Лига Писателей

1935 г.

Светало. Резкий полярный ветер равномерно гудел со всех сторон. Небо затянулось серыми, мрачными облаками, сплошь покрывшими бездну над головой до самого горизонта и не дающими робко поднимающемуся навстречу новому дню солнцу раскрасить раннее утро в более светлые тона. Маленький самолётик К-4 1929-го года выпуска, с поблеклой, местами облупившейся краской на бортах и неровно работающим мотором, серой ласточкой летел в двух сотнях метров от океанской глади по направлению к материку, с тихим свистом разрезая холодный северный воздух крыльями.

В нутре самолёта находились люди, одетые в тяжёлые ватники, укутанные шерстяными платками и одеялами. Наконец завершившаяся ночь выдалась особенно холодной, и пассажиры, теснясь в отсеке, жались друг к другу, прикладывали ладони к лицу, безуспешно пытаясь отогреть окоченевшие пальцы. Их было четверо. Молодая, совсем юная девушка с ярко-рыжими волосами, выбивающимися из-под шапки. Невысокий парень в очках в тонкой модной оправе, единственный из всех не имеющий на себе спасательного жилета – не хватило. Девушку звали Юля (но в их маленькой команде – просто Юлька), а молодого парня - Стасик, и они практически никогда не расставались, всё делали вместе, сообща. По другой стороне отсека – пожилая женщина в толстой меховой шапке поверх цветастого платка, подаренного ей в одной из экспедиций чукчами – маленьким спокойным народом, что жили на полуострове на крайнем северо-востоке Союза. И не молодой, но ещё не старый мужчина, с бородкой клинышком, с кое-где тронутыми сединой волосами и внимательными добрыми глазами. В ногах у мужчины, свернувшись калачиком, дремала собака, белая, как снег. Время от времени хозяин наклонялся вперёд и ласково чесал пса за ухом, трепал по короткой гриве.

На полу лежали мешки с провизией – сухари, крупа, галеты. В углу свалены ярко-красные флажки, трубки различных датчиков и прочей аппаратуры. И четверо в грузовом отсеке, и два пилота были полярниками, возвращавшимися на материк с маленькой базы на Новой Земле. На базе подходило к концу топливо, и самолёт заправили с точным расчётом на то, что К-4 как раз долетит до ближайшего городка на побережье.

Казалось бы, солнце уже давно должно выглянуть из своего ночного убежища, однако небо по-прежнему было затянуто серостью. Мало того, усилился ветер, поднимая белый снег, который кружился со всех сторон в каком-то диком танце. Старый мотор, и так вызывавший слабую тревогу у пилота, подозрительно закашлял, зашумел и задёргался, словно старик, бьющийся в смертельных муках. Эти звуки были слышны в отсеке, однако полярники, затрачивая все свои силы в попытках согреться, не обращали внимания на них. Лишь второй пилот, пытаясь перекричать вой ледяного ветра, громко протянул первому:

- Трофиим!! Уверен, что дотянем до берега?!

Первый пилот, не отрывая взгляда от воздушного пространства перед собой, прокричал в ответ:

- Эта ласточка ещё не такое испытывала! Не боись, Петро, доставлю я тебя домой в целости!

Мужчина, в чьих ногах лежала белоснежная лайка, прислушался к разговору пилотов, задумался. Однако вмешиваться не стал, полностью доверив свою жизнь и жизни товарищей опытным лётчикам.

- Николай Саныч, кажется, высоту теряем, - вывел его из задумчивости тихий голос Стасика. Мужчина поднял голову. Юлька, закутанная в тёплый полушубок, уронив голову на плечо юноше, задремала. Стасик, не выпуская руки девушки из своей, пытался делать какие-то пометки в сером потрёпанном блокнотике, кое-как различая свои закорючки в повисшей в отсеке темноте.

- Ничего, наверстаем, - чуть улыбнулся мужчина. – Будь уверен, Трофим с Петром своё дело знают. Столько лет с ними летаю..

- Сколько? - заинтересованно поглядел на него парень.

- Столько, Стас, что я уже и не припомню, когда познакомился с ними.

- А какие-нибудь истории с вами случались? Да наверняка, вы же столько лет на севере! – глаза юноши загорелись огнём.

- Вот доберёмся до дома, расскажу тебе что-нибудь, - пообещал Николай Саныч. – Уж поверь, таких историй ты ещё не слышал!

- Представляю, - Стасик даже отложил свой блокнот, настолько его заинтересовали эти слова бывалого полярника. Он опустил глаза ниже, на пол. – А Мэри вы каким образом нашли? С ней тоже связана какая-то история?

Мужчина вслед за юношей опустил взор, с нежностью посмотрел на собаку, что сейчас уютно сложила передние лапы и положила на них голову, уткнувшись носом в колено хозяину.

- С Мэри, Стасик, связана моя самая счастливая история в жизни…

Николай Саныч протянул руку, с любовью погладил спящую собаку по холке. Взгляд его сделался удивительно ласковым и отчего-то немного грустным. Прошло минуты две, прежде чем полярник очнулся от раздумий. Его рука лежала на голове собаки, и он ощущал тепло четвероногого. Николай Саныч потрепал Мэри, произнёс:

- Да, Мэри – это самая лучшая моя история… Это было три года назад, Стас, даже чуть больше. Зимой 1931-ого…

Дело это было на Ямале, в маленьком городке на самом побережье Карского. Это даже городком-то назвать нельзя, так – пара домиков да вагончик для телеграфа. У нас там пункт был, откуда мы держали связь с настоящим Севером – Новая Земля, Земля Франца-Иосифа… Дороги туда не было, и всё продовольствие наше доставляли нам на старом Р-1, или вот на нашем Калинине. На многие сотни миль кругом – ни живой души, разве что волки повоют по ночам да сова ухнет. Так и жили: днём – в работе, то дрова заготовить, то обед сварганить, то на дежурстве у телеграфа. А долгими зимними вечерами в избушке у маленькой печки сидели и историями разными обменивались. Я к тому моменту на полуострове уже года два жил, привык, знаешь ли. А молодые, вроде тебя, те всё поближе к теплу, к югу рвались, или, наоборот, на Север, за приключениями. «Когда, - говорят, - Николай Саныч, в экспедицию полетим?». А я им отвечаю всегда: вот когда командиру нашему дадут команду, тогда и полетим, а пока сидите тут и будьте довольны. Я тогда, Стасик, зимой 31-ого, служил старшим помощником начальника станции, Прохора Васильича Пересмешникова. Замечательный был человек, земля ему пухом… Он ведь под льдину попал, совсем недавно, вот месяца три прошло… Не успел никто его вытащить, пока жив был, а когда вытащили, он уж и дышать перестал, окоченел.

Николай Саныч замолчал, печально глядя в темноту. Стас не прерывал молчания, понимая, какое это горе – узнать о гибели друга, с которым вместе, плечом к плечу, трудился многие годы. Здесь, на Севере, всё как-то по-другому. Полярники – народ особый, суровый, спокойный и надёжный. Здесь дружба укрепляется ледяной сталью ветра, а характер закаляется в вековом спокойствии величественных снежных степей. А потерять близкого человека – нелёгкое испытание не только на Севере.

Самолёт в очередной раз тряхнуло, и полярник будто очнулся от своих тяжёлых дум. Подняв глаза, он ещё немного помолчал, затем продолжил свой рассказ:

- Что сказать о тех двух годах на Ямале? В целом спокойно, тихо жили. Случались, конечно, пару раз непредвиденные ситуации, вроде аварии на ближайшей продуктовой базе, когда в назначенный срок оттуда к нам не прилетел их самолёт с продуктами, и пришлось нам две недели на голодном пайке сидеть. Но ничего, выжили. Или, опять же, один раз льдина проломилась под одним из наших юнцов, только институт закончивших. Закончилось-то всё хорошо, вытащили его багром, откачали. Но с тех пор он на лёд ни ногой. А так спокойно было, так, что в другой раз заскучаешь совсем. Но вот она, - Николай Саныч с любовью посмотрел на белоснежную собаку, с еле слышным сопением дремавшую у его ног, - мою скуку отогнать-таки смогла. Помню нашу с ней встречу, как сегодня…

Та зима выдалась особенно холодной – снегопады перемежались с крепчайшми заморозками, когда вода покрывалась тонкой ледяной коркой даже в предбаннике маленького деревянного домика жителей станции, а сами полярники, перед тем как высунуть нос наружу, надевали все тёплые вещи, что могли найти, и старались не отходить от селения дальше чем на километр из-за боязни потеряться в яростном круговороте северной вьюги, что могла нагрянуть в любой момент. Полярники чаще сидели у печей в своих избах, греясь от их тепла, который словно бы вдыхал жизнь и давал надежду. Дрова, кстати, должны были подойти к концу буквально через неделю-другую. Никакого другого топлива у жителей станции не было, и это тоже внушало некоторые опасения людям, ведь кто знает, сможет ли добраться сюда какой-нибудь транспорт из ближайшего городка, при такой-то погоде, ведь расстояние между ними далеко не маленькое.

И какова же была радость полярников, когда однажды утром их ушей достигли звуки равномерно гудящего мотора самолёта. Побросав свои дела, все они – а было их всего шесть человек – отправились встречать гостей. Старший помощник начальника станции Николай Саныч в это время вёл дежурство в маленьком железнодорожном вагончике, прислушиваясь к помехам в эфире громоздкой радиостанции, - дело важное и серьёзное, однако и он поспешил навстречу приближающемуся самолёту, что вёз в своём нутре продовольствие, топливо и, самое главное, почту с последними новостями от родных. Самолёт был совсем небольшим и к тому же стареньким, с облупившимися боками и стёршейся надписью с его серией и годом выпуска на боку, зато на хвосте ярко сверкала в лучах солнца аккуратно выведенная ярко-красная пятиконечная звезда. Впрочем, каким бы он ни был, никто бы не смог доставить большей радости отрезанным от мира людям.

Самолётик серой птицей подлетал к полосе, которую каждый день, несмотря на постоянные снегопады, старательно, не зная устали, расчищали и утрамбовывали жители маленького поселения, чередуясь по двое. Полоса была узенькой и короткой, однако её хватало как раз для взлёта и посадки гостей с юга. И сейчас самолёт, тихонько переваливаясь с боку на бок, скрипя свежевыпавшим снегом, коснулся полозьями полосы, тяжело приземлился и, прокатившись несколько метров, остановился. Пилот заглушил мотор, махнув рукой начальнику станции, старому знакомому. Боковая створка распахнулась, и первое, что увидел Николай Саныч, - большой белоснежный пёс, тенью выпрыгнувший из нутра отсека и стремглав бросившийся к полярникам. Сперва Николай Саныч было испугался, однако псина, шумно обнюхав ноги в унтах или валенках всех шестерых, вильнула хвостом и вернулась к уже шагавшим навстречу троим мужчинам, вылезшим из самолёта.

- Встречайте гостей, товарищи-коллеги! – весело крикнул издали самый крупный из них. Возможно, крупность эта была следствием того, что мужчина был одет в толстый тулуп и большую меховую шапку, закрывавшую пол-лица. Он слегка наклонился и коротко потрепал по голове подбежавшую собаку, белую, как всё в этом краю. Остальные двое прибывших приветливо глядели на полярников; один из них был пилотом.

Приблизившись, гости и хозяева пожали друг другу руки, крепко обнялись.

- Мы уже собирались сами к вам нагрянуть, - улыбался во весь рот Прохор Васильевич Пересмешников. – Уж больно давно вас не было, Аркадьич.

- Долго бы вы добирались, я вам скажу, - отвечал человек в тулупе, которого назвали Аркадьичем. – Вон, Суров Николай Саныч, на что опытный человек, сколько лет на севере, и тот не добрёл бы.

Николай Саныч только слегка усмехнулся.

- Экую вы оторву притащили к нам, - заметил он, глядя на собаку, которая, как метеорит, носилась туда-сюда, роя лапами снег, останавливалась, принюхиваясь к незнакомым запахам, и снова срывалась с места.

- Это, Саныч, мы вам привезли. Представляешь, нашли её на базе. Приезжаем, значит, как-то, а там она. Лежит у входа и не двигается. Худющая… Мы уж думали, померла. Ан нет, как толкать начали, проснулась, в сторонке села, смотрит на нас. А мы мешки таскаем с сухарями. Все стаскали, а она всё сидит. Так и уехали. На следующий день снова приезжаем, а она опять там. Мы ей сухаря дали, так она за секунду сгрызла. Пожалели, накормили её, так эта псина с тех пор каждый день там появлялась. Безхозяйная, надо думать. Жалко стало, а куда её девать? Мы каждый день в разъездах, а на базе до неё никому дела нет. Вот и подумали, не взять ли к вам её? И ей хорошо, и вам веселее, с собакой-то.

- Да куда она нам? – начал возражать Суров. – У нас же тут – холод страшный, околеет она, да и всё. Мы, знаешь ли, тоже целыми днями смотреть за ней не будем.

- А чего за ней смотреть? Ей лишь бы похлёбку пару раз в день, а развлечение она сама себе найдёт. А насчёт холода не беспокойся – она на то и белая, зимняя, видать. К морозам-то привычная. Говорю, забирайте, какой-никакой, а друг.

- Наш Саныч животных-то не очень привечает, - встрял в разговор Прохор. – Оставляйте, Аркадьич, ежели чего, и я пригляжу. А там посмотрим.

Николай Саныч только покачал головой и направился к самолёту. Остальные вслед за ним тоже приступили к разгрузке.

Тем же вечером все – и шестеро жителей дежурного пункта, и трое прилетевших – сидели в домике и, устроившись за дощатым столом у очага, ужинали и делились новостями. Белоснежная собака, положив голову на передние лапы, лежала у печи и смотрела на людей внимательными умными глазами. Никто не обращал на неё внимания, включая помощника начальника станции. Пока Николай Саныч не почувствовал, как что-то тёплое и влажное коснулось его левой ладони, лежащей на колене под столом. Опустив голову, он обнаружил, что это собака облизывала ему пальцы, от которых исходил вкусный запах вяленого мяса и чёрного хлеба. Сжалившись, полярник дал животному кусок говядины, что лежала в миске на столе. Жадно проглотив лакомство, собака ещё раз облизала пальцы Николая Саныча и положила морду ему на колени. Суров, не сдержавшись от умиления, погладил её по короткой снежной холке, почесал за ухом. Так началась дружба собаки и человека.

На следующий день гости помогали полярникам по хозяйству, а Николай Саныч решил сходить на охоту. Одевшись потеплее, он снял двустволку с гвоздя в маленьком коридорчике в домике, вышел наружу. Свет зимнего солнца заливал степь, а крепкий мороз щипал кожу, покрывал седым инеем бороду и брови Сурова. Трое человек лопатами прочищали дорожки между избами и вагончиком, двое складывали дрова в поленницу, ещё двое готовили обед в другом домике. Собака, наклонив голову набок, с неподдельным интересом наблюдала за тем, как люди выбрасывают снег с тропинок, и Николай Саныч не сдержал улыбки. Поправив ружьё и ещё раз проверив содержимое рюкзака, он нацепил широкие лыжи и зашагал по направлению к огромным сугробам, чтоб начинались сразу за чертой, где кончалась станция.

Линия горизонта была почти незаметна на фоне белого снега и бледно-голубого неба. Человек в белой меховой куртке, белой шапке и серых валенках, с рюкзаком и двустволкой за плечами, чуть проваливаясь в рыхлый снег, неслышно скользил, отдаляясь от станции. Охотиться, по большому счёту, было и не на кого – в такие холода большинство птиц, неселяющих тундру, улетело чуть южнее, да и численность других животных резко упала. Если постараться, можно было найти куропатку или сокжоя, на что и рассчитывал Николай Саныч.

Он медленно перебирал ногами, смотря по сторонам и думая о чём-то своём. Вдыхал свежий, пробирающий до костей воздух полной грудью, заходясь от этого в кашле, и наслаждался необъятным простором пустынной степи. Именно так он представлял истинную свободу – огромная степь, без конца и без края, и чтоб можно было идти куда хочешь, хоть бегом, хоть медленно вышагивая, не думая о сиюминутных заботах и наслаждаясь каждой минутой. За это он и любил Север и не любил шумные и пыльные города, где люди живут суетливо и всегда куда-то спешат, не обращая внимания на простые радости. Его семья – жена и две дочери – жили в Москве, самом сердце Союза, и какое-то время ему тоже нужно было находиться там: сверху попросили устроиться в Московский университет, прочесть курс лекции о работе полярников на Крайнем Севере молодым студентам. И он не смог отказать, хотя душа его всегда рвалась сюда, на свободу. А когда, наконец, удалось вырваться, радости его не было предела.

Откуда-то слева послышался шорох. Николай Саныч остановился, прислушался. Всё стихло, и он было решил, что послышалось, как вдруг такой же шорох он услышал справа. Возникло ощущение, что кто-то крадётся, чуть проваливаясь в снег, со всех сторон. Полярник не торопясь снял двустволку с плеча, проверил на наличие патронов, предчувствуя неладное. Он уже собирался тихонько двинуться вперёд, когда из-за сугроба показалась голова первого волка. Глаза его горели огнём, исхудавшее от долгой голодовки тело было напряжено, готовое вот-вот рвануть вперёд. Звериный оскал выдавал его намерения, и полярник содрогнулся от неприятного озноба. Через мгновение показались ещё три пепельно-серых волка, таких же худых и свирепых, с обнажёнными зубами и злющими глазами. Вчетвером, они принялись медленно окружать свою жертву.

Николай Саныч, чуть дыша от охватившего его страха, перехватил покрепче ружьё и навёл его на ближайшего зверя. Случаи нападения волков на человека весьма редки, и случаются они, только когда человек движется совершенно один, а волков – целая стая. Но и в этом случае животные должны быть на грани отчаяния, как, например, в этот раз. Изголодавшиеся звери, распугавшие оставшихся в этих краях леммингов и прочую живность, вынуждены были прибегать к самым крайним мерам, и именно огромный голод заставил их решиться напасть на человека. Отступать им некуда, позади только голодная смерть, это Суров знал. Но и он не собирался сдавать без боя. Приняв стойку, он, собрав волю, терпеливо ждал своей судьбы. Самый крупный из волков, по всей видимости, вожак, зарычал и двинулся на мужчину. Остальные были уже в пяти шагах и согнули лапы, изготовясь к прыжку, когда из-за спины Николая Саныча белой молнией вылетела лайка и молча бросилась на вожака стаи. Волки оглушительно залаяли, кинувшись на помощь собрату. Суров, наведя ствол на одного из них, нажал на крючок, и громкий выстрел заставил зверей отпрыгнуть в сторону. Однако отскочили не все. Один, взвигнув, упал на снег, истекая кровью. Двое волков, разом испугавшись, глядели на него. Собака же, вцепившись в горло самому крупному из животных, каталась вместе с ним по сугробам, зарываясь в снег, обагрившийся в красный цвет. Прошло совсем немного времени, прежде чем большой бело-серый комок шерсти наконец затих. Спустя ещё секунду лайка, прихрамывая и поскуливая, выбралась из сугроба и упала у ног человека. Оставшиеся в живых волки в страхе взирали на полярника. Тот, вскинув ствол к небу, выпустил второй патрон и заставил хищников, поджав хвост, кинуться прочь. Все было решено в считанные мгновения.

Уже потом, когда Николай Саныч Суров принёс на своих руках истекающую кровью собаку на станцию и они вместе с врачом, который жил в селении, обработали ей раны, он твёрдо решил, что оставит лайку себе.

- Что, растопила она твоё сердце, Николай Саныч? – теребя усы, сказал Прохор Васильич. Он стоял у порога, прислонившись боком к бревенчатой стене, пока тот лично перематывал собаке лапу.

- Я теперь ей жизнью обязан. Не видал ещё таких смельчаков, чтобы сломя голову на четверых голодных волков броситься. Вот это пёс так пёс, таких и среди людей ещё поискать.

- Да, тут ты прав. И голова у неё светлая, ты гляди, какие глаза. Всё понимает, небось. Жаль вот, что сказать не может ничего.

- Это верно, - согласился Суров.

- А как назовёшь друга своего нового?

Николай Саныч на минуту задумался.

- Помнишь, Прохор, как я тебе про жену лейтенанта Василия Прончищева, Марию, рассказывал?

- Как же не помнить. Храбрая баба была.

- Она ведь, вспомнить, не побоялась, вслед за мужем, путешественником, на север отправилась. 1735-ый год шёл… Тяжело же ей было… Закалённому мужчине тяжело, а тут женщина. Их экспедиция должна была часть карты составить между Леной и Енисеем. Входил в тот отряд, кстати, и Челюскин Семён. Добирались они и на санях, и на корабле. По рассказам, условия были просто-таки ужасные. Муж её, командир отряда в 50 человек, слёг с цингой спустя месяц после начала путешествия. А спустя две недели и жена Мария, не выдержав горя, ушла за ним. Вот такая была женщина бесстрашная, Прохор, что не побоялась сквозь огонь и воду пойти за Василием. Или любовь её была настолько сильная… А ведь первая и единственная женщина-полярник, Прохор…

В избе повисла тишина, нарушаемая лишь звуками непоседливой собаки. Сделавшийся грустным взор Николая Саныча упал на неё, и он тихо произнёс:

- Думаю, лучшего имени для такой храброй псины, чем Мэри, и не придумаешь.

Традиционно напоминаю: писатель я не настоящий - блокнот и ручку на руинах библиотеки нашел.

Когда я говорю, что не прикладывал усилий для раскрутки, чтобы в дальнейшем продавать книги, многие не верят. Когда говорю, что не в курсе, каким был первый тираж, говорят, что скрываю цифру специально. Аналогичная фигня происходит, когда отвечаю на вопросы про раскрутку. Мол, как это так, на бумажный тираж собираешь, книги рассылаешь, но при этом в рекламу не вкладываешься?

Да, не вкладываюсь.

Почему так происходит? Да все просто! У меня нет цели заработать миллион, сам я не заточен под коммерцию, а любая работа с цифрами меня пугает. К примеру, ведение бухгалтерии при сборе денег на тираж второй книги я доверил супруге.

Ну как может вести финансовые дела человек, которого не смущает нечетная стоимость при покупке двух пачек доширака? Как можно быть уверенным в том, что ты не уйдешь в минус, если считая, сколько дней до воскресенья, ты загибаешь пальцы, проговаривая вслух названия дней с текущего и до нужного? О какой материальной ответственности может идти речь, если тебе для сложения 87 и 13 хочется тянуться к калькулятору, а чтобы посчитать количество предметов больше пяти, в них обязательно нужно тыкать пальцем проговаривая вслух "один, два, три..."?

Вот и во всяких пиар-стратегиях я совершенный ноль.

Есть у меня знакомые авторы, которые составляют график публикаций, высчитывают количество символов на главу и последовательность платных и бесплатных глав, есть те, кто постит короткие рассказы бесплатно, а главы длинного произведения продает. Есть люди, договаривающиеся о рекламе своих произведений в других пабликах (ну, вот это вот бесячье "читай продолжение по ссылке..."). Есть и те, кто вкладывается в рекламу на всяких ВК-биржах...

Я в этом всём ничего не понимаю. Поэтому просто пишу то, что пишу и выкладываю в сеть. А люди уже сами решают, стоит это читать или не стоит.

Единственное правило, которое я для себя выработал и стараюсь ему следовать: "можешь сделать читателю приятно - сделай" (гуары, молчать!). Попросили тебя выложить книгу на флибусту - выложи.

Предложили рассортировать истории - рассортируй. Заметили ошибку - поблагодари и исправь.

Подали идею, подсказали, посоветовали - упомяни при публикации...

Вот и всё, что я знаю о пиаре: сочинять истории нужно для людей, а не ради денег. И в один прекрасный момент тебя попросят "сделать бумагу", даже несмотря на то, что все истории в этой книге и без того были прочитаны где-то в сети. Даже если тираж будет небольшим и всё, что будет собрано сверх стоимости тиража и рассылки, в итоге уйдет на такси (довезти тираж до дома) и бутылку вкусного коньяка (отметить печать). Оно того стоит.

Ах, да!

По возможности, изучи какой-нибудь inDesign, освой Photoshop, разберись с программой для создания электронных книг (их бесплатных тьма тьмущая в интернете). Во-первых, сэкономишь много денег на создании макета для печати, во-вторых, знания лишними не бывают, в-третьих, приятно ведь, когда книга создана тобой от и до.

Блин, уже собирался запостить статью, но тут подумалось.

В этот раз, не предупреждая заранее тех, кто скидывался на печать, я по наитию создал карты с персонажами и, описав способности этих карт, рассовал их по тиражу наугад.

Это, наверное, единственное, что я и сам бы назвал пиаром. Да и то несознательным. Потому что узнали читатели об этом лишь после того, как оплатили книгу.

P.S. Эту статью тоже сложно назвать пиаром, потому что я никому ничего не предлагаю даже в намеках - весь тираж был продан по предварительному заказу.

Семена вели по коридору. Эти обшарпанные стены ему уже порядком надоели, но адвокаты заверяли его, что терпеть осталось недолго. И он им охотно верил: Вадим Степанович, папа Лизы, не жалел средств, чтобы его вытащить.

Вадим Степанович был богат, богат с излишком: сеть бутиков по всему городу, пара автомоек. Возможно, что-то еще, но Лиза Семену не рассказывала.

Лиза была невестой Семена: после двух лет отношений не было более сомнений в их взаимных чувствах. И была бы сказка наяву, если бы не одно НО: Лиза внезапно умерла при загадочных обстоятельствах. Родители Лизы, Вадим Степанович и Жанна Аркадьевна, как сына полюбили Семена и не могли даже мысли допустить о том, что он мог быть причастен к смерти их дочери. Следствие в свою очередь копало как могло. Пробив Семена по базе, они обнаружили десятки предыдущих записей с ним, но везде он проходил как свидетель: первый раз в 12 лет, когда умерла его бабушка по матери; второй раз в университете, когда они с другом перебрали с алкоголем, что оказалось фатальным для одного из них; третий раз он оплакивал свою девушку, у которой не сработали тормоза на велосипеде и она вылетела на проезжую часть. Всего 23 случая. Это было невероятно подозрительно, но ни одного намека на то, что Семен был причастен к смертям.

Таким был и этот случай: адвокаты настаивали на невиновности Семена и следствие было вынуждено уступать. Этот допрос мог стать последним для Семена как подозреваемого и перевести его в статус свидетеля в очередной раз.

Семен вел себя не просто уверенно, а по-хозяйски. Он уже не раз на допросах в красках описывал как подаст в суд за клевету, превышение полномочий, моральный ущерб и еще что-нибудь, - адвокаты подскажут, - и добьется если и не увольнения каждого из них, так хотя бы публичных извинений и денежных компенсаций. Лично Виктору Петровичу, ведущему его дело, Семен пророчил понижение в звании или перевод в самые отдаленные уголки необъятной родины вести дела о кражах кур и коз. Виктор Петрович, человек опытный, слышал подобные угрозы не первый раз и спокойно продолжал считать Семена сволочью: профессиональное чутье подсказывало ему, что инфантильный молодой человек был в чем-то виновен. К сожалению, чутье не подсказывало в чем. К тому же, как вещественное доказательство чутье не принимали. Тем не менее Виктор Петрович упорно обещал Семену посадить его на долгие годы.

Подойдя к камере для допросов, Семен по команде остановился и повернулся лицом к стене. Сопровождающий снял с него наручники и впустил в камеру, заперев за ним дверь.

*****

Потирая руки в местах, где особенно давили наручники, Семен, не оглядываясь, сел на свободный стул и начал разминать шею, поворачивая голову в разные стороны. По привычке ожидая разговора все с тем же Виктором Петровичем, Семен не удосуживал взглядом человека, сидящего по ту сторону стола.

- Ну, может не будем тянуть сегодня и сразу перейдем к сути? - наконец спросил Семен. - Я все таки невесту потерял, красивую и богатую, а вы тут меня мучаете.

Ответа не последовало. Удивленный неожиданным началом, подозреваемый с любопытством посмотрел на своего собеседника.

Лампа, стоявшая на столе, выхватывала из темноты силуэт мужчины. После десятков допросов проведенных в этой самой камере, Семен точно знал, что это кто-то, с кем он ранее не разговаривал.

Насторожившись, Семен внимательно наблюдал за молчаливым собеседником. Сам того не заметив, он сел ровно на стуле, как школьник, и немного наклонил голову вперед в попытке рассмотреть нового собеседника получше. Из полумрака камеры, рассеиваемого светом настольной лампы, на него смотрел зрелый мужчина лет 50-ти на вид: седые волосы аккуратно подстрижены, очки в простой оправе, высокий лоб испещренный глубокими линиями морщин.

Выправка его была военной, но одет незнакомец был не по форме: темный пиджак, брюки, белая рубашка. Мужчина сидел, закинув ногу на ногу, держа в правой руке трость. Этот предмет еще больше путал Семена. Неужели перед ним отечественный Пуаро какой-нибудь Донцовой, который по своему личному, феноменальному методу будет выводить Семена на чистую воду? От этой мысли Семен даже улыбнулся сам себе: он твердо знал, что не причастен к смерти Лизы и даже три месяца пребывания здесь не поколебали его веры в собственной невиновности.

- Дедуля, вы, случайно, камеры не перепутали? - заговорил наконец Семен. Улыбка не сходила с его лица подогреваемая образом, нарисованном в его воображении: для полноты картины он представил себе нового собеседника в котелке, белых перчатках и с тонкими черными усиками с загнутыми кверху кончиками.

- Нет, Семен Сергеевич, не перепутал, - непринужденно ответил “дедуля”.

- Позвольте угадать: вы некий независимый сыщик, который, начитавшись детективов, решил, что теперь то уж правосудие снимет повязку и начнет карать виновных? - надменно заговорил Семен, откидываясь на спинку стула. Ему нравилась собственная шутка и он уже предвкушал как будет рассказывать ее после освобождения.

Собеседник спокойно наблюдал за Семеном, пропуская его речь мимо ушей. Все, что нужно было знать о подозреваемом, он уже знал: предварительно изучив материалы дела, Иннокентий Михайлович также присутствовал на допросах, наблюдая через специальную стенку, зеркальную с одной стороны и прозрачную с другой. Семен, сам того не подозревая, не раз уже смотрел своему новому собеседнику в глаза. Пусть он и думал, что улыбается своему отражению.

Не договорив своей шутки до конца, Семен замолчал. В какой-то момент он даже пожалел, что это был не Виктор Петрович: уж он бы эмоционально отреагировал на его шутку и та бы стала от этого только смешнее. Буквально на миг он встретился взглядом с молчаливым “Пуаро”, но тут же отвернулся. Семен сам не понял почему. Виктору Петровичу он любил подолгу смотреть в глаза и улыбаться. Сейчас же ему хотелось смотреть куда угодно, но только не в глаза сидевшему напротив. Бросив взгляд на стол, стоящий между ними, Семен подметил, что бумаги для признания были на месте. Там же лежала и ручка.

- Так и будем молчать? Мне здесь не сильно интересно находиться, а тут вы еще молчанием своим давите. Я расскажу адвокатам, что вы пытаетесь давить на меня психологически! - недовольно заявил Семен. Ему не понравилось чувство возникшее у него при зрительном контакте и он старался отыграть позиции грубым разговором.

- Право, не стоит злиться, - вздохнув, произнес наконец незнакомец. - Меня зовут Иннокентий Михайлович, - представился он.

- Кеша, - издевательски произнес Семен. Он вновь расслабился - на смену сыщику в его воображении пришел попугай.

- Когда-то меня звали и так. Но не будем обо мне. Давайте лучше поговорим о вас, - беззлобно ответил Иннокентий Михайлович. - Предлагаю разбавить обстановку и попить кофе, - добавил он и стукнул тростью по полу как бы невзначай. Это развеселило Семена ещё больше - дед Мороз Кеша призывал Метель принести им кофе. К тому же, кофе Семен любил, и за три месяца адвокаты выбили ему всего две несчастных кружки чудесного напитка “три-в-одном”.

На стук дверь в камеру отозвалась скрипом засова и в помещение вошел Виктор Петрович с подносом. Улыбка Семена расползлась от уха до уха при виде старого “друга”. Следователь по-хозяйски поставил изящную белую чашку с блюдечком перед Иннокентием Михайловичем и большой бумажный стакан с какой-то эмблемой перед Семеном.

- А можно мне еще кекс? - издевательски и громко бросил он в спину уходящему Виктору Петровичу. Не ожидая ответа, Семен взял стакан и глубоко вдохнул запах, источаемый напитком. Запах обещал, что кофе будет крепким и горьким, без капли молока и грамма сахара - как любит Семен.

- Не стесняйтесь, сделайте глоток, - поддержал его Иннокентий Михайлович беря свой кофе за блюдечко.

- Предпочитаю кофе пить на природе, где-нибудь в парке, - сварливо ответил Семен. - но на безрыбье и рак рыба, - и, зажмурившись, он сделал первый глоток.

Кофе оправдал все ожидания: то ли приготовили по-особенному, то ли Семен просто позабыл вкус за те три месяца, что он провел в камере предварительного заключения, но от удовольствия он зажмурился еще крепче и смаковал чудный напиток перемешивая его языком во рту. Про себя он отметил, что обязательно разузнает у Виктора Петровича где он достал такой кофе. За это он даже будет готов простить его и ограничиться публичными извинениями.

Насладившись вволю, Семен наконец проглотил кофе и открыл глаза. И раскрыл рот от удивления. Они больше не сидели в камере. Их столик, - изящного плетения кофейный столик вместо грубого письменного стола нагоняющего хандру, - стоял в тени дерева. Неподалеку бегали дети, играя во что-то, сновали редкие насекомые и откуда-то из глубин парка доносился время от времени собачий лай. Напротив Семена сидел Иннокентий Михайлович. Теперь он мог лучше разглядеть его: старомодный пиджак, хоть и выглядел как новенький, был протерт в локтях; брюки, под стать пиджаку, были аккуратно выглажены. Лишь рубашка имела интересную деталь - запонки. В левой руке он держал блюдечко, а правой подносил чашечку к губам. Трость, явно мешающую в таких случаях, он куда-то убрал. Иннокентий Михайлович не был озабочен происходящим и просто пил кофе.

- Вы что-то подмешали в кофе? - с претензией спросил Семен. - Хотите под наркотиками заставить меня взять на себя все, что вам в голову взбредет?

- Хороший кофе нельзя ничем портить, молодой человек, - простодушно ответил Иннокентий. - Вы ведь хотели выпить кофе в парке - вы пьете кофе в парке. Чем вы недовольны?

- В каком парке? - Семен повысил голос, посчитав тон собеседника издевательски спокойным. Стаканчик кофе он все еще сжимал обеими руками.

- Не знаю. Я хотел задать этот вопрос вам, - с некоторой наивностью в голосе ответил Иннокентий Михайлович.

- То есть мы в парке и я могу от вас убежать? - Семен решил зайти с другой стороны. Если это такой ход и они его разыгрывают, не видать Виктору Петровичу прощения.

- Зачем вам бежать, если вы невиновны? - искренне удивился его собеседник, ставя чашку на блюдечко. - Подождите недельку и вас отпустят. Потом можете даже в суд подать и истребовать компенсацию. - добавил он, ставя блюдечко с кружкой на стол.

- Зубы мне не заговаривайте, пожалуйста, - процедил Семен. - Это гипноз? Вы экстрасенс, психолог, медиум? - не имея контроля над ситуацией, Семен начинал паниковать.

- Нет, будущего я не предвижу и сущностей не изгоняю, - спокойно ответил Иннокентий Михайлович. В правой руке он снова держал трость.

- Тогда будьте добры объяснить мне что происходит и где мы находимся? - требовательно произнес Семен чеканя каждое слово.

- В парке, - невинно ответил собеседник.

- В каком, мать вашу, парке? - отставив кофе прорычал Семен.

- Это вы мне скажите в каком мы парке, - совершенно серьезно парировал Иннокентий Михайлович сжимая рукоять трости.

Глубоко вздохнув, Семен огляделся. Теперь парк действительно казался ему неуловимо знакомым. Казалось, что он был здесь много лет назад и с тех пор парк изменился. Взяв в руки стакан, он сделал ещё один глоток и продолжил смотреть по сторонам в поисках зацепок. Все это время Иннокентий Михайлович молча наблюдал за ним.

- Что-нибудь знакомое? - как бы между делом поинтересовался дедуля.

- Ничего, - бросил Семен.

- Такое иногда бывает, - как ни в чем ни бывало продолжил Иннокентий. - Смотришь вокруг и кажется, будто был здесь, а вспомнить не можешь. Но стоит сконцентрироваться на чем-нибудь другом как из недр памяти всплывает картинка и все становится на свои места: вот ты уже отчетливо помнишь как играл на этой площадке с друзьями....

Последние слова клином врезались в голову Семена. Иннокентий Михайлович уловил секундные эмоции на лице Семена и еле заметно улыбнулся своим мыслям.

- Но вы не переживайте, что не помните, - как ни в чем ни бывало продолжил Иннокентий Михайлович. - Мы никуда не торопимся.

Семён лишь искоса посмотрел на собеседника и продолжил пить кофе. В этот раз он уже не стремился растянуть удовольствие, смакуя каждый глоток, а просто залпом осушил весь стакан успевшего остыть напитка. Семен хотел этим штурмом отогнать сон, или морок, чем бы он ни был. Смяв пустой стакан, Семен выбросил его через плечо и снова осмотрелся. Теперь парк выглядел более знакомым, чем прежде: никакой детской площадки, никаких криков и лая собак. Только истоптанная полянка, на которой окрестные ребята, судя по всему, любили играть в футбол: с двух сторон лежали битые красные кирпичи символизирующие собой ворота. От воспоминаний у Семена закружилась голова. Закрыв глаза руками, он начал интенсивно массировать их как ребенок утирающий слезы. Круги, поплывшие перед глазами от данного упражнения, постепенно разогнали воспоминания и Семен, проморгавшись, посмотрел на Иннокентия Михайловича.

- Да что происходит? - с мольбой в голосе обратился Семен к своему собеседнику, но тот как ни в чем не бывало смотрел куда-то за спину Семена.

Пораженный таким безразличием, Семен нервно дернулся и оглянулся, желая разглядеть увидеть предмет внимания Иннокентия Михайловича. За его спиной на некотором отдалении от футбольной площадки проходила узкая дорожка редко освещенная фонарями. Под каждым фонарем стояла не менее одинокая скамейка. На одной из скамеек кто-то сидел. С минуту Семен молча вглядывался, пытаясь понять почему эта картина кажется ему такой знакомой.

- С возрастом становишься одиноким и даже голуби в парке могут стать друзьями, - произнес дедуля.

Семен не отреагировал. Он не мог оторвать взгляда от темного силуэта на скамейке. Семен искал ответ в своей памяти на вопрос кто же это, но каждый раз, когда он был уже близок в разгадке, ответ ускользал. В этот момент на скамейку, рядом с силуэтом, села птица. Было невозможно понять на таком расстоянии, что это была за птица, но она будто отвлекла его память и позволила Семену ухватить воспоминание за хвост. Семен вспомнил.

Воспоминание убегало не потому, что было старым и выцветшим, а потому, что сам Семен его старательно прятал, запугивал, загоняя в самые дальние уголки своей памяти. И вот сейчас, когда оно не смогло убежать и явило себя Семену, на него нахлынули все те эмоции, что хранила в себе память.

В гневе Семен вскочил с места и кинулся на собеседника, но наткнулся на что-то грудью. Это была трость - Иннокентий Михайлович выставил её перед собой, дабы не позволить разгневанному подсудимому приблизиться. Семен замахнулся и хотел уже было ударить собеседника, но стоило ему заглянуть в глаза Иннокентию Михайловичу, как весь гнев улетучился, руки опустились: Семен замер в безвольной позе с открытым ртом “насаженный” на трость словно рыба на крючок. Иннокентий Михайлович твердо смотрел Семену прямо в глаза. Брови его распрямились, придавая лицу былые спокойствие и безэмоциональность. Зрачки его, две крошечные точки, медленно расширялись.

- Теперь я все знаю, Семен, - размеренно заговорил он. Голос звучал так, будто источник его находился у Семена в голове. - Ты мне сам все показал. Там, на скамейке, сидит твоя бабушка и кормит голубей. Она немного не в себе и не все ее поступки можно назвать адекватными. Сейчас старушка пойдет домой и новость о том, что она скормила последнюю булку хлеба мерзким птицам, станет для тебя последней каплей. Ты никогда не любил, чтобы она заботилась о ком либо кроме тебя. Ты не любил видеть как заботятся о других. Брошенный матерью на попечение полоумной старушки, забытый отцом на краю мира. Ты считал себя самым ущемленным и твердо был уверен, что все общество перед тобой в неоплатном долгу. - Семен молчал глядя в глаза собеседнику. Зрачки Иннокентия Михайловичи продолжали расширяться и уже перекрыли собой всю радужку. Это было неестественно. Как и то, что они попали в парк прямиком из камеры. - Ты толкнешь ее в порыве гнева и она упадет. К несчастью, - Иннокентий Михайлович сделал паузу будто взвешивая слова. - к несчастью для нее, она ударится головой об угол печки и не умрет в тот же миг, а лишь потеряет сознание. А ты оттащишь ее в парк. Прямо туда, где она буквально полчаса назад скормила голубям последний хлеб, и бросишь ее умирать. Утром её найдут и констатируют смерть от переохлаждения. Все подумают, что недалекая старушка, любящая кормить голубей, поскользнулась и упала, потеряв сознание: дураку дурацкая смерть. И все вокруг будут тебя жалеть. И тебе это понравится. Пройдет много лет. Ты подрастешь и уедешь из проклятого городишки, воспоминания о котором ты спрячешь так глубоко, что они будут казаться надуманными, чужими, прочитанными в художественных книгах. Многое изменится, многому научишься, но любить будешь только себя и не простишь никого, кто не разделит с тобой этих чувств.

Иннокентий Михайлович сделал паузу разглядывая молчавшего Семена. Он не смотрел на него с презрением или осуждением. Взгляд его глаз, затуманенных непроглядной тьмой, такой бездонной, не выражал никаких эмоций. Иннокентий Михайлович просто видел. Он видел Семена насквозь. Начинал себя видеть иначе и Семен - тонкой дорожкой проложила себе путь по щеке первая слеза. Семен никогда прежде не плакал из-за себя, только из-за других. Но сейчас, глядя в эти бездонные черные зеркала, он смотрел на самого себя со стороны.

- Тебе не понравилось, что твоя первая девушка не понимала как тебе тяжело на работе и она вылетела на велосипеде на оживленную трассу. Следователи обнаружили, что она наехала на машинное масло где-то во дворах и её ободные тормоза не позволили ей остановиться в безопасном месте. И все тебя жалели, все сочувствовали и старались помочь. А твой друг не хотел уступить тебе право на первое свидание с другой. И ты напоил его до полусмерти, доказывая что дружба важнее. А потом ты просто пошел спать в другую комнату, ведь ты же тоже был пьян. И искренне спал как убитый. Друг же, который никогда не пил ранее, захлебнулся в ванной в собственной рвоте. И вновь тебя все жалели и оправдывали, а ты так искренне рыдал. И список все увеличивался и увеличивался. Время от времени ты менял города, чтобы никто не начал анализировать почему вокруг тебя все умирают: 5-6 трупов и в путь. И ведь ты лично никого не убил. Но я все видел - ты мне сам все показал.

*****

В дверь дважды постучали, - заранее оговоренный знак, - и следователь, дежуривший все это время у двери, убрал засов. Иннокентий Михайлович вышел из камеры и поморщился от слепящего света коридора - в камере, кроме лампы на столе, ничего не было.

Заглянув в камеру, Виктор Петрович не сразу заметил Семена: подозреваемый, бывший таким самоуверенным заходя в камеру два часа назад, сидел в углу на полу, обняв руками свои колени: мерно раскачиваясь из стороны в сторону, Семен смотрел в никуда и тихонько, словно побитая собака, скулил.

- Признание он написал, - вытирая лоб платком заговорил Иннокентий Михайлович. - но Лизу действительно убил не он.

- В чем же он тогда признался? - удивленно переспросил следователь.

- 23 случая, по которым он проходил свидетелем, - спокойно уточнил Иннокентий Михайлович. Сложив аккуратно платок, он положил его в нагрудный карман так, чтобы уголок оставался торчать. - Доведение до самоубийства, оставление в опасности, клевета. В детали не буду вдаваться, но он все расписал.

Виктор Петрович, вновь посмотрел на человека, сидящего в углу камеры.

- Вас понял… - ответил Виктор Петрович чуть погодя. Иннокентий Михайлович все это время молча ждал протирая очки. - Спасибо вам, Иннокентий Михайлович! - добавил он.

- Не знаю как вы будете теперь вести дело и искать улики, но в суде он продолжит во всем признаваться, - сухо бросил Иннокентий Михайлович проигнорировав слова благодарности.

*****

Часы с кукушкой пробили три часа. Открытое настежь окно пропускало в комнату ночную прохладу и наполняло ее бледным лунным светом. Иннокентий Михайлович не спал. Лежа на спине, он разглядывал потолок. Воображение, ловко используя игру света и слабое зрение, проецировало на поверхность причудливые картины. Примитивность развернувшегося представления устраивала Иннокентия Михайловича и позволяла ему отвлечься от одолевавших мыслей.

Третью ночь память заботливо прокручивала перед ним все увиденные преступления. Но сегодняшний сеанс был особенным: к свежим воспоминаниям начали присоединяться наиболее яркие моменты прошлых дел. Иннокентий Михайлович мог бы написать книгу, изложив на бумаге в художественной форме увиденное им. В конце концов, мир читал и не о таком. Но врать Иннокентий Михайлович не хотел, а правда, какой видел ее он, коммерчески невыгодна.

С улицы веяло прохладой - скоро будет дождь. Об этом говорила и ноющая правая нога. Не дожидаясь когда часы известят об еще одном пройденном часе, Иннокентий Михайлович поднялся со скрипом со старенького раскладного дивана, служившего ему постелью, и, сунув ноги в тапочки, прихрамывая отправился на кухню.

Следуя выработанному годами алгоритму, он наполнил турку водой, добавил кофе “под завязку” и поставил турку на плитку. Присев за кухонный столик, он включил лампу. Света от лампы хватало буквально на то, чтобы осветить одну книжную страницу, чего Иннокентию Михайловичу было вполне достаточно. Это был подарок от коллег.

Медленно перелистывая страницы, Иннокентий Михайлович читал. Он читал запоем каждую свободную минуту. Читал он почти все, кроме, пожалуй, детективов. Это было его лекарством от работы - воображение, увлеченное новым сюжетом, переключалось с преступного мира на фантастический. Коллеги его, как правило, не принимали его методов и исповедовали более традиционные способы отвлечения от работы, которые, в основном, сводились к распитию напитков разной крепости. Иннокентия Михайловича это не устраивало, но не потому, что он был сторонником здорового образа жизни: он не знал как его “дар” работает и боялся навредить.

Налив кофе из булькающей турки и захватив вазочку с сушками, Иннокентий Михайлович вернулся на место и продолжил читать. Чтение было одной из детской привычек, привитых ему в семье: мама часто говорила, что чтение оттачивает ум. Мама не могла говорить неправду, потому что была воспитана его же бабушкой - человеком, привившим любовь к правдолюбию и ему. Именно эта любовь к правде и привела Иннокентия Михайловича в правоохранительные органы и не позволила плюнуть на все и уйти много лет назад. Иннокентий Михайлович иногда всерьез рассматривал теорию эволюции, по которой его род, говоривший из поколения в поколение только правду и ничего кроме правды, спустя поколения эволюционировал в него - человека, знающего правду даже тогда, когда ее тщательно скрывают.

Кукушка объявила 5 утра: на улице светлело, шумела метла дворника, а на плите стояла закипающая турка.

*****

О том, что наступило утро, Виктор Петрович понял по сотрудникам, время от времени входящим в кабинет и желающим ему доброго утра. Следователь хотел покончить с бумажной волокитой по делу погибшей девушки Лизы, но в итоге получил 23 случая переклассификации свидетеля в подозреваемые. И пусть сам подозреваемый ещё вчера во всем признался и, судя по всему, не планировал начать отпираться, головной боли это не уменьшало.

- О, Витя, привет! - сказал его коллега, заходя в кабинет и кидая папку с бумагами на свой стол, стоящий напротив стола Виктора.

- Здорово, Вася, - потягиваясь, ответил Виктор.

- Опять здесь ночевал?

- Да...

- Слушай, Витя, а чего ты кофе то вчера таскал? А в прошлый раз компот клюквенный, мороженое. Это все Иннокентию Михайловичу? - в лоб спросил Василий давно интересовавший его вопрос ставя стакан с дымящимся напитком на стол перед коллегой.

Виктор давно нуждался в перерыве, поэтому, почувствовав манящий запах кофе, отложил ручку и взял кружку.

- Нет, не ему, - заговорил Виктор после первого глотка. - Просто он говорит, что нужно нечто такое, что позволит наладить контакт на допросе. Так сказать, растопить лед, подобрав ключ. Индивидуальный подход.

- И как вы определяете кому что принести, чтобы лед растопить? - усмехнувшись продолжил спрашивать Василий.

- Иногда помогают разговоры с друзьями и родственниками: они с подозрением относятся к таким вопросам. Сами подозреваемые иногда что-то просят. Но чаще всего ответы нам дают, сами того не подозревая, адвокаты: им хорошо - гонорары свои отрабатывают, нам хорошо - мы получаем информацию.

- Но ведь кофе с мороженым не стоят того, чтобы писать признание. Или вы туда что-то добавляете? - продолжал Василий из чистого любопытства. Сам он с Иннокентием Михайловичем никогда не работал и относился к нему как к пережитку прошлого, старой школе.

- На самом деле, я не знаю что получается дальше и как это работает, - немного помедлив начал Виктор. - Он ведь ещё при Союзе начинал рядовым следователем. Мне Михаил Маркович рассказывал, - они на одному курсе были, - что с их потока в 90-е из тех, кто в первые месяцы со службы не ушел, половину по подъездам повалили, еще часть ушла, часть спилась и лишь трое остались работать несмотря ни на что: сам Михаил Маркович, Александр Леонтьевич и Иннокентий Михайлович. Так вот, ненавидели и боялись больше всех третьего, потому что у него признавались все: кто-то после первого допроса, а кто-то после второго. Но не больше. Были, конечно, и те, кто стремился к нему попасть, когда слава о нем распространилась по отделениям: если ты не виноват, то Иннокентий Михайлович тебя точно оправдает и отпустит. Долго такое не могло продолжаться просто так. Сначала угрожали, потом избили в собственном же подъезде. Собственно, с тех пор он с тростью и ходит - перелом колена был слишком серьезным, чтобы рассчитывать на полное восстановление. Ну, а после того как квартиру его сначала обстреляли в окна, а потом подожгли, Иннокентий Михайлович был выведен из штата как рядовой следователь. Несколько лет его перевозили с квартиры на квартиру, чтобы не выследили. Какое-то время он даже жил на даче самого Александра Николаевича, бывшего главы управления. Привозили только на допросы и быстро увозили, меняя машины и маршруты. Время шло, становилось спокойнее и безопаснее. Лет 15 назад за заслуги перед Отечеством Иннокентию Михайловичу вручили ключи от однокомнатной квартиры на окраине города, где он и живет по сей день. Михаил Маркович и Александр Леонтьевич от себя подарили лампу настольную для чтения, свет которой, говорят, не видно с улицы в окно. Свой прикол видимо. Ну, и вот: первые два уже на пенсии кости сушат, а Иннокентий Михайлович как особо ценный кадр не знает покоя ни в прямом, ни в переносном смысле. Вот, пожалуй, и все, что мне известно. - подытожил Виктор Петрович.

- И никто никогда не интересовался как он так колет всех подряд? - недоверчиво спросил Василий.

- Почему же, спрашивали. Даже знал кто-то. Как минимум начальник управления, Михаил Маркович и Александр Леонтьевич. Вот только никому более они не говорили. На все вопросы один ответ: не твоего ума дело. Так и работаем.

- А сам то не спрашивал, лично? - лукаво улыбнувшись поинтересовался Василий.

- Знаешь, так и не решился. Я правда хотел и не раз. Но стоит мне посмотреть ему в глаза и все желание пропадает. Зачем, думаю, мне это нужно? Меньше знаешь - крепче спишь. В конце концов, может, он действительно гипнотизер какой или психолог отличный.

В кабинет зашли еще пара человек и разговор был прерван.

*****

Закончив все дела, Виктор Петрович засобирался домой. Перед самым выходом он остановился и, повернувшись к Василию, спросил:

- Слушай, Василий, ты у нас любишь книги почитать. Посоветуй книгу в подарок хорошую.

- Случаем не Иннокентию Петровичу? - тут же переспросил Василий.

- Да, ему. Хочу поблагодарить за помощь.

- Детектив возьми какой-нибудь, Агату Кристи, - навскидку предложил Василий.

- Нет детективы он не любит, - еще Михаил Маркович рассказывал.

- Хм… - задумался Василий. - Знаешь, есть одна книга, фантастика, - начал Василий. - “Ложная слепота” называется. Как раз в книжном за углом видел недавно.

- Точно интересная? - поинтересовался Виктор Петрович. Он не хотел бы ударить в грязь лицом и прогадать с подарком.

- Книга бесспорно хорошая, - успокоил его Василий. - Там как раз персонаж был, который людей читал как книги. Правда, пользоваться этим не умел, только пересказывал. Полагаю, Иннокентию Михайловичу понравится.

- Ну, хорошо. Благодарю! - отсалютовал Виктор Петрович на прощание и вышел из кабинета.

Из кирпичных труб поднимался дым. Уже вечерело и дороги освещали лишь небольшие газовые фонари. По дорогам из серого камня торопливо шагали люди. Все они собирались куда-то по своим делам. Мрачные жители хорошо дополняли пейзаж пропитанного смогом города. И эта удручающая картина не менялась на протяжении уже многих лет.

Прошло много лет с момента паромагизации мира. Человечество всё больше совершествовало навыки создания паровых машин. Подобный технический скачок позволил лучше изучить природный состав земли. Так люди обнаружили Норт. Норт представлял из себя небольшой камень темно синего цвета. Он излучает небольшой свет и залежи его расположены достаточно глубоко под землёй.

Исследование Норта стоило людям больших человеческих и паровых ресурсов, однако с лихвой окупилось в последствии. Оказалось, что Норт на какое-то время может наделить человека магическими способностями. Приёмно в течении трёх часов один камень способен дать человеку возможность левитации, телекинеза, регенерации и многих других, которые люди и не могли себе вообразить.

Едва это стало известно, на Норт началась охота. Люди шли на безумные жертвы, в попытках завладеть этими ценными камнями. А так как действие Норта не безгранично, хаос приобретал действительно ужасающие масштабы.
Власти были вынуждены действовать жестоко, чтобы пресечь подобное беззаконие. Всё что они смогли придумать, это взять под контроль число жертв, убийц и охотников за Нортом. Так появились лицензии.

Лицензия ценились также высоко как и магические камни. Эта была специальная бумага, которая давала возможность безнаказанно убить определенное количество людей. Лицензия пользовалась спросом у людей, боящихся за свою жизнь, высокопоставленных лиц, путешественников и юных ребят, желающих попробовать новые ощущения. В городе можно было получить зарплату жалкими одним-двумя камнями Норта, а уж на чёрном рынке можно было сторговаться до лицензии а её уж перепродать за большее число камней. Так паровой век человечества вступил в непростые времена паромагии.

– Не отставай! – крикнул Виктор, крепче схватив за руку сестру. – Мама говорит, сегодня опасно находиться на улицах.

– Тогда почему мы здесь? – спросила девочка, стараясь поспеть на своим братом.

– Потому что она всегда так говорит. А мне так хочется узнать последние новости. Если быстро сбегаем – она и не узнает. – с этими словами он ещё больше ускорил шаг.

Пройдя до конца улицу, усыпанную закрытыми лавками, дети оказались на большой площади. Мужчина средних лет неторопливо перебирал в руках газеты дрожащими руками. Подбежав к нему, Виктор с силой дёрнул за края его пальто.

– Дяденька, а дяденька! А расскажите новости! – мальчик говорил громко, и люди на площади, хоть и не сбавляя шаг, стали оглядываться.

– Пусти, оборвыш! У, я тебе сейчас дам по шее, мигом к родителям домой улетишь. – мужчина нахмурился и крепче сжал в руке газеты.

– Ну дя-я-яденька! Ну расскажи!– мальчик кричал громко, почти плакал. К этому моменту его догнала сестра, и теперь стояла чуть поодаль, скромно теребя складки платья.

– Купи газету и почитай. Наглец какой! Вот я сдам тебя жандарму, попрошайка ты эдакий. – мужчина положил руку на сумку, где лежали газеты, как бы показывая что это его последнее слово.

– Дяденька, а я читать не умею! Ну пожалуйста-припожалуйста! Виктор заглянул мужчине прямо в глаза и громко шмыгнул носом. Сестра его тоже построила грустную мину для порядку.

– Ладно, пострел. Уговорил старого человека. – Мужчина тяжело вздохнул и пролистав несколько страниц газеты, проговорил, – Лицензий скупили рекордное число на этой неделе. Больше года такого количества не было.

– А ещ... – хотел спросить Виктор, но сестра вдруг схватила его за плечи и потащила прочь с площади.

– Спасибо, Дяденька! – тонким голоском сказала она.

Пройдя шагов двадцать Виктор наконец вырвался из хватки сестры.

– Тоша! Что ты делаешь! Я же не узнал и половины из новостей. – вид у него был обиженный.

– Дурак! Ты что, не слышал! Лецензий продали много. Это же значит, что право убивать может быть у любого человека. Может у этого, или этого? – С этими словами Тоша стала показывать пальцами на случайных прохожих. – Может, они ещё и используют магию?

Виктор хотел что-то ответить, когда вдруг перед ними появился странный человек. Лицо его было бледным, а вместо одежды – грязные лохмотья. Внезапно он бросился на стену одного из жилых домов, издавая нечеловеческие звуки. Он не то кричал, не то плакал, не то бормотал слова. Сквозь стоны слышалось что-то вроде: «Норт – ребенок земли!» «Мы совершаем грех, земля не простит нас» «Уверуйте, оставьте в покое магию!»

Дети молча наблюдали за ним. Вдруг из окна дома высунулся человек с револьвером, и выстрелил в голову безумцу.

– Чёртовы сектанты! Когда же вы уже передохните! – с этими словами он свободной рукой смял какую-то бумажку, и швырнул на окровавленное тело мужчины. Пробормотав ещё что-то под нос, он громко захлопнул окно.

Виктор подбежал к покойнику и выудил из лужи крови ту самую бумажку. Осторожно развернув её, Виктор громко ойкнул. Тоша подбежала к нему, и заглянула через плечо. Под тусклым светом фонаря два ребенка смотрели на белый лист. На нем было крупными буквами отпечатано «Лицензия номер 04219» А дальше мелким шрифтом формальности: число убийств и подпись исполнителя. Кажется, этот горожанин слишком не любил сектантов.

Виктор вновь и вновь вертел бумажку в руках.

– Слушай! – вдруг воскликнул он, поворачиваюсь к Тоше. – Мы ведь можем продать эту лицензию на чёрном рынке, и заработать немного Норта!

– Ты спятил?! – воскликнула шокированная девочка. – Это же использованная лицензия. Если кто-то узнает, что мы пытаемся продать использованную бумажку, у нас будут проблемы.

– Да ладно тебе. – спокойно ответил Виктор, бережно убирая бумагу в карман. – Зато если дело выгорет, у нас будет несколько Нортов!

Тоша хотела что-то сказать, но её брат уже бежал в переулки. Вздохнув, она последовала за ним. Мало ли что он ещё учудит.

На чёрном рынке было на удивление шумно. Кто-то пытался продать книги про учения противников магии. Кто-то пьяный прямо в гуще толпы показывал магические трюки налево и направо. Кто-то играл в карты на Норт. Словом, здесь царила жуткая неразбериха, однако каждый из присутствующих в действительности знал чего он хочет. Тихо примостившись между лавками торговцев фальшивыми документами и контрабандой, Виктор и Тоша стали ждать.

Здесь пахло выженым после окончания магического действа Нортом и какими-то травами. Все проходили мимо, однако вдруг в толпе появились две фигуры.

– Тётушка Жаннет, я отойду на несколько мгновений. Пожалуйста, воздержитесь от покупок за это время, очень вас прошу.– молодой человек, держал под руку очевидно подслеповатую бабушку. Талия её была затянута в дорогой и качественный корсет, а жабо было усыпано каменьями.

– Не указывай, племянник, что мне делать. Или может, я завещание давно не пересматривала? – Тетушка сощурилась и посмотрела на юношу. Тот весь скривился, однако молча раскланялся и удалился к дальним лавкам.

Тетушка Жаннет, оставшись одна, пошла вдоль по рынку с высоко поднятой головой. Вокруг неё витала магия. Волшебные искры света танцевали вокруг её платья, делая его блестящим.

– Вау, эта дамочка выглядит так, будто ест Норт на завтрак! – воскликнул Виктор, и прежде, чем Тоша успела что-то ответить, помчался на перерез тётушке.

– Мадам! Мадам! Вы сегодня прекрасно выглядите! – Виктор расплылся в улыбке и отпихнул в сторону сестру. – Не хотите ли купить у нас лицензию на десять человек и всего за пять Нортов?

Тоша дрожала всем телом. Слова брата звучали так неправдоподобно, что кажется, им не поверил бы даже младенец. Если эта дама что-то заподозрит, завсегдатаи рынка быстро разорвут их на кусочки. Однако, дама всё же медлила.

– Десять душ всего за пять Норта? – тётушка снова прищурилась, однако увидеть, что на бумажке она не могла. – А не подделка ли это, больно дёшево.

– Я, мадам, у матери украл эту бумажку. Мне бы сбыть поскорее, пока родительница не признала. Видите, я честный! – Вдруг гаркнул Виктор. Он говорил бойко, однако руки его дрожали. Тоша же уже не находила себе места.

Вдруг дама расплылась в улыбке, и нащупав голову Виктора, потрепала его по волосам.

– А ты неплох, мальчик. Другой бы глупый человек дал тебе хорошую оплеуху за это, но не я. Если хочешь быть богатым, это верное средство. – Она усмехнулась, и стала рыться в большой сумке. Наконец, она выудила оттуда пять Нортов, и вложила в ладонь Виктора. – А теперь с глаз моих долой, оборвыш.

Мальчик вложил в её руку лицензию, схватил сестру за руку и ринулся прочь. Где-то вдалеке слышались крики.

– Ну я же просил тебя! Помогите! Обворовали! Она же просроченная! Где были твои глаза?! И откуда эта кровь?! – юноша неистовствовал, а дети бежали всё дальше и дальше.

Оказавшись достаточно далеко от рынка, они наконец перешли на шаг.

– Что ты наделал?! А вдруг нас найдут? Как ты мог вообще продать недействительную бумажку за такое большое количество магии?

– Успокойся, Тоша. Это всего лишь дело техники. – Виктор самодовольно улыбнулся.

– А если нас поймают? Что если жандармы схватят нас? А вдруг люди с чёрного рынка нас видели? – Тоша не унималась и крепче снимала руку брата.

– Быть такого не может. Жандармам нет дела до мелких краж, а люди на рынке заняты своими делами. Тут бы своё добро не потерять, а до других им нет дела.

После они шли и долго молчали, и лишь спустя несколько улиц, Виктор снова заговорил.

– Ты только представь, мы сможем левитацией воровать яблоки у лавочника, телекинезом забрать у тёти Мэри леденцы, а потом... потом... Мы превратимся в крыс и иследуем подворотню! Это же райская жизнь, Тоха!

Тоша толкнула его а бок, на что Виктор ответил тычком в живот. По пути между ними завязалась лёгкая драка, когда вдруг они услышали оглушительный стук. Дети синхронно подняли голову.

Какие-то люди стучали кулаком в дверь их родного дома.

Это сырой и недоделанный вариант отрывка из моей книги. У меня отобрали компьютер и я с элетронной книги это пишу.

Я встал как обычно. Ночью в мой мозг загружалось краткое руководство по безопасности при полетах в космос. Теперь я могу очистить имплант-память от архива с ним. За ночь кровать полностью зарядила аккумуляторы в моих имплантах. Вчера прошел кислотный дождь и на стекле остались следы. Я включил свет, открыл воздухоочистетельное окно и приказал раздатчику выдать мою порцию питательной пасты. Попутно я включил новостную ленту. США пока не предпринимало враждебных действий к Новому СССР. На территории Украинской Пустоши объявилась опасная банда. Раздатчик выдал порцию питательной пасты со вкусом "мясо". Я быстро выпил всю пасту и закусил тарелкой. Она была сделана из биопластика. Я натянул герметичный костюм и респиратор, взял дезинфектор и пошел к двери.

В подъезде никого не было. Я подошел к магнитному лифту. Он опускал платформу используя магнитную подушку. Я встал на платформу и приказал везти меня на 102-ой этаж. Лифт стал быстро, но плавно спускатся вниз. Наконец он подъехал к общему холлу. Я сошел с платформы и прошел дезинфекцию. В холле как всегда было много людей.

Мне вспоминается мой диплом. Да и в принципе весь процесс получения моего высшего образования от начала обучения до всем известного итога, когда я пошёл учиться не туда, куда хотел, а куда взяли. Выбор был не богатый, а вариантов куда можно пойти ещё в перспективах не маячило. Я знал, что раз уж остался тут, то делать нечего. Придётся что-то придумывать здесь.

И я придумывал. Первый семестр я действительно старался учиться, сидел ночами, заканчивал делать курсовики и расчетки со звонком будильника, ходил на все пары. Одним словом, учился. Причем, в полноценном смысле этого слова.

А потом, с началом второго семестра, когда уже всем было доказано что я могу полноценно учиться - я пошёл работать. Сессию в конце курса я закрыл неплохо, даже очень, но интерес у меня начал потихоньку теряться.

Проходил курс за курсом, а желания учится становилось всё меньше и меньше, в последние месяцы моего пребывания в университете мои посещения можно было пересчитать по пальцам одной руки. Одной руки старого слесаря. А надо ведь было ещё и писать диплом. А плотный график работы, сторонние дела, какие-то другие амбиции уже давно вытеснили учебу из моей жизни. Я решил забить. Забить целиком и полностью. Какой там диплом? Где он? Чего ради его писать? Ради каких таких достижений? Просто добить потому что я проучился четыре года? Да я тебя умоляю, за это время я потихоньку протаптывал свою тропинку на работе и уже имел какие-то успехи, зачем мне нужен этот диплом и этот финал? И дальше меня будет ждать армия, после неё работа среднего звена где угодно. С оговоркой на то, что будет потолок. И будет всё как у всех. Стабильная работа с зарплатой средней по региону, однушка в ипотеку, солярис в кредит и пенсия на шести сотках загородного участка. Всё как у людей.

И нет диплома, нет сожалений, нет высшего образования, хотя, кому оно надо. Назови мне десяток людей, которые после окончания пошли туда, куда хотели в начале учебы. Я стольких не знаю. Как, я уверен, таких не знаешь и ты. Ценность учебы весьма и весьма субъективна, если оценивать её именно в ключе перспектив. Все же ждут от тебя практики, знаний именно о процессе работы, совсем не того, чему тебя учат в пыльных аудиториях. Далось бы мне это знание тогда, четыре года назад, когда будучи ещё абитуриентом я тыкался в двери универов со своими документами и забирал их из тех заведений, куда у меня точно не было шансов поступить

Долго можно размышлять на тему "Что бы было...", "А вот сделай я тогда вот так...". Глупости это всё. Мы имеем то, к чему пришли. Сами, а не по чьей-то указке. Так и я. Пришёл к тому, что есть. К работе, на которой я уже имею какие-то достижения, к увлечениям, навроде ведения своей страницы в виде тектов, к чему я пришёл после тысяч прочитанных текстов в Интернете и сотен книг из школьной библиотеке, и к красному диплому, который теперь пылится на краю стола. Неплохо что-либо начинать делать, как нам советуют все. "Попробуй, если не получится - бросишь". Хм.

Имеет смысл просто понять момент, когда стоит что-то бросить.