Лига Писателей

#СТРАНАНЕСВЕТЛОГОБУДУЩЕГО


СИЛА – В ЕДИНСТВЕ!

Вечер вчерашнего дня продолжать не стал. После встречи с
Софией сильно продрог и, придя домой, выпив на всякий слу-
чай чая с малиной, лёг спать. Телефон и карту убрал на полку,
спрятав за книгами. Проспав достаточно крепко всю ночь, под
утро проснулся в холодном поту, снова снилась та встреча в
ужасающем будущем и опять я там один, моё «настоящее» и
взрывная волна. Уже рассвело, на улице идёт дождь, и только
гроза нарушает этот безмятежный утренний покой. Чувствую
себя сносно. Встав и позавтракав, решил достать «подарки» от
Софии. Включив смартфон, начал изучать содержимое. Особо
ничего интересного не обнаружив, выключил его и вместе с
картой убрал в рюкзак. Налив ещё чайку, вышел на балкон, об-
думать в уме распорядок предстоящего дня и вечера.
«Что ждать от нашего собрания, что им сказать, как мотивиро-
вать, будет ли вообще от всего этого толк?» - Вопросы в голо-
ве, сменяли друг друга по очереди. Да что я тушуюсь? Надо
быть искренним и честным с людьми, импровизировать, в конце
– концов. Посмотреть на их реакцию, не давить так сказать. Бу-
дут спорить и пытаться доказывать, что – то своё – хорошо! В
споре рождается истина, а она сейчас, как никогда нужна. Ведя
внутренний диалог, я не заметил, как прошло часа два. Уже и
тучи развеялись, вон и солнышко показалось. Повеяло свеже-
стью, денёк вроде имеет хорошее начало, значит, и вечер не
огорчит. С таким позитивным настроем, я пошёл в душ. После водных процедур, развеяв последние остатки сна, надумал об-
звонить парней, по поводу сегодняшней встречи. Тут вдруг по-
звонил Толик. Думаю, вот ведь не терпится человеку, конкретно
видимо «зажёг» его. Беру трубку, машинально вертя в руке ка-
рандаш.
-Да Толян, слушаю тебя внимательно,- говорю я, одновременно
включая компьютер.
- Доброе утро! Ну что всё в силе? Мамка уже собирается на да-
чу, я после обеда отлучусь по делам, но к вечеру буду уже сво-
боден, там тогда и подтягивайтесь, - приподнятым голосом
произнёс он.
- Понял «бро». Ближе к этому времени, ещё предварительно
созвонимся, мало ли что,- сказал я, просматривая новостную
ленту в браузере.
- Хорошо Антоха, тогда до вечера! - ответил Толик и «повесил
трубку».
В стране всё по-прежнему хорошо, судя по сообщениям ин-
формационных агентств. Как обычно идём к «светлому буду-
щему», медленно, но верно. Наращиваются поставки всего, что
только можно высосать, изыскать и продать за рубеж, с закро-
мов страны. Конечно же, всё это для нашего «благополучия»
или вернее сказать, существования на этой земле. Вот, про ус-
пехи дистанционного образования, этот вид обучения у нас уже
давно, еще с эпидемии. Школ, как таковых не осталось, это пе-
режиток прошлого, как говорят, индивидуализм не предполага-
ет такую форму обучения, да и учить то уже не кому. Много, про
очередные ток – шоу, развитие телевидения, чем и как дышат
кумиры миллионов. Уже в глазах пестрит, черти они, а не люди.
Особо ни чего, про ожидающийся рост цен всего и вся, куда уже
повышать я не знаю. Вот, про безработицу, растет угрожающи-
ми темпами. Правительство, конечно же, старается выправить
«сложившуюся критическую ситуацию», как без этого. Но пока
только, один лишь – «пшик». Преступность зашкаливает, осо-
бенно этническая, ну ещё бы, эти терпеть не привыкли. И опять,
про всё более усиливающийся оборот наркотических средств.
Ну и на посошок, гниющий всё ещё Запад, гремящий своими
боеголовками и истекающий слюнями по нашим землям и при-
родным богатствам. Мы держимся, в том числе не без помощи
нашего восточного соседа. Дескать, этот милый и добрый сосе-
душка всегда помогал, помогает и будет помогать и в развитии
добрососедских связей, и в борьбе с происками западных капи-
талистических кругов. Ни чего нового, не считая того, что ещё
не так давно, мы верховодили, а теперь вот, пресмыкаемся и
лебезим. Такая грустная констатация полученных фактов. Во-
обще ни чего, о бесконтрольном росте инфляции, простое в
промышленности, оттоке населения, огромной смертности, кор-
рупции и других «прелестях» загибающегося государства. Пра-
вильно, что за это говорить? Всем и так всё ясно. Просто надо
держаться, терпеть, грозить кулаком в сторону границы и скоро,
еще совсем чуть – чуть и будем, как «сыр в масле кататься».
Со времён эпидемии, ещё и фильтровать «негатив» весь ста-
ли, можно и срок заработать, за создание пессимистичного об-
раза происходящего в государстве. Ни какой безрадостной и
удручающей информации и новостей. Как говорят, с довольным
видом в «верхах»: «ПОЗИТИВНО НАДО МЫСЛИТЬ И ЖИТЬ!»
Да уж.…И как же расшевелить всю эту инертную человеческую
массу? Многие проживающие в стране, до сих пор, считают се-
бя великим народом. Который правда, вечно на что – то надеется (когда на Божий промысел, когда на благоразумие и вели-
кодушие «барина») и абсолютно не проявляет желания бороть-
ся и жертвовать собой. Надеюсь, ответы скоро будут найдены.
Всё-таки не даёт мне покоя то, что я видел в будущем. Гляну
напоследок «мимимишных котеек», прогноз погоды и, наверно
зайду на «Нация.Live». Отпишусь сотоварищам на счёт вечер-
них посиделок. Хм, сообщений от «Счастливого билетика « так
и нет, кто же она всё – таки такая или он, блин и куда пропала?
Чувствую, не к добру это. Ладно, хорош в монитор пялиться, да
и голова разболелась от всего этого просмотренного новостно-
го мусора. Немного окунусь в литературные изыскания класси-
ков позапрошлого века и пойду гулять, а там глядишь уже и ве-
чер. Во второй половине дня, наконец – то выдвинулся в сторо-
ну центра. На часах был шестой час, и я решил ещё немного
побродить по городу. На улицах мало людей; кто – то водку
пьёт дома, кто – то на дачах, урожай собирает, а кто – то и че-
моданы, народ бежит в поисках лучшей жизни. На встречу по-
падаются пешие патрули полиции, над головой пролетают
«дроны - разведчики», в переулках стоят броневики жандарме-
рии и повсюду камеры. Вообщем, власть за всем следит и дер-
жит всех и всё под контролем. По крайней мере, так думает. И
тут вдруг, у меня дико разболелась голова, и зазвенело в ушах,
опять. В глазах помутилось, и я оказался, вроде бы на той же
самой улице, не могу понять. Повсюду валяются битые кирпичи
и куски бетона, под ногами хрустит стекло. В воздухе стоит ед-
кий запах дыма и горелого мяса. Придя в себя, понимаю, что
рядом, что – то горит, мне жарко. Оборачиваюсь и вижу разби-
тое здание, с покосившейся вывеской. На первом этаже бушует
пожар и дым оттуда, заволакивает улицу, открывавшеюся пе-
редо мной. Треск огня, начинает заглушать рокот мощного двигателя и топот множества ног. Я растерян и честно сказать, на-
пуган. Звук доносится с конца улицы, чертов дым, ни чего тол-
ком не видно. Пытаюсь разглядеть слезящимися глазами ис-
точник шума и вижу большой силуэт, какой – то бронетехники
вроде. И солдат, вооружённые люди идут мне навстречу, вот
попал! Боковым зрением замечаю открытые двери в противо-
положном здании и прыгаю туда. На всякий случай, отбегаю в
конец зала, стараясь не шуметь. Звуки приближающейся коло-
ны, становятся всё отчетливей, быстро прячусь за прилавок.
Вот и показалась техника. Да, это бронетранспортёр, только
без колёс или гусениц, интересно. Вижу проходящих, хорошо
экипированных солдат, лиц не видно, на головах закрытые за-
щитные шлемы. Слышен только топот множества ботинок,
хруст битого стекла из под их ног и шум двигателей, ни кто из
них, ни чего не говорит. Из-за задымлённости, не могу разгля-
деть, какие – либо знаки различия или символы принадлежно-
сти. Что происходит и куда меня опять закинуло?! В тот момент,
когда я пытался осознать всё происходящее, снова ощутил ди-
кую боль в висках, заложило уши, сердце начало бешено коло-
титься и дальше была лишь пустота.
Очухиваюсь, где – то в траве, открываю глаза и вижу перед со-
бой морду пса. Вот и слух возвращается. Щебетание птиц, и
звуки города, напоминают мне, что я вернулся в реальность.
Незнакомый женский голос зовёт собаку к себе. Пытаюсь встать
и отряхнуться, рюкзак лежит рядом. Я каким – то образом ока-
зался в парке, на часах было уже полседьмого вечера. Ни чего
себе, мои «турне» становятся всё продолжительнее и продол-
жительнее. Блин, я забыл о встрече, наверняка Толик весь те-
лефон «оборвал» своими звонками. Ага, с десяток, пропущен-
ных и сообщение с адресом. Прочитав весточку, решил проверить, всё ли на месте. Убедившись в целостности содержимого
сумки и карманов, вышел на тротуар и ускорил шаг. Благо жи-
вёт он отсюда не далеко.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Я слышу стук. Я знаю, здесь никого. Но они тут. И это я знаю тоже.

Я не говорю с ними. Их четверо. Иногда они уходят. Сама я уходить из дома боюсь: мало ли что они могут сделать. При мне только бродят, машут руками и спят: девочки на старых подушках в углу, мальчик — в кладовой, старик — около балкона в дедовом кресле. Дети — розовощёкие и чистые, но вот старик приходит из могилы. И если я уйду, он может полезть на кухню и начать шарить в крупах — руки-то в земле.

Я не выключаю свет в коридоре ночью: смотрю через щёлку, ходит он там или нет. Хочу спросить у него, что ему надо. Боюсь. Вдруг он хочет утащить меня к себе?

Я пробовала уложить на подушки, в кладовку и к балкону кукол, чтобы ребята и старик видели, что место занято. Но они не ушли, а просто перестали спать и болтались по квартире. Старик до утра запирался в ванной — видимо, стирал испачканное землёй бельё. Я хотела рассказать про них дочке, но побоялась: скажет ещё, сошла с ума старуха. Да и далеко ей ехать, и работа. Чего беспокоить.

Год повернул на зиму, темнало рано, и спать приходилось всё меньше: уходили они только с рассветом, а в какой-то момент и вовсе перепутали день и ночь, стали являться, когда заблагорассудится. Днём было ещё ничего: гудели соседи, гавкали собаки, слышно было, как хлопает подъездная дверь и шаркают шаги. Вечером начинали бормотать телевизоры, стучали по батареям. А ночью… Ночью слышен был каждый шепоток, каждый голос. Я вставала перед зеркалом и видела в нём только себя. Но, оборачиваясь, видела и их тоже. Бежала в комнату, включала тихонько телевизор, зажигала все лампы. Иногда засыпала.

Каждый раз возвращаясь с улицы, заходила в домой украдкой; старик почти всегда стоял у дверей. Я боялась, что он найдёт Антонову палку и стукнет меня по голове. Встречая его, опускала глаза: слышала, что мертвецы взглядом высасывают душу.

Я пошла в церковь. Батюшка отмахнулся: мол, не может такого быть. Зато женщина в церковной лавке помнила меня ещё с похорон Антона. Шепнула: положи нож под порог, они и уйдут. Положила. Не помогло.

Ещё одна тётка сказала: это те, кто раньше тут жил, в дом приходят. А мне-то что? Мне разве от этого легче? Наконец нашла знахарку. Приехала к ней за тридевять земель, всё рассказала. А она и велела только: иди, говорит, к врачу. Это, говорит, у тебя галлюцинации.

Когда я вернулась домой, увидела, что старик смеётся надо мной: губы растянулись в улыбке, плечи тряслись. Дети тоже улыбались. Старшая девочка качала головой: мол, нет, не уйдём, не надейся. А у самой руки худые, чёрные, будто и дрова колет, и за скотиной ходит. Откуда мне знать, что она делает, когда не здесь? А тут, поди, старик её ещё и стирать заставляет, и готовить ему, пока меня нет.

— Хочешь, — говорю, — за тебя буду стирать?

Вроде как и задобрить, а вроде как и жалко её. Серьёзная девочка, хотя лет-то — десять-двенадцать, не больше. Рыжая, худая. Старшая у меня такая же была — долговязая, вся в веснушках.

Девочка посмотрела на меня, качнула головой. На секунду я встретилась с ней глазами — надо же, карие, как у Соньки, — испугалась и побежала в комнату, забилась под одеяло. Сейчас придёт… Заберёт душу. Но ни девочка, ни другие ребята не шли; впервые за несколько недель не было ни шагов, ни шума. Я успокоилась, уснула. Во сне, видимо, сбросила одеяло, перевернулась, проснулась на спине. И чувствую — смотрит на меня кто-то. Смотрит, не отводит взгляд.

Я же знала, что это он. Знала. И всё равно глаза открыла, не утерпела. А он стоит, смотрит, наклонился немного… Я сразу узнала глаза. Сколько угодно могло пройти времени, я бы узнала. Светло-зелёные, с едва заметными крапинами.

— Антон?.. Антоша?

Он только улыбнулся. Морщины, щетина седая, гусиные лапки вокруг глаз, но я и улыбку узнала бы хоть через сто лет. Вот, значит, как он изменился за годы, что мы не виделись. А я-то, глупая, его боялась…

После этого я уже не переживала из-за него, только детей чуралась. А Антон и исчезать перестал: ходил постоянно за мной, и дома, и в магазин. Мне с ним не страшно было на улице. Я только всё просила:

— Помой руки, Антоша, грязные ведь, в земле.

Он то ли не слышал, то ли не хотел.

Про ребят я думала так: если старик оказался моим Антоном, может, и это тогда — мои? Но почему такие маленькие? Катя под машину попала, когда ей двадцать было. Соне сейчас почти шестьдесят. А сыновей у меня и не было никогда.

И хотела я рассмотреть получше этих ребят, и боялась. А к зиме они привели четвёртого, совсем крошечку — ползает, смеётся. Я ему сшила одёжку, положила на трельяж у кровати. И остальным тоже сделала, чтобы не обидно, — шерстяные жилетики, штанишки, чтобы не мёрзли. Особенно боялась за младшую девочку: платье у неё было совсем короткое, руки голые, хоть бы халат мой взяла… Нет. Никакой одежды не брали.

— Оденься. Холодно же так. Младшенькая, возьми кофточку. Младшенька! Машенька!

Антон только беззвучно смеялся, махал рукой: не лезь, мол, к ней, она сама лучше знает.

***

В декабре соседка зашла за солью; я велела ребятам:

— Прячьтесь-ка.

Соседка простояла, проболтала целый час; я её дальше порога не пустила, и так, и эдак намекала: уходи! Она трындела и трындела. А ребятам-то моим скучно втихомолку сидеть, и не привыкли они, чтобы чужие в доме. Смотрю, крохотулечка выполз с кухни, гулит. Я ему:

— Сейчас, милый, сейчас приду. Погоди минутку.

— Ты кому это? — насторожилась соседка.

— Да так. Приблазнилось.

— Ты смотри, — велела соседка, а сама с тех пор повадилась — то за мукой, то на чай. Конечно, дети при ней постоянно прятаться не могли, да и Антон по вечерам выходил, с нами чаёвничал. Я уж просила его: припугни соседку, пусть не ходит к нам. А он руками разводит; я так поняла, никому, кроме меня, не мог показываться.

— Кто это там у тебя? Всё в угол смотришь.

— Да так. Ходит ко мне, — буркнула я, отрезая хлеба.

— Кто? Кто? — не отставала соседка. Потом привела дочку свою, врачиху. На минуту так больно стало: чужая дочка пришла, взяла за руку, спрашивает, слушает внимательно. А своя-то где? Хоть бы позвонила…

Не помню, как расчувствовалась. Видела сквозь слёзы, как Антон волнуется, мотает головой: не говори, мол, не говори про меня! А я вроде как и не хотела ничего этой Ане рассказывать, но слово за слово и про мужа, и про ребят выдала. Она меня успокоила, сказала: бывает такое, не переживайте, Марьяна Алексевна, вот попейте-ка этот чай успокаивающий, всё пройдёт.

А я и хотела, и не хотела, чтоб проходило. Краешком ума понимала: блазнится всё. Не бывает призраков. Антон давно умер, двадцать лет прошло, и дети уже давно взрослые. А всё-таки как хорошо было: захожу домой — а они все ко мне, улыбаются, ручки тянут. Маша косится на сумку: что купила? Сонечка взглядом спрашивает: помочь тебе, мама? Старший мальчик держит маленького на руках и смотрит на меня Антоновыми глазами: светло-зелёными в крапинку. А сам Антон тут, рядом. Сидит в кухне, пока чай пью. Потом телевизор смотрим. А когда ложусь — садится в своё кресло около кровати и охраняет меня всю ночь.

В тот вечер повертела я в руках Анин чай, повертела и отложила. И без него знала, что в доме никого. Но они были здесь. И это я знала тоже. И, когда меня забирали в больницу, дети мои поехали со мной.

***

Розовые таблетки уже к вечеру прогнали маленького. После белых исчез старший мальчик — я его называла Костей; всегда думала: если будет сын, Костиком назову. К утру, всхлипнув, истаяла старшая девочка.

— Иди сюда, — шепнула я младшей, не разжимая губ, и приподняла одеяло. Она юркнула ко мне, блестя глазами. Медсестра ничего не заметила, но проследила, проглотила ли я днём белую капсулу. Я уснула — надолго, крепко, — а ночью и младшенькая ушла: проснулась, а в кровати пусто. Позвала тихонько:

— Машуля? Иди ко мне… Ну что ж ты…

Молчание.

Больше уснуть я не смогла: храпели кругом нестерпимо, шептались медсёстры, скрипели койки. В пять утра начал проблёскивать рассвет. Я всё оглядывалась, искала ребят по углам. Антон, шагнув из-за холодильника, качнул головой сочувственно. Положил руку на плечо. Вроде и не чувствую ничего — а вроде и тепло, и так мягко-мягко покалывает, как первый снег.

Следующие дни я много сидела в кресле у окна. Антон от меня не отходил ни на шаг, когда мне приносили таблетки, плакал, жестами умолял не брать. Я его просила:

— Антоша! Ты почему молчишь? Поговори со мной, хороший мой.

Но он только качал головой, целовал меня в макушку. Ловил бестелесными пальцами мои руки, целовал, пытался перехватить, чтоб не брала таблетки. А как я могла не брать? Заставляли. Следили, проглотила ли. А Антон таял день ото дня. Таял. Таял…

— Поговори со мной, милый.

В одно утро розовых таблеток не принесли. Как я обрадовалась! В обед дали новые, жёлтые. Я вернулась из душа — а Антон исчез.

***

Потёрла руки — кожа шуршала, как пергамент; крем кончился, а мыло здесь оказалось вонючее, скверное. Из окна постоянно дуло, и в лад с ветром гудело в голове. Я припрятала полотенце, перевязала его поясом от халата, сделала куклу. Милая девушка с соседней кровати дала мне помаду, я нарисовала кукле глаза и рот. Назвала Машей.

Совсем перестала спать: боялась — вдруг мои придут, а я пропущу. Однажды увидела себя в зеркало и не узнала: скулы выдались, щёки впали, глаза стали, как красные щёлки. Может, они и приходили, — ребята-то мои, — но меня не узнали.

Маша за ночь намокала так, что едва успевала высохнуть до вечера. Я всё думала, где бы взять ещё полотенце, вместо платка, но нигде не могла достать, и пояс у меня отобрали. Куколка превратилась в простую ткань, милую девушку после комиссии выпустили.

Я осталась совсем одна.

Спустя неделю вспомнила, как в самом начале знакомства девушка научила меня прятать таблетки. Я боялась сестёр, но одиночество было страшнее. Где мои дети? Я была уверена, я видела их под окном: мёрзнут, зябнут… А Антон? Тоже ведь ни шубы, на плаща. Мне нужно было, чтобы они попали ко мне, в тепло. И я решилась спрятать таблетку.

И Антон пришёл! Первым! А за ним, гуськом, в палату вошли дети.

Я протянула руки к Машеньке. Она заулыбалась, побежала ко мне — по-прежнему молча. Мальчики сдержанно улыбались от дверей, стоя по обе стороны от мужа. Который, впрочем, выглядел куда моложе прежнего: подтянутый, молодцеватый.

— Мы тебе поможем отсюда выбраться, Марьяша. Только когда врач на комиссию вызовет, ты говори не то, что видишь, а то, что я скажу. Хорошо?

— А это кто? — шёпотом спросила я, кивнув на детей за его плечом. — Сонечку с Машей я узнала, и Костика, и маленького. А эти?.. Откуда?..

Антон улыбнулся, обернулся. Взял Костю за плечи:

— Это сын наш. Константин Антоныч. А этот, — указал на малыша, — Кирик. Внучок.

— Чей внучок?

— Как чей? Наш! Сонечкин сын. А это, смотри, Наташа. Как на тебя похожа, а? Это — Артёмка, племяш. Это Туся с Нютой, Катины девочки. Не узнаёшь разве? А вот и Катюшка…

— Катя! — вырвалось хрипло, болезненно. — Катюша? Ты ли?

Катя вышла из толпы, сделала шаг навстречу. Надо же… Катюша… Неужели? Во всё поверила: в то, что муж рядом, в то, что Сонечке десять лет, и дети её тут, и внуки наши с Антоном. А в то, что Катя жива — не поверила. Слишком давно, слишком больно…

— Ты ли, Катя?

— Я, мам. Да что ты плачешь? Мамочка, да ты что? Пойдём скорей на комиссию. Ты не переживай, мы же все с тобой. Никто тебя не обидит. А потом поедем домой, мама.

***

— Ну как, видите ещё призраков, Марьяна Алексеевна?

Я отчётливо видела всю мою семью позади врача. Видела, как Антон мотает головой, как лукавые искорки пляшут в глазах детей. «У врачей сейчас полно больных, во всех больницах. Никто проверять особо не будет, спросят — видишь, мол, призраков или нет? Скажи нет, они тебе таблетки выпишут и отпустят» — учил меня муж. Я послушно ответила:

— Нет, Пал Антоныч, не вижу.

— Вот и славно, — отозвался врач, перебирая бумаги. Жестом попросил что-то у сестры, подтянул печать, осмотрел со всех сторон. — Мы вам выпишем таблетки. У вас есть, кто сможет ходить в аптеку?

Я уже открыла рот, хотела сказать «муж» — вовремя спохватилась. Антон сделал грозные глаза, показал пальцем на меня. Я сообразила:

— Сама смогу.

— Рецепт не потеряете? Без него не дадут.

— Я раньше на химпроизводстве работала, секретные документы хранила. Ничего не теряла. Уж рецепт-то сохраню.

Антон одобрительно кивнул. Я не удержалась — улыбнулась.

— Что такое? Увидели кого? — нахмурился врач.

— Да ну вас. Про дом подумала. Наконец-то — домой.

— Домой так домой, — ставя печать, кивнул Пал Антоныч. — Вам сейчас сестра бумажечку даст с расписанием, что во сколько пить. Над столом приклеите, чтобы не забывать. Кто вас заберёт-то? Дочери вашей мы писали запрос, не ответила.

Кольнуло на сердце. Но десятилетняя Сонечка улыбнулась из-за спины врача, и отпустило.

— Соседка заберёт, — сказала я. Тут мне даже помощь не понадобилась: сама сообразила. — Анна Ивановна.

Никакая Анна, конечно, меня не забирала — у меня и без неё своих хватало. Домой я шла торжественно, в окружении родных. Только в подъезде они пропали — там темнота, ни зги не видно, а мои-то только на свету появляются... Я поднялась, повернула ключ. Дверь, скрипнув, открылась, дохнуло затхлым, тёплым. Сердце ухнуло глубоко, к самому животу — так испугалась. Испугалась, что и правда выдумала всё, и никого, никого нет…

— Мама, чего на пороге встала? — прозвенел Катюшин голос, она взяла меня под руку — как бабочка прикоснулась. И вся квартира разразилась гомоном, из кухни донёсся смех, знакомые, полузнакомые, незнакомые, но родные лица глянули отовсюду. Я искала в этой круговерти Антона, смеялась, аж слёзы потекли, обнимала всех подряд и только жалела, что никак не могу прикоснуться к ним по-настоящему, по-настоящему к себе прижать.

Рецепт я изорвала и выкинула в помойку. Испекла пирогов, накрыла стол, расставила серебряные розетки с вареньем — не зря в серванте хранила. Проследила, чтобы хватило каждому. Получасом позже почувствовала, как потянуло в сон — властно, неодолимо. Добралась до постели, улеглась.

Царапала по стеклу ветка; капало из крана. Шумел ветер — ласково, осторожно. Все они, все мои сидели у кровати. Я знала, что здесь никого. Но они были тут. И это я знала тоже.

Проснулась уже в сумерках — светился ночник, косо ложился через комнату луч фонаря. Давно я не спала так крепко, так сладко. Давно не ощущала себя такой лёгкой. Спустила ноги с кровати, потянулась… А в трельяже напротив так и осталась лежать.

Встала, чувствуя уже не лёгкость — невесомость. Подошла к зеркалу. А отражение так и показывало, что лежу на кровати. Сплю. А может быть, и не сплю вовсе — просто лежу, не дышу даже.

Я подошла к трельяжу вплотную, коснулась стекла и не почувствовала ладонью ни сопротивления, ни прохлады. Не увидела, что стою напротив. Не увидела, как подошёл сзади Антон, обнял, прижал к себе.

— Вот ты и дома наконец.

— Вот я и дома.

Автор: Дарина Стрельченко

Оригинальная публикация ВК

Георгий шел по улице, не зная куда и зачем, ему просто хотелось развеяться, успокоить нервы. Организация хорошо платила ему за работу, но она сильно утомляла его тело и дух.
Он заметил девушку, одетую слишком легко для этого времени года, и решил предложить ей свое пальто, которое было ему мало.
Девушка ответила:
- А как же вы, вы же замерзнете, ведь сейчас поздняя осень!
- Я не замерзну, я закаленный, а пальто ношу только, чтобы не выделяться. Вам оно нужнее.
- Я вряд ли смогу вас найти, чтобы вернуть пальто.
- Не беспокойтесь, это подарок, весьма практичный.
"Все равно она не запомнит моего лица, а пальто я и так собирался выкинуть, оно мне не нужно" - подумал Георгий и скрылся в толпе.
Прошел час и он заметил бродячую собаку, что крутилась рядом. Он не встречал ее раньше, хоть и знал в этом городе каждую собаку, несмотря на то что был в этом городе всего неделю. Это показалось ему странным, но тут собака улыбнулась человеческими зубами. Сначала он подумал, что ему показалось: "Ну какой оборотень, превратившись в собаку, оставит человеческие зубы?"- но наваждение не исчезло.
И вправду оборотень. И зачем он мне улыбнулся? Он же должен чувствовать, что я законник.
Он решил проследовать за оборотнем.
Оборотень завел его в переулок рядом с больницей. Когда в тени засветились яркие зелёные глаза, оборотень, склонив голову, попятился назад, а отойдя на приличное расстояние, побежал прочь.
Из тени вышел "человек" в классическом костюме, цветовую палитру которого составляли оттенки зелёного: от цвета гноя до цвета молодой травы, за поясом висел серп.
Глаза незнакомца были зелёными с вертикальным зрачком, как у змей или котов. Его глаза были приспособлены для ночи, при свете солнца им было некомфортно, поэтому незнакомец надел дымчатые очки с зелёным отливом. Лицом он походил на Георгия, но черты лица были грубыми словно вытесанные топором. Его темные волосы были коротко подстрижены.
Георгий Кузнецов узнал жнеца. Он определенно встречал его, хотя лицо было другим.
Георгий начал диалог:
- Давно не виделись, жнец. В предыдущую нашу встречу ты был на работе, а сейчас?
- Интересно, — ответил Жнец. - Ты узнал меня, хоть я и сменил облик. В прошлую нашу встречу я не представился, а так нехорошо. Пожалуй, мне стоит представиться, как следует:
Я барон Самди Танатос из вида "Бегемот" расы "Жнец", занимающий должность заместителя Мора, нахожусь на подработке главным курьером в Организации, дабы заработать себе на пропитание.
- Расу и вид ты мог и не называть: по одному твоему виду ясно какой ты расы.
Ты работаешь курьером в Организации для пропитания? Разве тебе нужно питаться для выживания? Представители "Бегемота" вроде бессмертны.
- Мы не бессмертны, мы неубиваемые. Тут есть разница: хотя я не умру с голоду, но без пищи моя "кукла" начнет разлагаться.
Да, я могу ее восстановить, но для этого все равно нужна энергия и материя, то есть пища, законы сохранения энергии и массы никто не отменял.
- Ну тогда почему ты работаешь на организацию, а не на "Delivery Club" или на "Яндекс еду"?
- Организатор сказал, что там меньше платят и будет большой соблазн съесть заказ.
- Ты знаком с Организатором?
- Да, я подчиняюсь лично ему.
- Значит у тебя есть какое-то поручение для меня от Организатора?
- Да, есть одно порученьице. Всего-то надо обучать и защищать одну особу с огромной жизненной силой. Только ты с ней можешь справиться. Ну и ещё ты будешь обязан таскать ее с собой на охоту, и тебе придется остаться в этом городе еще на какое-то время.
- Что? Мне не нужна такая ответственность, и я не люблю оставаться в одном городе больше, чем на неделю! Неужто в Организации никого другого не нашлось?
- Увы, не нашлось. Кстати, завтра тебе предстоит дуэль с ней!
- А дуэль зачем?
- Ты должен доказать, что сильнее ее.
- Если я проиграю дуэль, от меня отстанут?
- Да, но ты не проиграешь в дуэли. Я не позволю тебе проиграть специально.
- Черт, на меня натравили жнеца, придется смириться.
В этот же момент Георгий сжал кулак и нанес жнецу удар, но из тени Самди выросло черное щупальце и остановило удар.
Также Георгий почувствовал, как в голове у жнеца промелькнули два слова, "Гордыня" и "Власть".
- Гордыня - это же магия высших демонов - сказал Георгий, немного удивившись,- Я знал, что жнецы могут пользоваться почти любой магией, но для защиты больше подходит Жадность.
- Да, — согласился Жнец. - Но тебе будет легче выучить Гордыню, чем Жадность.
Кстати, это был не совсем обычный удар. Люди обычно не могут так бить.
- Ты почувствовал как порвались мои мышцы?
- Значит, ты силой воли преодолел природные ограничения человека. Хоть этот удар и сильнее обычного, но все же это обычный удар. Кстати, твоя воля стала еще сильней. Не знал, что ее можно развить еще больше. А печать забвения не потрескалась еще больше.
- Я пытаюсь взломать ее еще сильней, но не выходит.
- Думаю, ломать печать сильнее - плохая затея. Это не понравится ангелам, ведь это они устанавливают печати забвения. Они могут начать охоту.
- Разве жнецы пропустят ангелов в "бытие"?
- Пропустим, если у них будет все в порядке с документами, но ангела, проникнувшего в "бытие" незаконно, ждет преследование со стороны жнецов. Еще у меня есть один вопрос. Тебя заинтересовала "Гордыня"?
- Да, меня заинтересовала "гордыня", она может мне пригодиться. Насколько я понял, ты собрал пыль и взял под контроль микробов, изменил их строение. Но это можно применять только когда есть четкие тени. Начало "колонии" почти полностью состоит из чего-то похожего на грибницу. Свет разрушает основание, и вся "колония" распадается. Но в то же время "колонии" нужен свет для дальнейшего выживания, поэтому без света ничего не выйдет. Это минус, но есть еще один плюс, особенно для меня: контроль микробов не требует больших запасов жизненных сил.
- Ты все правильно понял. Думаю, через несколько дней ты научишься использовать "Гордыню". Завтра я жду тебя в этом же месте часов в шесть.
- Мне необязательно приходить в определенное место, меня найдут везде.
- Да, для нас это не трудно, но лучше встретиться, не привлекая внимания. Вот это неприметное место как раз подойдёт.
- Хорошо, я приду, мне лучше не перечить жнецам и Организации.
- Ну, тогда до встречи.
В тот же миг Самди исчез оставив после себя воздушную воронку.
Жнец быстро свалил, подумал Георгий, ну и мне пора. Пойду домой, хоть у меня и нет дома, только моя машина.
На обратном пути Кузнецов почувствовал чьи-то недобрые помыслы, и подумал: Опять какие-то гопники хотят кого-то грабануть. Нужно их проучить.
Он свернул в переулок, где сидели гопники. Георгий засучил рукав, чтобы была видна серебряная цепочка, намотанная на руку в качестве браслета, смерил гопников взглядом и сказал:
- Ну, гопота, может меня грабанете?
Бандитов было пятеро, и они уверенно зашагали к Георгию. Главарь сказал:
- Ну как хоче...
Слова оборвались, тело не двигалось, даже глаза не двигались и дикий ужас наполнял его разум. Главарь и вся банда замерли не в силах пошевелиться.
Георгий подошел к главарю, делая вид, что достает нож, и сказал:
- Ну вас, гопников, развелось! Надо бы сократить ваше поголовье. С кого же начать?
Вдруг главарь с трудом заговорил:
- Не смей трогать моих товарищей
Георгий понял что, оплошал. Увернуться или блокировать удар он не успевал, поэтому ему оставалось только одно.
- Сталь! - он произнес это слово, и в его голове промелькнули все его знания о стали. Он изменил воду в своём теле так, чтобы она стала твердой, как сталь.
Нож прорезал одежду, но, достигнув тела, раскололся, будто наткнувшись на твердую сталь.
- Я недооценил тебя, прости за это.
Тело главаря вновь оцепенело, пальцы на его правой руке резко с ужасным хрустом выгнулись в обратную сторону и вернулись в нормальное положение. Главарь не мог даже кричать, крик застревал в горле.
- Ты испортил мой костюм. Некоторые за такое могут убить. Но я сломал тебе пальцы не за это, а за то что ты собирался грабить людей. Я не трону твоих людей, а чтобы у тебя не возникло вопросов, что сейчас произошло, я объясню. Я подавил вашу волю своей, обездвижив, и таким же образом я сломал тебе пальцы. Вы не запомните моего лица, как бы ни старались. Я настоятельно прошу вас оставить мысли о лёгких деньгах, идите и найдите работу. Вы не сможете больше грабить, каждый раз вы будете чувствовать такой же страх, как сейчас. Осколки ножа я заберу, мне они могут понадобиться.
Георгий стал подбирать осколки ножа и порезался:
- Черт больно!
На самом деле ему не было больно. Он рефлекторно подавил боль, но решил не пугать несчастных гопников ещё больше. Как только он ушёл, к бандитам вернулся контроль над телами.
- Пахан, твои пальцы! - хором выкрикнули гопники. - Мы обязательно найдем его и отомстим!
- Дураки, вы с ним не справитесь. Он и так нас пощадил. Нам повезло, что вы отделались испугом, а я сломанными пальцами. Я уверен, если бы он хотел, он бы убил нас, не пошевелив и пальцем. Его тело тверже стали, а дух заставляет врагов цепенеть. Прислушайтесь к его совету и начните новую жизнь, а я пойду в травмпункт, он тут недалеко.

На другом конце города, тем временем, в своей машине сидел
и обдумывал всё происходящее с ним, глава регионального
МГБ генерал Дырко Иван Васильевич. Он встал на выезде из города, в лесу. Таковы были указания графа фон Моргенштер-
на. Слышно было, как ветер шумит в кронах деревьев, понем-
ногу начинал накрапывать дождь. Двигатель он не глушил, по
стеклу, туда – сюда двигались поводки стеклоочистителей,
смахивая капельки воды, которые ни как не хотели сдаваться и
появлялись вновь и вновь. Генерал сидел и смотрел на эту
борьбу результата дел рук человеческих с природой. Впереди
показался силуэт незнакомого автомобиля, свет его фар стано-
вился всё ярче и ярче, вот и граф пожаловал. Подняв воротник
куртки, Дырко нехотя вылез из тёплого салона своего авто. По-
дойдя к большому чёрному автомобилю представительского
класса, он растерялся, но быстро взял себя в руки. Стекло зад-
ней пассажирской двери немного опустилось, и из салона раз-
дался знакомый голос:
- Ну что же вы Иван Васильевич, присаживайтесь быстрее к
нам, так ведь и заболеть не долго.
Сзади сидел сам граф, впереди рядом с водителем, находился
неизвестный генералу субъект. Ему сразу пришло на ум, что
этот человек иностранец. Это был мужчина лет сорока, средне-
го телосложения, брюнет с курчавыми волосами и крючковатым
носом. Выглядел он солидно, одет был богато. Дырко прикинул
навскидку, что часы на руке незнакомца стоят, наверное, как
его внедорожник. Не по погоде, на нём так же были дорогие
солнцезащитные очки.
Фон Моргенштерн, сняв перчатки из тонкой телячьей кожи, по-
тер запястье левой руки. Поморщившись, он сказал:
- Старость - не в радость, так у вас ведь говорят. Радикулит за-
мучил.
После граф продолжил:
- Вскоре я покидаю вас, дела дома не требуют отлагательств.
Ну, а пока решим оставшиеся вопросы. На днях имел разговор
с Неродным, у вас в этом году выдалось засушливое лето, воз-
можны проблемы с хлебом.
- Да, не задалось нынче, но есть же резерв,- попытался возра-
зить Иван Васильевич.
Фон Моргенштерн, улыбнувшись в ответ, сказал:
- Скоро не будет, всё будет продано и вывезено. Я обязал его
изыскать, как можно больше денежных средств и ресурсов для
нашей подрывной деятельности. Вы же понимаете, что реали-
зация нашего плана требует огромных финансовых вливаний.
После фиаско с продажей углеводородов, кои сейчас мало вос-
требованы, ваша экономика еле жива. На дне вы могли ока-
заться гораздо раньше, но тогда мы ещё были не готовы. Про-
блему представлял континент по ту сторону Атлантики. Сей-
час, когда с ними покончено, всё наше внимание было обраще-
но на вас. Конечно, при этом мы не смогли в полной мере кон-
тролировать рост мощи вашего восточноазиатского соседа. В
войне, распыление ресурсов не самый лучший способ победить
противника, но мы исправим, сей недочёт при помощи местных
активов. Когда всё начнётся, пускай население думает, что они
борются за правду и своё выживание, всё должно выглядеть
именно так. Действия анклавов и групп сопротивления, как раз
будут кстати. Тем более, что они будут вынуждены принять по-
мощь с Востока в этом вопросе. Других вариантов у этих людей
нет, на голом энтузиазме долго не продержишься.
Пока граф говорил, незнакомец, сидящий впереди, не произнёс
ни слова, молчал и Иван Васильевич.
- Но до конца года «система» должна выстоять. Ваше прави-
тельство заберёт всё, что ещё осталось у населения, в этом
мне не дал усомниться ваш правитель. Люди у вас долго могут
терпеть, но всему есть предел. Кролик может кусаться, если его
загнать в угол, чего мы и добиваемся в принципе, - договорил
фон Моргенштерн.
Генерал сидел не шелохнувшись. Но всё же спросил его:
- Надеюсь, что нам и нашим семьям будет обеспечена безопас-
ность и хорошие условия на новом месте жительства?
- Да, конечно. В ближайшее время, вы можете перевезти своих
близких нашей авиакомпанией, в то место на карте мира, куда
пожелаете. По поводу вознаграждения, так же можете не пере-
живать, хватит и вам и вашим потомкам и их потомкам и по-
томкам их потомков. Вишенкой на торте будет ваше повышение
в иерархии нашей организации, с присвоением более высокой
степени и других регалий, - ответил ему граф.
- Хотелось бы, чтобы это было так. Я всё на карту поставил,
можно сказать предал многое, во что до этого верил, - произнёс
Иван Васильевич и потёр подбородок.
Фон Моргенштерн, посмотрев на него, сказал:
- Не корите себя мой друг, ни чего вы не предали. Просто те-
перь вы переходите на новую веху развития. Вам уготована
честь, как и многим, кто нам верно служит, стать строителями
нового мироустройства. Вы станете другим человеком.
Дырко, смотря впереди себя, смог только ответить:
- Уже стал.
После непродолжительной паузы, граф вдруг произнёс:
- Кстати, наша группа уже прибыла. Пока разместилась в пре-
доставленной Батраковским базе отдыха. В скором времени
они приступят к выполнению поставленной задачи, и вы уж
проследите, чтобы ни кто и ни что им не помешало. Я оставлю
человека за место себя, теперь он будет курировать здесь все
вопросы, связанные с нашей деятельностью. Знакомьтесь, Дэ-
вид Шелест, профессионал в своей сфере. Прекрасно говорит
по-русски, его родители выходцы с ваших краёв.
Сидящий впереди незнакомец, все так же не произнёс ни слова,
даже когда фон Моргенштерн представил его своему гостю.
Лишь только повернулся к сидящим сзади пассажирам, кивнув
головой при этом. Видимо посчитав, что тем самым и так обо-
значил своё присутствие.
- «Да от него разит трупами» - подумал Иван Васильевич, и
стало даже, как – то не уютно.
- Ну, вот и познакомились. И напоследок, хотел добавить…-
сказал Фон Моргенштерн. После он обратился на английском к
своему протеже и тот подал ему папку. Открыв её и быстро
просмотрев, граф продолжил:
- Здесь данные на некого Жирова Александра Сергеевича, не
последний человек в администрации. Он много знает и «на-
рыл» немало компромата, в том числе узнал, про связь многих
из ваших влиятельных людей с нами. Сейчас ищет и видимо
уже нашёл, кому всё это «слить». Нужно с ним разобраться.
Например, чтобы он покинул нас навсегда, при задержании.
Мои люди не могут этим в данный момент заняться, в виду
предстоящей операции. Так что, всё в ваших руках.
Дырко взял документы в руки, но смотреть не стал, лишь только
решил уточнить:
- Что же ему предъявить?
Граф удивлённо взглянул на генерала и, рассмеявшись, произ-
нес:
- Помилуйте Иван Васильевич, не мне вас, старого «гэбэшника»
учить. Вы же таких малохольных, «на завтрак употребляете».
Обвините в казнокрадстве, в государственной измене, наконец.
Включите фантазию.
- Разберёмся,- произнёс генерал, чувствуя, что разговор затя-
нулся.
Водитель фон Моргенштерна запустил двигатель, по салону
прошла, едва уловимая вибрация мощного мотора. Граф, на-
девая перчатки, сказал на прощанье:
- До встречи и удачи вам! С нами сила отца нашего Мамона и
сына его золотого тельца! Слава Арахне!
- Слава Арахне! – произнёс Иван Васильевич, понимая, кто он
теперь есть, и что ему делать.

Ивану Сергеевичу казалось, что все в него влюблены.

В любом разговоре он сразу обнаруживал, что собеседник к нему неравнодушен, обворожён его красотой и обаянием.

Оставалось только неясным, почему эти собеседники никогда не признавались ему в любви.

Если он ехал, скажем, в метро, то сразу становилось очевидно, что все женщины в вагоне им заинтересованы. Конечно, они не показывали это явно, но их интерес выражался тем явнее, чем сильнее они его не показывали.

«Женщины всегда так! — рассуждал Иван Сергеевич. — Прячут глаза и скрывают сердце! А мне, тем не менее, уже за сорок. Чего же они ждут? Пока я стану старым и неинтересным?»

И он с гордой обидой выходил из вагона, оставляя этих женщин наказанными, — пусть теперь жалеют всю оставшуюся жизнь об упущенном шансе.

На работе все тоже были в него влюблены.

Да и вообще, стоило ему просто выйти на улицу, как сразу повсюду — влюблённые взгляды.

Даже когда он просто смотрел новости по телевизору, было заметно, что ведущая глядит на него как-то по-особенному, как будто знает, что он сейчас смотрит новости.

На природе он не раз замечал, что насекомые выделяют его среди других и словно тянутся к нему, и пахнет он для них слаще, и кровь его им вкуснее… Поэтому он старался не убивать их, а бережно прогонять. Ведь убивать влюблённых в тебя — это, пожалуй, верх злодейства.

В общем, складывалось такое ощущение, что не только люди, но и весь мир был в него влюблён.

Одно было непонятно — как на работе его, такого прекрасного, умного, обворожительного, и если уж начистоту, то лучшего на свете и попросту избранника Вселенной, рождённого для любви, заваливали самой идиотской и рутинной работой.

С одной стороны, в этом нет ничего удивительного: мир так устроен, что бóльшая часть человечества выполняет идиотскую рутинную работу, и ещё немалая — мечтает об этой работе. Таковы законы общества, и тут ничего не поделаешь. Есть, правда, два других варианта: либо ты сам становишься тем, кто заставляет других выполнять идиотскую рутинную работу, и только пожинаешь её плоды, либо же становишься отшельником и уходишь жить в пустыню. Но для первого у Ивана Сергеевича не хватало инициативы, энергии и, как говорят часто в таких случаях, лидерских качеств (или попросту ума), а для второго — мужества.

Поэтому он каждый день должен быть заполнять прополезки, оформлять зюзюли, докладывать шоротобяки и делать протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо.

О, сколько уже раз, наверное, сотни, если даже не перевалило за тысячу, он делал протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо…

Весной, когда окончательно сходил снег и в чёрной грязи появлялись первые зелёные ростки, когда в трухлявом и гнилостном запахе вскрывшихся ран земли угадывались свежие бодрящие ароматы и резкий ветер вдруг застилал небо ярко-синим, а солнце непривычно било в глаза, Иван Сергеевич совершенно уже не мог. Не мог продолжать делать это никому не нужное протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо. Потому что природа как будто звала его прочь.

Но приходилось. Каждый рабочий день, как и сотни миллионов его соседей по планете Земля, он шёл, ехал, бежал делать с утра до вечера лубезяро торопо и прочие подобные вещи, которые, хоть и казались ему совершенно абсурдными, были очень даже востребованы в обществе.

Но зачем всё это?

На этот вот вопрос — «зачем всё это» — он ответить не мог.

Жизнь проходила мимо. Он чувствовал это особенно остро осенью, когда заканчивался очередной отпуск и он с головой погружался в новые задачи, которые на самом деле были не новыми, а теми же самыми — все про холожо, и трутопере, и келебяра сурепяка фезепа.

В конце августа, ещё на отдыхе, он вдруг начинал испытывать панические атаки и приступы острой депрессии. Внезапно, среди дня, за чашкой чая в саду, на изумрудном газоне и среди цветов, он вдруг застывал, выпучив глаза и открыв рот, как будто увидел нечто ужасное, и некоторые время думал, прислушиваясь к бешеному сердцебиению: «И всё? Опять?»

А по утрам, только открыв глаза, он не хотел вставать. Потому что знал: приближается работа.

«Ладно, ладно, ты справишься, — в смертельной тоске говорил он себе в такие минуты, — ничего! Сколько раз уже было! И тебе удавалось как-то это пережить… Переживёшь и сейчас».

И чтобы поднять себе настроение, он вставал и ехал на пляж, благо погода в августе выдалась солнечная и вода ещё не успела остыть. Он приезжал, стелил полотенце, раздевался и садился.

Конечно, все женщины сразу начинали на него пялиться в восхищении. Но стоило ему взглянуть в ответ, как они сразу отводили глаза и делали вид, что заняты разговорами, едой, детьми, а совсем не им…

И тем не менее, несмотря на то, что влюблённые в него женщины, бабочки и стрекозы, мягкий клевер под руками и тихое озеро не признавались ему в этом, ему было в такие моменты очень хорошо.

Потому что без любви нет смысла.

— Коллеги, поздравляю вас с началом сезона!

Это первая планёрка. Начальница, женщина лет семидесяти, обращается к ним с улыбкой. Но взгляд у неё из стали, да и улыбка, если присмотреться, — это улыбка титана. В ней нет вообще ничего человеческого. Дело не в том, что она злая или плохая, совсем нет, никто не видел её раздражённой или делающей подлости подчинённым, просто она не человек.

Когда-то она была человеком. Это было давно. Она была девочкой, такой же, как и все девочки на свете, играла на площадке и верила во всякие глупости. Но, как всегда бывает, из площадок и глупостей мы вырастаем, хотим мы этого или нет. И в какой-то момент жизни нужно сделать выбор: будешь ли ты цепляться за прошлое, за эти вот стремительно мчащиеся за окнами пейзажи, которые так мучительно напоминают детство, или станешь взрослым и посмотришь в глаза хузербе сулепоре мукояре пратапяка кулеюязе зу-зу и прочим принципам и ценностям современного общества?

На самом деле выбора нет, любой рано или поздно посмотрит. Вопрос в том, как он посмотрит.

Можно посмотреть и принять это как трагическую неизбежность. Это самый плохой вариант, и, похоже, это и случилось с Иваном Сергеевичем. Можно посмотреть и принять это как естественный порядок вещей, о которым нет смысла особо размышлять, потому что так устроен мир (ну на самом деле не мир, а общество, но это сложно, и если думать об этом, то скатишься к первому варианту).

И, наконец, третий вариант: можно посмотреть и стать частью этого. То есть, совершить фазовый переход, как говорят учёные — из воды превратиться в пар и смешаться со всем вот этим так, чтобы стать неотделимым от этого.

Именно это и произошло с начальницей компании — она выбрала третий вариант и, видимо, очень давно, когда ещё была юной, и, возможно, не без влияния взрослого окружения, но выбрала твёрдо и решительно. И к настоящему моменту в ней не осталось уже вообще ничего человеческого, кроме условностей общения.

Она не внушала страх, она не грозила опасностью, она не делала ничего плохого.

Но рядом с ней Иван Сергеевич ощущал себя так, как будто оказался вдруг на Луне в полном одиночестве.

Такова плата за бозерупе хуллосо.

И тут дело не в том, что ты — её или она — тебя, а в том, что или ты — ей, или она — тебя.

Уже к концу сентября Иван Сергеевич потерял вкус к жизни.

Ему вдруг перестало быть интересно абсолютно всё, что раньше привлекало. И с каждым новым утром он всё меньше понимал, зачем просыпается.

Всем остальным было ясно, зачем он просыпался, — он просыпался затем, чтобы вновь и вновь делать лубезяро торопо, что получалось у него, кстати, довольно неплохо. Поэтому его даже использовали, в некотором смысле, для закрытия амбразур, если сваливался большой объём работы или по каким-то причинам возникала нехватка сотрудников.

Вообще, поначалу, когда Иван Сергеевич делал лубезяро торопо и прочие подобные вещи в первый раз, ему это даже нравилось. Нравилось и во второй, и в третий, — правда, поменьше. Но когда он делал это уже в тысячу неизвестно какой раз, ничего кроме мучительной тоски и физического дискомфорта он не испытывал. В самом деле, необходимость делать ежедневно из года в год одно и то же стала выражаться в вполне конкретных физических недомоганиях.

Уже при одной мысли о лубезяро торопо у него что-то болезненно сжималось внутри, становилось труднее дышать и обильно выделялась слюна.

Однажды, набравшись смелости, он подошёл к начальнице и сказал:

— Жаузоринья Арчимбольдовна, я не больше не могу! Я больше не могу лубезяро торопо! Мне плохо! Мне кажется, я умру.

Она улыбнулась ему своей обычной улыбкой бездны и ответила:

— Вы можете написать заявление об увольнении, Иван Сергеевич!

И он бы написал! Он бы написал!

Только он не умел больше ничего делать, кроме лубезяро торопо. Конечно, и в других местах это было востребовано, но какой смысл идти в другую компанию, чтобы делать то же самое, только за меньшие деньги?

Так он понял, что, в общем-то, сам сделал себя заложником этой ситуации и сам во всём виноват.

Единственное, чего он не мог понять, так это почему Жаузоринья Арчимобльдовна, без всяких сомнений влюблённая в него, ведёт себя с ним так, как будто совершенно к нему равнодушна. Почему она не предложит ему бóльшую зарплату за просто так?

Кокетство?!

Что ж, женщины такие женщины, пускай и в семьдесят пять!

Все коллеги Ивана Сергеевича делали вид, что у них всё прекрасно.

Никто не жаловался, потому что ведь можно заслужить и непродление трудового договора.

Возможно, они не жаловались по другой причине — у них в самом деле всё было прекрасно.

И конечно, все были влюблены в Ивана Сергеевича. Поэтому он был даже рад, когда всю компанию из-за внезапного нашествия радиоактивных тараканов перевели на дистанционную работу. Теперь он мог отдохнуть от влюблённых молчаливых взглядов в спину и перестать стараться соответствовать образу рокового красавца и сердцееда. Этот образ отнимал много сил — приходилось никогда не сутулиться и таинственно улыбаться.

В домашней остановке он мог наконец расслабиться, и сразу перестал бриться и хорошо одеваться. Разумеется, перед телевизором, когда симпатичная ведущая рассказывала новости, он садился при параде, причёсанный и с таинственной блуждающей улыбкой.

Но садясь за работу, он ограничивался смоченными волосами, чтобы не так яростно торчали, и рубашкой. Снизу он оставался в старых спортивных штанах и тапочках на босу ногу.

Согласно новым правилам, работник компании теперь должен был находиться у вебкамеры восемь часов в день пять дней в неделю. Но просто так находиться было нельзя, поскольку специальная система контроля отслеживала, чем занимается такой работник. Поэтому Иван Сергеевич должен был непрерывно делать не только лубезяро торопо, которое в этом году пользовалось особым спросом, но и ещё хубельмяка журака, журасала фузера и крелюане тудоса куреко от тобо сурто. Последнее раньше делали другие, но по каким-то причинам в этом году оно было переложено на Ивана Сергеевича.

Таким образом, жизнь Ивана Сергеевича вдруг превратилась в сплошную работу. Осень, зима и весна слились в один длинный безразличный к нему день, только с разной степенью яркости.

На двести пятьдесят какие-то сутки в открытое окно к Ивану Сергеевичу залетел комар. Он залетел, но не обнаружил Ивана Сергеевича, наверно, потому что тот уже слился с окружающей обстановкой и мало чем отличался от стула, на котором сидел. Комар приземлился на стол перед ним и о чём-то задумался.

Иван Сергеевич оторвался от работы, встал и подошёл к окну. Его едва не ослепил яркий свет с улицы. В синей вышине мелькали птицы. Внизу на дворовой площадке играли дети. Он, хотя и находился высоко, отчётливо слышал их смех и крики. Конечно, дети, как обычно, занимались глупостями — рвали клевер и складывали гнёздышко для куриного яйца, из которого должен был вылупиться динозавр. Но Иван Сергеевич подумал, что в этом есть по крайней мере какой-то смысл.

И ещё он понял, что уже наступило лето и после долгой зимы мир ожил вновь.

Но миру не было до него никакого дела.

Больше коллеги не видели от Ивана Сергеевича ни лубезяро торопо, ни чего другого. Как и самого Ивана Сергеевича. От него осталась только записка: «С меня хватит. Ваш любимый, Иван Сергеевич».

О нём, хотя и погрустили, забыли быстро, и уже через неделю другой человек делал лубезяро торопо, да так делал, как, пожалуй, Ивану Сергеевичу и не снилось. А некоторые даже вздохнули с облегчением, потому что их раздражала слепая уверенность Ивана Сергеевича в том, что все в него влюблены.

О нём бы уже никогда и не вспомнили, если бы спустя год в социальных сетях не появилась фотография человека, очень похожего на Ивана Сергеевича. Этот человек сидел на каком-то экзотическом дереве совершенно голый с чем-то вроде сосиски в руке. Подписана фотография была так: «в лесах Махараштры на юго-западе Индии».

Разрешение было не идеальным, и сидел он высоко, и глядел куда-то вбок, где предположительно синело море, да и человек был с бородой, и покрытый грязью, так что утверждать, что это Иван Сергеевич было нельзя. И почти все, рассмотрев фото, говорили: «Да ну, какой же это Иван Сергеевич? Это какой-то отшельник или просто бомж». Тем более, считалось, что Иван Сергеевич покинул этот мир в самом буквальном смысле.

Но начальница, глянув между делом на фото своим острым оком, похожим на камеру видеонаблюдения, коротко и равнодушно сказала:

— Это Иван Сергеевич.

Редактор Анастасия Ворожейкина

Другая современная литература:
https://chtivo.spb.ru/all-books.html