Лига Писателей

Но горевала я не долго. Подъездная дверь отворилась и внутрь ввалились Настя, Маша и… Михаил, который держал в руке большую коробку с пиццей. Я даже почувствовала запаха салями.

Мы смотрели друг на друга. Наступила тишина. Внутри я с облегчением вздохнула, что с девочками ничего не случилось. Но какое-то другое непонятное чувство тихонько укололо меня где-то слева под ребром.

— А мы вот… в кино были! — очень радостно воскликнула Маша.

Михаил виновато развел руками, чуть не уронив пиццу. Настя, жутко красная, молчала, отводя глаза в сторону.

— Просто Миша ездил сегодня еще раз посмотреть камень, — наконец выдавила она.

— В свете дня, — добавил он.

— Лучше видно, — продолжила Настя.

— … потому что светит солнце, — как-то ядовито я закончила этот словесный поток.

Опять наступило молчание. Теперь оно стало невыносим. Я досчитала в уме до трех, и собравшись сказала:

— Все люди взрослые. Если вы друг другу понравились, все ок. Не надо делать вид, что не хотите меня ранить. Мы с Мишей просто приятели, да?

— Ох, я думала ты обиделась, — звонко рассмеялась Настя. — Просто… мы решили в кино сходить. Давайте пить чай.

Мы уселись за столом на кухне. Я успокоилась. В итоге никто ведь никому ничего не должен. Как-то сухо и скомкано я рассказала про визит к Антонине.

— Вот и славно, — Настя попыталась свернуть тему, — никакой мистики. Девочка устала и сбежала. А Валентин, наверное, себя мучил… Вообщем, пейте чай.

Через минут пятнадцать, я почувствовала, что нужно собираться домой.

— Вызову такси, — сказала я.

Ребята кивнули. Только провожая меня в дверях, Миша спросил:

— Что делать то будешь?

Я пожала плечами. Не хотелось вообще ничего обсуждать. Скомкано попрощавшись, я вышла на улицу, чтобы дождаться такси.

Было уже достаточно темно. Подъехала машина. Фары ослепили меня, что я даже не посмотрела на номер. Открыла заднюю дверь и почувствовала жуткую боль в спине, кто-то со всей силы втолкнул меня в салон и навалился сверху. Я размазалась по сиденью, закричав от неожиданности. Кто-то схватил меня за волосы и впечатал в сиденье. Я попыталась вырваться, но получила удар в бок. Машина поехала.

— Не ори, дура, — хриплый голос раздался где-то над ухом. — Не ори.

Я тихонько заскулила. Только сейчас я поняла, какое осиное гнездо разворошила. Машина разогналась.

К берегу океана я спустился, чтобы выкурить в одиночестве сигаретку. Купил несколько поштучно в лавочке и взял из холодильника бутылку пива “Blue Marlin”. Бутылка была большая, объёмом 0.66 литра; на её этикетке красовался выныривающий из воды марлин, устремляющий своё копьё вверх. Рыба гордо заявляла о себе как о кардинале океанских вод. Я открыл бутылочку и вспомнил “Старик и море” Хемингуэя, ту часть, в которой самец марлина до конца не покидает самку. Неужели рыбы способны любить? Что, если некоторые рыбы в этом отношении надёжнее людей?

Не успел я достать сигарету, как из океана возник человек. Я оторопел, конечно, но не успел ничего подумать. Человек невысокого роста, местный, вылез на сушу, подошёл ко мне и попросил закурить. Я протянул ему сигарету. Стряхнув воду с рук, абориген аккуратно взял её двумя пальцами и сел рядом на корточки. Он слегка дрожал от перемены температур, на голове у него был закреплён фонарик, и луч от него был направлен в сторону воды, по направлению взгляда. Заметив луч, абориген начал весело мотать головой, выписывая светом фонаря на воде фигуры. Я понял, что он пьян, в этом смысле, рыбак рыбака видит издалека.

— Ни одного осьминога сегодня, — рыбак развёл руками с явным неудовольствием на лице.

— А обычно много бывает? — спросил я.

— Обычно один, — протяжно выдохнув, ответил он.

Я подкурил новому товарищу, и мы молча задымили. От сигареты у меня закружилась голова, и я откинулся назад, задрав голову к небу. Казалось, что над нами натянут купол. Я пил “Марлина” и думал о любви рыб, а солнце закатывалось, и на небе появлялись первые звёзды. Темнело быстро, будто разливали по небу чёрную краску, и она стремительно растекалась, заполняя собой пространство. Звёзды сбивались в кучу и причудливо закручивались; теперь казалось, что кто-то просыпал золотой песок на эту чёрную краску. Звёзды отражались в океане, на воде качались лодки, вдали шумели волны, разбиваясь о коралловый риф. Незамысловатая музыка. И сигаретки трещат в унисон.

Последние рыбаки вытаскивали моторы из лодок и шли домой пить ром. Скоро на всём берегу, сколько было видно, остались только мы.

— Саид, — протянув руку, сказал мне ловец осьминогов.

— Роман, — ответил я на рукопожатие.

— Спасибо за сигарету. Я не курю.

— Я тоже не курю. Пожалуйста.

Кожа на руках рыбака была на ощупь, как кора пальмового дерева, грубая и шершавая. С длинных, седеющих волос ловца осьминогов вода стекала по телу и струйкой устремлялась по камню, на котором мы сидели, прямо в океан, откуда и появилась. “Земля к земле,” — подумал я и закурил ещё одну. Саид свободной от сигареты рукой растирал конечности, пытаясь согреться. Его тело было высушенным и жилистым, с загаром человека, который провёл под солнцем долгую трудную жизнь.

— Где твоя лодка, Саид?

— У меня нет лодки.

Я протянул ему бутылку пива, он поблагодарил, кивнув головой, и сделал несколько небольших глотков, как человек, который не жадничает.

— Осьминогов лучше всего ловить ночью.

— А днём спать?

— Днём работать! Я работаю на рынке в Порт-Луи.

— Продаёшь осьминогов, которых поймал ночью?

— Нет, продаю кокосы, которые собираю утром. А осьминогов сдаю сразу скупщикам. Осьминоги ценятся на рынке.

— Подожди, Саид. А спишь ты когда?

— Когда как. Вообще, спать скучно, да и некогда, у меня четверо детей и сорок пять лет жизни прожито, когда тут спать?

Я улыбнулся, отдал остатки пива Саиду, разулся, снял рубашку, брюки и пошёл в воду.

— На ежа не наступи, — предупредил меня рыбак.

Я нырнул и поплыл. Потом повернулся и лёг на спину, уставившись на золотой песок на небе.

— Где ты так выучил английский, Саид? — крикнул я на берег.

— В тюрьме, — крикнул он мне в океан.

Купание отрезвило меня, и теперь уже я сидел на камне и трясся, пытаясь согреться.

— Ежи очень опасны.

— А осьминоги?

— Только если гигантские, но я таких не видел. Замёрз? Выпьем?

— Давай.

— Только у меня денег нет.

— У меня есть.

— Тут недалеко.

Я обулся, надел брюки, рубашку. Ловец осьминогов вытащил из-под старой перевернутой лодки штаны, натянул их одним махом, и мы отправились в деревню. На улицах было темно и тихо, только летучие лисицы кричали на деревьях. По пути Саид подобрал литровую бутылку из-под кока-колы с выцветшей под солнцем этикеткой и сунул в карман.

Мы подошли к одному из домов, в котором был устроен небольшой магазин. Мой спутник постучал в дверь, оттуда вышла хозяйка. Саид что-то спросил у неё на французском, и она открыла нам магазин. В нём продавалось только самое необходимое: рис, сигареты, кое-какие закуски. Мы вошли, хозяйка достала из-под прилавка большую флягу, вставила в найденную нами ранее бутылку воронку и отлила меру. Я расплатился, и мы пошли обратно на камень. Помимо рома я купил пачку жареных солёных бобов.

Уселись, пили прямо из горла, зажёвывая бобами. Саид постоянно улыбался; у него были на месте все зубы, и в темноте они светились. Я тоже улыбался. У нас на двоих, не считая рыболовных снастей, было три сигареты, пол-литра рома и несколько жареных бобов. А мне казалось, что я владею целым миром. Развеселившись, Саид встал и крикнул в сторону океана: “Я знаю, что значит быть мужчиной! Я — мужчина!”

— Рома, ты знаешь, что значит быть мужчиной?

— Не знаю. Не жадничать? — спросил я.

— Не надеяться! Рома! Не надеяться! Не надеяться ни на кого, кроме самого себя, — он ударил себя в грудь. — Вот тут, внутри, — он ударил ещё раз, — тут внутри находится моё сердце. Пока оно бьётся, Саид ни на кого и ни на что не надеется. Саид сам идёт в океан и голыми руками ловит осьминогов, а потом кормит свою семью. Если надо, Саид будет драться со всем миром голыми руками. Это и значит быть мужчиной! Принимать мир таким, какой он есть, не надеяться ни на что!

Мы почти прикончили бутылку, когда пьяный ловец осьминогов, водрузив на голову фонарик, пошёл в воду, попытать счастье ещё раз. Он некрепко стоял на ногах, но уверенно держал снасти.

Спустившись в воду, ловец осьминогов стремительно поплыл. Какое-то время я видел свет его фонаря под водой, но постепенно свет растворялся в глубине, пока вовсе не исчез. Стало очень темно и одиноко. Я сидел и ждал Саида, но он никак не возвращался. Тогда я крикнул что было сил в океан его имя. Никакого ответа не последовало.

Я сидел на камне до рассвета, но мой новый товарищ так и не вернулся. Может быть, в этот раз осьминог поймал его? А, может быть, на берег он вышел в другом месте? Такие как он, которые всю жизнь проводят в море, не тонут.

По крайне мере, я на это надеюсь.

_____________
Мешок из под картошки

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Как-то раз по осени проезжал я через Дрягвин. Край это совсем дикий, сплошные топи да нехоженые леса, и лишь кое-где можно встретить редкие следы человеческого присутствия. Иной раз можно было целый день ехать по заросшему большаку, да так и не повстречать ни единой души. И вот как-то в сумерках въехал я в село – вернее сказать, в деревеньку захудалую, но по местным меркам считавшуюся большим селением. Там и корчма была – какой-никакой, да приют для путника. Хозяин, краснолицый лысеющий мужик с волосатыми руками, принял меня с неожиданным радушием – видно, редко к нему захаживали гости издалека. Пока я ел постный рассольник, он от скуки подсел ко мне за стол с явным намерением завязать разговор. Я, впрочем, и сам был не прочь развлечься беседой – скучно же так целыми днями скакать через эти болота, не слыша не единого человеческого слова.

- А вы, господарь, видать издалёка будете?

- Из Бортова путь держу.

- У! Даль-то какая! У нас-то здесь глушь совсем, дикость, что ж на свете белом деется и не знаем совсем. А что в Кнёве? Что в Волокше? Слыхали мы, войну с Здежиным по весне затеяли опять? Вы ж, выходит, как раз проезжать там должны были.

- Верно. Только война кончилась уже. В июне сошлись они на Змиевом холме, это недалеко от Сутейника такое местечко есть, ну и разбил волокшан там здежинский князь Преслав. Я через неделю краем поля проезжал, видел, что там осталось от волокшанских. Ох и посекли их там… Так и кончилось всё: Волокша теперь под Преславом вся. Ну а Кнёв… стоит себе вроде, во всяком случае, не слышал, чтобы там стряслось чего.

- Дела… - С многозначительным видом пробасил хозяин.

- А у вас, говоришь, вообще тут никто не ездит? С чего ж ты корчму держишь?

- Да проезжают, конечно, только редко… Всё больше местные мужички заглядывают – жженки там купить, ну или медовухи. У них и денег-то нет – всё норовят яичками да молочком расплатиться. Ну вот до вас к примеру тип какой-то горбатый захаживал, голос еще такой скрипучий-скрипучий. Хлеба да лучку только купил, и даже на ночь не остался, так в ночь и ушёл! А нет бы: остаться, поговорить, порассказать чего…

– И вот так все у вас так за хлебом да лучком только заходят?

- Да вот не все. Был у меня года два назад постоялец один… Ну как постоялец – помню, пришёл он, сам такой весь маленький, плешивенький, а глаза большие-большие, всё равно как у ребёнка. Было у него за душой пара грошей – испросил ночлега и бутыль жжёнки, ну и под неё мне всю свою историю и выложил. Он сам из Лисьина был, академию там даже кончил, колдуном, лекарем был. Практику свою имел, людей лечил. Вот только к этой самой жжёнке пристрастился еще по молодости, она-то его по миру и пустила. С того времени он по миру как последний бродяга и скитался. Ну, пожалел я его, конечно, вот думаю и всё – переночует в тепле, да и побредёт себе дальше. Ан нет – на другой день уж смеркается, а он все сидит у оконца робко так, словно бы воробушек какой. А звали его Гюнтером, значится. Думаю, думаю – как мне с ним быть? Другого бы и прогнал как водиться – а его словно бы и совестно. Думаю: подойду я сейчас к нему, скажу: „Ступай-ка ты, Гюнтер, вон. Нечего тебе у меня задарма лавки просиживать!” А он мне на это что? Другой бы в драку полез, или обругал хоть – а этот только глазенками свои водянистые подымет, будто б и не слыхал меня, да так тихонько и выйдет за дверь. Ну не губить же человека-то! И вот что я с ним решил – многого он у меня всё равно не съест – утром каши да хлеба ломоть, вечером так же – а к делу его какому приспособить может и выйдет. Он не смотри что пропоец – а все же академию кончал. Будет мне снадобья варить, мужиков лечить – в округе всё равно никакого ворожея нету, а я с того свой процент иметь буду. Если уж и всю премудрость лекарскую ему жжёнка из башки отшибла – на худой конец будет пол в корчме мести, лавки протирать, словом, без дела не останется. Только жжёнки зарёкся ему ни капли не давать – она для него словно яд теперь. Стал он так у меня жить – с ворожбой, правда, ничего не вышло, позабыл всю науку Гюнтер мой. Работник из него тоже ни ахти какой вышел: пол метёт – только пыль поднимает, к колодцу пойдёт – по дороге всю воду и выплещет. Однако же поправился он на моих харчах немного, посветлел – но нравом всё такой же кроткий оставался, лишнего слова не скажет, глазёнок не подымет. А как все же подымет – так такая щенячья благодарность на лице написана, словно бы я его в золотой дворец поселил и целый день яствами одними кормлю.

Так он у меня до самой зимы прожил. А год тот неурожайным вышел, зима тяжёлой обещала быть. Тут лишь бы самому ноги не протянуть, да семью сберечь – у меня же и жена, и ребятишек трое. Я на шее у меня еще этот Гюнтер висит, чуть ли не задарма хлеб мой трескает. Долго думал я, долго собирался – ну и как-то вечером взял да и выставил его со двора. И неловко так выставил, как у других людей и не выставляют – у самого голос едва не вздрагивает, как на него взгляну, сам всё больше в пол гляжу. Ну ничего – ушёл он, ничего по своему обыкновению ни сказав даже.

День проходит, а на другой у меня сынишка в болото едва не провалился – они с сестрой ходили хворост собирали в низину, ну он и наступил в топкое место. Домой пришёл – и на вечер в горячке уже весь лежал. Вижу я: плохо дело, так и помереть мальчонка может. Ну я и разослал по окрестным селениям мужиков – пусть поспрашивают, может, знахарь какой объявился, ну или травы у кого-нибудь от жара есть. Весь следующий день мальчишка был ни жив, ни мёртв – думаем, ночью помрёт совсем, ни дать ни взять помрёт. Только стемнело – открывается дверь, внутрь мой Гюнтер заходит. Сам весь замерший, грязный, еще хуже чем когда ко мне в первый раз пришёл. А я-то весь на нервах из-за ребёнка, схватил его за грудки и прижал к стенке. „Сказано ж тебе – вон пошёл. Не видишь – горе у нас, нет тебе здесь места! Убирайся!” А он берет и тихонько так говорит мне: „Пусти меня, Рызь, я не отягощу вас больше. Я по ремеслу своему здесь – слышал, что с сыном твоим приключилось, вот пришёл, может, помочь чем сумею.” Ну, родитель-то за любую соломинку хвататься готов, когда о его ребёнке речь – пустил я Гюнтера, подвел к лавке, где мальчик лежал. Он его ощупал всего, в рот заглянул зачем-то, потом вышел, не сказав ни слова. Как воротился – в руке травки какие-то нёс. Испросил у жены котелок, ступку и пестик – перетёр их и с водой на огонь поставил. Варил он всё это, варил – кашица сероватая получилась. Накормил ею мальчика, а пока тот живал Гюнтер все по лбу его пальцами своими водил и приговаривал чего-то не по-нашему. За ночь ту пять раз он сына моего кормил кашицей этой – а к рассвету жар и утихать стал. А мы с женой всю ночь тихо-тихо в углу сидели и смотрели на это как заворожённые, наверное, даже и не шелохнувшись ни разу. Только когда светать стало и Гюнтер отошёл от мальчика, жена моя осмелилась встать и к лавке, где сынок лежал подойти. Села у неё прямо на пол, глядит на сына, ни слова не произносит, а только плечи дрожат и всё гладит его, будто не веря, что вот он перед ней, живой, настоящий, вздрагивает только и гладит. Я-то даже и не решился подойти к ним – боялся помешать. Потом к Гюнтеру пошёл – прощенья просил, остаться убеждал. Обещал по весне с мужиками дом ему отгрохать отдельный – был бы у нас ворожеем местным, всю округу бы лечил. А он кротко так, по-свойски, по-особенному отвечал – нет мол, не останусь. Говорил, мол, в Лисьин к себе вернётся, там место ему. Что теперь он и к ремеслу своему способен опять стал, и по родным местам истосковался. Насилу уговорил его взять в дорогу с собой немного денег – у нас вообще они не особо в ходу, а ему бы на первое время пригодились. Пращ еще новый отдал, сапоги – словом, чем мог, тем и отблагодарил. В другой бы раз сам за грош угрыз кого – а тут наоборот, словно бы и держать всё что моё противно. Остался он у нас только на один день – чтобы за мальчиком пронаблюдать. Всё больше по своей старой привычке у окошка сидел и думал о чём-то своём.

Интересный редакторский разбор рассказа - будет полезно для начинающих авторов.

Источник

Далее представлен сам рассказ с разбором редактора.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Перед вами редакторский разбор рукописи.

Разбирать этот текст, если откровенно, не следовало бы. Можно с уверенностью сказать, что ни один редактор в мире не стал бы даже читать этот текст дальше первого предложения, но я опрометчиво пообещал разобраться, что и сделал. Мои замечания набраны жирным шрифтом.

Рассказ пера Ильи Темерева "Автор".

Дитмар Эльяшевич Розенталь

— А что, если мы всего лишь персонажи в чьей-то книге? — Том сделал большой глоток пива и ждал реакции от собеседника на вопрос. О, как всё плохо. Во-первых, «персонажи чьей-то книги». Во-вторых, вы перепутали времена в первом же предложении. Если «сделал», то «стал ждать». И это не сырая альфа, которую читает заглянувший на пивко приятель – вы отправили это редактору. Из-за чего мне безотрадно. В-третьих, у вас канцелярит. «Ждал реакции от собеседника на вопрос» это чудовищно. Можно ведь «и стал ждать ответа», «и замолчал, ожидая ответа» но – нет, казённое «ждал реакции на вопрос», вооружённое совершенно лишним уточнением. В-четвёртых, у нас тут Чарльз Иванович. В каком месте и при каких обстоятельствах могут болтать за пивком Том, который Томас, и… Впрочем, я забегаю.

Собеседника звали Василич. Двойная ошибка уровня троечника седьмого класса провинциальной школы. Во-первых, «Василичем». Во-вторых, его так всё-таки не звали. В том смысле, что это не его настоящее имя или отчество. Если же все его так называли или он сам так себя называл, то с этого и нужно начать, указав прозвище или коверканье как обстоятельство: «Собеседника звали Владимиром Васильевичем, но сам он предпочитал…». Точнее Владимир Васильевич, но при первом знакомстве с Томом он представился именно Василич. Бывает второе знакомство? Бывает, да. Условно. Если после первого кто-то кого-то забыл, как Гиляровский Чехова. Но тот ли это случай? Матерый мужик, возрастом ближе к пятидесяти. Инженер чего-то там. Том иногда с ним пересекался на работе. Помогал настраивать оборудование. С некоторых пор они стали общаться несколько чаще. В основном за кружкой пива после работы, при том, что Василич годился ему в отцы. Откройте словарь и посмотрите значения слова «матёрый» применительно к человеку. Первое значение: «неисправимый, отъявленный», второе: «опытный, знающий». Что конкретно вы имели в виду? Что Василич был опытным мужчиной, мужчиной отъявленным или, прости меня Довлатов – неисправимым? Матёрым может быть, например, сварщик. Это сверхсварщик, обладатель личного клейма, повидавший всё на свете и умеющий варить металл пальцем. Потому что заматерел со временем. Но что такое матёрый мужик, если сцена не постельная, я не знаю. Есть устойчивое выражение «матёрый человечище», означающее «человек большого жизненного опыта». Если же вы, в чём я сомневаюсь, имели в виду именно это – я не советую вам посылать этот рассказ в женские журналы. Не опубликуют, будьте уверены.

Ещё у вас беда бедовая в логике. Как же Том помогал настраивать какие-то там системы, когда он о них ничего не знает?

А теперь положите точки на землю и медленно отойдите! Подряд пять коротких как выстрелы предложений и шестое – словно пороховой дым. Так мог бы рапортовать недалёкий сержант. Не был. Не замечен. Не привлекался. Не имеет. Давайте я вам покажу, что такое нарратив, а вы мне за это пообещаете, что больше не будете стрелять, хорошо? «Тому он в отцы годился и, может быть, потому он охотно помогал старому инженеру с его станками на заводе, а с недавних пор и после работы любил посидеть с ним за пивом в баре».

Они сидели в небольшом баре за маленьким столиком друг напротив друга. Столик – это уже маленький стол. Том предложил Василичу посидеть за барной стойкой, но тот наотрез отказался. Наотрез? То есть так резко и категорично, что у предлагавшего желание упрашивать как отрезало? Говорит, некомфортно сидеть на этих высоких табуретках. Я, конечно, допускаю, что матёрый инженерище очень даже может сказать «некомфортно», но почему-то мне кажется, что вы об этом не думали. Том пил голое пиво, Василич закусывал жареными гренками из черного хлеба, обильно посыпанных тертым сыром. И вновь вытекают глаза. Гренка – это поджаренный ломтик хлеба. Он уже жаренный! Русский язык – ваш родной? Если нет – вы скажите, я буду вынужден просить прощения. Но что, Розенталь меня дери, такое «гренками посыпанных»?

— Интересное предположение, но неправдоподобное. Инженер-философ. Мне нравится. Вы просили сказать, если что-то будет хорошо? Это хорошо.

— Почему? — Том не хотел отступать от своей, только что пришедшей в голову гипотезе о нереальности этого мира. А гипотеза что, ведёт наступление? Может быть, отказываться не хотел или отступаться? Это разные слова, дорогой друг. И снова дислексия: «от своей… гипотезе».

— Ну как почему? Ты что, книг никогда не читал? Там динамика, события, приключения. Любовь, мать её, морковь. А, нет, показалось. Теперь я понимаю, что инженер у вас получился забубённый, хоть и могущий зайти в бар, а не выкушать бутылку «Путинки» за углом проходной, а вы и представления не имеете о такой мелочи как работа над персонажем. А у нас что? — Василич отхлебнул пару глотков своего тёмного, со звонким хрустом зажевал жареным хлебом и продолжил, — Работа, дом, работа, дом. Простите, не подавился? Из кружки действительно можно отхлебнуть больше, чем удастся проглотить. В зависимости от хлебальника, это вполне могут быть и два глотка. Но проглотить это безболезненно? Ладно, допустим герой отчего-то так и поступил, набрал в рот много пива и, стараясь не выпустить его наружу, корчась и щурясь стал его глотать. Вы мне скажите, зачем он это делает? Он испугался? Стреляли, может быть? Или его поразила внезапная мысль, от которой он напрочь забыл про то, что он пьёт из кружки? Видите ли, когда у Стругацких Симоне «набил рот картошкой» то нам сообщили, что сделал он это «чтобы не загоготать». А здесь что? Зачем вообще заострять на этом внимание? Вы велели оператору в голове читателя навести камеру крупным планом на «хлебало» Василича. Читатель наблюдает, как тот хлебает пиво. Для чего? Так в детских фильмах времён Советской Империи показывали «буржуев» – лоснящуюся жиром морду, пухлые щёки. Сразу после этого в кадре оказывался какой-то порядочный бедняк, конечно, худой как копьё папуаса. Ладно, давайте подождём, может что-то подобное и здесь. Иногда мы с тобой в этом баре пьём пиво, иногда я в гараже с машиной ковыряюсь. Тещу на дачу отвези, привези. Разве в книгах пишут о таком? Даже если кто-то пишет, никто не читает. Скучно это. Действительно, скучно. Не нашли мы причины крупного плана. Наверное, вы просто хотели оживить сцену и воткнули в текст какое-то действие, не чувствуя и не понимая, как это отрисуется в голове читателя.

— Да не, Василич. Мы просто в стазисе сейчас. А я в шоке. В каждой книге есть предыстория, вот и у нас так же. А скоро появиться триггер и бац, начнут события развиваться. И приключения, и чего там хочешь будет. Ну, точнее, чего там автор напридумывает. Вон, слышал, сын гендира теперь в отделе поставок? Наверняка он и есть триггер для начала событий в нашем мире, если это книга! Я обещал вам разбор, и я доведу работу до конца. Но если после этого у меня над головой не вспыхнет нимб, я перестану верить в чудо. Вы убиваете во мне веру в прекрасное.

Я больше даже не хочу указывать на удивительный сплав плебейской речи персонажей и произносимых ими слов. Не закрою документ, найдя стопроцентное швах-слово «появиться», безошибочно указывающее на то, что автор не то, что рассказы – он просто писать не готов. Но я не могу пройти мимо того, что триггером реальностей, точкой отсчёта новой жизни является такой вопиющий факт, что сын генерального директора работает в компании отца! Это же уму непостижимо – папа сына устроил в свою компанию, да ещё и в отдел поставок! Что это, кстати, такое? Это сбыт или снабжение? Странно. Обычно они в HR сидят, кофе пьют.

Владимир Васильевич посмотрел на почти допитую кружку пива Тома. Вроде всего вторая, а вон, как парня понесло. «…допитую кружку пива Тома». Без комментариев.

— Стазисы, триггеры. Если с сына генерального директора что и начнётся, это кто-то подлизываться будет к шефу через него. Так это «подлизывание»! Когда есть «если» – всегда должна быть комплементарная пара: «если что – то это»! Притираться в доверие, так сказать. Втираться же! Или вы намеренно вложили в уста героя исковерканную фразу? Зачем? С сыном-то проще, чем напрямую с шефом, — они оба некоторое время сидели молча. Каждый размышлял о своем и переваривал сказанное, затем Василич продолжил, — Молодой ты еще, Томас Сергеевич. Сам придумал себе сказку, и сам же начинаешь в нее верить. Почитайте о пунктуационном выделении диалогов, я прошу вас. У меня к вам личный вопрос, можно? Вы специально назвали героя Томасом Сергеевичем? Вы прислали мне этот рассказ в тот же день, в который я опубликовал статью о нейминге в литературе, где сказал, что «Чарльз Иванович – это глупо»…

Коллега Томаса поднялся из-за столика, оставил возле кружки несколько купюр.

— Мне пора, Том. И тебе советую на сегодня заканчивать. Лучше дома выспись хорошенько, чтобы дурь в голову не лезла. Видимо, Василич и впрямь испугался, если так заботится о младшем товарище после всего двух кружек пива.

Василич ушел, оставив Тома самому размышлять о новом, придуманном им «боге». «Оставив Тома самому»! Фраза года! Когда триггер стал богом? Ничего не понимаю. То есть, конечно, понимаю… А ведь действительно, у Тома даже имя не совсем обычное для страны его рождения. Шукров Томас Сергеевич. Прямо как в книге одного известного писателя фантаста. Писателя-фантаста. Там главного героя тоже звали зарубежным именем. Да, да. Эрнесто Полушкин и Мартин Дугин. Все, мать их, дети прочли «Спектр» и понаписали с него фанфиков!  Впрочем, скорее всего, Василич прав, — не надо выдумывать того, чего нет на самом деле. Аминь.

Том расплатился по счету и направился к выходу. На улице уже стемнело, накрапывал мелкий дождик. На мокром асфальте от включенных фар проезжающих машин отражался свет, неприятно бьющий в глаза. От фар отражался свет или свет фар отражался от? Помилуйте, это ведь неуважение просто, присылать невычитанную рукопись. Или это уже вычитанная? Скажите, что нет, умоляю! Через дорогу к остановке подъезжал автобус, на котором можно добраться до дома. Ну, это или и впрямь дислексия, или младший школьный возраст. Ошибки даже не смешные, они вопиющие. Не через дорогу подъезжал автобус, он подъезжал к остановке, которая была через дорогу от героя… Чтобы успеть на него, Том выскочил на проезжую часть. «Выскочил», возможно, нужно заменить. Это не идеальное слово здесь. Хотя, это не спасёт.

То ли потому что прикрылся ладонью от неприятного света, то ли потому что выпил немного лишнего, Томас не заметил стремительно приближающийся автомобиль. «Стремительно приближавшегося автомобиля». Да и это канцелярит. В таких ситуациях время идет намного медленнее, но это не помогло ему вовремя остановиться или проскочить вперед. Косноязычие. «Не помогло избежать, он не успел остановиться». Через мгновение Том уже лежал на асфальте. Если автомобиль был так стремителен, то, я думаю, это было не мгновение. А ещё я думаю, что он некоторое время кубарем катился по дороге, что был удар и, возможно, визг тормозов, звук осыпавшегося стекла, но мы этого уже не узнаем.

Свет фар больше не слепил. Темнота наступившей ночи отступила. Наступившей отступила. Нет, вокруг по-прежнему была ночь, только вот стало заметно светлее. К Тому подошел человек, в ярком берете, темном шерстяном пальто и толстым цветным шарфом, бережно обмотанным вокруг шеи. Как понять, что шарф обмотан бережно? Это вопрос ко всем читающим это сейчас. Попробуйте на него ответить.

Где Том? Ладно, вы проворонили возможность описать аварию, хотя бы одним предложением. Но такое событие совершенно точно много значило для того, кого сбили. Почему мы не видим его? Там кровь, наверное? Голова, наверное, разбита? Как он себя чувствует? Никаких подробностей.Он ступал босиком по мелким лужам на асфальте. Лица его было не видно, как будто оно оставалось в тени, при том, что на него попадал свет от рядом стоящего дорожного фонаря.

— Чего же ты по сторонам не смотришь? — незнакомец протянул Тому руку и помог подняться, — У меня на тебя такие планы были, а ты почти всё испортил.

Том огляделся вокруг. Весь мир словно поставили на паузу. Автобус так и не подъехал к остановке. Идущие по тротуарам люди замерли на полушаге. В полушаге. Как в прыжке, только в полушаге. Мелкие капли дождя остались висеть в воздухе. Словно маленькие стеклянные шарики, они слегка светились, отражая и преломляя попадающий на них свет фонарей и остановившихся на дороге машин.

— Я что умер?

— Умер, умер. А мне теперь исправлять, правда пока не придумал как.

Томас старался рассмотреть лицо собеседника, но ничего не выходило. Как не щурься, или как не открывай глаза шире, лицо незнакомца все также оставалось без деталей. Так же. Словно мутную пленку набросили поверх головы стоящего рядом человека. Вспомнил совсем недавний разговор со своим коллегой. Кто? Так, все-таки, это не выдумки?

— А вы, случайно, не автор?

— Автор?

— Ну, — Том немного замялся, потому что вопрос, мягко сказать, бредовый.  Выбранный вами стиль рассказчика не предполагает оценочных суждений, вы не чувствуете этого? «Вопрос показался ему нелепым». Особенно, если об этом говорить незнакомому человеку, — Я имею в виду, может быть, вы автор этого мира? «Если задавать его». Вопрос задают.

— В какой-то мере автор, но так меня еще никто не называл.

Нет, так не бывает. Наверное, после того, как Тома сбила машина, его мозг, в бессознательном состоянии воображает ситуацию, придуманную им же. В бессознательном состоянии (снова канцелярит) бывает человек, а не мозг. Тем более, Том только что на эту тему разговаривал с Василием. В общем бред. Или нет?— То есть я персонаж вашей книги? — никак не унимался Том.

— Важно то, что ты живешь. Для тебя все это, — автор развел руками, указывая на остановившийся мир вокруг, — твоя жизнь. Так что рано тебе еще умирать. У меня ведь на тебя свои планы. Логика: ты живёшь в мире, потому умирать тебе рано. Ясно.

— Планы?

В глаза Тома снова ударил свет. Яркий, словно кто-то, только что зажег Солнце рядом с ним. Ночью. Мы помним. Весь мир залился светом, который как будто растворял в себе все вокруг: дома, людей, ставших блеклыми силуэтами, машины, и даже тротуары и проезжую часть. Том прикрыл глаза рукой, но свет все равно до боли резал закрытые глаза.

— О, очнулся! — Резь в глазах постепенно проходила. Том лежал на больничной кровати, а перед ним теперь стоял мужчина в белом халате, накинутым на повседневную одежду, — Говорю, рано тебе еще умирать, наверняка у тебя еще много планов! В халате, накинутым. Ясно. Сильно болела голова. Томас протянул к ней руку, нащупал плотную тугую повязку.

— Каких планов?

— Ну что ты, как ребенок? Прожить до старости, как минимум! — Мужчина в халате подошел к пищащим приборам рядом с головой Тома. Что-то подкрутил, что-то нажал. Проверил катетер на сгибе локтя Тома, — Ничего, не так уж и сильно тебе досталось. Скоро поправишься.

Мужчина взял со стула свой шерстяной цветной шарф и, перед тем, как уйти, улыбнулся Тому.

Да, мы поняли про шарф. Вы так его выпятили, что не понять было невозможно.

Есть уверенность в том, что вы не знаете, как фиксируются пациенты травматологических отделений под капельницей. Но, возможно, дело было в глухой провинции? Я придираюсь, да. Знаете, почему? Потому, что количество ошибок в этом тексте и глубина их превышают критическую массу. Можно простить несколько неочевидных ошибок, можно. Мы ведь простили господину Дюма даже то, что у него героиня в разных главах имеет разного цвета глаза. Но прощение надо заслужить. Стилем, манерой повествования, интересным сюжетом, лихой интригой, яркими персонажами, красочными описаниями, острой мыслью, глубоким знанием. Ровно ничего из перечисленного здесь нет.

Я понимаю, что такого характера разбор больно ранит вас. Поверьте, я не жестокий человек, я не издеваюсь над слабыми, и не люблю бить по лицу. Но, прислав эту рукопись на разбор именно мне, вы ведь понимали, на что шли? Я смотрю на это так: если моя пощёчина заставит вас загореться, исполниться энтузиазмом и становиться лучше и лучше, значит, я выполнил свою работу, которая состоит в том, чтобы всеми способами делать литературу лучше. А если озлобитесь, разобидитесь и уйдёте в себя, так туда вам и дорога. В этом случае литература тоже станет значительно лучше.

Разбор выполнил Сергей Шрамов.

Иногда хочется быть такой женщиной-женщиной. Звенеть браслетами. Поправлять волосы, а они чтоб все равно падали. Благоухать «Герленом», теребить кольцо, пищать: «Какая прелесть!». Мало есть в ресторане: «Мне только салат». Не стесняться декольте, напротив, расстегивать совсем не случайно верхнюю пуговочку.

Привыкнуть к дорогим чулкам и бюстгальтеры покупать только «Лежаби». Иметь двух любовников, легко тянуть деньги. «Ты же знаешь — я не хожу пешком». «Эта шубка бы мне подошла»… Не любить ни одного из них. «И потом, в гробу, вспоминать — Ланского».

А иногда хочется быть интеллигентной дамой. Сшить длинное черное платье. Купить черную водолазку, про которую Татьяна Толстая сказала, что их носят те, кто внутренне свободен. Если курить, то непременно с мундштуком, и чтоб это не выглядело нелепо.

Иногда подходить к шкафу, снимать с полки словарь, чтоб только УТОЧНИТЬ слово. Говорить в трубку: «Мне надо закончить статью, сегодня звонил редактор». Рассуждать об умном на фуршетах, а на груди и в ушах чтоб — старинное серебро с розовыми кораллами или бирюзой.

Чтоб в дальнем кабинете, по коридору налево, сидел за компьютером муж-ученый, любовь с которым продолжалась бы вечно. Чтоб все говорили: «Высокие отношения». Чтоб, положив книжку на прикроватный столик, перед тем как выключить свет в спальне, он замечал: «Дорогая, ты выглядишь бледной, сходи завтра к профессору Мурмуленскому. Непременно».

А иногда хочется быть такой своей для всех в доску. С короткой стрижкой. И красить волосы, губы и ногти оранжевым. И ходить в больших зеленых ботинках, с индийской сумкой-торбой, с наушниками в ушах, с веревочками на запястье. Все время везде опаздывать, вопить в курилке: «Я такую кофейню открыла!.. Вы пробовали холотропное дыхание? — отвал башки!». И чтоб аж дым из ушей. Захлебываться от впечатлений. Не успевать спать. Собираться на Гоа в феврале.

Сидеть в офисе за «маком». Вокруг чтоб все увешано разноцветными стикерами с напоминаниями: «придумать подарок Машке», «напомнить Витьке про ужин в среду», «купить новые лыжи». На рабочем столе чтоб фотографии детей в бассейне и в океане, портреты собаки лабрадор (почившей) и бородатого мужчины в странной желтой шапочке.

Быть всю жизнь замужем за одноклассником, который за двадцать лет, представьте, так и не выкинул ни одного фортеля. Да еще и мирится со всеми этими друзьями, вечеринками, транжирством и немытой посудой. «Ты заедешь за мной в восемь?» — «Конечно, зая».

А иногда хочется побриться на лыску и повязать платочек. Вымыться в бане хозяйственным мылом, но пахнуть какими-нибудь травками, полынью там или мятой. Научиться молиться, читать жития святых, соблюдать посты. Назвать сына Серафимом, подставлять, хотя бы мысленно, другую щеку. «Ты этого хотел. Так. Аллилуйя. Я руку, бьющую меня, — целую». Излучать доброжелательность и чтоб ненатужно так сиять от внутренней гармонии.

Принести из церкви святую воду в баллоне, поставить ее в холодильник. И когда муторно на душе, умываться ею. И советовать мамашам, что если у ребенка температура, достаточно просто сбрызнуть. И чтоб это действительно помогало.

А еще ужасно хочется пойти в официантки. Купить накладные ресницы и полное собрание сочинений Дарьи Донцовой. Научиться ходить на каблуках, флиртовать с посетителями, чтоб они больше оставляли на чай, говорить: «А вот попробуйте еще «карпаччо», уж очень оно у нас замечательное».

Ходить в кино, копить на машину. Бросить бармена, закрутить с поваром-итальянцем. Висеть на доске почета как работник, раскрутивший максимальное число лохов на дорогое французское вино, которое они сроду не отличат от крымского. Пить сколько хочешь горячего шоколада из кофе-машины. И уже разлюбить греческий салат.

А что мы имеем на деле? Пока только черную водолазку.

(авторский киберпанк-посткороновирус) (начало в посте - Мечты тут тихие. Episode 4. Ошибка Лютого)

Рассел держал перед Лютым бокс, и улыбкой будто приглашал к действию.

- Если ты не имеешь к этому отношения, просто прикоснись пальцем к датчику и если личная маркировка не идентифицируется, а я стану твоим должником.

Лютый приложил палец, сенсор уколол его, и кейс, словно оживая, раскрылся.

- Миракл энд емейзинг, что кровь животворная делает. Может у тебя в роду были святые?

Лютому было не смешно и он только слышал, как в ушах стучало сердце. Страх сковывал его. В кейсе были черные не прозрачные ампулы.

- Ты же прекрасно знал, для чего я придумал эту систему защиты через ДНК. Чтобы мы не воровали друг у друга. И чтобы у нас не воровали другие. Потому что каждый из нас ключ к товару, который он везет.

Лютый молча изучал безэмоциональное лицо компаньона. Только сейчас он понял, что они стоят слишком далеко от входа, и о побеге можно забыть. Его коннектор не работал, и скрытно вызвать подмогу не получится, потому что действовал какой-то глушитель связи.

- Ты принес это на мой личный склад. И если бы этот товар проследила военная разведка до конца, то приговор получил бы я, а не ты. Хороший, хороший план, только ты вот не учел, что я слежу за всеми и не доверяю никому. И что каждый кейс имеет секретный код открытия. Мой код.

- Военная разведка? Да ничего бы тебе не было. Что, твой дружбан, Кейн, не вытащил бы тебя?

- Он меня и предупредил, что след от трупов тянется к нам.

На лице Рассела не шевелился больше ни один мускул и он перестал смотреть на Лютого, и говорил куда в сторону. Это был плохой знак.

- Ты думаешь ты лучше, меня? Твои 15 процентов из любой продажи уже обрастают легендами. И люди начинают задавать вопросы, за что мы тебе столько отдаем. - Лютый пробовал не перейти на крик.

- Эх, Лютый. Там, где ты учился, я мог бы преподавать. И ты забываешь, что я никогда не продаю товар тем, у кого нет денег.

- Почему?

- 15 процентов от ничего — все еще ничего.

- Вот только не строй из себя девушку "Робин Гуд", хорошо?

- В смысле?

- Что берешь у богатых и даешь бедным. Оглянись вокруг, святоша.

Среди всех контейнеров, куда доставал свет, легко угадывались фильтры к ИВЛ последнего поколения, запчасти к реанимобилям, полуавтоматическое оружие, зерновой кофе. Контрабанда в Эру Самоизоляции процветала, и на все всегда был свой покупатель.

- Может хотя бы сейчас признаешься во всем? Опять будет "я не я и хата не моя?"

- Рассел, друг, меня кто-то подставляет, и хочет занять моё место.

Сильный удар в пах откинул Лютого на кресло, стоявшее в темноте. Вместе с ударом пришло осознание, что в движениях Расса была определенная закономерность и почему тот, остановился именно там. Рассел как заклинатель змей, обманул искусственный интеллект в визоре Лютого, что просчитывал вероятности развития событий. Бывший шеф щелкнул пальцами, и Лютый уже не мог встать — руки, ноги и шея были окутаны силовыми энергетическими ремнями, которые гудели будто джедайские мечи.

- Ты знаешь, что делает с организмом человека одна доза поддельных антител для вируса V-0?

- Рас, я ...

- Сейчас узнаешь.

Рассел нащупал на запястье Лютого вход в имплантированный катетер рядом с биотату уровня антител. Взял в руку ампулу из кейса, похожую на инсулиновый "карандаш" и тишину станции давно закрытого метро, переделанную под хранилище, наполнил звук автоматической инъекции. На лице Лютого так и застыло чувство неизвестности и страха. В легких он почувствовал сильное давление. Жить оставалось ему не более суток.

(кто такой Кейн, с кем и куда он собирается, читайте в предыдущих эпизодах)

1 часть Бесконечный август (часть 1)

2 часть Бесконечный август (часть 2)

3 часть Бесконечный август (часть 3)

4 часть Бесконечный август (часть 4)

5 часть Бесконечный август (часть 5)

6 часть Бесконечный август (часть 6)

7 часть Бесконечный август (часть 7)

8 часть Бесконечный август (часть 8)

9 часть Бесконечный август (часть 9)

Было около восьми вечера, когда я наконец добралась до Антонины Петровы. Настю о своем визите я не стала предупреждать заранее. Зачем волновать мать и ребенка, подумалось мне. Я и так влезла в их жизнь в кирзовых сапогах. Миша хотел составить мне компанию, но я объяснила, что чисто логически старой женщине будет комфортно со мной наедине. Но если честно, то при нем я бы постеснялась врать.

— Так вы пишите о сорок седьмой школе? — Антонина обрадовалась мне так, как никто не радовался при встрече со мной.

— Партийное задание от издательства, онлайн-издательства, — добавила я. — Школе в этом году исполняется 50 лет… вот хотим написать о лучших работниках!

— Пятьдесят? — старушка закатила глаза. — Мне казалось, что больше. Ну, время летит! Это вам меня кто порекомендовал?

— Хорошие люди, — улыбнулась я, — какие у вас пряники вкусные, Антонина!

Еще минут десять мы говорили о рецептах и прочей ерунде. Надо было брать быка за рога.

— Вот о вашем соседе написать хочу…снизу. Валентин Вишневский — почетный библиотекарь школы! — гордо произнесла я.

— Ох, Царствие ему Небесное, — старушка перекрестилась, — он же раньше был учителем истории. Довели его, довели. Вы же знаете, как Маечка пропала?

— Угу, — зачем-то кивнула я. — Я же журналист!

— Мой старший внук у него часто в библиотеке дневал. Тогда не было ваших интернетов, а справочники только там. Хороший мужчина был, но беда за ним шла. Он от нее, она за ним. Как банный лист, — хихикнула старушка. — Он мне часто по-хозяйству помогал.

— А что за беда? — осторожно спросила я.

— У него отец уверовал в Золотонюхов. Отсюда и беда пошла. Это еще было, когда у меня Санечка в школу ходил. Давно, наверное, как раз в 80-х. Вообщем, у нас тут в поселке жил один дед. Как-то ему привиделось, что в земле на опушке золото закопано. С чего взял непонятно. Но взял брата, сына и пошли копать. И выкопали чугун с золотом. Я сама не видела, но рассказывали. Ведро целое, там и монеты и кресты. Все старое, древнее, как сам дед. Ну, народ удивился. Дед же сказал, что ему во сне явился Золотой братец и указал путь. Прямо так и сказал, братец! Объявил всенародно, отдал часть по закону. На остальное дом построили в три этажа, забором все отнесли. Был дед беден, как мышь, а стал жирен, как крыса.

— Чудеса, — пробормотала я.

— Да, какие чудеса! — воскликнула старушка, — не верила я в это. Думаю, что золото это он сам и припрятал давно по молодости. И все боялся обнародовать. А тут выдумал целый спектакль. Но люди то поверили, взяли лопаты, совки и пошли копать. Самое странное, что нашли… еще маленькие котелки, пряжки, серьги, монеты. Дед сказал, что это он почву золотом наполнил. Мол знает одно заклинание. Народу голову задурил так, что стал чуть ли не бароном в поселке. А потом стал со всех золото собирать. Мол, он далеко-далеко строит Золотой Город. И вот, когда достроит, то всем поселком переедут туда. А кто плохо себя вел, тот останется. И люди понесли золото ему. Кто-то даже автомобиль продал, чтобы золото купить. Где только брали… Так вот отец Валькин начал все свободные деньги вкладывать в эту мечту. И жена его вторая, она не мать были детям, а мачеха, тоже на этой почве с ума сошла. Дети ходили оборванными доходягами. А они все несли и несли золото деду за забор. Смех. Хотя многие поверили. А потом отец Майю отдал в какой-то лагерь. Потому что девчонка на лето пропала. Валя ходил тише воды. Вернулась Майя не одна, а с какой-то змеюкой. Та все хвостом виляла. Девка была противная. Курила в подъезде, материлась, мальчишкам мелким сигареты давала. Жила у них она месяц где-то. А потом уехала. Он с юга откуда-то.

— А почему змеюка, — спросила я, зная ответ.

— Так у нее вот такой партак на животе был, — махнула рукой баба Тоня.

— А как Майя пропала?

— Пошли они все вместе к деду в поселок. Только девчонка раньше вышла. Видели ее пригорке, а потом пропала. До поселка не дошла. Как в воду канула.

— Маньяк? — натурально открыла я рот. — Маньяк?

— Типун тебе на язык! Думаю, что девка не промах была. Поняла, что отец с ума сошел, наверное, насмотрелась на эту секту золотую, да сбежала. А брат не такой силы воли был. Хотя любили они друг друга. Но вот брата от отца не сберегла. А одна сбежала. Может у нее там жених был где? Нет, считаю, что на сбежала. А Валя с отцом и мачехой остался. Те потом спились. От нищеты больше. Валя уже университет окончил, вечерами подрабатывал, потом в школу устроился. Тянул всех. Пришел однажды после школы, а родители все… напились паленого.

— Я же тут тоже жила, — решила подлить я масла в огонь. — Правда подальше. Вот мы в том поселке бегали около камня. Там такой камень большой был…

— Был, да сплыл, — рассмеялась старушка. — Его же Егорка по пьяни раздробил!

— Это кто? — напряглась я.

— Да вернулся с армии солдат, а мать его дом продала и деньги тому деду отдала. Вот он взял лопату и пошел крушить все. Пока милиция не приехала, успел камень разломать. Уж он орал там на этих бородатых! Грозился! А они за забором сидят.

— А сейчас в поселке что?

— Ничего. Дед манатки собрал и с семьей уехал. Наверное, город построился. А его ученики еще неделю вокруг дома бегали, не могли подумать, что их забыли. Кто-то на чемоданах на дороге сидел. Все ждали, что за ними вернуться.

— Валентин то страдал по сестре? — попыталась робко узнать я.

— Каждый день около поселка круги наматывал. Но время лечит. Все же хороший он учитель был. Вот как помню 1 сентября…

Еще час я просидела за чаем и пряниками. Для отвода глаз поговорили обо всем на свете. Прощались, как лучшие подруги.

Выждав минут 5 на лестничной клетке, я позвонила в дверь Насти. Но мне никто не ответил. Я набрала по телефону. Абонент был выключен. Часы показывали почти десять вечера.

Мне стало не по себе.