В кафе Вадим шел первый раз и немного волновался. Лера встретила его около входа, принаряженная в строгое пальто, пахло от нее чем-то душистым.
- О, это духи, я знаю. Старшая дочь отца Виссариона пользовалась, – улыбнулся он, наклоняясь и целуя Леру в щеку.
- Господи, ты как ребенок, тебя такие простые вещи удивляют, – засмеялась она.
В отличие от других людей, встречавшихся ему в его взрослой, самостоятельной жизни, Лера легко относилась к его наивности и неуклюжести.
На крутящейся подставке принесли большой круглый пирог, что привело Вадима в восторг. И само кафе, отделанное под деревенский бревенчатый дом, нравилось, и настоящая телега посередине зала, где на подставках на соломе стояли закуски из сыра и маринованных овощей и бутылочки с разноцветным маслом. Еще больше ему понравилась разноцветная мешанина начинки на тесте. Лера откусила кусок пирога, пожевала, двигая хомячьими круглыми щеками, спросила:
- Как отец Виссарион поживает? Он узнал про твоих приятелей из заколоченной избы?
- Узнал, – коротко ответил Вадим, и настроение у него мгновенно испортилось.
Он коротко рассказал Лере, что все Послушники плохо закончили, и он последний из Храма Пределов, кто хоть как-то барахтается на поверхности. Лера придвинулась ближе, соприкоснувшись с ним пухлым плечом, положила мягкую ладонь на его руку:
- Такая судьба, значит. Тебе повезло, что мозги набекрень не съехали. Жалко конечно ребят, но жизнь ведь идет вперед… Пора забыть эту твою избу и общину.
Она по-матерински погладила его по голове, и Вадим понимал, что она права, но все еще не мог разорвать с ними связь, которая, как пуповина, тянулась от него в прошлое.
Домой возвращались они уже вечером, Лера повисла на его руке, гордая, что идет с молодым симпатичным парнем. На них кидали странные взгляды прохожие, и она сияла улыбкой и прислонялась виском к плечу Вадима. Не так давно Лера стала оставаться у него с ночевкой, и он с восторгом открыл для себя телесную близость. В Обители Праведныхпрактиковался строжайший целибат, и Вадиму казалось странным, что такая восхитительная, нежная и яркая вещь как секс оказалась в общине под запретом – ведь она была такой чудесной. Он много думал, но так и не понял, что в этом было такого оглушающе греховного, как утверждала Ефросинья.
Они прошли через детскую площадку, поднимая шуршащие осенние листья ногами. Лера, любившая все романтичное, протянула губы для поцелуя, и Вадим послушно ее поцеловал, хотя прелесть поцелуев до сих пор не понимал. Она, пыхтя, влезла на сиденье качелей, и он покачал ее, толкая холодную железную трубу подвеса. Когда они входили в подъезд, кусты сирени в палисаднике сильно качнулись, и, обернувшись, Вадим увидел спину, обтянутую курткой – от них стремительно удалялся парень.
Рано утром зевающая Лера ушла, а Вадим переоделся в рабочую робу, взял с собой бутылку с холодным чаем и отправился мести двор. Красный джип скандального соседа все так же стоял на своем месте, лобовое стекло было густо испачкано птичьим пометом, крышу и бампер сплошь устилали осенние листья. Вадим поднял глаза, пошарил взглядом по пятиэтажке: окна Игоря были плотно занавешены странными шторами – какими-то рваными, неправильными. Когда Вадим присмотрелся, то увидел, что занавеси скручены из разномастной одежды – из курток, кофт, каких-то покрывал, чем-то скрепленных между собой.
Вадим подумал, отпил из бутылки с чаем и понес метлу в подсобку. Он, не торопясь, сложил мешки с листьями, снова попил холодного чая, задрал голову и долго смотрел на окна скандального соседа. Вернулся домой, переоделся, посидел какое-то время в кресле, барабаня пальцами по подлокотнику. Наконец, решился, встал и вышел в подъезд. Поднялся на этаж выше, постоял с полминуты, осторожно повернул ручку.
Его встретила темнота – очевидно, окна были плотно зашторены по всей квартире; стояла страшная жара, гудел какой-то прибор. Вадим включил свет в прихожей, осторожно заглянул в комнату, дверь в которую была открыта. Щелкнул выключателем. На карнизе вместо занавесок висели два плотных одеяла, скрепленных между собой булавками, часть окна, на которое ширины одеял не хватило, занавесили связанными за рукава свитера и толстовки. Кресла стояли на диване, около него извергал горячий воздух тепловентилятор. На полу валялись засохшие куриные кости и белые вываренные мослы, там и сям стояли погасшие оплавленные свечи. Вадим сглотнул, помялся и двинулся во вторую комнату. Там тоже было пусто, мебель – кровать, шкаф с раздвижными дверцами – отодвинуты к дальней стене; скрученный в трубочку ковер лежал на кровати. Окно было так же плотно завешено одеждой и большим темным куском материи с слежавшимися следами сгибов. На полу там и сям стояли пирамидки из плотно скрученной одежды.
- Эй, тут есть кто-нибудь? – Вадим хотел крикнуть громко, но вышло у него слабо, неуверенно.
Тишину вдруг прервал визг, идущий откуда-то снизу, потом закричали, и Вадим с удивлением узнал в воплях свой голос.
- Господи боже, – онемевшими губами произнес он.
Вскоре в нечленораздельных воплях стали различаться отдельные слова, и Вадим услышал:
- Еда живая! Еда мертвая! Живая и мертвая!!!
Голос хоть и был приглушен толщиной стен, но все же не узнать его было невозможно. Что-то грохнуло, невидимый двойник взвизгнул и затих. Вадим осторожно прошел на кухню, тоже плотно занавешенную одеялом. В раковине громоздилась куча грязной посуды, везде валялись обрывки бумажного полотенца в жирных оранжевых пятнах, на столе засохла лужа супа с вкраплениями тертой моркови и картошки. Тухлый мерзкий запах витал в тесном пространстве.
Похоже, дома никого не было, но Вадим на всякий случай щелкнул выключателем ванной комнаты и открыл дверь. В лицо ему ударила волна влажного спертого воздуха и кислой вони, и он увидел все семейство, сидящее в ванне с водой. У двух младших девочек, одетых в одни трусики, были завязаны глаза полосками ткани, глаза старшего мальчика подростка были залеплены какой-то цветной массой, в которой Вадим узнал обычный пластилин. Мать семейства в белье сидела у дальнего конца ванной и, задрав голову, смотрела на светлую плитку, на которую проецировался белый квадрат света от какого-то металлического небольшого устройства. У полностью обнаженного Игоря глаза были заклеены чем-то белесым, и Вадим вдруг понял, что это воск от оплавленных свечей. Он кинул взгляд на ладони соседа – разбухшие, морщинистые, как губка. Дети и Игорь тоже повернули головы в направлении света, вперив незрячие взгляды в стену. На белой плитке, куда проецировался свет, были выведены чем-то красным корявые кружочки и кривоватая улыбка. Вадим сделал шаг в ванную, чтобы потрясти соседа за плечо, но сразу же поскользнулся на круглом цилиндрическом предмете и едва не упал. Поднял – на металлической баночке было написано «Диафильм». Рядом с тапочкой Вадима валялся пустой прозрачный тюбик кетчупа – жуткий смайл, очевидно, был нарисован именно им. Он осторожно тронул Игоря за голое плечо, и тот, не оборачиваясь, открыл рот и завыл на одной ноте. Никто из семейства даже не шелохнулся.
Вадим отступил назад и бросился в свою квартиру. Схватил телефон, суетливо и бестолково набрал несколько цифр и тут же понял, что не знает, куда звонить. Скорая, служба спасения, полиция… Отец Виссарион рассказывал ему об экстренных номерах, но у Вадима все вылетело из головы. Тогда он нашел контакт Леры и нажал на вызов. Выслушав его сбивчивые объяснения, она крикнула, что приедет через полчаса, и предупредила, чтобы Вадим там ничего не трогал.
Запыхавшаяся Лера действительно ворвалась к нему минут через сорок, сказала, что уже побывала в комнате соседа и вызвала скорую. Вадим не видел, как забирали сумасшедшее семейство, но через пару часов к нему пришел участковый и задал несколько вопросов о соседе. Шуганул Леру, которая крутилась рядом и пыталась отвечать за него.
Она, пытливо глядя на бледное лицо Вадима с неподвижными косточками зрачков, вызвалась остаться с ночевкой, но он наотрез отказался. Ему первый раз в жизни захотелось побыть одному, крепко запереть двери и забраться в кровать, накрывшись одеялом с головой.
Утром Лера позвонила и сразу завела разговор про сумасшедшего соседа, но Вадиму было тошно вспоминать его и эту жуткую картину в ванной, и он прервал ее, сказав, что ему пора мести двор.
Выйдя со своей метлой на улицу, Вадим увидел, что кто-то опрокинул контейнер, раскидал и разорвал мешочки с мусором по улице. Он принялся сгребать воняющую требуху человеческих жилищ, чувствуя, как накатывает мутная неопределенная тоска. Кинул взгляд на красный джип – тот стоял все такой же неприкаянный, как брошенный хозяевами пес, весь испачканный белыми метками птичьего помета. Вадим подошел к машине, заглянул в салон – детское автокресло, пластиковый термостаканчик с мультяшными котятами, брошенная комом маленькая толстовка с крошечными рукавочками. Ему стало вдруг чего-то жалко, стыдно и одновременно страшно. Что с женой Игоря, что с его детьми?
Вадим позвонил отцу Виссариону, рассказал про соседа и попросил его узнать, что случилось с ним и его семьей. Но священник ответил отказом, сказав, что сведения в больницах предоставляют только близким родственникам, и посоветовал ему не лезть в чужие дела:
- Помог – хорошо. Но ты должен научиться разделять свою и чужую жизнь.
Вадим хотел рассказать приемному отцу про куриные кости, но что-то остановило его, и он просто согласился с Виссарионом и наскоро распрощался. Точно так же говорила и Вера Николаевна, психотерапевт – нужно понимать, где кончаешься ты и начинается другой человек. И хотя Вадим вовсе не считал соседа продолжением себя, но он чувствовал, что случившееся связано с ним гораздо больше, чем думают остальные.
Сеансы с Верой Николаевной продолжались, и она не оставляла попыток вытащить на свет воспоминания о Великом Переходе. Предлагала попробовать гипноз, но Вадим наотрез отказался.
Их очередной сеанс начался с надоевших ему дефирамбов его смелости и величию духа. Почему-то все психотерапевты любили это повторять, но Вадим не понимал, какая особенная сила духа нужна была для пребывания в общине, откуда его все равно не выпускали. Психотерапевт выглядела плохо – под запавшими глазами чернели глубокие полукружья, на кофточке спереди было коричневое масляное пятно, что странно смотрелось на ней, такой аккуратной и педантичной. На этот раз Вера Николаевна завела речь о Ефросинье:
- Вадим, расскажите о вашей предводительнице. Насколько она была влиятельна? Были ли культ матушки Ефросиньи в общине? Считали ли вы ее живой богиней на Земле?
- О нет! – воскликнул он. – Она вроде бы была главной, но на самом деле служила просто проводником воли Праведных. Мы не считали ее выше себя, с ней все советовались, но никто не видел в ней богиню… Мама говорила, что Ефросинья – как полая трубка, через которую мы слышим голос Божественных. Мама переехала в ее дом, когда меня отправили в Храм Пределов, и постоянно выспрашивала у Праведных все условия Великого Перехода. Мама, если честно, не очень любила Ефросинью и иногда говорила, чтоне понимает, почему Праведные выбрали ее своим рупором и глашатаем. Она считала ее… глуповатой, что ли.
- Но вы, тем не менее, слушались Ефросинью? Это ведь была ее идея создать Храм Переделов и запереть вас там?
- Да нет же, досадливо поморщился он. – Не ее, Праведных.
- Вадим, вы считаете, что Праведные действительно существовали?
Он помолчал с полминуты, наконец, произнес:
- Я их видел. В деревне был молитвенный дом, куда мы ходили, чтобы сообща приобщиться.
- Вы читали молитвы как в церкви?
- Нет. Я был в православном храме один раз – меня привел отец Виссарион. Там просто читают что-то скороговоркой, я, если честно, почти ничего не понял. А потом психиатр сказал папе, что мне пока лучше… без религии.
Вера Николаевна покивала и тут же провела по лицу, будто снимала паутину.
- Так вот… В Молитвенном доме мы не молились. Ефросинья накладывала нам на лоб свою ладонь, и через какое-то время мы начинали видеть рай. Он был просто как блескучая водная гладь, и в центре его что-то двигалось. Я не знаю, как объяснить…
- Она могла вам что-то подливать в еду и питье, от чего у вас могли случиться галлюцинации.
В психиатрической больнице врач говорил примерно то же самое, а еще объяснил, что ничего мистического и потустороннего не существует, все это – игры воображения.
- Возможно. Я ни в чем не уверен, - покладисто ответил Вадим.
Елена Николаевна, чуть помедлив, задала следующий вопрос:
- А вы не думаете, что Ефросинья придумала Праведных, чтобы управлять вами?
Вадим кивнул – именно это они часто обсуждали с отцом Виссарионом:
- Это могло бы быть, но знаете, Ефросинья, она была такая… Не очень умная. Во всем, что не касалось Праведных, она несла такую ерунду. Все это за ее спиной говорили.
В кадре бахнуло, будто упало что-то тяжелое, и Вера Николаевна посмотрела направо, но тут же задала новый вопрос:
- То есть в Общине не было никакого уважения к Ефросинье?
- Нет. Вообще. Ее слушали, только если она говорила про Большой Переход и про устройство Храма Пределов. Жизнью в Общине руководил Виталий Михайлович – пожилой мужик, он раньше фермой по соседству управлял. Он все знал. Как картошку выращивать, чем ее от жуков опрыскивать, рассказывал, как устраивать кроличьи клетки, чем их кормить, как забивать.
- Да, – пожал плечами Вадим. – До того, как мы поселились в Храме Пределов, я очень хорошо ухаживал за кроликами. Кормил их и забивал. Это несложно – нужно просто сильно и ударить специальной тяжелой колотушкой по голове.
- Нет, – несколько удивленно ответил он. – Это же просто еда.
- А кролики… – Вера Николаевна вдруг замолчала и потерла переносицу. – Кролики…
- Вы говорите, забивали их колотушкой. Было много крови? Она текла на землю?
- Немного, – Вадим ошарашенно смотрел на психотерапевта через экран.
- Эта еда… Кролики. Это же мертвая еда.
- Вера Николаевна… Может, в следующий раз продолжим?
Психотерапевт встала и вышла из кадра. В недрах ее квартиры послышались звуки – несколько негромких ударов и шуршание. Раздались шаги, и Вера Николаевна вернулась за стол, шлепнула об стол серой маленькой тушкой со следами крови. Вокруг рта психотерапевта алели кровавые потеки.
- Едав живая и мертвая, – жутко улыбнулась она и вцепилась зубами в тушку; лапка с колечком дрогнула.
Вадим накупил в супермаркете кучу продуктов для разноцветного пирога с начинкой сверху. В интернете он прочитал длинную словесную баталию, в которой оппоненты решали, можно ли такой пирог называть пиццей. Слово пицца Вадиму не нравилось, ему нравилось мягкое и шуршащее «ватрушка» и он решил, что будет печь именно ватрушку.
Подходя к дому, он снова увидел, как кто-то прячется в тени кустов сирени перед подъездом, и замедлил шаг. Когда Вадим взялся за ручку двери, оглядываясь, из палисадника шагнула высокая долговязая фигура и до боли знакомым голосом произнесла:
Он ахнул, потому что на свет фонаря на подъездной площадке вышел Никита. В засаленной грязной куртке, в джинсах, отвисших на коленях, с россыпью мелких гнойных пузырьков около рта. Грязные прилизанные волосы, запавшие щеки, глаза с безумным блеском.
Дома Вадим сунул бывшему послушнику свои треники, хотя они были тому коротки, выставляя напоказ тощие волосатые лодыжки, и заставил облачиться в его выстиранную фланелевую рубашку. Он пустил пельмени в кипящую воду, и Никита, сидя на маленькой табуретке, повел острым длинным, как у хорька, носом.
- Жрать хочу, сил нет. Где-то пешком шел, где-то стопил. Водилы когда кормили, когда нет.
- Как ты здесь оказался?! Отец Виссарион сказал, что ты…Что-то сделал с теми парнями в общаге.
- В жопу твоего Виссариона, – огрызнулся Никита. – Ничего я не делал с этими недоумками! Это он мне жизни не давали!
Вадим во все глаза смотрел на друга – в общине он не слышал от него ни одного грубого слова. Чтобы Никита кого-то завал недоумком или послал в жопу? Немыслимо. Когда он поставил перед приятелем тарелку с исходящими паром пельменями, тот жадно набросился на еду, обжигаясь и некрасиво двигая кадыком, заросшим редким черным волосом.
- Курить у тебя тут можно? – спросил приятель и вынул пачку сигарет.
- Ты куришь?! – у Вадима округлились глаза.
- Нет, так посасываю! – злобно ухмыльнулся Никита и открыл форточку.
– Я ничего не делал с этими парнями, – снова повторил он через плечо. – А вот они меня доставали сильно. Девок водили постоянно, бухали, дым коромыслом. У меня зачет завтра, прошу по-человечески – дайте поспать, а им хоть бы хрен. Два часа ночи, бляди визжат, музыка орет. Ухожу в другую комнату, прошу у знакомого поца хоть на полу переночевать, утром прихожу, мою еду всю сожрали, кружку расколотили, пауэр банк пропал. То прикалывались – взяли майку мою новую, выжгли на ней сигаретами член; называли меня постоянно монахом и дрочилой, перед девками стебали. Козлы, короче.
Никита выдохнул дым в форточку и сплюнул. Вадим чувствовал, как нарастает неприязнь к этому когда-то родному, до боли в груди близкому человеку, почти брату.
- Так вот. После летней сессии мы должны были разъехаться, я упаковал сумку, купил билеты до Екатеринбурга. Хотел выйти из комнаты, а эти не пускают. Я решил, что это снова их какие-то приколы. Я к двери, они молча меня отпихивают, садятся на свои кровати и смотрят так в никуда. Думал, может, напугать хотят, с них станется. Но когда этой забаве пошел третий час, я понял, что что-то не так, и первым делом решил, что они обдолбались. Хотел позвонить коменданту – выбили из рук телефон, растоптали. Тут я уже орать начал, но один из них, Сашка, подошел и эдак тихо зарычал мне на ухо, зубы показал и как вцепится в шею! Пиздец просто! Я завизжал, только на этаже уже никого не было – студенты разъехались. А он отпустил, и как только я опять к двери, они оба меня оттаскивают и рычат, скалятся. В общем, я так до ночи просидел, думал, они уснут, и я свалю. А они блин не спят! Прикинь, не спят! Сидят, как истуканы, и на меня пялятся, не моргают даже. Ни пьют, не едят, не шевелятся даже! Хорошо, что в холодосе продукты были, а у Димана картошка под кроватью. Мне они есть не мешали, в туалет вот пришлось в бутылку ссать и на газетку срать. Не выпускают, и все тут! Просидели так дней пять, они осунулись оба, под себя мочатся, а не пьют и не едят! Я надеялся, что комендант рано или поздно появится, только на этаже тихо, как в могиле. А ведь должны были появиться поступающие… На седьмой день попробовал к двери пару шагов сделать, смотрю, Диман уже встает плохо, заваливается, и второй тоже еле живой. Короче я сумку схватил и по тапкам! А что потом писали везде, что это я их до смерти искусал – я хрен знает, что они там делали уже без меня, я не видел!
Никита вдруг заплакал, держа сигарету близко у лица. Снова затянулся, выпустив дым прямо в кухню.
- Ну и ну… - протянул Вадим.
В голове у него все мешалось, мысли скакали, словно сумасшедшие.
- А ты чего ж, как последняя сука, зашкерился тут? Я узнавал про тебя, как из детдома вышел. Там воспиталка нормальная была, не крыса. У нее муж мент, я ее попросил, она про Виссариона узнала, дала мне его номер, и контакты остальных Послушников тоже. Я ему оставлял и адрес свой, и телефон… Чего ж не позвонил?
Вадим, открыв рот, ошарашенно уставился на Никиту, и его вдруг прошила быстрая мысль – если Виссарион скрыл, что с ним пытается связаться один из Послушников, то может, он и про других солгал? Он сбивчиво рассказал Никите о том, что ему поведал приемный отец об Олеге, Нонне, Христине и Сашке.
- Так и есть, я тоже узнавал, – разрушил он надежды Вадима. – Ты помнишь что-нибудь из Храма Пределов?
- Все помню, кроме того, что было после объявления дня Перехода.
- То есть, последний год выветрился из памяти, – покивал он. – У всех так. У меня тоже в башке нихрена. Помню, как пришла эта толстая блондинистая матрона, принесла благую весть, мать ее. А потом – все, пустота. Помню только, как нас выволакивали из этой сраной избы и тащили к машине скорой. Вот я охренел, когда узнал, что целый год выпал из жизни.
- Отец Виссарион говорит, что это к лучшему, – хмуро отозвался Вадим. – Так психика защищается от… всего ужасного.
- Ну да, ну да, – ухмыльнулся Никита. – Уж кому это не знать, как попу. А ты помнишь, как мы ехали в скорой?
Он затушил сигарету о блюдечко, наклонился вперед и сложил ладони палец к пальцу. Вадим вскочил, бесцельно переставил на столешнице чашку с тарелкой, швырнул на стул полотенце:
- Да что ты заладил, «помнишь, помнишь»! Не помню я! Нихрена не помню! А может, и вспоминать не хочу!
- Да не кипиши ты… – спокойно сказал Никита. – А ведь там что-то пиздецкое случилось, Вадик. Пока мы в город ехали, врач из скорой и водила пару раз останавливались поблевать. От нас мертвечиной несло, разложившимся трупом.
- Мы просто были немытые, вот и воняло.
- Это кто тебе сказал? – снова оскалился неприятной улыбкой Никита. – Виссарион? Так он уже херову гору тебе наврал. Не сказал вот, что я тебя ищу.
- Вадик, от нас – от одежды, волос – так перло гнилой плотью, что в больнице первым делом выкинули наши шмотки и побрили налысо.
- Но там не было никаких трупов!
- То, что их не нашли, не означает, что их не было!
Вадим устало опустился на табурет и потер лоб. Помолчал, глядя на листья тополя, подсвеченные синим светом фонаря.
- Я не знаю, – наконец сказал он. – Там случилось что-то стремное, я это тоже чувствую. Но не хочу вспоминать. Может, и тебе не надо?
Никита пожал тощими плечами и как-то сник, сгорбился, постукивая сигаретой по столешнице:
- Послушай, с тобой не происходит что-то странное? Вокруг тебя, с твоими знакомыми, соседями?
Вадим не смог ответить – перехватило горло, сдавило легкие.
- Что? Было что-то, да? Вадик, ведь было?
- Какая разница… Даже если и было... Что с того? Чего тебе надо? Зачем ты приехал?
- Я созванивался с Нонной еще перед тем, как она начала торчать. Она рассказывала, что ее подкарауливала соседка. Нормальная бабка была, а потом вдруг стала творить дичь. Поджидала ее у двери и совала куриные кости. И еще в ящик ей почтовый кидала. И Саньку я звонил, он в истерике был. Ничего не рассказал, а потом дед его увез в какую-то глушь.
Вадим сделал несколько глубоких вдохов, чувствуя, как в голову ударила горячая волна.
Никита прикурил новую сигарету, сбил пепел в блюдце и вдруг выпалил:
- Мы должны закончить то, что начали.
- Что именно? Опять поселиться в избе? Или что?
- Мы должны вернуться в Ковчег, зайти в избу и вспомнить. И завершить Переход.
- Это безумие. Мы с таким трудом вырвались оттуда…– У меня девушка, приемный отец, братья и сестры, работа! Нормальная жизнь. А ты предлагаешь вернуться в эту избу и опять мочиться и срать в ведро?
- Девушка – это та жирная тетка потсбальзаковского возраста? – ухмыльнулся Никита. – Я, знаешь ли, сам не сильно хочу в этот рай. Но то, что с тобой происходит, со мной, оно будет повторяться. Мы должны вернуться. Мы что-то не доделали тогда в этом ритуале… И оно не оставит нас.
- А если… если для завершения Перехода нужны все шестеро?
- Тогда ничего не получится, – пожал плечами Никита. – Нонна ведь мертва. Но вдруг получится у нас двоих? Есть ведь такая вероятность.
Завибрировал телефон Вадима, на экране высветился контакт Леры. Он подумал несколько секунд и взял трубку.
- Вадик, ты наши местные новости смотрел? – с ходу начала она взволнованным голосом.
- Этот твой чокнутый сосед… Он сегодня выпилился. Перегрыз себе вены в паху. Ты прикинь! Как дотянулся только!
