Лига историков

В Сети можно встретить полемичный афоризм, приписываемый одному из создателей квантовой механики. Мы проверили корректность такой атрибуции.

Высказывание, приписываемое нобелевскому лауреату по физике, отражает точку зрения многих крупных учёных, которые одновременно верят в Бога и в теорию эволюции. Цитату любит приводить в своих лекциях и интервью нейролингвист и популяризатор науки Татьяна Черниговская. Фраза встречается в различных книгах на религиозную и околорелигиозную тематику, сетевых собраниях афоризмов, а также в соцсетях: Facebook (есть публикации с 580, 535 и 506 репостами на момент написания этого разбора), «ВКонтакте» (340 репостов) и X (187). Иногда вместо стакана в переводе фигурирует сосуд или чаша.

Появление квантовой механики вывело взаимоотношения науки и религии на новый уровень. Её ключевые концепции: принцип неопределённости, квантовая запутанность и эффект наблюдателя — породили множество интерпретаций, которые иногда выходят за рамки строгой науки и пересекаются с метафизическими или даже религиозными идеями. Возникло такое направление, как квантовый мистицизм, которое не поддерживается большинством современных учёных.

Религией и даже восточными мистическими практиками интересовались и два столпа квантовой механики — Эрвин Шрёдингер и Вернер Гейзенберг. В том, что Гейзенберг, выходец из лютеранской семьи, верил в Бога, сомневаться не приходится. Как рассказывал физик Генри Маргенау, встретившийся с Гейзенбергом после Второй мировой войны, коллега поразил его своей глубокой религиозной убеждённостью: «Он был истинным христианином во всех смыслах этого слова».

Об особом отношении Гейзенберга к Богу можно сделать вывод и из его работ. В эссе «Реальность и её порядок» (1942) он писал:

«…Обсуждение извечного вопроса о существовании Бога. В поисках ответа на этот вопрос человеческая мысль прошла множество этапов, каждый из которых необходим для достижения следующего. Первым шагом, который мы могли бы просто сказать: "Я верю в Бога-Отца, всемогущего творца неба и земли". Следующим шагом — по крайней мере, для нашего современного сознания — было сомнение. Бога нет; есть лишь безличный закон, управляющий судьбами мира в соответствии с причинно-следственными связями. <…> Следующим шагом, возможно, стала бы легкомысленная формула Вольтера: "Если бы не было Бога, кто-то должен был бы его придумать". То есть вера в личного Бога — это, по крайней мере, полезный, допустимый самообман, самообман, способствующий гармонии нашей души. <…> Вполне возможно, что все великие притчи: о личном боге, о воскресении мёртвых, о переселении душ — реальны, пока у людей есть силы верить в них. Но тогда не следует ли нам отказаться от столь субъективной реальности, которая на протяжении веков казалась нестабильной, и ограничиться той областью реальности, которая может быть объективирована и, несомненно, переживёт тысячелетия? Похоже, именно такой позиции сегодня стремятся придерживаться многие. Но эта позиция также основана на иллюзии: предположении, что можно избежать изменения нашего мира силой нашей души. <…> Сегодня мы уже не можем с детской уверенностью сказать: "Верую в Бога-Отца, всемогущего творца неба и земли". И всё же мы можем с полной уверенностью вверить себя в руки высшей силы, которая при нашей жизни и на протяжении веков определяет нашу веру, а вместе с ним и наш мир, и нашу судьбу. <…> Вопрос о существовании Бога давно перестал быть научным; это вопрос о том, что нам следует делать».

Иными словами, немецкий физик переводит вопрос существования Бога в этическую плоскость, при этом никак не опровергая его и обобщая до высшей силы. Такое отношение Гейзенберг пронёс через всю жизнь. В 1973 году, за три года до смерти, в лекции под названием «Традиция в науке» он высказался с позиций деизма:

«Галилей утверждал, что природа, вторая книга Бога, написана математическими буквами <…>. Кеплер ещё более ясно выражается в своём труде о мировой гармонии; он говорит: Бог сотворил мир в соответствии со своими идеями творения. Эти идеи — чистые архетипические формы, которые Платон называл идеями, и они могут быть постигнуты человеком как математические конструкции. Они могут быть постигнуты человеком, потому что человек был сотворён по духовному образу Бога. Физика — это размышление о божественных идеях творения, поэтому физика — это божественное служение».

Свою мысль он развил в одной из статей год спустя:

«Как вы знаете, в истории науки, начиная со знаменитого процесса над Галилеем, неоднократно утверждалось, что научная истина несовместима с религиозным толкованием мира. Хотя я убеждён, что научная истина неоспорима в своей собственной области, я никогда не считал возможным отвергать содержание религиозного мышления как просто часть устаревшего этапа в сознании человечества, как часть, от которой нам придётся отказаться в будущем. Поэтому в течение моей жизни я неоднократно был вынужден размышлять о взаимосвязи этих двух областей мысли, ибо я никогда не мог усомниться в реальности того, на что они указывают».

Таким образом, Гейзенберг признавал существование как физических законов, так и Бога, Творца, ответственного за их появление. В последней цитате следует обратить внимание на фразу «я никогда не мог усомниться в реальности…», которая несколько диссонирует с высказыванием, ставшем темой этого разбора, — в нём говорится об уходе в атеизм и возвращении к религии.

«Проверено» не обнаружило высказываний, сколько-нибудь похожих на искомое, в книгах Вернера Гейзенберга, изданных на разных языках и доступных через проекты Internet Archive и «Google Книги». Его нет в базовой работе Гейзенберга на эту тему «Физика и философия: революция в современной науке» (1958), а также в труде Герберта Хёрца «Вернер Гейзенберг и философия» (1966). Не встречается афоризм и в переписке Гейзенберга, а также в некоторых биографических работах о нём. В 2015 году в обсуждении на сайте de.wikiquote.org некий пользователь, представившийся Эйке Кристианом Хиршем, интервьюером Гейзенберга и другом его детей, заявил, что цитата не соответствует взглядам и лексике физика и опровергается наследниками Гейзенберга. Однако авторство этого комментария представляется сомнительным: в нём 78-летний Хирш упоминается в том числе в третьем лице, а риторика по отношению к религии не совсем соответствует статусу доктора теологии.

При этом нельзя сказать, что в XX веке эта цитата (в оригинале — «Der erste Trunk aus dem Becher der Naturwissenschaft macht atheistisch, aber auf dem Grund des Bechers wartet Gott») с атрибуцией Гейзенбергу была популярной. В открытых источниках встречается лишь несколько случаев, один из самых старых — вышедшая в 1979 году книга журналиста Хайнца Отрембы об истории Вюрцбурга, родного города Гейзенберга. В том же году высказывание упомянул биолог-креационист Вольфганг Кун в своей книге «Белка и Господь». Как выяснил ещё один биолог, Гюнтер Бехли, Отремба позаимствовал цитату из работы Луизы Ринзер «Страдание — смерть — воскресение» (1975). «Проверено» убедилось, что эта цитата упоминается у Ринзер со ссылкой на Гейзенберга, но без указания на источник.

А вот вариант фразы, несколько отличающийся от завирусившегося, можно встретить в работе немецкого физика и философа Карла Фридриха фон Вайцзеккера «История природы» (1948), содержавшей его лекции двухлетней давности:

«От размышлений нет честного пути обратно к наивной вере. Согласно старой поговорке, первый глоток из чаши познания отделяет нас от Бога, но на дне чаши Бог ждёт того, кто его ищет. Если это так, то существует образ мышления, ведущий к религиозным истинам, и только этот путь приносит плоды. Если это не так, наш мир напрасно возлагает свои надежды на религию».

Как видим, здесь Вайцзеккер называет высказывание старой поговоркой и сомневается в его истинности. В качестве цитаты именно Вайцзеккера оно фигурировало в ряде изданий до того, как его начали приписывать Гейзенбергу. И этот переход представляется не случайным, ведь Вайцзеккер в течение научной карьеры был протеже Гейзенберга, его коллегой по ядерной программе Германии и другом на протяжении почти полувека. Возможно, неверное восприятие некоего абзаца, в котором упоминались оба физика и эта цитата, и привело к такой ошибке. Гюнтер Бехли допускает и другой вариант: Луиза Ринзер, согласно её биографии, общалась как с Гейзенбергом, так и с Вайцзеккером и просто могла перепутать, от кого из коллег, весьма схожих по мировоззрению, услышала афоризм.

Версия Вайцзеккера, несмотря на статус старой поговорки, впервые встречается в открытых источниках именно у него. Но прототипы у этой фразы, несомненно, были. В своём эссе «Об атеизме» (1625) английский философ Фрэнсис Бэкон писал: «Верно, что немного философии склоняет человеческий разум к атеизму, но глубина философии направляет человеческие умы к религии».

Высказывание Бэкона не всегда передавалось дословно. Так, в начале XIX века его уже цитировали как «Небольшое знание делает людей атеистами, но более глубокое знакомство с науками возвращает их обратно к религии». Изменённый вариант зажил своей жизнью и, по-видимому, дошёл до Карла Вайцзеккера уже с метафорой про чашу познания. Здесь тоже можно увидеть британский след. В 1711 году в поэме «Опыт о критике» поэт Александр Поуп писал:

«И полузнайство ложь в себе таит;
Струёю упивайся пиерид:
Один глоток пьянит рассудок твой,
Пьёшь много — снова с трезвой головой».

(пер. А. Субботина)

Впрочем, метафора первого глотка из чаши познания встречается и в немецкоязычной религиозной литературе в XIX веке, а с некоторого момента чашу познания начали противопоставлять религиозности, так что приведённый Вайцзеккером афоризм стал гибридом сразу нескольких идей.

Таким образом, приписываемая Вернеру Гейзенбергу цитата о познании не встречается у него в трудах и, по всей видимости, атрибутирована ему по ошибке. Автором аналогичного высказывания был друг и коллега Гейзенберга Карл Вайцзеккер, а прообраз афоризма можно встретить ещё в работах Фрэнсиса Бэкона.

Наш вердикт: неверная атрибуция цитаты

«Проверено» в Телеграм
В сообществе отсутствуют спам, реклама и пропаганда чего-либо (за исключением здравого смысла)

Продолжаем знакомиться с книгой Тима Бувери.
Все части выложены в серии.

Как сделать врага из старого друга, а потом купить нового

Коротко для ЛЛ: Британия расстреляла французский флот, стоящий в африканской гавани, после чего де Голль хотел триумфально войти в Дакар, но пришлось отвалить. Американцев заманили в союзники путём очень выгодной сделки.

Потеряв союзника, Британия задумалась о его мощном флоте. Что сделать, чтобы он не попал в руки Германии? Обещаний французского морского министра Дарлана было мало. Англичане сколотили на скорую руку эскадру под названием Force H, которая отправилась из Гибралтара к месту стоянки французского флота в Мерс-эль-Кебире во французском Алжире. 3 июля тамошнему адмиралу Жансулю было предложено четыре условия на выбор: присоединиться к британскому флоту для продолжения борьбы под своими знамёнами, прибыть в британский порт для интернирования, отправиться во французскую Вест-Индию или США. Последним вариантом было затопить свои корабли. Жансуль не был настроен соглашаться на что-то из предложенного и ответил, что будет отвечать силой на силу. Британский командующий эскадры адмирал Сомервилль приказал заминировать вход в гавань.

Судьба французского флота изначально зависела от прекращения огня. В условиях прекращения огня немцы вполне могли потребовать выдачи флота, и то, что их заблаговременно увели в Африку, могло не помочь. Оттуда можно было и продолжать борьбу. Рейно выступал за войну с опорой на заморские территории, но он оставался во всё большей изоляции. Последней соломинкой, переломившей спину верблюда, стал отказ Рузвельта вступиться за Францию. Рейно написал англичанам о том, что собирается узнать условия немцев, и если они будет неприемлемы (одним из таких было бы требование сдачи флота), Франция продолжит воевать из Северной Африки. Британские лорды ответили быстро, потребовав передислокации французского флота в Британию на время переговоров.  Они даже предложили полноценный политический союз между странами.

Рейно был очень рад этому предложению, но остальные члены французского правительства не составили ему в этом компанию. Маршал Петен, уверенный в скорой победе Германии, спросил, почему Франция должна «слиться с трупом». Рейно пришлось уйти, Петен сформировал новое правительство. 17 июня новый министр иностранных дел запросил у немцев условия для прекращения огня через испанского диктатора Франко.

Они знали, что подобное действие было явным нарушением союзнических обязательств. На встрече в Бордо новый морской министр Дарлан уверял британских адмиралов, что ничто не побудит его сдать флот, и что он скорее затопит свои корабли. Это придало им оптимизма, но ненадолго: стали известны условия Гитлера, в которых статья 8 недвусмысленно требовала возвращения и разоружения французского флота под контролем немцев или итальянцев. Черчилль сказал на этот счёт:

В таком жизненно важном для безопасности всей Британской империи деле мы не можем позволить себе полагаться на слово адмирала Дарлана, которого могут принудить уйти в отставку, заменив другим министром, который бы обманул нас, не морщась.

Он впервые поднял вопрос силового решения проблемы. 27 июня его адмиралы предоставили три варианта действий: заминировать вход в гавань Мерс-эль-Кебира, отправить подлодки, которые бы потопили французские корабли, случись им захотеть уйти, или отправить эскадру, которая бы разобралась с французским флотом на месте.

Вернёмся в 3 июля. Жансуль не счёл необходимым проинформировать своё Адмиралтейство о варианте ухода через океан, который ему предложил Сомервилль. Он попытался тянуть время, но Сомерсет сообщил ему, что в случае непринятия его условий до половины шестого вечера он вынужден будет потопить французские корабли. Он исполнил свою угрозу, открыв огонь ещё до шести часов. Французские корабли стали стрелять в ответ, но это была неравная битва. Ни один их снаряд не попал в цель, в то время, как в результате британского огня один линкор «Бретань» был потоплен, «Дюнкерк» был сильно повреждён, а «Страсбургу» удалось уйти, вместе с пятью другими фрегатами.

Конечно, любви у французов за эти свои действия англичане не снискали. Когда в ноябре 1942 году немцы стали приближаться к Тулону, французские моряки исполнили старый приказ Дарлана, потопив свои корабли. Это стало для кое-кого своего рода доказательством того, что словам адмирала надо было доверять, но наш автор с этим не согласен.

Британское командование сочло операцию успехом, несмотря на уход «Страсбурга». Черчилль был рад, что продемонстрировал миру готовность бороться до конца. Ну а по отношению к французам совесть у него была спокойна. В конце концов, им предлагали довольно приемлемые условия на выбор.

Международная реакция на действия британского флота была в целом благоприятной. Стало ясно, что Британию ещё рано списывать со счетов. Но кое-кому в союзных кабинетах эта новость явно не понравилась. Это был бригадный генерал де Голль, совсем недавно получивший своё звание и тоже совсем недавно вошедший во французское правительство. 17 июня он вылетел из Бордо в Лондон, желая продолжать борьбу. Де Голль был тёмной лошадкой, его никто не знал. Но Черчиллю он понравился. На следующий день он записал своё знаменитое радиообращение.

Я, генерал де Голль, находящийся сейчас в Лондоне, я призываю французских офицеров и солдат, которые находятся на британской территории или которые прибудут туда, с оружием или без оружия, я призываю инженеров и рабочих промышленности вооружения, которые находятся на британской территории или прибудут туда, связаться со мной. Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно потухнуть и не потухнет. Завтра, как и сегодня, я буду говорить на Радио Лондона.

Декларация – это хорошо. Но вот в практическом плане дела у де Голля шли не очень. Воевать с ним решили всего два батальона из более, чем 130 тысяч эвакуировавшихся французских солдат. Остальные предпочли репатриироваться во Францию. После Мерс-эль-Кебира и матросы не изъявляли оптимизма воевать вместе с Британией: к де Голлю пошли лишь 250 из 18 тысяч. Но всё-таки ещё летом ему удалось собрать 7 тысяч добровольцев, а к концу года их число выросло до 35 тысяч. Отношения Британией были формализованы. А вот назад дороги уже не было: за призывы солдат к неповиновению на родине де Голлю присудили четыре года тюрьмы. А когда маршал Петен стал единоличным правителем Франции, ему дали уже смертный приговор.

Генерал хотел непременно высадиться на французской территории. Лучшим кандидатом на это был признан порт Дакара на сенегальском берегу. Ситуация казалась благоприятной, но экспедиция была полностью провальной: начиная с опереточного отплытия и заканчивая тем, что 14 сентября в Дакар неожиданно пришли три тяжёлых крейсера, отправленные вишистами на борьбу против де Голля в Экваториальной Африке. Черчилль хотел было отменить операцию, но де Голль рвался в бой. Операцию начали 23 сентября. Дакар не увидел блистательной эскадры на горизонте: был туман.

Бескровного переворота тоже не получилось. Эмиссарам Свободной Франции пришлось убираться обратно на британские корабли под пулемётным огнём. Им припомнили Мерс-эль-Кебир.

Береговые батареи и линкор Ришельё открыли огонь после того, как де Голль прочитал своё обращение в пятый раз. Британские суда открыли ответный огонь. Потери были с обеих сторон. Бомбардировка продолжилась на следующий день, после того как предыдущим вечером была получена инструкция Черчилля драться до конца. Но береговые батареи и «Ришельё» тоже не молчали. Де Голлю пришлось признать, что он недооценил способности порта обороняться. Позднее он признался, что подумывал в эти дни о самоубийстве. Решающая попытка захватить порт на следующий день стала катастрофой. Последняя оставшаяся французская подлодка торпедировала британский линкор HMS Resolution, и ещё до полудня британский командующий Каннингем решил уходить.

Так превосходящий британский флот с шестью тысячами солдат на борту не смог взять порт, который даже не принадлежал официальному врагу. Над Ла-Маншем лётчики RAF доказали, что способны противостоять германской военной машине. Но наступать Британия была не в состоянии. Для этого ей нужны были новые сильные союзники. Ей нужны были Соединённые Штаты.

Черчилль собрался втянуть США в войну. Это было что-то новое. Его предшественник Чемберлен не был настроен на это, ведь за всё приходится платить:

Нам придётся заплатить слишком дорого, если у них будет право писать условия мира.

Популярная в те дни поговорка гласила: «Боже, упаси нас от немецкой победы и американского мира». К весне 1940 года США оставались на твёрдых позициях изоляционизма. Многие американцы инстинктивно не доверяли Британской империи с её укоренившейся классовой системой. Они не хотели повторно втянуться в мировую войну. Германский блицкриг на западе запустил серьёзный движ. Американская публика стала в большинстве своём болеть за Британию, однако доминирующей эмоцией был страх. Выросли оборонные расходы: к маю 1941 года было потрачено вчетверо больше, чем во всём 1939 году.

Практически сразу после избрания на пост премьера Черчилль стал просить Рузвельта о помощи. Рузвельт восхищался его выдержкой, но его волновало пьянство британского премьера, который не проводил и дня без бутылки. Тем не менее, он сказал, что Черчилль – лучшее, что есть у Британии, даже если он всё время пьян. В падении Британии он заинтересован не был, поскольку США были не в состоянии контролировать Атлантический океан. И всё же, несмотря на снятие эмбарго, оружейные поставки поначалу были весьма скромными: все были уверены, что Британия долго не продержится. Британцы возмущались тем фактом, что им продавали не больше того, что они могли сами оплатить и вывезти.

Были американцы, которые хотели большего, и таким лоббистам удалось уговорить прославленного генерала Першинга выступить за передачу полусотни старых фрегатов Британии, о чём давно просил Черчилль. Разгорелись публичные дебаты, но только лишь дальнейшие уговоры со стороны британских премьера и посла, а также растущая уверенность в том, что Британия устоит, убедили президента.

Правда, необходимо было убедить ещё и Конгресс, так что Рузвельт сообщил англичанам, что неплохо бы предложить что-то взамен. Например, разрешения строительства американских военных баз на британских островах Карибского моря и в Канаде. Черчилль посопротивлялся немного, но угроза германского вторжения сделала его покладистым, так что он согласился предложить американцам Британскую Гвиану, Тринидад и Ямайку в качестве подходящих территорий. Но Рузвельту этого было мало, и он потребовал также Ньюфаундленд, Бермуды, Багамы и Сент-Люсию. Разумеется, это было многовато за груду старого железа (из 50 фрегатов в относительном порядке были лишь девять). Но, во-первых, деваться было некуда (у Британии оставались всего 68 из 176 кораблей), а во-вторых, продажа такого количества военного материала никак не могла считаться нейтральной акцией. Посредством этой «взятки» англичанам удалось вовлечь Америку в свою военную деятельность и де-факто стать их союзником. Пожалуй, ради этого не жалко было расстаться и с важнейшей интеллектуальной собственностью оборонного характера (вплоть до проекта атомной бомбы). Её, как и всё то, что дополнительно потребовал Рузвельт, оформили как дар. Иначе его другу Уинстону не простили бы подобной сделки у себя на родине.

Итак, помогать американцы не отказывались. Главной проблемой для англичан было то, что она была не безвозмездной. По мере ухудшения финансового положения империи в течение войны в продажу пошло фамильное серебро – колониальные владения. Потом, будет сдача остальной империи и британского фунта как мировой валюты. Но это будет потом. А пока необходимо было победить Германию любой ценой.

Античная мозаика с изображением победоносного боксера карлика , Рим. 1-2 век н.э.

Эта римская мозаика изображает победителя, держащего во рту пальмовую ветвь, в то время как его побеждённый соперник стоит на коленях рядом с судьёй. Оба боксёра обнажены, на руках видны цесты, которые покрыты шипами.

P.S.Цестус или цест (лат. caestus, caestūs) — боевая перчатка кулачных бойцов в Древней Греции и Древнем Риме. Представляла собой разнообразной конструкции обмотки из кожаных ремней на руках для их защиты и увеличения степени травматичности удара

Карлики появлялись на арене более одного раза: эти люди были намеренно помещены в неопасные для жизни ситуации, поскольку они были ценны и их было трудно заменить.
Вместо того, чтобы участвовать в настоящих гладиаторских боях с конечной целью победы через смерть, карлики воссоздавали мифологические повествования (пигмеи против журавлей) и устраивали бои. Гномы боксировали и выступали для публики, воссоздавая для всей аудитории арены своего рода шоу, обычно предназначенное для элиты в полуприватной демонстрации богатства.

Американский скетинг-ринг (англ. American Roller Rink) — скетинг-ринг (роллердром), существовавший в Санкт-Петербурге, на Марсовом поле, в северо-западной его части, прилегая к Миллионной улице с 1910 по 1914 года. Скетинг-ринг стал одним из главных увеселительных заведений в городе. Здание приобрело спорную репутацию в городе, его называли «дворцом пьянствоблудия»

В 1910-е годы в Европе в моду вошло катание на роликах, в городах строилось множество скетинг-рингов, мода дошла и до Санкт-Петербурга среди городской молодёжи и солидных кругов. Хотя в городе уже было открыто несколько скетинг-рингов,

«American Roller Ring» стал крупнейшим подобным заведением. Популярность «американского скетинг-ринга» упала с 1912 года после спада в целом интереса к роликам у горожан. Здание было снесено уже в 1914 году

Блестящая реклама заведения

Шлем пилосского типа или пилос. Свою форму приобрел от древнегреческого головного убора с таким же названием. Легкий и удобный шлем легковооруженной пехоты он постепенно вытеснил остальные.

Этот шлем этрусский, ок. 325–300 гг. до н. э. Высота: 40 см. Диаметр: 22 см