Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 511 постов 38 933 подписчика

Популярные теги в сообществе:

160

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
41

Обращенный. Часть 2

Саша входит в комнату, ставит на стол большую спортивную сумку. Присутствующие заворожено наблюдают за каждым его движением. Взвизгивает молния, все невольно подаются вперед, пытаясь разглядеть то, что скрыто внутри.

– Здесь все, – говорит Саша. – На месяц должно хватить. Потом еще привезу.

– Проблем пока не наблюдается? – спрашивает старик.

Его рука ныряет в сумку, выуживает на свет пластиковую полторашку с темно-красной жидкостью. Дед Иван любуется ею, затем открывает крышку и нюхает содержимое.

– Высший сорт, как и всегда, – ухмыляется Саша. – Все здоровые, не старше тридцати. Да и проблем пока нет. Я соблюдаю всю возможную осторожность. Не первый год замужем.

– Сколько веревочке не виться… – нараспев произносит старик. – Если вычислят, ты знаешь, что делать. Домик тебе мы уже приготовили.

– Ты хотел сказать – нам? – поднимает бровь Саша.

Матвей вздыхает, закрывает бутылку и ставит ее на стол. Остальные не сводят с нее взгляд, облизывая губы. На минуту в комнате повисает тишина.

– Хороший ты парень, Саша.

Голос звучит откуда-то со стороны входа, из темноты. Он плывет по воздуху, громкий и устрашающий, но в то же время завораживающий и успокаивающий. Все замирают, как по команде повернув головы. В круг света вступает мужчина. На вид лет сорока, с правильными, аристократическими чертами лица. Густые черные волосы зачесаны набок аккуратным пробором, над большими карими глазами выделяются выразительные прямые брови. Одет он, несмотря на жаркое лето, в темный костюм-тройку, а на ногах блестят, отражая пламя свечей, начищенные, как с иголочки, туфли с острыми носами.

– Хороший, но добрый и наивный, – продолжает мужчина. – А наивность нам сейчас не друг. Мы на грани вымирания.

– Я знаю, Старейший, – опускает голову Саша.

– А я знаю, что ты знаешь, – мужчина кладет руку на его плечо. Пальцы длинные, как у пианиста, с аккуратно состриженными ногтями. – Но ты опять привез его сюда.

– Не оставлять же его одного в городе, – по-прежнему не поднимает головы Саша. – Присмотр нужен.

– Он опасен, Александр. Для себя, для тебя, для всех нас. Я могу избавить его от мучений. Быстро и безболезненно.

Саша молчит, затем поднимает голову и глядит на мужчину. Глаза парня мокрые от слез, на щеках – влажные дорожки.

– Я слышу это каждый раз, вот уже на протяжении пятидесяти лет, – шепчет он. – И каждый раз я отвечаю одинаково. Так же отвечу и сегодня: убейте тогда и меня. Я не предам. Не могу. Из него ничего не получилось, но он безобиден. Нет никакой опасности.

Мужчина вздыхает, мягко сжимает плечо Саши. Оставшиеся жители деревни зовут его Старейшим, но настоящего имени никто не знает. Он и сам уже не помнит, как его звали. Когда живешь многие века, по большей части – в одиночестве, такая мелочь как имя перестает быть чем-то значимым. Оно забывается, теряется во тьме столетий, превращаясь в прах. А ты становишься безымянным скитальцем, беглецом, единственная цель которого – выжить.

Его раса всегда жила с людьми бок о бок. Раса бессмертных, высших существ. Такое соседство с людьми можно было называть по-разному: симбиозом, паразитизмом, сосуществованием. Сам Старейший предпочитал последний термин, ведь вред человечеству они приносили минимальный, почти незаметный. И были не виноваты в том, что для выживания им требовалась людская кровь. Они убивали, о да, но не испытывали от этого удовольствия, не было у них и мнимого чувства превосходства. Лишь попытки прокормиться и не сгинуть. Тысячи лет прошли спокойно, пока их не поразила неведомая ранее болезнь, проклятие. Хотя, многие из них посчитали это даром. Они научились обращать тех, кем ранее лишь питались. Не помнящие откуда произошли, не знавшие когда канут в вечность, лишенные репродуктивной функции – теперь они могли пополнить свои ряды. В общине начался разброд, мнения разделились. Многие не хотели выходить из тени, предпочитая и дальше спокойно жить под боком у людей. А оставшиеся грезили о том, как год за годом начнет прирастать их численность, и рано или поздно они займут доминирующее место на планете, низведя людей до уровня скотины, покорной и безвольной еды. Но что-то пошло не так.

В среднем из десятка новообращенных один просто-напросто сходил с ума, начиная убивать людей направо и налево. Община старалась отлавливать их и умерщвлять, но счет обращенных пошел уже на сотни и тысячи, поэтому многим неуправляемым особям удалось ускользнуть. Затерявшись, затаившись на какое-то время, они рано или поздно появлялись среди людей, сея вокруг себя смерть и панику. Человечество окрестило их вампирами и дало жесткий, решительный отпор. Сумасшедших отлавливали, отрубали им головы, сжигали на кострах и загоняли в грудь осиновые колья. А потом люди вышли на общину, которая к тому времени знатно разрослась. И началась настоящая бойня, века гонения и истребления. Немногим удалось уйти, спрятаться, начать жизнь заново. Старейший даже толком не знал, сколько их всего осталось, испуганных, униженных, рассеянных по миру. Может, пара тысяч, а может – всего пара десятков. Сам он поселился в этих лесах около сотни лет назад. Добывать пропитание было тогда делом нетривиальным, и долгое время Старейший жил впроголодь. В крошечной Орловке внезапное исчезновение даже одного-единственного человека вызывало панику и пересуды. И Старейшему приходилось оставлять трупы в лесу, предварительно хорошенько их изуродовав. Волков тогда в округе водилось видимо-невидимо, поэтому ему удавалось уводить от себя всяческие подозрения. А затем на эти земли пришла война. Еды в те годы стало вдоволь. Немцы оккупировали деревню, убили изрядное количество жителей. Старейший же, в свою очередь, знатно проредил ряды фашистских захватчиков, отлавливая их по одному и по двое. Бравые дольчен зольдатен списали все на происки партизан, а в сорок третьем пришла красная армия и освободила деревню, выбив немцев. Снова потянулись голодные годы, и Старейший задумался. Орловка была отличным местом для жизни, но ему надоело прятаться по лесам и недоедать. План созрел быстро, и был прост. В один прекрасный день он поймал в лесу Ивана, который пошел по грибы. Но, несмотря на дикий голод, не выпил его, а обратил. И предложил сделку. Вечную жизнь для всей семьи в обмен на кровь. Два сына Ивана жили в городе, и могли, не вызывая лишних подозрений, добывать там то, что было необходимо для выживания. Трех-четырех убитых в месяц было бы более чем достаточно, а в областном центре люди пропадали и пропадают десятками. Иван, подумав, согласился. Он был уже не молод и мучался от многих хронических болячек. Но теперь старик вновь ощущал себя двадцатилетним юношей, и лишь одно неприятное чувство терзало его. Голод, который не утолить никакой пищей.

Вскоре сыновья приехали в гости к отцу, и в ту же ночь Старейший явился к ним в дом. К утру вся семья Ивана была обращена, и несколько лет прошли относительно спокойно. Жители Орловки больше не пропадали, а два отрока исправно привозили из города свежую, вкусную кровь. А когда на горизонте появилась бравая милиция, парни перестали убивать и переехали обратно в деревню. Дальше все шло по накатанной. Иван давал Старейшему наводку на семью, чьи родственники проживали в городе, их обращали, и жизнь продолжалась своим чередом. К семидесятому году прошлого века в деревне уже было четыре таких семьи, а крови становилось нужно больше и больше. И тут все покатилось под откос.

Один из новообращенных сошел с ума. Старейший был к этому готов, но долгие лета спокойствия притупили его внимание, поэтому беда грянула как гром среди ясного неба. Обращенный мужчина убил всю свою семью, а затем принялся за остальных жителей деревни. К утру, когда это обнаружилось, он успел умертвить треть населения, и его сородичи, во главе со Старейшим, объявили охоту, к которой присоединились оставшиеся люди. Две недели они гоняли вампира по окрестным лесам, тот же продолжал убивать, не делая различия между своими и чужими. Погибла еще треть населения, а от обращенных осталась лишь семья Ивана, который потерял в этой охоте двух своих сыновей. Наконец убийцу поймали. Разъяренные люди порубили его на куски, проткнули грудь колом и сожгли. Но жизнь в Орловке уже никогда бы не вернулась в прежнее русло. Деревня умерла, как и большинство ее жителей. Оставшиеся в живых собрали вещи и спешно покинули проклятое место, поклявшись никогда сюда не возвращаться. Иван с семьей остался, но перспектива вечной жизни в заброшенной деревне уже не радовала. Старейший же, чувствую свою вину, пропал в лесах и не появлялся несколько месяцев. Как все это время выживали его новоявленные сородичи, он не знал и, судя по всему, знать не хотел.

А семья Ивана голодала. За полгода удалось выпить лишь троих человек из соседней деревни, на большее старик не пошел, опасаясь быть раскрытым. А потом пришли они – два молодых парня, городские изнеженные туристы, искатели заброшенных деревень. Иван поймал их и уже собирался пировать, когда вернулся Старейший. Старик обрадовался, и предложил тут же обратить бедолаг, ведь они могли спокойно охотиться в городе, привозя сюда литры и литры свежей крови. Старейший наотрез отказался, мотивировав тем, что лучше будет жить впроголодь, чем вновь рискнет породить на свет сошедшего с ума вампира. Но к уговорам присоединились Анна и ее дочери. Глядя на их исхудавшие тела и лица, заглядывая в потухшие от голода глаза, Старейший сдался. И все опять пошло не по плану. Один из парней обратился сразу, а вот со вторым начались проблемы. Он не проявлял признаков сумасшествия или агрессии, но и рассудок полностью, видимо, не сохранил. Временами впадал в маразм, страдал потерей долгосрочной памяти, начинал гадить под себя, будто младенец. Семья Ивана приглядывала за ним целую неделю, но ничего не менялось. На общем совете было принято решение умертвить несчастного парнишку, но Александр – второй новообращенный – встал на его защиту. Ведь он вырос с Максимом в одном детдоме, и тот был ему роднее брата. Саша наотрез отказался добывать кровь для своих новых сородичей, если с головы его друга упадет хоть один волосок. К удивлению Ивана, Старейший сдался, поручив Александру опеку над Максимом. Тот же, в свою очередь, верил, что рано или поздно его друг придет в себя. Но годы шли, а ничего не менялось.

– Жалко мне его, – говорит Старейший. – Сентиментальным становлюсь, хоть и не старею.

– Не повезло мальчонке, – вставляет дед Иван. – Застрял между нами и людьми. Эх, Сашка, тяжкая у тебя ноша.

Александр бросает взгляд на старика. В полутьме глаза парня блестят, а на лице застывает такое выражение, что Иван содрогается. Все эти годы он полностью полагался на мнение Старейшего, но будь его воля, старик убил бы обоих парней, один из которых блаженный, а второй Ивана откровенно пугает.

– Мне не привыкать, – шепчет Саша, и шепот его похож на шипение змеи. – И он не застрял, он – один из нас.

Старейший чуть сжимает плечо парня, и тот вновь смотрит на него.

– Я доверял тебе все эти годы. Собираюсь доверять и впредь. Но будь осторожен.

Саша кивает, и они направляются к столу, где дед Иван уже разливает кровь по бокалам. Запах меди сплетается с ароматом лежалого сена, приятно щекоча ноздри. Максим наблюдает за ними сквозь пыльное стекло, боясь пошевелиться. Невольно облизывается, видя, как из полторашки в бокал выливаются последние капли жидкости. И молится лишь о том, чтобы этот непонятный, кошмарный сон побыстрее закончился. А затем его накрывает всепоглощающий голод, следом за которым приходит забвение. 

*****

Время перевалило за полдень. Солнце убралось с зенита и теперь светит в давно не мытое окно под косым углом. В комнате кружат пылинки, но воздух, относительно, свеж, благодаря неустанно работающему кондиционеру на стене. В этом году лето выдалось на редкость знойным, поэтому окно закрыто наглухо, дабы не пропускать вовнутрь раскаленный воздух. Да и жару хозяин квартиры стал вдруг переносить очень плохо.

“Может, давление шалит? – в очередной раз думает Максим. – Завтра, обязательно, схожу в аптеку за тонометром.”

Он отрывается от созерцания кондиционера, поворачивается к монитору. Открытый вордовский документ почти пуст, статья идет из рук вон плохо. Текст рассыпается и крошится, как давно позабытое на тарелке печенье. Да и кого может заинтересовать материал о инопланетянах в третьем десятилетии двадцать первого века? От этой темы неприкрыто отдает нафталином и бабушкиными сказками, но сроки горят, а кушать хочется. Максим чешет затылок, трет глаза, задумчиво шмыгает носом, но идей в голове не прибавляется ни на грамм. Мертвый день. Он думает о том, что работа на удаленке, конечно, намного комфортнее и удобнее сидения в офисе. Но там – за одинаковыми столами с одинаковыми же компьютерами – атмосфера более располагает к созиданию. Да и самодисциплина Максима хромает, он всегда это признавал. Мелькает шальная мысль доехать до редакции, но взгляд падает на цифры в углу монитора, и эта задумка вмиг испаряется. На дорогу туда и обратно у него уйдет не меньше двух часов, так что смысла дергаться сегодня нет. Завтра, может быть. А сейчас ему срочно нужно взбодриться.

Он поднимается с кресла. Невысокого роста парень, с молодым, наивным лицом вчерашнего выпускника какого-нибудь, среднего пошиба, университета. Выразительные карие глаза, прямой тонкий нос, резко очерченные губы, трехдневная щетина на щеках и подбородке. Максим осматривает свою комнату, в которой давно уже не было двух вещей - девушки и уборки. Молодой человек вздыхает и направляется в кухню. Достает из шкафчика пакет с дешевым молотым кофе, засыпает три ложки в фильтр старенькой капельной кофеварки. Пока напиток готовится, Максим, на скорую руку, делает себе пару бутербродов, краем сознания замечая, что колбаса давно уже заветрелась. Он выкладывает свой нехитрый обед на тарелку, наливает кофе в кружку. Собирается вернуться в комнату, когда в дверь стучат. Максим вздыхает еще раз, ставит посуду на кухонный стол и идёт открывать.

– Максон! В своей берлоге!

На пороге стоит парень, на вид - ровесник Максима. Худой и высокий, лицо озаряет улыбка, а чуть прищуренные глаза смеются.

– Привет, Сань, – говорит Максим.

– У тебя домофон не работает, что ли? – весело интересуется гость. – Десять минут у подъезда потел, пока какая-то бабка не вышла.

– Я за него уже полгода не платил, – хозяин квартиры переводит взгляд на трубку аппарата, такую же пыльную, как и все вокруг. – Зайдешь?

– За этим и пришел.

Александр переступает порог, тянет руку для приветствия. Максим вяло пожимает его ладонь, поворачивается и топает обратно в кухню.

– Проходи, не разувайся. Все равно бардак, – бросает он через плечо. – Кофе будешь?

– А есть что покрепче?

Максим хмыкает, открывает холодильник. И тут же замирает в ступоре. Все полки забиты полуторалитровыми бутылками с красной жидкостью. Парень смотрит на это изобилие, не в силах сказать ни слова, лишь чувствуя, как интенсивно начинает посасывать под ложечкой. Струйка липкой, прозрачной слюны вытекает из уголка его рта, пробегает к низу подбородка и капает на пол.

– Что это? – только и спрашивает он, поворачиваясь к Саше?

– Где? – улыбается тот.

Максим несколько раз моргает и вновь переводит взгляд на холодильник. Тот почти пуст, не считая остатков колбасы, десятка яиц и дешевого трехзвездочного коньяка. Парень выдыхает, пытаясь подавить невесть откуда взявшееся чувство дикого голода, достает бутылку, ставит на стол. Затем лезет в шкафчик за рюмкой. Александр уже сидит на табурете, закинув ногу на ногу, будто бы хвастаясь своими ослепительно-белыми кроссовками. Он ждет, пока Максим наполняет рюмку до краев, выпивает, хватает с тарелки один бутерброд.

– Фух, спасибо! – выдает он, откусывая солидный кусок. – А то денек сегодня какой-то бешенный, даже позавтракать не успел. А ты чего там в холодильнике увидел? Деву Марию?

– Показалось, видимо. Забей.

Саша без аппетита жует бутерброд. Позавтракать он сегодня успел и довольно-таки плотно. Поймал на пустыре за строящимся новым кварталом двух подростков, которые, судя по всему, прогуливали школу. Лекцию о пользе учебы Александр им читать не стал, а просто и жестоко продемонстрировал что бывает с прогульщиками. Сейчас их обескровленные тела покоятся на краю пустыря, на потеху стаям бездомных собак.

Максим присаживается напротив, отхлебывает горячий кофе из кружки. У напитка странный, солоноватый привкус. Парень морщится. Какая цена – такой и кофе.

– Как в офисе дела? – спрашивает он.

– Как сажа бела, – отвечает Саша. – Со статьями в этом месяце беда какая-то, сайт наполнять нечем. Кто в отпуске, кто болеет, кто пропал, как ты.

– Я не пропал, – говорит Максим. – У меня творческий кризис.

– Прокрастинация у тебя, дружище, а не кризис, – хихикает Александр. – Плюс лень, вперемешку с депрессией. Гремучая смесь. Нет, я понимаю, девушка ушла. Но уже полгода прошло, а ты все там же. Я уже имя-то ее забыл.

Перед внутренним взором Максима всплывает образ девушки. Но его сразу же заволакивает непроницаемая пелена. Одна за другой вспыхивают сумасшедшие, бредовые картинки. Катя на кровати, бледная и похудевшая. Кровь на ее шее, простынях и подушках. Саша, сидящий в кресле напротив и облизывающий красные губы. Солоноватый, медный привкус во рту. Чувство сытости, спокойствия и умиротворения, вперемешку с возбуждением. Ведь эта сука была виновата сама. Она отвергла его, и Саша дал Максиму возможность наказать ее за предательство. Парень трясет головой, отгоняя видения и смотрит на друга.

–  Катя, – грустно выдает Макс. – И вообще, ничего подобного. Вот завтра хотел в редакцию наведаться, взбодриться.

– Тебя через день такие мысли посещают. Однако, в офисе все уже забыли, как ты выглядишь.

Максим кивает на резонное замечание друга. Сашу он знает с первого курса журфака, и тот всегда резал правду-матку на живую, не пытаясь что-то приукрасить, или каким-то образом обойти острые углы. Так и сейчас он озвучил то, о чем сам Макс предпочитал не думать. Правда была в том, что сидеть дальше в грязной пустой квартире и продолжать себя жалеть — это путь в никуда, тупик.

– Евгенич лютует? – спрашивает он.

Игорь Евгеньевич, Главный редактор интернет-журнала “Невероятно, но правда” – человек увлеченный. Слегка за сорок, с дикой энергетикой и задорным блеском в глазах. Он радеет за свое дело и, справедливо, требует того же от подчиненных. Назвать его конфликтным ни у кого из редакции не повернется язык, но, в случае явной лености любого из сотрудников, главред превращается в лютого монстра, устраивая добротные взбучки направо и налево. Повальных увольнений и текучки он не допускает, но, если кто-то тормозит весь коллектив, с этим человеком быстро прощаются.

– А сам как думаешь? – говорит Саша. – У него лучший автор несколько месяцев сливает все статьи и сроки. Он же, добрая душа, разрешил тебе на удаленке работать. А от этого еще хуже стало.

– Уволит?

– Не успеет, – улыбается Александр. – Я нам командировку выбил. Такую статью напишем, когда вернемся, что закачаешься.

Максим смотрит на кружку с кофе, отставляет ее в сторону. Идет к шкафчику и достает вторую рюмку. Разливает алкоголь. Парни чокаются, выпивают, закусывают бутербродами. Коньяк тоже мало похож на коньяк. Так – подкрашенный спирт со странным привкусом.

– Все же нужно будет из дома выйти? – с притворной жалостью спрашивает Макс.

– Тебе полезно, – улыбается Саша. – Прокатимся, развеешься.

– И куда мы?

Александр хитро щурится. Прошел уже месяц с их последнего визита в Орловку. Пора возвращаться туда. Но в этот раз он собирается закрыть вопрос окончательно. Долгие и долгие годы он был слугой, курьером у Старейшего, который как трус, как шелудивый пес прятался в этой богом забытой деревне, хотя мог бы править миром. Нужна лишь самая малость – переселиться поближе к людям, обращать их, набирать последователей. Строить свою бессмертную империю. И всегда есть досыта, позабыв, что такое голод. Но Старейший никогда на это не пойдет, он боится ошибок, боится тех, кто может сойти с ума. Но ведь и с этим контингентом можно работать. Непокорных убивать. А таких, как Саша, наставлять на путь истинный. Это возможно. Александр знает по себе, ведь он – бракован. После обращения он стал тем, кого называли вампирами. Сумасшествие едва не поглотило его, но он, сам не зная как, научился с этим жить и справляться. Не выдавать себя. Ведь приговор Старейшего был бы один – смерть, а Саша собирался жить счастливо и долго, желательно вечно. Поэтому пришло время действовать. Избавиться от Старейшего и семьи Ивана. Вернуться в город. И начать масштабную работу. Благо возможность была. Саша знал, что обращать могут лишь древние перворожденные. Но как он выяснил за прошедшие годы, вампиры тоже были на это способны. Сумасшествие шло в комплекте с огромной, неограниченной силой. И теперь он не собирается сдерживаться. Саша разливает по рюмкам остатки коньяка. Ставит обе перед Максимом.

– Это тебе. Штрафная, – говорит он. – Мне же за руль завтра. Ты давай отсыпайся и собирайся. Ну, или, в обратной последовательности, как хочешь. Утром я за тобой заеду.

Саша, улыбается, вспоминая как оторвал голову кассирше на богом забытой заправочной станции. О, как она кричала, видя его сумасшедшие глаза и острые зубы! Прям музыка для ушей. Он сделал это просто ради удовольствия, ради сиюминутной забавы. Наполнил кровью лишь два небольших стаканчика из-под кофе.

Проглотив последний кусок бутерброда, Саша встает и направляется в прихожую. Максим несколько секунд смотрит на две полные рюмки, закидывает их содержимое в себя, шумно выдыхает и плетется вслед за другом.

– Мог бы не провожать, невелика птица, – говорит Александр, открывая входную дверь. - Все, Максон, давай, до завтра. Будь готов.

– Я как пионер, всегда готов, – Максим чувствует, что язык начинает слегка заплетаться. – Ты так и не сказал, куда мы едем-то?

Саша выходит за порог, оборачивается, улыбается. Максим обращает внимание на длинные, странного вида клыки цвета слоновой кости.

– Узнаешь, – отвечает он. – И тебе точно понравится.

Показать полностью
206

Спасители. Глава 59

Через самую чернейшую безнадёгу лежал путь к самому яркому свету. По крайней мере, со слов «учителя». Олег сидел в полулотосе – на полный лотос не хватало гибкости колен. Сидел часами. И это было ужасно. Скучно. Неприятно. И тяжело. Спина затекала уже через полчаса. Ноги немели и того раньше. Но нельзя было шевелиться. Можно было только «слушать» своё тело. И всё дерьмо, что начинает всплывать наружу, в момент скуки, в момент, когда изнывающее капризное тело начинает бунтовать. Бунтовать против разума, против той части ума, которая вдруг решила сидеть часами в одном положении и достигать «просветления».

Но существовала и иная часть ума. Иные части. Которые решали, что Олег – мается хернёй. Которые решали собирать вещи – и уезжать обратно в город. Которые сомневались. Олег вдруг понял, что всё это – разные части ума, а не он сам. Потому что сам-то он решил как раз идти до конца, во что бы то ни стало…

Предыдущие главы: https://vk.com/topic-170046450_50024595

И было тяжело. Очень тяжело. Удивительно тяжело. Неужели, медитация – это настолько сложная вещь? Хотя казалось бы, просто сиди себе…

На все страдания вдруг наслаивалось ещё страдание, излучаемое откуда-то из недр души. Олег несколько раз вдруг подмечал, что на него из глубин сознания что-то смотрит. Что-то крайне недоброжелательное и угрожающее. Этот взгляд отпугивал.

-- Слушай Тьму, -- говорил Карпов. – Не убегай от неё. Свет внимания растворяет всё… Смотри в ответ!

И тогда Олег принялся смотреть, вглядываться в ту самую щёлочку, за которой что-то скрывалось. Что-то особенно кошмарное. И тогда полилось… Что-то хлынуло. Грязные потоки, цунами из боли, отчаяния, паники. Гной подсознания. И тогда уже нельзя было остановиться, нельзя было убежать. Оно решило напасть.

-- Возвращайся! – тут же вернул его на место Даня. – Слушай! Соберись и слушай! Смотри на то, что будет дальше! Наблюдай!

И Олег снова наблюдал, сквозь ужас, сквозь страх. Легко было рассуждать, как он бы столкнулся со своими внутренними чертями! А вот столкнуться с ними на самом деле… на то они и черти, что у нас над ними нет никакой власти. Они чудовищны.

Олег наблюдал, смотрел в глаза, которые уставились на него.

-- Признай, что это переживание тяжёлое, -- направлял Карпов. – Может, даже невыносимое. Признай, что ты не можешь его проигнорировать. Наблюдай всю тяжесть… Есть эмоции, которые ты не можешь контролировать. Позволь им пройтись бурей. Наблюдай.

В океане боли проходил не один час. Не один день. Олег погрузился глубоко внутрь себя. И ужас, кошмары – они приходили, усиливались. Но и утихали. Иногда вовсе исчезали. Но возвращались. Даже самые тяжёлые эмоции, самые тяжёлые чувства меняли свой окрас, меняли свою интенсивность. А если они меняются, значит всё проходит. Значит они не вечны. Значит всё имеет свой конец. И всё имеет своё начало. Олег осознал это на каком-то особенно глубоком уровне.

Олег держал внимание на ощущениях в теле. И, после многих дней медитаций, погружался в бесчисленные видения. События прошлого представали перед ним с поражающей воображение чёткостью. Он проживал своё прошлое снова и снова. Испытывал боль. Радость. Счастье и горе. Всё это было циклично. За периодом горя неизбежно следовал период счастья. И наоборот. Всё имело свой цикл. Всегда. Неизбежно. Как бы ты не пытался ухватиться за привычное – мир менялся. И Олег страдал от того, что цеплялся за бесконечно умирающий мир. Вместо того, чтобы открыться, чтобы воскреснуть в новом мире…

Всё уже произошло. Всё уже случилось. Давно. И всё, что он видит – иллюзия. На самом деле – вот он. Сидит посреди комнаты. Ощущает своё тело. Лёгкая прохлада. Биение сердца. Движение воздуха в носу. Вот она – правда. А где Алиса? А где Серемей, Захар, Коба? В импульсах, в иллюзиях, в видениях.

Но непосредственному восприятию мешал недостаток концентрации. И Олега вновь уносило в видения о прошлом. Из университета. Из школы. А вот он в детском садике – какие невероятно отчётливые цветы стояли на подоконниках, неужели всё это – лишь медитация? Он же переживает всё заново…

А потом Олег увидел заснеженный древний лес. И он шёл в лохмотьях, в волчьих шкурах, на самодельных лыжах, которые он сделал, расколов дерево вдоль волокон при помощи клиньев – безо всяких циркулярных пил. Такого Олег не мог знать при своей жизни. Он никогда не делал ловушек на зверей. Но Олег снимал с ловушек роскошных соболей. И ехал дальше, по бескрайнему лесу, по бескрайней тайге. По ночам он грелся в своих избушках. А днём двигался вперёд. И всё было незатейливо, но прекрасно. Олег чувствовал лес.

Он приходил к медведю в берлогу с рогатиной и кинжалом, он отбивался от свирепых волчьих стай. И твари, обитавшие в ночи, обходили его стороной. Потому что чувствовали – идёт Охотник. Когда приходилось сражаться, защищаться, он был бесстрашен, когда его припирали к стенке, когда загоняли в смертельную ловушку – он впадал в особую ярость и разрывал врагов на части.

В той жизни он терял близких, терял друзей. Он прошёл длинный и долгий путь, полный жестокостей вокруг. И, несмотря на всё, он был счастлив, светел и радостен…

-- Цикличность, -- сказал Карпов. – Это цикличность. Мы живём множество раз. Мы умираем. И возвращаемся. И живём почти такую же жизнь. До тех пор, пока не вырываемся за пределы…

Сознание выделяло некоторые объекты, цеплялось за них. Олег ужаснулся, когда осознал, насколько много крючков его держит в этом мире, тянут в разные стороны. И тогда Олег принимался отцеплять от себя эти крючки, понемногу, постепенно…

Страх никуда не исчез. Но Олег постепенно научился воспринимать его… как шум дождя за окном. Страх был. Но он теперь не имел на Олегом власти.

-- А теперь найди внутри себя радость, -- сказал Карпов. – Она находится там, где нет страдания. Это логично. Чем точнее ты осознаешь, разглядишь свое страдание… тем больше шансов, что ты найдёшь место в внутри себя, где его нет.

Олег нашёл страдания. И, какими бы неземными они не являлись, они имели своё чёткое местоположение, свою чёткую область. Олег вдруг осознал, что страдание – это не весь мир. Они не захватывали всё. Темнота захватила лишь часть огромной вселенной, полной самых разнообразных цветов. И теперь Олег направил своё отточенное внимание на эти цвета. И вдруг понял, что всегда был в шаге от освобождения. Нужно было лишь открыть глаза пошире! Это стало невообразимо смешно.

-- Страхи не имеют смысла, потому что они перекрывают целую вселенную в настоящем моменте, -- говорил Карпов. -- Страх заставляет упустить настоящий момент. Он кажется важным. Но он не имеет значения. Это лишь мираж…

А значение имела свобода. Следование смыслу жизни, следование своим ценностям, своему пути. Олег в этом воплощении избрал совершенно правильный для себя путь. Остальное — это шелуха и скорлупа. Перхоть. Шерсть. Которыми можно пренебречь. Значение имеют только те вещи, которые наполняли сердце жизнью…

Олег почувствовал, что все эти дни, недели медитаций – он был словно песчаный пляж, который омывал морской прибой. С каждой волной старые песчинки уносились в океан, заносились новые. И теперь пляж сделался совсем другим. Не тем, что был раньше.

И когда Олег стал совершенно безликим наблюдателем, отделавшись от большинства крючков, в поле его внимания попал яркий свет. Показалось, что в комнате зажгли свет, но это было не так – эту едва мелькнувшую в сознании мысль Олег растворил сразу же, как только она появилась, вновь погрузившись в безликость. Свет шёл изнутри. Свет радости. И тогда Олег направил своё внимание на этот свет. Свет начал убегать от него. Как звёзды в небе. Которые видно лишь боковым зрением. Тогда Олег стал смотреть на этот свет не напрямую. И только тогда начал постепенно растворяться в нём.

-- Надо же, нимитта! Открой глаза и направь её вовне! – воскликнул Даня. И Олег раскрыл глаза, направив эту «нимитту» в дальний угол комнаты.

Луч Ясного Света пронзил комнату.

***

-- Это и есть Просветление? – спросил Олег.

-- Это? Нет. До него ещё далеко. Это всего лишь начало дхьян. Впереди ещё много практики.

-- И как же ты достиг Просветления, всего лишь оказавшись в бездне?

-- «Всего лишь»? – усмехнулся Карпов. – До похода в бездну я уже постигал дхьяны, как сновидец. Мой уровень концентрации уже был достаточно силён. Я отлично ориентировался на просторах своего ума, отлично подмечал тонкие изменения. А бездна лишь послужила трамплином.

-- Тогда почему я не просветлел сейчас? Хотя «ужас» от Мары сходен с ужасом Короля Падали?

-- Хрен его знает, -- пожал плечами Карпов. – Если бы мы все знали эти глубинные механизмы, мы бы все достигали просветления. Сновидцам ведь Просветление особенно полезно. Это можно ходить в глубины – даже в одиночку. Но никому не известны подробные механизмы. Есть лишь действия, способные увеличить вероятность…

-- Я слышал, что Будда приводил своих учеников к Просветлению особенно быстро. Они, вроде, все просветлели…

-- Древнее учение утеряно, -- сказал Карпов. – Те вещи, которые Будда открыл – к ним мы приходим вслепую. Раньше существовала система, способная привести к Просветлению практически любого. Но хитрый Король Падали уничтожил монастырский комплекс Наланду руками арабских завоевателей. Сгорели крупнейшие библиотеки и были перебиты все мудрецы. Линия передачи знаний оказалась прервана. Породилось лишь эхо – множество школ. Которые уводили и уводят не в ту степь. До сих пор.

-- Организация делает попытки как-то исправить ситуацию? Ведь, получается, эти практики способны одолеть тьму, которой охвачен мир?

-- Крайне вяло, -- сказал Карпов. – Потому что эти практики ведут к владению Изнанкой. А владение Изнанкой способно привести к уничтожению всего человечества. Тем не менее, у достигших просветления сновидцев усиливается Ясный Свет. Усиливается концентрация, которая позволяет выходить из тела на особо дальние расстояния…

-- Выходить из тела? – удивился Олег.

-- Конечно, -- сказал Карпов.

-- То есть, можно не тратить бабос на квадрокоптеры?

«Учитель» засмеялся.

-- Если у тебя получится быстро засыпать. Или входить в особую медитацию – быстро. Вполне… Хотя мир, воспринимаемый телом физическим и телом астральным – выглядит по-разному. Поэтому без коптеров всё равно не обойтись.

Древний ужас, живущий в сердце, никуда не исчез. Но он преобразовывался в яркий свет, в священную радость и непоколебимость. В душе открылась некая алхимическая фабрика. Олег сделал свою Тьму – своим союзником.

-- Ты не стесняйся, приезжай, как опять кукуха поедет, -- сказал Даня, когда Олег собрался возвращаться в город, на службу. На защиту человечества.

-- Обязательно! Спасибо тебе. Моей благодарности нет предела. Я себя так хорошо не чувствовал даже когда кукуха была «цела».

-- Потому что она у тебя никогда целой и не была, -- ответил сновидец.

В глубоких медитациях прошёл целый месяц. Целый месяц очищения, аскезы. И город шумел, люди спешили, нервничали, наполняли свои сердца суетой. Они не видели, куда идут. Они лишь хаотично двигались в своих жизнях. Как молекулы.

Это была не разумная жизнь. Это была жизнь, полная мелочных импульсов. Иногда у некоторых, лишь на секунду, открывались глаза, они глядели на себя, на мир вокруг. Но тут же засыпали. Сном суеты, сном жизни, сном бесконечных желаний, бесконечных позывов.

Олег чувствовал теперь, что обрёл волю. Что возвысился над этими позывами. Что теперь осознавал каждое движение души.

Но постепенно это чувство ослабевало. Поток городской шумихи настраивал на суетливый лад.

Олег твёрдо решил практиковать во всё своё свободное время.

В первый же день Олега назначили командиром штурмгрупы ныне покойного Ярослава. Данилыч, Юра, Сергеич, Антоха. И Серёга.

-- Выздоровел?

-- А хренли лежать на кушетке, на! Работать надо!

В группу назначили и новичка. Бородатый, весь в языческих татуировках, с выбритыми висками, с волосами на макушке, собранными в хвост. С хитрым взглядом.

-- Всеслав, -- представился он. – Можно просто – Славик. Не критично.

-- Славян! – Серёга тут же зарядил тому промеж лопаток. – «Викингов» пересмотрел, на!

-- Есть немного, -- признался Всеслав.

-- Совсем новичок? – спросил Олег.

-- Опыт боевых действий есть, -- ответил Всеслав. – На фронте, на передке. Потом после Загорска завербовали нас всех…

-- Плюс пара выездов с нами, -- Юра лузгал семки. – Одержимых щемили, ёпт, да «плоть» гоняли.

-- Нормальный он, начальник! Не как Стасян или Витя, на! – вспомнил Серёга.

-- Это хорошо, -- сказал Олег.

Калуев, когда проходил мимо ребят в этот момент, заржал.

-- Ну и сборище, конечно! -- сказал он.

-- В смысле, на? – тут же насупился Серёга, сжав кулаки. Но Калуева это насмешило ещё сильнее.

-- Сплошные гопники, -- сказал он. -- Что Юра, семки точит, что Серёга набычился. Всеслав со своими коловратами прошлое имеет не самое законопослушное, да? Данилыч интеллигентом лишь прикидывается, вы ему не верьте… И Олег – гопник для астральных сущностей, затесавшихся не на тот «район»!

Серёга не понял – наезд это или что. Поэтому продолжил хмуриться.

-- Это точно, -- кивнул Данилыч. – Так и назовёмся. «Гопники».

-- А что! Звучит, ёпта! – понравилось Юре и тот едва удержался, чтобы не плюнуть на пол.

-- Тогда я передам Нойманну! – пообещал Калуев. – О вашем новом позывном!

____

Спасибо за донатичи!))

Андрей Вячеславович 500р "Олегу на прицессу Нури"

Сергей Михайлович 250р "С миру по нитке, Дане на вкусняшку)"

Алексей Ж. 108р "на вдохновение"

____

Мой ТГ канал: https://t.me/emir_radrigez

Показать полностью
109

Последняя воля

Перед глазами мелькали некогда знакомые, но сейчас будто потерявшие смысл буквы и цифры. Саша сидел на работе и, не моргая, смотрел куда-то сквозь экран ноутбука. «Кажется, недавно игра новая вышла, надо посмотреть. Дома молоко закончилось, заеду в магазин по дороге. Может ещё что-то купить?» — в попытках отвлечься, мозг подсовывал всё новые и новые бессвязные мысли, но всё равно возвращался к главному.

Сашин Дед умер.

После каждой такой вспышки в голове, по телу прокатывалась холодная волна, оставляющая после себя отвратительные пустоту и тяжесть в груди. И всё, никаких мыслей, только этот факт постоянно прокручивался в голове раз за разом. «Надо срочно отвлечься, но на что-то такое, не очень интересное или то, к чему потом не буду возвращаться», — пришёл он к выводу, зная, что это занятие потом будет ассоциироваться только с неприятными воспоминаниями. Так, в постоянных провалах в собственные мысли, и прошёл его день. Руководство, замечая его состояние, предлагали взять отгул, от чего парень просто отмахивался и говорил, что всё нормально, хотя при этом не понимал зачем это делает, ведь дома ему действительно будет лучше.

Вечером, упав на диван, который почему-то в этот раз показался ему крайне неудобным, Саша взял пульт и принялся бездумно пролистывать на телевизоре ролики из раздела «рекомендованные» на «ютубе». Осталось только найти во что он упрёт взгляд, прежде чем начнёт проваливаться в беспокойный сон. Телефонный звонок нарушил его планы. Звонила мама.

— Сашунь, слушай, я знаю, что наверно рано это всё, но он просил, понимаешь? То есть сейчас ему, конечно, всё равно, но... Не знаю... Последняя воля всё-таки.

«Вот о чём она меня просит?  Бросить всё и прямо сейчас поехать в дом деда? Для чего? — злился про себя молодой человек. —  Да, дед зачем-то упомянул о том, что после его смерти я должен приехать, найти какой-то чемодан и забрать, но ведь ему уже всё равно. До завтра что ли не потерпит эта поездка?»

Ладно, главное сейчас не сорваться и не нагрубить матери, всем сейчас тяжело, но она это переживает особенно сильно. Парень узнавал у отца по телефону, как она. По отцовскому тихому, угрюмому «Ну как... нормально», он понял, что успокоить её удалось буквально только что.

Саша вздохнул. Тщательно подбирая слова, зная, в каком состоянии сейчас находится мать, он ответил самым нейтральным голосом, на который был способен в данный момент.

— Если без этого совсем никак не обойтись, я, конечно, поеду, хотя мне и придётся поменять свои планы на сегодняшний вечер.

Планов у него по большей части не было, просто он переживал трагические события по-своему. Ему хотелось провести этот вечер в тишине, постараться как-то отвлечься и избежать любого общения с кем-либо. Саша где-то слышал, что это неправильно — закрываться в себе, но ему это обычно помогало. Копание в дедовых вещах скорее всего усугубит его состояние, но что-то подсказывало ему, что поступить так, как просит мать, правильно. Наверное.

— Поменяй пожалуйста, он очень этого хотел, — в последних её словах промелькнули плаксивые нотки, она всхлипнула и продолжила. — Завтра отец с утра приедет вещи разбирать, если тебе не сложно, то останься там на ночь. Найдёшь всё не спеша и ехать по ночи не придётся.

«Этого ещё не хватало, всё лучше и лучше,»— ещё один глубокий вздох.

— Хорошо. Если это нужно.

— Нужно!

— Ладно, напишу, как приеду.

Он попрощался и повесил трубку.

*** *** ***

Дорога до посёлка, в котором жил дед, занимала минут двадцать при условии, если в городе и на выезде из него не будет пробок. Сейчас, в вечернее время буднего дня, их практически не было. Свернув на дорогу, ведущую к посёлку, Саша незаметно для себя углубился в воспоминания. Его дед всегда был «фантазёром». По крайней мере, именно так парень мог его охарактеризовать, не используя более обидные эпитеты. В детстве он воспринимался классным, весёлым и интересным, особенно после того, как «хлопнет пару капель» пока бабушка не видит. Нет, пьющим он не был. Саше даже казалось, что он делает это скорее из вредности, чтоб позлить её, и чтобы, опять же по мнению на тот момент ещё ребёнка, повеселить внука. Ему было смешно наблюдать за их явно преувеличенной перебранкой, в конце которой бабушка обязательно хлопала себя руками по бокам и с улыбкой на лице приговаривала: «Ну что ты будешь с ним делать», слегка покачивая головой из стороны в сторону. Размышления об этом напомнили Саше об одной из самых первых необычных историй, рассказанных дедом.

*** *** ***

— Странное тут место, Санён, — однажды сказал он, когда они пошли на реку. — Странное, но очень интересное. Меня ж с молодости такое интересовало, потому тут дом-то и построил. Бабка твоя, конечно, была не рада, когда узнала, чем я руководствовался при выборе участка, но особо не бурчала, ведь, как ни крути, а тут ещё и красиво.

— А что тут такого странного? – спросил внук, недоверчиво оглянувшись по сторонам.

— Так вон, хотя б лес этот, раз уж мы здесь идём, — он указал в сторону того, что назвал лесом. Пригорок с редко растущими деревьями, через которые при желании можно было разглядеть поле, а за ним, вдалеке, соседний посёлок.

— Но ведь лес же большой, – поспорил мальчик. — Такой большой, что в нём заблудится можно.

— В этом тоже можно заблудится, — дед нахмурился, — что я на днях и сделал, когда пошёл туда осмотреться. Знал же, что с ним что-то не так, но нет, ещё и затемно попёрся, а ведь во тьме он…

— То, что ты там смог заблудится, как-то связано с той настойкой, что бабушка запрещает тебе пить? — Саша перебил его и посмотрел на деда с хитрым прищуром.

— Не дерзи старшим. Нет, не связано. Нашёлся мне тут, одной будто мало. Да и не о том я. Ночью лес меняется, он становится больше, – дед посмотрел на внука, у которого загорелись глаза, — и опаснее. Сейчас да, его даже рощицей язык не повернётся назвать. Но стоит зайти в него как стемнеет, так и не видно, где он кончается. Но не это в нём самое занятное. Он становится не только большим, но и вообще другим. Чем дальше идёшь, тем страннее становится. Первое, что привлекло моё внимание, это, — дед понизил голос для драматизма, наклонился ближе к внуку и, подозрительно глянув по сторонам, закончил, — тикающие деревья. Всю дорогу меня сопровождал какой-то звук, который я сперва принял за стрёкот сверчков, но потом я прислушался, осмотрелся и понял, что сверчки тут ни при чём. Это был не стрёкот, это было тиканье, будто множества часов окружали меня.  Все деревья тикали.

— Тикали? Дед, ты выдумываешь. Ну какие деревья могут тикать?

— Не выдумываю, эти могут. На вид они обычные, я потрогал одно из них, приложил ухо. На ощупь как печная труба, металлическое, но тёплое. Внутри что-то тикает, постукивает, будто механизмы какие.

— И что ты сделал? – мальчик явно был заинтригован.

— А я топором его! — бодро ответил дед.

— И? — Саша затаил дыхание.

— Очень звонко. Топор жалко. Да и по рукам отдало так, что в плечи прошибло.

— А потом?

— А вот потом началось самое интересное, — дед стал говорить веселее, ему было приятно, что внука заинтересовал его рассказ. — Я услышал голос откуда-то позади меня.

— И что он сказал? – река Саше уже была не интересна, если бы не удочка на плече, он и забыл бы куда и зачем они идут.

— А сказал он: «Ну и зачем?»

Мальчик нахмурился, а дед продолжил.

— Я оглянулся и увидел в метрах десяти от себя очертания человека. В темноте было сложно хорошенько разглядеть его. Он стоял, опёршись спиной об одно из этих железных деревьев. На нём была мешковатая одежда, которая свисала с него как с вешалки, руки он скрестил на груди. Всем своим видом он выражал недовольство.

"Чего?»— спросил я. Человек слегка наклонил голову набок, и тут я заметил, что его глаза едва заметно светятся оранжевым светом, как гаснущие угли.

«Ну и зачем, я спрашиваю, вы по деревьям бьёте? Ладно, допустим, своим топором вы им ничего не сделаете, но шуметь-то для чего? С какой целью? Если вы к кому знакомому пришли, то вы его так не разбудите, он спит и не выйдет. Утром приходите. Да и вообще, можно ведь было просто постучать».

«А это бы помогло?» — спросил я.

«Нет, эффект был бы тот же. Просто вы бы не шумели».

Я на секунду задумался, пытаясь переварить услышанное:

«А там кто-то есть? В дереве?»

«Вы не знаете, к кому вы посреди ночи пришли?»— спросил незнакомец удивлённо.

«Да нет, я дерево увидел странное и …»

«... и дай думаю долбану по нему, что есть сил, — продолжил за мной человек. —Идите куда шли, пожалуйста. Я, пожалуй, тоже пойду. Вы ведь шуметь больше не будете, я надеюсь?»

«Не буду».

«Вот и отлично».

Незнакомец выпрямился и начал обходить дерево, на которое опирался.

«Извините, — я сделал шаг в его сторону и понял, что последние пару минут не отличался подвижностью от окружающих меня деревьев, — я тут, того, заплутал немного. Не знаете, как к деревне выйти?»

Человек вздохнул и указал куда-то в сторону: «К этой что ли?»

Я посмотрел куда он указывал и действительно, вот же она, прямо передо мной! Оглянулся, а никаких железных деревьев и нет и человека нет. Да и стою я на окраине нашей привычной рощи.

— А потом что? — шёпотом спросил Саша.

— Да ничего, — сказал дед обыденным голосом. — Домой пришёл, выслушал о себе всякое от бабушки твоей, да спать лёг. А в лес этот железный я потом ещё несколько раз ходил, человека того Ферманом звать. Компанейский мужик, заторможенный правда какой-то и нелюдимый. А народу там много. Живут они там, в деревьях, спят, заряжаются что ли, они же не люди, ну то есть не такие как мы с тобой. Они тоже, как и деревья, железные, механические. Работают как я понял, на чём-то вроде паровой тяги…

—Дед, вот теперь ты точно выдумываешь, — неодобрительно сказал Саша.

— А вот и нет! Я там мышь у них поймал, ну или как они у них там называются, принёс домой и спрятал. Не знаю только, как зарядить её чтоб бегала снова, поэтому она постоянно спит.

— Значит ты и меня туда сводить сможешь? – недоверчиво спросил мальчик.

— Тебя? Ночью? В лес? Да бабка твоя меня за это…

— Ну понятно… — расстроился Саша.

Дед умолк ненадолго, а затем сказал.

— Но мышь-то я тебе показать могу.

*** *** ***

Позднее восприятие изменилось, дед стал казаться просто странным стариком, особенно после смерти бабушки, которая будто бы была его сдерживающим фактором. Уже позже, когда Саша давно перестал быть ребёнком, он часто навещал деда. Его россказни больше не вызывали детский восторг и дедушка, чувствуя это, перестал претендовать на лавры авторов научной фантастики. Их общение оставалось всё таким же близким, но уже без нотки «мистики». Но тогда, в детстве, это всё очень нравилось мальчику.

Кстати, мышь дед в итоге показал. Обычная игрушка — железная, тяжёлая, удивительно детализированная, но тем не менее просто игрушка. Саша решил поискать её в доме. Он был уверен, что где-нибудь на ней обнаружит надпись «ЦЕНА 15КОП».

*** *** ***

Дом бабушки и деда хоть технически и был частью посёлка, но находился на отдалении от остальных домов. Проезжая мимо чужих участков, Саша отметил, что несмотря на близкое расположение к городу и, как ни крути, действительно красивое окружение, посёлок разрастался неохотно. Новых коттеджей практически не было, а те, что были, выглядели будто брошенными: в окнах не горел свет, а лужайки перед домом явно нуждались в уходе. С другой стороны, это не означает, что они брошены, может именно сегодня жители именно этих домов решили куда-то уехать. Зачем он вообще обращает на это внимание? Остальные же дома вполне себе обитаемы, вон там дым идёт из трубы, там свет горит, а орущий оттуда телевизор, он мог слышать, даже находясь в машине.

Подъехав к дедовому дому, он будто вернулся в детство. Дом никогда не менялся. Одноэтажный, бревенчатый, кажется, там был ещё чердак, но в этом Саша не был уверен. На улицу выходят два окна, украшенных резными наличниками. Справа к дому примыкают большие ворота с козырьком над ними. Дальше — высокий забор из досок и какое-то небольшое строение, назначение которого Саша не помнил.

Он вышел из машины, подошёл к воротам и подёргал их — закрыто. Через щель можно было увидеть, что удерживает их изнутри ржавый крючок. Интересный факт, ранее этот крючок был гвоздем, но после неких манипуляций с плоскогубцами, он обрёл новую, более практичную, форму. Удивительно, но такая система защиты была обычным явлением. Чуть ниже крючка было проковыряно небольшое отверстие, через которое этот крючок можно было легко откинуть, просунув туда палец. Как рассказывал дед, эту дырку он лично проковырял, когда пришёл в очередной раз поздно ночью и не смог докричаться до спящей бабушки. Саша улыбнулся, представив как тот посреди ночи стоит у ворот, ковыряет их ногтем и что-то недовольное бурчит себе под нос. Наверняка всё было совсем не так.

Зайдя во двор, Саша осмотрелся. Двор не менялся, сколько он себя помнит. Прямо перед ним ко входу в дом вела пара ступенек. Он вспомнил, что за этой дверью сени с ещё несколькими ступенями, поднявшись по которым, слева можно было увидеть вход в сам дом. Наличие ступеней наталкивало на мысль, что скорее всего в доме было ещё какое-то подобие цокольного этажа, ну или, на худой конец, погреба. Ни того, ни другого он в детстве не видел. Справа от входа в дом стояла пустая старая собачья будка. Раньше там жил пёс с «оригинальным» именем Полкан. Они с Сашей как-то сразу не поладили, он на него гавкал, а пёс его игнорировал и большую часть времени лежал в будке или спал возле неё, раскинув лапы в разные стороны и греясь на солнце. Признаки активной собачьей жизни он проявлял только когда дед брал его на прогулку. Дальше будки было что-то вроде сарая, где, по заверениям деда, жила корова, хотя Саша её никогда не видел. А может видел, но не придавал ей особого значения. Корова и корова, что в ней интересного? Чуть в стороне был проход в огород, а левее него низкая дверь, ведущая в курятник. Туда он, будучи ребёнком, даже лазил пару раз, но куры его заинтересовали ещё меньше коровы.

Саша вошёл в дом. Посветив фонариком на стены, он нашёл выключатель и щёлкнул им. Свет загорелся, наличие электричества радовало. Дом состоял из двух больших смежных комнат, в каждой из которых располагалось ещё по одной комнате меньшего размера. Первую комнату, в которою попадаешь, зайдя в дом, пожалуй, можно назвать столовой-кухней. У правой стены стоял стол с традиционным самоваром на нём и несколькими табуретками вокруг. Он вспомнил, как однажды утром, когда он сидел за этим столом и завтракал блинами, к нему подошла и потёрлась о ногу кошка с не менее оригинальным чем у Полкана именем – Муська. Саша потянулся к ней, чтоб погладить, а бабушка, заметив это, цокнула языком и сказала: «Вот смотри, Санька, она сейчас почует, что у тебя от рук блинами пахнет и пальцы тебе откусит». Но с кошками мальчик дружил и всегда находил с ними общий язык. Он почесал ей макушку между ушей, а затем, незаметно для бабушки, скормил Муське солидный кусок блина.

Слева у стены, противоположной от той, где стоял стол, был какой-то сервант со стеклянной дверцей. В нём все ещё стояла та игрушка, которая в своё время привлекла его внимание. Игрушка-курильщик, индеец с трубкой, в которую вставлялась бумажная палочка, поджигалась и индеец начинал через неё выдувать кольца дыма. Интересные раньше были игрушки. Что было бы, если такую выпустили сейчас? Можно только догадываться. Как оно работает, ему показала бабушка всего один раз и больше никогда не доставала, как бы он не упрашивал. Объясняла она это тем, что у игрушки осталось очень мало этих палочек и что сейчас их нигде не купить. «Но это разве причина? Нет, серьёзно, что она собиралась с ними делать? Ещё кому-то показывать? Дай я сожгу их штуки четыре, ну максимум пять, а потом навсегда о ней забуду. Давай смотреть правде в глаза, игрушка не особо интересная», — в памяти мелькнула детская обида. Саша мысленно пообещал себе скормить все эти палки индейцу, сразу как закончит с делами. Просто из принципа.

Дальше в той же комнате можно было увидеть подобие кухни с настоящей русской печью. Саша помнил своё разочарование, вызванное ею, она была не такой, как показывали в мультиках. Её конструкция не позволяла спать на ней, даже если сильно постараться.

Заглянув в дальнюю комнату, он увидел диван и кучу каких-то мешков и коробок, которыми была завалена большая часть всей площади. Вроде бы тут раньше спала бабушка, а потом дед начал использовать её спальню как склад для всего своего хлама. Коробок было так много, что шкаф за ними Саша заметил не сразу. «Надеюсь, дедов чемодан не в нём», — с надеждой подумал он.

В другой большой комнате, которую можно назвать гостиной, убранство было не менее разнообразное. Первое, во что упирался взгляд человека, вошедшего сюда, была фотография, висевшая на противоположной от входа стене. Большая, чёрно-белая, украшенная совершенно не подходящей ей рамкой. На ней были изображены бабушка и дед в день свадьбы, в платье и в костюме, на фоне ЗАГСа или, быть может, какой-то столовой, где проходило основное веселье. Два человека стояли с очень серьёзными, если не сказать суровыми, выражениями лиц, будто факт свадьбы они не считали каким-то приятным событием, а скорее даже наоборот. Кажется, где-то в каком-то альбоме Саша видел ещё одну похожую фотографию. Там к мрачным деду с бабушкой присоединялись многочисленные, не менее мрачные родственники. Бабушка на этом снимке выглядела практически так же, как и как мама Саши сейчас, только у бабушки, казалось, полностью отсутствовала какая-либо косметика, и кудрявые волосы были несколько короче. А вот дед, в свою очередь, на этой фотографии был вылитый Саша, разве что на вид был старше лет на десять, несмотря на то что на фотографии он младше чем Саша сейчас. Он точно так же не признавал бороду, максимум, что можно было наблюдать на лице деда, так это щетину, которая обычно дополняла открытое лицо с живыми, взбудораженными от очередных походов куда-то, глазами. Саша повернулся и осмотрел прочее наполнение комнаты: диван, какой-то шифоньер, старый чёрно-белый телевизор, ещё шифоньер и ещё некий элемент интерьера, на первый взгляд не поддающийся какой-либо классификации. Это была просто великолепная помесь патефона и радио, в шикарном деревянном, лакированном корпусе с четырьмя чёрными, длинными, торчащими в разные стороны, ножками.  Глядя на него, Саша прикидывал, влезет ли он к нему в багажник целиком или всё-таки придётся открутить ножки.  Парню было глубоко наплевать, работает ли это чудо техники, главное, что оно будет просто роскошно смотреться у него дома. Кстати, в одном из последних звонков деду, Саша пытался выпросить себе сей девайс, на что дед ответил уверенным отказом. Когда же парень попросил сказать ему название этого агрегата или хотя бы сфотографировать его, чтоб он попробовал поискать себе такой же на интернет-барахолках, дед лишь усмехнулся и сказал: «Всё равно не найдёшь, он такой один». Не соврал, как бы Саша не искал, но именно такого не было. Других — полно, но всё не то. Какие-то они маленькие, несуразные, а этот — огромный, солидный. Пожаловавшись деду на это, тот задумался ненадолго, а затем ответил: «Шут с тобой, как помру, так забирай. Только не рассчитывай на то, что он будет работать, уж я тебе это гарантирую». Прозвучало это так, будто дед планировал его намеренно сломать.

*** *** ***

Во второй маленькой комнате, которая выполняла функцию спальни деда, предметов обихода было ещё меньше. Кровать, шкаф и какой-то сундук. Осмотревшись и решив, что чемодан должен быть где-то тут, Саша принялся за поиски. Продлились они не долго: под кроватью было пусто, в шкафу на вешалках висели немногочисленные дедовы вещи, на шкафу не было ничего, кроме пыли и пары дохлых мух. В сундуке, вопреки опасениям относительно перспективы разбора горы вещей в бабушкиной спальне, лежал тот самый чемодан, что подтверждала записка, прикреплённая к нему сверху. В ней так и говорилось:

«Да, это тот самый чемодан, который ты должен забрать. Привет Саша…»

Он взял записку, сел с ней на кровать и включил лампу, которая висела над ней. Свет из большой комнаты хоть и попадал в спальню, но для чтения письма, написанного дедовым, не самым каллиграфическим почерком, его явно не хватало. Но даже при нормальном освещении эта клинопись очень неохотно складывалась в знакомые слова.

«…надеюсь ты на машине. Если это так, то, прежде чем читать дальше, отнеси в неё этот чемодан…»

«Да чтоб тебя, — чертыхнулся про себя Саша. — Ладно, заодно глаза отдохнут от разбора этих иероглифов. Как можно писать на столько неразборчиво? Своим почерком он мог дать фору любому врачу».

Парень встал, подошёл к сундуку и достал из него неожиданно очень тяжёлый чемодан, будто внутрь залили бетон. Он допёр его до машины с огромным трудом, хотя и не с таким огромным, с каким поднимал его в багажник. Задняя часть машины очень печально просела вниз. Вернувшись обратно в спальню, он стёр пот со лба и вновь взял письмо. Удивительно, но глаза отдохнули, теперь текст был куда более читаемый, хотя ему и приходилось концентрироваться на каждом слове, чтобы понять, что оно означает. «Что за чёрт? Будто вместо слов тут действительно какие-то каракули, пока в них не вглядишься. Такое может быть из-за стресса или усталости?» — никаких намеков на дислексию он у себя ранее не наблюдал, но предположил, хотя и неверно, что возможно так она и проявляется.

«…теперь, когда ты отнёс его в машину, можно и поговорить спокойно. Время на это пока есть…»

— Вот тут не поспоришь, у меня впереди вся ночь, а у тебя вечность, — вслух пробормотал Саша.

«…вот только не ёрничай, прошу тебя…»

Что-то внутри оборвалось. Сперва по телу прокатилась волна холода, а затем жара. Если бы он не сидел сейчас на кровати, то его ноги скорее всего подогнулись бы и он упал.

— Это как вообще? — неожиданно для себя вслух спросил Саша.

«…а вот так. Много будешь знать — станешь соучастником. Впрочем, им ты уже и являешься. Да не боись ты, ну чего? С покойниками никогда не общался что ли?..»

— Да как-то не приходилось, – выдохнул молодой человек.

«…вот и сейчас не пришлось…»

От непонимания и неприятия всей абсурдности ситуации, в голове Александра что-то заклинило. Где-то на уровне подсознания, он старался сопоставить все события последних пары дней, а в особенности пары часов, а также все факты, которые он знал о своём деде. «Ведь именно я, когда ж это было... позавчера вроде, я нашёл деда в доме, он лежал прямо тут, возле сундука», — мелькало в голове. Саша приехал к нему, забеспокоившись из-за того, что дед не отвечал на телефон весь день. Такое, конечно, бывало и раньше: после смерти бабушки он не раз ставил на уши всех, пропадая куда-то на пару дней. После очередного такого случая деду, вопреки его отнекиваниям и возражениям, был выдан новый, нормальный телефон, вместо его старого, чёрно-белого, кнопочного, вечно теряющего сеть, трижды утопленного, едва держащего батарею «динозавра», и наказ — всегда носить его с собой, отвечать на звонки и хоть иногда его заряжать. К обновке он, как и, пожалуй, все люди его возраста, отнёсся без энтузиазма. Он покрутил его в руках, мельком осмотрел и спросил:

— Это чего? Телефон? — голос его был скучающим и недоверчивым.

— Да, дед. Это телефон, — наигранно раздражённо, утвердительно ответил Саша.

— А кнопки где? — подарок начинал деду нравится всё меньше.

— Ты ещё про диск спроси.

— Не, ну я же не на столько дремучий, — он ещё покрутил его в руках, рассматривая в этот раз более внимательно. — А что, он лучше что ли чем мой старый телефон?

— Да, он на много лучше.

— И в чём же разница?

— Дед, в чём разница между сломанной магазинной тележкой и машиной?

Дед нахмурился и задумался, вряд ли о различиях тележки и автомобиля, скорее о том, что этот кусок чёрного стекла, который в виду каких-то заблуждений назвали телефоном, может такое, чего не мог его старый телефон.

— Ну вот, смотри, — прервал Саша затянувшиеся дедовы размышления, — тут всё сенсорное, прямо на экране, давай его к тебе привяжем.

— Чего ты привязывать собрался?  — возмущённо отпрянул старик.

Кажется, это был первый раз, когда Саша увидел искренний страх в глазах деда.

— Давай, приложи сюда палец. Да не этот, большой. Теперь тыкай. Да нет же, не нажимай, просто поприкладывай его. Вот, теперь лицо, смотри прямо.

Дед напрягся, но послушался. Когда он увидел, что Саша направил на него объектив камеры телефона, дед дёрнулся и сказал:

— Ну ты чего, подожди, — он сунул руку в нагрудный карман рубашки, достал оттуда небольшую расчёску и принялся причёсывать свою, удивительно пышную для человека его возраста, шевелюру. Закончив, он вновь сел прямо, сделал серьёзное лицо, будто готовясь фотографироваться на паспорт, посмотрел прямо в камеру и замер. — Давай.

Саша, сдержав улыбку, запустил сканирование лица в телефоне.

— По-хорошему тебе сейчас головой повертеть бы, но не надо, я лучше сам, — сказал Саша и обвёл телефоном голову так, как это было указано в инструкции на экране. — Всё, теперь, когда ты возьмёшь телефон, ты сможешь его разблокировать, приложив палец сюда или просто посмотрев на него.

— Так это для чего всё было?

— Чтоб кроме тебя никто не мог залезть в твой телефон.

— А кому в него лезть-то? Я тут один живу.

— Ну а если ты его потеряешь?

Дед недовольно хмурился:

— Это всё отключить можно?

— Да, но…

— Отключай тогда, не нужно мне это.

Переубедить его не удалось. Впрочем, Саша и не особо старался, удовлетворившись тем, что дед проявил живейший интерес к таким благам цивилизации, как камера, «ютуб», мессенджеры с видеозвонками и, в особенности, интернету с его поисковиками, через которые, по заверению внука, можно найти абсолютно любую информацию.

— А кто-нибудь будет видеть, что я тут ищу? – заговорщически спросил дед.

— Формально нет, но… Ты что там искать собрался? – покосился на деда Саша.

— Ничего, — буркнул дед, поняв, что его заподозрили в чём-то неприличном. — Просто так спросил, для информации.

Спустя непродолжительное время, дед подружился с новыми технологиями. Понял это Саша по обилию сообщений, а также картинок и видео, которые его дед посчитал интересными или забавными. На звонки он теперь отвечал всегда, ну или почти всегда, так же за исключениями тех случаев, когда голос в трубке сообщал, что «абонент находится вне зоны действия сети». Дед это объяснял походами по лесу, где связь плохо ловит, и заверил, что ходит он только там, где хорошо ориентируется. Таких объяснений хватило, чтоб родня перестала излишне волноваться за старика, хотя у Саши и вызывали вопросы некоторые звонки деду, особенно тот, когда дед ответил ему полушёпотом, что занят и перезвонит позже, после громко выругался и сбросил.

Сильно позже, в силу возраста и здоровья, дед перестал пропускать звонки. Разве что ответа приходилось ждать дольше, если он оставлял телефон в другой комнате. Быстро ходить он теперь тоже не мог. В последний раз он не отвечал весь день. Волнение сменилось страхом, когда в мессенджере Саша обнаружил, что дед был в сети вчера вечером. Уж что-что, но новости дед там читал постоянно, буквально отслеживал. Попав на пару камер фиксации скорости, и на штраф, Саша добрался до дома деда за рекордные восемь с половиной минут.

Он нашёл его лежащим в спальне.

Позвонив родителям, чтоб сообщить печальные новости, он, сидя в этом доме, боясь даже посмотреть в сторону спальни, дожидался полицию и скорую. Он совершенно точно знал, что дед умер и никак иначе.

Но, тем не менее, это странное письмо утверждало обратное, причём в режиме реального времени. Оно будто общалось с Сашей. «Но это ведь... это какой-то идиотизм, это просто невозможно и всё!» — парень пытался успокоиться, нервно ходя по комнате.

«С другой стороны, если посмотреть на всё, отбросив здравый смысл, всё как будто встаёт на свои места, — такая, казалось бы, глупая, но сама собой напрашивающаяся мысль заставила Сашу снова сесть на кровать. — Если представить, что все дедовы россказни про железный лес, про бесконечный коридор и всё остальное — если они все правда, то в таком случае уже не страшно признать тот факт, что умерший дед через это письмо сейчас действительно общается со мной».

— Дед, — просипел Саша пересохшим горлом, затем прокашлялся и продолжил, — это правда ты?

В этот раз глаза долго ломать не пришлось, ответ в письме был ёмким и коротким:

«…да…»

Так как здравомыслие более не являлось Сашиным лучшим другом, он продолжил этот необычный диалог.

— Как это вообще?.. подожди, не отвечай, — Саша встал с кровати и, потирая глаза пальцами, нервно направился к окну. Он всё еще не верил в реальность происходящего. — У меня слишком много вопросов. Сейчас соберу мысли в кучу и решу, с чего лучше начать.

Мельком взглянув на письмо, Саша увидел, как на нём начали формироваться знакомые символы, складывающиеся в слова.

«… чтоб меньше мучать глаза, сделай сперва то, что я тебе скажу. Для начала подойди к тому, что ты обозвал патефоном …»
...
Продолжение: Последняя воля (Часть 2)

Показать полностью
94

Оборотово. Часть 1/4

UPD:

Оборотово. Часть 2/4

Оборотово. Часть 3/4

Оборотово. Часть 4/4

Письмо пришло в среду, ровно через месяц, как пропал без вести отец Зои. Совершенно издерганная и уставшая мама достала конверт пятничным утром из почтового ящика вместе с квитанцией за квартиру.

Завтракали в семье Авдеенко привычно в семь утра, когда мама возвращалась с пробежки. Раньше она бегала с папой, а потом они проверяли, проснулись ли дети – тринадцатилетняя Зоя с семилетним Ильей.

Илью никогда будить не приходилось, а Зоя была ужасной соней.

Сестру разбудил Илья, потому что оба ходили в одну школу, а еще потому, что мама тихо плакала в коридоре, и братишка растерялся, да и пошел в комнату к сестре, не зная, как себя вести и что делать.

– Мама, что случилось?

Зоя, в пижаме, крепко держала младшего за руку. Илья стоял робко, опустив голову, словно чувствовал себя виноватым, что папа пропал. Или из-за маминых слез.

Мама, потная после бега, тяжело дышала, сидя на пуфике. Она шмыгнула носом, бережно сложила листок обыкновенной бумаги, исписанный жирными синими чернилами, обратно в конверт.

– Все так странно. Вот письмо папе пришло из какого-то Марьино от Евфросинии Андреевны. Она пишет, что хочет, чтобы Вадим к ней приехал, мол, старый долг отдавать надо за то, что его воспитала, – пояснила мама и снова всхлипнула…

– Может, папа туда и поехал? – произнесла Зоя.

– Он бы нас не бросил, дочка. Отец не такой, чтобы как с цепи сорваться. Он бы предупредил…

– Ага, – прошептал Илья и, наконец, отпустил руку сестры, направившись к маме обниматься. Она гладила его по голове, шептала ласково: «Не буду больше плакать, сына» в ответ на заботливое: «Не плачь, ну пожалуйста, мамочка».

Зоя вздохнула и пошла умываться, зная, что сейчас мама рванет в душ, а ей снова придется готовить утренний перекус.

Завтрак обычно готовил жизнерадостный папа и «ссобойки» на обед запаковывал по пакетам и контейнерам тоже для всех. «Эх, – тяжело вздохнула Зоя, – скорее бы ты нашелся, папа. Без тебя жить совсем тоскливо, хоть бейся головой о стену».

Вечером мама, тоже сама не своя, безостановочно звонила как друзьям, знакомым, так и всем неравнодушным, кто мог помочь с возникшей проблемой. Только никто не соглашался отозваться на просьбу посидеть с детьми на выходных плюс, скорее всего, еще пару дней, даже за деньги отказывались. Видимо, своих проблем хватало, да и знали, что у детей характеры, особенно у Зои, отнюдь не сахар.

А мамины родные жили ой как далеко, у папы же совсем никого нет, детдомовский он.

Илья спокойно играл в папином телефоне, оставленном дома со всеми вещами, кроме документов и машины, еще совсем новым, подаренным на недавний день рождения. А Зоя тихонько стояла у порога маминой спальни и слушала ее разговоры, пока мама не грохнула ноутбуком, обрывая связь, а затем раздосадовано швырнула смартфон на кровать.

– И давно так стоишь, Зоя? Думаю, все услышать успела… – хмыкнула она.

– Я с Ильей дома не останусь ни за какие коврижки, он меня с ума сведет, так и знай. И с соседкой Клавой, старой грымзой, тоже побыть не стерплю! – сразу перешла к делу Зоя.

– Могла бы хоть раз постараться, ради меня… Ну да ладно. Все равно я вас двоих так надолго не оставлю, особенно с прожорливой и ленивой Клавой. Эх. Марьино – из письма – где–то возле Тамбова. Ехать туда долго, а потом еще неизвестно как там с автобусами. Вот, не спеши радоваться, – скривилась мама. – Беру вас с собой, так и быть. Знаю, что намаюсь, поэтому обещай, что будешь присматривать за братом и свои капризы оставишь дома. Хорошо?

– Да, да, мама! Обещаю! – с энтузиазмом воскликнула Зоя, едва при этом не подпрыгивая. Дома без папы пусто, а поедут – и вдруг действительно найдут? Даже так думать – и то становилось гораздо легче.

– Иди тогда, собирайся и Илье расскажи. Завтра вставать рано.

Мама хоть и бурчала, но говорила, заметно приободрившись, а ее запавшие от усталости и постоянного недосыпа глаза впервые за долгое время заблестели.

Суббота наступила так быстро, словно Зоя вообще не ложилась спать.

– Подъем! – громко из коридора крикнула мама.

На смартфоне – пять утра. А к половине седьмого они уже забирали из кассы железнодорожного вокзала забронированные мамой билеты.

Устроившись в плацкартном, пустом в такую рань вагоне, Зоя вставила в уши наушники и зевнула, посматривая то в окно, то на маму. Илья достал альбом для рисования и фломастеры с карандашами, разложив свое добро на сиденье, рядом с сестрой, и погрузился в рисование. Плеер заглушал его глупые вопросы, а мама наливала из термоса в пластиковые стаканы чай и отвечала на вопросы невыносимо любопытного Ильи.

Чай, сладкий, с запахом мяты, бодрил. В тост с нутеллой Илюша впился с таким аппетитом, словно и не завтракал. Чавкал противно, брызгая слюной – хуже хрюшки!.. Мама жестом предложила Зое поесть и развернула себе бутерброд с ветчиной. Добавила кетчуп из крохотной одноразовой пачки и начала есть, нечаянно измазав уголок губ – на секунды девочке капля кетчупа показалась кровью. Брр. Аж до мурашек… Моргнула – и снова все нормально.

Зоя взяла последний тост с шоколадной пастой. Ведь надеяться, что Илья хоть что-то оставит ей, бесполезно. Аппетит у тощего брата как у взрослого мужика, пашущего на тяжелой работе весь день, аки конь. Наверное, в папу пошел: тот любил хорошо поесть, при этом совсем не поправляясь. Зое с мамой повезло гораздо меньше: они набирали вес от всего неполезного, поэтому обе придерживались правила – не есть после шести вечера.

Любимая музыка в наушниках вскоре перестала бодрить и превратилась в невнятный шум на фоне неутешительных мыслей. В вагон потихоньку набивались люди. А ехать чертовски долго, целых шесть часов, и, скорее всего, бесполезно: папа бы их точно никогда не бросил, а если бы сам внезапно уехал в это глухосраньское село Марьино, то обязательно сказал бы… Он же ее папа, он же такой обязательный.

Маму же, вечно всем недовольную и невероятно взбалмошную, переубедить невозможно. Она только и умела, что командовать, считая Зою совсем ребенком, как и робкого и болезненного Илью. Но разве можно старшую дочь сравнивать с младшим братом? Это, на взгляд Зои, по-настоящему глупо.

Зоя практически задремала, хотя в мыслях вертелось зачитанное за ночь письмо от Евфросинии Андреевны, мелькал ее строгий, четкий почерк с завитушками на согласных, вот какой человек бы мог так писать?

«Дорогой мой Вадим, пишу тебе, потому что чувствую – время пришло. Ты уехал давно и с тех пор не послал ни весточки. Разве так можно поступать с тем, кто тебя приютил, выкормил, заменил мать? Я не упрекаю тебя, дорогой, давно уже простила и приняла. Ведь воспитывала тебя, как сына. И вот пришло время напомнить, Вадим, что слово не воробей, его на ветер не бросают, особенно с такими, как я, и ты обещал, что вернешься, а если семья появится, и ее привезешь, познакомишь, порадуешь старую женщину. Вот и пишу, знаю, что долг исполнишь и приедешь. С любовью жду – твоя приемная мать Ефросинья».

Мама тоже озадачена, что папа от них скрывал и то, что кто-то его в каком-то Марьино воспитывал, и то, что он остался чего-то там своей воспитательнице должен... Раздумывать над письмом Зое надоело – и так предыдущую ночь провела, переваривая информацию, а если и спала, то урывками, и кошмары снились.

Мама скрытничала, как обычно, не желая делиться планами, кроме как добраться до этого Марьино. А дальше что будет?

…Зоя проснулась, шея затекла. А она, оказывается, в этой дреме неожиданно выспалась и проголодалась. Что там один тост со сладким для растущего организма, особенно когда нервничаешь?.. Мама переписывалась с кем-то по вайберу. Может, снова искала частного детектива, только с приемлемыми ценами, ибо им с ипотекой за квартиру, даже экономя по максимуму, услуги такого типа, хм, не потянуть.

Зоя выключила смартфон. Разрядится – что потом без музыки делать?

Илюша похрапывал, положив фломастеры в пачку, а альбом под голову: или как подушку, или не доверял сестре, не хотел, чтобы критиковала его мазню.

Бутербродов, даже с ветчиной, не осталось. Только плескался на дне термоса чай, и в сумке прятались вареные яйца. В контейнере их четыре штуки, потому что, кроме папы, яиц в таком виде никто не любил. Яичница-глазунья, омлет с грибами – это другое дело, не так ли? Желудок Зои заурчал, и от нахлынувшей злости захотелось грызть ногти, но она обещала отцу побороть дурную привычку, да и черный лак жалко портить.

Зоя вздохнула и налила остатки чая, затем принялась чистить яйцо. За окном проносились унылые, серые, с редким намеком на первую зелень поля, непонятные строения: то ли сараи, то ли пристройки к домикам дач; затем начался сплошной, какой-то необычайно угрюмый лес. Мама дремала, Илья тоже посапывал, положив лохматую голову ей на колени. Зоя расправилась с яйцом, допила чай и сунула в рот найденные в сумке фруктовые леденцы. Время плелось медленно и неохотно, как и припозднившаяся в марте весна с обещанием тепла в этом году.

На станцию приехали в пять часов вечера, когда до ночной темноты остается всего пара часов. Вскоре станция опустела, прибывшие разъехались и разбрелись по своим делам. Только мама, все больше хмурясь, стояла у информационного стенда, смотрела расписание автобусов, сверялась с собственными записями. Затем подошла к окошку кассира, пока Зоя и Илья сидели на жестких пластиковых стульях со спинками. Неусидчивый Илья ерзал и громко скрипел стулом, затем начал болтать ногами. Сколько Зоя ни шикала на него, не унимался.

– Скажите, а до Марьино сегодня рейс будет? – озабоченно спросила мама.

– Сейчас посмотрю, – ответила из стеклянного окошка толстая и щекастая кассирша. – Будет минут через пять, а может – пятнадцать. Дороги совсем плохие туда, и место нехорошее. Хм… Вот Сергеевич и едет, как может, – запнулась кассирша, затем добавила: – Билеты брать будете или приобретете у водителя? Но так получится немного дороже.

– Давайте у вас возьмем, – вымученно улыбнулась мама и полезла за кошельком.

Автобус пришел – и не через пятнадцать минут, а гораздо позже. Мама уже начала мерить шагами пол, то и дело касаясь рукой кармашка на сумке, где хранила сигареты, хоть еще при папе курить бросила. Наконец шумно притормозив, фыркнув выхлопной трубой, прибыл долгожданный автобус.

– Ура, приехал! – бодро сказал Илья, словно это не он только что капризничал и хныкал, жаловался сестре, что автобуса нет долго и что он есть хочет. Хотя мама купила в буфете по пирожку с капустой и чаю. Правда, все казалось ужасно несвежим и черствым, а тускло–желтый свет еще больше портил впечатление от разложенного на витрине товара.

Старенький темно–зеленый «Икарус», пустой, как нарочно подпрыгивал на каждой колдобине. Водитель, в изъеденной молью шапке-ушанке, серой фуфайке с заплатками на локтях, гнусавым басом подпевал кассетному магнитофону. Билеты немногочисленных пассажиров взял и порвал, сразу резво надавив на газ и не удосужившись посмотреть, успели ли пассажиры занять места. В душном воздухе пахло едким потом, машинным маслом и чем–то заплесневелым. В животе Зои и Ильи снова забурчало – то ли от голода, то ли от съеденных пирожков.

– До Марьино долго ехать? – перекричала песню мама.

– То конечная, – так же громко объявил водитель и снова начал подпевать.

Вскоре совсем стемнело – и лес лишь контурами угадывался в свете автобусных фар. От вида за окном Зое было неспокойно, но в практичную во всем, вопреки своей же взбалмошности, маму она верила и решила, что та знает, что делает. Снова вставила в уши наушники, отгораживаясь от водительского пения, невыносимо раздражающего. Досаждало еще, что Илья похрапывал с поросячьим фырканьем-хрюканьем, как посапывала во сне и мама, удобно устроившись на сиденье.

Девочка прислонилась к спинке и тоже попробовала заснуть, а то мало ли что там будет, в Марьино? Мысли беспокоили и вызывали трепет: поездка в глушь – это настоящее приключение, как в книгах бывает или в ужастиках. Зоя хмыкнула и задремала.

Плеер выключился внезапно, но разбудила Зою именно тишина. Ненадолго. Водитель, как специально, снова включил магнитофон. Тихонько зазвучала песня «Агаты Кристи»:

Задумывая черные дела,

На небе ухмыляется луна.

В другое время Зоя песню бы оценила, но сейчас вдруг тревожно вздрогнула. Не по себе стало... А тут еще… Тонкие стрелы капель дождя моросью рассыпались по стеклу. Ветер беспощадно раскачивал деревья, со скрежетом бил голыми ветвями по стеклу медленно ползущего автобуса… Водитель резко затормозил и открыл дверь, гнусаво объявив:

– Подъем! Шевелись на выход. Дальше не еду! Сейчас гроза бухнет!..

Мама зевала, словно недоумевая, как вообще заснула. Илюша с тревогой смотрел за окно. Зоя, набросив на плечи рюкзак, потянула брата за руку. Мама наконец-то пришла в себя. Спросонья и не обнаружив за окном остановки, потребовала у водителя объяснений. Наверное, он что-то такое увидел в ее лице, потому, сдавшись, крякнул:

– Женщина, идите прямо по дороге. Как увидите высокий деревянный крест, то, считай, и будете в селе Марьино.

Мама сжала губы в ниточку и одарила водителя уничижительным взглядом, но зловещая чернильно-черная темнота за окном да скребущий ветвями по стеклу ветер заставили ее схватить сумки и поспешить к выходу.

Громыхнув на прощанье выхлопной трубой и выпустив струю вонючего дыма, автобус уехал. Ветер резко метнул с деревьев воду, заставив приезжих зажмуриться и закашляться. Крупная капля дождя упала на лицо Илье, затем густо заморосило по глинистой бугристой колее.

– Бежим! – понимая, что спрятаться негде, крикнула мама. И они рванули во весь дух. Ветер на мгновение стих. Фиолетово-черные тучи над головой разрезали тонкие вспышки еще далеких молний.

Крест они увидели, пробежав вперед около ста метров, и сразу приободрились. Хоть с ориентиром не наколол водитель. Жестяная табличка «Марьино» дребезжала на ревущем ветру, и вдруг промозглый ветер стих. Крупный частый дождь разбил напряженный воздух, наполнив его влажным белым шумом, скрывая все в своем ревущем мощном потоке.

– Ааа! – заорал Илья

Мама, передав на ходу сумку Зое, схватила его за руку.

Девочка, поспешно хватаясь за ремешки, чуть не упала, поскользнувшись на размытой земле. Наконец капли стали мельче, а окружение обрело четкость очертаний. Вот избы, заборы… Вроде дошли, только вот промокли насквозь, хоть выжимай.

– Сюда! – крикнула мама и застучала в ближайшую калитку.

На стук громко и недовольно залаяла собака.

– Етит твою ж…

Скрипнула дверь, кто-то выругался, шурша дождевиком. Зашлепали по лужам галоши. К калитке подошла низкая и тучная женщина. В руке – зажженная керосиновая лампа. Она прицыкнула псу, зазвенела цепь. И, прежде чем открывать калитку, настороженно спросила:

– Вам кого надобно?

– Мы Ефросинью ищем. Знахарку, – с неохотой добавила мама.

Показать полностью
1

#конкурскрипистори Рассказ. «Нетленный бренный день. Или: «Добро пожаловать в широко закрытые двери!»1

Иной раз случается так, что самый обычный реальный рабочий день, не предвещавший накануне ни каверз, ни нечаянной радости, ни деяний сверхъестественного, распахнувшись, как-то вдруг оборачивается то ли происками неземными, то ли земной благодатью. Прямо-таки мистика какая-то. А может быть испытание? Ну, как было, так и стало: позабыть – невозможно, исправить – не удастся.

Было это в Брянске ранней осенью лет десять назад или тридцать-сорок до того, – точнее не вспомню, но Брянский вокзал тогда стоял под капремонтом. То, что там произошло, чему я был свидетелем и в чём принял непосредственное участие, могло случиться в любом другом городе, в любом населённом пункте. Но тогда это был Брянск. Хотя брянцы здесь абсолютно и ни при чём.

Я выехал из Москвы ночным поездом с Киевского вокзала: рассчитал так, чтобы быть в Брянске утром к началу рабочего дня. Поездка сугубо деловая – встреча с партнёром и сразу обратно в Москву, что там дороги-то – три с половиной сотни вёрст: ни званых обедов, ни ночлегов, никаких-либо камер хранения – в руке лишь один деловой портфель с деловыми же бумагами.

Около шести-семи утра я сошёл на Брянск-1-Орловский перрон. Времени до встречи с партнёрами было предостаточно. Но ни присесть, ни прикорнуть, ни кофейка глотнуть негде – зал ожидания закрыт на ремонт. Привычка же – всё делать с резервом, тем более что в Брянске я впервые, определила – взять такси и сразу отправиться по адресу.

– В случае чего, там и подожду, – сам себе разъяснил я.

Нанятый на привокзальной площади шашечный экипаж доставил меня до центра города – до середины проспекта Ленина – уже через пять минут.

– Одна-ако!.. – нараспев разудивился я.

– Вот же! – буркнул я себе под нос и завертел головой в разные стороны, а та ещё заставила и всё тело поворачиваться вслед за ней, ища выход из сложившейся ситуации.

– Время… – семь... И два с половиной часа до рандеву!.. У-у-у!.. – не находя приемлемого решения, раздосадовался я.

– Ну да ладно! Погода шепчет ясной свежестью. Погуляем. Ознакомимся, так сказать, с ближайшими доступными достопримечательностями! – обрадовал я сам себя негаданным безделием.

Погода действительно была замечательной – настоящее бабье лето. Взблёскивающее меж листвы и веток деревьев светило, уже ярко светило, но ещё не грело, а лишь подавало надежды, что вот-вот обожжёт не по-осеннему. Ну а пока оно самостоятельно выпросталось из-за много- и малоэтажек и ещё нераскоронованных деревьев. Мерно прогуляв из конца в конец весь центральный проспект, неспеша пройдя от него по улице Горького до Десны, я взглянул на часы: к моему удовлетворению лишнее время было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив ближе к девяти, ожидало через полчаса с хвостиком. Спустя минут пятнадцать я оказался на месте встречи.

Вход в офис был отдельным – непосредственно с улицы. Но ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не объявился. Прижавшись лбом к надпольному витринному окну низкого первого этажа, сделав одной ладонью полутрубу, создав тем самым полутень, я разглядел внутри помещения заполненную мебелью и безлюдностью полутемень. Постучав в широкие двойные закрытые двери, дёрнув пару раз для порядка за входную витиеватую латунную скобу и убедившись, что мои порывы бесперспективны, а все потуги тщетны, я просторечно и непечатно вызубился и позвонил на телефон своим несостоявшимся визави. Неприлично длинные зуммеры завели меня ещё больше: я просто-таки был готов вызвериться на любого встречного-поперечного. Но наконец-то сработавший автоответчик беспристрастно и даже равнодушно поведал, что безвременная скорбь вынудила владельца телефонного номера – моего партнёра – переменить все его планы. А ещё то, что абонент станет доступным через несколько дней. После такого печального объяснения моя злость и досада улетучились без следа.

– Что поделать! – со снисхождением и пониманием сказал я вслух. – Такова природа человеческой жизни: как и любая дорога – она полна неожиданностей…

– Надо бы кофейку... на дорожку, да и чтоб взбодриться, – просветлев, решил я и зашагал в направлении вокзала. До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа.

Немного поплутав по старинным переулкам, я вышел на главную улицу. Передо мной предстал ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин – классический трёхэтажный универмаг 1950-х годов постройки, какие доминировали и, немного потеснившись, продолжают корениться в каждом областном центре, сохранившийся до моего приезда в первозданном виде. Оглядевшись по сторонам и не найдя ничего более притягательного, я, зайдя вовнутрь, сразу же направился в кафетерий, который расположился на первом этаже недалеко от входа.

– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя на настенное рукописное табулированное меню отрешённо и машинально проскороговорил я.

– Возьмите американо, – неожиданно пресекло мои думы и вернуло в реальность. – Цена та же, а воды больше.

Я перевёл свой взор на воскресивший меня живительный источник. Из-под сказочных павлиньих ресниц меня всполохами чаровали чистые, честные глаза совсем юной непорочной девы: они искренне желали мне добра и хотели как лучше. Ну, так их научили и настроили: помогать неразумным заблудшим странникам и неискушённым посетителям беречь и не растрачивать в пустую нажитое в трудах праведных и претерпениях.

– Благодарствую! – сердечно, но с капелюшечкой доброй иронии приветливо отозвался я. – Я «сладости» неприемлю, – ёрнически добавил я, возвращаясь к своим размышлениям, – да и столько не выпью. А эспрессо – в самый раз.

Лекарственно приняв свой энергетик, который на вкус и результат оказался чистейшим «плацебо», то есть точь-в-точь таким же, как и в столице – с неестественным, излишне терпким, чрезмерно навязчивым запахом кофе, но без его вкуса, я пешком порулил обратно – к железнодорожному вокзалу.

На автобусной остановке на привокзальной площади я был ровно в двенадцать: до заявленного в расписании отправления моего перевозчика оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу, более походящему на забытый в дальнем углу музейного запасника ненадобный экспонат, извлечённый от туда по нелепости или с чьим-то тайным умыслом, чем на подголовный и подлокотный, мягкокресельный, комфортабельный «икарус», полностью готовый к своему первоначальному предназначению – дальним странствиям, я обнаружил, суетящегося взъерошенного и не бритого молодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому в корме автобуса агрегату и хрястал разводным ключом куда там попало.

– Вы до Москвы, – подладно поинтересовался я, в надежде на отрицательный ответ.

– Да... Но… Не поеду... Стартёр… – промямлил, переставший казаться «молодцом», водитель.

– А-а… Э-э… – растерялся я в междометиях от недоумения и радости.

– Ща другой подойдёт, – бросил он, предвосхищая подробные расспросы и гася мои ещё несформулировавшиеся отношения к происходящему.

Сглотнув невысказанное, я отошёл в сторонку и огляделся. В центре площади на скамейках вокруг неработающего подремонтного фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей, одетых во что-то явно непотребное, с полусмятыми порожними клетчатыми баулами. Подойдя к ним ближе, я выяснил, что все они путешествуют до Москвы и ожидают подменный автобус. Они тут же охотно без вопросов и намёков, перебивая и дополняя друг друга, в мельчайших подробностях порассказали, что всем табором едут на какую-то «центральную» базу за товаром для местного свободного ритейла. Посетовали при этом, что привычные много лет и Черкизон, и Лужа закрыты; что торговли «как раньше» теперь уже нет и не будет; что дома – семьи, а другой работы днём с огнём не сыщешь и т.д., и т.п.

Потоптавшись минут пятнадцать рядом с ними в ожидании чего-то ещё, вновь оглянув перекопанную округу, выбрав свободные для пешеходного движения проходы и островки, с извечным вопросом в голове «что же дальше делать» я стал вышагивать по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закоулки.

Потянулись непригодные для разумного подсчёта – по причине их неопределимой бесконечности – минуты ожидания. Но подменный всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу, минуты тяжелели и всё сильнее притормаживали часовые стрелки. Периодически, я минутно замирал и стенал с оптимизмом и призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё сознание и щурила глаза, когда из-за скрытого сворота вдруг возникал степенный бас или натужный рёв многотонников, непохожие на щебет легкового автотранспорта: вот-вот, вот-вот, вот! – идёт подменный. Но всё было не то. И я вновь и вновь возвращался к своему вышагиванию, – навострив слух и не смыкая глаз.

Часа через три мои ступни саднились и, по ощущениям, окончательно растворожились: по всей видимости, обутые на них модельные туфли из кожи тропического питона не были предназначены для пеших переходов через Среднерусскую возвышенность. Изящный деловой портфель, не меняя своего внешнего вида, представившись теперь негабаритным, непредназначенным для ручной переноски рундуком, затоваренным под завязку дефицитом, уже содрал кожу с молодых мозолей на обеих моих ладонях, которые, взныв от такой непомерной ноши, пожелали непременно бросить его, лишь только я отвлекусь. Но я, подобрав и лишь крепче сжав пальцы рук, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в ногах, продолжал шагомерить – так недужность меньше чувствовалась, а ручная кладь не бузила. При всём при этом я считал: сколько шагов по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов по другой – вдоль сквера, в уме вычислял длину её диагоналей и её же квадратный метраж, а также сантиметраж и миллиметраж; вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, квадратуру фонтанного круга и общую протяжённость проезжей части. До этого я уже подытожил и количество фонарных столбов в округе, и окон во всех строениях, опоясавших встречный развал, рассчитал их высоты и кубатуру. Кроме всего прочего, я определил, сколько потребуется времени, чтобы либо профланировать, либо галопом добежать от одной значимой точки на площади, например, автобусной остановки, до любой другой.

Всё это я делал на ходу, без пауз, как на одном дыхании. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью: словно кто-то специально определил, к примеру, что количество железобетонных столбов, возведённое в третью степень, должно непременно равняться длине окружности фонтана в вершках, умноженной на два с четвертинкой. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых... ну надо же хоть что-нибудь делать, в конце-то концов, когда делать нечего.

Я сосчитал всё: и то, что имелось перед глазами, и то, что было скрыто за строительным забором – всё, что смогло стать предметом арифметических задачек и даже то, что не смогло бы, потому как являлось заботой анализа высшей математики. И все эти свои наработки я был готов продать… О-у! – нет-нет! – с радостью подарить любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы скорее подошёл автобус, который вывез бы меня от сюда домой.

И видимо вся эта палитра изменчивых чувств и ощущений так или иначе проявлялись на моём лице, потому как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне и не поинтересовались – что это я тут за коленца выделываю. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя. Как невозможно без необратимых последствий остановить доменную печь или акулу. Потому что остановка – это смерть. Нет, конечно, поначалу доблестные блюстители порядка в том привокзальном хаосе взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности, то ли как на подпольного землемера-шагомера, разбивающего площадной участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю или же творю заклинания, они видимо поняли по моим еле шевелящимся пересохшим губам. Хотя... Возможно, то были мои молитвы.

Да-да! Именно так! – я и молился! и ворожил! шагал, считал и взывал! И какой-то главный транспортный или же малый автобусный покровитель услышал меня: часа через четыре он прислал-таки подменный вывозитель страждущих тел и ихнего барахла из этого беззаветного тупика.

Да вот видите ли какое дело: облик у этого автобусоподобного «нѐча» был в точности такой же, как и у его собрата по их цеху, стоявшего теперь скверным памятником, негодным раритетом на обочине площади. Чувство некой неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом с омертвевшим родственником, он продолжал угарно пыхтеть и чадить двигателем или чем-то тем, что у него имелось вместо силовой установки. В самооткрывшемся приёмном проёме явился водитель, хотя по антуражу ему больше подошло бы называться каким-нибудь «рулекрутом» (наподобие «Водокрута Тринадцатого» из любимейшей киносказки Александра Роу) , и, то скрещивая руки над головой, то подкидывая их к небу, подал знак табору, мол, все сюда, грузитесь, скоро отправляемся. Я, – то ли по наитию, то ли по судьбе – оказавшись ближе всех к отправной точке, выстроился первым у автобусной подножки.

В этот момент к прибывшему Рулекруту Второму, подошёл другой – Рулекрут Первый – из соседнего пепелаца. Сквозь смердящее чихание не заглушенного агрегата и нелепейший гуд всего творящегося вокруг, я услышал обрывки их нервозной и одновременно парадоксально спокойной, видимо привычной им, беседы:

– ... Миш, ты главное не глуши... стартёр хреновый..., – камуфляжил Второй, прибывшую непристойность.

– Да чё-о?!.. Я не знаю чё-о ли?!.. На том, – полуобернувшись и вытянув вместе с рукой сплоткой указательный и средний пальцы в сторону заглохшего автопамятника, раз за разом тыча ими туда, будто стреляя, вопил старый водитель, – такая же хня-майня!.. Ты мне лучше скажи, а задняя втыкается?..

– Ты чё-о?! – отшатнулся Второй. – И-и не-е взду-умай! заглохнет тут же! – успокаивал он Первого

– А на заправке, чё?!.. Тáма... как хош... а зáдить придётся, – напирал Первый.

– Нормалё-ок!.. Я залился под завязку… Должно достать… в оба конца… Хотя... Только учти – топливомер не фурычит, – малоободряюще обнадёжил Второй Первого.

Из уловленных и кое-как расшифрованных фраз мне стало понято, что по маршруту на втором автохламе погонит Рулекрут Первый – по прозвищу «Заглохший».

Я мялся у порога судьбоносного исхода, не решаясь переступить его после всего услышанного. Не заходя в дверь, я заглянул вовнутрь. Охватившая меня ранее жуть, кратно усилилась: подкреплённая тайными знаниями, она деревенила мои мослы и чресла и цепенила разум. Моё бренное тело продолжало топтаться у распахнутых врат в портал фатальной неизвестности, в то время как подсознание, отделившись от него, преградило тому дорогу в ад.

По-видимому, злыдни-рулекруты сами были опытными таителями и недюжинными физиономистами, поэтом с лёгкостью распознали мою опасливую нерешительность. Чуть сзади справа я услышал знакомое, теперь уже более чем обходительное и даже вкрадчивое сипение:

– Проходите!.. Проходите-проходите… в салон...

– А-аы-ы... Через сколько... в путь? – сбивчиво обронил я, но всё же стараясь взять себя в руки, подбирая наиболее соответствующие обстановке и сути предстоящего перемещения из Брянска в Москву слова-определения, но, как мне казалось, недостаточно умело, как тасуют колоду неопытные игроки, то и дело роняя из нее вылезающих без спроса королей и шестёрок; при этом, как бы даже шифруя от прочих попутчиков своё сокровенное желание – пожить на этом свете подольше.

– А?.. – обрывисто раздалось сзади. – А-а!.. Как заполнимся… Минут так-этак через тридцать...

–Ух-ты! Тогда я ещё покурю, – облегчённо выдохнул я и оттёрся от входа, так как за мной уже начала выстраиваться и напирать толпа везунчиков, которые, правда, и не подозревали о том, что задумали эти «колдуны».

Народ полез в нутрь, которая без аллегорий вскорости могла превратиться в адово пекло. Пока болезные грузились и рассаживались, я, выкурив одну за другой несколько сигарет, решился-таки выяснить у наших Рулекрутов, есть ли у них должный мандат – так называемый «маршрутный лист», который им должен был выписать  автобазовский диспетчер, и в коем, кроме прочего, указывается факт технической исправности транспортного средства. Также меня интересовали и обозначенный в нём маршрут поездки, и назначение. По-хорошему, гараж не имел права выпускать подобное «нечто» из своих ворот вообще: не то, что до Москвы, но даже по Брянску или его окрестностям. Ну а если они уже тут, то это значит что? бардак на автобазе?! самоуправство татей-водителей?! Это же подсудное дело! – подвергать перемещенцев такой опасности. Да и не только пассажиры, но и прочий транспорт на дороге, да и случайные пешеходы – все превращались в заложников тех транспортных разгильдяев.

– Извините, – распрямившись, словно освободившись от собственных заклинаний «хочу домой», перебивая страшный внешний перегуд, крикнул я Рулекрутам-супостатам и раскованно махнул им рукой. Они, обернувшись, упёрлись в меня своими пронзающими взорами, готовыми, если что, испепелить меня на месте, или же хотя бы не подпустить к себе ближе. Я ещё раз махнул рукой и бесстрашно направился к ним.

Вид у меня был столь решительный и грозный, что эти «колдуны»-злыдни подумали: если даже их сейчас и не станут бить наотмашь и изгонять как бесов, то отбиваться им так или иначе придётся точно. Но ни до моих вопросов, ни до обмена мнениями, – типа того, что, мол, кто на что имеет полное право, а кто на тоже самое не имеет права никакого, – ни до политических предпочтений, ни до философских воззрений на происхождение вселенной и человека, ни до взаимных оценок личностей, дело не дошло: имитация двигателя у второго пепелаца ещё пару раз пыхнув и чаднув, глубоко вздохнула и, не выдыхая, затухла. Вызверившиеся Рулекеруты шибко забегали, засуетились, стали без удержу, без ума и заклики хрустать и сандалить то там, то сям, норовя своими колдовскими пассами оживить труп. При этом они, время от времени, губно вызубиваясь, исподтишка бросали на меня косые осатанелые зраки, как на кудесника, не дающего им сотворить поганое. Но никакие кунштюки им не помогли: кадавр закрыл глаза и простился с нашим миром. А может я и впрямь, своими площадными похождениями и шопотаниями, переворожил их зловредное чародейство: ведь под мои подсчёты эти два автоужаса тоже попали.

Воодушевлённый этими последними разворотными событиями, я с уверенностью Моисея вошёл-таки в чрево поверженного монстра. Я наречисто поведал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от Рулекрутов; рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут; красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал вполне реальные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия весьма возможной тяжкой аварии – белёсые хирургические или контрастные черно-красные ритуальные, и вероятность беспокойного ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, дополнительных тратах из их личных сбережений для того, чтобы просто вернуться домой.

От моей откровенной, краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто обалдели. Из реальных путешественников все они сразу же перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать: да вроде бы и не к спеху, так чтобы уж непременно сегодня – так-таки и нет, можно и завтра или же вообще на следующей неделе. Появившаяся зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Всё хламное нутро заурчало. Образовались волнишки, сразу увеличившиеся до приличных накатов с белыми кудряшками по навершью. Я был рад им – кудряшкам: «Кудряшки – это хорошо: это очищение, это жизнь. Хуже было бы, коль в дороге они оказались бы агонической пеной!» Весь народ со мной был согласный, а посему, забрав свою коробейную пустопорожнюю поклажу и прочие пожитки, стремглав выдавился из клоаки и приподнятый отправился восвояси. Я же, прошагав по ристалищу ещё часов около шести, дождался-таки проходящего доброго поезда, на котором и отправился домой – в Москву.

Несмотря на то, что я и не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приехал, я уезжал осиянный. И со странным ощущением – чувством выполненного долга.

Хотя... Кто его знает! Может быть, я для того там и оказался, что бы те брянцы не отправились на том кособоком автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца их света и скоропостижных прощаний с ними. Если та дьявольская тарантаска на скорости сто заглохла бы на трассе, или лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор, – всё что угодно могло произойти с этим растленным ящиком, собранном из позабэушных частей, место которым лишь под прессом, то финал истории мог бы оказаться преждевременно могильным.

Тогда же ещё одно благодатное соображение, не спросясь, вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде бы как тоже «свой дом»! Свой дом – Брянск! Так с людьми случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхних слоёв памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины: как медаль ордена – названия одинаковые, а статус всё же разный, но при этом тоже – награда. Так что это – новая малая родина, почти Своё, обретя которую, мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться её успехами и красотами, расстраиваться и возмущаться её нерадивостью и промахам. У многостранствующих подобных «филиалов», конкурирующих между собой за главенство в своём ряду, случается премножество. При этом все эти «малые родины» остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину эпизодами, но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени, они проявляются более явственно, напоминая о себе, что, дескать, они есть, и что нельзя их забывать; да и вообще, лучше бы наведаться к ним вновь, подивиться: помнишь, как было-то? а погляди-ка теперь, как стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне, как своему – ни за что-либо, а просто так – подарят свою теплоту и доброту: ведь теперь они уже не чужие, не посторонние, – а Свои!

Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся так или иначе родными нам. Так и ВСЯ наша страна – изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, близкими близких, ими самими и их роднёй – связана, срощена со всеми нами воедино, и скрепила всех нас друг с другом. Так было. Так и есть. И так будет.

С этими благостными думами я и уснул. Поезд мерно и ласково баюкал меня квадратами и площадями колёс. И так – с теплотой и доброй заботой – добаюкал до самой Москвы.

#конкурскрипистори
#Камушкиракушки
#Юрий_А_Г©

Показать полностью
12

ОТСТАВНОЙ МАЙОР

2.

Стопервая причина

«…Если я кричу тебе "воздух",

Не смотри наверх, слышишь – падай!»

Екатерина Агафонова.

Я и майором-то стал только «под самый занавес», когда в запас увольнялся. Зато, как у нас говорят, хоронить теперь будут за счёт Минобороны – с троекратным салютом и оркестром музыки. Капитанам такая честь не положена, только старшим и высшим офицерам. А вообще-то я, по внутреннему состоянию своему, до сих пор чувствую и ощущаю себя просто капитаном. Мало ли, много, но целых два срока в этом звании пришлось отпахать, приварился к нему более, чем прочно. Думаю, каждый военный со временем застывает в основном своём, природой назначенном чине, именно потому среди нынешнего генералитета столько дуболомов-сержантов, способных оценивать обстановку «не выше сапога» и соответственно действовать-бездействовать. Впрочем, это всё лирика.

Ты спросил, как у меня такое получается? А чёрт его знает, как! Приходит вдруг откуда-то волна сплошного непонимания – чувство, будто идёт что-то не так и не совсем правильно; за ней, чуть позже – вторая волна: как надо действовать, чтобы всё исправить; и уже после начинаешь постепенно довлеть… в обоих смыслах этого слова. Я так сие называю – довлеть, а уж как правильно назвать по-научному, пусть тебе научники рассказывают... И только потом, после довления, можно начинать разбираться, чего мы такое вокруг понаворотили и не надо ли ещё что-нибудь подворотить.

В первый раз это со мной приключилось сразу после школы, когда в десантное училище поступал. Знания не шибко большие, здоровье тоже не очень, да и умишко не самый резвый… Но как-то ведь удалось поступить туда, где отбирали исключительно по здоровью и складу ума с психологической готовностью – чудо и только!

Тогда я ещё не понимал этой своей особенности – умения (да нет – ещё не умения, а только неясной какой-то способности) менять окружающую реальность под себя. Потом было ещё несколько случаев, когда уже мог бы и догадаться, в чём дело, но так и не дотумкал (говорю же, умишком был не из самых резвых). Зато прослыл среди всех своих редкостным везунчиком, разные командиры даже старались друг у друга меня перехватить, обязательно забрать с собой на самые трудные задания, чтобы в конце всем тоже свезло.

Впервые – уже старлеем – начал задумываться, что происходит и как с этим бороться (ага, поначалу именно бороться хотел), когда нашу опергруппу забросили в азиатские джунгли, и после выполнения задачи пришлось почти две недели выкарабкиваться оттуда с двумя ранеными на горбах. Подвернулось время подумать о себе и о том, как это нам всем опять и снова удалось вывернуться и остаться в живых, несмотря ни на что. Сначала понимать начал, потом пришлось вырабатывать и оттачивать навыки, и только после, не очень скоро, стал использовать их по назначению вполне осознанно, то есть довлеть.

Помню, мне в этом ещё одна кошка очень помогла. Я как раз тогда после Афгана в госпитале мыкался, с осколочным в груди. Больше лежать приходилось, чем сидеть или ходить. Так вот, зачастила она меня навещать – подкрадётся и прыг сверху, уляжется прямо на бинтах, глазищи прикроет и ну урчать… А я глажу её и думаю: почему она именно меня-то выбрала, почему ни к кому другому не подходит и всех избегает? Видимо, почуяла во мне нечто особенное. А от урчания её сразу так легко становилось, так волшебно. И казалось, что даже рана быстрей затягивается… Чудо что за кошка была!

Только не долечила она меня, не успела – кисонька моя. Пришлось дальше самому выкарабкиваться. Какой-то контуженный поймал её, распотрошил и подвесил на дереве прямо перед моим окном. Из ревности, что ли? Или от обиды? Война ведь многим совсем крышу сносит – не узнать заранее, что каждый из них может учудить.

Так вот, как раз перед этой его расправой такая вдруг на меня тяжёлая волна недопонимания действительности накатила, что взвыл в голос: не понимаю, не понимаю, ничего не понимаю же!!! Прибежавшая на крик медсестричка, добрая душа, тут же вколола мне что-то, и я провалился в беспамятство… А когда очнулся, исправлять было уже совсем поздно, да и нечего. В обратную сторону это у меня не работает.

Вот так простая кошка научила ценить самую первую волну, уважать её и готовиться сразу к следующей. А вторую волну я, только словив её, тут же перестаю чувствовать – просто плыву с ней по любым обстоятельствам – куда она, родимая, вынесет, и сам почти не замечаю, что делаю. Только доверяюсь ей и ясно знаю: всё идёт правильно и по-другому нам не надо. Будто несёт меня она, точно планируя, как действовать.

И вот ещё что, благодаря той кошке, удалось понять: я – не такой, как все, а может даже и вообще не здешний, высшее какое-то существо, майор (ведь так это слово на наш русский переводится?). Могу и умею, чего другим не дано. Я, блин – корректировщик реальности, действующий на упреждение!

В конце концов, через время выписали меня из этой тягомотной госпитальной лечёбы, а потом и совсем со счетов списали. Орденом никаким, правда, не наградили, но майора всё-таки напоследок присвоили. Именно так – старшим, высшим, майором! – я себя тогда и стал ощущать опрометчиво.

А когда списали, понял я, что надо бы мне теперь затихариться, не отсвечивать и подался для окончательного доживания в сторону от всяких этих столиц, в тихий и, по большому счёту, никому из высоких властей не интересный Хабруйск, – Город Воинской Славы, между прочим (самое то для ветерана, правда же?). Следы потихоньку принялся заметать, потому что некий смутно осознаваемый и не совсем здоровый интерес к своей персоне постепенно стал чувствовать. Нет, это даже отдалённо не походило ни на какую там первую волну, и от этого я отчётливо встревожился: надо, чтоб все вокруг как можно быстрее и  желательно навсегда забыли про мою такую редкую везучесть, просто замылить её надо, чтоб и не вспоминал никто. Ни бывшие мои командиры, ни новые, на гражданской стезе, начальники.

И когда потом случилась в стране вся эта их восторженная контрреволюция, я просто не знал, что делать. Первая волна постоянно прёт сплошным валом, но второй – как не было, так и нет, не возникает… А делать-то что? Как реагировать? Ведь ты же, блин, корректировщик, майор, должен действовать на упреждение, а не по следам исторических событий! Чуть позже пришло осознание, что никакой я вам тут не корректировщик реальности, и даже не высшее существо. Я – всего лишь букашка на стекле, иногда пытающаяся увернуться от приближающегося конца… Тяжёлое и тягостное чувство, совсем не приятное.

Как раз тогда-то и потянуло меня опять на войну. Гражданская жизнь, конечно, имеет свои прелести, но очень уж она ровная и дюже скучноватая для военного человека. Война ведь – как наркотик, кто с самого детства затачивал себя под неё и большую часть жизни прошагал в строю, без этого уже не может. Не скажу, что начинается какая-то особая ломка, но без постоянного притока адреналина чувствуешь себя не в своей тарелке до такой степени, что иногда и жить не хочется… К тому же, из всех тяжёлых наркотиков война, наверняка – самый гуманный, убивает далеко не всех.

Не стану открывать тебе как, но через некоторое время удалось подписать рядовой контракт с Иностранным легионом на четыре года – анонимно, естественно. Вернее – псевдонимно. Дослужился там аж до капрала парашютно-десантного полка (поверь, совсем непросто было), но продлевать это дело не стал – показалось, что мало платят… Интереснейший, скажу я тебе, опыт, особенно если с нашей армией постоянно сравнивать. Но об этом – как-нибудь в другой раз.

После чего за две ударных пятилетки ратного труда обошёл-объездил почти все «горячие точки» Европы и половины Африки, вместе с тремя разными ЧВК, поочерёдно. Почему с тремя? А сколько, ты думаешь, у нас этих частных военных компаний? Только «Вагнер» знаешь? Про других не слышал? Вот и славно, пусть так оно и останется… Кстати, последняя была, как раз, из «музыкантов», хорошо мы с ними тогда почудили.

Окончательно вернулся в Россию полтора десятка лет назад и постепенно оказался опять в тихом и уютном моём Хабруйске, казалось бы, навсегда...

Мне всё-таки пришлось пересказать это Виталику – в общих чертах и с большими купюрами, разумеется. А куда было деваться-то? Нам ведь вместе теперь расхлёбывать то, что вокруг наворотилось. Да и башка трещала неимоверно, гораздо сильнее обычного после довлений, даже думалось с трудом. Нет, была, конечно, сотня причин вообще не зачитывать ему сии скупые выдержки из чужой книги жизни. Как, впрочем, была и у меня в своё время причина вообще её не покупать, даже не брать в руки. Однако, получилось как получилось.

Мы сидели вдвоём у меня на кухне, приканчивая уже вторую поллитру под маринованные грибочки и чипсы. Виталик больше молчал и только кивал головой в паузах между моими откровениями, а потом поднял замутневший взгляд и только спросил:

– И что теперь дальше? Делать-то теперь что?

– Доминировать будем, просто доминировать, пока всё не прояснится и не уляжется, – ответил я, – а пока нам обоим надо бы просто немного подремать.

Засыпая, думал о том, что никогда ведь прежде действовать в подобных обстоятельствах мне ещё не приходилось… Судите сами: вытащить из почти смертельного форс-мажора сразу семь человек (включая себя), только один из которых был мне более-менее близок и знаком (и это вовсе не я сам, а старый друг Виталя), при том, что как раз именно мне-то тогда ничто в реальности и не угрожало. Без какого-либо плана и без обычно формирующей его второй волны. Довлеть не на традиционное упреждение, а по грубому факту происходящего… Нет, братцы, такое мне совсем даже не по зубам, тут, видно, какая-то ещё сила вмешалась, сработал неведомый дополнительный фактор. Или уж я настолько к старости изменился, что теперь и такое тоже могу?

Ладно, завтра будем разбираться, утро вечера мудреней.

Прежде, чем засесть на кухне моей холостяцкой однушки на последнем этаже такой же древней, как и сам я, «хрущёбы» на выселках, неподалёку от хабруйских Красных казарм, Виталик добросовестно обзвонил остальных игроков своей команды и, знаете что, ни один из этой пятёрки ничего произошедшего с нами сегодня вечером даже не вспомнил! Видимо, заодно с искривлением реальности ещё и их память отшибло, стёрлась она, другого объяснения я пока не вижу. А ведь это даже и хорошо, получается – не будут под ногами путаться, можно теперь и в расчёт их не брать, когда кривизну убирать придётся.

А кривизна у реальности этой новой оказалась очень даже изрядная, прямо, вывих какой-то! Вчера-то, по темноте, мы и разглядеть толком ничего не успели – надо было срочно загасить избыточный адреналин алкоголем, любым (а по-другому он не гасится – тоже доказано опытным путём). Да и голову мою надо было прочистить – трещала не хуже счётчика Гейгера-Мюллера на максимале.

И когда уже сегодня поутру осторожно выглянули на улицу, даже понять сначала ничего не могли. Это не было православной идиллией, которую следовало бы ожидать, исходя из моих личных предпочтений, и не было даже СовСоюзом свежего разлива, что тоже было бы вполне ожидаемо и логично. Это оказалось чем-то другим, совсем третьим. Боковой альтернативой, какой-то нелепой сущностью! Будто выбросило нас куда-то в сторону от нашего настоящего.

Даже описывать её не хочу, сплошные нонсенсы на фоне общего «благорастворения воздУхов». Кажется, моя могущественная способность слепила какую-то не очень удачную временную вариацию, достав из самых поганых чуланов заблудшей души всё самое для неё противное – все эти лубочные балалайки с матрёшками да танцы с медведями и кокошники с бубенцами под сумасшедшую люминесценцию. А с другой стороны, и её ведь понять можно, видимо, основная линия развития событий была гораздо гаже, чем этот вот подвывих с переплясами. Ограничились, как говорится, меньшим из зол.

И потому, как только откатила волна непонимания всего вот этого, я сразу начал целенаправленно довлеть, переполняясь невыносимо нелепой окружающей средой и не забывая очень осторожно выправлять её под себя, не разглядывая в подробностях чудесности, повылазившие отовсюду, будто опята из гнилого пня.

Получая, кстати, от самого процесса довления теперь отнюдь не райские удовольствия и уж тем более не священное блаженство, а совсем даже наоборот… Башка всё ещё трещала после вчерашнего, а тут пришлось опять совать её в самое пекло. Ох, чую, болеть потом будет просто страшно, если совсем не отвалится. В этом, замечу, ещё одна и, пожалуй, главная причина для нормального и здравомыслящего человека вообще никогда не пользоваться настолько уникальной способностью, даже не думать о ней вовсе.

И ведь не оставалось совсем времени хотя бы объяснить Виталику что да как, надо было просто действовать без предупреждений и упреждений, исправлять всё, пока не слишком поздно. Итак уже целую ночь пропустили по дурости своей, следовало ещё вчера начинать... А потом в этой искромётной и нездорово-яркой реальности что-то легонько хрустнуло, и она стала постепенно расползаться, разваливаясь.

3.

Медленный яд познанья

«…пришли и к Магомету горы, соткали нить судьбы майоры,

нововведения в судьбе они наткали и тебе»

Аркадий Лиханов.

– Виталя, давай пойдём сразу ко мне. А на игру в другой раз сходишь – последняя она, что ли?

Мы снова стояли с ним у выхода из продмага, и Виталик, естественно, оказался полностью не осведомлён о том, что вчера и даже сегодня происходило, как и о том, что нам вскорости предстояло повторить (ещё одна способность у меня появилась, что ли – стирать память, или здесь опять какой-то побочный эффект от искривления реальности?). Да это даже и к лучшему, действовать одному мне как-то удобнее и привычней, к тому же, некоторые детали моих вчерашних пьяных откровений помнить и знать ему совсем не обязательно, а повторять их я точно никому не стану.

Итак, вторая волна откатила нас к самому началу этой нелепой истории. Видимо, ближе или дальше по времени от недавнего форс-мажора ловить было вообще нечего, без вариантов. Поздравляю, майор, теперь твои способности распространяются и на временной интервал тоже... Вот только оно тебе надо?

Виталик, ну что ты упрямишься, сам же сказал: поговорить надо, ну и пошли ко мне, посидим-поговорим, я как раз коньячку прикупил… другого-то раза может и не быть. А игры твои, они ж бесконечны,мне надо было любой ценой вывести его из игры, чтобы форс-мажор этот проклятый исключить вообще. И, по возможности, без лишних довлений, а то от них у меня уже скоро башка совсем треснет.

Как младший по возрасту (хоть и старший по званию), он должен был бы меня послушаться. Но не послушался. Вместо этого стал снова уговаривать пойти с ним на этот их чёртов брейн-ринг, а уж после него и переключаться на душевные разговоры… Ну, совершенно дурацкая наклёвывалась ситуация, повторение только что пройденного.

Однако, теперь у меня имелось и существенное преимущество, которого вчера ещё не было: я твёрдо знал теперь, что именно произойдёт, кто это сделает и как, а главное – снова мог действовать в привычном для меня режиме, без всяких форс-мажоров по старинке, на упреждение. Преимущество, которое ведь может и пропасть, если мы на игру не придём. Вот только голова всё ещё раскалывалась, отдохнуть бы, да некогда, времени совсем нет… Ладно, соглашусь снова, пусть будет что будет.

И вот опять та же чёртова игра в многолюдном зале на два десятка столиков. Брейн-до, понимаешь! Те же картинки с вопросами на белом экране под громкую музыку, то же жизнерадостное позвякивание бокалов и хруст салатов. Но на этот раз коньяк в баре я брать не стал и тихо присел в сторонке, стараясь не привлекать лишнего внимания и уже без особого азарта присматриваясь ко всему.

Те же два синхрона по десять вопросов и допы с полуфиналом, но почему-то нет после них никакого распахивания дверей, как в прошлый раз, и не врываются сюда эти мрачные фигуры в кевларе и масках… Музыка продолжает играть, да и не накатывает на меня никакая первая волна, не говоря уж о второй, и нечего мне тут теперь, выходит, упреждать и корректировать.

Да, что-то не так нынче идёт, а почему – непонятно. В этой обновлённой мною реальности, получается, нет никакого СОРа – вообще не было, что ли? Совсем? А что, очень даже неплохой тогда получается поворот, мне нравится! Слава богу, теперь не придётся довлеть и вполне можно даже взять себе соточку коньячку, а то голова так и трещит, не переставая…

Дальше игра пошла вполне спокойно, без всяких там под занавес вторжений «групп захвата», без нервов и без драйвов. Спокойненько профиналили, но – увы – победа досталась не тем, кому хотелось бы, не нам. Виталик огорчился, конечно, но впереди у нас было намеченное душевное распитие напитков в домашних условиях, под долгую беседу… Нет, я вовсе не алкоголик и даже не бытовой пьяница, но под хорошие закуски и умные разговоры – как юный пионер: всегда готов! Прочитал тут недавно, что с возрастом в организме понижается способность вырабатывать алкоголь для каких-то там внутренних химреакций (я и не знал, что у организмов такая способность есть), и потому возрастает потребность в дополнительных вливаниях. И ведь классную же такому делу «отмазку» себе на старость эти научники придумали, да? Не подкопнёшь.

Но в результате оказалось, что рановато я опять позволил себе расслабиться – на выходе нас всё-таки «приняли», но другие. Ну, не совсем на выходе, мы уже успели и на улице потоптаться, пытаясь поймать «тачку», чтобы ко мне на выселки ехать, когда тихо и незаметно подкатил очень серый минивэн, и нас без лишних разговоров очень грамотно «упаковали» (я в этом знаю толк, приходилось и самому, как говорится). И что удивительно – никакой первой волны я опять так и не ощутил, даже не почувствовал. Только голова болела сильно.

– «Во многих знаниях много и печали, а кто преумножает знания, преумножает и печаль», однако знаем мы пока совсем немного, а вот приумножить эту печаль очень хочется, – говорил он совсем негромко, выделяя слова выразительными паузами, – нам, в частности, известно, что Вы, возможно – настоящий майор (ну, или мойра и даже парка – это уж как кому больше нравится называть), существо, наделённое способностью по своему усмотрению изменять реальное положение дел (так сказать, плести нити судьбы), в каком-то смысле демиург... И нам теперь известно также, что Вы, действительно – отставной майор, то есть Мироздание, грубо говоря, отвернулось от Вас и более не намерено оказывать свою экстренную помощь.

– Простите, Вы сейчас это о чём? – Попытался уточнить я недоумённо.

Нас с Виталиком привезли с мешками на головах куда-то за город и рассадили по разным помещениям. Моё было огороженной частью какого-то большого ангара и ярко освещалось лампами, висящими под потолком. В нём наличествовали только два стула, расположенных визави, да узкий стол между ними, остальное пространство не было ничем заполнено, оно просто пространствовало.

Невысокий крепыш с внимательным и холодным взглядом, которого я уже раньше мельком где-то видел, вошёл минут через пять после того, как с моей головы сдёрнули мешок, и сразу представился:

– Полковник Гризович из Особой полиции страны, ОПС. А Вас, простите, как звать-величать?

– Просто: армейский майор в отставке Петров. Чем обязан?

И вот уже после того он мне и выдал всю эту галиматью про умножение печалей и высшее существо с нежелающим его опекать Мирозданием. Я даже оторопел поначалу. Одно дело, когда ты сам, по младости лет и недостатку ума, возносишься мечтами о чём-то великом и совершенно несбыточном, и совсем другое, когда какой-то хитромудрый хрен с огорода вдруг пафосно и с выражением доносит ту же идею, давно и аргументированно тобой отвергнутую. Есть в этом доля какого-то цирка, не находите?

Новым во всей его тираде было только то, что меня почему-то вдруг записали в отверженные и ни на что больше не способные, и потому я сразу спросил:

– Вы точно уверены, что и Мироздание тоже отправило меня в отставку? Оно Вам само об этом доложило?

– Разумеется, нет, пока не докладывало… Но мы почти уверены в этом. Видите ли, тут одно из двух, а может и больше: либо Вы способны менять реальность, либо сама реальность подстраивается под Вас, под какие-то Ваши, возможно, не совсем осознаваемые, запросы или потребности… Но вот благодаря тому, что мы с Вами теперь здесь общаемся, можно с высокой долей вероятности сделать вывод, что способности эти теперь утрачены, либо у Вас отозваны. Иначе Вы бы давно уже отсюда вывернулись, и поминай как звали. Согласны?

– «Не сходи с духовного маршрута, на материальных – тупики… Надо верить в Бога, это круто, в Дед Мороза верят дураки», – продекламировал я в ответ любимый стих Аркаши Лиханова, давнего приятеля, после чего, закрыв глаза, отвернулся.

– И как это понимать? Не желаете общаться? – вскинул брови полковник.

– Как непринятие любой подобной дурости, наверное. Проще в бога поверить.

Больше часа он продолжал мне втолковывать что-то про пути взаимодействия с механизмом Мироздания, которые теперь успешно осваивает Особая полиция, к коей он принадлежит. Про то и про это, и про вот это тоже... Будто по капельке вливая в мои мозги какой-то медленный яд сокровенных знаний, позволяющих возноситься над обыденщиной и парить мыслью где-то там, в высших сферах разума. Однако беседа наша (вернее, его монолог) так и закончилась ничем. Я продолжал отмалчиваться, и полковник (видимо, и сам устав, наконец, от собственной болтовни) свернул, наконец, этот свой сеанс культпросветработы, пообещав, однако, продолжить позже.

Я – не сильно большой философ, да и не философ вообще, я – практик. И все эти его высокомудрые измышления мне по барабану. Меня сейчас тревожит только одно: а где моя первая волна-то? Почему я не чувствую неправильности происходящего, почему волна непонимания искривляющейся реальности не приходит, как обычно? Давно ведь пора довлеть, исправляя и эту внезапную «загогулину» тоже… А вдруг полковник прав, и Мироздание действительно не намерено мне больше помогать?

И не связано ли всё с постоянно донимающей меня теперь головной болью? Эта мысль пришла, как удар под дых – резко, отчётливо, болезненно. Я ведь уже настолько свыкся с уверенностью в силе и могуществе своей способности корректировать реальность, что представить себя без неё уже просто не мог – зачем и как тогда вообще жить, существовать?

На следующий день эти терзания разума продолжились, и тут меня поджидал ещё один крепкий удар.

Когда опять привели в то же помещение, стульев там оказалось больше – не всего два, а целых три. И на одном из них, по правую руку от разговорчивого полковника, сидел мой школьный друг Виталя. Выглядел он при этом вполне сытно и уверенно, был побрит и поглажен, что стало для меня почти нокаутом. Ведь по моим прикидкам, ввиду полного отсутствия у него каких-либо знаний о действительной моей сущности, свирепые и безжалостные палачи в местных застенках должны были как раз переходить к жестоким физическим пыткам его жизнелюбивого тела.

«Ах, ты ж, мой дорогой и бесхитростный друг, как же я в тебе ошибался, оказывается! Так складно ты сочинял мне сказки про наше с тобой школьное детство, что я этому даже стал верить, хотя и не помнил ничего такого», – сразу подумалось мне. Мы ведь с ним тогда, почти год назад, совершенно случайно столкнулись в троллейбусе, и он первым меня «узнал», начал вспоминать какое-то давно забытое прошлое. Слово за слово, чаркой по столу – чуть ли не каждый месяц потом с ним виделись, а бывало и чаще. То-то, припоминаю теперь, он всё любил расспрашивать про мои героические армейские будни, постоянно поддакивал – я думал, это ему интересно, раз самому так и не удалось послужить на передовой.

А ведь ему и действительно было всё интересно и даже нужно, но по другой совсем причине, вон оно как!  Хороший человек и благодарный слушатель, с которым не только разок выпить-посидеть приятно, но и забухать не грех.

Старший специалист аналитического отдела Особой полиции подполковник Серотин Виталий Семёнович никогда не верил, что бывший майор разведки Петров может представлять хоть какую-то угрозу или опасность для государства и общества.

Когда прошлым летом ему предложили принять участие в этой оперативной разработке, Виталий даже опешил: а в чём смысл? Для чего это всё? Однако, начальству видней и с ним не поспоришь – раз сказано, значит надо.

– Друг, пойми, это не по злобе, – первым начал говорить Виталик, – я ведь считаю тебя, по-прежнему, своим другом! Но тут такое дело, приказ есть приказ, уж ты-то должен понимать… Короче, мне приказали – я делал. Но ничего такого я им не сказал.

– Это какого такого, «друг»? – Попытался съязвить я.

– Ну, такого, что характеризовало бы тебя как-то плохо. Или в нужном им русле. Ничего, что могло бы представлять угрозу или опасность для нашей страны. Как аналитик, я вообще не согласен с их базовой концепцией… Тут надо вести речь, скорее, о мультивселенной с её взаимовлиянием и самопроникновением, чем о том, чего они навыдумывали. Нет ведь никаких подтверждающих подобную власть Мироздания фактов, а вот теория множественности миров, как раз, есть!

– Ребята, вы оба что, меня совсем задурить решили? Вчера про одно, сегодня – про другое, вот это вот самое, про мультики ваши… Я вам что, знаменитый учёный? С ними разговаривайте на такие темы, с научниками, им это понравится. А я – старый ветеран, мне это всё сейчас до балды! Я просто домой хочу.

– Боюсь, придётся напомнить, что Вы не просто старый, а очень даже старый… Хотя, безусловно, и настоящий Ветеран, с большой буквы! – Помалкивавший до того вчерашний полковник принялся доставать из портфеля какие-то толстые папки, – позвольте просветить моего молодого коллегу, что первое реально задокументированное у нас упоминание о некоем «майоре» относится ещё к семнадцатому веку… А если хорошо покопаться в истории, то и недокументированных наберётся вагон и малая тележка. Это если пока к мифологии не обращаться. А то, к примеру, можно вспомнить даже про некоего Егуду, «единственного, кто может»…

Продолжать я ему не дал, не надо мне опять этих лишних откровений. И без всяких теперь побочных волн вполне получилось, практически сразу и вдруг – начал просто и тупо довлеть, несмотря на сразу же расколовшую голову дикую боль.

Очнулся на заброшенном пустыре у своих Красных казарм и единственное, про что успел подумать: «Да нет же никаких мультивселенных, Мироздание у нас на всех одно и оно – вполне дееспособный и, почти уверен, разумный организм (или всё-таки механизм?). Оно и само может защитить себя от любых навязываемых ему флуктуаций. Ведь для чего-то же создаёт себе мойров, упорно именуемых здесь майорами»? Эта мысль оказалась последней каплей яда, которую пришлось всё-таки принять…

А потом – рывками, вспышками, разрозненными кусками – стала прорываться через все заслоны память (своя или чужая – уж не знаю). Та самая, которая никому не нужна вовсе.

* * *

– Ребе, если хочешь, я сделаю так, что всё рассеется, как морок, и Ты будешь продолжать проповедовать и учить дальше, говорить всё то, ради чего пришёл. Я ведь и такое могу, не только убогих поднимать. Ты знаешь.

– Егуда, Егуда…Ну, и кто нам после этого станет верить? Всё, что мог, я уже им сказал. Осталось лишь утвердить слова делом.

Показать полностью
18

ОТСТАВНОЙ МАЙОР

1.

Нулевой уровень

«Довлеет дневи злоба его»

(Евангелие от Матфея, 6:34)

В стандартную кобуру для пистолета помещаются ровно три огурца нижесредней упитанности. Не верите? Вот и я не верил, думал: ну, может, полтора, не больше. Нет, ровно три, доказано опытным путём. Мы-то ведь раньше просто никогда такой фигнёй не занимались, не совали туда огурцы.

Когда при входе Виталия Серотина заставили сдать его наплечную кобуру вместе со всем содержимым, этот офицер полиции хотел, было что-то возразить, но… Положено сдать, и точка!

Виталя совсем недавно стал ходить в новый брейн-клуб, чтобы подразмять свои выдающиеся мозги в интеллектуальных турнирах. Считается, что ему такое и по службе полезно (он уже почти полгода в каком-то там их аналитическом центре подвизается, потому и табельное в кобуре не любит носить, огурцами заменяет). Вот и меня с собой туда теперь заманил, случайно – просто на улице встретились, он после трудового дня на очередную игру торопился-опаздывал. То да сё, давно не виделись и редко встречаемся, а поговорить бы надо.

Я как раз из продмага вышёл, без особых каких-то покупок – почему бы и не составить компанию умному человеку? Да и куда мне, холостяку-пенсионеру, особо торопиться? К тому ж, давно любопытны мне эти их мозговые штурмы в узком кругу – все тамошние брейн-до и брейн-после со что-где-когдаками. Это ведь сейчас очень модная тема. Может, и сам потом тоже как-нибудь подключусь, дабы от неминуемой деменции отодвинуть себя подальше.

Мы с Виталиком знакомы давно, ещё со школы, только он об этом хорошо помнит, а вот я – не очень. Я её как раз заканчивал, когда он туда только поступил, причём сразу во второй класс – за исключительные способности и качества ума. И Виталик мне часто, как выпьем, пересказывает этот наш совместный с ним год пребывания в школе, но я всё равно ничего такого не припоминаю. У меня, в отличие от него, с памятью-то не очень, я больше по наитию привык функционировать, да и не всё подряд из богатого прошлого стоит и хочется вспоминать.

А теперь он меня уже и в чинах превзошёл: я-то всего лишь отставной армейский майор, а он – вполне себе действующий «полуполковник» и только приближается к давно имеющейся у меня пенсионерской привилегии делать что хочется, а не то, что начальство велит.

Ну, сдали мы на входе что не положено в зал проносить: он – кобуру с огурцами (еда, нельзя!), я – фляжку с коньяком, только что в магазе закупленную (со своей выпивкой тоже нельзя), и по полутёмному и довольно узкому коридору быстренько вышли в основной зал. Для него там всё привычно, конечно – пространство на два десятка накрытых едой и вином столиков с неширокой сценой-подиумом и белым экраном за ней, радостные от предвкушения предстоящей интеллектуальной схватки люди, праздничный антураж, все эти воздушные шары с гирляндами – а я-то в первый раз на подобное сборище попал, мне всё интересно.

Пока Виталий со своей брейн-командой здоровался да обнимался, пока они там рассаживались за столы группами, я к барной стойке по соседству решил прилепиться и заказал себе, для лучшей адаптации к общей атмосфере, «стописят» коньячку в пузатом таком бокале (между прочим, аж по цене моей поллитровки, на входе оставленной, вышло, считай – втридорога). Минут через двадцать и игра началась, но сначала ведущий представил участвующие в соревновании команды, напомнил порядок и правила.

Ну, появляются на белом экране картинки с вопросами, даётся время на их обсуждение и на ответы – и всё это под громкую музыку, жизнерадостное позвякивание бокалов да хруст закусок. Я тоже постепенно стал втягиваться в этот их общий гомон и настрой, даже иногда в азарте наклонялся со своего барного стула к уху Виталика, пытался ответы подсказывать, за что успел получить аж два предупреждения от наблюдавших за залом контролёрш, помощниц ведущего и их твёрдое обещание быть удалённым в случае третьего раза... И тут я постепенно что-то не то начал вдруг чувствовать, появилось у меня ощущение, будто как-то не так всё идёт, неправильность какая-то формируется в воздухе, а что именно и почему – понять не могу, опыта-то подходящего нет, я ж здесь впервые.

Наконец, после двух синхронов по десять вопросов и полуфинала с предваряющими его допами (это дополнительные вопросы, чтобы убрать одну из пяти полуфинально финишировавших команд, – ага, уже и терминологию здешнюю стал постепенно осваивать) распахиваются вдруг двери в дальнем углу, и через них начинают стремительно просачиваться, заполняя проходы между столиками, какие-то чёрные фигуры в доспехах и масках… Музыка почти сразу смолкла, но общий галдёж ещё какое-то время в зале висел.

Вот в этом месте, по законам приключенческого жанра, следовало бы, конечно, добавить треск автоматных очередей в потолок, брызнувшую осколками во все стороны хрустальную люстру и суровый начальственный рык: «Всем лежать-бояться, мордами в пол!!! Работает ОМОН!», но ничего такого как раз не приключилось, было совсем даже непонятно, кто это и зачем тут сейчас с нами «работает» и уж тем более почему.

Вслед за короткими переговорами со старшим «группы захвата», ведущий игры просто вышел вместе с ним на подиум и объявил в микрофон, что извините, мол, друзья, но окончание сегодняшнего соревнования по форс-мажорным обстоятельствам переносится на другое время, о котором мы вас известим дополнительно. А сейчас, мол, нужно вам как можно скорее и по возможности спокойно покинуть помещение. Кроме всего одной группы с её гостями.

И вот ведь фокус какой: оказывается, это как раз та самая команда, в которой присутствует мой друг Виталик сотоварищи, а я, получается, их единственный гость – такая вот «цыганочка с выходом» вырисовывается. Поиграли, называется, в этот их брейн-до с последствиями.

– Полковник Шварц, Служба охраны реальности, или попросту: СОР, – представился старший «группы захвата» чуть погодя, когда в зале остались только мы и его люди.

Ну, СОР, так сор… К сору и даже ссорам нам не привыкать. Когда этот седовласый крепыш с внимательным и холодным взглядом назвал себя, лично у меня никаких особых претензий или там ассоциаций вообще не возникло поначалу – какая нам, в сущности, разница, СОР, СОБР или ещё что-то? Главное, не бандиты и не террористы, с которыми говорить о чём-либо вообще бессмысленно. Выходит, будем говорить, а возможно, и договариваться.

– Товарищи граждане, – обратился полковник к присутствующим, пока его бойцы занимали круговую оборону, и с упрёком посмотрел на меня, аки горный орёл восседавшего на барном стуле чуть в сторонке, – не могли бы вот и Вы тоже присесть ко всем, за общий стол, как говорится?

Ну, в целом-то, мне это было вовсе не трудно, тем более, что мои «стописят» давно закончились, а взять себе ещё один четвертьбокальчик по цене поллитра – жаба давила. Потому я легко и с удовольствием исполнил его просьбу, с коллективом же и правда веселей.

– Товарищи граждане, – повторил он так же задушевно, – возникла довольно сложная ситуация: видите ли, кто-то из вашей шестёрки – ай, простите, теперь уже семёрки – определённо представляет особый интерес для нашей Службы – тот, что нам очень нужен и кого мы давно пытаемся найти, но пока не знаем, кто именно. Надеюсь, вы нам с этим сейчас сразу и поможете... Ведь все вы здесь патриоты, конечно?! Или я не прав?

– Да-да, мы патриоты! – дружно закивали присутствующие, а я просто уткнулся взглядом в стол, чтоб не заржать. Очень уж это у них резво и слаженно получилось, как будто в сидячем строю.

– Вот и хорошо, – улыбнулся полковник, – давайте тогда определимся с некоторыми параметрами. Что мы с вами имеем? Даже не знаю, как начать… В общем, так: ваша выдающаяся команда неожиданно и вдруг проявила уникальную способность. Возможно, не вся команда, а только кто-то один или даже пара или тройка отдельных игроков… Способность эта состоит в том, что вам удалось каким-то не известным нам пока образом или способом отклонить базовый вектор окружающей вас реальности немного в сторону… Не знаю, как это выразить более точно, но тут одно из двух, а может и больше: либо вы способны воздействовать на реальность, либо сама реальность подстраивается под вас, под какие-то ваши, возможно не совсем осознаваемые вами, запросы или потребности. Причём, сегодня это проявилось особенно резко, раньше мы только подозревали нечто подобное и просто вели наблюдение за всем залом... Почему, собственно, и вынуждены теперь так внезапно взять вас под свою опеку.

– Хорошее слово «опека», ласковое такое, доброе, – подала тихий голос одна из наших девчонок.

– Согласен, доброе. Вот и давайте пока по-доброму… Честно признайтесь – кто? И тогда ничего вам плохого не будет. Вы потом об этом даже вспомнить не сможете.

Вот такая последняя его фраза меня слегка насторожила, где-то я нечто подобное уже раньше встречал или слышал… Но до полного понимания, с кем мы имеем дело, было ещё далеко.

– Вообще-то нас всех раньше учили, что каждый может изменить окружающую его действительность – во благо общества, страны и всего мира – своими действиями и даже бездействием, – сунулся тут и я вставлять свои «пять копеек» в общий разговор (коньяк, собака, иногда толкает на такое в самый неподходящий момент, – прям, хоть совсем его не пей).

– Теоретически, так, конечно, – прищурился Шварц, – однако на практике это очень не просто осуществить. Есть определённые ограничители, включая спецслужбы, народные массы и всё такое… Да вот хоть у подполковника своего спросите, сильно полиция способствует подобным изменениям или совсем наоборот? То-то и оно! Но мы сейчас с вами говорим не о физических возможностях каждого, а… как бы вот поточнее-то выразиться? Мы говорим как раз о невозможном для остальных, почти фантастическом – о некой ментальной способности… Силой мысли, так сказать, а не мышцы.

– И что вы с ним потом будете делать, с тем, кого мы должны вам сдать? Какая судьба его ждёт? – Опять не удержался я (нет, с коньяком надо, точно, завязывать).

– А вот это уже – сугубо забота нашей специально под такое заточенной Службы: либо сумеем взять объект под надёжный контроль, либо придётся попросту изъять его или её из среды, в целях сохранения, так сказать, стабильности и статус-кво. И тут ключевой вопрос: кого именно из вас из всех? Взять и изъять. Привлечь к сотрудничеству или списать вовсе. Нейтрализовать, короче говоря.

Тишина, повисшая над столом после этих слов, была такой же хрустально-мутной, как люстра под потолком, и такой же хрупкой, почти звенящей.

– То есть, вы что нам предлагаете, – разбил её вдруг возмущённый голос тормозившего до сих пор капитана команды (кажется, его звали Борисом), – предать кого-то из своих, чтобы самим жилось спокойней?

– Предательство, граждане, есть наиболее рациональная из всех форм социального сотрудничества, – спокойно и взвешенно ответил ему старший. – С общей теорией игр, я надеюсь, многие из вас знакомы? Вы же тут все не только сплошь патриоты, но и интеллектуалы, так сказать, игроки и даже, не побоюсь этого слова, эрудиты? А значит, должны, как минимум, хотя бы отдалённо представлять себе «дилемму заключённого», эту фундаментальную проблему теории игр… Согласен, обычно правильная тактика в неизвестной ситуации – просто отмалчиваться. Правильная, но не рациональная и бесперспективная. Да и ситуация вам теперь известна. Поэтому рациональнее будет всё же рассказать, что знаешь, и надеяться на заслуженное послабление участи… Проще говоря, каким бы ни было поведение других игроков, каждый выиграет больше, если сам же их сдаст.

Наши игроки-эрудиты растерянно молчали, переваривая эту фундаментальную проблему, а меня внезапно осенило – я вдруг сразу всё нужное вспомнил и теперь твёрдо знал, с какой именно Службой и какой такой Родины имею дело. Как говорится, приходилось встречаться.

– Ну ладно, раз добровольно никто из вас открывать себя или товарищей не собирается, своих вы все не сдаёте… Ведь не сдаёте же? Я так и думал. Начнём тогда со стартового сканирования, – полковник как-то недобро ухмыльнулся и бросил через плечо:

– Чернов, давай сюда сканер.

Сканер являл собой ящик причудливой формы размером с баскетбольный мяч, имел две обрезиненные ручки по бокам и цветной дисплей сверху. Был он традиционно чёрного, как я понимаю, для этой Службы цвета и не имел никакой маркировки на корпусе. Служивый Чернов (извините, не стал там сразу уточнять его звание, сдержался) довольно шустро обошёл по периметру весь стол, на пару минут зависая над каждым игроком и тихо бормоча что-то себе под нос (при этом Виталика он почему-то сканировал чуть дольше остальных), и вынес предварительный вердикт:

– Все они, у каждого что-то есть, но очень-очень слабенько. Кроме вот этого, – и указал на единственного здесь гостя, то есть меня.

– Не понял, – поднял на него взгляд Шварц, – в каком именно смысле? Он самый сильный, что ли?

– Ну, этот просто не определяется. Совсем. Нулевой уровень.

– Точно, уверен? – грозно переспросил полковник, а потом, обращаясь ко мне, сурово изрёк: – Что ж, тогда мы Вас лично задерживать пока не будем, но всё равно придётся проехать с нами, чтобы пройти, так сказать, процедуру стирания памяти…

– А что, вы и такое уже научились делать? – оторопел я.

– Да, мы уже и не такое умеем! – ухмыльнулся этот служака, напирая на слово «уже».

«О да, что и как вы умеете вытворять, я ещё в прошлый раз хорошо понял, гестапо вы недоделанное», – сразу подумалось мне. Но спорить не стал, только кивнул.

Ну, вывели нас наружу, к целой своре чёрных «гелендвагенов» без каких-либо надписей и опознавательных знаков на бортах или крышах. Две девчоночки да четыре мужика, все разных возрастов, комплекций и навыков, плюс я, самый древний из них и «нулевой», к тому же, военпенс. Рассаживать стали отдельно, по одному в каждую из этих брутальных «карет», подпирая с боков плечистыми бойцами в чёрной броне и масках.

И вот тут меня будто искрой пробило – очень уж живо и ясно представилось вдруг, как по прибытии в не ведомое никому место этих вот наивных ребят и девчат, новых «молодогвардейцев» эпохи всеобщего потребления разводят по разным камерам и начинают, постепенно усиливая нажим, «прессовать». Как этих бравых пока эрудитов по-отдельности принуждают «колоться». Не сразу, конечно, но сломать их сумеют – поверьте, я подобное видел… Но что такого особо ценного от них можно узнать или выведать? Значит, придётся пытать. До самого конца, до агонии.

С настоящими пытками или без, это уже будет тогда без разницы (хотя с пытками надёжней) – эти ребятишки наговорят себе и другим на целую кучу статей, наплетут вранья и разных домыслов, наподписывают таких признаний с показаниями, после которых и жить-то уже не захочется. Знаю я, и не такие «кололись». Помню, как-то в одной далёкой-далёкой стране попали мы в подобный замес… Ладно, не будем о гнусном, я ж говорил – плохая у меня память. Не всё хочется вспоминать.

Самое эффективное, хотя и чуть более сложное, ведь – раздавить и сломать их интеллектуально, нравственно, морально – называйте как хотите – тогда появится шанс получить реальную информацию, а не всякие там придумки с откорячками. Надо же получить от них совсем не признания и самооговоры, как в прежние времена. Знания этим новым «гестаповцам» нужны, хотя бы крупицы знаний. Которых у ребят-то и нет! Вот и будут, в конце концов, давить до предела, до самого финала, когда они кровавыми и бесформенными кусками мяса станут корчиться на заблёванном бетонном полу, соглашаясь подтвердить что угодно и подписывая любую ересь.

И тут вот ведь в чём на самом деле дилемма-то: поступать в таких ситуациях надо бы по-рациональному, как диктует нам эта их теория игр, но хочется-то всё равно – правильно, по-человечески, по-нашему. «А наши не придут…  Все наши – это мы», – вспомнилась вдруг давно любимая песня и я тихонько стал её прокручивать в голове, накачивая себя и пытаясь найти правильный выход, – да, «наши не придут... такое время ныне – не тот сегодня год, война совсем не та…».

А ведь и правда: получается, что единственный, кто может им теперь помочь, хоть что-то изменить в настоящем (не спрашивайте, что именно – сам ещё не знаю), это тихий и никому, слава богу, до сих пор не интересный армейский майор в глубокой отставке, за плечами которого не только Ангола, Конго, Афган, но и много чего всякого-разного… И, гляди ж ты, а долго ведь этой СОРе-конторе пришлось его выискивать, совсем даже неплохо у старого майора до сих пор получалось от них скрываться-прятаться! Но вот расслабился тут случайно, и теперь уж получи, дорогой, по самой полной…

Увы, в обратную сторону по линии реальности я пока ещё ни разу не замахивался и совсем не уверен, что такое может получиться. Наверное, стоит всё же как-нибудь потом попробовать. Однако, не сейчас, Виталика-то с его командой надо, по-любому, срочно вытаскивать. Пока не знаю, как именно, – я ж с самого начала предупреждал, что у меня это по наитию получается... Ладно, будем тогда её цинично и беззастенчиво просто ломать об колено, реальность эту вашу тухлую... Но, видит бог, как же мне не хочется снова в такое вписываться!

Это ведь только для игроков дилемма: как поступать – рационально или же правильно. А я им – не игрок и чётко знаю: поступать надо только по-человечески, всегда. Без вариантов! И потому, подходя к предназначенной мне последней из чёрных машин, я оглядываюсь на довольного своим успехом полковника и обращаюсь к нему с простым и, казалось бы, нелепым вопросом:

– А вы точно уверены, что ваш сканер не глючит, как раньше?

И начинаю постепенно, но неотвратимо довлеть.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!