Не открывая глаз, Томаш Горак вытянулся по стойке смирно, перестав сутулиться, и – как-то даже неуловимо окрепнув. Его тело будто снова налилось прежней силой.
У Фарбаутра оборвалось всё внутри – препарат начал действовать раньше! Видимо потому, что Горак всё же был живой. И неизвестно, как поведёт себя дальше. В равной степени он мог сейчас или кинуться на первого попавшегося, или начать проживать тот вечер в трактире.
И если Фарбаутр не ошибся, и разум Горака выберет второе, то кому поручить найти и подготовить помещение под квартиру чеха?
Фарбаутр оглянулся на брата – на его встревоженную физиономию, с которой тот наблюдал за Гораком. Нет, он туп и незнаком со зданием школы.
Бородач и полицаи? Фарбаутра едва не передёрнуло от этой идеи.
Вызывать дежурного? Коллег? И раздражённо отвечать на десятки недоумённых вопросов?
Обрывки мыслей рикошетом метались в голове.
Томаш Горак же распахнул глаза. И с лёгкостью пушинки обернулся к двери.
Полицаи все разом шарахнулись назад, впечатавшись в стену. У многих голова ужалась в плечи, побелели лица, и спёрло дыхание в зобу. Бородач при виде этого инфернального существа, каким он ему, должно быть, показался, попробовал перекреститься.
А чех вдохнул полной грудью и вдруг, расплылся в широкой, лучезарной улыбке. Идеально прорисованные волокна его лицевых мышц растянулись, точно струны. Сквозь полоски губ проступили ровные ряды зубов – отчётливо были видны даже их длинные корни в толще дёсен.
Теперь и остальные полицаи спешно кинулись осенять себя крёстным знамением. В воздухе замельтешили дрожащие руки и пальцы, сцепленные в троеперстие.
– Убраться! – тихо и яростно процедил Фарбаутр по-русски. – Ждать снаружи!
Полицаи все разом бросились вон, налетая друг на друга, образовав затор и давку в проходе, и дико озираясь через плечо.
Вслед за ними – бочком, вдоль стенки – поглядывая на Фарбаутра, и явно опасаясь его окрика вернуться, кабинет покинули и два немецких конвоира.
Чех же не обратил на толкотню никакого внимания. Он повёл взглядом по кабинету, и – приветливо кивнул пустоте, точно живому человеку:
– Якуб, и ты к нам теперь тоже? Я говорил ить, давно надо было.
Затем, чуть сместив взор, опять сделал лёгкий кивок.
– А-а, Войтех! Ну, здравствуй, здравствуй! – помахал он ладошкой, глядя в другой конец помещения.
Фон Зефельд почувствовал, как зашевелились волосы на голове, а спину продрало морозом.
– Тут что… Тут кто-то есть…? – прохрипел лейтенант, несмело поворачивая голову. – Он кого-то видит?!
– Заткнуться! – сквозь зубы, ожесточённо оборвал его Фарбаутр, глядя на чеха.
А Томаш Горак – человек с рисунком оголённых мышц, костей и вен – всё так же улыбался. Радостно, и беззаботно цветуще.
Потому, что раскрыв глаза, увидел не этот бывший школьный класс с нелепыми партами тут и там у стены. И не двоих напрягшихся немецких офицеров рядом.
Нет, Томаша окружал другой – родной, уютный мир, который убаюкивающе гудел благодушными голосами. Он сиял тёплым, матовым светом ламп. И дразнил ароматами пива, жареной свинины с тушёной капустой, ржаными хрустящими булочками прямо из духовки.
Дым папирос и трубок плыл вверху облаками, которые никогда не почернеют, не превратятся в тучи, не сгустятся над головой и не прольются ливнем.
Счастливый Томаш Горак стоял посреди доброй, домашней и почти волшебной обстановки «Хмельного трактира». Своего любимого кабачка при небольшом, старом пивном заводике, где трудился чернорабочим последние шесть лет.
Он был тут и грузчиком, и дворником, и сторожем по графику. Катал тяжёлые бочки, ворочал мешки с солодом, мёл дворы, склады, наводил порядок в подсобках и чуланах, топил печи, рубил дрова, кормил цепных собак и выполнял массу других, тому подобных обязанностей.
И весь рабочий день Томаш держался на мысли лишь об отдыхе в «Хмельном трактире».
Он блаженно смотрел по сторонам. Оба зала, его тёмные прокопчённые стены красного кирпича, приятно расцвечивались отблесками масляных фонарей. Подвешенные к потолку – к толстым, растрескавшимся, коричневым балкам – они походили на крупные, гранатовые камни. Их стёкла – рубиновые, бирюзовые, изумрудные, янтарные и сапфировые делали трактир похожим на пещеру сокровищ.
По выходным красочные лампы заменяли на железные – с силуэтами летающих на мётлах ведьм в остроконечных шляпах, тонких котов с выгнутыми спинами, и пузатых гномов.
Объёмные тени этих дивных созданий медленно скользили по стенам, столам и окнам. И трактир погружался в настоящую магию вместе с завсегдатаями, и теми, кто забрёл сюда случайно, первый раз. Но, отныне – не в последний.
Томаш повернулся к столам – к сплошь знакомым лицам.
Фарбаутр натянулся как тетива, стремясь не упустить из виду того выражения, с которым чех смотрел на пустые парты перед собой.
Горак весь словно осветился изнутри, направившись к ним.
– Зде-енек! Ра-адко! – поочерёдно изобразил он два рукопожатия. – Пан Кучера. Моё вам с приветом.
Чех перегнулся через парту, и как бы пожал ещё одну руку, с лёгким поклоном.
Фарбаутр сфокусировал взгляд на его кисти: чех не просто стиснул кулак.
Пальцы Горака очень точно сложились в форму, словно обхватили незримую, но – живую ладонь. Казалось, чех жмёт руки невидимкам, сидящим по обе стороны парты.
Фон Зефельд это тоже заметил, и нервно сглотнул. Он абсолютно ничего не понимал: ни слов, ни действий. И ощущал себя, как в населённом кошмарами, заброшенном доме. Наедине с чуждыми людям существами. Которых в этой комнате было явно очень много. Но, глаза видели только двоих…
Один из них, Горак – нечеловеческая тварь по самому своему виду – распрямился у парты. И обернувшись, тут же, резво подался назад, втянув живот, с шутливым восклицанием:
– Ооп! – будто пропускал кого-то, проходящего мимо.
Его голова-череп плавно повернулась вслед призраку, недоступному для взора фон Зефельда. И лицо – это дьявольское переплетение мышечных тканей – снова расплылось в райской улыбке.
Ибо, Томаш провожал взглядом пышную хозяйскую дочку.
Она несла сразу шесть литровых кружек золотого, пшеничного пива. А ведь могла и десять! Пенный нектар прожигал толстые стёкла ярким, медовым светом.
– И мою порцию, Иренка! – окликнул её Томаш игриво.
Фарбаутр кинулся к досье, и смёл одним широким махом все фотографии с папки. Его взору тут же открылись страницы убористого текста – детальный отчёт агента о встрече с Гораком. Сотрудник определённо имел перспективы служебного роста, обладая наблюдательностью и хваткой памятью.
В отчёте он подробно описал поведение чеха с момента появления в трактире. Шаг за шагом, включая прямые реплики, будь то стандартные приветствия, или общие фразы.
Фарбаутр пробежал глазами строчки. Всё совпадало! Чех сейчас там, где нужно, проживает свой последний час – как человек с именем. Как Томаш Горак.
В отчёте сообщалось, что официантка кивнула ему молча на ходу, не оборачиваясь.
И Томаш – стоя не тут, а посреди зала – предвкушающе залоснился. Многие, чтобы скрыться от серой, или страшной реальности вокруг, вынуждены уходить в свой – вымышленный мир. В придуманную сказку.
А Томаш жил в королевском городке, у подножья замка, и имел возможность отдыхать в сказке настоящей.
Где забывалось, что снаружи всё пестрит от свастик и тевтонских крестов на флагах, мундирах, корпусах танков и бронемашин.
Не хотелось думать о патрулях на каждом перекрёстке. И уж тем более верить слухам о возврате комендантского часа после недавнего события в городском предместье.
Маленький мирок этот, безусловно, стоил того, чтоб за него держаться, и оберегать. И Томаш был вполне готов… Если б его тут ценили повыше. Если б он имел к этой магии больше причастности, чем таскание тяжестей на заднем дворе.
Поэтому, обилие немецких солдат в обоих залах его уже давно не тревожило, и не волновало. Пускай. Теперь неважно.
В последнее время и весь трактир, нередко, целиком оказывался оккупирован немцами, занимавшими все столы. Кроме одного – совсем крошечного, в дальнем углу.
Солдаты, конечно, бесцеремонно забирали у столика оба стула (и приходилось одалживать табуретку на кухне). Но, сам стол оставался свободен. Ибо шумным компаниям не интересен тесный квадратик, где три кружки уместятся впритык.
Утащить же его следом, и придвинуть к общей пирушке не получалось, поскольку он был крепко прибит к полу.
Ну, а завсегдатаи трактира и так за него не садились. Все знали: тут отдыхает только Томаш, сам обустроивший себе закуток.
Однако сегодня там тоже кто-то примостился.
Поэтому и Радко, и Зденек, и Войтех, и старый пан Кучера смотрели на Томаша с затаённым ожиданием – как он разрешит эту задачу?
Ведь за столиком сидел немецкий солдат. Молоденький, щуплый, в форме какой-то уж совсем откровенно не по росту.
И тем не менее – представитель армии врага, завоеватель.
«Школьник, завысивший себе возраст, чтоб попасть на войну» – подумал Томаш.
– Садись с нами – тихо предложил Зденек. – Не вяжись.
Но Томаш нарочито беспечно отмахнулся, буравя солдата пронизывающим взглядом:
– Может, по-хорошему договоримся.
А сердце бешено заколотилось под языком, и во рту пересохло. Шестым чувством Томаш понял: это не школьник. И не какой-то рядовой пехотинец.
Он сидит в оговоренном месте и в назначенное время. И при всей своей лопушистой внешности, не позволил забрать второй стул. Не дал шумным, горластым ватагам немецких солдат втянуть себя в их пьянки. И ни один здешний балабол не донимает его поучающими разговорами о жизни.
Впрочем, Томаш мог и ошибаться, выдавая желаемое за действительное. Может он и правда, желторотый новобранец, слишком скучный для бывалых вояк – потому и не волокут к себе.
А местные – просто ждут, как поступит Томаш, и не суются.
В любом случае, нужно во всём убедиться.
Томаш уверенно шагнул к столику, и в удивлении поднял брови. Перед солдатиком стояла не пивная кружка, а почему-то маленькая, алюминиевая, едва-едва отпитая.
Солдатик цепко посмотрел на Томаша – с прищуром, и усмехнулся – тонко, легко, иронично:
– А вы тот самый Томаш Горак.
Томаш похолодел – он не сообщал им своё имя! Хотя, у этой осведомленности, скорее всего, простое объяснение…
– Уже рассказали? – мотнул он головой на завсегдатаев по залу вокруг.
– Пять раз! – в глазах солдатика плясали чертенята. – Что вы такой крупный мужчина. И это ваш стол. И вы в любом случае тут сядете. И даже мой туберкулёз вас не испугает, как других.
Томаш вновь метнул взгляд на алюминиевую, походную кружку, вмиг переосмыслив её значение.
– А у вас… туберкулёз? И правда?
– Конечно! Вот справка – солдатик живо достал из-за пазухи ворох документов.
Первым листом была записка Томаша, где он назначал встречу тут, в трактире, от восьми до девяти вечера, в понедельник, пятницу, или среду. Как сегодня.
Солдатик внимательно следил за реакцией Томаша, видно тоже опасаясь возможной ошибки.
Но, Томаш настолько облегчённо выдохнул, что солдатик едва заметно кивнул ему и сразу же продолжил свою игру.
– О… Не то, простите. Это мне письмо из дома – убрал он листок под другие бумажки, и Томаш увидел в его руках служебное удостоверение.
На твёрдой обложке мелькнул черный орёл со свастикой в когтях. Рядом – обвитый лентой меч в овале из рун. Солдатик раскрыл корочки, и Томаш навис над столом. Взгляд скользнул по фото, будто опломбированному маленькой печатью всё с тем же орлом.
Солдатик тут был уже в офицерском мундире, с двумя молниями СС в петлицах. На соседней странице значилось его имя, и звание. Но Томаша это абсолютно не интересовало. Он неотрывно смотрел оглавление документа на обоих листах.
На таинственное, и ласкающее взор слово, оттиснутое красивым готическим шрифтом – Ahnenerbe – будто выкованное молотом средневекового кузнеца.
Томаш обмяк, разом сбросив напряжение последних дней, а так же все свои сомнения и страхи. Его план сработал, им стало интересно, они вышли на связь!
Фарбаутр стрельнул глазами в текст отчёта. Наступал самый острый момент: чех должен сесть за столик. Там и тут. Спешно созданные декорации из стульев и парт сейчас начнут играть главную роль.
Либо, вся операция рухнет, как карточный домик.
Объект, воскрешённый тибетским дымом, жил в иллюзорном пространстве до определённых пределов. Он мог драться или обниматься с воображаемым врагом или друго. Мог поднять с земли несуществующий камень и схватить условную палку.
Но, если там – в своём прошлом, в видении, он ложился на кровать, прислонялся к стене, ехал на лошади, велосипеде или в машине – то получал твёрдую точку опоры.
И сымитировать её в пустоте, без материальной основы, было невозможно.
Именно поэтому, вводить человека в транс надлежало там, где он провёл последний час жизни. В окружении реальных предметов, с которыми имел дело перед смертью.
Промахнись сейчас чех мимо стула – и магия исчезнет. А тело падёт на пол бездыханным. И от повторной инъекции результатов уже не будет. Тибетский дым можно использовать лишь один раз.
Фарбаутр дёрнулся к папке – глянуть фото трактира, точно ли стул стоит в правильном месте? И скрипнул зубами, увидя россыпь сброшенных листков на полу.
Но, тут же подумалось с опозданием, ведь снимки были сделаны уже после встречи. И потому, не отражают обстановку с документальной скрупулёзностью.
Чех, перед партой, разогнулся.
Спиной, затылком, Томаш чувствовал, что весь кабак сейчас смотрит на него и ждёт – реакции, какого-то ответа немцу. Решения проблемы, словом.
И выглядеть должно всё убедительно и достоверно.
Томаш зычно хохотнул, глядя на солдатика, и тряхнул головой.
– Ладно! Зараза к заразе не прилипнет!
И протянул руку к стулу.
Фарбаутр стремительно метнулся вперёд, и успел носком сапога поддеть ножку стула, придвинув на пару сантиметров ближе к чеху. Ещё доля секунды, и пальцы Горака сгребли бы другой, невидимый стул, запустив процесс разрушения транса. Но, теперь, они вцепились в твёрдую древесину изогнутой спинки, и потянули к себе стул настоящий.
Томаш грузно сел напротив солдатика и окликнул:
– Иренка!
Хозяйская дочь возникла моментально, словно ждала где-то рядом. И поставила перед Томашем его обычную порцию, две кружки: пол-литровую светлого пива, и литр тёмного.
Чех занял самый край парты, которая – Фарбаутр помнил – была гораздо длиннее его маленького столика в трактире.
Но, вымерять и отпиливать не позволяло время.
И успокаивало лишь то, что чех не замечал это лишнее пространство. Для него оно просто не существовало.
С удовольствием причмокнув, Томаш взял пол-литровую кружку. И глядя на солдатика, потянул пиво одним, неотрывно долгим-долгим глотком.
Как и с пустым рукопожатием, Фарбаутр увидел чёткий обхват кулака, державший невидимую ручку пивной кружки. А губы чеха, натурально будто сжимали край литого стекла водоёмкой посуды, и неспешно пили воздух, точно ручей.
Солдатик, по другую сторону стола, тоже пригубил свою алюминиевую кружку, но кадык его не шевельнулся.
Оба – и агент, и Томаш – не отводили взглядов друг от друга. Солдатик, однозначно, продолжал изучать собеседника, прощупывать его, просчитывать.
А Томаш безостановочно пил. И смаковал в уме, точно играл на струнах, звучание слова «Аненербе» – организации, откуда пришёл этот человек.
И не просто пришёл, а явился по зову.
Тогда, как на всех ночных собраниях, что приходилось охранять Томашу с друзьями, советовали сразу бежать из страны, если «Аненербе» напало на след. Его боялись больше, чем гестапо.
Поначалу, первые месяцы, Томаш слышал про «Аненербе» лишь в пересказах других – таких же охранников. Но, которые в силу своего положения, присутствовали непосредственно на самих совещаниях, в ближнем оцеплении.
Томаша всегда ставили караулить отдалённые подступы к месту сборов – в километре, а то и дальше. Под дождём ли, снегом, на ветру, в общем, в любую погоду.
Поэтому, повестку съездов, и остальные новости он мог узнавать только от более успешных коллег. Ну, да они и в обычном мире работали не грузчиками, как Томаш…
«Аненербе» стало возникать в разговорах, примерно лет пять назад.
– Немцы передали, у них новая контора появилась! – сказали Томашу как-то, после очередного слёта. – Нас собираются изучать!
Томаш тогда, безразлично пожал плечами:
– Нас всегда изучали.
– Лишь бы не начали жечь на кострах! – усмехнулся кто-то рядом.
– Это их сжигать будут, не нас – ещё один охранник мотнул головой назад, на мрачный, старый дом через квартал, где только что закончилась сходка.
Все снова посмеялись, и разошлись по подворотням.
Но, по мере того, как крепла мощь Германии, известия про «Аненербе» обретали всё более тревожный окрас.
– Они собирают о нас всё! – заговорили уже через год. – Да не сказки, и не байки! А свидетельства и документы! Родословные! Генеалогические древа!
– Они поехали в Тибет! – как громом ударило в 1938 году. – А там сколько наших! Без защиты!
– В Исландию – сообщили следом.
– В Антарктиду! – совсем огорошили собравшихся ближе к началу войны.
– В Антарктиду?! – тихо изумился Томаш. – Однако…
– Да… там во льдах много сокрыто… – бормотали другие.
А после уж, известия посыпались совсем скорострельно:
– Они нас ищут!
– Они устроили на нас охоту!
– Они нас ловят по одному!
– Они пытают! Выбивают, что им нужно!
Краем уха Томаш слышал про планы помешать «Аненербе». И будто даже объединяются силы напасть на их штаб-квартиру в Берлине. А то и сразу атаковать замок «Чёрного солнца» в землях Северного Рейна.
Но, немецкий беженец, попавший к Томашу в напарники по дальнему дозору, лишь тяжко мотал головой:
– Их защищает СС. И армия. Гестапо. Все поляжем, если пойдём биться. Наших бы вывезти успеть, и то хорошо…
Теперь, после съездов, охрану не распускали по домам, а собирали отдельно. Правда, Томаша могли б и отпустить, ему всё-равно не находилось работы. Слишком громоздкий – говорили – неповоротливый. «И туповатый» – добавляли за спиной.
Остальных же формировали в группы, что отправлялись к германской границе – встречать своих. Успевших вывернуться из лап «Аненербе» и покинуть страну.
Вскоре, Томаша действительно прекратили звать на эти совещания, начав опять выставлять на посты снаружи. И он охранял уже собственных коллег – ночами, в снег, и в дождь.
Причиной стало – как он уяснил из обрывков разговоров приятелей – решение более щекотливых задач, о которых лучше не знать слабонервным. А именно – создание команд для ликвидации тех, кого схватило «Аненербе», если по-другому их спасти никак невозможно. Но, самое главное – устранение добровольно пошедших на сотрудничество с нацистами.
И Томаш впервые оживился: значит, всё не так страшно, как малюют? «Аненербе» ищет нас, и изучает, но не за тем, чтоб уничтожить? Оказывается, с ними можно и работать…
С этого дня, Томаш навострил уши. Стал чаще крутиться возле тех, кто стоял непосредственно в охране собраний.
Он выяснил, что «Аненербе» ведёт учёт и картотеку. И многие, до хрипоты спорившие на ночных собраниях – уже находятся в тех списках. Нацисты ищут не только их самих, но и способы к ним подобраться. Завербовать.
Затем, в Чехословакию вошли немцы. А среди них – растворясь в общей, военизированной массе – и сотрудники «Аненербе». Неотличимые от остальных солдат и офицеров СС, они были везде, и нигде. И первые год-полтора оккупации, их присутствие действительно, почти не ощущалось.
Пока имперским протектором не стал один из высших чинов «Чёрного солнца». И начались повальные облавы…
Собрания проводились теперь в самые ненастные ночи, переместясь из городов в леса и горы.
Месяц назад, Томаш стоял – как всегда – в дальнем карауле очередного сбора в Бланском лесу, у южного склона горы Клеть. Всё проходило обычным порядком: важные персоны заседали где-то там, наверху, в тепле и сухости.
А тут – внизу – мокро пылила противная изморось, сменившая весёлый, солнечный день.
Прислонясь к наждачному сосновому стволу, Томаш курил самокрутку, спрятанную в плотном «ковшике» ладоней. Делать это приходилось не столько для того, чтоб защитить цигарку от дождя, сколько от проверяющего – Марека.
Нет, он не запрещал курить в сырую погоду – только в сухую, когда запах дыма могли учуять издалека. Но, весьма чувствительно штрафовал за красный огонёк искр во тьме.
«Если я их вижу, то и все увидят!» – говорил Марек.
Хотя, обычно, видел только он один.
Мелкий, худой, юркий, и гладкий как горностай, Марек всегда неслышно шустрил по ночному лесу, выныривая, будто из под земли, перед самым носом.
Томаш уловил лишь слабый шелест, и резко обернулся. Тонкий силуэт Марека темнел совсем рядом, на возвышении.
«Да чтоб тебя… Заметил!» – в мыслях выругался Томаш, приготовившись сразу и к штрафу за то, что прошляпил.
«Если я подкрался, то подберутся и другие!» – гласил в таких случаях, стандартный приговор.
Однако, Марек даже не взглянул на Томаша, быстрыми рывками вертя головой по сторонам.
– Идём наверх! – кратко приказал он.
– А… – опешил Томаш и красноречиво окинул взглядом чащу, имея ввиду – «а как же охрана?!»
– Эдвард велел всем подниматься! – прозвучал столь же стремительный ответ.
«Ого!» – подумал Томаш.
Вдали, из тени деревьев выходили – в основном парами – чёрные фигуры остальных дозорных и направлялись ввысь по косогору. Все покидали посты, оголяя периметр оцепления.
Томаш ринулся следом, торопливо растирая ладонями, как жерновами, окурок в труху. Марек – по утрам, когда уже и не было никого – ещё раз обходил весь участок охраны. Проверял, чтоб не оставалось следов. За брошенные «бычки» карал особенно немилосердно, жёстко чеканя:
– Если я нашёл, то найдут и другие!
По одному, по двое, дозорные сливались в общий поток, который тёк в гору, меж ровных древесных стволов, не таясь. Определённо, назревало нечто, из ряда вон!
Марек, во главе толпы, вводил в курс дела тех, кто шёл с ним рядом. А они, по цепочке, передавали вниз, что на сегодняшнем собрании принято решение об эвакуации. Но, вся охрана остаётся.
– Ну, конечно… – ухмыльнулся Томаш. – Мы для них, как скотина. Цепные собаки. Можно и бросить.
И попал в самую точку. Им надлежало стеречь тайники и схроны с вещами уехавших.
– Мгм. А сколько доплата? – при любом отклонении от годового договора, Томаша интересовал только этот момент.
Один из шедших впереди, вдруг, как-то зло усмехнулся, и ответил вполоборота:
– Пацанов наших, стажёров, эвакуировать собрались! И семьи у кого есть, тоже! Вот такая доплата!
Томаш фыркнул, мотнув головой.
– А если нету ни того, и ни другого? – едко бросил он в спину коллеги.
– Радуйся, значит! – рявкнул тот с надрывом.
Томаш захлопал глазами, сбитый с толку столь странной реакцией человека, имевшего и семью, и ученика. Вот он и шёл как раз с ним рядом, сутуловатый паренёк 14-ти лет, которому никак не удавалось выправить осанку.
Прочих дозорных тоже сопровождали такие же мальчишки: крепкие переростки, или угловатые заморыши. В ночные смены Марек разрешал брать стажёров не младше двенадцати лет. Те, кто меньше, быстро уставали, начинали озорничать.
Томашу ученика и вовсе заводить не позволяли.
– Чему ты его научишь? – с пренебрежением спросил в своё время Марек. – Вливать в себя литр пива одним глотком без передышки?
Тогда было очень обидно. Но сейчас он смотрел на этих детей, нахохлившихся от водяной пыли и ветра – один шмыгал, другой покашливал, третий кутался в воротник, как в шарф – и думал:
«Может и ладно… А то пришлось бы мальца мучить…»
И тем сильней не понимал, чего все скрежещут зубами? Ведь в кои-то веки, там, наверху, снизошли до них, простых смертных! Вспомнили про семьи, ребятишек! И готовы забрать их с собой, от войны подальше!
Не иначе, медведь где-нибудь сдохнет.
– Ты что, и правда не понимаешь? – одёрнул Томаша дозорный справа. – Думаешь, нас оставляют стеречь их перины, подушки и бабье тряпьё?
– Да, уж… – подхватил идущий сзади. – Видал я первые списки, когда они ещё думали, ехать-не ехать. За любое, что там есть, «Аненербе» золотом осыплет.
– Вот этого они и боятся – буркнул правый охранник. – Им заложники от нас нужны. Наши пацаны и семьи.
Над всей толпой, прущей вверх единой массой, повисло угрюмое молчание. Внизу хрустел жёсткий мох под сапогами. Вверху клубился пар от шумного дыхания хмурых бойцов, и их учеников-мальчишек.
– Пускай наложат на те схроны защиту – неуверенно предложил Томаш. – Чтоб даже мы не могли прикоснуться. Отвод глаз там… обереги…
– Наложат, не сомневайся! – кивнул сосед слева. – Но опасаются, что мы покажем немцам сами тайники. А те уж придумают, как открыть их.
– Да пусть вообще тогда не говорят нам, где они! – в сердцах махнул Томаш рукой.
– И как охранять будешь, если не знаешь? – огрызнулся собеседник. – Думай хоть, чего мелешь.
– А без живой охраны, только на заклятьях, не рискуют оставить, глядите… – задумчиво добавил ещё один дозорный на ходу. – Не всесильные, значит. Мы тоже имеем какую-то цену…
«Хм, ведь и правда!» – озарило Томаша.
Сколько надменности всегда сквозило в их разговорах про потомственные секреты, старинные рода и накопленные веками силы. А как собрания охранять, так Томаш стой и мёрзни! Они могут лишь дождик на ночь сделать, чтоб посторонние не шатались по улицам рядом.
Томаш бросил взгляд вокруг, на остальных. Похоже, все думали о том же. Но, нет – оказалось, их злило иное.
– Имей мы для них цену, они б эту эвакуацию хоть как-то по-людски нам предложили! А не так, что… – ожесточённо выпалил дозорный, которого сопровождал сутулый ученик.
Как передал Марек по цепочке, конфликт начался, когда Эдварду, начальнику отряда, буквально всучили не глядя, два списка. В первом – перечень вещей под охрану. Во втором колонка имён учеников и домочадцев дозорных, с приказом – такого-то числа быть готовыми к отъезду.
– Даже в зал не позвали… – гудело по толпе. – Чтоб сказать самолично…
– Ну, ничего. Сейчас сами войдём! – мрачно подытожил чей-то голос в людской гуще.
