Дверь скрипнула еще раз, и в проеме появился мужчина. Высокий, лысый. И упитанный, как сказали бы нормальные люди.
“Жирный,” — подумал Томми.
— Это здесь? — спросил мужчина и вошел в комнату.
Он ступал рывками — два быстрых шага, остановка, еще три и снова остановка.
— Я в первый раз, еще ничего не знаю, — вновь заговорил незнакомец, когда Томми ничего ему не ответил. — Это здесь клуб…
Он запнулся, потер переносицу.
— Клуб родителей, у которых пропали дети?
— Значит мне сюда, — пробормотал мужчина и сел на ближайший стул.
Он, как и Томми пятью минутами ранее, начал осматривать помещение. Несколько раз он цеплялся взглядом за Томми, но тот так скукожился, что заговорить с ним мужчина решился не сразу. Лишь когда молчание стало давить на стены.
— А вы давно… — он обвел пальцем круг, — здесь бываете?
— Нет, сегодня во второй раз, — ответил Томми и сжался еще сильнее.
Свою историю он рассказал на предыдущем собрании. Очень печальную историю. Очень трогательную. Ее детали Томми записал в блокноте, прямо сейчас жгущем грудь сквозь внутренний карман пиджака. В какой день и во сколько, где именно и как. Даже имя вымышленной дочери было аккуратно выведено карандашом в уголке страницы. Чтобы хорошо врать нужно иметь хорошую память.
— И как? — продолжал мужчина. — Легче?
Томми поморщился. Снова говорить про себя, снова выдавливать слезы — сейчас этого хотелось в последнюю очередь. Ведь он пришел сюда, чтобы слушать.
— Я не знаю, — отрешённо ответил Томми.
Он опустил взгляд себе под ноги и только в тот момент заметил, что вместо потрепанных кроссовок, специально купленных в секонд хэнде, надел пару ботинок Бриони. С джинсами из того же секонд хэнда и мятой рубашкой они, должно быть, смотрелись странно. Медленно заскользив подошвами по полу, Томми спрятал стопы под стул.
— Ясно, — проговорил мужчина.
Он провел ладонью по лысине и шумно вздохнул.
— Я надеюсь, что поможет, — незнакомец покачал головой. — Меня, кстати, Марк зовут. А вас?
— А вы… — начал было Марк.
Но к облегчению Томми, в комнату зашли новые люди. Супружеская пара. Пара по несчастью. Их историю целиком Томми не слышал. Только обрывки. Единственный ребенок. Маленький сын, которому в этом году должно было исполнится 17. Прошло одиннадцать лет, а они все еще хранят его комнату нетронутой. Его одежду и игрушки. Его рисунок, прикрепленный к холодильнику.
— Краски выцвели, а мои воспоминания нет, — рассказывала женщина на прошлом собрании.
Уже в машине, в стареньком Субару, который он тоже купил специально для таких случаев, Томми рассмеялся. Смех. Томми и сам не знал, почему смеется. Он просто не мог больше сдерживаться. Под кожей, в венах, его стало так много, словно теперь два, три, четыре Томми пыталось уместиться под одной шкурой.
Это было странное чувство. В чем-то новое. В чем-то неизведанное. Но одно Томми знал точно — теперь ему не было скучно.
— Тебе весело, Томми? Томми, тебе интересно?
Вопрос, который мать задавала ему все его детство. А затем еще немного.
— Томми? Томми, а как учеба, интересно? Томми, а как работа? Не скучно, Томми? Томми, Томми, Томми…
Как кассета в магнитофоне, одна единственная на всю дорогу.
Его мать. Она подкладывала ему игрушки, мягких медведей и плюшевых зайчиков. Подкладывала книжки, журналы-раскраски, карандаши и фломастеры. Сажала в машинки, водила на карусели. Кормила мороженым и сладкой ватой. Все что угодно еще до того, как он мог бы этого пожелать.
И это было самым скучным.
Пятым в комнату зашел молодой парень. Его Томми видел впервые. На вид он казался даже моложе его самого, лет двадцати пяти, не больше. С длинными светлыми волосами и короткой бородкой такого же русого цвета. Оглядев его вельветовую куртку с бахромой и джинсы клеш, сумку на перекос и россыпь фенечек на запястьях, Томми заключил про себя: Гребаный хиппи.
Парень сел рядом с лысым Марком. Кивнул всем остальным и протянул мужчине руку:
— Марк, — ответил другой с улыбкой.
Возможно, дай им еще пять минут, и эти двое разболтались бы друг с другом, словно добрые знакомые, но дверь скрипнула еще раз, и в подвал вошел тот, кого Томми так ждал.
— Извините, я опоздал, — сказал мужчина.
При виде него Томми, нарочно согнутому, захотелось выпрямиться. На мужчине была надета свободная футболка, но рукава вокруг объемных мышц все равно натянулись. Плечи были выгнуты назад, грудь четким рельефом выпирала вперед.
— Здравствуй, Том. Здравствуйте, Питер и Диана.
Мужчина опустил рюкзак на пол и сел на свободный стул. Повернулся к двум новеньким.
Он крепко (Томми помнил как крепко) пожал им по очереди руки. Они тоже представились.
И началось. Оно. Раз-вле-че-ние!
***
— Это случилось три года назад.
Джон сидел, широко расставив ноги, и, чуть подавшись вперед, опирался на них запястьями. Он смотрел в центр круга, куда падал свет от висевшей под потолком лампы, и говорил.
— Моим детям, Кристине и Генри, было по пять. Они двойняшки. Мальчик и девочка.
Джон улыбнулся. За рукой, прикрывающей рот, Томми улыбнулся вместе с ним.
— Вроде бы двойняшки, но они всегда были такими разными. Генри родился первым. И очень легко. Раз, он все еще внутри. Два, и вот уже врачи протягивают его нам. Кристина родилась второй и через долгих полчаса. Очень разные, в самом деле. Такими разными они и росли.
В прошлый раз Джон рассказывал все то же самое, но Томми был непрочь его послушать. Джон говорил, что делает это для всех вновь прибывших. Чтобы после, им было легче рассказать свою историю.
— В тот день мы поехали в лес. У меня там стоял домик на берегу озера. К тому времени мы с моей женой развелись…
Может, ему только так казалось, но Томми готов был поклясться — Джон повторял свой рассказ дословно. До пауз между предложений, до тихих вздохов.
— Но я никогда не переставал любить моих детей. Я люблю их и сейчас. Где бы они не были.
— Я старался проводить с ними столько времени, сколько мог. Тот домик, я жил в нем в то время. Уютный, с небольшим камином и террасой прямо над водой. Детям там так нравилось. Генри, мой мальчик, мы ловили рыбу, собирали жуков в банки. Он ничего не боялся.
Джон дрогнул уголками рта.
— Бывало, он прятался в кустах или под домом и не выходил наружу до тех пор, пока я его не найду. Иногда на это приходилось тратить часы.
Теперь его лицо стало мрачным.
— А Кристина была хвостиком. Когда я брал их к себе на выходные, она от меня почти не отходила. Я за водой, и она со мной. Я за дровами — и она тоже. Такая ласковая. И добрая. Помню, она все жалела букашек в банках у Генри. Подходила и плакала, пока никто не видит. Но Генри она ничего не говорила. С Генри у них была особая связь. Как у близнецов. Он знал все про нее, а она про него. Мне иногда казалось, что они могут мыслями обмениваться. Без слов.
Джон опустил голову. На секунду закрыл лицо ладоням, а затем вновь посмотрел на присутствующих. Глаза его блестели.
— Я слышал много историй. Иногда родители не виноваты. Иногда ничего нельзя было поделать, никак нельзя было предусмотреть.
— Но не в моем случае. Да, все сошлось крайне неудачно, но я не должен был их оставлять. Генри спрятался, а Кристина не захотела его оставлять. Мне же нужно было вернуться в город, чтобы закупить еды. Так глупо. Я забыл купить еды. Это так глупо, но все так и случилось. Я подумал, тридцать минут, что может произойти за тридцать минут? Действительно, ну что ужасного в том, чтобы оставить двух пятилетних детей в лесу у озера?
Томми смотрел, как толстая блестящая дорожка стекала по щеке к подбородку. Он сидел, спокойно и сгорбленно, но много-много Томми уже стучались изнутри громкими ударами сердца. Каково это, думал он, каждую неделю, 52 раза в год, изматывать себя горем и виной?
А Джон говорил и говорил…
— Я не знаю, где мои дети. В последний раз я видел их в домике в лесу. Этого домика уже нет, я сжег его через месяц после бесполезных поисков. Не мог больше видеть его. Еще я сжег свой пикап. Полиция сказала, что автомобиль, на котором, скорее всего, увезли моих детей, был такой же Рендж Ровер. Его видели свидетели на дороге, еще и отпечатки шин… Наверное, Генри и Кристина решили… Боже мой, наверное, они решили, что это я. Что это моя машина.
Это ли не ад, думал Томми. Ад в каждом дне и в каждой секунде. Ад вчера, и ад сегодня. Ведь так?
Или же… ко всему привыкаешь?
— Привыкаешь, — тихо проговорил Томми.
Универсал, который он прикупил на ярмарке поддержанных авто, был серым. В своей способности не привлекать внимание этот цвет был идеальным. В светлое время суток он казался пыльно-белым. В темное — черным.
Джон не заметил Томми даже когда проходил мимо его автомобиля, в то время как тот продолжал следить за его лицом. Лицом, с которого не спадала улыбка. Лицом, покрытым морщинами. Гусиными лапками от смеха.
“Неужто ты и вправду привык, Джон?” — Томми нахмурился.
Человек, чей болью он питался, восставал из пепла прямо у него на глазах. Джон жил, а не только существовал, как Томми до этого надеялся. Это был уже не тот Джон, за которым так здорово было наблюдать. С обеих сторон его окружали друзья. А совсем рядом с ним шла девушка. Молодая, будто из колледжа, и красивая, словно с обложки. Томми видел, как иногда она касалась острием локтя руки Джона, и уверял себя — она это специально.
— Специально, — произносил он сквозь зубы. — Специально, специально…
А Джон все смеялся и смеялся…
Всей компанией они зашли в местный ресторанчик и скрылись за стеклянной дверью. Томми же не решался уехать. Теперь все те Томми, ликовавшие в нем внутри, затихли и замерли, застыли мертвым весом досады.
— Вам нужно понять, вы должны жить дальше.
Это были слова Джона, и Томми их не забыл. Ведь после Джон добавлял:
— Вам не нужно становиться такими, как я. Наши встречи — это все, что у меня есть. Я не могу излечиться, как бы не пытался. Поэтому все что у меня есть — это вы, для которых излечение возможно.
“Бедный, бедный Джон”, — Томми с силой стискивал руль.
— Мои вечера — это часы, которые я провожу в тренажерном зале. Когда боль в мышцах достигает предела, только тогда я не думаю о детях. Только в эти несколько минут.
“Но как же так, Джо? — под пальцами заскрипела искусственная кожа, — Неужели ты научился жить?”
Его мать умерла год назад. Это миру она оставила Томми, а ему — большое наследство, которое когда-то досталось ей от его отца. Предсказуемая смерть, погребение старости — никто не плакал на похоронах. Никто не грустил.
Когда первые горсти песка упали на крышку гроба, Томми ушел. Ступил на тропинку и зашагал вглубь кладбища
— Тебе скучно, Томми? — он бормотал себе под нос. — Тебе весело?
Кривил слова ее голосом — тяжелым и густым, словно подражал оперным певцам. Так звучала его толстуха-мать.
Вдоль дорожки из земли торчали серые плиты. Похожие друг на друга, они мало привлекали внимание. Лишь иногда Томми мельком ронял на них взгляд и считывал даты. Затем вычислял разницу между ними и не ощущал от этого никаких эмоций.
— Умереть как скучно, мама.
Но у одной плиты он вдруг насчитал одиннадцать. Томми остановился. Конечно, он знал, иногда дети умирают, но раньше это знание было сухим фактом, да и только. Далекой новостью, к которой нельзя было прикоснуться.
Теперь же Томми гладил кончиками пальцев выбитые в камне звезды. Цветы и сердечки.
Он начал приходить на кладбище каждую неделю. Бродил и искал. Фантазировал.
— Нет, мама, теперь мне интересно.
Но смерть — это конец. Твой ли, а может тех, кого ты любил. Неважно. Это конец, и он остается позади. Горе, отмеренное и отсыпанное. Ни больше ни меньше, другого не жди.
То ли дело — неизвестность.
Так Томми и оказался в подвале, на одном из шести стульев, чтобы вдыхать вместе с сыростью чужое горе, нескончаемое и многогранное.
А теперь оно ускользало у него из-под носа.
Он просунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил блокнот. Из корешка достал карандаш и написал:
Я знаю, что случилось с твоими детьми.
Подумав еще немного, Томми вновь коснулся бумаги и добавил:
Это было больно. И это все твоя вина.
Когда Джон подошел к своей машине, он заметил, что какой-то кусок бумаги торчит из-под прижатых к стеклу дворников, и решил, что, должно быть, напортачил с парковкой. Но взяв бумагу в руки и увидев, что это просто листки, поменял свое мнение — наверное, это всего лишь реклама. На секунду его обдало приятное чувство облегчения. Проблема, которую он успел себе надумать, разрешилась сама собой.
Наконец, Джон развернул слипшиеся страницы и прочитал две кривые строчки.
— Нет, нет, нет, — он завертел головой, оглянулся вокруг.
Теплый майский вечер вдруг превратился в холодный февраль. И в то же время Джон почувствовал, как капельки горячего пота начали собираться на бритых висках.
— О, господи, — он тяжело задышал.
Словно в воздухе стало меньше кислорода. Словно самого воздуха вокруг стало мало.
— Этого не может быть! — закричал Джон.
Будто он вернулся в прошлое. На три кошмарных года назад, когда он так же обливался потом и замерзал от ужаса.
— Не может быть, не может быть, — повторял Джон.
Он обернулся. Мимо шли люди, проезжали машины, и не было им дела до его проблем. Джон цеплялся взглядом за чужие лица, надеясь увидеть своего врага, но в ответ на него смотрели лишь равнодушные незнакомцы.
Джон приложил к вискам кулаки и зажмурился от мыслей в голове.
Перед глазами он видел лица. Его знакомые, его друзья. Его соперники и завистники.
Казалось теперь, это мог быть кто угодно.
“А что если…” — Джон замер и открыл глаза. Вернулись звуки, вернулся свет. Теплый ветер обдал кожу.
А что если, это и вовсе шутка? Злая до боли, но все же шутка? Что если кому-то просто было скучно.
Джон выпрямился. Успокоил дыхание, вытер пот со лба. Посмотрел на листки и… наконец заметил.
Как и в предыдущие два раза Томми приехал раньше всех. Он припарковал машину в тени под деревом и вышел в прохладный вечер. Настроение было паршивым.
Всю неделю он маялся от своего решения — необдуманного и поспешного. Он не жалел о нем. Просто боялся. Вдруг его видели? Вдруг Джон узнает? Может, нужно было чуть подождать?
Он почти дошел до задней двери церкви, когда его окликнули.
Томми повернулся, расправил плечи, и только после ему захотелось убежать.
Джон медленно приближался, держа руки в карманах и оглядываясь по сторонам.
— Ты на встречу? — спросил он.
Он внимательно посмотрел на его лицо, и страх, вспыхнувший секундой назад, начал отступать. Джон ничего не знал.
Должно быть, думал Томми, ветер вырвал листки из-под дворников, и те улетели под ноги прохожих. Джон не нашел их и ничего не прочитал. И должно быть, поэтому он разговаривал с ним так спокойно, будто ничего не случилось.
Ведь в самом деле ничего и не произошло.
— Ты рано сегодня, — заметил Томми.
Страх сменился досадой. Сегодня на собрании он будет сидеть и смотреть на Джона, полного жизни где-то там внутри. Джона с картинки из памяти, где тот смеется вместе с друзьями. На Джона, которому не удалось напомнить — жизнь закончилась три года назад.
Джон вытащил руку из кармана и махнул в сторону парковки.
— Да, кое-что для наших собраний.
Он занес ладонь за голову и почесал затылок.
Томми пожал плечами и кивнул. Они зашагали к парковке, отбрасывая на землю длинные вечерние тени. Двое мужчин, осиротевших от детей, пусть даже для Томми это было неправдой. Сейчас он думал — не так уж много между ними разницы. Ведь Джон тоже умел отлично притворяться.
— Здесь недалеко, — сказал он, оглянувшись.
— Без проблем, — ответил Томми.
Джон обернулся еще раз и задержал взгляд на его лице.
— Слушай, Том, — начал он. — А вы с женой не сделали могилку?
Том остановился на секунду. Внимательно посмотрел на Джона и вновь зашагал.
Он тянул время, ведь так далеко он еще не сочинял.
— Да, — тихо сказал Джон.
— Нет. Могилы для мертвых, — ответил Томми.
Джон одобрительно кивнул.
К этому времени они уже дошли до автомобиля, и Джон начал открывать дверь.
— Ты говорил, она не хочет ходить на наши собрания.
— Так может, я с ней поговорю?
Джон отворил дверь на всю ширину, и Томми увидел — задние сидения были пусты. Только прозрачная пленка покрывала их и пол.
— Я не думаю, что это хорошая идея, — растянуто проговорил Томми, не отрывая взгляда от пустых кресел. — А где реквизит?
— Здесь, не волнуйся, — ответил Джон.
— Это шутка? — Томми отступил на шаг.
Он бы сделал и два, если бы не наткнулся на Джона за своей спиной.
— Джон? — Томми развернулся.
Кусок черной ткани пролет перед глазами, и в нос ударил резкий запах жидкости для дезинфекции. Томми вытянул вперед руки и уперся ладонями в твердую грудь. Джон не поддался ни на дюйм.
— От… ва… ли… — Томми пытался кричать сквозь ткань.
Он подогнул колени и дёрнулся вниз, но Джон крепко держал его свободной рукой. Тогда Томми, сделав тяжелый глоток, еле слышно закричал.
Когда он очнулся, вокруг была лишь темнота. В голове клубился туман, болели запястья, и ныла шея, вывернутая под неудобным углом. Томми попытался подняться, но ноги, как и руки, оказались связаны. Спустя несколько секунд он понял, что лежит на задних сидениях движущегося автомобиля.
— Тихо, Том, — отозвался Джон, услышав возню. — Лучше лежи спокойно.
Томми хотел было ответить, что лучше бы ему остановить машину и развязать его, пока это не зашло слишком далеко, но заклеенный лентой рот не дал этого сделать.
— Я знаю, это ты, — продолжал Джон.
И в следующую секунду на Томми упали два листка бумаги. Ему не нужно было приглядываться, что же на них написано. Он знал и так — они из его блокнота.
Томми заерзал ногами и замычал неразборчиво. Он зажмурился от стыда и страха, задавая в голове вопрос: Как же все-таки Джон узнал? Этот вопрос возник еще в тот момент, когда ему на лицо легла вонючая тряпка. И теперь Томми повторял его снова и снова.
— Видел в фильмах, люди пишут записки вырезками из газет и журналов? Умный ход, на самом деле.
Томми завыл. Неужели почерк? Не может быть, ведь на собраниях он никогда ничего не писал.
— Но самое главное, это подход. Серьезное отношение к делу. Нельзя разбрасываться бумагой из личных записных книжек.
Джон махнул рукой еще раз, и на голову Томми приземлилось что-то твердое. Ударилось тупым концом о висок и упало под сидения.
— Те листки, которые ты мне подложил — их два, Том. И я снова повторю свой вопрос: ты идиот? Том, зачем ты вырвал два листка?
Томми слушал, иногда отрывая голову от сидения и пытаясь увидеть лицо Джона. Он тихо постанывал и, незаметно для себя, плакал.
— Сначала я думал, у нас с тобой один и тот же недоброжелатель. Тот второй листок, на котором не было твоего ужасного послания, был исписан подробностями твоей истории. Я подумал, бедный Том, на него тоже накопали. И я решил проверить, что именно.
Иногда Томми казалось, он не совсем понимает, о чем говорит Джон. Казалось, хлороформ еще не до конца выветрился из легких, и слова искажались в голове.
— Угадай, что я нашел, Том? — Джон мельком обернулся. — Ничего!
— Ничего. Ни одной заметки в газете, ни одной полицейской записи. Я подумал, такое бывает. Редко, почти никогда, но бывает. Тогда я пошел дальше, я попытался найти информацию о твоей семье. И оказалось, ты никогда не был женат. И у тебя никогда не было детей. Ни сына, ни дочери, которые могли бы пропасть. Зачем же ты тогда пришел ко мне, Том?
Услышав последний вопрос, Томми забился в лихорадке. В глубине его сердца загорелась надежда. Сейчас он объяснит, сейчас он расскажет! Да, он ублюдок, он негодяй и подонок, но он не виноват. Он не сделал ничего плохого. Никакого настоящего вреда!
— И тогда я понял, это ты. Ты написал эту записку, ты подложил ее мне. И это ты случайно вырвал лишнюю страницу из своего блокнота. А теперь я повторю свой вопрос: ты идиот?
Томми активно закивал. Сейчас он готов был назваться последними словами, только чтобы ему дали все объяснить. Но Джон его не видел. Джон смотрел на дорогу, поворачивая руль и замедляя скорость. Еще через тридцать секунд машина полностью остановилась.
Джон повернулся к Томми и протиснулся плечами в промежуток между сидениями. Он поднес руку к его лицу и подцепил кончик клейкой ленты.
— И мой главный вопрос: что именно ты знаешь, Том?
Скотч со звоном оторвался от кожи.
— Ничего… Я ничего не знаю. Я клянусь! Я клянусь, Джон, я клянусь, я не знаю ничего!
Томми шевелил губами, но почти их не чувствовал. Удары стерли их об зубы, так что те онемели. Щеки и скулы, наоборот, горели от боли.
— Пожалуйста, — умолял Томми.
На лице у Джона не было скотча, но он почти не говорил. Томми и так знал вопрос, повторять его было незачем.
— Я просто хотел увидеть, как ты страдаешь. Я пришел, чтобы наблюдать за вами.
— Я тебе не верю, — сказал Джон.
Он разжал кулак и нащупал ладонью руку Томми. Томми закричал:
— Мать твою, Джон, пожалуйста! Я просто хотел наблюдать за вами. Хотел видеть, как вам больно! Особенно тебе! Я не знаю, что случилось с твоими детьми! Откуда мне это знать?
Джон поднес листок к его лицу.
— И это… — Томми читал, стараясь не замечать ошметки кожи на языке: — все… твоя вина. Я не понимаю, и что?
— Откуда ты это знаешь, Том?
— Я просто написал это! Я просто! Просто!
Томми запрокинул голову и взвыл. За болью и страхом, где-то из глубины, он вновь услышал: тебе не скучно, Томми?
— Я тебе не верю, — повторил Джон.
И в следующий миг Томми почувствовал, как вокруг его указательного пальца обвилась чужая ладонь.
— Джон, пож… — успел проговорить он, прежде чем закричать: — Мать твою! Ты гребаный больной ублюдок! Ты сраный кусок дерьма!
Томми забился в агонии, задевая сломанный палец о кресло и крича еще сильнее:
— Сука! Твою мать! Ты покойник, Джон! Ты…
— У тебя еще девять пальцев, Том. Сосредоточься.
Томми зажмурился и затряс головой.
— Отвези меня в полицию! Я расскажу им все про себя. Пусть они допрашивают меня. Что угодно. Ты увидишь, Джон, я чист. Я ничего не делал с твоими детьми.
— Я знаю, — перебил его Джон.
— Не придуривайся. И ты знаешь, что я знаю. Отвезти тебя в полицию? Ты серьезно? Не все такие идиоты как ты, Том. Думаешь, я увижу, что ты ТАК отчаялся, что готов говорить с полицией, и поверю тебе? В то, что ты в самом деле ни-че-го не знаешь?
Томми широко открыл заплывшие веки.
— Я спрошу по другому, — Джон схватил его средний палец. — Откуда ты знаешь, что это я их убил?
Когда затрещали кости и вспыхнула боль, Томми закричал. После у него закружилась голова, и на секунду отключилось сознание. Но страх и сожаление из-за сделанной ошибки не покидали его ни на миг.
Все это время, от парковки до удушающей боли, он играл не в те ворота. Он был не в своей роли. Он не разглядел, что в пруду плавают рыбы с зубами покрупнее.
— Все карты выложены, Том. Поэтому просто расскажи мне, — Джон был спокоен.
Будто от возможности говорить прямо ему стало легче. Томми же молчал. Он чуть приоткрыл рот и, не моргая, уставился Джону в глаза.
— Откуда ты знаешь? Кто знает кроме тебя. Давай, Том, осталось всего восемь пальцев. Ты ведь не хочешь узнать, что будет потом?
Томми не хотел. Но выдавить из себя хоть слово он не мог. Он глядел на Джона круглыми глазами, все ярче осознавая, что теперь он точно покойник.
Он нахмурился и прищурил взгляд.
— Я убил моих детей, — повторил Джон, внимательно следя, как при этих словах зрачки Томми расширились и снова сжались.
Он оглянулся по сторонам, будто кто-то мог видеть их на темном пустыре.
— Ты серьезно не знал?! — Джон приложил окровавленные костяшки ко лбу. — Боже…
Он покачал головой и вернулся на водительское кресло. Задышал шумно и глубоко.
— Почему? — тихо спросил Томми.
— Так получилось, — ответил Джон.
Он опустил запотевшее стекло, и из поля в салон донеслось звонкое стрекотание сверчков.
— Я никому не скажу. Просто отпусти меня сейчас, и я все забуду. В любом случае, ты не сказал мне ничего конкретного, так что я даже доказать ничего не смогу. Все это будет выглядеть как обыкновенная клевета. Ведь так? Сам посуди… — говорил Томми: — Я не знаю ничего. Зато у тебя полно компромата на меня. Да если мои родные и друзья узнаю, чем я занимаюсь… Поверь, мне есть что терять. Поэтому я буду молчать, Джон. Я обещаю. Да я и не знаю ничего, и…
Он боялся остановиться, чтобы услышать ответ. Но Джон его перебил:
— Ты первый человек, с которым я могу поговорить об этом. Раз уж так вышло, то почему бы и нет?
— Нет, — громко сказал Томми. — Я не хочу знать.
— Но тебе придется, — ответил Джон.
Он поднял стекло и продолжил:
— Часть этой истории ты уже знаешь. Ее начало и ее конец.
— Я не хочу этого, Джон, — заскулил Томми.
Он уперся лбом в шуршащую пленку и зарыдал. В эту самую минуту, не касаясь его и пальцем, Джон убивал его по-настоящему. Как судья, зачитывающий приговор.
— Мы с моей женой в самом деле развелись. Та еще сука, должен сказать. Но с детьми мне нянчится все равно приходилось. А я не то чтобы любил это. Отцовство было не для меня. Еще и двойняшки. Оптом, конечно, дешевле, но не в плане родительства. Но я честно старался. Я не был плохим отцом. Можно сказать, я был хорошим.
— Джон, ты все еще можешь остановиться.
— Ага, — отмахнулся Джон. — Ну и в тот день мне пришлось посидеть с детьми. Как я уже рассказывал, Генри любил прятаться. Том, ты еще здесь? Я обещал быть честным, поэтому честно скажу — эти его выходки выводили меня. Я не такой идиот как ты, поэтому я старался не показывать свой характер моей бывшей или друзьям. Старался уходить в ванную, чтобы выпустить пар. Но когда мы были одни, дети могли и получить от меня. Ничего сверхъестественного, обычное родительское воспитание. Но в тот день… В тот день Генри перегнул палку. И я тоже.
Томми хотел бы закрыть себе уши, но со связанными руками и сломанными пальцами он не мог этого сделать. Поэтому он продолжал слушать и тихо всхлипывать.
— Я сказал ему, Генри, сынок, выходи, мы едем обратно в город. Он не вышел. Тогда я повторил. Он не вышел. Я сказал снова. И снова, и снова. Генри был очень упрямым ребенком. Но и у меня был предел. Он должен был понять, что я не шучу. Что все серьезно. Но он так и не вышел. Тогда мне пришлось попросить Кристину. Она всегда знала, где он прячется. Я спросил: Криси, малышка, где Генри? А она: Не скажу! Я спросил ее снова, а она: Не скажу! И снова, и снова. Я старался, Том, поверь. Держался из последних сил. А потом у меня в голове что-то переключилось. Я просто перестал себя контролировать. Поднял руку, отвел в сторону и замахнулся. И Кристина упала. Две секунды, три. Раз, она все еще стоит. Два — ее больше нет. Раз и два.
Джон дважды постучал кулаками по рулю.
— Зато Генри вылез… Я даже не знаю откуда точно. Просто появился за спиной и заорал. Я пытался объяснить ему, что она упала, что она просто ударилась, но он орал: я все видел, ты побил ее, ты ее ударил! Это был кошмар. Я не знал, что мне делать. Раз, и моя жизнь в полном порядке, два — и она полностью разрушена. Я не хотел в тюрьму, Том. За такую глупую ошибку. Все мы иногда теряем терпение. Просто мне не повезло. Вообще, я думаю, у меня было состояние аффекта. Я не мог себя контролировать. Но это было бы невозможно доказать. А потом еще Генри начал орать: я все расскажу маме. И я совсем пропал… Очнулся только, когда они оба лежали на полу.
Томми плакал. Он давно не испытывал жалости и сочувствия, но сейчас ему было жаль детей Джона. Кристину и Генри. Но больше всего ему было жаль себя.
— Я не чудовище. Я рыдал над их телами. Я жалел. Но ничего нельзя было исправить. Мой срок в тюрьме не вернул бы их к жизни. Даже моя смерть не оживила бы их. Поэтому я придумал этот план с похищением. Наверное, ты хочешь знать, куда я спрятал тела?
— Я знал, что полиция прочешет озеро. Прочешет лес, каждый кустик. Ископает землю, куда укажут собаки. И на своей машине я не мог их далеко увезти. Но я не идиот. В итоге я нашел правильное место.
Продолжение в комментариях...
