Cильные руки обвились вокруг её шеи. Если это и было объятие, то явно прощальное. В лицо яростно бил мерзкий запах этанола: будь у неё зажигалка, можно было бы заодно и квартиру спалить к чертям собачьим. Неужели звериный взгляд и пьяный оскал станут последним, что она видит в жизни?
Где-то она слышала, что пьяные не умеют рассчитывать силу. Если так, то шансов почти нет. Руки сжимались всё сильнее, и она чувствовала себя курицей, которой сейчас свернут шею, чтобы подать к ужину наваристый суп.
Удивительное чувство, когда перед глазами напоследок проносится вся твоя жизнь. Паника. Хаос. Обречённость.
Воспоминание №1.
Закат. Бордово-розовое небо с белыми и синими прожилками облаков, похожих на нити мятной жвачки. Катя обожает закаты, но всегда немного грустит: солнце, по её мнению, садится слишком быстро. Не успеваешь как следует насладиться.
Поэтому она сидит на подоконнике, поджав под себя ноги в полосатых колготках, и рисует. Торопится перенести закат на бумагу, пока он не растворился в гуще гнетущих сумерек.
Катя любит рисовать: её любимая воспитательница в саду говорит, что рисунки выходят замечательные. Их даже вешают на большую доску в общем коридоре, чтобы все могли посмотреть. Позавчера она нарисовала подводный мир: осьминога, медузу и морского конька. Но Анна Петровна сказала, что это какой-то цирк уродов. Анна Петровна строгая. Она не нравится Кате. А вот Александра Ивановна нравится. Она разрешает называть себя Сашей и хвалит Катины картинки так, будто это настоящие шедевры. После этого Катя рисует с утроенным рвением.
За спиной слышатся глухие шаги, шуршит занавеска. Отец.
- Чего ты тут делаешь?
Первое желание – спрятать листок за спиной. Но с папой не спорят. Катя робко протягивает ему незаконченный рисунок.
- Каля-маля, - бросает отец с кривой ухмылкой, - Вас что, в саду совсем ничему не учат?
Она переводит растерянный взгляд на листок. Теперь он кажется ей уродливым; нет, он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО уродливый. Ничего общего с реальностью: грубая подделка той красоты, которую она пыталась запечатлеть. Жалкая пародия на пейзаж.
- Делом бы лучше занялась, художница, - рассуждает, как ни в чём не бывало, папа, - пойди хоть мусор выброси.
Она молча подчиняется. Вместе с картофельными очистками и отцовскими бутылками на помойку отправляется испорченный закат.
Воспоминание №2.
Катя болтается вниз головой на брусьях. Мир такой смешной: деревья теперь торчат прямиком из облаков, а вместо неба наверху плавают вчерашние лужи.
- Катя, домой!
Мамин голос. Так не хочется уходить… Только нашла удобное положение. Она делает вид, что не слышит, и продолжает любоваться причудливой перевёрнутой реальностью.
Мать окликает дочь ещё пару раз, но девочка упрямо игнорирует зов. Может, если не реагировать, мама забудет о ней хотя бы ещё на полчаса? В конце концов, с минуты на минуту придёт Вероника. В школе она сказала, что обязательно выйдет после ужина.
Тишина. По крайней мере была, пока во двор не спустился отец.
- Оглохла? – глухо бросает он и одной левой снимает дочь с брусьев, резко возвращая миру первоначальное положение. Пока Катю тащат домой, у неё безбожно кружится голова. Навстречу выходит мама в фартуке. Ужин готов.
- В кого ты такая строптивая? – возмущается мать, вытирая руки замызганным кухонным полотенцем. Этому полотенцу лет сто: они вместе сшили его, когда Кате было четыре. Мама даже вышила в уголке подсолнух.
- Я не.. не строптивая, - бубнит девочка, шмыгая носом.
- Ты девочка, а девочки должны быть послушными. Скромность украшает. А висение на турнике кверху задницей – нет, - наставительно произносит мать, - Что, так не терпится показать мальчикам, что у тебя ТАМ?
Катю захлестывает обжигающая волна стыда и обиды. Она ведь в шортах. И на площадке нет ни одного мальчика. На глаза наворачиваются слёзы, их уже не укрыть от матери.
- Слёзы утри. Терпеть не могу, когда ты ноешь.
И добавляет:
- Мой руки, котлеты пожарились давно. Не заставляй отца ждать.
Катя не заставляла. Больше никогда.
Воспоминание №3.
Она купила её. Наконец! Эта чудесная кофточка смотрелась на ней просто волшебно: подчёркивала грудь и скрадывала чуть полноватую талию. Фух… Жаль, что пришлось потратить на неё больше половины летнего заработка. Зато осенью будет в чём щеголять в университете… Она действительно нервничала перед первым курсом. Фантастически удачное сочетание мышиной наружности и доисторического гардероба делали её шансы на успех среди однокурсников близкими к нулю.
Теперь она понимала, о чём пишут в глянцевых журналах. Красивые вещи действительно поднимают самооценку. Она выглядела… По-новому. Такой яркой и жизнерадостной. И даже более юной, чем на самом деле.
Когда в двери повернулся ключ, Катя отпрянула от зеркала в коридоре и шмыгнула в свою комнату с кошачьей молниеносностью. Не дай бог мама увидит её в этой кофте! Раскритикует в пух и прах, ещё и деньгами попрекнёт… как будто она, а не Катя, их два месяца зарабатывала.
Аккуратно сложив обновку, девушка спрятала её в дальний угол ящика с нижним бельём за пачку с прокладками. Сделала пару шагов назад, оценивая содержимое шкафа. Унылое зрелище. Несколько однотипных серых юбок до колен, серые и белые блузки, джинсы и свитера с горлышком. Мать была категорически против любого наряда, на выдумку которого ушёл хотя бы грамм фантазии. Презирала яркие цвета. Вздрагивала при виде мини-юбок.
«Хочешь выглядеть как шлюха?» Вот и все аргументы. Кате хотелось возразить, что, если бы мать хотя бы изредка выползала из своего серо-белого кокона, отец не трахал бы Леночку из супермаркета. Но что толку. Наверное, мама и сама это знала – в глубине души.
«Ничего, - пришла утешительная мысль, - через месяц перееду в общежитие, буду делать, что захочу».
Воспоминание №4.
Сначала он казался классным, но где-то на сто сорок второй минуте свидания Катя поняла, что даже со стаканчиком йогурта вечер прошёл бы интереснее. Внешне вежливый и обходительный, кавалер явно не проявлял ни капли искреннего интереса к беседе. Иногда улыбался и поддакивал, реже – вставлял скудные замечания по поводу погоды или универа, вот и всё. Но почему-то она не возразила, когда он положил свою лапу ей на бедро. И промолчала, когда его пальцы по-паучьи пропутешествовали под подолом её юбки к кружевным трусикам.
Они сидели в его машине за тонированными стёклами. Снаружи полыхал яркими красками майский закат. Почти такой, как тот, что она рисовала в детстве.
«Что я здесь делаю? Боже, что я делаю С НИМ?», - думала она, пока он нервно вытаскивал её груди из бюстгальтера, торопливо оттягивая и теребя соски, будто боясь, что отнимут. Его шумное прерывистое дыхание нарушило тишину бархатного вечера. Странно, неприятно, негармонично.
Она совсем не так представляла свой первый раз. Свечи, шёлковое бельё, страстные поцелуи… но это? Неужели всё происходит именно так? Откуда тогда вокруг секса столько ажиотажа?
Она испытала настоящее омерзение, когда он наклонился и начал блуждать языком по её оголённой груди. Больше всего на свете ей хотелось оттолкнуть его и вытереться салфетками. И убежать, пока он не вытащил из штанов свою штуку.
Но эту был самый крутой парень на курсе. И он так старался. Если она сейчас откажет, то он обидится (скорее, придёт в ярость). И вдруг завтра расскажет обо всём ребятам из группы? Ей вдруг вспомнились мамины слова о том, что непослушных девушек никто не любит. Может, весь фокус в том, чтобы просто терпеть?
В общежитие она возвращалась пешком. Он сослался на срочные дела и высадил её за четыре квартала до проходной. Там, внутри, всё ещё жгло, а низ живота неприятно потягивало. Хорошо, что всё кончилось быстро. Она, конечно, не считала, но, кажется, процесс занял не больше минуты.
Дилиньк. Сообщение – от него.
«Встретимся завтра после шести?»
Она помедлила с ответом. Всего пару минут, ведь мужчин нельзя заставлять ждать.
«Да, конечно! С удовольствием».
Воспоминание №5.
- Он же нищий, - скривилась мать, - Куда ты с ним поедешь, идиотка?
Катя стояла, опираясь на кухонный стол, и сжимала в руке медальон, который он подарил ей вчера после выставки. Всего лишь кусочек дерева на бечёвке, который сам же и раскрасил. Она была в восторге от подарка – казалось, это незатейливое украшение впитало в себя не только его краски, но и чувства. Всю его суть, всю любовь, о которой вчера было так много сказано.
- Он не нищий, он художник. В Москву. Мы будем снимать квартиру, - сказала Катя и тут же возненавидела себя за этот свой вечно униженный, извиняющийся тон. Но с мамой не получалось говорить по-другому.
- Только первое время, - поспешно добавила она и возненавидела себя ещё сильнее. Оправдываюсь. Оправдываюсь за то, что сама приняла решение. В двадцать два года!
Мать сдвинула брови и повернула голову к окну. Казалось, она о чём-то крепко задумалась, но Катя знала: просто сдерживается, чтобы не заорать.
- Чего тебе с Павликом не живётся?
- Павлик – алкоголик.
- Алкоголик, - усмехнулась мать, - пару раз в неделю с друзьями выпить – это, по-твоему, алкоголизм? На отца своего посмотри. В выходные не просыхает, сколько себя помню, и ничего, живём.
- А я не хочу так жить, - тихим голосом возразила Катя, - Не хочу быть такой, как ты!
- Ах вот как, - мать вскинула брови и с насмешкой взглянула дочери прямо в глаза, - Хочешь быть особенной. Думаешь, похожа на этих своих дурочек из книжек? Гордость и предупреждение?
- Предубеждение, - машинально поправила Катя и опустилась напротив матери на стул. Подёргала медальон. Поправила волосы. Ситуация была патовая, она это прекрасно понимала. Мать не отпустит её: нужно было уезжать тихо, оставив записку, как и предлагал ей Саша. Катя совершила роковую ошибку, и от осознания собственного бессилия заплакала.
- Мама, пожалуйста, - тихо начала Катя, опустив голову и пряча отчаянные слёзы, - Я не хочу, не могу жить с Павликом. Я не люблю его. Я должна уехать с Сашей в Москву и попробовать чего-то добиться… Я тоже буду рисовать. Мы не пропадём.
- Рисовать, - развеселилась мать, - да ты своими мазилками даже на хлеб с молоком не заработаешь. Заголодает твой художник, отправит тебя на панель. Там будешь вместе с другими шлюхами… рисоваться.
- Мама!
- Нет, слушай, ты, - металлическим тоном продолжила мать, - Я не допущу, чтобы ты свалила из дома с каким-то проходимцем, который засрал тебе мозг романтическими фантазиями. Забрала вещи, которые тебе покупали мы с отцом, а потом через день клянчила у нас деньги на прокорм своего альфонса. Знаю, знаю я, как всё будет. Поживёте, он сделает тебе ребёнка, которого кормить будет нечем. И куда ты пойдёшь? Конечно, к нам.
- Нет!!
- Что нет? – заорала мать, - У тебя есть сбережения? Работа? Богатые родственники? Что у тебя вообще есть, кроме образования, на которое мы столько денег выбросили? Вот получила его – иди работай, долг свой отдавай матери с отцом!
- Мама, но я люблю его, - Катя уже не скрывала, что плачет. С потоками горячих слёз на кухонный стол выплёскивалась обида, накопленная за последние двадцать два года. Обида, которая молча и упорно сжигала её изнутри.
- Мама, разве ты не хочешь, чтобы я была счастлива? – она и сама понимала, как глупо это звучит, - Дай мне хотя бы попробовать. Ну пожалуйста.
В глазах у матери на секунду промелькнуло странное, незнакомое выражение. Она всё ещё молчала.
- Мама, пожалуйста, - тихо повторила Катя.
Но этой женщине было бесполезно говорить что-то о любви и счастье. Она ещё двадцать лет назад поставила железный занавес между головой и сердцем.
Когда мама наконец открыла рот, у Кати перехватило дыхание.
- Я скажу отцу, он потолкует с этим твоим художником.
Надежда?
- И ты никогда его больше не увидишь.
Всё, конец. Кате показалось, что в вены ей пустили ледяную воду.
Воспоминание №6.
Свадьба вышла ещё тоскливее, чем первый секс.
В тот вечер в машине с тонированными стёклами хотя бы всё быстро закончилось. А день бракосочетания тянулся немилосердно долго и никак не хотел принести новобрачной хоть малую толику радости. Конечно, никто из родителей даже слушать не стал, что она хотела бы тихое венчание в церкви с минимумом гостей. И никакого тамады. И выпивки тоже, желательно.
Её новоиспечённый муж был пьян в стельку уже перед выкупом, поэтому на вопросы подружки отвечал с трудом, горячо обнимал свидетеля и бросал липкие взгляды на каждую женщину, проходящую мимо, даже если она была в два раза старше. Папа, кстати, тоже был «готов» задолго до церемонии. Он никогда не упускал возможности выпить, и в этом они с зятем были удивительно похожи. Не зря говорят, что девушки выбирают мужа под стать отцу.
Она, конечно, предприняла попытку перекрыть доступ алкоголя в чрево благоверного. За что во всеуслышание им же была наречена тупой курицей. Мама строго посмотрела на неё из противоположного конца зала. Этот взгляд транслировал бессмертную идею: скромность и покорность.
Катя утешала себя тем, что Павлик только при посторонних ведёт себя по-свински. Наедине он в основном мил и нежен. Бывает груб, когда выпьет, но ведь все мужчины такие…
Первую брачную ночь они провели порознь. Он – в стране похмельных снов, она – с утешающим романом Шарлоты Бронте и тревожной бессонницей.
Настоящее время.
И вот теперь он её душит, обжигая кожу едкими парами дешёвой водки.
Вчера он был ничего, почти совсем трезвый. А сегодня под вечер к нему заявились «друзья», которых она видела в первый раз в жизни. Часа три пили без закуски, а когда она принесла им бутерброды, начали лапать её за задницу. Муж одобрительно смеялся, даже юбку ей задрал.
И тут она со всей дури съездила ему по пьяной обнаглевшей морде. Жестяным подносом, на котором лежал хлеб с колбасой.
«Мальчики не любят строптивых девочек», - пронеслось у Кати в голове перед тем, как у Павлика из глаз посыпались искры. Он схватил её за руку, притащил в спальню, прижал к окну. И душил.
Воздух стремительно заканчивался, в горле застрял ком, который муж старательно пытался выдавить своими сильными ручищами. Ей показалось, что глаза вот-вот лопнут; но тут он ослабил хватку.
- Щас пойдёшь и из-звинишься перед моими друзь-зьями, - приказ прозвучал заторможено, но угрожающе. Муж потерянно оглядел спальню, похлопал себя ладонями по ляжкам и уставился на неё, ожидая какой-то реакции. Постарался уставиться – после такой дозы алкоголя сфокусировать взгляд было физически невозможно.
Она кивнула, потирая горло, отвернулась к окну. Стоял конец весны. Снаружи полыхал яркими красками майский закат. Павлик неверной походкой направился обратно к «друзь-зьям», видимо, полностью удовлетворённый тем, как поставил жёнушку на место.
Катя провожала глазами вечернее солнце. Теперь оно садится даже быстрее, чем в детстве.
Девятый этаж… Вопрос лишь в одном: что хуже – расшибиться в лепёшку один раз или делать это каждый день, оставаясь здесь, с ним?
Уж это-то она может решить сама. Наверное, первый раз за всю свою жизнь.
Катя распахнула окно. Если её воспоминания поглотит поток душистого майского воздуха, она ни капли об этом не пожалеет. Хорошо будет угаснуть, как этот восхитительный закат. Ярко и быстро.
Слишком быстро…
Павлик спал глубоким сном, который свалил его в супружескую кровать сразу после ухода собутыльников. Он даже не потрудился расстаться с недопитой бутылкой пива, и остатки пойла пропитали и подушку, и простыню.
Катя не старалась вести себя тихо. Она знала: ни барабанящий за окном дождь, ни раскаты грома, ни скрипучая дверца платяного шкафа не смогут потревожить мужа. Выяснила это за пару лет экспериментальным путём. За время их брака она пришла к выводу, что, чем меньше у человека мозгов, тем крепче и слаще он спит. Лично она спала очень тревожно. Всё время была начеку, чтобы вовремя отодвинуться, когда его руки начинали настырно искать её тело. Если уж терпеть его на себе, то хотя бы трезвого, думала она. Но каждый раз увиливать всё равно не получалось…
Куда ей идти?
Конечно, не к маме с папой. Они положили столько сил, чтобы разрушить её жизнь, что она просто не может заявиться к ним среди ночи и заявить о разводе. Отец взбесится. Если пьяный – точно её изобьёт. Родители из своего кармана оплатили Катину свадьбу, лишь бы она забыла о своём несчастном художнике и начала жить нормально. Как все. Оставшиеся средства отец вложил в автомастерскую, которую Павлик открыл полгода назад. Дело пошло хорошо, и вся семья была довольна. На Катю никто не обращал внимания.
Она запихнула последнюю футболку в боковой карман, закрыла сумку и потёрла лоб тыльной стороной ладони.
К подруге?
Но ведь нельзя оставаться у неё вечно. У той своя жизнь. А пока Катя найдёт подходящую работу и съёмное жильё, пройдёт не меньше двух месяцев…
К Саше?
Ах, если бы к Саше… Если бы она знала, где его искать. Последнее, что она слышала от ребят с его потока – он уехал в Москву, как и планировал. Но Москва огромная, а зацепок почти нет. Ей говорили, что он искал её, пытался связаться. Но папа купил ей новый номер, а старый безвозвратно заблокировал. Её держали дома до самого Сашиного отъезда – отец проследил, чтобы «художник» не имел ни малейшей возможности добраться до Кати, как и она – до него. В университет и общежитие они сообщили, что дочь больна.
Дождь яростно колотил по стелу. Чёрная ночь взорвалась яркой молнией, осветившей их пропахшую перегаром спальню. Павлик дёрнулся и что-то сердито пробормотал во сне. Его рука начала медленно шарить по её половине постели. Пора.
Она вышла в коридор и бесшумными ловкими движениями отперла входную дверь. В подъезде было темно – кто-то из соседей снова вывернул все лампочки. Катя легко сбежала по лестнице и, остановившись перед железной дверью, прислушалась. Никто её не преследовал – вокруг царила вязкая тишина, затягивавшая Катю в болото отчаяния и неизбежности.
- Давай, - шёпотом скомандовала она сама себе сквозь сжатые зубы.
Дёрнув плечами, натянула капюшон, вскинула сумку на плечо и шагнула под ночной ливень. Пришло время создавать новые воспоминания.
