Лига Писателей

Первая часть здесь: Лекарство от скуки Часть 1 (автор: Волченко П.Н.)

На радость злопыхателей - докидывайте минусы

Лекарство от скуки Часть вторая

Автор: Волченко П.Н.

«Резервы будут подтянуты в течении двенадцати часов» - так заявлялось, так было сказано перед атакой. Хорошо знать, что не все зависит от тебя, что через двенадцать часов придут другие, закованные в броню, приедут на гремящих траках гусениц, прилетят на огне дюз, придут и вонзятся в подъеденную первой атакой оборону противника, протиснутся вглубь, до сердца, и убьют… Хорошо, знать, что можно погибнуть с легкой душой и с улыбкой, выполнив свою маленькую боевую задачку. Но так было до того, как началась атака, до того, как врата извергли из себя Его, и свиту Его за ним.

На этот раз апокалипсис был не так добр, как в первые дни, когда с небес сыпался огненный дождь, когда стальная саранча жрала все, до чего дотягивалась – теперь погибло все, все за пределами мертвого города. Огненная стена, огненный шквал сожрал все вокруг, поглотил весь земной шар, оставив одну маленькую черную оспину города в океане гудящего пламени. Погибли резервы, что должны были прийти через двенадцать часов, погибли поселения, где прятались не способные к бою гражданские – все погибло. Остались только те, кто должен был пойти в последнюю атаку на Него, на явившегося на Землю из глубин тартара хозяина тьмы. И уже нельзя погибнуть, зная, что придет кто-то и довершит начатое тобой – нет больше никого, просто нет…

Когда началась атака, я уже не помнил, я ничего не помнил, а часы в скафе выжгло вместе с забралом. Да и сам скаф уже можно было списать в расход. Боекомплект пуст, в руках тяжелый пулемет сорванный с оплавленной громадины танка, от выстрелов отбрасывает назад, руки когда то давно они устали держать рвущееся в бешеной отдаче оружие, потом они болели, а теперь я их не чувствую – будто и нет их. Хотя, может и правда нет? Смотрю и вижу – на месте, держат пулемет, и ноги тоже уже не чувствуют. Идут, сами идут, а я лишь вновь и вновь повторяю про себя приказ «иди». А может быть я уже давно погиб? Может быть это мой личный ад, где я все так же бьюсь, рвусь через пламя, и так будет вечно, день за днем, до скончания времен… Нет! Не хочу!

- Нет! – пытаюсь я закричать вслух, но рот открывается беззвучно, наверное сжег горло, а может… Почему я ничего не слышу? Обдало горячим ветром, слева от меня медленно заваливается на бок стальной остов башни. Она должна скрипеть, металл должен выть, кричать, да в конце то концов, должен был быть слышен взрыв! Я ничего не слышу… Не слышу…

Я кричу, и не слышу себя… и не жалко, уже не жалко.

Сквозь огонь чуть впереди меня несется на реактивной тяге танк, он багрово красный, раскаленный, внутри него уже нет никого живого, просто не может быть – они запеклись, изжарились до хрустящей корочки, а это всего лишь мертвый кусок металла, что рвется вперед в мертвой своей стальной агонии…

Я иду следом, иду по сгоревшим улицам, вижу кого-то, стреляю куда-то, зачем-то падаю, зачем-то поднимаюсь, зачем-то… и снова… и все в звенящей тишине.

Кто-то хватает за плечо, разворачиваюсь – это кто-то живой, это, наверное, человек: лицо в черной корке ожога, в крови, без респиратора. Мне кричат в лицо, а я не слышу, ничего не слышу… Меня бросают, я снова разворачиваюсь и снова иду вперед, как машина, как тот танк – внутри меня уже пусто, душа сгорела в огне.

На мне почему-то больше нет скафа, и в руках у меня «кедр» - я не помню, когда я потерял пулемет, когда распрощался с броней, и мне это безразлично. Мне вообще – все безразлично.

Кто-то бежит на меня, их трое, не вижу кто, перед глазами все плывет. Поднимаю руку, она дрожит, «кедр» выблевывает из себя остатки свинца и умолкает – все. Это был последний магазин. Все трое лежат на земле, один ползет. Я, прохожу рядом, он пытается до меня дотянуться – не может, а у меня нет сил его добить. И…

Вдруг все заканчивается. Я выхожу из огня, из взрывов на пустую площадь, с разрушенным памятником посередине, и мне кажется что тут, на площади, тихо не от того, что я оглох, а просто – тихо. Никого, ни демонов, ни чертей, ни тварей, а только человек на лавочке. Один.

Я иду, я знаю, что он враг, рука сама вытягивает нож – последнее, что у меня осталось. Это должен быть Он, просто больше некому, - это Он, это Дьявол, и я его убью.

- Здравствуй, - звучит у меня в голове, губы человека не шевелятся, он просто смотрит на меня и улыбается, а я иду к нему. Медленно, очень медленно. Тяжело идти, и мыслей никаких нет.

- Здравствуй. – снова голос, и вопрос, глупый, нелепый вопрос, - Ты хочешь убить меня?

Не могу ответить, пусто в голове. Я уже близко, а Он все там же, не двигается, сидит, и все с той же широкой, по-детски наивной улыбкой, смотрит на меня снизу вверх, на меня, на страшного, на обожженного, на искореженного, оплавившегося едва ли не до костей. Я будто вижу себя его глазами. Я подхожу, и коротко, как бандит ночью в темной подворотне, загоняю нож ему в грудь. Глубоко. По рукоятку. Выпускаю нож и сажусь рядом с дьяволом на лавку, а он, обмякнув, валится мне на колени и я сижу, пустой внутри, и глажу не чувствующими, сгоревшими пальцами его черные кудрявые волосы.

Я победил…

- Скучно, - друг отца ставит пустой бокал на стол, рядом кладет трубку, встает, - даже с коньяком скучно.

- Да, - соглашается отец, - очень скучно.

- А может? – друг облизывает губы, - Может быть еще партию? А?

- Не знаю. - отец останавливает мерное раскачивание кресла, встает, смотрит на меня. Долго смотрит, пронзительно, а потом спрашивает: - Сын, ты хочешь еще играть?

И тут я понимаю, что мне тоже очень скучно. Тут можно узнать все, можно сделать все, можно все попробовать – отец позволит, но тут неимоверно скучно. Я встаю с пола, задумчиво подхожу к окну, там темно, как будто черный бархат, на котором лежат маленькие крупинки звезд, свернулись неимоверные завихренные узоры галактик – мироздание, вечность. И она плывет мимо нас, или мы плывем мимо нее – это не имеет значения. Отец небесный, Бог может сделать чтобы было и так и этак.

- Ну? Сынок? – отцу не терпится начать игру по новой, а вот друг его молчит, ждет. Он, наверное, еще помнит, как я ткнул его ножом меж ребер прямо в сердце. Он вообще меня малость побаивается с тех пор, хоть тут он и большой, много выше меня, а я, как маленький ребенок меж них. Да я собственно и хотел стать ребенком – последняя воля у меня такая была, когда кончился Мир. А Рай и Ад – не хотел я туда, ни гимны хвалебные петь, ни, тем более, в котлах вариться. Тупо это, не жизнь это. А хотел я детства, того полузабытого ощущения, когда трава была большая, когда прохладный ветер в листве, когда солнце и заливистый смех на качелях. Отец мне вернул детское тело, но не смог дать того восторга. Скучно.

Оборачиваюсь, смотрю на отца – Бога, на друга его – Дьявола. Они знают все и им скучно, а я… А я хочу еще жить и жизнь эта будет только тогда, когда они начнут очередную партию в Жизнь, в Мир, в борьбу Добра и Зла – им больше нечем заняться, - это единственная игра, что им еще интересна. А я… У меня нет другого шанса на жизнь.

- Ну, что скажешь, Адам? – спрашивает Дьявол.

- Давайте, - я улыбаюсь, - давайте еще одну партию…

ГЛАВА 6 Стая

«Палочка!» – мелькнуло в голове, как спасение.

Но обе руки сжимали корзины, а ещё ведь нужно успеть расстегнуть полупальто.

Волки же рванулись к Вите все одновременно, словно кто-то невидимый крикнул им «фас»! Молчаливые и лёгкие как тени, упругие хищники стрелами метнулись вперёд, едва касаясь земли.

Витя пронзительно вскрикнул, юлой крутанулся на месте и помчался со всех сил вдоль папоротниковых зарослей. Следом, дробился топот множества лап в азартной погоне.

«Только б не споткнуться…!» – судорожно пульсировала мысль при виде распластанных толстых корней на пути, что тянулись по земле от деревьев.

Под ногами суматошно мелькал калейдоскоп жёлтых и бурых листьев. Огромные корзины били по икрам и коленям.

Сообразив, что грибы всё-равно не спасти, Витя, не глядя, отбросил назад одну плетёнку.

Корзина грохнулась на пути волчьей стаи и разбилась каскадом брызнувшей россыпи лисичек. Ярко-рыжие их искры взлетели, как фейерверк. Грибы потемнее расползлись чёрной кучей. Волки кинулись в стороны, огибая препятствие.

Один из хищников круто поскользнулся задними лапами в мешанине свинушек и опят, и шлёпнулся боком. Два-три волка перескочили через него на всём бегу, а Витя запоздало вдруг вспомнил, что вместе с корзиной выбросил и нож.

Впрочем – в лихорадке подумалось тут же – а чем бы он ему помог? Даже если развернуться и махать им, как мечом – перепуганный, худой мальчишка лесным убийцам не соперник.

Он ощущал уже их дух: смесь запахов шкуры, подземелий волчьих нор и останков предыдущей жертвы – то ли хорька, то ли куницы. Хищная стая неслась, стремительно догоняя Витю. Голод мчался вместе с ними.

Сжав кулак, да так, что ногти впились в ладонь, Витя разогнался до последнего предела дыхания. Но, тут же ощутил, как его смещает в сторону от перевеса второй корзины. Он швырнул её назад, вслед за первой.

Громоздкая корзина с разлёту, метеоритом врезалась в большой муравейник у подножья сосны и сшибла его верхушку, будто взметнулся вулкан.

Волков хлестнула шрапнелью пыль, труха, иголки и рой насекомых прямо в глаза.

Витя услышал взвизг. Мерный топот сбился, хищники бестолково налетели друг на друга с глухими ударами тел.

Сразу почувствовав лёгкость от сброшенной ноши, Витя резко увеличил скорость бега. Клубок серых шкур темнел где-то далеко позади, и дальность отрыва росла всё быстрее.

Но, внезапно, за спиной, откуда-то сбоку из спутанной поросли ветвей вырвался в высоком прыжке ещё один волк.

Угольно-чёрный, совершенно демонического вида, словно из преисподней, он пружинисто приземлился, изогнув спину. Жёлтые глаза его мерцали, как два огненных сгустка. Голова сгибалась низко к земле, из-за чего рельефно очерчивались стальные мышцы сухого, жилистого, крепкого тела. От шеи же, и дальше по спине тянулась густая полоса гривы – ещё более чёрной, чем смоляная шерсть этой твари.

Оскалив пасть, он ринулся за Витей, возглавив стаю, которая мчалась теперь позади вожака, выстроившись острым клином.

Витя бежал с перекошенным лицом, с гримасой отчаяния, мольбы и простым страхом ребёнка. Его захлёстывал ужас, хотелось кричать во весь голос «Мама!». Но, горло сдавливал как будто обруч – не получалось даже продохнуть. Бок разрывало нестерпимой колющей болью от сумасшедшего галопа. Сердцебиение толчками с гулом отдавалось в висках.

Рукоять палочки, заткнутой за пояс, туго вжималась в живот. И можно выхватить её! А дальше? Успеет ли он сделать хоть взмах, прежде чем волки сшибут его с ног?

Кругом мелькали стволы, ветки, листья и речная гладь по правую руку. Лесная чаща впереди тряслась и размывалась от пелены слезящихся глаз. А воздух проталкивался в сухую глотку шипастыми кусками. Пот прожигал бороздки по лбу.

Инстинктивно обернувшись через плечо, Витя увидел, как волчий клин, не сбавляя бег, плавно развёртывается в цепь, вытягивается в ровную стену за своим чёрным вожаком. И продолжал перестраиваться дальше.

Волки – по краям шеренги рвались всё дальше, обгоняя уже и вожака с двух сторон. Живая цепь теперь превращалась в дугу, в полумесяц.

Боковым зрением Витя видел, что хищники скачут почти вровень с ним самим – и справа, и слева. Они зажимали его в клещи, как недавно полицаи – беглеца.

Едва осознав это, и сам ещё не вполне соображая, Витя кинулся наискосок к реке. Он чуть не налетел на одного из волков, едва успел увернуться – возле ног щёлкнули его клыки – и нырнул в папоротниковую гущу.

Волчья дуга-полумесяц хаотично смялась и сломалась.

Сбившись и смешавшись снова в стадо, хищники рванулись за Витей в новом направлении.

А он дико продирался сквозь папоротник к воде, хотя не знал глубины реки, и не умел толком плавать. Да и вообще с трудом представлял, что будет делать дальше.

Стебли хвоща – чуть не в полный его рост – бритвами резали лицо и руки. Витя остервенело отмахивался от широких листьев, выплёвывал горькие, травяные обрывки. И бежал, бежал, бежал вперёд, с треском и хрустом пробивая дорогу.

Волки несокрушимой армадой вломились в папоротниковые заросли и помчались по ним шумной, широкой полосой. Чёрный вожак нёсся большими тигриными прыжками. Серые, дымчатые призраки скользили позади, волной, не отставая.

Витя выдыхался, выбивался из сил, кровоточили ладони от тонких порезов об шершавые ростки хвощовых побегов. И вдруг, сердце затрепыхалось радостной птицей! В мельтешащем просвете меж широкой листвы он увидел медленно плывущее по реке сухое дерево, ощерившееся десятком острых сучьев.

Выскочив к самой кромке, Витя узнал его, вырванное одним взмахом палочки беглеца. Попутным течением бревно сплавлялось аккурат в направлении деревни. Но из-за своей тяжести не попадало в поток, бурливший по центру, и вяло дрейфовало вблизи берега.

Не мешкая ни секунды, Витя с разбегу прыгнул в реку, взметнув вокруг себя звенящие брызги-осколки. И сразу рванулся к дереву, обхватив его обеими руками, как родное.

Осенняя вода ледяной гадюкой скользнула в сапоги, и обвилась вокруг ног. Она стиснула лодыжки, колени; поползла вверх, холодной петлей сдавила поясницу, и тонкой плёнкой прижала к коже намокшие брюки и рубаху.

Витя, быстро, судорожно вздохнул, дрожа всем телом, клацнул зубами. И навалившись грудью на бревно, оттолкнулся от илистого дна, чувствуя, как съезжают по нему подошвы.

Дерево нехотя, с трудом подчинилось силе. Его макушка развернулась в воде по диагонали, словно задавая курс. Витя пихал бревно дальше, помогая руками, животом, всем телом. Невесомость оторвала ноги от дна, и Витя резво поплыл по-лягушачьи, вцепившись в толстые сучья.

Верхушка дерева, как нос корабля, разрезала речную гладь, всё ближе подходя к течению. Витя активнее работал ногами – как от холода, так и от страха. И бревно удалялось от опасного берега, набирая скорость.

Из папоротниковых зарослей выскочили волки всей кучей в одном месте. Защёлкал плеск воды под множеством их лап.

Но, дерево уже вошло в поток и поплыло живее. Витя обессиленно свесил руки через бревно и тяжело дышал. Ноги волочились верёвками по течению.

Река ускоряла свой бег, журчала громче. Мелкие волны с привкусом тины, омывали лицо. Витя с трудом приподнял голову: волки вереницей мчались вдоль реки.

Продолговатые их силуэты мелькали меж стволов, то взмывая по пути на пригорки, то ныряя с косогоров вниз. Как ни стремительно было течение, стая не отставала. А вскоре неслась уже рядом с бревном, и начала опережать.

Витя напрягся, удерживая ствол в середине русла, чтоб его не повело обратно к берегу. Хуже могло быть, только если расцепятся затёкшие пальцы, соскользнув с бревна.

Вдруг, он уловил изменение меж деревьев. Чёрный вожак на скаку оттолкнулся от земли и мощным броском прыгнул в реку. Громыхнул водяной взрыв и на поверхности тут же показалась хищная голова с клыкастой пастью.

Матёрый волк, сверкая адски жёлтыми глазами, скользил тараном по воде наперерез бревну.

Витя закричал – истошно и дико; задёргался, заколотил ногами, пытаясь разогнать бревно быстрее. Оно колыхалось и поначалу совсем не реагировало на его толчки. Но, страх придавал силы. И бешеными рывками подгоняя ствол вперёд, Вите удалось проскочить в потоке перед самой мордой волка.

Вожак ринулся следом, перебирая сильными лапами в воде под собой.

Витя панически грёб одной рукой, другой держась за сук, и то и дело озираясь. Чёрный волк почти догнал бревно, и ужасала лёгкость, с какой он это сделал. Витя рванулся вверх, пытаясь взобраться на ствол. Тогда, можно будет хотя бы отбиваться от ощеренной пасти каблуками.

Но, занемевшие ноги не поднимались, и камнями тянули вниз. А голень больно ударилась под водой об толстый сук на бревне.

Волк быстро плыл рядом с корневым пластом дерева. Демонические глаза его, казалось, не мигали.

«Ну, теперь-то, палочка!» – отчаянно пронзило мозг.

Но, окоченевшая от холода рука беспомощно поддевала пуговицы полупальто, не в силах расстегнуть их. И Витя понимал, что до возможной спасительницы ему не добраться.

В отчаянии он попробовал отломать один из сучьев, чтоб иметь пусть какое, но оружие. Бревно качалось от его судорожных рывков, однако, не раздалось и слабого треска.

Чёрное исчадие рвалось вперёд, неостановимо рассекая воду. И исчерпав все ресурсы, и лишившись сил, хотелось просто спрятаться от него, отгородиться деревом – как плотиной, поставив стену между собой и тварью.

Протяжно выдохнув, Витя упёрся ладонями в мокрый, скользкий ствол. Со стоном надавил на древесину до боли и ломоты в суставах, разворачивая бревно на месте. Ноги сами по себе рефлекторно забарахтались в воде, помогая телу.

Громоздкое дерево, торчащее во все стороны частоколом длинных сучьев, как копей, поддавалось тяжело. Но, всё ж, преодолевая течение, начало медленно раскручиваться, точно гигантская лопасть, перегораживая реку.

Витя усилил нажим. Дальнейшее движение бревна пошло существенно легче. Его острая макушка сдвигалась, словно стрелка компаса – от середины реки к противоположному берегу. А корень зацепил плывущего рядом чёрного волка и поволок всей своей массой за собой.

Витя обернулся, услышав торопливое барахтанье лап по воде. Хищник пытался отбиться в сторону, белые брызги чуть не клочьями разлетались над ним. Но, вес бревна и скорость течения затягивали его в искусственный водоворот.

Сообразив это, Витя налёг на дерево с утроенной силой.

Оно лежало теперь ровной горизонталью, перекрывая реку, а чёрный волк суматошно плескался по другую сторону бревна.

Но, поток брал своё. Вращение дерева продолжалось. Его макушка часовой стрелкой двинулась дальше, описывая в реке полный круг. И Витя помогал бревну, толкал его обеими руками, ускоряя бурлящий коловрат.

Через ствол перехлёстывали волны, и Витя чувствовал себя как в карусели. Бревно разгонялось и раскручивалось всё сильнее, попадая в такт течения. А оно влекло его вертящимся пропеллером дальше по шумной реке.

Вожак волчьей стаи бился в потоке всей своей мощью. В воде мелькала чёрная грива, хвост и голова. Бревно, само кружась в воде, тащило и волка по кругу.

Витя схватился за крепкие сучья – дерево вертелось в воде массивным винтом, сумасшедше сплавляясь по течению. Водоворот ревел и пенился, будто кипяток в котле.

По другую сторону бревна, перед самым лицом из воды вырвалась вязкая и липкая, чёрная звериная лапа. Волк со злым рычанием пытался зацепиться когтями за кору, за ветку, да за что угодно.

Но, древесный ствол, вращаясь, подмял вожака и утопил своей массой. Над рекой взлетел раздирающе протяжный визг обычной насмерть перепуганной собаки, и тут же захлебнулся.

Жилистое тело отчаянно барахталось у Витиных ног под водой, не в силах прорваться сквозь густые ветви. Бревно же продолжало тяжело крутиться поперёк реки, запутывая хищника в скоплении подводных ветвистых кольев.

Витя вскинул голову – взглянуть на волчью стаю.

И увидел, что река стремительно вынесла его кружащееся дерево за пределы леса и гнала вдоль обширных полей.

Волки позади сбились гуртом на опушке, и неотрывно смотрели вслед…

Витя обернулся по курсу движения. Впереди – слева, показалось Караваево, первые домишки, заборы, огороды.

Течение не сбавляло быстрый бег, бревно по-прежнему вертелось диском вокруг своей оси. У Вити и у самого уже кружилась голова.

Он понимал, что с дерева нужно как-то прыгать. Иначе, поток протащит его мимо села.

Но, затормозить вращение длинного, тяжёлого ствола не представлялось возможным. А значит, велик был риск, едва прыгнув, тут же попасть под удар бревна. Особенно, толстых его сучьев, которые проткнут тело, как пики.

«Там, дальше, должны быть натянуты сети…» – сверкнула надежда. Староста, и его брат Трофим, перегораживали ими реку. Улов, правда, почти целиком, доставался немцам.

И точно – вдалеке возникла едва видная, длинная паутина, растянутая меж берегами. А ещё взгляд различил два чёрных сутулых силуэта на ближнем дворе – друг за дружкой они направлялись к избе – староста и его брат Трофим.

Витя вскинулся всем телом, будто хотел взлететь. И распахнув рот… исторг едва слышный, сиплый хрип, вместо крика. Фигурки стариков поднимались на крыльцо.

Витя безуспешно пытался вырвать из горла хоть какой слышный звук. Но, простуженные связки лишь глухо шипели.

И тогда Витя замолотил ладонью по воде – отчаянно, с надрывом, не чувствуя холодных брызг, летящих в лицо.

Трофим со старостой резко обернулись, подумав должно быть, что плещется рыба в сетях. И ошалело бросились со двора к реке, выбив калитку.

Бревенчатая глыба крутящимся винтом врезалась в сети, со скрежетом наматывая их на свои ветви. Трофим и староста кинулись в воду по пояс и – схватившись за сучья, с трудом, уперевшись в дно ногами, потянули дерево к себе.

У Вити же, будто разом вышел весь воздух. Обмякнув, мальчик расплылся по шершавой коре. Трофим рывком поднял его подмышки и застревая в тине, тяжело выволок на берег.

– Ох, ты ж… Ох, ты ж… – приговаривал он, суетливо растирая Вите щёки и уши.

Староста поспешил к ним. Но, скользнув глазами по бревну, вдруг замер. Склонился, разглядывая набухшую в воде чёрную шерсть меж ветвями, близоруко щурясь.

– Бобёр, что ли…? – неуверенно произнёс он.

Трофим распрямился, всмотрелся и мотнул головой:

– Ондатра.

Староста чуть шевельнул бревно. И вместе с Трофимом в ужасе отпрянул, когда из мутной воды проступила оскаленная морда мёртвого волка…

Витя силился не потерять сознание, когда его, бегом, спотыкаясь, стремительно несли в деревню. Голова тряслась и качалась, как болванчик.

Со всех изб кругом высыпали старики, а навстречу – растрёпанная – летела мама. Она порывисто выдрала Витю из рук Трофима, и прижала к себе.

Потом, с грохотом шарахнулась об стену дверь родного дома. Мама спешно уложила Витю на кровать, и чуть не срывая пуговицы, распахнула пропитанное водой полупальто.

– Папа… – с усилием проговорил Витя.

Мама замерла, тревожно на него глядя.

– Сынок, это я! – выдохнула она в испуге.

– Фотография внутри… – Витя, как смог, указал глазами на отворот полупальто.

Мама – смутившись, скользнула пальцами во внутренний карман и попутно увидела торчащую за поясом палочку. Рывком выхватив её и быстро окинув взглядом, хотела отшвырнуть.

– Не выбрасывай… – успел выдавить Витя и вот теперь его сморило уже точно, поволокло в глубокую и цепкую дрёму.

Он ожидал увидеть вновь кошмар, где за ним гонятся волки. Но, ему приснился медведь.

Витя стоял у ручья, возле истекающей мёдом горки сот. А огромный, мохнатый зверь неспешно и степенно переходил по мелководью. Встав напротив Вити, он медленно вытянул толстую шею, приблизив чёрный нос к его лицу. И Витя увидел своё отражение в спокойных, карих глазах исполина. Хозяин леса дохнул на него протяжно и шумно, обдав приятным жаром.

И Витя проснулся.

В избе было натоплено как в бане. Печь потрескивала пляшущим огнём. Пламенные блики уютно мерцали на потолке. За окном смеркалось.

Несмотря на то, что тело горело и внутри, и снаружи, Витя плотнее натянул одеяло – он никак не мог согреться.

Мама штопала за столом его брюки и сразу обернулась, услышав шелест с кровати. Но, тут тихонько заскрипела дверь, и в избу ступил староста. В руках он нёс охапку дров, и вид имел смущённый, виноватый.

– Анна, вот ещё тут… – промямлил староста, и отводя глаза, аккуратно сложил поленья возле печки.

Мама сидела, неподвижная, как изваяние, холодно глядя на старосту. Тот неловко потоптался, закряхтел.

– А утром там яиц принесём, пару штук. Немчура не отощает… – попробовал он улыбнуться.

Мама не реагировала. И староста угловато развернулся обратно к двери. Внезапно, мамина тень на стене перед ним резко поднялась, будто выросла – мама встала со стула.

– Никакого больше леса! Никаких грибов! – отчеканила она жёстко и враждебно.

Староста, не оборачиваясь, вжал голову в плечи и ещё сильней ссутулившись, вышел из комнаты…

Было уже совсем темно, когда во двор избы Трофима проник чёрный, приземистый силуэт с посохом. В дальнем углу заскулила собака и гремя цепью, нырнула в будку.

Плотная низкая фигура поднялась на крыльцо и уверенно постучала в дверь. С минуту было тихо. Потом скрипнули петли, во тьме дверной щели возникло лицо встревоженного Трофима. Выпучив глаза, он уставился на бабу Сейду.

Ведьма молча стояла и глядела исподлобья. Зрачки её блеснули, окинув Трофима взором с головы до ног.

– Сделал, что велела? – вязким голосом спросила она. – Впусти.

Трофим прерывисто вздохнул и отступил в сторону, освободив проход в избу…

Окончательно Витя пришёл в себя через сутки. Открыв глаза, он не почувствовал ни жара, ни озноба. Зато, зверски хотелось есть. Легко откинув одеяло, Витя пушинкой спрыгнул с кровати, сгрёб со стула рядом брюки и рубашку.

Снаружи сияло солнечное утро. Комната искрилась в золотистом свете.

На столе одиноко жались друг к другу кружка молока и кусок ржаного хлеба. Отдельной парой лежали фотография отца и деревянная палочка с обрывком тёмной нити на рукоятке.

Витя жадно перескочил взглядом с еды на предметы, не зная, с чего начать. Но, недовольно заурчал желудок, и Витя цапнул хлеб. И уж теперь, жуя, как молотилка, разгладил пальцами фото. Оно, конечно, местами отсырело, однако, не потеряло вид.

Витя откусил ещё кусок, хлебнул молока, и едва только протянул руку к палочке – увидел в окне Трофима. Он шёл вдоль забора. Витя стремглав метнулся к двери, и сунул ноги в ботинки, спешно перебирая в уме слова, как благодарить за спасение.

Он выскочил на порог, готовясь бежать и догонять, но Трофим и сам открывал их калитку.

– Дядь Трофим! – воскликнул Витя.

– Ааа… – заулыбался брат старосты. – Поправился? Ну, значить, отдам прямо в руки.

И поворотившись, втащил за собой – у Вити сердце чуть не задохнулось – шкуру чёрного волка на деревянном кресте.

– Победителю его добычу! – с благоговейным уважением произнёс Трофим. – Я и не видал таких раньше…

Витя завороженно сошёл с крыльца, приблизившись к трофею. Казалось, волк живой – хвост, лапы, голова, всё на месте. От шеи по спине тянулась полоса густой гривы. Морда скалилась точёными клыками. И горели жёлтыми огнями глаза.

Витя медленно протянул палец, коснувшись стеклянного открытого ока. И вздрогнул – позади отворилась дверь. На крыльцо вышла мама.

Трофим замер, потом попятился, а Витя восторженно ей закричал:

– Мам, смотри! – и подняв растяжку, показал чёрного волка во всей его страшной красе.

Мама потемнела лицом, в упор глядя на Трофима.

– Вот… И взрослым стал… Сынок-то… – подобострастно и жалко пролепетал он.

– Уйдите! – негромко, с ожесточением выпалила мама.

Витя остолбенел. Он ожидал от мамы охов и забавных возмущений. Но, она источала какую-то непонятную, холодную ярость. Трофим мелко-мелко закивал, засуетился.

– Пойду… пойду, пожалуй. Шкурка пусть ещё посохнет. Покажу, как выделывать потом, дубить…

– Вон! – повысив голос, перебила мама.

Трофим, буквально, вылетел за калитку.

– Мама! Зачем ты?! – возмущённо крикнул Витя, чувствуя, как рдеют щёки.

– «Зачем»?! – повторила она звеняще. – Затем, что все они, вся деревня слышала стрельбу в лесу, и взрывы! И ни один…! Ни один…!

Задохнувшись гневом, мама сбилась, но продолжила на ещё более высокой ноте:

– А когда сама хотела бежать к тебе, меня закрыли! В сарае! Как собаку! Вот, «зачем»! – и метнула взгляд по сторонам, по избам и окнам всех односельчан.

Витя опустил голову, глядя под ноги.

– Тебя бы убили – тихо сказал он.

– То есть правильно, что не пустили?! – мама закипала в бешенстве.

– Да – твёрдо ответил Витя, не поднимая глаз. – Иначе, я сегодня был бы сиротой. Или оба бы погибли.

– А если со мной такое случится? – заводилась мама сильнее. – Если я уйду и пропаду, что будешь делать?!

– Я, другое дело. Я пойду, потому что мужчина – голос Вити звучал глухо, но упрямо.

– Ты ребёнок! – пригвоздила его мама.

Витя вскинул голову, и сверкнул глазами.

– Я мужчина! – как гром, ударил он.

– Тебе двенадцать лет! – мама тоже сорвалась в крик.

– Я! Мужчина! – взорвался Витя.

Порывисто схватив волчью шкуру, он коршуном взлетел на порог. Мама отшатнулась. А Витя, распахнув дверь, ворвался в дом.

Его трясло и колотило. Душила обида от того, что столько пережил за прошедшее время, а для мамы это всё пустяк, игрушки.

Витя раздражённо впечатал в угол крестовину со шкурой и сорвал с вешалки подсохшее полупальто и шапку.

Затем, кинулся к столу, сгрёб фотографию отца, сунул за пазуху. А следом подхватил и палочку. Детская злость искала выход.

Чтоб не встречаться с мамой, Витя выскочил из дому через примыкавший к избе сарай. И побежал в лес.

Кругом опять замельтешили кусты, деревья, листья. Умом он понимал – забраться нужно в самую чащу, подальше, чтоб не пугать селян близкими взрывами.

«Впрочем – возразил сам себе Витя – они и так перепугаются».

А истинная причина заключалась в том, что бить и крушить хотелось сейчас же!

Остановившись, он посмотрел назад – деревня скрылась за многослойными шеренгами берёз, осин и елей.

Из груди рвалось тяжёлое дыхание, казалось, распирая саму душу.

Сжав зубы, Витя посмотрел на палочку в руке. Не так он представлял себе знакомство с ней и изучение. И это тоже прибавляло злости.

Яростно исказившись, Витя махнул ею, что есть сил, до боли в локте. И испугался: ведь сейчас же грохнет!

Рассёкся с шипением воздух, ветерок обдал лицо и… больше ничего. Ни грохота, ни треска деревьев.

Витя замер, скосив на палочку взгляд. И взмахнул ещё раз. И опять безрезультатно.

Он с шумом выпустил пар через ноздри. Может, нужно что-то крикнуть? Какое-то заклинание, или слово «взрыв»…

«Но, нет – вспомнилось сразу. – Тот человек ничего не кричал… А если командовал в мыслях?»

Витя сделал новый резкий взмах, одновременно крикнув про себя – «взрыв»! И это тоже не дало успеха.

«Взорвись!» – изменил Витя команду, махнув палочкой в очередной раз. Кругом стояла тишина, лишь ветер шептался.

«Бабах!» – ткнул Витя кончиком палочки в землю далеко перед собой.

С последующим взмахом он просто попытался представить взрыв, как таковой. Не помогло и это.

Взбесившись сверх всякой меры, Витя начал исступлённо махать палочкой без слов, без мыслей и команд.

Взмах влево! Взмах вправо! Взмах вперёд! Взмах назад!

И на последнем этом выпаде, обернувшись вокруг себя, как волчок, Витя вздрогнул, и обомлел, выпучив глаза.

Прямо перед ним стоял тот самый беглец, прислонившись плечом к сосновому стволу.

С беспечным видом, будто на прогулке, он вздохнул, качнул головой и иронично кивнул Вите на палочку в его руке:

– Не стреляет?

Это похоже на зависимость, но на деле ближе к психическому заболеванию. Сначала ты просто начинаешь хорошо учиться, вроде бы, думаешь о своей успеваемости, но потом это приобретает более масштабный характер. Учёба становится не целью, на её место приходят цифры в аттестате, ведь с хорошими бумажками легче поступить в престижный вуз, не правда ли?

После простой учёбы ты поглощаешься только в предметы, которые сдаёшь, остальное не имеет смысла. Со временем даже все разговоры с тобой приходят к одной единственной теме – экзамены. После школы ты начинаешь делать уроки, а потом готовится к экзаменам, забывая периодически про еду (периодически ли? По вечерам нужно есть?) Ты уже даже не сидишь в социальных сетях, только просматриваешь дополнительный материал по своим предметам. Друзья общаются с тобой на переменах в школе и раз в неделю на улице, но им всё сложнее подбирать темы для разговора, не затрагивая самое злободневное.

Может, променяешь музыку на аудио-лекции? Легко, музыка для лентяев! Ненужные тебе предметы заменим подготовкой к экзаменам, это же важнее! Учителя начали тебя ругать за плохую подготовку к этим «ненужным» урокам, кажется это была плохая идея… Почему бы тогда не делать домашку по ним на переменах? Она же для этого, да…? Друзья недовольны, что ты не уделяешь им время, но ведь и хорошее будущее само к тебе не придёт. Не нравятся, пусть не дружат, зато ты хорошо сдашь экзамены и поступишь в институт твоей мечты. Хорошее образование – залог успеха!

Осталось не так много времени, а материала для подготовки до сих пор прилично… Зачем тебе целых 8 часов сна, как на счёт 6? Сегодня случился очередной обморок, с тобой точно всё хорошо? Нет времени на врачей, ещё чуть-чуть, вот сдашь всё и пойдёшь в больницу. Настал час икс, твои знания превосходны, ты справишься. Наверное…

Парта, чёрная гелевая ручка, ещё две в запасе, вода, шоколадка, твои задания и бланк ответов… Всё так просто, когда готов. Но что-то не так… В глазах темнеет... Где всё? Вокруг кромешная тьма.

- Девушка…Девушка, проснитесь! – кричал голос из тьмы.

В глаза ослепил яркий свет, всё такое чистое и белое, кажется, ты в медпункте. Врач смотрит на тебя прямо в упор, щупает пульс.

- Где я? Мне нужно на экзамен! Я могу вернуться в аудиторию? – ты кричишь, как сумасшедшая.

- Девушка, - медленно говорит мужчина в халате, ожидая пока ты остановишься и послушаешь его, - вы потеряли сознание, на вас лица нет, какой вам экзамен?

- Нет! Вы не понимаете, мне нужно дописать! У меня был лёгкий тест! Верните меня в аудиторию! Моё состояние прекрасно! Я справлюсь, вы главное далеко не уходите!

Врач уныло повернулся к медсестре и произнёс:

- Всё ясно, ЕГЭ головного мозга, увозите её в клинику… Уже пятая за час… сколько же их ещё будет?

Старенькая медсестра, вкалывая тебе успокоительное, обнадёживающее сказала: «Всё будет хорошо, ты только не переживай.» Кажется, ещё никогда эта школа не слышала таких пронзительных и громких криков, как сейчас…

Лекарство от скуки

Автор: Волченко П.Н.

Автор иллюстрации: Волченко П.Н.

- Может в города? – спросил отец у друга, зевнул и потянулся.

Я посмотрел на него снизу вверх, тоже потянулся, взял со стола яблоко, и хрустко откусил сочный кус от зеленого бока. Яблоко было вкусное, чуть с кислинкой, и в меру сладкое.

- Нет, - друг отца поерзал в кресле, вздохнул грустно, - в города не хочу, в города – скучно.

- Да, скучно, - согласился отец, а я, тем временем, прошел вдоль высоких книжных полок, встал на цыпочки, пытаясь достать до самого красивого, самого золотистого корешка книги – чуть-чуть роста не хватило.

- Отрок, что ты там ищешь? – заинтересовался друг. Мне тут же стало стыдно, я опустил глаза, виновато улыбнулся и уселся рядом со шкафом на мягкий ворс ковра.

- Ну-ну, что ты его смущаешь, - я знал, что хоть отец и говорит серьезно, но в глубине его бороды явно скрывается добрая усмешка, - сынок, если тебе что-то нужно, ты попроси.

- Угу, - я кивнул, не поднимая глаз, и снова откусил яблоко. Сок брызнул, и одна нечаянная капля, золотясь в солнечных лучах из широкого окна, упала на ковер…

Оплавленная земля крошилась под толстыми рифлеными подошвами, хрустела, как вафля, с изломов поднималась тонкая, как сажа, пыль. Даже через плотно прижатый к лицу универсальный респиратор-противогаз чувствовалась эта пыль, хрустела на зубах, забивала ноздри своим горелым запахом. Тяжело идти, хоть и не в полной амуниции, обоз из нескольких тяжелых БМП медленно ползет позади колонны пехоты, но все равно – тяжело. Солнце жарит, фильтры респиратора подзабились, легкий пластиковый латкомбез липнет к вспотевшей спине – тяжело.

- Колонна, стой! – гремит глухой голос сержанта через маску респиратора, и мы останавливаемся, вся колонна, почти две сотни человек. Все одинаковые: все в латкомбезах, все пропыленные, все с «абаканами» наперевес. – Привал! Шесть часов личного времени! Рекомендую отоспаться.

- А то может уже и не придется, - говорит кто-то рядом со мной. И он прав. Остановка днем, солнце едва-едва за половину небосвода перешло, - это недобрый знак. Да еще и отоспаться. Значит будет ночью бросок, а мы… Мы резерв, а может и не резерв, может и передовые силы.

Я посмотрел вперед, туда, где высились, словно бы оплавленные, черные развалины большого города, светофильтры широких, в половину лица очков, мгновенно притушили яркость солнца над руинами. Что это за город был и не скажешь: может Уфа, может Магнитогорск, а может и еще что-нибудь – сложно узнать по обгорелым остовам, а ориентироваться на сожженной до черноты местности под ярким белым солнцем в прожаренных небесах, я не умею.

- Думаешь там будет? – спросил глухой голос из-за спины. Я обернулся, еще один мой близнец: латкомбез в пыльных пятнах, маска, очки, вот только номерок слева на груди: «26-16А» - Артем.

- Да, наверное там, - киваю, усаживаюсь прямо на землю и добавляю грустно, - наверное там, Артем.

- Как думаешь, вытянем? – Артем усаживается рядом. Он еще с детских пор, с тех времен, когда мы вместе с ним гоняли по дворам, да лазили по деревьям, спрашивал меня о успехе всех затей, всех начинаний. Я почему-то почти всегда угадывал: получится, или же влетит нам обоим от родителей по первое число.

- А куда денемся, - я вздыхаю, провожу пальцем по земле, соскребая с твердой сплавленной корки слой сажи, - давай спать.

О том, что у меня плохое предчувствие, я говорить Артему не хочу.

- А может в картишки перекинемся? – друг весь подбирается в кресле, улыбается широко, и в его длинных пальцах, словно из ниоткуда, появляется колода карт. – Малой, на тебя сдавать? Во что играем? В дурака, в мавра, может пульку распишем? Малой, ты в преферанс обучен?

Мне стыдно, потому как в преферанс я играть не умею, а правила мавра забыл. В дурачка конечно сыграть бы можно, но… Я мотнул головой, и отвернулся.

- Нет, - отец едва не смеется, - с тобой, да в карты? Увольте.

- А что так? – в голосе друга слышится удивление едва ли не граничащее с возмущением.

Я оборачиваюсь, и вижу, как отец примирительно поднимает руки.

- Прости-прости, ничего такого. Просто, не везет мне в карты, - короткий хохоток, - судьба у меня такая.

- Судьба, - друг отца криво ухмыляется, как ни странно, но такая ухмылка ему идет, - Судьба – это интересная штука.

- Да-да, весьма интересная! – подхватывает отец, и было открывает рот, дабы высказать свои мысли, теории, но, под взглядом друга, замолкает, плечи его опадают, и он говорит, - Хотя, кажется, мы об этом уже говорили?

- Да, - соглашается друг, - говорили, и уже не один десяток раз.

- Если не одну сотню.

А вот мне интересно узнать побольше про судьбу, но только спрашивать у них, мне стыдно.

Земля все так же предательски хрустела под ногами - ну слышно же, слышно! Почему же так… Можно было быстро пробежать по черной дорожке тротуара, пробухать тяжелыми подошвами по залитому лунным светом асфальтовому языку, и залечь, вот только… Заметят. Слух у них не очень, а вот на зрение они никогда не жаловались – это я по обучающим фильмам хорошо запомнил. Здоровые, землистого цвета гарпии сидели на искореженной арматуре, как попугаи на насесте, то и дело поворачивая страшные свои гротескные морды то так, то этак, всматривались в ночную хмарь. Пока еще они никого не заметили, и не услышали, но какое-то беспокойство меж ними было. Интересно, где Артем? Или его отправили на левое крыло атаки? Не знаю…

Я, не отрывая спины от стены, оглянулся налево – там стоял такой же как и я солдат, только теперь мы были снаряжены куда как более тяжело, нежели чем днем. Уже не легкие латкомбезы, а тусклые скафы полной защиты с сервоприводами, со встроенными в запястья циркулярными ножами, с датчиками, с детекторами, с затаившимися иглами вдоль позвоночника, что должны в тяжелую минуту вогнать в кровь ударную дозу боевого коктейля из амфетаминов, адреналина и серотонина. Вот только в руках все тот же «абакан», правда кроме рожка к нему, прямо из скафа, тянется лента с патронами, но все же это тот же «абакан» - лучшего пока не имеется.

Я кивнул своему напарнику, сказал тихо в микрофон:

- В высотке гарпии, похоже квартал просматривается.

Напарник не ответил, кивнул. Мне было хорошо видно, чувствительность света в скафе выставлена на максимум.

Сейчас бы выскочить, дать длинную очередь по этим тварям, не жалея патронов, да вот только… Сначала надо распределиться по секторам, предписанным командованием, а потом уже начинать – в этом то и отличия боя в городе и на открытых пространствах. Хотя, по мне так это без разницы: с самого начала надо было пальбу открыть!

Послышалось громкое хлопанье кожистых крыльев, будто парус на ветру мотало. Я облизнул губы и снова выглянул – пара гарпий взмыла в воздух и тяжело, глубоко проваливаясь вниз на каждом замахе, кружили над руинами. Точно, что-то почуяли.

- Уходить надо, - в наушнике голос напарника, - отходим.

- Хорошо, - я кивнул. И мы, таясь в глубоких ночных тенях, заскользили прочь, подальше от гарпий. Вот только горелая земля слишком громко хрустела под толстыми подошвами…

Пронзительный птичий крик взрезал ночь, словно осколок битого стекла плоть, и тут же свист, будто пущенная в спину стрела. Я успел обернуться, вскинуть «абакан», но в прицел тварь уже не поймал – слишком быстрая. Мы вместе с ней повалились на землю, покатились по хрустящей земле, завизжали циркулярные ножи в запястьях, глухо замолотили когтистые лапы по броне скафа. Если бы не сервоприводы и броня, меня бы разорвали в первое мгновение, но сейчас… Медленно, но верно жужжащая сталь ножей приближалась к худому, с остро выделяющимся кадыком, горлу гарпии. Ее гротескная полуженская, полуптичья морда щерилась в адском оскале, глаза зло буравили зеркальное забрало скафа. И вот жужжание ножей будто захлебнулось, стало влажным, на забрало брызнуло черной кровью…

Я еле успел соскочить и посмотреть в темное небо, прежде чем оттуда на нас с напарником стальным дождем посыпались гарпии. Трескуче загрохотал «абакан», гортанные птичьи крики, визг ножей, и где-то вдалеке протяжный ухающий вой просыпающегося нечто…

- Сынок, принеси, пожалуйста, - отец пощелкал пальцами, припоминая слово, - там, на столе… Ну эти, типа шахмат.

- Го? – то ли спросил, то ли подсказал друг.

- Да, го. - подтвердил отец. Я соскочил, припустился к высоким дверям.

- Не-не, в го играть не буду. Скучно, да и предсказуемо это.

- Не без этого. - согласился отец. Он поднялся со своего огромного мягкого кресла у стола, прошелся по комнате, остановился рядом со мной, потрепал по волосам, вздохнул, вернулся к столу, и снова сел, только теперь не в мягкое велюровое кресло, а в плетеное кресло-качалку, оттолкнулся. Полозья кресла размеренно заскрипели. Скрип – туда, скрип- обратно, скрип – туда, скрип…

Друг отца вздохнул, достал из кармана трубку, постучал ею о стол, выбивая пепел, выудил из другого кармана кисет, развязал тесемки, подсыпал чуть табачку в трубку, вдохнул аромат еще не раскуренного курева, снова вздохнул, и только потом сунул трубку в рот и чиркнул спичкой. По комнате поплыл аромат хорошего табака.

- При ребенке бы не курил… - сказал отец, грустно, но настаивать не стал. Он и сам любил, когда рядом курили, может быть он бы и сам курил, но его натура не позволяла иметь вредных привычек – характер.

Я, как всегда промолчал. Табачный дух мне ничуть не мешал, да, к тому же, пока про меня забыли, я снова совершил набег на книжный шкаф, сдернул с полки толстенький фолиант, на корешке которого значилось «Оружие», и, уложив его на пол перед собой, открыл на середине. Со странице на меня смотрело черное жерло пушки, старой пушки – века этак восемнадцатого, литая, толстенькая такая, на дубовом лафете, рядом пирамида из тяжелых ядер.

- Уходи, уходи! – орал я кому-то, хрипя в микрофон, не понимая, что сгорел к чертям уже передатчик, и вообще, вся спина скафа выгорела до дыр, до прорех и сквозит оттого жаром во внутрь, будто в печь попал. Замигал красным индикатор слева, значит скаф на последнем издыхании, сейчас откажет. И тут же в спину разом сотня уколов – прощальный подарок, боевой коктейль и хлопок – части скафа разлетаются в стороны, оставляя меня в легком латкомбезе. А кровь в жилах уже горит, бурлит в венах боевой коктейль, и я бегу, бегу на грани возможного прочь от огня, льющегося из рук демонов словно из стволов огнемета. Жар, дикий жар, снаружи от огня, внутри от кипящей крови, а в руках нет ничего… Струя пламени прямо в лицо, едва успел бухнуться на живот, перекатился, к распластанному телу в оплавившемся скафе, рву с черного скафа гранату, бросаю, а сам, из последних сил, пытаюсь прикрыться тяжелым мертвецом. Взрыв, жаркая волна воздуха, словно огромный мешок с мукой больно и мягко бьет по телу, и я слышу как грохот боя застилает звенящей тишиной контузии, и все вокруг становится таким смазанным, таким медленным и тягучим…

- Боец, боец? Ты как? – голос глухой, выданный на гора из глубин скафа через динамики, меня толкают, и я понимаю – живой. Открываю глаза – все то же, все так же, только больше нет струй огня из когтистых лап демонов, и в голове гудит, и скаф, которым я прикрывался, валяется рядом бесформенной, иссеченной осколками, кучей. А звуки боя уже где-то далеко, там все так же ухает, трещит, воет, вздымается высокими пламенными столбами.

- Живой я… - поднимаюсь, меня мутит, все болит, но сила есть – может еще коктейль не отпустил? Солдат в скафе, что склонился надо мной, кивает, на ноге у него, с шипением, открывается резервная кобура – там куцый, тупорылый «кедр» и два магазина к нему.

- Бери. – голос из динамика скафа хриплый, шипящий, и не понять, то ли дефект динамиков, то ли сам солдат уже поистрепался, легкие подпалил.

- Спасибо, – я вытягиваю из кобуры «кедр», магазины. Кобура, с шипением, закрывается. Солдат идет вперед, туда где гремит, где рокочет бой. А я следом, солдат оглядывается, кивает, говорит все так же хрипло, с сипеньем и шипеньем:

- За мной держись, - я согласно киваю и понимаю – это не дефект динамиков, это у него голос такой.

И мы идем меж развалин, меж черных остовов, меж мертвецов и потрескивающего пламени, хотя чему гореть в городе обглоданном огнем до арматурных костей?

- Есть коньяк, - отец с кресла качалки не встал, все так же размеренно поскрипывали полозья, тихонько тикали красивые часы на полке над камином, в камине тихонько потрескивало пламя, приютившееся на паре полешек, - коньяк будешь?

- Коньяк? – друг, вынул трубку изо рта, задумчиво огладил выбритый до синевы подбородок, проговорил отрешенно - Коньяк. Да, можно бы и коньячку.

- Сынок, принеси, пожалуйста, - отец даже не оглянулся на меня, но кресло, скрипнув, остановилось.

Я, со вздохом, отодвинул книгу, встал, и полез в сервант. Бутылка коньяка стояла высоко, мне пришлось подняться на цыпочки, но все равно – пальцы едва-едва касались дна бутылки.

- Позволь, - друг отца подошел, я посторонился, посмотрел на него снизу вверх. Друг достал бутылку, элегантно прихватил два пузатых бокала за ножки, вернулся к столу, поставил бокалы, сел, и задумчиво уставился на бутылку, хмыкнул. – Хороший коньяк.

- А откуда мне плохой взять? – то ли с сожалением, то ли с грустью сказал отец.

- И не говори, - друг легко распечатал бутылку, разлил коньяк в пузатые бокалы. В комнате, к запаху хорошего табака примешался вкусный шоколадный аромат с терпкой ноткой алкоголя. Очень приятный запах, вкусный.

Друг поймал мой взгляд, передвинул трубку в уголок рта, и спросил у отца:

- Чадо тоже жаждет прильнуть к источнику.

- Мал он еще, - сварливо ответил отец, но тут же сменил гнев на милость. – Хотя плесни ему чуть-чуть, - я не удержался, жадно сглотнул, - на пробу.

- Как скажешь. – ответил друг и подмигнул мне, я тут же опустил взгляд, и почувствовал, как жарко краснеют мои щеки. Друг хохотнул, сказал наигранным тоном: - Стыдлив отрок, сие есть благо.

- Стыдлив? – отец усмехнулся, - Ой ли, ты его плохо знаешь.

- Думаешь? – друг чуть склонил голову на бок, пристально посмотрел на меня. – А мне кажется, что он у нас весьма скромен.

- Когда кажется - тогда крестятся, - ответил отец, друг поперхнулся дымом, посмотрел на отца и рассмеялся, отец тоже пару раз хохотнул. Я улыбнулся.

- Что? – сложно было различить крик однорукого полковника через гул дюз под ногами, через уносящий все звуки ветер, рвущийся в дыры в обшивке боевого флаера, - Что?

- Най…шь Арх…по..а, п…нял… - пытался доораться до меня полковник, сидящий напротив, но ничего у него не получалось.

Я отстегнулся ремни, прижимающие меня к твердой лавке, привинченной к стенке и полу, подался вперед, едва не впечатавшись ухом в лицо полковника и снова заорал:

- Что?

- В штабе найдешь Архипова, понял? – я кивнул, полковник продолжил, - Архипову скажешь, что скоро будет прорыв. Придет… - полковник примолк, может быть это и глупое суеверие, но называть того, кто должен будет прийти по имени – это не к добру, - Скажешь, что придет Он. Все силы, понял, все силы надо! Остальное – чушь!

- Понял! – проорал я, усаживаясь на свое место и пристегиваясь. Вовремя, флаер так тряхнуло, что я прикусил язык, а в кишках будто оборвалось что-то. Послышался дикий вой снаружи, глухой звук удара, флаер бросило в сторону и вниз, и на один короткий миг я увидел в треснутом иллюминаторе нечто крылатое, красное, с фиолетово-синим загривком плазменного пламени. Тут же заухали тяжелы автоматические пушки флаера, пол затрясло, нас прижало перегрузкой – пилот завалил флаер в штопор, уходя от огня противника. Полковник закусил губу, закатил глаза, лицо его будто ввалилось, заострилось – сильно нас вдавило.

Еще один удар по обшивке, как раз за спиной полковника, толстую броню прогнуло во внутрь, не пробило, но… Видимо удар был сильный, полковник обмяк, единственная рука упала и безвольно моталась повинуясь виражам флаера. Можно было надеяться, что старика просто оглушило, но… Я не верил в это. Не высадится он в расположении своей части, не судьба.

Пушки флаера отгрохотали еще с секунду и примолкли, гул дюз под ногами стал ровнее, прекратилась дрожь. Я отстегнулся от скамьи и, придерживаясь за торчащий из стены поручен, проковылял до кабины пилотов. Пилот был один, там, где должен был сидеть второй пилот, ничего не было, даже кресла – только искореженный металл, и огромная дыра впереди, половина стеклянного фонаря кабины снесена. Я согнулся над оставшимся пилотом, заорал тому в ухо:

- Полковник убит, в штаб.

Пилот кивнул, заложил вираж, меня едва не снесло ветром, мы легли на новый курс.

- Итак, - отец раскачивался в кресле, в руке его покоился бокал с коньяком, под потолком недвижно висела тонкая пелена табачного дыма, - как тебе коньяк?

- Амброзия! – друг пронес бокал под носом, вдохнул, и повторил, - Таки амброзия!

- Таки? – отец вопросительно нагнул голову, - а не кажется ли вам, мой добрый друг, что сей акцент вам не к лицу?

- Да что вы говорите, - друг включился в игру, и добавил приподняв брови, - Муня.

- Муня? Какой последний поц сказал вам это имя?

- Таки и поц?

- Да, и скажите ему при встрече, что сам папа, и если он даже последний поц, то он знает кто такой папа, так скажите ему, что папа, сказал, что он поц и не морочьте мне мозг своими… - отец хитро приподнял бровь смотря на то, как друг, капитулируя, поднимает руки.

- Все-все! Признаю поражение! Никогда не мог я понять этой вашей мелкой склочности.

- Это не мелкая склочность, это баталия, это сражение!

- Буря в стакане, - парировал друг.

- Нет, это шторм в девять баллов с грозами и молниями, это кораблекрушения, это залп тонущих армад, на прощание в низкое пузо грозового неба! Это… - пожевал губами, вздохнул, - Да, это буря в стакане. Зато такая милая буря.

- Вот за это-то вас и не любят.

- Думаешь?

- Знаю.

И снова замолчали. Оба все знали, и оба не хотели вновь идти по уже давно пройденному кругу спора. Громко тикали часы, потрескивал огонь в камине.

- Скучно. - сказал друг.

- Скучно. - подтвердил отец, и отпил из бокала, сморщился и крякнул. Алкоголь, даже хороший, он никогда пить не умел: морщился, крякал, кашлял – натура у него такая.

Я кивнул, отпил из маленького фужерчика, куда друг отца милостиво чуть-чуть набулькал коньяку и для меня. Вкус был и правда отменный, сильный характерный аромат, а вот алкоголь почти не чувствовался, только жаркое тепло, разом согревшее и рот и нутро. Вкусно, и чего отец морщится?

За окном темнело.

Над головой полоснуло белой ветвистой молнией, по ушам ударило трескучим раскатом грома. Не успел бы пригнуться и молнией сожгло бы и скаф, и меня в нем. Я, почти не метясь, нажал на курок, и ствол «абакана» зло огрызнулся куцым пламенем, вдалеке, за пеленой черного дыма, низко взвыло нечеловеческое горло. Не знаю в кого, но все же я попал.

Соскочил, одна рука малость тяжело двигалась – возможно повредило сервомотор, а может и меня в скафе зацепило, просто пока боли еще не почувствовал. Рыбкой прыгнул в темную клубящуюся пелену перед собой, перекатился – не видать ни черта, побежал вперед, сзади загудело, будто динамо машина набирала обороты. На ходу сдернул с разгрузки гранату, бросил через плечо. Затрещал электрический разряд, готовящийся сорваться с неведомой руки мне в спину, и тут же раскатисто ухнула граната, меня бросило вперед, я повалился, черный туман над моей головой разметало клочьями, будто не туман это был, а живое полотнище.

Я не торопился подниматься, лежал и ждал. Нет, даже не ждал – я отдыхал. Несколько часов, несколько часов непрекращающегося боя, разгрузка, почти пустая, пара гранат, пара рожков, лента боезапаса из скафа закончилась уже давно. А еще я противоречу всем теоретическим выкладкам выживания в бою. Единица пехоты в условиях интенсивного боя живет несколько минут, максимум полчаса, а я… Я скосил глаза вниз, там где красным цветом на внутренней стороне забрала светилось время – уже четыре часа. Четыре!

Послышался громкий хруст, размеренный, механичный, а потом тяжеловесные, ухающие раскаты – это свои, танки идут. А они должны были быть на острие атаки. Значит я, как-то, ушел вперед, обогнал их, на свою голову.

Гусеницы крошили спекшуюся землю уже близко, слышно было как гудят мощные двигатели, как зло фыркают дюзы ускорителей, как коротко и зло огрызаются пулеметы. Близко. Сейчас пройдут мимо, и я пойду следом, хватит лезть впереди всех, хватит.

Тяжелый танк вывернул из-за развалин, снеся на ходу уцелевший кирпичный угол здания, медленно развернулась башня, будто нюхом пытаясь учуять врага, грянул оглушающий выстрел, танк качнуло, где то там, впереди, раскатисто отгремело взрывом, по земле прошла дрожь.

Я не вставал.

Танк вывернул на дорогу, скоро покатил вперед, проехал мимо, встал, взрыкнув двигателем, замер. Открылся закопченный люк, из башни высунулась грязная разлохмаченная голова в сбитом на бок танковом шлеме.

- Живой? – заорала голова.

- Живой, - ответил я, поднимаясь, отряхиваясь.

Голова высунулась повыше, так что и плечи показались, на плечах были капитанские погоны.

- С какого подразделения?

- Второй пехотный, - я подошел к танку, задрал голову, смотря в лицо капитана.

- Второй пехотный? – он вытаращился на меня, - Ты что тут делаешь? Вы же… Блин! – капитан нагнулся, заорал в танк, - Он со второго пехотного!

Открылся люк механика, оттуда вынырнул грязный, будто подкопченный солдат, уставился на меня и спросил недоверчиво:

- Второй пехотный?

- Ага.

- Ну ты, паря… Как ты еще. Вас же всех там, на входе… - и солдат замолчал.

- Фигово я. – я нажал на броневой лист скафа, с шипением отодвинулась пластинка на уровне живота – за ней должна была быть аккуратно уложенная патронная лента, но сейчас там было пусто.

- Спинной ранец тоже пустой. – добавил я.

- Ну ты даешь! Ну ты даешь! – не унимался механик, уперев в меня неверящий взгляд.

- Назад иди, - сказал капитан, серьезно, - ты свою боевую задачу уже на два порядка перевыполнил.

И отдал честь, механик оглянулся на него, и тоже приложил ладонь к ушастому танковому шлему.

- Ладно, - только сейчас я почувствовал, как устал, плечи опустились и «абакан» в руках вдруг стал бесконечно тяжелым, - пойду я.

Я развернулся, услышал, как с железным лязгом закрываются люки, как вновь взрыкивают многолошадные двигатели, как хрустко крошится земля под траками танка. Я шел обратно, к своим, шел едва волоча ноги. До прорыва Его в наш мир оставался всего день, и за этот день необходимо было взять под контроль точку выхода – врата, а иначе… Иначе будет очень плохо.

В голове гудел хмель, стало жарко, я даже чуть-чуть вспотел. Отец поставил свой бокал на стол, его друг же наоборот, налил себе по новой, снова вдохнул аромат, блаженно улыбнулся, сказал восторженно:

- Хорош!

- Не то слово, - вздохнул отец, - совершенен.

- Да-да, именно! Совершенен! – прикрыв веки, потянул носом аромат, - А у тебя не найдется пары бутылочек мне про запас?

- Совершенство может быть только в единственном экземпляре, - отец тоже закрыл глаза, раскачиваясь в своем кресле, продолжил задумчиво, - допьешь это совершенство, будет новое, другое, но тоже совершенство.

Друг кивнул, а я не удержался, и спросил:

- Другое совершенство? Как это?

- О, наш юный друг заговорил, - обрадовался друг отца.

- И сразу ляпнул глупость. – сказал отец.

- Позволь я, - друг отпил из бокала, почмокал губами и начал, - представь себе прекрасную юную деву.

- Ну опять ты за свое. – недовольно буркнул отец.

- Да, за свое, но низменные истины понятнее. Итак, представь. Юная, белокурая, снежная красавица – ангел во плоти. И представь, что она – само совершенство. Ну? Представил?

Я задумался и кивнул.

- Молодец! Хороший мальчик. А теперь, - он подался вперед и сказал заговорщицким тоном, - А теперь, мой юный друг, представь себе другую деву. Брюнетка, жаркая, как этот коньяк, страстная, со жгучим взглядом из под черных ресниц, с острыми пальчиками, на них кровавый лак, и шея, тонкая, длинная, с бьющейся жилкой – нежная. Представил?

Какой там представил, я ее увидел! И понял – она прекрасна, она совершенно. Я сухо сглотнул и кивнул. Друг отца широко и искренне улыбнулся:

- Ну вот ты и усвоил урок о совершенстве.

- Пошляк, - сказал из своего кресла отец, - неисправимый пошляк.

- Отнюдь, - друг устроился в кресле поудобнее, затянулся трубкой, выпустил несколько дымных колец, и довершил фразу, - я романтик.

- Ну да… В этом ты толк знаешь.

- Знаю, и тем горжусь!

А я уселся на пол, и влюблено вздохнул, припомнив образ той жаркой брюнетки.

Продолжение следует...

Автор: Волченко П.Н.

ГЛАВА 5 Молния

Витя, вздрогнув, суматошно метнул взгляд туда, откуда летели пронизанные ужасом крики. И тут же сам испугался: его рывок могли уловить, увидеть встряхнувшиеся листья!

Но, немцы, полицаи, Фарбаутр и их пленник – все разом дёрнувшись, неотрывно смотрели вглубь леса.

Леденящий вопль человека там перекрылся, заглушился, целиком поглотился новым громовым рёвом, теперь звучавшем ещё ближе и от того страшнее. Густой, раскатистый и вязкий, он сдавливал слух и отчётливо колыхал прозрачный воздух, как потревоженную паутину.

Ещё никого и не видя, все – полицаи и солдаты застыли от этого чудовищного, трубного гласа, словно окаменев.

Однако, нет! – заметил Витя: беглец, украдкой, быстро глянул в сторону реки, явно прикидывая шанс.

Фарбаутр среагировал мгновенно.

– Смотреть! – стегнул он Бородача жёстким окриком, как плетью.

И тот, без уточнений, сразу понял о ком речь. А его подчинённым не потребовалось и новой команды – к пленнику моментально обернулось с десяток обеспокоенных полицаев.

– Думаете, я вам опасней? – усмехнулся беглец.

Он не успел закончить фразу, как пространство опять оглушил беспредельно неистовый рёв. В нём слышалась вся исполинская ярость разозлённого зверя, которого, похоже, всколыхнули недавние взрывы.

Вдали – в непроглядной мешанине деревьев, кустов и корявых ветвей с россыпью листьев, мелькнула тонкая чёрная тень. Через миг, из багряных зарослей выскочил Шнурок.

С неимоверно выпученными глазами, он мчался, что есть сил к людям, безумно глядя на всех разом. Позади трещал лес и громыхал тяжёлый, мощный топот.

– Стреляйте по нему! – надрывно голосил Шнурок, его щёки дрожали, а рот кривился в паническом плаче.

За спиной Шнурка, меж стволов и листвы взметнулась гигантская, корявая глыба. Проревев оглушительным басом, эта бесформенная туша рванулась вперёд, круша в щепки кустарник и молодую древесину.

Содрогнулась земля, по речной глади скользнули мелкие волны. И наружу из лесных дебрей пушечным ядром проломилась гора литых мускулов и мышц, поросших бурым мехом. Во всю ширь распахнулась клыкастая пасть с потоками пены и могучий медведь исторг боевой, громоподобный рёв, от которого полыхнуло раскалённым жаром.

Все, кто стоял ближе, мгновенно кинулись врассыпную, и немцы и полицаи вперемежку. Шнурок так и бежал прямо, не сворачивая, выкатив глаза ещё сильнее.

Медведь – размером со слона, как показалось Вите – ринулся за Шнурком, на бегу вбивая в землю свои толстые лапы. Из-под его длинных когтей, и широких складчатых ладош брызгами разлеталась пыль и мелкие сосновые иголки.

Бурый гигант мчался тяжкими прыжками, и каждый из них сотрясал земной пласт массивным двойным ударом. В два-три скачка он настиг Шнурка и сшиб его всей своей массой, не сбавляя бег.

Шнурок упал, как сбитая кегля, на миг мелькнув внизу меж лап. Захлебнулся хриплый вскрик.

Медведь, нерушимым монолитом, нёсся дальше, из пасти и чёрных ноздрей клубами вырывался пар. Сбоку от него, вдруг, возник немецкий пехотинец, чётко щёлкнув автоматным затвором.

Медведь, в прыжке, махнул здоровенной лапой. И немец отлетел далеко в сторону, на землю звонко упала его каска с рисунком двух молний СС.

Медведь же, не запнувшись ни на миг, пёр напролом всей первобытной своей мощью, яростью и силой.

Солдаты поспешно срывали с плеч автоматы, некоторые сдёрнули гранаты с ремней. Полицаи бестолково топтались на месте, как затравленные овцы.

Витя быстро взглянул на беглеца – казалось, вот теперь у него появилась возможность! Но, Бородач, видно помня приказ, схватил пленника за ворот.

Медведь – бешено летящая громада – был уже метрах в двухстах. Солдаты, рассредоточившись вразнобой, ловили зверя на прицел.

Полицаи пятились, винтовки дрожали в их руках.

И только Фарбаутр стоял неподвижно, лишь сузив глаза на стремительно приближающегося медведя.

Грохот массивной туши сотрясал уже ближние осины. По знаку одного из немцев – похоже, тоже офицера, но помладше, пониже званием – трое солдат схватились за чеку на гранатах. Все остальные приготовились стрелять.

Полицаи так же разом вскинули к плечу винтовки. Младший офицер, нервно облизнув губы, рывком поднял два пальца, готовясь дать отмашку.

И тут Фарбаутр что-то резко крикнул: кратко, жёстко, по-немецки.

Всего одно слово – Витя, правда, не понял, какое – но, так металлически звонко, что оно на миг перебило и треск, и рёв, и дикий топот.

На мгновение его голос взвился над кронами и рекой, и лишь его и было слышно.

А затем вновь вернулись все прежние звуки: рычание, громовая дрожь земли.

Но, солдаты и полицаи, словно забыв про медведя, рывком повернули головы к Фарбаутру. В глазах у всех разом застыло недоумение, растерянность и страх.

Младший офицер хотел сказать что-то, но запнулся. Бородач сильнее скомкал ворот беглеца в кулаке.

Фарбаутр же, ни на кого из них не глядя, сделал шаг вперёд, другой, ещё. И плавно, медленно, как барс, двинулся навстречу мчащемуся меж деревьев, медведю.

Мускулистый зверь-гигант взревел сильнее прежнего, и казалось, даже усилил свой тяжёлый, грохочущий бег.

Фарбаутр аккуратно шёл к нему, распрямляя и без того идеально ровную спину. Бесстрастное выражение лица его оставалось неизменным, лишь губы сомкнулись плотнее.

Витя ждал, что он сейчас вынет пистолет на ходу, но Фарбаутр не сделал ни малейшего движения опущенными руками.

Правая по прежнему сжимала металлическую палку-жезл.

Медвежья громада летела страшными прыжками во всю мощь. И это плотное, непробиваемое, косматое чудовище гнало впереди себя такую же внушительную, чёрную тень.

Фарбаутр, мягко пройдя метр-другой, остановился. В упор глядя на рычащего, скачками несущегося к нему медведя, он столь же плавно, развернулся к нему боком. Пружинисто сбалансировав ногами, укрепился в твёрдой стойке – прямой, как штырь, против груды перекатывающихся на бегу, округлых, чугунных шаров под толстой шкурой.

За сто метров до медведя Фарбаутр вскинул, вытянул негнущуюся руку – ровную, с металлическим жезлом. Короткая, чёрная палка, чью рукоять сжимали пальцы в чёрной перчатке, была направлена на зверя, как указка. И Витя разглядел на ней едва заметную кнопку.

Фарбаутр надавил на неё, рука чуть дрогнула, раздался сухой треск электрического разряда. И из жезла – как из дула, вырвался длинный, искривлённый-изломанный луч молнии.

Пылающий, ослепительно-яркий, он метнулся струной и вонзился медведю прямо в лоб.

Витя вжался в землю от сумасшедшего, адского рёва, взвившегося до небес на наивысшей ноте бешенства и боли.

Медведь затряс огромной головой на бегу. Но, Фарбаутр продолжал давить кнопку, и неразрывная нить молнии зависла меж ним и истошно ревущим исполином.

Свет ломкого луча сменился на синий. Его пульсирующая линия корёжилась сотнями острых углов и осыпалась гроздьями искр. И в этих отблесках сверкал голубоватыми оттенками шеврон Фарбаутра на рукаве – «Чёрное солнце», будто мерцал сам по себе, своими собственными молниями-лучами.

Медведь рвался дальше вперёд и утробно дико выл. Поток электрозаряда гвоздём, копьём, пикой, жалом сверлил его – и зверь не понимал, что происходит.

Он с мучительным рёвом бежал на Фарбаутра и наотмашь из стороны в сторону тяжко мотал головой. Но острая молния упорно прожигала ему лоб, что медведь ни делал.

Фарбаутр не отпускал кнопку, и жезл удерживал корявую, синюю огненную черту, соединявшую его с медведем. Рука Фарбаутра дрожала и вибрировала от напряжения. Казалось, ток проходит через него самого.

Люминесцентное свечение озаряло лес белым, мертвенным сиянием. Солдаты и полицаи прикрывали глаза ладонями и отступали, пригибаясь и мучительно морщась.

Медведь хрипел и утробно рыдал, почти по-человечьи. Он выдыхался, броски вперёд ему давались труднее, хоть боль и приводила в ослепляющее буйство.

Не прекращая бег, зверь вскинул лапу к голове, не то защищаясь, не то пытаясь схватить и вырвать горячий, острый клинок молнии, впивавшийся всё глубже. Тотчас его другая лапа подломилась, брюхо с шумом проскользило по траве.

Злая молния так и буравила крепкий медвежий лоб, и исполин-гигант рухнул боком на излёте, на всём скаку. От бронебойного удара глухо вздрогнула земля.

Фарбаутр потерял равновесие и качнулся вперёд. Палец его слетел с кнопки и кривая, сине-огненная нить с треском исчезла, оставив после себя лишь белёсый дымок.

Медведь врубился головой в землю, но не погасшая ещё сила потащила по инерции его бугристое тело дальше. Чёрный нос рыхлил лесную почву, взрезая борозду. С потревоженных деревьев на тушу дождём сыпались листья.

Как огромный червь, он проутюжил полосу, сдирая своим туловищем мох и пласты дёрна, пока мал-помалу не замер на месте. Округлые бока его сдавились, вжимаясь внутрь, а потом обмякли, расслабляясь. И из широких ноздрей – с протяжным шумом вышел, испустился последний дух, рассеивая облака густой пыли…

«Нет больше хозяина леса…» – пронеслось у Вити в голове, как тонкий, ледяной сквозняк.

И глубокий вздох захлестнулся судорожным спазмом, когда рыдание рвётся, просится наружу. Но его приходится держать в себе, ибо нельзя пока плакать…

Витя, казалось, целую вечность неотрывно смотрел на мёртвого медведя. Да и не он один. Все фигурки людей, что россыпью маячили между деревьев, стояли неподвижно, глядя на бурую груду шерсти, внушающую трепет даже сейчас.

Фарбаутр медленно опустил чёрный жезл и чуть склонил голову набок, рассматривая свою добычу.

«Наверно, подойдёт теперь поближе – вяло, отстранённо подумал Витя – Потрогать, попинать ногой…»

Но, Фарбаутр развернулся и неспешно двинулся обратно, к беглецу. Глаза его на миг сверкнули каким-то лихорадочным предвкушающим блеском.

Бородач, так и державший беглеца за ворот, попятился, не сводя затравленного взгляда с чёрной палки.

«Он знает её силу… – интуитивно понял Витя – Когда-то испытал на себе».

Фарбаутр вновь встал перед пленником, словно минуту назад ничего не случилось. Беглец окинул его оценивающим взглядом, кивнул, и устало усмехнулся:

– Да вы, герр капитан, прямо Зевс-громовержец!

Фарбаутр молча поднял жезл. Бородач поспешно скинул руку, сжимавшую воротник беглеца. Пленник не шелохнулся. Разве что просел, согнув спину.

Фарбаутр нажал кнопку на рукоятке, и дёрнул жезлом, намереваясь ткнуть пленника в плечо.

Опять раздался сухой треск электрического разряда, но вместо молнии остриё чёрной палки лишь вспыхнуло жалкой искрой и погасло.

Фарбаутр мгновенно изменился в лице и нажал кнопку снова – жёстко и зло. Однако теперь не возникло даже вспышки: короткое потрескивание и струйка белёсого дымка из тёмного ствола воронёной стали.

Большой палец в чёрной перчатке раздражённо и быстро вдавил кнопку несколько раз подряд. Лесную тишину огласило только повизгивание каучука, трущегося об металлический корпус жезла.

Беглец безучастно наблюдал за потугами Фарбаутра, с видом учителя, огорчённого глупостью ученика.

– Батарейки сели? – тягостно вздохнул он. – Экономнее надо было.

И красноречиво указал подбородком на тушу медведя.

Фарбаутр замер, с силой стиснув жезл и сверля своё оружие немигающим взглядом. По его лицу отчётливо пробежала мелкая рябь, исказив черты и прокатив желваки по скулам. В нём явно закипала ярость, и он боролся с желанием использовать жезл как дубинку – ударить пленника наотмашь.

Состояние это продлилось секунду. После чего, то ли рассудительность взяла верх, то ли боязнь повредить внутри устройство, но Фарбаутр ощутимо сбросил напряжение.

Повертев в руке чёрную палку, он словно осмотрел её со всех сторон, пальцами смахнул с поверхности пыль.

Беглец, тряхнув головой, ухмыльнулся.

– А самого-то не шарахнет током? – осведомился он.

Фарбаутр перевёл на него взгляд. Затем, отступив шаг назад, крутанул жезл в руке и чётко прищёлкнул его к кобуре одним отработанным движением.

Беглец слегка приподнял брови, глядя на чёрную палку, которая смотрелась на кобуре, как влитая.

Фарбаутр же, сохраняя непроницаемое выражение, поддел край чёрной перчатки на запястье. И – широко оттянул её вверх, гораздо шире, чем если бы это была кожа.

Раздался хлопок, материя лопнула. Заскрежетала тонкая резина – Фарбаутр скатал перчатку с руки, и бросил наземь.

– Гм… Хитро! – совершенно искренне одобрил беглец.

Фарбаутр снял вторую резиновую перчатку, и не глядя кинул возле первой. Ещё миг назад, такие элегантные, они теперь лежали, свернувшись в безобразные комки, с обрубками не вывернутых наружу пальцев.

Из глубины леса к реке выехали, скрипя колёсами, три телеги, запряжённые по одному коню. Белой лошади старосты среди них не было.

Фарбаутр стремительно отвернулся от беглеца, коротко бросив в пустоту:

– Ведите в штаб! – и пошёл обратно той же дорогой меж прямых стволов деревьев, какой здесь и появился.

Бородач и пара полицаев подхватили пленника подмышки и поставив ноги, толкнули к телегам.

– Давай, забирайся! – прикрикнул Бородач.

– Пешком! – резанул жёсткий голос Фарбаутра.

Его прямая фигура уже мелькала далеко в чаще леса.

– Ну… оно и верно… – согласился Бородач. – Измотанного и допросить будет легче.

Беглец тяжело привалился к берёзе, весь в поту.

– Так ведь истеку. Не боишься? – отнял он руку от бедра, по штанине сочился ручеёк крови.

Бородач переглянулся с полицаями.

– Свою рубаху рви на лоскуты – предложил беглецу один из них, с кривой усмешкой. – Бинтовать тебя нечем.

– Ладно – с лёгкостью согласился беглец, и сильно припадая на негнущуюся ногу, оторвался от ствола берёзы. – В случае чего, на руках понесёте.

С трудом развернувшись, он попытался сделать шаг – и рухнул кулем без сознания.

Бородач, растерянно моргнув, суетливо бросился к нему, а следом и остальные полицаи. Толкаясь, обступили тело, в несколько рук перевернули на спину.

– Притворяется? – нервно взвизгнул кто-то в толпе.

Бородач расстегнул пленнику ворот, приложил два пальца к горлу, нащупав пульс.

– Да не похоже… – процедил он в напряжении. – Найдите тряпки, чем бинтовать!

Полицаи завертели головами, посматривая друг на друга, прикидывая, что оторвать, и пустить на перевязку.

– Быстрее! – гаркнул Бородач. – Ведь и правда истекает!

Полицаи всполошились в панике сильнее.

– Может, лопухами обмотаем? – прозвучало от кого-то.

– Эй! – гортанно окликнул Бородача один из солдат.

Бородач суетливо обернулся. Немец расстегнул подсумок, вынул и швырнул ему марлю. А следом ещё пару каких-то белых пакетов. Бородач поймал и то и другое, улыбнувшись в ответ жалко и убого. Но, увидел лишь спину немца, уже спешившего к компании весёлых сослуживцев.

После ухода капитана, его солдаты расслабились весьма ощутимо. В лесу зазвучал их задорный смех. Сразу у пятерых в руках возникли фотоаппараты.

И пока полицаи собирали своих раненых, немцы делали именно то, чего Витя прежде ожидал от Фарбаутра.

Они крутились возле поверженного медведя, дёргали его за космы, раздвигали пасть и обнажали клыки. И конечно, клацали бравые снимки, где принимали классически геройскую позу, поставив ногу на голову зверя.

Особо развеселившиеся шутники укладывались рядом с медведем, и панибратски обнимали его за толстую шею, хохоча в объектив.

Два полицая бинтовали бесчувственному пленнику бедро. Бородач, как столб, стоял рядом.

Сбор пострадавших же затягивался и осложнялся.

Полученные травмы не давали возможности волочить тела по-быстрому, как брёвна. С трудом их осторожно поднимали, и несли втроём, вчетвером.

Тут и там раздавались мучительные стоны. Очнувшийся Репка блуждал вокруг невидящим взором, ничего не слышал, и никого не узнавал. Его взяли под руки, и повели как старика.

Он мелко тряс головой на ходу и постоянно заплетался.

К удивлению Вити – Шнурок тоже выжил. И страшно закричал, когда к нему едва прикоснулись. Один из полицаев, по скорому его оглядев, с шумом втянул в себя воздух.

– Всего переломал, матерь Божья… – услышал Витя.

Особенно долго возились с четверыми, придавленными елью и сосной. На их счастье, в телегах были топоры и двуручные пилы.

Как Витя уяснил по разговорам, подводы изначально и выезжали на заготовку дров. Теперь, дровосекам приходилось почти ювелирно подрубать и подпиливать острые сучья, чтобы извлечь из-под обломков брёвен стонущих товарищей.

Одну телегу из трёх, немцы забрали под единственного своего, раненного медведем солдата. И не позволили положить туда кого-либо ещё.

На другую телегу у них тоже оказались планы. Младший офицер подозвал Бородача и показал ему пальцем на медведя.

– Мясо! – коряво, с немецким акцентом, пролаял он.

И Бородач, через силу, вынужденно заулыбался:

– А то! Какой жирок к зиме нагулял-то!

Офицер кивнул безразлично, и отошёл. Для раненых шестнадцати человек оставалась одна подвода.

Переломанных и оглушённых укладывали, сортируя как товар. У кого меньше увечий – положили вниз. Истерзанного Шнурка – на самый верх живой, шевелящейся кучи. Рядом с ним, полусидя примостили беглеца, которому стянули ремнями руки-ноги.

Последним попробовали поднять и уложить в третью телегу медведя. Но, десять полицаев, облепив его со всех сторон, не смогли даже сдвинуть тушу с места.

Они пыхтели, топтались, корячились, мешая друг другу, чем очень веселили немцев, не спешивших на помощь. В конце концов, младший офицер велел всем остальным выдвигаться – их раненый солдат был очень плох.

Две телеги медленно тронулись в путь. Вторую – зорко сопровождали полицаи, не сводя глаз с пленника, так и не пришедшего в себя. Его бедро перетягивала повязка с пятном крови.

У реки осталась одна подвода, и трое кряжистых, одинаково угрюмых мужичков.

Старший из них, оглядев медведя, глухо буркнул:

– Освежевать его надо. Давайте топоры.

Смотреть на разделку хозяина леса, Витя уже не смог.

Уткнувшись лбом в землю, он крепко смежил ресницы. И слышал только быстрые удары топора, хруст и слякотные звуки разлетающихся брызг.

Полицаи переговаривались ещё о чём-то, но для Вити это были просто далёкие голоса, без слов и интонаций.

Управились они минут за двадцать, после чего далеко в стороне раздались шаги и плеск воды. Помыв топоры, ножи и руки, мясники накрыли добычу в телеге рогожей, и наконец, поехали прочь.

Открыв глаза, Витя успел ещё увидеть их удаляющиеся силуэты – все трое шли рядом с подводой, один держал вожжи.

Витя тихо перевёл дух, не вполне понимая, как быть теперь дальше? Прождать для верности какое-то время, или сразу вскочить и побежать? И если выжидать, то сколько?

Часов у Вити не было. А полицаи могли вернуться в любой момент – за дровами, или снова обыскать кругом всё.

Вспомнив про палочку, он выдернул её из-под земли. И решил не ждать ни секунды! Бежать домой сейчас, немедля!

Витя вскочил на ноги, и с шумом ломая папоротниковые стебли, бросился вперёд, к деревьям – найти и забрать спрятанные корзины с грибами.

Не удержавшись, он глянул вбок. В том месте, где лежал медведь, темнело огромное, красное пятно…

Меж стволами Витя заметался – столько всего случилось и навалилось, что он не сразу вспомнил, где оставил грибы. Местность кругом сильно изменилась, взгляд натыкался то на взрывные воронки, то на свежие, обломанные пни.

Спохватившись, Витя вскинул руку. Палочка по-прежнему была в ней сжата, как в тисках. Задыхаясь, с колотящимся сердцем, он поспешно расстегнул полупальто и заткнул её за пояс. После чего, широкими прыжками помчался к поросли молодых ёлок, издалека похожих на группку детишек.

На всём скаку он цапнул первую же игольчатую ветку, и не чувствуя боли, отдёрнул в сторону. Две полные с горкой корзины стояли тут, в густой тени, как ни в чём ни бывало.

Из одной торчала грубая черно-резиновая рукоять ножа.

Витя подхватил обе плетёнки и бросился обратно. Глаза, казалось, против воли, сами собой шныряли по лесу, хаотично выцепляя отдельные участки. Везде, меж деревьев и кустов было пусто – ни шороха, ни звука, ни единой души.

Держа в поле зрения реку, Витя стал петлять, делая обходной крюк. Хотелось обогнуть то кошмарное, пропитанное кровью место, где убили медведя.

Ориентируясь по следам недавней битвы, он заломил дугу, сперва постепенно удалившись, а затем опять выйдя к папоротнику на берегу. И – резко замер, уловив движение за спиной.

А когда медленно, с опаской обернулся, то мгновенно весь похолодел внутри. Снаружи же – по коже снизу вверх и обратно, прокатилась мерзкая волна остро колющих мурашек.

Ибо – большое, красное пятно позади него ожесточённо и жадно рыли лапами дымчатые серые волки.

Шесть или восемь, Витя не мог от страха разглядеть более точно – поджарых хищников, буквально вгрызались в землю когтями и клыками.

Запах упущенной добычи приводил их в исступление.

Витя инстинктивно отпрянул, его каблук раздавил сухую ветку. Оглушительный хруст казалось, разнёсся по всему лесу.

Волки, тут же, разом, повернули к Вите свои морды, измазанные кровью и окровавленной, жирной землёй.

Был обычный августовский день. Мы с Алисой сидели в деканате факультета культурологии, и обрабатывали списки поступивших студентов. Как всегда бывает в рабочие часы, время тянулось медленно, аот летнего зноя не спасал даже дующий от окна вентилятор. Внезапно, рабочую рутину нарушил доносившийся с улицы рев и свист – прямо на институтскую клумбу приземлялся пузатый вертолет, из которого, придерживая полы развивающихся пиджаков, выскочило двое высоких, похожих друг на друга мужчин в черных очках. Через минуту они бесцеремонно, открыли двери и без подобающего уважения сказали:

- Патриция Рубинштейн! Следуйте за нами – вас ждут!

- Ничего себе начало – парировала я – поначалу представьтесь, и потрудитесь объяснить, что за дело у вас ко мне!

- Государственная Служба Безопасности. Нужна Ваша помощь. Объяснять нет времени!

- И еще, без Алисы я никуда не пойду! Мы с ней теперь – одна команда!

- Какая еще команда!? – удивленно переглянулись люди в черном.

- Партизанский отряд имени Фриды Кало! – хором произнесли мы с Алисой.

- Хрен с вами! Только быстрее!

Мы сели в вертолет, и университетский корпус быстро уменьшаясь в размерах, растаял на горизонте, а затем урбанические пейзажи Великого Петербурга, сменились унылыми видами отсталой провинции – мы летели куда то на юг…

Вертолет приземлился на территории московского кремля, нас провели роскошными коридорами и позолоченными лестницами в кабинет, где нас уже ждали. У окна спиной к нам стоял мужчина в сером пиджаке. Когда он обернулся, мы с Алисой узнали в нем Вольдемара Вольдемаровича.

- Патриция Альбертовна – обратился он ко мне своим тихим, но четким голосом – у нас сложилась критическая ситуация, и надежда осталась только на Вас – ведь однажды вы уже спасли планету от Вторжения!

- Внимательно слушаю Вас! – неосознанно вытянувшись струной, сказала я.

- Дело в том, что вторжение не прошло бесследно для человечества. Вы героически уничтожили флот пришельцев, однако один из космических кораблей при падении уцелел…и, боюсь, теперь соседняя с нами Украина находиться под управлением инопланетян.

- Не может быть! – удивленно воскликнула Алиса, прикрыв роит ладошкой.

- Всю свою историю, наша страна находиться в окружении врагов – игнорируя присутствие моей боевой подруги продолжил Вольдемар Вольдемарович – и сейчас, врагов стало много, как никогда. Более того, если раньше их сдерживала Граница и мы глушили их голоса, то теперь враги проникли внутрь, каждый второй – враг! – выразительно поднял палец вверх Вождь. – и от вас, Патриция, требуется в очередной раз спасти человечество!

- Я согласна…только у меня есть условие! Вы должны будете вернуть столицу нашей Родины в мой любимый Петербург!

Мужчина грустно улыбнулся и ответил – Милая Моя, если бы вы знали, как совпадают наши желания! – Он подошел к резному шкафу 18 века и распахнув дверцы из мореного дуба, извлек на свет Божий истинное чудо…

- Это же…шапка Мономаха…но какая чудесная копия! – в эстетическом экстазе воскликнула я.

- Подлинник. – как всегда сухо и лаконично, выразился Вождь. – вот возьмите, эти очки, наденьте и пройдемте со мной на балкон.

Мы вышли наружу, я взглянула вверх через толстые стекла специальный очков и потеряла дар речи…в небесах медленно вращались, сцепляясь друг с другом, гигантские шестерни, неведомого механизма….циклопическое видение грандиозно и величаво двигалось, огромное зубчатое колесо передавало вращение на более мелкие ( которые, впрочем, были размером с целый городской квартал), а те передавали еще дальше…

- ох…что же это такое?...задыхаясь спросила я.

- Это Скрепы. Их нельзя увидеть и потрогать, но только благодаря ним существует наша Держава! Пока они работают – нам не страшен ни один враг…но они медленно разрушаются…потому что Враги не дремлют! – Я присмотрелась получше, и увидела, что механизм медленно но неотвратимо разрушается – с небес сыпяться мелкие части и мыль, а сами шестерни уже потеряли много зубьев…

- Когда Скрепы рухнут – то нашу Родину наводнят либералы, хипстеры, реперы и педерасты…и придёт конец всему…

- А что будет с моим любимым Петербургом? – воскликнула я.

- Петербургу тоже придёт ужасный конец…

Вольдемар Вольдемарович водрузил на голову Шапку Мономаха и просил следовать за ним. Мы спускались этаж за этажом – роскошные коридоры сменялись средневековыми катакомбами, пока наконец, мы не пришли к настоящей пещере…в самом конце ее, переливаясь фантасмагорическим светом, зияло нечто…

- Патриция, я отправлю вас в прошлое – в 2013 год, в Украину. Это портал для перемещений во времени, с помощью него вы сможете добить выживших инопланетян, и окончательно сорвать Вторжение! Однако, Портал не так прост…он пропускает лишь чистых помыслами и одухотворенных людей. Здесь погибло 70 добровольцев, но ни один не смог пройти – последним человеком, которого принял Портал, был Григорий Распутин, но судьба его нам неизвестна…

- Я согласна…но откуда он здесь? – изумленно спросила я.

- Никто не знает. Его обнаружил Юрий Долгорукий, и чтобы спрятать его надёжно – соорудил вокруг него город. Порталу поклонялись и приносили жертвы фино-угорские племена, а до них – неандертальцы…Наполеон сжег Москву в поисках Портала, но не нашел. Гитлер знал, где искать, но благодаря Скрепам так и не смог взять столицу…

- Я готова! Только у меня условие! Алиса пойдет со мной!

- Но портал может убить вашу подругу…

- Мы – партизанский отряд имени Фриды Кало – или мы вдвоем, или продолжайте пихать своих солдат в эту дырку!

- Ладно…махнул рукой Вольдемар Вольдемарович – вы переместитесь всего на 5 лет назад. Ваша задача – попасть в Киев, найти логово пришельцев, и уничтожить угрозу человечеству. Не буду обманывать – никто не знает, есть ли путь назад. Однако, жизнь там не будет отличаться ничем, кроме модели последнего айфона. Приступайте же!

И мы с Алисой взявшись за руки шагнули в ослепительно яркое пульсирующее сияние…

Я очнулась от солнечного света слепящего в глаза. Рядом со мной застонала Алиса. Мы лежали в траве, а вокруг нас стрекотали насекомые и сновали ящерицы. Оглянувшись, я поняла, что мы находимся в чистом поле, окруженном холмами…

- Патриция, ты знаешь, у меня конечно двойка по географии…но это ни разу не похоже на Киев – сказала, поднимаясь с тралы Алиса.

Когда глаза привыкли к солнечному свету, я увидела, что на этом поле мы не одни…впереди нас стояли бесчисленные тысячи людей с квадратными щитами, сияющими на солнце, и копьями. Позади нас – стояла такая же толпа сверкающих доспехами людей, с той лишь разницей, что перед ними было несколько десятков разукрашенных и увешанных металлом слонов…

- Алиса, кажется, мы попали на какой то чудесный маскарад – сказала я.

- В какую сторону тогда пойдем мы? – спросила моя подруга – лично я люблю слонов – они очень милые и добрые, может нас даже пустят залезть верхом!

- А мне нравятся вон те военные – посмотри какие они мужественные и томные - указала я наманикюренным пальчиком в сторону военных с квадратными щитами…

Внезапно, с обеих сторон раздались звуки горна, и обе многотысячных массы народа пришли в движение…земля вздрогнула от тысяч ног, конского ржания и трубящих слонов…мы видели, как расстояние между нами и яростными толпами несущихся навстречу людей сокращается. Я поняла, что бежать некуда и крепко обняла свою Алису. Я зажмурилась, и последнее что успела услышать – был пронзительный визг ужаса моей подруги…

(продолжение следует)

ГЛАВА 4 Охота

Первым желанием было броситься прочь, и бежать вдоль реки прямо к деревне. Мчаться со всех ног по камням, по воде, сквозь кусты, не разбирая, но лишь бы подальше!

Перед глазами ярко, в сочном цвете мелькнула картина, как немцы с гоготом вносят в деревню добычу: длинная перекладина на плечах у двоих охотников, идущих друг за другом. С перекладины свисает привязанный за руки и за ноги мальчишка, будто рысь или олень.

Он никогда этого не видел, но чётко и ясно представлял по рассказам сельчан из соседних деревень.

Лесное эхо стремительно разносило хриплые крики, среди которых выделялись русские голоса. И Витя как-то походя себя поправил: тащить его на палке, конечно, будут не немцы, а полицаи. Всю грязную работу выполняют ведь они.

И стоит ему сейчас броситься бежать, полицаи тут же и увидят мельтешащий меж деревьев, быстрый силуэт. А если и пригнётся на бегу – то услышат топот с плеском воды.

В лесу пушечно ухнул очередной выстрел, и над головой чиркнула пуля по древесному стволу. Витя шарахнулся в сторону. Кусок отлетевшей коры, как бритва, резанул его по плечу. Пуля хищно и с шипением вонзилась в воду. Витя сдавленно охнул:

– Торпеда… – и испуганно обернулся к реке.

Длинное, упругое тело выдры метнулось под водой вдоль берега, словно указывая направление. К облегчению Вити, красной полосы за зверьком не тянулось.

Выдра проскользила к густым зарослям папоротника, чьи широкие листы нависали над рекой, будто крыша пальмовой хижины. Витя, согнувшись, кинулся туда. Меж стеблями темнела ниша – и он юркнул в неё, как в нору, где сразу же упал наземь и застыл. А миг спустя, спохватившись, что слишком громко дышит – сомкнул, сжал, сцепил губы.

Теперь, оставалось надеяться, что его никто не увидел и загонщики пробегут дальше.

И тут же лес огласился отчаянным, громовым басом:

– Он к реке бежит! Отсекайте!

Разом хлопнули два выстрела – один ближе, другой чуть подальше. К треску ветвей прибавился топот десятков ног. И сам того не желая, Витя всё же осторожно приподнял голову, вглядевшись сквозь стебли хвоща в лесную чащу.

Сначала он увидел жидкую и неровную цепочку полицаев с винтовками. Их бегущие фигурки мелькали меж стволов тут и там. По центру держался мощный бородач – он и командовал охотой, бешено тыча рукой остальным, кому куда перемещаться.

– Обходите справа! Вы двое, за ним! – исступлённо орал он. – Шевелитесь! Шевелитесь!

Полицаев было три десятка. Среди них Витя увидел Репку и других, кто грабил деревню.

Впереди же, во весь опор мчался худощавый человек, одетый очень легко, без телогрейки. В руке он сжимал нечто, издали похожее на нож.

«Грибник! – сглотнул Витя. – Бедняга…»

Человек петлял меж деревьев, как заяц, и будто совсем невесомый на бегу. Полицаи позади него спотыкались, натыкались на сучья. Беглец же ловкой змеёй огибал все преграды, уклонялся от ветвей, перескакивал через валежник, то и дело, оглядываясь назад.

Когда он выбежал на открытое пространство, Витя понял, что дело его ещё хуже, чем казалось. В руке беглец сжимал даже не нож, а простую деревянную палочку, видимо, свирель. Да и двигался заметно тяжелее, начиная выбиваться из сил. Расстояние меж ним и полицаями тревожно сокращалось.

А далеко позади – в глубине леса проступила вторая цепочка людей – ровная, чёткая, прямая, состоявшая, будто из близнецов в одинаковой немецкой форме и гладких касках.

Беглец суматошно бросил взгляд влево-вправо: и там и там его уже опережали группы полицаев, отрезая все пути. Он кинулся прямо на заросли папоротника, за которыми журчала река.

Бородач позади него, Репка справа, несколько полицаев слева – все разом открыли огонь из винтовок. Земля вокруг беглеца взрыхлилась от пулевых разрывов.

Витя сжался в комок, сцепив руки – следующий залп уже точно будет по папоротниковым листьям!

Беглец, не сбавляя скорости, продолжал мчаться вперёд, на последнем издыхании.

Полицаи спешно щёлкали затворами, со звоном вылетали пустые гильзы. Бородач вновь вскинул винтовку.

И тут беглец, вдруг, вполоборота взмахнул палочкой в его сторону, пружинисто и резко. И грохнул взрыв.

Взметнулся ураган земли, камней и веток, хлестанув по деревьям вокруг. Бородач и пара человек с ним кинулись кто куда, врассыпную.

Беглец так же порывисто махнул своей палочкой в другую сторону, и вновь бабахнул взрыв. Ошмётки, пыль и прах разом скрыли из виду вторую группу полицаев.

Спотыкаясь, запинаясь, но – продолжая нестись к реке, беглец воздел руку вверх, и закрутил кончиком палочки невидимую петлю над головой.

Витя явственно увидел, как покачнулась большая сосна, мимо которой бежали четыре загонщика. Раздался скрежет, за ним треск, и верхушка сосны, тяжело переломившись, упала на соседнюю ель. Сила удара накренила ель, ломая её ствол. И два больших бревна-обломка с широкими, лапистыми ветвями, обрушились вниз – на четверых, заметавшихся в панике, полицаев. Истошные вопли смешались с хрустом веток, во все стороны брызнули щепки и сучья, словно осколки.

Но, за деревьями появлялись всё новые полицаи, будто лезли из-под земли. За спиной у беглеца возникли трое, тут же вскинув винтовки. Откуда-то прогремел голос невидимого Бородача:

– По ногам стреляйте! Он живой им нужен!

Беглец, обернувшись, махнул палочкой по дуге на себя, как резанул серпом воздух. И тотчас, позади троих полицаев чудовищная сила вырвала из земли корявый, засохший ствол вместе с пластом корня. Словно дубиной, он сшиб всю троицу разом, расшвыряв их по сторонам.

Витя вжался в землю и втянул голову в плечи: громадное сухое дерево со свистом и ветром пролетело прямо над ним и тяжко рухнуло в реку. Вода взорвалась гигантскими волнами, которые с размаху разбились об берега.

Беглец, тем временем, уже молниеносно оборачивался в другую сторону – через поваленную ель там перепрыгнул Репка.

Сделав выпад вперёд, беглец рубанул своей палочкой от плеча резко вниз. Рядом с Репкой чёрным столбом грохнул взрыв. Репка выронил винтовку, схватился ладонями за уши и как-то протяжно мучительно закричал, плотно смежив ресницы. Его качнуло, и не прекращая кричать, он рухнул на колени, а затем медленно завалился набок, скрутившись узлом.

А беглец, пятясь к реке, принялся быстро и суматошно махать палочкой, как мечом, без разбору, куда придётся. И от каждого такого взмаха гремел мощный взрыв то левее, то правее, то ближе, то дальше. Полицаи спешно прятались за стволами деревьев и в кустах.

Несколько взрывов громыхнуло в глубине леса, разбив ровную цепочку наступающих немцев. Солдаты разом попадали наземь, гортанно перекликаясь друг с другом.

От грохота и грома у Вити свистело в ушах. Каково же было немцам и полицаям! Беглец – как видно – рассчитывал именно на это.

Сделав ещё пару подрывов, сотрясших деревья, он снова кинулся к реке. Быстрым движением выхватил из кармана брюк щепотку чего-то мелкого, сыпучего – Витя не разглядел, что конкретно. Явно собираясь проглотить это вещество, беглец одновременно разогнался до предела, будто хотел перемахнуть прыжком через реку.

И в этот момент, позади него взметнулась груда листьев, с земли подскочил Бородач. Не целясь, он выстрелил от пояса из винтовки.

Пуля, как злая оса, мимолётом прошила бедро беглецу, вырвав клок штанины и тугие рубиновые брызги крови.

Беглец, подломившись, упал, покатился, рассыпая щепоть.

Но, тут же развернулся и махнул палочкой, что есть сил, с отчаянным криком.

Вся пыль, земля, сухие листья ураганом закрутились в вихрь и смерч, на пару мгновений создав непроницаемую завесу. А беглец схватил свою палочку другой рукой, и Витя увидел, что она прицеплена к запястью прочной нитью.

Рывком беглец сорвал эту нить и швырнул палочку в сторону реки. Витя, вскинув голову, с раскрытым ртом следил за ней взглядом.

Палочка пролетела над зарослями папоротника и мягко шлёпнулась на широкий лист прямо у Вити перед лицом. Лист прогнулся под её весом, палочка скользнула вниз, упав у самых кончиков пальцев, которые Витя тут же отдёрнул. На миг подумалось, что стоит лишь коснуться этого странного и страшного предмета, как он тут же взорвётся.

А следом лихорадочно сверкнуло искрой в голове: хозяин палочки-то…! Он теперь безоружен! Что с ним будет?!

К беглецу со всех сторон спешили полицаи. И каждый целился в него, лежащего, из винтовки, вскинув приклад к плечу, словно боялся промахнуться даже с такого расстояния. Его обступали, уткнув десятки стволов почти в упор. И все ему орали – яростно, наперебой – стремясь перекричать друг друга, и скрыть свой страх:

– Руки подыми!

– Кому сказали, руки в гору!

Один из полицаев схватил беглеца за шиворот и с силой дёрнул вверх. Беглец приглушённо охнул, сомкнул губы, но встать не смог. Ладонь его инстинктивно метнулась к бедру и зажала рану – сквозь пальцы сочилась кровь.

На помощь полицаю кинулся Бородач. Вдвоём, суетливо и зло они поставили беглеца на колени, и разом отскочили назад. Остальные тут же сместили прицелы винтовок, голова беглеца теперь была окружена, как копьями, стволами.

– Руки! Руки! – два полицая с разных сторон тыкали кончиками ружей в беглеца, поддевая его локти.

Самый нервный, с короткого размаха, как штыком, всадил ему прямо в кисть зажимавшую рану. Беглец медленно поднял обе руки, демонстрируя пустые ладони.

– Растопырь пальцы! – гаркнул с истеричным надрывом другой полицай.

– За пазухой проверьте! – скомандовал Бородач.

Сразу несколько рук птичьими когтями раздёрнули во все стороны пиджак беглеца, оборвав пуговицы, и зашарили по внутренним карманам.

– Ничего! – доложил рябой полицай, глянув на Бородача.

– Прощупайте брюки! – дёрнул Бородач головой.

Слева и справа два полицая ткнули стволами беглецу в бёдра – послышался его прерывистый выдох, один из ударов то ли случайно, то ли нарочно, задел кровоточащую рану.

Извне же, подступала вторая цепь – немецкие солдаты с автоматами наперевес – приближаясь неспешно и осторожно.

И глядя на них, Витя неосознанно потянул палочку к себе. В один момент мелькнула мысль, швырнуть её обратно беглецу и крикнуть, чтобы дрался и сражался до конца. Чтоб, в крайнем случае, взорвал себя, но не сдавался.

Да он и сам, наверно, знай, от кого убегает – не выбросил бы своё оружие ни за что, и никогда. Ибо солдаты, постепенно вставшие за полицаями дугой, были не просто пехотинцы. В их петлицах и на касках белели по две молнии – эмблема СС.

Чёрный флаг с этим знаком развевался в соседних Котлах на здании школы, которую люди с молниями заняли под штаб.

А её подвал-бомбоубежище они превратили в тюрьму. Сумасшедшие, леденящие душу крики, звучавшие там по ночам, будили весь немаленький посёлок аж до самых до окраин.

На узников, которых вели потом к месту казни – эшафоту, невозможно было смотреть без содрогания. Одно воспоминание об этом бросало рассказчиков в холодный пот.

Попасть в плен к немцам само по себе уже было страшно. Но, к людям из СС не то, что в руки… Показываться им на глаза старались реже даже немецкие солдаты.

Беглец тоже теперь видел, чьей стал жертвой – когда опасность миновала, автоматчики подошли совсем близко. Однако – никакого ужаса ни перед ними, ни перед своей дальнейшей судьбой не чувствовал похоже, совсем.

Спину он держал ровно, а плечи – расправленными, как крылья, и голова была уверенно задрана вверх. Даже поднятые руки не дрожали, хотя грудь вздымалась кузнечными мехами.

На обступавших его полукругом солдат и полицаев беглец смотрел с каким-то детским любопытством. И морщась от боли, иронично усмехался, обводя всех взглядом.

– Граждане охотники – проговорил он хрипловато. – Я не съедобный. Может, зря ловили?

Бородач ошалело уставился на беглеца, обескураженный его неуместной и явно неожиданной фразой. Солдаты вряд ли поняли сказанное, но беспечность пленника, и полное у него отсутствие страха ввели в ступор и их.

Смолкли покашливания, смешки и шумная одышка после бега. Десятки настороженных лиц смотрели разом на странного человека – одного, раненного и с пустыми руками, стоявшего на коленях посреди толпы вооружённых людей. И приветливо улыбавшегося всем, как ни в чём ни бывало.

Настала плотная, глухая тишина – неслышно было даже журчания реки и комариного писка. Витя боялся тронуть папоротниковый лист – казалось, его шелест заставит всех вздрогнуть.

И все действительно легонько дернулись, будто очнулись, когда в глубине леса раздался хруст ветки под ногами.

Солдаты обернулись – получился небольшой зазор. И в открывшемся проёме Витя увидел, что сюда идёт офицер.

Он был ещё довольно далеко, но все полицаи неловко и спешно вдруг, начали поправлять пиджаки и отряхивать брюки. Даже солдаты ощутимо как-то напряглись, многие отводили от приближающегося офицера взгляды, опускали глаза.

Офицер шёл не то, чтобы быстро, но напористо и твёрдо, держа скрещенные руки за спиной. И его прямая, идеально ровная фигура казалась похожей на струну. Особенно на фоне гладких сосновых стволов, которые будто расступались перед ним – офицер не делал в сторону ни шага.

На ходу он расцепил руки – в чёрных перчатках, одна сжимала чёрный стек, из-за чего офицер стал похож на одного из тех, кто командовал грабежом в деревне.

Как давно заметил Витя – они все чем-то походили друг на друга: горделивой осанкой, фуражкой на самые глаза. Но, этот отличался сразу – стоило увидеть его вблизи.

Подобно остальным немецким офицерам, на нём сияли высокие сапоги, корпус перетягивал ремень через плечо, сверкала золотом бляха, а к поясу плотно прижималась кобура.

Но, на околыше фуражки, под орлом, был не венок. Там жутко поблёскивал серебряный череп – «Мёртвая голова».

Рукав же украшал шеврон – на тёмном фоне белый круг с изломанными в форме молний, лучами. Мальчишки в Котлах говорили – это «Чёрное солнце». Так называли его другие солдаты, не из СС. И что те, у кого такой знак, продали Дьяволу душу, и уже сами не люди. Лишь только внешне изображают из себя людей…

Офицер же с «Мёртвой головой» в фуражке, и не пытался притворяться человеком. Возможно, он не продавал для этого и душу. Ибо вряд ли она у него вообще когда-то имелась.

Бездушная машина – выражение, которое Витя слышал сто раз, здесь было применимо в полной мере.

Нигде, и никогда, ни у кого он не видел раньше столь окаменелого лица с ледяными дырами-глазами. Равно как и ни у какого другого немецкого офицера ему не встречалось такой смеси высшей пробы надменности, чёрствости и безразличия ко всем и ко всему вокруг.

Невозможно было даже представить, чтобы этот человек улыбался, а уж тем паче – хохотал. Про любовь и нежность не стоило заводить и речи.

Но, верилось с трудом, что он способен и бояться. В воображении Вити страх как-то тоже не ложился на это лицо.

Единственная эмоция, которая на нём могла возникнуть – ярость. И неважно – от боли или угрозы смерти – офицера «Чёрного солнца» это всё лишь только взбесит.

Офицер прошёл мимо своих солдат, не удостоив никого взглядом. Теперь во все стороны от него шарахались полицаи.

Один из них заискивающе пролебезил:

– Взяли тёплым. Как велели, герр капитан.

И подобострастно указал на беглеца, согнувшись в подобие поклона.

Офицер остановился и посмотрел в упор на полицая – всего один миг – затем перевёл холодный взгляд на Бородача.

Того, как будто бы перехлестнуло.

Свирепо исказившись, Бородач метнулся к полицаю, и буквально сдёрнул с места за плечо. Оттащив его подальше, он прошипел, страшно выкатив глаза:

– Не называть ни герр, ни капитан! Обращаться только «господин Фарбаутр»!

Полицай испуганно закивал мелко-мелко. Бородач же с силой оттолкнул его от себя и суетливо кинулся к офицеру.

Фарбаутр так и стоял на месте, глядя вперёд. Бородачу пришлось быстро обогнуть офицера, чтоб оказаться перед его очами. Фарбаутр не шевельнулся, не повёл головой. Лишь чуть сместил зрачки, чтоб взять Бородача в поле зрения.

– Кто дал себя обнаружить? – произнёс он, вдруг, на чистом русском языке, спокойно, ясно и ровно. – Из-за кого сорвалась слежка?

У Бородача нервно дёрнулся кадык. Прерывисто дыша, командир полицаев метнул взгляд по сторонам, и кивнул на тело Репки, которое так и лежало, свернувшись в зародыш.

– Захар перестарался, господин Фарбаутр… – Бородач жалко и нелепо улыбнулся. – Наказать сильнее уж не выйдет…

Фарбаутр молча вытянул раскрытую ладонь, ожидая, как Бородач туда что-то положит.

Бородач судорожно сглотнул, глядя на ладонь в чёрной перчатке и неловко отступил назад.

– Он пустой, господин Фарбаутр – раздался его лепет. – Обыскали… Ничего при нём нету…

Фарбаутр опустил ладонь и подошёл к беглецу, встав напротив. Пленник по-прежнему был на коленях, и Фарбаутру это нравилось более чем. В глазах его мелькнуло даже нечто, мимолётно похожее на удовлетворение.

Бородач, оставшийся сзади, облегчённо вытер лоб.

Фарбаутр и беглец смотрели друг на друга. Первый – без малейшего выражения на лице. Второй – всё так же, со светлым, наивным любопытством, хотя и едва держался прямо.

– Где оно? – металлически чётко произнёс Фарбаутр.

Беглец в притворном удивлении вскинул брови.

– Э… Простите? Я мысли читать не умею.

У офицера, будто сами по себе, перекатились желваки по скулам.

– Твоё оружие – без эмоций сказал он.

– Аааа, бомбы – широко заулыбался беглец, и небрежно кивнул на воронки и разгром повсюду. – Так кончились. Я думал, понятно. Иначе б не дался.

Фарбаутр чуть повернул голову. Бородач за его спиной тут же кинулся вперёд и – услужливо замер, увидев, как капитан шевельнул опущенным стеком.

– Показать мне осколки! – велел ему Фарбаутр.

Бородач оглянулся назад – на полицая возле ближайшей воронки. Тот живо обшарил глазами дымящуюся яму, затем – метнул взгляд на еловый ствол возле неё.

– А осколков нету… – выдохнул он.

– Осмотрите вокруг там, дальше! – крикнул Бородач вглубь леса.

Десятки разрозненных фигурок принялись изучать кору сосен, лип, берёз и елей.

– Чисто! – откликнулся через пару секунд первый голос.

– Ни одной посечки на стволах! – подтвердил другой.

Солдаты тоже гортанно лопотали меж собой, кивая на древесину. Бородач повернулся к Фарбаутру, и кивнул ему на беглеца.

– Может, динамитом шарахал?

Беглец усмехнулся, как над слабоумным, и помассировал раненное бедро. Фарбаутр вновь смотрел на него сверху.

– Что это было? – прозвучал его холодный голос.

– Господин военный! – дурашливо воскликнул беглец.

Фарбаутр молча ждал ответа. Беглец столь же потешно, с нарочитой важностью переменился в лице, убрав ухмылку.

– Да ну, серьёзно? – с деланным изумлением понизив голос, спросил он. – Даже полицай ваш знает про безоболочную взрывчатку. А вы что, в училище не проходили?

Фарбаутр смерил его взглядом и скомандовал в пустоту:

– Ищите.

Полицаи, разом вздрогнув, поспешно кинулись во все стороны, растерянно озираясь на Бородача. Один из них сдавленно просипел ему:

– Чего искать-то…? На что оно, хоть, похоже?

И Витя машинально посмотрел на палочку. От её рукояти мышиным хвостиком тянулся обрывок джутовой нити. В мозгу пульсировало с отчаянием и болью: беглеца не спасти! Одно движение, лёгкий шорох – и папоротниковые листья изрешетят десятком пуль.

Ещё хуже, если найдут его грибные корзины! И уж тогда обыщут каждый куст, и не поверят, что Витя тут оказался случайно.

«Пусть уж хотя бы палочку не получат!» – Витя сунул её под пласт земли. Глянул на полицаев.

Те усердно топтались меж деревьев, где шуршали опавшей листвой. Судя по негромким репликам, расчёт весь делался на то, что искомый предмет будет сразу заметен среди веток, шишек и травы.

Из глубины леса к Бородачу примчался ещё один полицай. У Вити всё внутри всколыхнулось – это был Шнурок, с потрёпанной телогрейкой в руках.

– У ручья её сбросил! – ухмыльнулся он на беглеца – В ней тоже, правда, пусто.

Бородач вырвал у Шнурка телогрейку и мотнул головой, указывая обратно в лесную чащу.

– Давай, веди сюда телеги. Вон, покалеченных сколько! – обвёл широким взором лежащие тут и там, неподвижные, тёмные тела.

Шнурок раздражённо скрипнул зубами, но тем не менее, со всех ног снова бросился в лес. Бородач же пошёл к капитану, выворачивая карманы телогрейки на ходу.

– Документов нету, господин Фарбаутр – доложил он.

Фарбаутр стоял неподвижно и буравил беглеца ястребиным взглядом.

– Последний шанс избежать боли – голос его лишён был всяких чувств и интонаций. – Что это такое?

Беглец вздохнул, притворно глубоко и удручённо.

– Так ведь не избежал! – и отняв ладонь от бедра, кивнул на рану, сочившуюся кровью.

Фарбаутр, не меняясь в лице, сделал шаг вперёд и чуть приподнял свой стек, готовясь, как видно, ударить.

И Витя сообразил, что этот прут слишком короткий для стека. К тому же, он отливал тяжёлой воронёной сталью и перевешивал, тянул руку Фарбаутра вниз. Один удар такой железной палкой, и у беглеца треснут кости!

И хоть пленник не повёл и ухом – у Вити сжалось всё внутри, он смежил ресницы в ожидании хлёсткого хруста.

Но, вместо этого, лес вдруг огласился громовым и утробным рёвом. Витя резко распахнул глаза. Звериный рык вибрирующей волной пронёсся меж стволами деревьев и через мгновение повторился вновь – свирепее и ближе.

– Медведь! Медведь! – заорал истошный, дикий голос из самых недр глухой чащобы.