Семена вели по коридору. Эти обшарпанные стены ему уже порядком надоели, но адвокаты заверяли его, что терпеть осталось недолго. И он им охотно верил: Вадим Степанович, папа Лизы, не жалел средств, чтобы его вытащить.
Вадим Степанович был богат, богат с излишком: сеть бутиков по всему городу, пара автомоек. Возможно, что-то еще, но Лиза Семену не рассказывала.
Лиза была невестой Семена: после двух лет отношений не было более сомнений в их взаимных чувствах. И была бы сказка наяву, если бы не одно НО: Лиза внезапно умерла при загадочных обстоятельствах. Родители Лизы, Вадим Степанович и Жанна Аркадьевна, как сына полюбили Семена и не могли даже мысли допустить о том, что он мог быть причастен к смерти их дочери. Следствие в свою очередь копало как могло. Пробив Семена по базе, они обнаружили десятки предыдущих записей с ним, но везде он проходил как свидетель: первый раз в 12 лет, когда умерла его бабушка по матери; второй раз в университете, когда они с другом перебрали с алкоголем, что оказалось фатальным для одного из них; третий раз он оплакивал свою девушку, у которой не сработали тормоза на велосипеде и она вылетела на проезжую часть. Всего 23 случая. Это было невероятно подозрительно, но ни одного намека на то, что Семен был причастен к смертям.
Таким был и этот случай: адвокаты настаивали на невиновности Семена и следствие было вынуждено уступать. Этот допрос мог стать последним для Семена как подозреваемого и перевести его в статус свидетеля в очередной раз.
Семен вел себя не просто уверенно, а по-хозяйски. Он уже не раз на допросах в красках описывал как подаст в суд за клевету, превышение полномочий, моральный ущерб и еще что-нибудь, - адвокаты подскажут, - и добьется если и не увольнения каждого из них, так хотя бы публичных извинений и денежных компенсаций. Лично Виктору Петровичу, ведущему его дело, Семен пророчил понижение в звании или перевод в самые отдаленные уголки необъятной родины вести дела о кражах кур и коз. Виктор Петрович, человек опытный, слышал подобные угрозы не первый раз и спокойно продолжал считать Семена сволочью: профессиональное чутье подсказывало ему, что инфантильный молодой человек был в чем-то виновен. К сожалению, чутье не подсказывало в чем. К тому же, как вещественное доказательство чутье не принимали. Тем не менее Виктор Петрович упорно обещал Семену посадить его на долгие годы.
Подойдя к камере для допросов, Семен по команде остановился и повернулся лицом к стене. Сопровождающий снял с него наручники и впустил в камеру, заперев за ним дверь.
*****
Потирая руки в местах, где особенно давили наручники, Семен, не оглядываясь, сел на свободный стул и начал разминать шею, поворачивая голову в разные стороны. По привычке ожидая разговора все с тем же Виктором Петровичем, Семен не удосуживал взглядом человека, сидящего по ту сторону стола.
- Ну, может не будем тянуть сегодня и сразу перейдем к сути? - наконец спросил Семен. - Я все таки невесту потерял, красивую и богатую, а вы тут меня мучаете.
Ответа не последовало. Удивленный неожиданным началом, подозреваемый с любопытством посмотрел на своего собеседника.
Лампа, стоявшая на столе, выхватывала из темноты силуэт мужчины. После десятков допросов проведенных в этой самой камере, Семен точно знал, что это кто-то, с кем он ранее не разговаривал.
Насторожившись, Семен внимательно наблюдал за молчаливым собеседником. Сам того не заметив, он сел ровно на стуле, как школьник, и немного наклонил голову вперед в попытке рассмотреть нового собеседника получше. Из полумрака камеры, рассеиваемого светом настольной лампы, на него смотрел зрелый мужчина лет 50-ти на вид: седые волосы аккуратно подстрижены, очки в простой оправе, высокий лоб испещренный глубокими линиями морщин.
Выправка его была военной, но одет незнакомец был не по форме: темный пиджак, брюки, белая рубашка. Мужчина сидел, закинув ногу на ногу, держа в правой руке трость. Этот предмет еще больше путал Семена. Неужели перед ним отечественный Пуаро какой-нибудь Донцовой, который по своему личному, феноменальному методу будет выводить Семена на чистую воду? От этой мысли Семен даже улыбнулся сам себе: он твердо знал, что не причастен к смерти Лизы и даже три месяца пребывания здесь не поколебали его веры в собственной невиновности.
- Дедуля, вы, случайно, камеры не перепутали? - заговорил наконец Семен. Улыбка не сходила с его лица подогреваемая образом, нарисованном в его воображении: для полноты картины он представил себе нового собеседника в котелке, белых перчатках и с тонкими черными усиками с загнутыми кверху кончиками.
- Нет, Семен Сергеевич, не перепутал, - непринужденно ответил “дедуля”.
- Позвольте угадать: вы некий независимый сыщик, который, начитавшись детективов, решил, что теперь то уж правосудие снимет повязку и начнет карать виновных? - надменно заговорил Семен, откидываясь на спинку стула. Ему нравилась собственная шутка и он уже предвкушал как будет рассказывать ее после освобождения.
Собеседник спокойно наблюдал за Семеном, пропуская его речь мимо ушей. Все, что нужно было знать о подозреваемом, он уже знал: предварительно изучив материалы дела, Иннокентий Михайлович также присутствовал на допросах, наблюдая через специальную стенку, зеркальную с одной стороны и прозрачную с другой. Семен, сам того не подозревая, не раз уже смотрел своему новому собеседнику в глаза. Пусть он и думал, что улыбается своему отражению.
Не договорив своей шутки до конца, Семен замолчал. В какой-то момент он даже пожалел, что это был не Виктор Петрович: уж он бы эмоционально отреагировал на его шутку и та бы стала от этого только смешнее. Буквально на миг он встретился взглядом с молчаливым “Пуаро”, но тут же отвернулся. Семен сам не понял почему. Виктору Петровичу он любил подолгу смотреть в глаза и улыбаться. Сейчас же ему хотелось смотреть куда угодно, но только не в глаза сидевшему напротив. Бросив взгляд на стол, стоящий между ними, Семен подметил, что бумаги для признания были на месте. Там же лежала и ручка.
- Так и будем молчать? Мне здесь не сильно интересно находиться, а тут вы еще молчанием своим давите. Я расскажу адвокатам, что вы пытаетесь давить на меня психологически! - недовольно заявил Семен. Ему не понравилось чувство возникшее у него при зрительном контакте и он старался отыграть позиции грубым разговором.
- Право, не стоит злиться, - вздохнув, произнес наконец незнакомец. - Меня зовут Иннокентий Михайлович, - представился он.
- Кеша, - издевательски произнес Семен. Он вновь расслабился - на смену сыщику в его воображении пришел попугай.
- Когда-то меня звали и так. Но не будем обо мне. Давайте лучше поговорим о вас, - беззлобно ответил Иннокентий Михайлович. - Предлагаю разбавить обстановку и попить кофе, - добавил он и стукнул тростью по полу как бы невзначай. Это развеселило Семена ещё больше - дед Мороз Кеша призывал Метель принести им кофе. К тому же, кофе Семен любил, и за три месяца адвокаты выбили ему всего две несчастных кружки чудесного напитка “три-в-одном”.
На стук дверь в камеру отозвалась скрипом засова и в помещение вошел Виктор Петрович с подносом. Улыбка Семена расползлась от уха до уха при виде старого “друга”. Следователь по-хозяйски поставил изящную белую чашку с блюдечком перед Иннокентием Михайловичем и большой бумажный стакан с какой-то эмблемой перед Семеном.
- А можно мне еще кекс? - издевательски и громко бросил он в спину уходящему Виктору Петровичу. Не ожидая ответа, Семен взял стакан и глубоко вдохнул запах, источаемый напитком. Запах обещал, что кофе будет крепким и горьким, без капли молока и грамма сахара - как любит Семен.
- Не стесняйтесь, сделайте глоток, - поддержал его Иннокентий Михайлович беря свой кофе за блюдечко.
- Предпочитаю кофе пить на природе, где-нибудь в парке, - сварливо ответил Семен. - но на безрыбье и рак рыба, - и, зажмурившись, он сделал первый глоток.
Кофе оправдал все ожидания: то ли приготовили по-особенному, то ли Семен просто позабыл вкус за те три месяца, что он провел в камере предварительного заключения, но от удовольствия он зажмурился еще крепче и смаковал чудный напиток перемешивая его языком во рту. Про себя он отметил, что обязательно разузнает у Виктора Петровича где он достал такой кофе. За это он даже будет готов простить его и ограничиться публичными извинениями.
Насладившись вволю, Семен наконец проглотил кофе и открыл глаза. И раскрыл рот от удивления. Они больше не сидели в камере. Их столик, - изящного плетения кофейный столик вместо грубого письменного стола нагоняющего хандру, - стоял в тени дерева. Неподалеку бегали дети, играя во что-то, сновали редкие насекомые и откуда-то из глубин парка доносился время от времени собачий лай. Напротив Семена сидел Иннокентий Михайлович. Теперь он мог лучше разглядеть его: старомодный пиджак, хоть и выглядел как новенький, был протерт в локтях; брюки, под стать пиджаку, были аккуратно выглажены. Лишь рубашка имела интересную деталь - запонки. В левой руке он держал блюдечко, а правой подносил чашечку к губам. Трость, явно мешающую в таких случаях, он куда-то убрал. Иннокентий Михайлович не был озабочен происходящим и просто пил кофе.
- Вы что-то подмешали в кофе? - с претензией спросил Семен. - Хотите под наркотиками заставить меня взять на себя все, что вам в голову взбредет?
- Хороший кофе нельзя ничем портить, молодой человек, - простодушно ответил Иннокентий. - Вы ведь хотели выпить кофе в парке - вы пьете кофе в парке. Чем вы недовольны?
- В каком парке? - Семен повысил голос, посчитав тон собеседника издевательски спокойным. Стаканчик кофе он все еще сжимал обеими руками.
- Не знаю. Я хотел задать этот вопрос вам, - с некоторой наивностью в голосе ответил Иннокентий Михайлович.
- То есть мы в парке и я могу от вас убежать? - Семен решил зайти с другой стороны. Если это такой ход и они его разыгрывают, не видать Виктору Петровичу прощения.
- Зачем вам бежать, если вы невиновны? - искренне удивился его собеседник, ставя чашку на блюдечко. - Подождите недельку и вас отпустят. Потом можете даже в суд подать и истребовать компенсацию. - добавил он, ставя блюдечко с кружкой на стол.
- Зубы мне не заговаривайте, пожалуйста, - процедил Семен. - Это гипноз? Вы экстрасенс, психолог, медиум? - не имея контроля над ситуацией, Семен начинал паниковать.
- Нет, будущего я не предвижу и сущностей не изгоняю, - спокойно ответил Иннокентий Михайлович. В правой руке он снова держал трость.
- Тогда будьте добры объяснить мне что происходит и где мы находимся? - требовательно произнес Семен чеканя каждое слово.
- В парке, - невинно ответил собеседник.
- В каком, мать вашу, парке? - отставив кофе прорычал Семен.
- Это вы мне скажите в каком мы парке, - совершенно серьезно парировал Иннокентий Михайлович сжимая рукоять трости.
Глубоко вздохнув, Семен огляделся. Теперь парк действительно казался ему неуловимо знакомым. Казалось, что он был здесь много лет назад и с тех пор парк изменился. Взяв в руки стакан, он сделал ещё один глоток и продолжил смотреть по сторонам в поисках зацепок. Все это время Иннокентий Михайлович молча наблюдал за ним.
- Что-нибудь знакомое? - как бы между делом поинтересовался дедуля.
- Ничего, - бросил Семен.
- Такое иногда бывает, - как ни в чем ни бывало продолжил Иннокентий. - Смотришь вокруг и кажется, будто был здесь, а вспомнить не можешь. Но стоит сконцентрироваться на чем-нибудь другом как из недр памяти всплывает картинка и все становится на свои места: вот ты уже отчетливо помнишь как играл на этой площадке с друзьями....
Последние слова клином врезались в голову Семена. Иннокентий Михайлович уловил секундные эмоции на лице Семена и еле заметно улыбнулся своим мыслям.
- Но вы не переживайте, что не помните, - как ни в чем ни бывало продолжил Иннокентий Михайлович. - Мы никуда не торопимся.
Семён лишь искоса посмотрел на собеседника и продолжил пить кофе. В этот раз он уже не стремился растянуть удовольствие, смакуя каждый глоток, а просто залпом осушил весь стакан успевшего остыть напитка. Семен хотел этим штурмом отогнать сон, или морок, чем бы он ни был. Смяв пустой стакан, Семен выбросил его через плечо и снова осмотрелся. Теперь парк выглядел более знакомым, чем прежде: никакой детской площадки, никаких криков и лая собак. Только истоптанная полянка, на которой окрестные ребята, судя по всему, любили играть в футбол: с двух сторон лежали битые красные кирпичи символизирующие собой ворота. От воспоминаний у Семена закружилась голова. Закрыв глаза руками, он начал интенсивно массировать их как ребенок утирающий слезы. Круги, поплывшие перед глазами от данного упражнения, постепенно разогнали воспоминания и Семен, проморгавшись, посмотрел на Иннокентия Михайловича.
- Да что происходит? - с мольбой в голосе обратился Семен к своему собеседнику, но тот как ни в чем не бывало смотрел куда-то за спину Семена.
Пораженный таким безразличием, Семен нервно дернулся и оглянулся, желая разглядеть увидеть предмет внимания Иннокентия Михайловича. За его спиной на некотором отдалении от футбольной площадки проходила узкая дорожка редко освещенная фонарями. Под каждым фонарем стояла не менее одинокая скамейка. На одной из скамеек кто-то сидел. С минуту Семен молча вглядывался, пытаясь понять почему эта картина кажется ему такой знакомой.
- С возрастом становишься одиноким и даже голуби в парке могут стать друзьями, - произнес дедуля.
Семен не отреагировал. Он не мог оторвать взгляда от темного силуэта на скамейке. Семен искал ответ в своей памяти на вопрос кто же это, но каждый раз, когда он был уже близок в разгадке, ответ ускользал. В этот момент на скамейку, рядом с силуэтом, села птица. Было невозможно понять на таком расстоянии, что это была за птица, но она будто отвлекла его память и позволила Семену ухватить воспоминание за хвост. Семен вспомнил.
Воспоминание убегало не потому, что было старым и выцветшим, а потому, что сам Семен его старательно прятал, запугивал, загоняя в самые дальние уголки своей памяти. И вот сейчас, когда оно не смогло убежать и явило себя Семену, на него нахлынули все те эмоции, что хранила в себе память.
В гневе Семен вскочил с места и кинулся на собеседника, но наткнулся на что-то грудью. Это была трость - Иннокентий Михайлович выставил её перед собой, дабы не позволить разгневанному подсудимому приблизиться. Семен замахнулся и хотел уже было ударить собеседника, но стоило ему заглянуть в глаза Иннокентию Михайловичу, как весь гнев улетучился, руки опустились: Семен замер в безвольной позе с открытым ртом “насаженный” на трость словно рыба на крючок. Иннокентий Михайлович твердо смотрел Семену прямо в глаза. Брови его распрямились, придавая лицу былые спокойствие и безэмоциональность. Зрачки его, две крошечные точки, медленно расширялись.
- Теперь я все знаю, Семен, - размеренно заговорил он. Голос звучал так, будто источник его находился у Семена в голове. - Ты мне сам все показал. Там, на скамейке, сидит твоя бабушка и кормит голубей. Она немного не в себе и не все ее поступки можно назвать адекватными. Сейчас старушка пойдет домой и новость о том, что она скормила последнюю булку хлеба мерзким птицам, станет для тебя последней каплей. Ты никогда не любил, чтобы она заботилась о ком либо кроме тебя. Ты не любил видеть как заботятся о других. Брошенный матерью на попечение полоумной старушки, забытый отцом на краю мира. Ты считал себя самым ущемленным и твердо был уверен, что все общество перед тобой в неоплатном долгу. - Семен молчал глядя в глаза собеседнику. Зрачки Иннокентия Михайловичи продолжали расширяться и уже перекрыли собой всю радужку. Это было неестественно. Как и то, что они попали в парк прямиком из камеры. - Ты толкнешь ее в порыве гнева и она упадет. К несчастью, - Иннокентий Михайлович сделал паузу будто взвешивая слова. - к несчастью для нее, она ударится головой об угол печки и не умрет в тот же миг, а лишь потеряет сознание. А ты оттащишь ее в парк. Прямо туда, где она буквально полчаса назад скормила голубям последний хлеб, и бросишь ее умирать. Утром её найдут и констатируют смерть от переохлаждения. Все подумают, что недалекая старушка, любящая кормить голубей, поскользнулась и упала, потеряв сознание: дураку дурацкая смерть. И все вокруг будут тебя жалеть. И тебе это понравится. Пройдет много лет. Ты подрастешь и уедешь из проклятого городишки, воспоминания о котором ты спрячешь так глубоко, что они будут казаться надуманными, чужими, прочитанными в художественных книгах. Многое изменится, многому научишься, но любить будешь только себя и не простишь никого, кто не разделит с тобой этих чувств.
Иннокентий Михайлович сделал паузу разглядывая молчавшего Семена. Он не смотрел на него с презрением или осуждением. Взгляд его глаз, затуманенных непроглядной тьмой, такой бездонной, не выражал никаких эмоций. Иннокентий Михайлович просто видел. Он видел Семена насквозь. Начинал себя видеть иначе и Семен - тонкой дорожкой проложила себе путь по щеке первая слеза. Семен никогда прежде не плакал из-за себя, только из-за других. Но сейчас, глядя в эти бездонные черные зеркала, он смотрел на самого себя со стороны.
- Тебе не понравилось, что твоя первая девушка не понимала как тебе тяжело на работе и она вылетела на велосипеде на оживленную трассу. Следователи обнаружили, что она наехала на машинное масло где-то во дворах и её ободные тормоза не позволили ей остановиться в безопасном месте. И все тебя жалели, все сочувствовали и старались помочь. А твой друг не хотел уступить тебе право на первое свидание с другой. И ты напоил его до полусмерти, доказывая что дружба важнее. А потом ты просто пошел спать в другую комнату, ведь ты же тоже был пьян. И искренне спал как убитый. Друг же, который никогда не пил ранее, захлебнулся в ванной в собственной рвоте. И вновь тебя все жалели и оправдывали, а ты так искренне рыдал. И список все увеличивался и увеличивался. Время от времени ты менял города, чтобы никто не начал анализировать почему вокруг тебя все умирают: 5-6 трупов и в путь. И ведь ты лично никого не убил. Но я все видел - ты мне сам все показал.
*****
В дверь дважды постучали, - заранее оговоренный знак, - и следователь, дежуривший все это время у двери, убрал засов. Иннокентий Михайлович вышел из камеры и поморщился от слепящего света коридора - в камере, кроме лампы на столе, ничего не было.
Заглянув в камеру, Виктор Петрович не сразу заметил Семена: подозреваемый, бывший таким самоуверенным заходя в камеру два часа назад, сидел в углу на полу, обняв руками свои колени: мерно раскачиваясь из стороны в сторону, Семен смотрел в никуда и тихонько, словно побитая собака, скулил.
- Признание он написал, - вытирая лоб платком заговорил Иннокентий Михайлович. - но Лизу действительно убил не он.
- В чем же он тогда признался? - удивленно переспросил следователь.
- 23 случая, по которым он проходил свидетелем, - спокойно уточнил Иннокентий Михайлович. Сложив аккуратно платок, он положил его в нагрудный карман так, чтобы уголок оставался торчать. - Доведение до самоубийства, оставление в опасности, клевета. В детали не буду вдаваться, но он все расписал.
Виктор Петрович, вновь посмотрел на человека, сидящего в углу камеры.
- Вас понял… - ответил Виктор Петрович чуть погодя. Иннокентий Михайлович все это время молча ждал протирая очки. - Спасибо вам, Иннокентий Михайлович! - добавил он.
- Не знаю как вы будете теперь вести дело и искать улики, но в суде он продолжит во всем признаваться, - сухо бросил Иннокентий Михайлович проигнорировав слова благодарности.
*****
Часы с кукушкой пробили три часа. Открытое настежь окно пропускало в комнату ночную прохладу и наполняло ее бледным лунным светом. Иннокентий Михайлович не спал. Лежа на спине, он разглядывал потолок. Воображение, ловко используя игру света и слабое зрение, проецировало на поверхность причудливые картины. Примитивность развернувшегося представления устраивала Иннокентия Михайловича и позволяла ему отвлечься от одолевавших мыслей.
Третью ночь память заботливо прокручивала перед ним все увиденные преступления. Но сегодняшний сеанс был особенным: к свежим воспоминаниям начали присоединяться наиболее яркие моменты прошлых дел. Иннокентий Михайлович мог бы написать книгу, изложив на бумаге в художественной форме увиденное им. В конце концов, мир читал и не о таком. Но врать Иннокентий Михайлович не хотел, а правда, какой видел ее он, коммерчески невыгодна.
С улицы веяло прохладой - скоро будет дождь. Об этом говорила и ноющая правая нога. Не дожидаясь когда часы известят об еще одном пройденном часе, Иннокентий Михайлович поднялся со скрипом со старенького раскладного дивана, служившего ему постелью, и, сунув ноги в тапочки, прихрамывая отправился на кухню.
Следуя выработанному годами алгоритму, он наполнил турку водой, добавил кофе “под завязку” и поставил турку на плитку. Присев за кухонный столик, он включил лампу. Света от лампы хватало буквально на то, чтобы осветить одну книжную страницу, чего Иннокентию Михайловичу было вполне достаточно. Это был подарок от коллег.
Медленно перелистывая страницы, Иннокентий Михайлович читал. Он читал запоем каждую свободную минуту. Читал он почти все, кроме, пожалуй, детективов. Это было его лекарством от работы - воображение, увлеченное новым сюжетом, переключалось с преступного мира на фантастический. Коллеги его, как правило, не принимали его методов и исповедовали более традиционные способы отвлечения от работы, которые, в основном, сводились к распитию напитков разной крепости. Иннокентия Михайловича это не устраивало, но не потому, что он был сторонником здорового образа жизни: он не знал как его “дар” работает и боялся навредить.
Налив кофе из булькающей турки и захватив вазочку с сушками, Иннокентий Михайлович вернулся на место и продолжил читать. Чтение было одной из детской привычек, привитых ему в семье: мама часто говорила, что чтение оттачивает ум. Мама не могла говорить неправду, потому что была воспитана его же бабушкой - человеком, привившим любовь к правдолюбию и ему. Именно эта любовь к правде и привела Иннокентия Михайловича в правоохранительные органы и не позволила плюнуть на все и уйти много лет назад. Иннокентий Михайлович иногда всерьез рассматривал теорию эволюции, по которой его род, говоривший из поколения в поколение только правду и ничего кроме правды, спустя поколения эволюционировал в него - человека, знающего правду даже тогда, когда ее тщательно скрывают.
Кукушка объявила 5 утра: на улице светлело, шумела метла дворника, а на плите стояла закипающая турка.
*****
О том, что наступило утро, Виктор Петрович понял по сотрудникам, время от времени входящим в кабинет и желающим ему доброго утра. Следователь хотел покончить с бумажной волокитой по делу погибшей девушки Лизы, но в итоге получил 23 случая переклассификации свидетеля в подозреваемые. И пусть сам подозреваемый ещё вчера во всем признался и, судя по всему, не планировал начать отпираться, головной боли это не уменьшало.
- О, Витя, привет! - сказал его коллега, заходя в кабинет и кидая папку с бумагами на свой стол, стоящий напротив стола Виктора.
- Здорово, Вася, - потягиваясь, ответил Виктор.
- Опять здесь ночевал?
- Да...
- Слушай, Витя, а чего ты кофе то вчера таскал? А в прошлый раз компот клюквенный, мороженое. Это все Иннокентию Михайловичу? - в лоб спросил Василий давно интересовавший его вопрос ставя стакан с дымящимся напитком на стол перед коллегой.
Виктор давно нуждался в перерыве, поэтому, почувствовав манящий запах кофе, отложил ручку и взял кружку.
- Нет, не ему, - заговорил Виктор после первого глотка. - Просто он говорит, что нужно нечто такое, что позволит наладить контакт на допросе. Так сказать, растопить лед, подобрав ключ. Индивидуальный подход.
- И как вы определяете кому что принести, чтобы лед растопить? - усмехнувшись продолжил спрашивать Василий.
- Иногда помогают разговоры с друзьями и родственниками: они с подозрением относятся к таким вопросам. Сами подозреваемые иногда что-то просят. Но чаще всего ответы нам дают, сами того не подозревая, адвокаты: им хорошо - гонорары свои отрабатывают, нам хорошо - мы получаем информацию.
- Но ведь кофе с мороженым не стоят того, чтобы писать признание. Или вы туда что-то добавляете? - продолжал Василий из чистого любопытства. Сам он с Иннокентием Михайловичем никогда не работал и относился к нему как к пережитку прошлого, старой школе.
- На самом деле, я не знаю что получается дальше и как это работает, - немного помедлив начал Виктор. - Он ведь ещё при Союзе начинал рядовым следователем. Мне Михаил Маркович рассказывал, - они на одному курсе были, - что с их потока в 90-е из тех, кто в первые месяцы со службы не ушел, половину по подъездам повалили, еще часть ушла, часть спилась и лишь трое остались работать несмотря ни на что: сам Михаил Маркович, Александр Леонтьевич и Иннокентий Михайлович. Так вот, ненавидели и боялись больше всех третьего, потому что у него признавались все: кто-то после первого допроса, а кто-то после второго. Но не больше. Были, конечно, и те, кто стремился к нему попасть, когда слава о нем распространилась по отделениям: если ты не виноват, то Иннокентий Михайлович тебя точно оправдает и отпустит. Долго такое не могло продолжаться просто так. Сначала угрожали, потом избили в собственном же подъезде. Собственно, с тех пор он с тростью и ходит - перелом колена был слишком серьезным, чтобы рассчитывать на полное восстановление. Ну, а после того как квартиру его сначала обстреляли в окна, а потом подожгли, Иннокентий Михайлович был выведен из штата как рядовой следователь. Несколько лет его перевозили с квартиры на квартиру, чтобы не выследили. Какое-то время он даже жил на даче самого Александра Николаевича, бывшего главы управления. Привозили только на допросы и быстро увозили, меняя машины и маршруты. Время шло, становилось спокойнее и безопаснее. Лет 15 назад за заслуги перед Отечеством Иннокентию Михайловичу вручили ключи от однокомнатной квартиры на окраине города, где он и живет по сей день. Михаил Маркович и Александр Леонтьевич от себя подарили лампу настольную для чтения, свет которой, говорят, не видно с улицы в окно. Свой прикол видимо. Ну, и вот: первые два уже на пенсии кости сушат, а Иннокентий Михайлович как особо ценный кадр не знает покоя ни в прямом, ни в переносном смысле. Вот, пожалуй, и все, что мне известно. - подытожил Виктор Петрович.
- И никто никогда не интересовался как он так колет всех подряд? - недоверчиво спросил Василий.
- Почему же, спрашивали. Даже знал кто-то. Как минимум начальник управления, Михаил Маркович и Александр Леонтьевич. Вот только никому более они не говорили. На все вопросы один ответ: не твоего ума дело. Так и работаем.
- А сам то не спрашивал, лично? - лукаво улыбнувшись поинтересовался Василий.
- Знаешь, так и не решился. Я правда хотел и не раз. Но стоит мне посмотреть ему в глаза и все желание пропадает. Зачем, думаю, мне это нужно? Меньше знаешь - крепче спишь. В конце концов, может, он действительно гипнотизер какой или психолог отличный.
В кабинет зашли еще пара человек и разговор был прерван.
*****
Закончив все дела, Виктор Петрович засобирался домой. Перед самым выходом он остановился и, повернувшись к Василию, спросил:
- Слушай, Василий, ты у нас любишь книги почитать. Посоветуй книгу в подарок хорошую.
- Случаем не Иннокентию Петровичу? - тут же переспросил Василий.
- Да, ему. Хочу поблагодарить за помощь.
- Детектив возьми какой-нибудь, Агату Кристи, - навскидку предложил Василий.
- Нет детективы он не любит, - еще Михаил Маркович рассказывал.
- Хм… - задумался Василий. - Знаешь, есть одна книга, фантастика, - начал Василий. - “Ложная слепота” называется. Как раз в книжном за углом видел недавно.
- Точно интересная? - поинтересовался Виктор Петрович. Он не хотел бы ударить в грязь лицом и прогадать с подарком.
- Книга бесспорно хорошая, - успокоил его Василий. - Там как раз персонаж был, который людей читал как книги. Правда, пользоваться этим не умел, только пересказывал. Полагаю, Иннокентию Михайловичу понравится.
- Ну, хорошо. Благодарю! - отсалютовал Виктор Петрович на прощание и вышел из кабинета.
