Лига Писателей

Глава 9  Последний  час  разума (часть  3)

Томаш прерывисто вздохнул от волнения, не зная с чего начать. Но, агент, похоже, расценил эту заминку по своему.

– Вы сообщили, что знаете, кого везли наши люди той ночью – произнёс солдатик уже жёстче, с напором.

– Да – кивнул Томаш. – Ведьму.

Глаза солдатика сузились в щёлки:

– И написали, что передадите нам кого-то взамен.

– Передам – Томаш стал сама серьёзность. – Себя.

Лицо солдатика неуловимо как-то затвердело. Агент смерил холодным взглядом потрёпанную рабочую одежду Томаша; морщинистые щёки, заросшие седой щетиной; и в целом, общий затрапезный вид. Бесцветно прокомментировал:

– Оригинально. И сможете подтвердить? Что вы ценная замена, а не… – указал он подбородком на две пивные кружки перед Томашем.

«Мальчишка, всё-таки» – подумал Томаш и откинулся назад, правая рука его скользнула под стол.

Фарбаутр припал на одно колено возле парты, в упор глядя на опущенную кисть чеха.

Горак начал мелко трясти запястьем, выталкивая что-то из рукава. Скрюченные пальцы напряглись, готовясь принять некий невидимый предмет – тонкий и длинный. И совершенно гладкий, судя по тому, как легко извлекался наружу.

«Оружие! – понял Фарбаутр. – То самое, что было и здесь! Но, какое на вид? Трубка…?! Железная? Вряд ли, тогда её в лесу нашли бы… Дерево! Палка! Скорее, даже, палочка! Тонкая! Какого размера?»

– Карандаш! – вполоборота рявкнул он брату.

Фон Зефельд вздрогнул, будто очнулся, и ошалело уставился на Фарбаутра.

– На столе! – пришлось уточнить раздражённо.

Фон Зефельд кинулся к столу, суматошно шаря глазами по бумагам, ящичкам, коробочкам и склянкам. Наконец, увидя жёлтый карандаш, хапнул его и дёрнулся к Фарбаутру, попутно сметнув на пол один из стеклянных флаконов.

Пузырёк разбился с хрустальным звоном, сыпанув горку серебристого песка на паркет. Фон Зефельд испуганно замер, ожидая реакции Фарбаутра.

Но, тот замахал, яростным жестом требуя карандаш, не глянув даже на осколки.

«Так вот почему все порошки в стеклянных! – внезапно догадался фон Зефельд. – А жидкость в жестяных!»

Рука в чёрной перчатке вырвала у него карандаш, и тут же вложила чеху в ладонь. Пальцы Горака рефлекторно сжались в кулак, ощутив нечто узнаваемое, но удержали карандаш лишь на мгновение. Он выскользнул, упал, и покатился по полу.

«Диаметр должен быть больше! – лихорадочно подумал Фарбаутр. – На два или три миллиметра…»

– Дверь! – крикнул он фон Зефельду.

Лейтенант выпучил на него глаза.

– Открой! – громыхнул Фарбаутр так, что брат чуть не подпрыгнул.

Окончательно сбитый с толку фон Зефельд помчался к двери и распахнул её во всю ширь. Толпа полицаев в коридоре разом обернулась скоплением бледных лиц.

– Игнатов! – раздался окрик Фарбаутра по-русски.

В проём влетел обеспокоенный Бородач.

– Да, господин Фарбау…

– Указка! – скомандовал Фарбаутр. – Соседний кабинет!

Позавчера он проводил там инструктаж, распределяя на большой настенной карте, как будет осуществляться слежка за незнакомцем в лесу.

Бородач дёрнул головой в судорожном кивке и бросился обратно в коридор.

– Указка! Указка! Указка! – затарахтел он подчинённым и его голос потонул в топоте, грохоте и толкотне.

Тем временем, чех окончательно выудил из рукава свой неведомый предмет, перестав трясти запястьем.

За стеной в соседнем кабинете громыхали быстрые шаги. Хлопнула дверь, звук торопливой беготни вырвался наружу.

– Скорей! Передавайте! – истошно запричитал Бородач.

Коридор огласился шумной многоголосицей, и в проёме вновь возник командир полицаев, с указкой. Фон Зефельд выхватил её у Бородача, и швырнул брату. Фарбаутр поймал указку на лету.

«Сорок сантиметров… – молниеносно прикинул он. – То, что в рукаве у чеха, явно короче… Намного! До локтя, не больше… Иначе, не согнёшь свободно руку, и агент заметил бы это… Сколько? Длина лучевой кости… Двадцать?»

Фарбаутр с сухим треском переломил указку об колено. Утолщённую часть – рукоятку – сразу же отбросил, не глядя. А вторую половину – заострённую палочку – всунул обломанным концом чеху в кулак.

И пальцы Горака стиснули её, как родную. Чех словно и сам встрепенулся, почувствовав в руке осязаемую вещь, до боли знакомую, и для него дорогую.

Он медленно приподнял под столом палочку, и направил остриё на воображаемого собеседника, целя тому в живот.

– Игнатов, и остальные! Сюда! – приказал Фарбаутр.

Полицаи, во главе с Бородачом, гурьбой ввалились в кабинет, сгрудившись возле парты.

Фарбаутр ткнул им на палочку, которую сжимал Горак:

– У русского в лесу! Похоже?

Бородач рывком перевёл взгляд. Всматриваясь, наморщил лоб, словно это помогало думать. Вытянул губы, не решаясь ответить, боясь ошибиться.

Вперёд, вдруг, вылез мелкий рябой полицай.

– Да, господин Фарбаутр! – восторженно вскричал он. – Вот такое и было!

Бородач яростно зыркнул на выскочку, и виновато пожал плечами, повернувшись к Фарбаутру.

Но, тот, не глядя отмахнулся, веля всем убираться. И Бородач смешался с толпой, которая, неловко развернувшись, рванула обратно.

Фон Зефельд протолкался сквозь встречный поток, не сводя напряжённых глаз с обыкновенного обломка указки, которым Горак плавно нажимал вперёд.

Фарбаутр вскочил на ноги и схватил отчёт агента. Свои ощущения тот описал во всех деталях и красках.

В живот ему – зафиксировал он – упёрлось какое-то невидимое копьё, прямо в металлическую бляху ремня!

Томаш едва сдерживался от смеха, глядя, как солдатик в изумлении смотрит вниз. И нажал палочкой воздух сильнее.

Агент услышал слабый скрежет, и непроизвольно раскрыл рот. В центре его бляхи вдавилась вмятина – сама по себе, вогнув железного орла. Чеканка покрылась мелкими трещинами, и отчётливо захрустела, грозя лопнуть.

А неведомая сила продолжала напирать – неумолимо и жёстко. Солдатик в панике схватился за ремень обеими руками, пытаясь оттянуть его от живота. И застыл, почувствовав, как под ним сдвинулся стул, тихо скрипнув.

Весь дрожа, солдатик несмело глянул себе под ноги – сапоги медленно скользили подошвами по полу, отъезжая назад вместе со стулом. Следом, со скребущим звуком царапая доски, тянулись две жирные борозды от ножек стула.

Через миг, его деревянная спинка со стуком ткнулась в стену, и солдатика тряхнуло от толчка. А затем так вжало в сиденье, что он еле смог вдохнуть, исторгнув беспомощный и хриплый, но, едва слышный стон.

И давление на живот внезапно исчезло, будто резко сбросился груз. Солдатик чуть не упал, пошатнувшись, и вцепился в край стола, учащённо дыша, как собака. По лицу струился пот, глаза слезились.

– Что… Что это такое…? – просипел он.

Томаш усмехнулся, с чувством превосходства.

– То, чем перебили ваш конвой.

Фарбаутр встал рядом, с раскрытой папкой. И увидел, как Горак загнал палочку в рукав одним быстрым отработанным движением. И она нырнула туда, словно в норку, домой.

Томаш же, взялся за литровую кружку с тёмным пивом. В отличие от светлого пшеничного, ячменное он обычно смаковал весь остаток вечера – неспешными, короткими глотками.

Солдатик ошарашенно пялился на покорёженную бляху. С опаской тронул пальцем вмятину в середине.

– Это я ещё легонько! – самодовольно сказал Томаш. – По вашим-то машинам гвоздили от души. Железо всё, небось, в гармошку.

– Там были взрывы… – пробормотал солдатик.

– И вы нашли осколки? – Томаш иронично хохотнул. – Или следы взрывчатки хотя бы?

Солдатик подался к Томашу всем телом.

– Покажите.

Томаш не шевельнулся, только кивнул.

– Покажу. Когда буду у вас. Под охраной. Там, где они не узнают.

Солдатик быстро окинул взглядом оба зала у Томаша за спиной – зорко, но тревожно.

– Что это вообще такое? Какой-то сильный магнит?

Томаш недоумённо уставился на него, и – рассмеялся.

– Значит, на ваши машины с магнитом напали?

Солдатик покраснел, однако, сразу взял себя в руки.

– Как оно называется?

Томаш мотнул головой, и отхлебнул пива.

– Вам название ничего не скажет. Это объяснять нужно. Я расскажу, и покажу. Но, в другом месте.

Взгляд солдатика снова стал цепким. Он придвинул стул обратно к столу.

– Этим пользоваться может любой?

Томаш помрачнел.

– Нет. У каждого свой такой.

И сделав ещё один добрый глоток, закончил:

– И нужно с детства обучаться.

Солдатик сомкнул губы, явно чертыхнувшись в мыслях, и тут же оживился.

– Но, вы сможете научить?

Томаш застыл, глядя на кружку, его пальцы поглаживали толстое, запотевшее стекло.

– Надо, чтоб были мальчишки, лет от семи – выговорил он. – У вас же есть там этот…? Навроде скаутов…?

– Гитлерюгенд! – моментально отозвался солдатик. – Но, в нём с десяти лет.

– Годится – кивнул Томаш, и вдруг, широко улыбнулся сам себе. – Да, я могу. Я буду учить их.

Фарбаутр сверял реплики чеха с текстом отчёта. Всё шло один в один. На секунду, ему даже показалось, что он видит агента по другую сторону парты, и слышит его голос:

– Хорошо. Когда вы будете готовы к переходу?

Томаш наклонился вперёд, и тихо, но твёрдо промолвил:

– Сейчас же.

Солдатик глянул на него в упор.

– Тогда, идёмте.

Агент приготовился уже вскочить, но Томаш неторопливо подтянул поближе тёмную, литровую кружку.

– Вот прямо так? Не таясь? – ухмыльнулся он. – Да мы не пройдём и квартала.

Агент окинул острым взглядом зал.

– В трактире сейчас 32 солдата. Я мобилизую их всех для охраны.

Томаш посмотрел через плечо – на шумные ватаги немцев тут и там за столами. Багровые от пива, и дикого хохота, с полурасстёгнутыми кителями, они втолковывали что-то друг другу, спорили, горланили песни. Иренка только и успевала забирать опустевшие кружки и тарелки.

– Во-первых, они уже хорошие – сказал Томаш. – И без оружия, это во-вторых.

Солдатик впрочем, и сам понял, что сморозил чушь. И судя по напрягшемуся лицу, обдумывал другие варианты.

– А хоть бы и с оружием – продолжил Томаш. – Я один успею положить их половину, пока меня пристрелят. А там-то ребят будет больше. Как ваш конвой пощёлкали, забыли?

– Но, как они узнают? – вскинулся солдатик. – Вы же, никому, надеюсь…?

– Это маги. Колдуны – буднично ответил Томаш. – У них уши повсюду. И тысячи глаз. Через котов, собак и птичек.

Фарбаутр едва заметно вздрогнул и сильнее сжал папку.

– Они всегда всё узнают… – Томаш отпил из кружки и утёр губы. – Поэтому, увезти меня нужно быстрее, чем ту вашу ведьму.

– Кстати. Почему освободили именно её? – озадаченно спросил солдатик. – Мы ведь и других забирали.

– Каких? – усмехнулся Томаш. – Которых вы по сплетням находили? Снимаю порчу, наговоры и сглаз? И как? Получили чего путного?

Он чувствовал, пора закругляться. От осознания успеха солдатик начинает терять голову. И глупеет, буквально, на глазах, предвкушая премию, орден, звание, или что им там полагается за такую ценную вербовку.

– Да… – тускло ответил солдатик. – Шарлатаны…

– А эта ведьма настоящая – веско резюмировал Томаш.

Агент снова взбодрился.

– И много их таких?

– Хватает – Томаш уклончиво пожал плечами.

– Вы расскажете? – солдатик ёрзал от нетерпения на стуле.

– Что знаю – кивнул Томаш, и подумал:

«Будь его воля, он бы прямо тут начал вести протокол. Видать, меня потом передадут другому, вот он и хочет сейчас вытянуть побольше, для своего рапорта».

– А сможете их убедить сотрудничать с нами? – напирал солдатик. – На своём примере?

Томаш помедлил миг, и засмеявшись, помотал головой.

– Не-ет. Я расскажу, где искать, а дальше вы сами. И добровольно не надейтесь. Это публика такая…

– Но, почему?! – искренне удивился солдатик.

– Не доверяют – Томаш поднял кружку. – Боятся. Сами-то посудите. То охотники в средних веках по всей Европе ловят. То Двенадцать таблиц. То инквизиция. То Огненная палата. То вешают Салеме. То в Вале распинают. Теперь вы.

– Сколько вам лет? – спросил вдруг, солдатик.

Томаш запнулся, обескураженный внезапностью вопроса. А затем, понял смысл. И развеселился по-настоящему.

– Я не бессмертный – протянул он со смехом.

– А они тоже есть? – вцепился солдатик в его фразу.

– Кого там только нет… – Томаш ещё хлебнул пива.

– …Но, вы решили пойти к нам. Почему? – в интонации, с которой был задан вопрос, впервые прозвучало истинное, чисто человеческое любопытство; и – даже нотка непонимания.

Томаш глянул в кружку, оставалась ещё половина.

А перед взором возникла картина: людские коробки-фаланги до горизонта. И в каждой – мальчишки в военной форме.

Он перевёл взгляд на солдатика.

– У вас я буду богом – просто ответил Томаш.

Солдатик округлил глаза, попробовал что-то сказать, но поперхнулся и закашлял.

– Вот, правильно. Туберкулёз же – с сарказмом одобрил Томаш, и понизил голос. – Я сейчас отчалю. Забегу к себе, за вещами. А вы ещё полчаса подождите.

Солдатик с усилием сглотнул, прочищая горло.

– Вы слушаете меня? – Томаш смотрел не мигая. – Ну, вот. Потом, спокойно ступайте. Перейдите Банный мост, и на той стороне спускайтесь прямо к речке. Я уже буду там.

– А если вас не будет? – солдатик кашлянул пару раз. – Мало ли, что случится!

Томаш задумался.

– Тогда, через пятнадцать минут берите всех, кто тут есть, и идите ко мне домой.

– Где вы живёте? – агент тоже заговорил приглушённо.

– Да тут, наверху! – внезапно, пьяно и громко ответил Томаш, и кивнул в потолок.

После чего, с трудом, с усилием, поднялся со стула.

– Ох, ладно, коль заразить меня боишься! – пробасил он весело на оба зала, и сгрёб полупустую кружку следом. – Иренка! Я у себя допью. Верну утром.

Фарбаутр отступил на шаг назад, а чех кивнул пустоте по другую сторону парты, благожелательно и радушно:

– Ну, бывай, служивый. Хорошо посидели. Душевно.

И повернулся – довольный, будто и правда, только что налился пивом – сжимая в согнутой руке воображаемую кружку.

– Рисунок… – изумлённо выдавил фон Зефельд. – Исчезает!

Графические контуры костей, сухожилий, прожилок, вен, и мышечных волокон на лице Горака, действительно, заметно стали бледнее. Чёткие чёрные линии истончались, превращаясь в штрихи. А нити капилляров и вовсе целиком растворялись, словно таяли, тонули в крупных порах кожи.

На руках выделялись лишь костные фрагменты.

Было ли это завершением процессов, что происходили в организме чеха; или результатом действия призрачного дыма – гадать не имело резона. Фарбаутр глянул на часы: у Горака оставалось семь минут от отмеренного времени. А впереди ещё масса сложных задач с телом, пребывавшем в трансе – подъём на второй этаж, посещение своего жилища.

– Очистить коридор! – скомандовал Фарбаутр.

Изначально, расставляя парты, он уже просчитал, где поместить Гораку стол – на расстоянии тридцати метров от лестницы в коридоре за дверью кабинета. Именно столько чех должен пройти по трактиру до ступеней наверх.

Шагом меньше – и нога Горака ступит на воображаемую ступеньку, по которой взойти невозможно. Шагом больше – и он, споткнувшись, упадёт…

С помещением под квартиру чеха всё обстояло сложнее.

Фарбаутр выхватил из кармана связку ключей. Двумя пальцами сжал один из них, и быстро протянул брату.

– Второй этаж. Первая дверь справа. Раскрыть. Пошёл!

Это была его личная комната.

Фон Зефельд цапнул ключ и бросился в коридор, сквозь толпу полицаев, освобождавших проход к лестнице.

Оставалась последняя проблема. Каморка чеха там – в трактире, располагалась сразу, едва войдя на этаж.

А дверь квартиры Фарбаутра здесь, в бывшей школе – через пять метров от ступеней. И этот отрезок нужно как-то сокращать… Но, как? Не на руках же Горака переносить?

Чех, неспешно, вразвалку, двинулся по кабинету, кивая на ходу невидимкам за другими партами, чокаясь кружкой то с одним, то с другим.

– Не, не, на сегодня хватит – приговаривал он, видимо отнекиваясь от компанейских приглашений.

Фарбаутр шлёпнул папку с его досье на стол. И кинувшись к окну, рванул вниз тяжёлую, чёрную штору вместе с карнизом.

Занавесь рухнула со звоном железных колец, и хлопьями штукатурки.

– Расстелить на втором этаже! – обернулся Фарбаутр к совершенно очумевшему Бородачу. – Быстро! Пока он тут!

И махнул головой вдогонку уходившему чеху.

Бородач, опомнившись, ринулся вперёд, хватая обеими руками скомканную материю. Ему на помощь подбежали другие полицаи. Все разом, они подняли штору вместе с карнизом, и огибая чеха, поволокли её к лестнице.

Фарбаутр пошёл прямо за Гораком, в шаге от спины.

Томаш пересёк зал, попивая из кружки, и раскланиваясь с каждым по пути.

Фарбаутр не отставал от чеха – весь в напряжении – готовясь, если придётся, направить его, помочь войти в дверной проём, которого явно не было в трактире. Но, Горак вписался в проход идеально.

Фарбаутр, не оглядываясь, толкнул кончиками пальцев дверь за собой и она негромко захлопнулась, щёлкнув замком.

А Томаш ступил на лестницу, скрипнув доской. Сердце колотилось в такт пульсирующему мозгу – выпукло и остро. Настал момент реализации стократ просчитанного плана.

Сейчас, едва войдя домой, нужно стремительно выгрести из тайников все блокноты. Там информация на каждого: кто, где живёт, и что умеет. Написано, конечно, впопыхах за эти три недели, но, тем не менее, стоит дорогого.

Затем, вылезти в окно, и спуститься на задний двор. Снаружи уже темно, да и рабочий день окончен. Цепные псы его знают – не зря кормил шесть лет! Лаять не станут.

Дальше, встать на крышу самой высокой собачьей будки и перемахнуть через забор.

И прячась в тени, добежать до Банного моста – благо, он тут рядом. Внизу, у опоры, давно заготовлен и спрятан маленький плотик, сколоченный из нестроганых жердей. Там же лежит и длинный шест.

Десяти минут хватит, чтоб переправиться под мостом на тот берег. Солдатика в охапку и закоулками подальше отсюда!

И требовать, настаивать, чтоб его, Томаша, вывезли из города сегодня же ночью! Прочь из страны! В Германию! Там не достанут.

Хотя, зная возможности тех, кто числился в блокнотах, Томаш не был уверен и в этом… Но, тут уж пусть голова болит у «Аненербе» – он для них самый ценный объект.

На цокольном этаже Томаш резко обернулся. Показалось, что следом кто-то идёт – невидимый, тихий и опасный.

Фарбаутр отшатнулся и замер. Горак услышал шаги? Ведь он не реагировал даже на громкие окрики рядом!

Чех – хоть и настороженно – но, посмотрел всё же, сквозь него.

Внешность Горака – особенно вблизи – всё больше обретала свой прежний, человеческий вид. Чёрно-белый рисунок мышц и венозных ручейков истлевал, сквозь штрихи проступали мелкие родинки, морщины, и седая щетина.

Позади себя Томаш увидел лишь пустоту – лестничный пролёт, гладкие дубовые доски, освещённые мягким, матовым светом керосинки. В душе защемило: а трактир? не жалко?

«Не жалко! – решительно и твёрдо ответил себе сразу – Они меня в пещере не пожалели, когда Вацлав поднял посох. Молчали, и ждали, что будет! Так что, хватит и того, что я не вписал в блокнот хозяина трактира».

Секунду Фарбаутр и Горак стояли лицом к лицу. Чех нервно сглотнул, и продолжил идти по ступеням.

Впереди, наверху, показался коридор второго этажа. Длинный проход устилала траурным шлейфом чёрная занавесь, словно ковровая дорожка.

Тут и там, вразброс, маячили растерянные полицаи. Фон Зефельд, с таким же изумленным выражением, отличался от них лишь военной формой.

Как только Горак встал на чёрную материю, Фарбаутр дал резкую отмашку полицаям, ткнув в штору:

– Тяните. Аккуратно!

И приготовился в любой момент схватить чеха за плечи, не позволив упасть.

Пятеро полицаев разом вцепились в дальний край шторы.

И опасливо, на полусогнутых, поволокли, напряжённо следя за Гораком.

Чех покачнулся, и плавно поехал на чёрной ленте по коридору.

Томаш легонько потряс головой, остановившись. Его, вдруг, как-то повело, точно спьяну. Поплыли стены, потолок. Пол колыхнулся под ногами. Томаш удивился: он никогда не хмелел с двух своих обычных кружек. Видимо, организм разом сбросил напряжение, потому и обмяк. В глазах зарябило.

Пространство окрасилось каким-то необычным цветом, и возникло ощущение, что всё происходящее с Томашем – уже когда-то случалось!

– Всё правильно, правильно… – невнятно забормотал чех, скользя к темневшему сбоку, открытому дверному проёму.

Фарбаутр сделал ещё одну отмашку, полицаи отпустили шлейф. И Горак оказался точно возле чёрного провала – входа в комнату.

В досье не было ни фотографии, ни описания двери той каморки, где жил Горак. Поэтому, не зная, открывается она наружу, или внутрь, Фарбаутр принял простое решение: пусть жилище чеха будет затворено лишь в его воображении.

И этот вариант сработал идеально.

Стоя перед открытым проёмом, Горак вынул из кармана незримый ключ. Склонившись, очень натурально вставил его в замочную скважину, видимую только ему одному; и провернул.

Глянув влево-вправо по пустому коридору, Томаш толкнул дверь. Теперь, не включая свет, нужно быстро собираться!

Чех стремительно вошёл в комнату. Фарбаутр шагнул за ним следом. И едва не врезался Гораку в спину.

Ибо тот остолбенел сразу на пороге. В ужасе он вёл взглядом по помещению. Но, вместо идеально чистой квартиры Фарбаутра, видел свою тесную клетушку. И взломанные тайники в стенах!

В следующий миг кто-то схватил его за ворот и с силой дёрнул вглубь комнаты.

Горака словно сорвали с места. Он влетел вовнутрь, протопав сапогами, и накренясь всем телом вперёд.

Фарбаутр почувствовал, как его пронзили мурашки от мысли, что чеха действительно схватило нечто!

От резкого рывка Томаш выронил кружку. Она с глухим ударом бахнулась на пол, выплеснув остатки пива.

Сзади рубанули сапогом по икрам, и Томаш упал на колени. С двух сторон, в полутьме, возникли чёрные фигуры, которые тут же заломили ему руки до хруста в плечах. Томаш взвыл – жалобно, и тонко.

Появился третий крепыш, схватил Томаша за волосы, запрокинув голову вверх, и показал несколько блокнотов:

– Это всё? Или ещё где-то прячешь?

Фарбаутр вбежал в комнату, и склонившись, тщательно всмотрелся в лицо Горака, который залепетал, чуть не плача:

– Я… Я…

По мимике, по бегающим глазам Фарбаутр пытался хотя бы приблизительно понять, что слышит чех, какие вопросы? Его голова задралась ещё выше – Горак со стоном стиснул зубы. Видимо, некто потянул ему волосы сильней. Вскинутые за спиной руки тоже закрутились по спирали.

Фарбаутр едва сдержался, чтоб не потрогать воздух рядом с чехом, стоявшим на коленях. Он знал – это только воображение, призрачный дым. Но, где-то в подкорке робко звучало: а вдруг…?

– Нету больше… – проскулил чех, смежив ресницы от боли. – Нету…

Крепыш брезгливо отцепился, и кому-то кивнул, отойдя.

Прерывисто, испуганно дыша, Томаш повернул голову.

Из темноты к нему вышел ещё один – самый худой, и щуплый из всех четверых, похожий на подростка.

– Карел…? – сдавленно прохрипел Томаш.

Глядя себе под ноги, тот встал напротив.

– Спроси, как узнали? – голос четвёртого прозвучал с какой-то загробной тоской и горечью.

– Карел… Карел… – зачастил Томаш скороговоркой.

– Все офицеры Аненербе у нас под наблюдением. Везде. И в госпитале тоже… – печально сказал мужчина.

– Карел! – чех в отчаянии попытался вскочить с колен. – Не над…!

Крик его захлебнулся. Горак мотнул лицом в сторону, и быстро затряс головой, отплёвываясь, морщась и корёжась.

«Что-то брызнули!» – понял Фарбаутр.

И Горака, похоже, отпустили.

Свалившись на пол, он тут же начал суматошно тереть рукавом щёки и глаза, с надрывным плачем отползая к стене.

– Карел! Я умоляю! Не надо! – выл он в страхе.

Каблуками Горак чертил по полу жирные зигзаги, рыдал и прикрывался ладонью, пятясь всё дальше, пока не забился в угол. Но, и тут он продолжил панически вжиматься в стену, колотя по ней локтями, затылком и спиной.

– Пожалуйста! Карел! Оставь! – чех голосил как ребёнок.

Рука, которой он защищался, резко дёрнулась вперёд, вытянувшись во всю длину. И замерла. Кто-то вцепился в неё стальной хваткой.

– Не забира-ай его, Карел! – взревел чех утробно.

Лицо Горака исказилось параличной гримасой. А глаза с диким ужасом смотрели на запястье вскинутой руки.

Фарбаутр медленно приблизился. И увидел острый кончик указки в рукаве. Тихо подцепив её двумя пальцами в чёрной перчатке, он осторожно потянул палочку наружу.

– Не на-адо-о! – ревел Горак. – Не забирай! Не надо!

По щекам ручьями текли слёзы, смывая последние, еле видные штрихи – остатки анатомического рисунка.

– Не надо! Не надо! Не надо! – молил чех всё тяжелее, по мере извлечения деревянного стержня из рукава.

На полпути рука безвольно упала. Очевидно, некто там – в трактире – вынул палочку быстрее.

Чех, плача, пытался до неё дотянуться, но не смог даже оторваться от стены.

– Не надо! Не надо… – повторял он, как заклинание, и содрогался от спазмов.

Фарбаутр стоял над ним, сжимая обломок указки. И чех неотрывно смотрел на палочку гаснущим взором.

– Не надо… – хрипел Горак всё слабее. – Не надо…

Грудь его тяжко вздымалась, голова клонилась набок.

– Не на… до… – выдавил он еле слышно, и окоченел.

Глаза блеснули, как слюда, и – подёрнулись плёнкой, уставясь на палочку в чёрной руке Фарбаутра.

«Ровно час» – щёлкнуло в уме.

Для сверки Фарбаутр глянул на наручный циферблат – да, верно.

Сделав шаг вперёд, он присел возле чеха, приложил два пальца к его горлу.

– Готов…? – раздался голос фон Зефельда сбоку.

Фарбаутр поднялся. Брат стоял в дверном проёме.

– Кто такой Карел? – спросил Фарбаутр, не глядя на него.

Фон Зефельд напрягся, на краткий миг задумался, потом покачал головой.

– Не знаю… В досье там ведь не…

– Так узнайте! – обернулся к нему Фарбаутр. – Собрать все данные! – жёстко ткнул он указкой на тело чеха – Кто. Откуда. Родители. Приятели. Собутыльники. Всё! Переверните весь трактир! Допросите каждого!

И включив в комнате свет, посмотрел на палочку.

«Почему он говорил отдайте его…? – Фарбаутр нахмурил брови. – А не её… Почему называл в мужском роде…?»

Фон Зефельд так и стоял в дверях. Фарбаутр глянул на брата исподлобья.

– Я понял, понял… – растерянно улыбаясь, сказал фон Зефельд. – Утром сразу передам отцу…

– Сейчас же! – гаркнул Фарбаутр, и велел Бородачу в коридоре: – Отвести на узел связи!

#поволесудьбы23
30 Апреля 1995 года. 22 часа 05 минут.
Петр Иванович Ивлев, молча, положил трубку на аппарат, и устало откинулся на спинку добротного, кожаного кресла, смотря в глаза сына. Максим еще днем, рассказал отцу все детали произошедшего, не утаивая даже мелкие моменты, о которых можно было и промолчать. И теперь, сжавшись, напряженно глядя на вымотанного отца, замерев в ожидании, ждал вердикт. Весь день, отец, провел в унижениях, закрыв глаза на свои принципы, звонил, встречался с людьми, обещая всевозможные блага, в поисках решения проблемы. Ходики больших, вырезанных из красного дерева часов, в полной тишине квартиры, своим равнодушным, размеренным стуком, казалось, били прямо в мозг. Напряжение росло, с каждой отбитой секундой, и Макс начал ёрзать, на ставшем вдруг неудобном, отделанным мягким, упругим материалом, стуле. Отец, ладонью, медленно вытер выступившие капельки пота со лба, и не проронив не слова, повернулся на отражающее отблеск, идущий со светильника в форме свечей, окно.
- Завтра поедем к военкому на поклон, - глухие слова отца, убили последнюю теплившуюся надежду в душе сына, - поедешь, отдашь долг Родине, - горестно усмехнулся отец, опустив голову и рассматривая идеально подогнанные паркетные доски на полу. – Накуролесили, что тут скажешь, - и хлопнув по столу рукой, словно ставя жирную точку, Петр Иванович поднялся и открыв холодильник, достал початую бутылку армянского коньяка. – Что сопли развесил? – он утешительно потрепал, начавшего осознавать невеселые перспективы сына по голове, и взяв из шкафчика два бокала, начал наполнять их янтарной, переливающейся в слабом свете кухни, жидкостью. Пододвинув один бокал Максиму, медленно, выпил содержимое своего, и закинул в рот ломтик лимона. – А что ты хотел? - Вариантов больше нет. – Пойми, меня и так сегодня, с макушкой в дерьмо окунули, не отмоешься. - Радуйся, что следак Андреев в отпуск умотал, он бы точно с вас живым не слез бы, - словно оправдываясь, зашептал Петр Иванович, и начал ходить из стороны, в сторону заложив руки за спину. Резко остановившись, он подошел к Максиму и опёршись на спинку стула, нагнувшись к самому уху прошептал, - Нож, точно не найдут? – Максим подняв глаза на отца, четко ответил, - Да, - и потянулся к налитому бокалу.
Уже в 9 часов утра, отец и сын, стояли у оббитой металлическим листом, двери военкомата. Седой, высокий полковник, выражая наивысшую степень радости, сам вышел навстречу посетителям. - Пётр Иванович, какие люди, проходите, - его слова эхом пронеслись, по пустым, холодным коридорам одноэтажного, старой постройки здания. Увидев шатающегося без дела сержанта, с красной повязкой на рукаве, махнув ему рукой на выход, четко по-военному скомандовал – Иди, погуляй! – и дежурный, с готовностью, быстрым шагом скрылся за входной дверью. Повернувшись к старшему Ивлеву, и снова растянув на своем лице улыбку, обнажив полный рот вставных зубов из желтого металла, распахнул двери своего кабинета. – Прошу, гости дорогие.
Кабинет полковника Стеценко Леонида Васильевича, был по-военному скромен. Посередине кабинета стоял длинный стол со столешницей, с потрескавшимся от времени лаком, вдоль которого ровным строем стояли стулья, упираясь в стол начальника, стоявшего перпендикулярно ему. И такого же плана шкаф, установленный вдоль стены, забитый аккуратно сложенными, всевозможными папками. По правую сторону от стула Леонида Васильевича, возвышался металлический сейф, с торчащей в замке связкой ключей. Прямо за головой военкома, находилось давно не мытое, покрытое огромным слоем пыли окно с лопнувшим стеклом, между рам которого находилась сваренная из арматуры решетка, в форме солнца, заваленная снизу слоем сухих мух и божьих коровок.
Стеценко, важно усевшись за свой стол, покрытый сверху толстым листом оргстекла, отодвинул на край стопку бумаг, и сложив впереди руки в замок, с интересом начал разглядывать севшего на требующий ремонта стул, Максима. Его серые глаза весело поблескивали из под густых, таких же седых, как и шевелюра на голове, бровей. – Ну что я могу сказать, Петр Иванович – годен! - и залившись не к месту громким смехом, начал раскачиваться, на скрипящем стуле, и Макс уже представил, как старый стул развалится, и радостный полковник свалиться на пол, покрытый разорванным линолеумом, увлекая за собой бумаги со стола. Лицо полковника от внезапно пришедшей радости покрылось красными пятнами, а на носу отчетливо проявились синие прожилки капилляров. Утерев выступившие слезы с уголков глаз, он нетерпеливо постучал карандашом по столу, и протянув – Да-а, вот дела то, - открыл протяжно скрипнувшую дверцу сейфа, и достав от туда серую картонную папку, небрежно бросил перед собой на стол. Развязав шнурок, раскрыл её, и углубился в чтение, находящихся в ней бумаг. Пётр Иванович, молча сел напротив Максима, и начал рассматривать потрескавшуюся краску на стенах, из под которой уже начинала высыпаться штукатурка. Закончив перекладывать бумаги в папке, Леонид Васильевич, вопросительно глянул на отца Максима, и задал один лишь вопрос – Недели погулять хватит? – и увидев утвердительный жест, - радостно потирая руки, глядя на календарь висевший слева от стола, что-то посчитав в уме, изрёк – 10 числа после праздников, ровно в 8.30, жду призывника здесь,- и подумав секунду добавил, - с вещами.

Эта история началась тогда, когда многие из нас потеряли цель и смысл жизни. Помните? Помните эти новости? Когда журналисты, не знающие, куда идут и что снимают, стали пропадать? Вот он или она были и всё, нет их. Когда люди, призванные излучать уверенность с экранов, я имею в виду чиновников, экспертов и прочих, стали изо дня в день выглядеть жалко? Помните этот месяц? Я, вот, помню. Прошло уже… Сколько лет? Десять? Может больше… Я не помню.

Я давно хотел написать про этого человека. Останавливали всякие отговорки. Ну, знаете, как это бывает? Дел много, времени нет, кошка рожает и так далее, в этом духе. На самом деле, я просто не знал, как подступиться к тому, чтобы написать историю про него. Вы его знаете как Того Самого. Вы про него слышали, вам про него рассказывали, и вы уже в голове сформировали образ этого человека. Этакий борец, такой, знаете, рыцарь. Некто, кто придёт и всех спасёт.

Сейчас, дочитав до этого места, вы подумаете, что я из тех, кто ему завидовал. Ну, что тут сказать? Да. Завидовал. И завидую до сих пор, но написать про него меня сподвигло не это. Ну, может совсем немного. Какое-то время назад я вспомнил Его слова, когда мы сидели на развалинах Волгоградской ГЭС и наблюдали за движением огненной реки из факелов со стороны Волжского. Это было величественное зрелище! Представьте себе сотни огней, которые двигаются на вас, будто лава!

Мы сидели на одной из вышек и курили. Курил я, а он просто смотрел на огни и пил воду. Он был безмятежен. Ему было интересно. Он знал, что эти огни его рук дело. Это он убедил тех людей, которые шли на пулеметы с криками, на это безумство. У них не было шансов. Они уже были трупами, просто не знали об этом. Я знаю, это клише, но это так и есть. Он их зажёг. Эти факелы и людей, которые их держали – зажёг он. Зачем? Он был в отчаянии. Наверное. Он чувствовал себя Богом. А может и нет. Может он хотел что-то понять? Я не знаю. Знаю только, что когда мы сидели с ним на той самой проклятой вышке, он улыбался. Да. Он улыбался. Это я точно помню. И помню его слова, когда защитники ГЭС открыли пальбу из пулемётов по тем людям.

- Люди. - сказал он, выбросив бычок в темную бездну, где протекала Волга неспешной змеей. – Мы всегда останемся такими.

Что он имел в виду? Зачем он затеял это массовое убийство в мире, где убийство, само по себе ничего не значило? Где убийство за какие-то год-два стало таким же обыденным, как справить нужду? Не знаю. Думаю, что я пишу это в попытке разобраться, зачем он это сделал?

Возможно, описывая наш с ним путь, я сам вспомню какие-то детали, которым не придавал значения… Ведь до Мостовой бойни и после у нас было много других… дел, если можно так выразиться.

От автора: Это первое и, возможно, в перспективе, незаконченное  нечто.

Глава 1: https://pikabu.ru/story/obratnyiy_put_7120855?utm_source=lin...
Глава 2:
https://pikabu.ru/story/obratnyiy_put_7124698?utm_source=lin...

Решил переписать 3 главу, так как немного поспешил и сам не удовлетворён качеством написанного, если читаете во 2 раз - сори

Глава 3
Душа зовет в путь

Облака из невиданной человечеству голубоватой материи начали сближаться в его подсознании с невероятной скоростью. Врезавшись в друг друга, они объединились в нечто цельное одним концом, другим же начали вращаться в разнообразных плоскостях, в коих пребывали до столкновения. Их общий центр вращения и стал источником некоего светящегося флюида, распространяющегося в его сознании со скоростью света и именуемого мыслью. «Вставай и иди, ибо роль твоя предопределена. Ступай на восток... » - эти слова, казавшиеся такими знакомыми, но в то же время не принадлежащими ему, пришедшими откуда-то извне, охватили все его существо.

Так что же такое мысль? Всего лишь поток электронов, движущийся по отросткам нейронов больших полушарий мозга? Можете ли вы представить себе, что эти элементарные частицы, старые как мир, но нашедшие себе применение в абсолютно любом участке материи и делают возможной нашу способность познавать себя и нас окружающее, именуемую сознанием? И всем, что мы видим, слышим, чувствуем, мы обязаны им – мельчайшим искривлениям струн, сгусткам энергии – говорите, как хотите, суть неизменна. Нету никаких нас, нету всего того что мы привыкли видеть, вернее, все это, конечно, есть, но подчиняется некоему более могущественному миру - миру элементарных частиц. Ни о какой личности, душе и не приходится говорить. Жутковато, не правда ли?
Между тем, Эшгер проснулся. Признаться, он сделал это с неохотой, предпочитая провести остаток своей жизни в грезах, а не на выжженной палящим Солнцем земле. Но было ли это Солнце? Испокон веков наше светило несло миру свет, тепло, жизнь, а нынешний обезумевший от своей мощи гигант нес лишь разрушение и смерть. Эшгер отказывался называть его этим светлым именем. «Надо ж такому присниться» - он искренне рассмеялся, чувствуя, что его больное воображение вкупе с тяжелыми переживаниями вновь сыграло над ним злую шутку.
Вдруг резкое ощущение внутренней тревоги вмиг развеяло все остальные переживания, молнией ударив ему в мозг: «Неужели я остался один?!» Вот уже больше суток Эшгер не встречал ни одного признака человеческой деятельности, не слышал ни одного человеческого слова. Он вдруг почувствовал себя совсем одним, лишенным связи с родственным душами, потерявшим всех, кого он знал, навсегда. Где теперь его веселые университетские друзья? А что стало с его родителями? Он знал где их искать, но судорожно отбрасывал эту мысль. «Каковы шансы того, что им обоим удалось выжить? А если он найдет их мертвыми?» Дальше размышлять он не мог... Душа его угодила прямиком в болото из тянущей на дно горькой скорби, а сердце сжалось от проникшей в него тоски. Убитый горем, он был даже не в силах выдавить из себя слезы. Ноги сами понесли его вон из квартиры, на лестничную клетку, выше, выше... Под ногами мелькали одна за другой ступеньки, а в мыслях было лишь одно - спрыгнуть с крыши и не мучить себя более. Может быть, ему даже удастся увидеть их вновь, хоть на пару секунд...
Он не заметил, как осилил 5 этажей вверх по лестнице без какого-либо намека на усталость. Впереди оставалась лишь дверь, ведущая непосредственно на крышу.
Из открытого дверного проема в бетонное чрево дома мелким дождем опускались блестящие на свету крупицы, растекаясь по полу и оставляя на нем теплое матовое пятно. Если на земле выжил хоть один кот, он бы отдал все чтобы полежать на этом месте, тихо мурлыча в согревающих лучах воспаленной звезды . Дверь же, вероятно, была выбита взрывом. Сама она лежала неподалеку в тени, и лишь краешек ее был освещен, как явная улика на жертве, неопровержимо указывавшая на убийцу.
Не раздумывая, Эшгер влез на крышу. В лицо ударил поток пыли с пеплом, хотелось верить, что вся эта взвесь имела неорганическое происхождение. Он вдруг вспомнил про свой наивный план изменить свою жизнь к сегодняшнему дню и остановился посреди подпаленной, но все такой же черной и шершавой щетины дома, сплошным слоем покрывавшей его заросшее, всматривающееся куда-то в небеса лицо. Глазами ему служили будки лифтовых, бровями – многочисленные антенны, рот был, вероятно, тесно сомкнут, потому, оставался не виден наблюдателю. Видимо, дом, лишившись своих бетонных соседей, испытывал те же чувства, что и наш герой. Лишь он отделял Эшгера от того, чтобы разбежавшись, не слиться с неприятно-теплым ветром, бившем отовсюду, и острыми лучами, пронзающими его насквозь. С высоты открывался вид измученного предсмертными страданиями города, который своим видом напоминал съежившийся в пламени лист бумаги, сохраняющий физическую форму, но при малейшем прикосновении готовый рассыпаться в прах. На нем еще были видны остатки слов - домов и машин, хранящих память о когда-то всесильном человеке, как и в голове Эшгера еще были свежи уже бессмысленные воспоминания о его прошлой жизни. На горизонте насыщенная ядовито-желтая дымка переходила в бледно-оранжевые облака, по мере того как он задирал голову все выше и выше.

Тут с губ Эшгера слетел еле различимый шепот: «Какого хрена я так долго это откладывал? Ведь мог сказать им давно, отец бы дал совет, мать бы поняла тоже. Ни к чему были бы эти молчания, отчуждение, разрушающие семью». Шепот у него перешел в душераздирающий крик: «Идиот!» - он схватился руками за голову и упал на колени. В этот момент он стал сам себе противен, проклинал себя за нравственную нищету, бесчувственность, нерешительность. «Ну откуда было это глупое желание достичь чего-то в обществе, когда я в семье ничего из себя не представлял? Холодный расчет… чувства склонны к ошибкам и делают человека уязвимым… в этом и есть жизнь… Черт!» - он яростно тряхнул головой. Все его моральные идеалы, принципы оказались совершенно несостоятельными, неспособными ответить на вопросы, мучившие его сейчас, обернулись фатальной ошибкой. Однако теперь, с перерождением внешнего мира, стал перерождаться и его внутренний. Чувства потери близких пробудили еще живущие в глубине его души порывы, и он как будто заново открыл глаза на вещи, которые раньше привык отрицать. «Еще этот чертов сон! К чему он вообще?! Может быть, все это иллюзии больного ума?» Морально изнеможенный так дорого ему стоившей переоценкой жизненных ценностей, он упал на спину, осознав свое бессилие что-либо изменить. Эшгер дал себе слово жить, но лишь до следующей фатальной ошибки, которую, впрочем, он чуть только что не совершил…
Сегодня он усвоил многое, но между тем мысли его перешли в несколько иное, телесное направление. Рассуждать о духовности лучше всего на сытый желудок, а его был опустошен и издавал острую боль от голода. На сей раз, необходимо было позаботиться и о теле.
Спустившись в квартиру, Эшгер только сейчас отметил, насколько тепло было на улице, будто бы стоял поздний май, а не середина декабря. «Не к добру это... Видимо, там все основательно вспыхнуло». Открыв неработающий холодильник, он принялся искать что-нибудь питательное, но не скоропортящееся. «Вместе со вспышкой ударил и ЭМИ... Значит, была мощная геомагнитная буря, могли измениться полюса. Ни о какой электронике и компасах не может быть и речи. Придется отправиться в библиотеку за книгами и картой, если, конечно, она уцелела...» Его взгляд упал на коробку хлопьев, стоящую на отныне бесполезном железном ящике. «Всухомятку жрать? Да не, надо водой залить... Черт возьми, завтрак гурмана!» Ничего лучше он не смог придумать и теперь хлебал тарелку размокших и слипшихся в кашу кукурузных хлопьев. Приток сахара в мозг несколько оживил его мыслительный процесс. Эшгер был твердо уверен в том, что ему нужно идти в городскую библиотеку, но куда дальше - он не имел ни малейшего понятия. Вообще, он не любил строить долгосрочные планы на жизнь. «По ходу разберемся».
Вспомнив о какой-то брошюре для начинающих туристов, он приступил к поискам фляги, зажигалки, спального мешка и перочинного ножика. Найти ему удалось лишь ножик, флягу он заменил обычной стеклянной бутылкой, которую полностью заполнил питьевой водой, спальный мешок при такой погоде посчитал ненужным, а зажигалку решил раздобыть в ближайшем супермаркете. Побросав все перечисленное в свой университетский рюкзак, он не забыл и о походной аптечке и остатках хлопьев. Теперь Эшгеру предстояло заняться своим внешним видом. Солнце неслабо припекало, а это значит нужен головной убор - он с улыбкой нацепил бейсболку «Los Angeles Angels» в клубных цветах - подарок отца. Глаза от излишнего света он скрыл за стильными солнцезащитными очками, дабы не сжечь кожу - накинул свой любимый охровый плащ, в котором он не так давно вернулся с работы. На ногах были все те же плотные серые джинсы, в качестве обуви он надел свои старые треккинговые ботинки - они лучше всего подходили к постапокалиптическому рельефу и к тому же добавляли антураж. Вскинув свой рюкзак на плечо, он еще раз осмотрел себя в зеркале и остался доволен - Эшгеру удалось уловить ту волну одинокого путника, преследовавшего только ему известную цель на мертвых пустошах. На душе стало немного легче, и в последний раз окинув взглядом квартиру, в которой он жил с самого рождения, он развернулся и вышел прочь. Он покидал свою разрушенную обитель, как уже взрослый птенец покидает родительское гнездо, чтобы выйти в полный опасностей и загадок мир, доселе ему неизвестный. Он покидал ее, чтобы не вернуться никогда...

#поволесудьбы22
03 сентября 1996 года. 04 часа 10 минут
Иван Михайлович, так и не сомкнул глаз, всю ночь его одолевали мысли о парне, который нежданно - негаданно ворвался в его размеренную жизнь. За то короткое время с их случайной встречи, он несколько раз успел поменять свои решения и убеждения. Внимательно слушая его трагическую историю, там, в вагончике, и глядя на бесконтрольно текущие слезы Максима, изливающего ему душу, почувствовал как этот совершенно чужой ему человек, стал близок, и растревожил в сердце одинокого старика, добрые отеческие чувства. Он ни на секунду не сомневался в правдивости слов Максима, и спонтанное решение помочь ему, во что бы то - ни стало, даже идущее в разрез с его убеждениями, прочно закрепилось в его седой голове.
Михалыч, был потомком, беженцев с Украины, которые в поисках лучшей жизни, покинули свою родину в 1921 году, спасаясь от голодной смерти, вызванной политикой продразверстки, проводимой большевиками, с целью обеспечения своей армии и укрепления большевистской власти. Добравшись практически на край света, и поняв, что ехать дальше нет смысла, Михаил и Татьяна - родители Ивана Михайловича, так и остались жить, в затерянном, таежном уголке, Дальнего востока, в так называемой на тот момент «Маргаритовской» волости. Через шесть лет, на свет появился Иван. Уже в 14 лет он потерял отца, погибшего практически в первые дни войны, и ещё через 3 месяца похоронил мать, сломленную горем и безысходностью. Чтобы как то выжить, Иван устроился на образованное в окрестностях его поселка предприятие, занимающееся разработкой и добычей оловорудных месторождений. Предприятие росло и развивалось, впоследствии став горно-обогатительным комбинатом, где всю жизнь и отработал Иван Михайлович, пройдя путь от горнорабочего до мастера по горным работам. В 1958 году его свела судьба, с молоденькой, красивой хохотушкой Алёной, и спустя год, молодые расписались, создав молодую социалистическую семью. В 73-м прожив почти 15 лет вместе, на нескрываемое удивление и осуждение окружающих, Алёна родила Игоря, долгожданного ребёнка. Счастью Ивана Михайловича и Алёны Владимировны не было предела, они кохали и лелеяли свое счастье, не чая в позднем ребенке души. Опора, уже зрелых к тому времени родителей росла и крепла, радуя отличными показателями в учёбе, добрым и покладистым характером. Окончив в 1990 году, практически на отлично школу, Игорь смотря на то, как единственное, некогда мощное предприятие, добывающее 5 –ю часть олова всей страны, обанкротилось и закрылось, по наставлению отца уехал в Хабаровск, где с лёгкостью поступил в Хабаровский политехнический институт, выбрав будущую профессию, инженер.
Семья Кругловых, глядя на успехи сына в учебе, не верили своему долгожданному счастью, как трагедия, своей костлявой рукой постучалась и в их двери. Празднуя день рождения одного из своих сокурсников, на съёмной квартире, Игорь вышел перекурить на площадку многоквартирного дома. Услышав этажом ниже шум, из любопытства перегнулся через перила, и увидел плачущую возле дверей лифта девушку. Он начал спускаться к девчонке, у которой от слез потекла тушь, оставив темные потеки на милом симпатичном лице. Пройдя к ней, что бы оказать помощь, увидел, что ей преградили путь к отступлению двое молодых парней, стоявшие на лестнице, и с нескрываемой агрессией, смотрящие на неожиданно пришедшую помощь в его лице. Ребята явно были нетрезвы и не расположены к разговору. Попытавшийся встать на защиту девушки Игорь, сразу получил мощный удар кастетом в висок. Спустя некоторое время, его бездыханное тело обнаружили на пустой лестничной клетке.
Услышав о смерти сына, Алёна Владимировна слегла, так и не сумев выдержать груз, навалившегося на её хрупкие плечи горя, и не смотря на заботливые ухаживания супруга, одним недобрым утром, Иван Михайлович застал её мертвую, с обезумевшими от горя, стеклянными глазами, застывши смотрящими в потолок.
На улице начинало светать, Михалыч, вышел из дверей баньки, и присев на корточки обнял подбежавшего, верного Дюка. Потрепав улегшуюся у ног хозяина собаку по серому животу, от чего та зажмурив глаза начала блаженно поскуливать, поднялся и стараясь не скрипеть открыл двери вагончика. Максим вымотавшись, храпел, завернувшись в тулуп, и Михалыч, тихонечко взяв ключи от мотоцикла с прибитой к стене деревянной полочки, так же на цыпочках вышел во двор. Ударив ногой по стартеру мотоцикла, от чего двигатель послушно взревел, окутав все вокруг сизым дымом выхлопных газов, старик еще раз глянул на закрытую дверь вагончика, одел танковый шлем, используемый вместо каски, и крутанув ручку газа, тронул своего железного коня с места.
Максим проснулся от солнца, бьющего через грязное оконце вагончика. Смотря на выкрашенный белой краской, фанерный потолок внутри помещения, вспомнив произошедшее накануне, резко вскочил с топчана. Пройдя босиком по холодному полу, отворил пронзительно скрипнувшую дверь, и зажмурился от полуденного солнца. Разноцветный лес, объятый солнцем, словно сияя желтыми красками, радовал глаз своей красотой. Он с удовольствием, полной грудью, вдыхал сладкий запах окружающих деревьев. Сразу снизу лестницы, на него не отрываясь, смотрел Дюк, приветственно виляя пушистым хвостом. Максим улыбнувшись собаке, поспешил к кустам, опустошая переполненный мочевой пузырь. Ступая босыми ногами по прогретой солнцем земле, он начал озираться по сторонам, ища старика, давшего ему еду и кров. – Странно, куда же дед пропал?- подумал он, увидев отсутствие мотоцикла. Поднявшись снова в помещение вагончика с аппетитом начал уплетать, лежавшее в белом остывшем сале мясо, доставая его прямо пальцами из холодной сковороды. – Хорошо я поспал, даже не услышал рев мотоцикла - работая челюстями, размышлял он. Всё доев, и собрав остатки сала, хлебом, запихнул его в рот и снова вышел на улицу, вытирая жирные пальцы, поднятой с земли листвой. Услышав звук приближающегося мотоцикла, глянув в сторону бесполезно стоявшего в углу автомата, быстрыми прыжками пересёк полянку и завалился с хрустом в кусты, наблюдая за происходящим.
Вскоре из-за деревьев, разрывая окружающую тишину ревом двигателя, показался старик на мотоцикле. Остановившись и заглушив двигатель он спрыгнул с седла, взял в люльке какой то мешок, и поднялся в вагончик. Через секунду, выйдя из дверей, он стал растерянно смотреть по сторонам. Максим вышел из своего укрытия, стряхивая с робы, прилипшие сухие листья, улыбаясь, пошёл на встречу, ставшему ему родным, человеку. – Что выспался боец? – с облечением спросил старик, увидев приближающегося Максима. – Я тут тебе одёжку привез, одевайся, а форму твою нужно сжечь – категорично сказал Михалыч. - Да и оружие рекомендую спрятать, он кивнул головой на лопату, лежавшую под вагончиком.
- Вот, от сына осталось – Иван Михайлович, начал выкладывать из белого полипропиленового мешка, привезенные им вещи. Максим увидел слезы, накатившие на глаза деда, от чего сердце его сжалось, ему стало неудобно от увиденной картины, он подошёл и обнял деда, - спасибо вам огромное, спасибо - повторял Макс, чувствуя, как у самого запершило в горле от подступивших слез, вызванных переизбытком накативших чувств. Михалыч, взяв себя в руки, похлопал Максима по спине, - Давай, одевайся сынок, думаю, тебе будет в пору. Он выложил на топчан, черные джинсы с лейбой «Мотор», новые синие кальсоны, черные высокие кроссовки, с белой надписью «Пума», толстую рубаху в темно синюю клетку, с мехом внутри, серый пуховик с вышитым треугольником, под которыми белыми буквами было написано «Адидас», шерстяные носки, и лыжную черную шапочку. - Я знаю ту часть, откуда ты пришёл, вдруг заговорил дед,- это где то километров 120 будет. В ближайшее время они придут сюда. Как бы мне не хотелось, что бы ты остался, тебе нужно уходить, и чем быстрее, тем лучше для тебя, – грустно сказал Михалыч, снимая со стены, зеленого цвета рюкзак. – Я приготовлю тебе в дорогу еды на первое время, и вот еще, - он повозился во внутреннем кармане своей куртки и достал свернутые и перетянутые резинкой денежные банкноты. – Тут 520 тысяч, мало конечно, но что есть. - Максим, попытался отказаться, но старик и слушать не стал. – Бери, не обижай меня, - и насильно вложил их ему в руку. – Давай, у тебя час времени, ховай автомат, я тебя вывезу за поселок и покажу путь. – Ааа, блин, старый дурак,- он выскочил с вагончика и вернулся, держа в руках сложенную карту, положил её на стол, и накрыл сверху стареньким компасом. – Я и так не потеряюсь, а тебе, это будет необходимо. – Давай не теряй времени, одевайся, готовься, через час выезжаем – И Михалыч, по отечески посмотрев на Максима, собрал его грязную форму в охапку, захватив свободной рукой кирзачи с портянками, вышел на улицу.
Макс переодевшись в вещи привезенные дедом, вышел на улицу, держа в одной руке обмотанный целлофановой пленкой автомат, а во второй руке другой сверток с магазинами и штык ножом. Иван Михайлович, спешно сжигал в металлической бочке его вещи, повернувшись, спросил, - Ремень где? –Максим кивнул на вагончик, взял лопату собираясь идти в лес, но дед остановил его, быстро забежал в теплушку, снял бляху, и засунул в карман Максиму,- Закопаешь с автоматом, - а ремень бросил в бочку, на съедение огня. - Давай, давай, иди - поторапливал его дед, и Макс быстрым шагом направился в сторону леса. Закопав оружие, и запомнив ориентир, Максим вышел с леса. Огонь в бочке догорел, и Михалыч, большой палкой шевелил внутри пепел, глядя, чтоб не осталось следа от сожженных им вещей.
Михалыч, повернулся на шаги вышедшего с леса Макса, - Всё, готово? – и увидев утвердительный жест парня, закинул в люльку приготовленный рюкзак. Пройдя по территории, еще раз все внимательно осмотрев, не осталось ли чего, указывающего на присутствие Максима, посмотрел на преобразившегося в гражданке парня, так ставшего похожим на сына Игоря, тяжело вздохнул, и скомандовал, - Сидай, помчались, и резко ударив по ножке стартера, завел мотоцикл.

#поволесудьбы21
30 Апреля 1995 года. 11 часов 55 минут.
Уазик «буханка», натужно скрипя рессорами, переваливаясь на кочках, вез следственно оперативную группу на место преступления. Участковый, старший лейтенант милиции Кузюков Андрей Владимирович, с раскрасневшимся от волнения лицом, прижимая к себе черную папку с бумагами, вводил в курс дела, молчаливого майора, следователя при прокуратуре Андреева, который, засунув руки в карманы своего серого плаща, недовольным взглядом смотрел на меняющийся за пыльным окошком пейзаж. Эксперт криминалист, молодая, симпатичная девица, с лейтенантскими погонами, держа на коленях блестящий, металлический чемодан, с трудом удерживала себя на сидении, упершись туфелькой в ножку, спереди стоящего кресла, с лопнувшим дерматином на седушке. Рядом сидящий с ней кинолог, веселый и добродушный прапорщик, Костя Воронцов, периодически хватал её за рукав, чтобы она не вылетела со своего места. И один лишь лохматый сотрудник, овчарка Гуля, сидела и отрешённым, умным взглядом смотрела вперед на дорогу через лобовое стекло, не обращая внимания на тряску, пыль в салоне, и даже не думала о выходном, о котором можно было безвозвратно позабыть.
Майор юстиции, Андреев Константин Николаевич, месяц назад разменял четвертый десяток. Невысокого роста, с животом, который ну никак не хотел влезать в форменный пиджак, угрожая оторвать пуговицы, имел аналитический склад ума, и был профессионалом своего дела. Несмотря на постоянно неряшливый вид Андреева, начальник следственного отдела подполковник Романов Валерий Владимирович, не чаял в нём души, так как с помощью этого маленького толстячка, можно было решить практически неразрешимые вопросы, ставящие в тупик остальных следователей отдела. Щепетильно относящийся к своим обязанностям, он ставил работу на первое место, и мог принести в жертву даже семью, во имя её родимой. Не замечая, беснующуюся по этому поводу супругу, как робот, молча, шёл и решал поставленные перед ним вопросы и задачи. Начальник, изучивший его за годы службы, понимал, что лучшего исполнителя ему не найти, и откровенно, всячески тормозил его продвижение по службе, зная, что лишившись такой рабочей лошадки, все показатели его подразделения, обязательно рухнут вниз, вместе с его карьерой, и благосклонностью высшего начальства. Будучи отличным психологом, Валерий Владимирович знал одно, что лошадь, какая бы она не была выносливая, однозначно нуждается в обязательном отдыхе, и этот неминуемый день подошёл, и даже не смотря на огромное нежелание, ему все же пришлось пообещать Андрееву полный отпуск за год, а точнее, с завтрашнего понедельника.
Константин Николаевич, с супругой Еленой уже собрали сумки, собираясь убыть в долгожданный отпуск, и практически уже подсознательно нежились на песочке под жаркими лучами сочинского солнца, ощущая всеми клеточками, освежающий бриз теплого черного моря. Они сидели, обнявшись, дразня друг друга приятными мыслями о предстоящей поездке, как звонкой, обреченной трелью, зазвонил телефон. Радужные мысли, лопнули, как передутый воздушный шарик. Супруги молча, смотрели друг другу в глаза, и Константину на секунду показалось, что от взгляда Елены, сейчас вспыхнет полосатая пижама, которую он еще не успел снять. В эту минуту он для себя твердо решил, что никто и ничто уже не сможет украсть их мечту, что бы там не случилось, в этот раз он будет тверд как кремень. Нежно погладив руку супруги, он сказал, - Солнышко, все будет хорошо - и уверенным шагом направился к телефону в прихожую. Голос начальника в трубке, сжал его сердце, жар волной ударил в голову, и он физически ощутил жар, исходящий от его, ставшего вмиг пунцового цвета, лица. – Николаич, дичайшим образом, извиняюсь за звонок, вопрос жизни и смерти, - в голосе Валерия Владимировича слышались просительные нотки, и Константин отчетливо представил, унизительно - просящую гримасу на лице начальника. – Дело сугубо конфиденциальное, просто прокатись с группой, посмотри, что да как, мне нужен твой профессиональный взгляд на ситуацию, дело в том, что один из подозреваемых, сынок Ивлева. Ситуация не простая, посмотри, оцени – и после небольшой паузы, он добавил,- и все, я больше тебя не потревожу. - Облегченно выдохнув и посмотрев на напряженную, ожидающе смотрящую, на него жену, он перевел взгляд на висящие над его головой часы. – Леночка, это всего на пару часов, все нормально – и подойдя к нервно дрожащей жене, нежно поцеловал её в глазки, которые начали наполняться солоноватой слезой.
Машина с опергруппой на борту, медленно выехала к озеру, и скрипнув изношенными колодками, остановилась у самой кромки леса. – Так, все по схеме, работаем – сухо, сквозь сжатые губы произнёс Андреев, и повозившись несколько секунд, с вечно заедающим замком на дверях, молодецки выпрыгнул из машины. Скучающий сержант, охраняющий периметр, узнав следователя, приветственно кивнул, поднял вверх сигнальную ленту, освобождая путь для прохода. - Где задержанные? – быстро перешёл к делу майор, перебив, пытающегося, что то сказать сержанта. Тот, замерев с открытым ртом, ткнул пальцем в сторону палаток. Константин Николаевич, медленно осматривая огороженную лентой поляну, не доставая рук из карманов своего плаща, двинулся в сторону разбитого ребятами лагеря. Беззаботно, насвистывая себе под нос веселую мелодию, и внимательно осматриваясь по сторонам, майор подошёл к караулившему ребят, высокому прапорщику, на плече которого, висел АКС – 74У с застёгнутым прикладом. – Все на месте? – кивнул он в сторону, стоявших в шоке ребят, проигнорировав приветственный жест сотрудника. Получив утвердительный ответ, глянул на ребят оценивающим взглядом, и совершенно не обращая внимания на рыдающую в объятиях Сергея, Светлану, резко повернулся и пошел к берегу. – Ну, что тут у нас? – чёрствым тоном, спросил он у криминалиста Елены Олеговны, которая, уже расстегнула свой чемоданчик, и задумчиво колдовала над его содержимым. – Константин Николаевич, выводы сейчас делать рано, но это определенно убийство, - её выводы вызывали лишь кривую улыбку у следователя, - ты это серьёзно? – с нотами издёвки спросил он, ситуация явно начинала раздражать Андреева, он внимательно посмотрел на тело, и указав пальцем на зияющую рану, произнес, - м-да, хорошим ножичком поработали.
Услышав звук подъезжающей машины, он повернулся, наблюдая, как его подчиненный, капитан Сурик Роман Игоревич, неумело паркует возле уазика, недавно приобретенный серый Кариб. Наконец - то справившись, с парковкой, Роман вышел с машины и удивленно посмотрел на начальника, который уже двигался в его сторону. – Здравия желаю, товарищ майор, а вы разве не в отпуске? – Андреев пропустив его слова, мимо ушей, подошел к нему вплотную, и чтоб никто не слышал тихо начал отчитывать капитана. – Роман, какого хрена, я приезжаю вперёд тебя на место преступления? – Высокий под два метра, следователь виновато смотрел сверху вниз, на начинающего заводиться, Константина Николаевича. Строгий черный пиджак висел на нем, словно на шесте, а чуть коротковатые отглаженные брюки, выдавали красные носки, которые нелепо смотрелись вкупе, с чёрными, начищенными до блеска туфлями. Именно носки взбесили майора, он резко дернул Романа за рукав, притягивая, к своему гневному, раскрасневшемуся лицу, и зашипел на ухо, - ты что как клоун вырядился? - Ещё бы гольфы напялил сверху штанов, чтоб все видели, какие идиоты работают у нас в отделе. Молодой следователь знал своего начальника, и понимал, что нужно просто помолчать, сделав виноватый вид, тогда он быстрее выплеснет всю грязь, и с ним можно будет спокойно разговаривать. Успокоившись, Константин Николаевич продолжил тихим голосом – Там парнишка остывает, дырка есть, а ножа нет. Твоя задача, по максимуму отработать берег, опроси каждого из той компашки, - он рукой махнул на ребят, - задействуй кинолога, пусть прочешет все вокруг, если понадобиться привлекай водолазов. Кровь из носу, нужно найти орудие преступления, нож явно не кухонный, ты меня понимаешь? – Он в упор смотрел, на внимательно слушающего вводные, и понимающе кивающего Романа. – Так, что еще? Что еще? – Его раздумья прервала с пылью подъехавшая черная волга полковника Ивлева. – Ааа, вот и папаша заявился, - и увидев немой вопрос в глазах капитана спросил, – а ты что не в курсе? Среди подозреваемых, Максимка, сынок Ивлева. Ну что, дерзай, - недобро усмехнулся Андреев и посмотрел на часы. - Вижу Романов тебя бросил под танки, что ж, значит такова твоя судьба. Мне тут больше делать нечего, я и так больше чем нужно задержался с вами. – Держись капитан, обязательно с пристрастием допроси этих дружков, - имея ввиду компанию Максима, сказал он, - чувствую, от туда ноги растут. – И пожав Роману Игоревичу руку, направился на встречу к полковнику.

ГЛАВА I.

- Мама, меня серьезно беспокоит Брайан.

Мать замерла, перестав нарезать морковку. Она удивленно посмотрела на меня поверх очков.

- Наш Брайан? - на всякий случай уточнила она.

- Нет, соседский! Мам, с братом что-то неладное происходит.

Она ничего не ответила, намекая на то, что за таким заявлением должны следовать аргументы. За что люблю свою маман — она никогда не устраивает истерик на пустом месте, ко всему подходя обстоятельно и спокойно. Чтобы вывести ее из себя, наверное, нужно что-нибудь взорвать прямо в комнате...

- Мелкий болтает во сне. Временами даже кричит. Вчера я шла в туалет мимо его комнаты, и услышала, как он пытается кого-то прогнать. Я даже сама немного испугалась, и заглянула внутрь. Лежит себе в кровати с закрытыми глазами, руками отмахиваясь от кого-то. Пришлось посидеть с ним немного...

Мама нахмурилась:

- Он уже вышел из того возраста, когда верят в бабаек. Может, насмотрелся чего перед сном? Богом клянусь, современные мультики не рассчитаны на детей...

Она вдруг вспомнила, что на доске перед ней лежит недоразделанный овощ, и вернулась к готовке.

Может быть. Может быть, это всего-лишь детские фантазии или пугалка из зомбоящика. Только Брайан всегда был на редкость смелым пацаном. Когда все окружающие дети боялись чудища в шкафу, он решительно выключал ночник, приговаривая: «Пусть только попробует со мной закуситься!» Брат всегда заступался за более слабых детей, и вообще мечтал стать космонавтом, альпинистом или, на худой конец, дрессировщиком бенгальских тигров. Вся его комната была увешана рисунками с супер-героями собственного производства... но в этом ночном крике было столько отчаянья. Рука прилипла к его холодному мокрому лбу, когда я потянулась проверить температуру. У меня за всю жизнь было два или три кошмара, от которых просыпаешься в поту, а тут — шестилетний шкет.

- Мне он говорит, что ничего не помнит. Может... показать его психологу? - я с надеждой посмотрела на мать.

И едва успела поймать ее презрительную ухмылку. Маман не особо доверяет мозгоправам, считая их немногим лучше, чем шарлатаны-экстрасенсы. Психиатрия — не медицина, уверена она. С расстройством ее отца, вызванным, как она говорит, застарелым алкоголизмом, не смогли справиться никакие доктора. Однажды он просто исчез, и вся семья, пусть и тоскливо, но вздохнула с облегчением. Моя мама не пьет, и с меня взяла обещание, что я никогда не возьму ни капли алкоголя в рот.

Морковка отправилась в казанок, вместе с луком-пореем и другой зеленью. В кухне вкусно пахло домашним жарким из курицы с овощами...Но на фоне этого теплого, уютного чувства почему-то маячило что-то уродливое, что-то слегка не в фокусе...

- Хорошо, завтра мне как раз забирать его табель из школы, зайдем к психологу. - мать прожевала какой-то невидимый кусок, борясь с собой. Здоровье Брайана было важнее, а залечить она его не позволит.

- Отлично! - я хлопнула себя по коленям. - Чем раньше из него вытащат эту дурь, тем лучше! Пойду позову засранца на ужин.

- Милдред! - мать сделала страшные глаза.

Я показала ей язык. Нужно поддерживать имидж старшей сестры, да и джазу мой неугомонный братец задавал нам частенько.

- Вот Пинки, вот и Брейн, вот Пинки, вот и Брейн! Что творишь, Брейн? - я плюхнулась на диван. Брат рисовал что-то, сидя за журнальным столиком.

- Ну ты и старая. Никто уже давно не смотрит этот мультик. - пробурчал Брайан.

Избитая шутка про Брайан-Брейн(«мозг») ему порядком надоела. Да и вообще, в последнее время мелкий был не в духе. Под его глазами залегли тени. Работа с психологом ничего не давала — домики рисовались идиллические, планы на будущее были радужные, отца брат не помнил и не особо сокрушался об его отсутствии. Животных любил до одури, но, т.к. был натурой безответственной, на мольбы купить щеночка мать стойко держала оборону. Она знала, кому придется мыть, выгуливать и лечить этого Спупи. В общем, мой братец по всем признаком был здоровой шестилеткой. Если бы не проблемы со сном...

- Рисуешь приключения очередного Капитана Гватемала? - попыталась перевести тему разговора я.

Щеки брата покраснели. Он как-то даже весь нахохлился:

- Капитан Куба, бестолочь! Моего супергероя зовут Капитан Куба... и, нет, я рисую не его. Я придумываю злодея.

Стараясь не заржать в голос, я округлила глаза:

- Ой, ну я же старая, вот и с памятью беда. Что там у тебя за злодей? Повелитель всех продавцов-консультантов, Ультра-Менеджер? - предательский смех подпирал к горлу.

- Сама посмотри! - он сунул мне под нос листок бумаги.

На темном фоне, едва от него отделимая, парила женская голова. Хотя, не знаю, можно ли с уверенностью сказать, что это была именно женщина. Однако, лицо было остреньким, треугольным, с кривым разрезом огромного рта. Самой выдающейся частью лица были глаза — огромные желтые глаза. Картинка получилась настолько выразительной, что, казалось, чудище вот-вот издаст противный старушечий клекот и захлопает своими жуткими глазищами. Мне стало не по себе. Брайан никогда не рисовал ничего страшнее аллигаторов и динозавров, а теперь на меня смотрела японская девочка из колодца.

- И как ты назовешь это страхолюдище? - как можно более бодро спросила я.

- Женщина-сова. Ну, как женщина-кошка. - задумчиво протянул брат.

Я засмеялась.

- А мышей она тоже целиком глотать будет, как сова?

Брат помрачнел. Разговор явно перетек не в то русло.

- Бестолочь она бестолочь и есть. Она выслеживает ночью зазевавшихся прохожих своими светящимися глазами, и налетает на них. Вжух! И откусила голову!

Он вскочил на диван, и раскинул руки, как крылья. Я хотела что-то сказать, как вдруг вспомнила...

Не ходите ночью

На прогулку, детки:

Пропадете точно -

Когти очень метки.

Раз — и покатилась

Чья-то голова,

Нынче будет сытой

Женщина-сова.

Дед раскачивался в своем скрипучем кресле, напевая эту простенькую, но жуткую песенку. Взгляд его был на тысячи миль, будто он вспоминал что-то из далекого прошлого. Но ведь... когда он пропал, Брайан еще не родился. Он никак не мог услышать от деда про кровожадную тетку.

По моей спине пробежали мурашки. Что происходит в этой чертовой семье?

На улице было ветрено. За моим окном шумел листвой раскидистый дуб. Раньше меня успокаивал этот звук, помогая заснуть, но сейчас в каждом шорохе мерещилось что-то. Словно все тени в доме враз сделались темнее. Тайком от матери я поставила в комнату Брайана вебкамеру в коробке. Меня одолевала какая-то абсолютно иррациональная идея, что я смогу поймать на камеру...кого? Или что? Героиню детского стишка? Подкроватного монстра? Ох, и влетит же мне от матери, если она узнает...

За окном что-то заскрипело. Я инстинктивно напряглась. Звук был сильно похож на царапанье больших когтей по дереву... Нет, ерунда, просто дерево скрипнуло веткой по стеклу.

Вдруг в комнате брата раздался какой-то стук. Будто что-то глухо упало на пол. Я схватилась за телефон, судорожно запуская приложение с камерой. Изображение было так себе, оно состояло по большей части из каких-то непонятных шумов и пикселей. Однако, рядом с кроватью Брайана отчетливо вырисовывалось ЭТО.

Тень, высокая, плотная и одновременно состоящая из каких-то подвижных частиц. Словно некто высокий навис над кроватью ребенка. Я увидела поднимающуюся вверх руку... и, что было дури, ломанулась в комнату брата.

Дверь распахнулась, я ввалилась в комнату, готовая рвать и метать. Едва уловила в темноте какое-то стремительное движение. Над кроватью Брайана никто не нависал. Мой взгляд стал перемещаться дальше по комнате. Пол, стены, мебель, легкий бардак, отодвинутая от окна шторка. Что-то странное за окном. Я почти что усилием воли заставила глаза сфокусироваться.

Дрожащий лунный свет на несколько секунд выхватил из массы веток фигуру. Я никогда бы не поверила, что мозгу достаточно такого короткого времени, чтобы запомнить столько деталей, но это существо я смогу описать, наверное, и в глубокой старости. На ветке сидела, подобрав, колени, тощая женщина. Пальцы ее рук и ног были неестественно удлинены, а оканчивались они белесыми острыми когтями. Причем, не такими, какие носят инстаграмные уточки. Нет, это были острые, загнутые когти животного. Изумительно чистые, как будто чудовище сделало маникюр, прежде, чем наведаться в гости. Кожа была настолько белой, что, казалось, опалесцировала в лунном свете. Черные, немного всклокоченные, волосы опускались до самой ветки. Но самым гипнотическим в этом всем были глаза — желтые, с узкими зрачками, как у какой-нибудь полярной совы или кошки. Я была уверена, что они мерцают в темноте. Эти глаза смотрели внимательно и изучающе, будто их обладательница ждала чего-то. Секунда. Громкий щелчок. И на ветке уже никого не было.

У меня затряслись ноги. Либо я сошла с ума, либо за Брайаном охотится кошмарная тварь. Брайан!

Я бросилась к кровати брата. Мелкий громко сопел, брови его сошлись на переносице. Он снова боролся с кошмарами, не открывая глаз. Я села рядом с ним, погладила по голове. Он пробурчал что-то во сне. Теперь я знаю, с чем ты воюешь, братишка, но от этого совсем не легче.

Я не поставила трансляцию с камеры на запись. Дура, могла хотя бы настроить сохранение в облако. Никто не поверит в то, что моего братца по ночам выслеживает демон. Что же нам теперь делать?..

P.S. Ни на что особо не претендую, просто пишу длинные пояснения к картинкам XD