квартиры. Затуманенный алкоголем разум не понимал, что же именно его смущает, но знакомые дома и улицы словно вдруг стали какими-то чужими, а в лицах редких прохожих проступали странные пугающие черты. Ещё и мелькающие повсюду курчавые головы шумных цыганят добавляли беспокойства. Ковалёву они напоминали мелких муравьёв, обследующих неизвестную территорию в поисках пищи.
«Это всё из-за водки, — мысленно успокаивал себя Вадим. — Перебрал, похоже. Давненько меня так на измену не высаживало. Дома всё пройдёт».
Однако напряжение не отпустило его даже за порогом квартиры. Завёрнутая в оплёванную Карасиком футболку бутылка успела нагреться, но ставить её в холодильник у Вадима уже не было сил. Не разуваясь, он рухнул на кровать, накрыл голову подушкой и провалился в кружащуюся темноту беспамятства.
Громкий стук вырвал Ковалёва из душного алкогольного забытья. Несколько секунд он соображал, не является ли разбудивший его звук лишь отголоском сумбурного сна, эхом, прорвавшимся за границу реальности. Однако стук тут же повторился. Кто-то настойчиво тарабанил в дверь его квартиры. Ковалёв потёр пульсирующие болью виски, со стоном поднялся с постели и побрёл в прихожую. Каждый шаг давался с большим трудом, уши закладывало монотонным тяжёлым гулом, кожа, покрытая липкой плёнкой вонючего пота, раздражающе зудела, а сбившиеся настройки вестибулярного аппарата мотали непослушное тело из стороны в сторону.
— Кто? — с усилием пропихнув вязкую слюну в сухое горло, прохрипел он.
— Открывай, это я, — донёсся из-за двери голос Жанны.
— Гонишь. Это я — я. Не открою.
— Серьёзно. Помощь нужна.
Оценив градус волнения в голосе девушки, Вадим всё же отворил дверь. Куда деваться? Разборок с любовницей на потеху любопытным соседям ему сейчас только не хватало. Незачем лишнее внимание привлекать.
— Чего тебе? — стараясь дышать в сторону, поинтересовался он громким шёпотом.
Сердце Ковалёва предательски ёкнуло. Судя по бледному лицу и дрожащим губам Жанны, проблема была нешуточной.
— У меня. Можешь спуститься?
— Долго объяснять. Сам увидишь.
— Пять минут. Умоюсь и подойду.
Он резко захлопнул дверь перед носом соседки, ставя точку в диалоге. Наскоро ополоснув лицо холодной водой, Вадим надолго присасывается к крану, сбивая сушняк. Думать было больно. Ковалёв вдруг вспомнил о прихваченной у Тюбика недопитой поллитровке. Должно помочь. Тусклая лампочка в уборной, мигнув, хлопнула и погасла.
— Твою мать! — собственный громкий возглас заставил его страдальчески поморщиться.
Держась за стену, Ковалёв практически вслепую добрался до стоящего в прихожей трельяжа. Он нащупал узкое горлышко, дрожащей рукой свинтил крышку и сделал большой глоток. Тягучая тёплая жидкость наполнила рот странным масляным привкусом. Вадим закашлялся, отплёвываясь, хлопнул ладонью по выключателю и… выронил бутылку. Стекло разлетелось сотней мелких осколков, по линолеуму расплылось багровое пятно, знакомый запах шибанул в ноздри. Так же пахло в квартире Тюбика.
Зажав рот, Ковалёв бросился обратно в туалет и, упав на колени перед унитазом, принялся громко опустошать желудок, вцепившись руками в стульчак. Когда судороги, наконец, перестали сотрясать тело, он приоткрыл глаза и с опаской посмотрел на рвотные массы, сползающие по стоку. Брызги, кляксы и потеки, щедро покрывающие некогда белую поверхность, расплескались по керамике, словно абстрактное произведение неизвестного художника-экспрессиониста. Над унитазом плыло насыщенное амбре льняного масла, лака и скипидара.
«Бутылки спьяну перепутал, — испуганно мелькнуло в голове Вадима. — Тюбик, сука, развёл срач в квартире. Живописец херов».
Он тяжело поднялся, поразмыслив, выдавил приличную порцию зубной пасты прямо на язык и тщательно прополоскал рот, разбавив смрадный привкус перегара и рвоты во рту освежающими мятными нотками.
В голове тем временем немного прояснилось, и общее состояние заметно улучшилось. Видимо, организм, избавившись от излишков алкогольных токсинов, начинал потихоньку приходить в норму.
Вязкая субстанция на полу прихожей щетинилась бутылочными осколками. Ковалёв коснулся пятна и поднёс палец к носу. Так и есть – краска.
«Моющим средством хрен ототрёшь, походу, — с досадой подумал Вадим. — Надо будет к старику за растворителем метнуться. Зараза! Ещё бабы эти со своими проблемами…»
Он натянул свежую футболку, выскользнул в тускло освещённый подъезд и спустился на второй этаж. Через приоткрытую дверь из квартиры Жанны пробивалась желтоватая полоска света.
— Тук-тук, — приоткрыв створку, Ковалёв осторожно заглянул внутрь. — Девчонки?
— Проходи, — отозвалась соседка из зала.
— Рассказывай, чего тут у вас…
Он обвёл комнату взглядом.
— Та-а-ак, — протянул Вадим. — И?..
— Дверь не открывает и не отзывается. Боюсь, как бы чего с собой не сотворила. У неё же уже было…
— Все в курсе, чего уж… Долго сидит?
— Нин! — Вадим настойчиво постучал о дверь костяшкой согнутого указательного пальца. — Ты там как? Открой, а. Мне в туалет нужно.
— О чём говорили хоть? — повернулся он к Жанке. — Что-то необычное заметила в поведении?
— Ещё как, — кивнула та. — Сначала какую-то чушь про цыганское проклятие несла. Потом сказала, что старые шрамы на руках кровоточить стали, только…
— Да стрёмно как-то… — замялась Жанна.
— Ну, не тяни, — поморщился Вадим. — Говори как есть.
— Короче, — выпалила соседка, — говорила, что у неё краска вместо крови из ран течёт, вот.
— И тут краска, — пробормотал Ковалёв под нос и уже громче поинтересовался. — Бухали?
— Так, — пожала Жанка плечами, — винца немного выпили, но она еще до меня накидалась прилично.
— Понятно, — кивнул Вадим, назидательно подняв палец. — Сумеречное помрачение сознания.
— Пить ей нельзя совсем, вот чё! Психика слабая. Вы же столько лет дружите. Хочешь сказать, не знала?
— Так раньше она не чудила же. Ну, вскрылась разок по малолетству, потом-то всё нормально было.
— Видимо, не совсем. Фомки у тебя, конечно, нет?
— Издеваешься? Откуда у меня фомка?
— Ладно, — он упёрся в стену спиной. — Пацаны спят?
Жанка отрицательно помотала головой.
— Скажи, чтоб не пугались, я сейчас шуметь буду.
Соседка юркнула в спальню к сыновьям.
— Мальцева! — крикнул Вадим. — Если слышишь, посторонись!
Он скинул тапочек и с силой впечатал подошву стопы в дверь. Жалобно звякнула выбитая щеколда, с треском вылетела проушина с обломком наличника, створка обиженно скособочилась.
— Жива? — заглянув в щель, поинтересовался Ковалёв. — Нин, ты там как?
Подвинув в сторону повисший на верхней петле прямоугольник ДСП, Вадим протиснулся в уборную. Туалет был пуст, лишь на дне раковины спутанным клубком лежали грязные бинты.
— Жанка, ты пошутить так решила, что ли? – зло выкрикнул он. — Нет тут никого.
— Как нет? — высунулась из спальни озадаченная соседка. — А куда она делась?
— Ты у меня спрашиваешь? Я сомневаюсь, что она тут вообще была.
— Чё ты из меня дуру делаешь? — женщина осторожно заглянула внутрь. — Вон перевязка её в раковине. Она как раз её снимать пошла, чтоб мне доказать… Ты это… За шторкой посмотри.
Вадим сдвинул лёгкую полиэтиленовую занавеску и вздрогнул. На секунду ему показалось, что на дне ванны лежит человеческое тело. Однако это была всего лишь кучка испачканной женской одежды.
— Чего там? — ущипнула его за спину любовница.
— Шмотки бабские. У тебя стиралка, что ли, сломалась?
— А ну пусти, — завозилась за спиной Жанка. — Подвинься, я посмотрю.
Соседка протиснулась к ванне, вытащила двумя пальцами мокрую, вымазанную разноцветными пятнами тряпку и испуганно взглянула на Ковалёва.
— Её блузка… и юбка там тоже её…
Она поднесла одежду к носу и поморщилась.
— Ну, её самой-то нет, так?
— Нет, — беспомощно прошептала Жанна. — Не понимаю.
— Нет тела – нет дела, — пожал плечами Вадим. — Расследование прекращается в связи с отсутствием состава преступления. Я спать.
— Погоди, а мне что делать?
— Детей укладывай и тоже ложись. Найдётся твоя Нинка утром. Домой, наверное, ушла, пока ты ко мне поднималась.
— Может, твои шмотки прихватила? Проверь. Мало ли что у пьяной бабы на уме.
— А дверь? Она же закрыта была.
— Не знаю я. Захлопнулась как-то. Я на Шерлока Холмса, по-твоему, похож, чтоб загадки запертой комнаты разгадывать? У меня, между прочим, тоже день непростой был. Адьёс!
Под растерянным взглядом любовницы он решительно направился к выходу из квартиры.
— Козёл, — донеслось ему вслед перед тем, как Ковалёв захлопнул дверь.
«Зря я, наверное, с ней так, — ворочаясь на кровати в попытках найти удобную позу для сна, думал Вадим. — Всё-таки не совсем чужие. С другой стороны, а что было делать? Раздула из гандона дирижабль. До утра с ней нянчиться, что ли? Ничего, она отходчивая. Рано или поздно сама прибежит. В конце концов, кто, кроме меня, ей дверь починит?»
Успокоенный этой мыслью он провалился в глубокий сон.
Утро разбудило Ковалёва шумным гвалтом, доносящимся со двора через приоткрытое окно. Вадим почесал зудящие предплечья и, ощутив ногтями странные выпуклости, резко распахнул глаза.
— Что за?.. — пробормотал он, уставившись на свои руки.
Внутренние стороны обеих конечностей бугрились уродливыми шрамами. Белёсые отметины тянулись от локтей до запястий, пересекаясь крест-накрест. Следы на руках Нины от неудавшейся попытки суицида он видел лишь однажды, ещё в школе, но мог бы поклясться, что шрамы на его коже были очень на них похожи. Только вот Вадим никогда вены не резал.
«Может, аллергия какая-то? — мелькнуло в голове неуверенно. — Надо бы в медпункт заглянуть».
Погружённый в тревожные мысли, он прошаркал в туалет, перепрыгнул засохшее пятно в прихожей и залез под душ. Некстати вспомнилась лежащая в ванне грязная одежда одноклассницы. Напугать Ковалёва было нелегко, но сейчас он чувствовал, как липкие щупальца страха медленно, но настойчиво оплетают его разум. Вокруг и правда творилась какая-то непонятная чертовщина.
Критически осмотрев разлохмаченную щетину зубной щётки, он всё же выдавил на неё остатки мятной пасты и принялся интенсивно елозить во рту. Острая боль внезапно пронзила нижнюю челюсть, словно длинной спицей. Ковалёв вскрикнул и схватился за щёку. Язык наткнулся на неровный обломок зуба. Этого ещё не хватало! Со стоматологией, в отличие от Тюбика, у него никогда проблем не было. Вадим провёл языком по другой стороне ротовой полости. Чёрт! Сверху обнаружился ещё один угловатый скол. Это уже ни в какие ворота…
Наскоро обтершись полотенцем, он натянул чистые треники, водолазку, скрывающую предплечья от посторонних глаз, и, сунув ноги в кроссовки, выскочил из квартиры. Нужно было срочно успокоить нервы, и он знал верное средство. Благо, повод для визита к художнику расплывался подсыхающим пятном прямо в центре его прихожей.
Во дворе царило нездоровое оживление. Казалось, что на улицу высыпали все соседи из ближайших домов. Среди взволнованно переговаривающихся знакомых мелькали яркие цветастые юбки цыганок и настороженные мордочки смуглой детворы. Суету Ковалёв не любил и столпотворений обычно старался избегать, но любопытство всё же взяло верх.
— Чё за шум, Иваныч? — тронул он за плечо соседа-инвалида. — Случилось чего?
— Да хрен его знает, — буркнул тот, развернувшись на скрипучем кресле-коляске. — Может и случилось. Чаплин полпосёлка поднял с самого утра.
— А поди разбери, — хмыкнул дед. — Он же немой, объяснить толком не может, только мычит да шары пучит. Вроде с дружками его беда какая-то случилась, но это не точно.
— Да с ними постоянно случается всякое, — облегчённо выдохнул Вадим. — Я уж думал, и правда что-то серьёзное.
Он обошёл по дуге галдящих односельчан и поспешил к Тюбику.
Дверь квартиры художника была приоткрыта.
— Дома, старый? — Ковалёв заглянул в зал. — Дело есть.
Никто не отозвался. Кресло, в котором обычно дремал утомлённый регулярными возлияниями приятель, пустовало. Вот это уже странно. Тюбик был законченным домоседом, и заставить его покинуть свою берлогу могла только очень веская причина. Например, закончившиеся запасы спиртного. В конце концов, убедив себя, что это всё же хороший знак, Виталик решил дождаться возвращения хозяина квартиры.
Плюхнувшись в кресло, он окинул беглым взглядом мастерскую творца. Что-то заставило его насторожиться, словно в привычном интерьере произошли значительные, но незаметные с первого взгляда изменения. Наконец, его осенило – пропала недописанная картина. На углу пустого деревянного подрамника висела лишь пыльная тряпица, ранее прикрывавшая будущий шедевр.
Теперь Ковалёв заметил и ещё кое-что: оставшуюся у художника цирковую афишу по диагонали пересекала размашистая надпись «МИЗАНАБИМ». Крупные неровные буквы сочились багровыми потёками, будто кровоточа. Тёмные капли стекали с ватмана и собирались в небольшие лужицы на полу. А рядом…
Вадим поднялся и медленно подошёл к плакату. Он с опаской тронул ногой лежащую у стены кучку тряпья, уже догадываясь, что это. Трусы в разноцветный горох и тельняшка блестели влагой от пропитавшей их краски. Вокруг валяющейся одежды расплывалось пёстрое масляное пятно, а венчал жутковатую композицию весело скалящийся зубной протез Тюбика.
За спиной тихо хрустнуло. Ковалёв резко обернулся, успев заметить мелькнувшую в дверном проёме розовую футболку. В руке Карасик сжимал нечто, подозрительно напоминающее свёрнутый тугим рулоном холст.
Вадим рванулся следом. Правую глазницу внезапно обожгло нестерпимой болью, вскрикнув, он налетел на табурет, растянулся на полу, перевернув журнальный столик с остатками вчерашней закуски. Прижимая ладонь к лицу, Ковалёв неуклюже поднялся на ноги, шипя сквозь зубы, потёр ушибленное колено и, прихрамывая, направился к висящему в прихожей большому зеркалу.
Открывшаяся картина заставила сердце ухнуть куда-то вниз. Всю видимую часть глазного яблока изнутри заливала кровь. Радужка и зрачок едва угадывались за тёмно-красной плёнкой, скрывающей белок. Словно этого было мало, в заметно поредевшей шевелюре обнаружились крупные проплешины. Островки кожи темнели уродливыми шрамами зарубцевавшихся ожогов.
— Что за херня? — жалобно простонал Ковалёв, выплёвывая в ладонь очередной обломанный зуб.
«Пацан явно имеет к этому отношение, — мелькнула в голове шальная мысль. — Он точно что-то знает. Нужно найти мелкого засранца, пока я совсем на части не развалился».
Вариант с больничкой уже не рассматривался. Фельдшеры, работающие в местном медпункте, точно не смогут оказать ему необходимую помощь. Вряд ли такому учат в колледжах. Тут впору к целителям или в церковь бежать. Это совсем не шутки. Весь скепсис к вере в паранормальное смыло волной первобытного животного страха.
Вадим, сдёрнув с крючка вешалки засаленную кепку Тюбика, нахлобучил её на голову, повреждённый глаз прикрыл тёмными очками, валявшимися на тумбочке в прихожей, и выскочил за дверь. До старого общежития, в котором жили Наталья с Тарасом, он добежал буквально за пять минут.
У подъезда толпились, что-то громко обсуждая, неугомонные пенсионерки.
— Вадя, ты что ли? — ухватила его за рукав баба Валя. — Ты чего так вырядился? Прячешься, что ль от кого?
— Не, — вырывая руку, недовольно бросил Ковалёв. — Спешу я, баб Валь.
Старуха по праву считалась первой сплетницей в Адае, и потакать её любопытству было чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
— Да ты погоди, — не унималась бабка. — Антоша мой тебе не попадался? Опять, похоже, запил стервец. Поди, с вами колдырит, а?
— Не, баб Валь, — мотнул нетерпеливо головой Вадим. — Не видел я вашего сына.
— Если встретишь, скажи, чтоб домой шёл. Хватит шляться. У него же почки…
На глаза старухи навернулись слёзы. Ковалёв сразу вспомнил собственную мать, до самой смерти верящую, что её непутёвый отпрыск когда-нибудь исправится.
— Давно Антоха в запое уже? — изо всех сил изображая озабоченность, поинтересовался он.
— Да он же полгода как завязал, а тут эти циркачи… — бабка шмыгнула носом. — Пойду, говорит, подкалымлю… и всё, с концами. Крюгера с Кутузовым тоже найти не могут. Чаплин этот ещё… панику развёл сначала, а потом и сам сгинул.
— Так они все вместе, наверное, и квасят.
— Ох, не знаю… Сердце у меня болит. Чувствую, случилось что-то.
— Это всё цыгане, — вклинилась одна из её товарок. — Я сразу поняла, добра не жди. Одни несчастья от них. Не успели приехать, а люди уже жалуются, что вещи пропадать стали. Они же как сороки – тащат всё, что плохо лежит. У Иваныча, вон, мундштук упёрли, не посмотрели, что инвалид. А тут ещё, слышь, чего удумали?
Баба Валя вопросительно перевела на неё влажные глаза.
— Скидку на билеты сделали. Те, кто принесёт любую безделушку, которую не жалко, за полцены пройти смогут. Хоть пуговицу от кофты, главное, чтоб свою. Ясно же, что неспроста это.
— Точно, — кивнула другая бабка. — Магия цыганская, не иначе. Заворожат, потом сама все деньги им отнесёшь.
— Какая ещё магия? — забывшись, по привычке усмехнулся Ковалёв. — Маркетинг чистой воды. Изначально цену задрали, а потом опустили до приемлемого для обеих сторон уровня. Вот и вся «скидка».
— Ага, — не унималась старуха. — А личные вещи зачем?
— Да не нужно им ничего, на самом деле. Говорю же, маркетинг. Думаете, цыгане не знают о своей репутации? Люди любят пощекотать нервишки, вот они этим и пользуются. Грамотный развод на суеверия. Что ж вы такие…
Он осёкся, вспомнив причину, по которой вообще тут оказался, и почесал через ткань водолазки зудящие шрамы на руках.
— Пойти, что ль? — вздохнула баба Валя. — Вдруг Антоша там.
— И мы с тобой, — загалдели остальные пенсионерки. — Только в церковь сначала заглянем. Вещи освятим у батюшки, и ничего они нам сделать не смогут.
Возможность полной оплаты входа прижимистыми бабками, само собой, даже не обсуждалась.
Протиснувшись через воодушевлённо переговаривающихся старух, Вадим скользнул в сырой подъезд. Поднявшись на второй этаж, он в нерешительности остановился. Что делать дальше, Ковалёв представлял весьма смутно, времени на обдумывание стратегии не было. Решив действовать по обстоятельствам, он уверенно долбанул кулаком по исцарапанной деревянной двери. Створка, тихо скрипнув, отворилась. Из квартиры специфически пахнуло лекарствами и сушёными травами.
— Есть кто? — громко поинтересовался Вадим, осторожно переступая порог. — Хозяйка?
Медленно пробравшись через полутёмную прихожую, Ковалёв заглянул в гостиную. Никого. В комнате царил творческий беспорядок. Именно так обычно характеризовал состояние своего жилища пропавший Тюбик. Старик оказался прав относительно Натальи – бабка действительно увлекалась живописью. Только судя по устилающим грязный пол обрывкам ватманов, результаты её, мягко говоря, не особо радовали. Давя подошвами скомканную бумагу, Вадим направился в спальню.
Он раздвинул штору из стеклянных бус, закрывающую проход, и замер, не решаясь опустить руки. Ковалёв внутренне готовился к неожиданным находкам, но вид стоящего у кровати штатива капельницы немного выбил его из колеи. Мятая постель была пуста, однако на сбившейся простыне темнела дорожка бурых капель, и что-то ему подсказывало – это не кетчуп. Только вот совсем не следы засохшей крови заставили сердце Вадима биться чаще.
К стене напротив входа скотчем был прилеплен холст из квартиры Тюбика. Картина закончена, Ковалёв понял это с первого взгляда. Непонятно, как старик умудрился дописать её за ночь, но факт оставался фактом – шедевр Тюбика больше не нуждался в доработках.
Вадим завороженно глядел на две стоящие к нему спиной фигуры, запечатлённые художником с поразительной реалистичностью. Невысокая женщина держала за руку черноволосого кудрявого мальчишку в розовой футболке. Они застыли посреди запылённой комнаты, и было стойкое ощущение, что нарисованная стариком квартира для них не чужая. Похоже, после долгого отсутствия хозяева, наконец, вернулись домой.
Из-под оправы тёмных очков по щеке Ковалёва скатилась тёплая капля. Не замечавший за собой ранее подобной спонтанной сентиментальности Вадим с удивлением утёр слезу. На пальце остался бледно-розовый след. Он заметался по квартире в поисках зеркала, но ни в одной из комнат его не обнаружил. Сукровица из повреждённого глаза тем временем сочилась всё интенсивнее, быстро залив всю правую половину лица. Ковалёв сдёрнул очки и осторожно коснулся кожи под распухшим нижним веком. Что-то, хлюпнув, лопнуло в глазнице, и пальцы мгновенно залило склизкой жижей. Боли Вадим не почувствовал, но сразу понял, что глаз уже не спасти.
Стащив с головы бейсболку, он вытряхнул из неё клочки волос, обильно устилающих подкладку, словно гнездо неведомой птицы, и провёл ладонью по лысому, бугрящемуся шрамами черепу. Пробившись сквозь путающиеся в панической чехарде мысли, пришло чёткое понимание – если что-то и может его спасти от неизвестного недуга, то оно находится в этой квартире.
Ковалёв принялся рыться в шкафах, вытряхивать содержимое ящиков письменного стола и прикроватных тумбочек, скидывать на пол вещи с настенных полок. Тщетно. Он даже толком не понимал, что именно ищет, однако было абсолютно ясно – времени у него осталось в обрез.
Перевернув матрас, он обнаружил пухлый ежедневник в потрёпанной твёрдой обложке. Сердце ёкнуло. Возможно, это именно то, что ему нужно! Ковалёв быстро пролистал исписанные небрежным почерком страницы. Похоже на дневник. Заглянув в середину, заложенную картонной закладкой с надписью «Областная психиатрическая больница №1», с трудом разбирая угловатые каракули, он прочёл:
«Этот приём используется с целью занятости больных, а также их лечения и реабилитации. Нужно отметить, что в случае с Беловой арт-терапия демонстрирует крайне положительные результаты. Состояние заметно стабилизировалось, а интенсивность приступов сократилась. К тому же её картины выполнены на редкость профессионально. Трудно поверить, что ранее пациентка никогда не увлекалась рисованием.
Несмотря на крайне плачевное физическое и психическое состояние, женщина демонстрирует неподдельный интерес к живописи. «Розовая мастерская» Матисса сразу захватила её внимание. Эта картина, выполненная с использованием техники мизанабим, настолько её впечатлила, что за время пребывания в лечебнице пациентка создала несколько её вольных интерпретаций…»
— Мизанабим, — прошептал Вадим, вспомнив надпись на афише в квартире Тюбика и чувствуя, что он на верном пути, вернулся к записям.
«Развивая идею известного художника, изобразившего свою собственную студию с предыдущими работами, она пошла ещё дальше. В оригинале в центр картины помещена большая ширма, однако в версиях Беловой перегородка валяется на полу, открывая стену со скрытым ранее полотном, в точности повторяющим исходник. Тема так называемого «помещения в бездну», эксплуатирующая принцип матрёшки, стала ключевой для большинства последующих её картин. Изображения, бесконечно дублирующие сами себя, она использует как защитное средство, что неудивительно, учитывая её состояние.
Со слов коллег, передавших нам эту пациентку из Центральной больницы, женщина подверглась жестоким пыткам, однако характер некоторых повреждений явно указывает на самоистязание. Например, судя по следам зубов, язык Белова откусила сама, а старые шрамы от порезов на руках свидетельствуют о неудачной попытке суицида. Собственно, это и послужило первопричиной направления её на психиатрическое обследование в нашу лечебницу.
После первичного осмотра я решил проверить архивы и не ошибся. Одиннадцать лет назад Белова действительно наблюдалась у нас с подозрением на шизофрению, сопровождаемую ложными воспоминаниями и параноидальным бредом. Предварительно была диагностирована вторая стадия алкоголизма. Выявлена смешанная инфекция как следствие беспорядочных половых связей. Помимо этого, в крови обнаружены следы наркотических и психотропных веществ.
Лечение проходило тяжело. Больная неоднократно предпринимала попытки побега и проявляла агрессию по отношению как к персоналу, так и к другим пациентам. Мнестические конфабуляции выражались в уверенности, что несколько лет назад у неё похитили ребёнка. В результате продолжительного лечения врачам удалось подавить обсессивные симптомы и добиться ремиссии. Однако сейчас, вероятно, вследствие перенесённого шока, наблюдается параноидальный рецидив. Помешательство в этот раз приняло форму бреда преследования. Пациентка полагает, что на неё охотится некая группа людей, ранее укравших её сына. Она даже обозначила этническую принадлежность преследователей. Белова уверена, что это цыгане…»
— Сука! — вырвалось у Вадима. — Так и знал, что без них не обошлось.
Он швырнул дневник на пол, окинул взглядом устроенный им бардак, посмотрел на прилепленный к стене скотчем холст и вздрогнул. Положение фигур на картине Тюбика изменилось. Мальчишка теперь стоял вполоборота, а женщина нагнулась, поднимая что-то с пола. Пацан поразительно походил на Карасика, только не изуродованного болезнью, а вполне здоровую его версию с нормальных размеров головой и на редкость осмысленным взглядом.
Ковалёв провёл рукой по холсту, чуть размазав не до конца подсохшую краску, и повинуясь внезапному порыву, облизнул испачканные пальцы. Его тряхнуло, как от разряда дефибриллятора, яркая вспышка ударила в единственный уцелевший глаз.
