Но важнее всего были не повидло и шарлотка – хотя их я, конечно, тоже любила. Важнее всего были эти осенние вечера на кухне, заполненной тёплым электрическим светом, запахами пирогов и варенья, когда все мы – я, родители, дед – собирались вместе и творили эту сладкую яблочную магию. Почему-то именно эти вечера остались в моей памяти, в мысленной коробке с надписью «Детство», навсегда закрытой и перевязанной чёрной лентой.
Яблочный год, чёрт бы побрал эти яблони, которых, оказывается, так много по всему городу, чуть ли не в каждом втором дворе или парке – кривых, диких, с мелкими зелёными яблоками в противных чёрных точках. Яблоками, которые падают в мокрую траву, глухо стукаются о землю и пахнут, пахнут, так невыносимо пахнут детством, о котором нельзя вспоминать.
И одна из таких вот гадких кривых яблонь, оказывается, растёт по дороге к новому офису, в который наша фирма переехала год назад. Это несчастное дерево кажется мне предателем, внезапно выскочившим из-под земли – я не замечала его всё лето, пока не остановилась сейчас, заворожённая сладко-свежим запахом десятков плодов, рассыпавшихся по земле под сухими узловатыми ветвями. И я словно со стороны смотрю, как моя рука тянется к одному из них…
Трясу головой, пытаясь прогнать наваждение. Никуда моя рука не тянется, конечно. Я ещё не сошла с ума – подбирать эти мелкие грязные яблоки. И на вкус гадость, наверное.
Весь день я, как могу, цепляюсь за реальность – вдыхаю запах кофе на офисной кухне, долго держу руки под горячей водой, пока мою чашку. До боли в глазах вглядываюсь в очередной макет какого-то рекламного баннера, который нужно сдать завтра утром. Не помогает. Белый фон, на котором за последний час не появилось ни линии, рассыпается пикселями и снова собирается – мелкими сияющими капельками белого тумана…
Сначала сквозь туман прорывается запах корицы и апельсина, и только потом я вижу стоящего рядом с моим столом Руслана, нашего менеджера и по совместительству любителя всяких хитрых чаёв с десятком разнообразных ингредиентов.
– А… Да, не могла заснуть ночью, – не рассказывать же ему про туман и сны.
– Хочешь? – он протягивает мне кружку, и я, не задумываясь, обхватываю её ледяными почему-то руками. Делаю глоток. Горячая жидкость и яркий аромат окончательно возвращают меня в реальность.
– Спасибо. Мне как раз нужно было что-то такое.
– Новый состав, только сегодня купил. «Глинтвейн». Не бойся, алкоголя там нет, – Руслан улыбается, и я почему-то чувствую тепло в груди. Хотя, возможно, это просто горячий чай.
– Апельсин, гвоздика, имбирь, кардамон, корица… – Руслан всегда помнит составы своих сложных чаёв наизусть. – …яблоки.
И мне снова становится холодно.
Они разбились все вместе: мама, папа, дедушка. Вся моя семья – больше у меня никого не было. Задержались на даче, чтобы собрать ещё один ящик этих дурацких яблок. Пошёл дождь. Как потом сказал мне следователь – скорее всего, отец не справился с управлением в темноте, на мокрой дороге.
Я в тот день с ними не поехала: начался третий курс, и мы с одногруппниками сидели в университетской библиотеке до последнего. Помню, как прочитала смс от мамы: «Задержимся, если приедешь раньше – не жди, ужинай без нас». Как приехала домой, написала маме «Я дома», отрезала кусок вчерашней холодной шарлотки, включила новую серию «Игры престолов»…
Как в полночь поняла, что мама мне так и не ответила.
Как в панике набирала один за другим номера – её, отца, деда, – минута за минутой слушала длинные гудки, а когда их сменила механическая тётка, сообщившая мне, что «аппарат абонента выключен» – не выдержала, вызвала такси и в четыре утра, сквозь бледный утренний туман, рванула на дачу.
Как сначала увидела в этом тумане «мигалки» полиции и скорой, пробку из десятка автомобилей и только потом, как в замедленной съёмке – смятое железо, болтающийся на одном болтике погнутый номер папиной машины и яблоки, яблоки – везде: на асфальте, на обочине, в мокрой желтеющей траве, целые, треснувшие, раздавленные колёсами…
А больше ничего не помню.
Я возненавидела нашу дачу с этими чёртовыми яблоками: за то, что она не дала родителям и деду в тот вечер остаться дома. Продала её следующей весной: похороны сожрали все семейные сбережения, а я не могла не то что работать – в самые плохие дни не было сил даже встать с кровати. Приезжала на дачу пару раз – показать дом и огород покупателям, но так и не смогла заставить себя хоть что-то там сделать.
Я отдала ключи чужим людям, оставив всё как есть – наш покосившийся жёлтый домик, который строил своими руками дед, с досками и всяким хламом на чердаке, маминой старой курткой, щербатыми разномастными чашками и моими детскими игрушками, сосланными на дачу за преклонный возраст. Я так и не узнала, что сделали с домом новые владельцы – может, оставили и отремонтировали, а может, разобрали на доски, а наши старые вещи сожгли или выбросили, как ненужный хлам.
Когда я уезжала с дачи в последний раз, шёл дождь. Капли срывались с листьев яблонь и сухих прошлогодних кустов малины, и я отогнала неуместную мысль о том, что старый дом и земля плачут. Они не могут плакать. Это просто дом и огород. Просто семь соток земли и «постройка хозяйственного назначения», деньги за которые дадут мне продержаться ещё хотя бы несколько месяцев.
Дождь усиливался, зонта у меня не было, и я просто захлопнула калитку, щёлкнула замком и побежала к остановке – автобус скоро отъезжал, а до следующего было почти три часа.
Потом мне долго казалось, что внутри у меня тоже пусто, как в брошенном умирающем доме.
Это как квест в компьютерной игре: у меня есть цель, и я никак не могу до неё добраться. Всё время что-то мешает.
Я еду по грунтовке через поле на старом красном велосипеде, который был у меня в тринадцать. Цепь почему-то провисает, руль всё время пытается выскользнуть из рук, но я знаю, что должна доехать.
И поле, и дорога тонут в густом туманном молоке – видно буквально на пару метров вперёд. Поэтому, когда из тумана внезапно появляется выбоина на дороге, я не успеваю затормозить, и велосипед попадает в неё колесом. Руль вырывается из рук, я лечу вперёд, падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни…
Какое-то время лежу, не открывая глаза, пытаясь вернуться в сон – я должна, должна туда доехать, не знаю, куда, но должна!.. И засыпаю, но уже без сновидений. До следующей ночи.
…и я падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни, больно ушибаюсь коленкой, выбираюсь из-под лежащего на боку велосипеда. Переднее колесо как-то неестественно вывернуто, согнуто, и я пытаюсь ехать дальше, но через десяток метров снова падаю…
…веду велосипед за руль рядом с собой, и скорость передвижения сразу падает вдвое. Я не успеваю. Не знаю, куда, зачем, но не успеваю. Бросаю велосипед на обочине, кидаюсь вперёд по грунтовке, кричу от резкой боли в ушибленном колене…
– Дашк, у тебя всё нормально? – встревоженно спрашивает Руслан, когда офис пустеет, и мы остаёмся одни. За последние пару часов я сдвинула логотип в макете на пару пикселей влево, и на этом мои трудовые достижения закончились. С этими снами я весь день как в тумане, и нормально работать не получается, поэтому я кое-как доделываю свои задачи вечером. Зачем сегодня остался Руслан, я не знаю – он до ужаса пунктуальный, у него всегда всё готово за пару дней до дедлайна.
– Что? А, да, нормально. Это просто осень. Я всегда хуже себя чувствую осенью. Выпадет снег – пройдёт.
– Что там у тебя? – он заглядывает в макет. – А, это не срочно. Потом доделаешь. Пойдём домой. Подвезти тебя?
Возможно, Руслан ждёт какого-то продолжения разговора, но как только он включает обогрев салона, я вырубаюсь.
…и снова бегу через поле, хромая на левую ногу. Ледяной осенний воздух жжёт лёгкие, в боку резко колет, и…
– Дашк, приехали. Просыпайся. И слушай, может, ты не пойдёшь завтра в офис? Отлежишься, станет получше…
Я знаю, что в ближайший месяц «получше» мне не станет. Но всё же киваю:
– Посмотрим, как буду чувствовать себя завтра. Спасибо, что не дал мне превратиться в ледяную статую на автобусной остановке.
Не надо было пить этот чёртов чай. Но нет же, побоялась обидеть Руслана, выпила всю кружку. Дура.
Я чувствую себя как курильщик, который месяц пытался бросить, но потом решил выкурить «всего одну, последнюю», и вот уже снова дымит по сто раз в день.
Я не съела ни одного яблока с той ночи, когда потеряла семью, но года через три в сентябре случайно попробовала варенье из черноплодной рябины, в котором, как потом выяснилось, оказались яблоки. В ту осень сны повторялись по несколько раз за ночь, как будто этот несчастный кусок яблока запустил цепную реакцию, открыл шлюзы, позволил туману из снов выплеснуться в реальность и затопить всю мою жизнь. Тогда я почти добежала. Если бы не снег, который выпал почти в начале октября, может, и добежала бы.
И вот сейчас – снова цепная реакция. Я засыпаю везде, где можно и нельзя. В автобусах, в кафе, на работе, в очереди в магазине.
Мир двоится, раскалывается пополам. На привычную картинку – город, мокрый асфальт, желтеющие листья – накладывается другая. Поле и туман. Как будто я смотрю на город и на всю свою жизнь сквозь старую фотоплёнку.
Иногда я просыпаюсь настолько, чтобы вспомнить, что у меня есть нормальная жизнь за пределами белого марева. В такие моменты я боюсь своих снов. Но стоит закрыть глаза – и я понимаю, что больше всего на свете хочу узнать, что же там, за туманом. Во сне я знаю, что если добегу – куда? – то всё будет хорошо. Правильно. Там меня ждут. Там меня очень-очень любят и будут мне рады.
…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведёт чуть под уклон. Впереди появляется размытая тёмная полоса…
Голос Руслана вырывает меня из сна. Вокруг остаётся насквозь промёрзший офис, в котором никак не могут включить отопление, противный остывший кофе и макет сайта компании, продающей наполнители для кошачьих туалетов.
Ну вот зачем, зачем он вытащил меня сюда, в эту бессмысленную серость? Я же почти добежала!
– Сплю, – зло бросаю я. – Некоторые люди, знаешь ли, без собственных машин и встают в шесть утра, чтобы приехать на работу вовремя. И вообще, чего тебе всё время от меня нужно? Задачи я вовремя сдаю, а всё остальное – мои проблемы.
– Ну… Ладно, – кивает Руслан. – Как скажешь. Буду приходить к тебе, только когда ты срываешь сроки.
…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведёт чуть под уклон. Впереди появляется размытая тёмная полоса.
И тут я понимаю, что это – ряд старых покосившихся заборов.
Я узнаю их. Это заборы нашего дачного посёлка – только с другой стороны, со стороны поля, куда мы с ребятами в детстве уезжали кататься на велосипедах.
И я понимаю, куда бежала все эти годы. Туда, в прошлое, в своё детство, где мои близкие ещё живы. Где наше счастье ещё не разбилось стеклом и яблоками на мокром асфальте.
Между полем и заборами – ручей, к которому выходят маленькие задние калитки огородов, в том числе и нашего. Ручей мне по колено, на дне – я помню! – мелкие острые камни. Чуть дальше вниз по течению есть узенький мост, но бежать туда – терять несколько минут. Я влетаю в воду, не снимая кроссовок – плевать, в доме всё равно есть мои старые резиновые сапоги, главное – успеть.
Дёргаю калитку. Заперто. Когда я в детстве уезжала в поле, родители оставляли калитку открытой или давали мне ключи. Обыскиваю карманы – ничего. Неужели они про меня забыли?
– Мама-а-а! Папа! Это я, Дашка, откройте!
Крик тонет в тумане. За забором тишина. Чья-то рука сзади вдруг резко встряхивает меня за плечо.
– Чего орёшь? – спрашивает Маринка, моя подруга, с которой мы собирались этим вечером у неё дома пересмотреть наш любимый «Дневник Бриджет Джонс». Судя по тому, что на экране застывший кадр из середины фильма, я с этим не справилась.
– Ну вот зачем? Зачем ты меня разбудила?
– А что прикажешь делать, если ты орёшь «мама, папа» на всю квартиру?
– Не трогать меня! Я же только добежала!
– Куда добежала, горе ты моё?
– На нашу старую дачу. К ма… – я задыхаюсь, поднимаю глаза к потолку, глотаю слёзы. Только их сейчас не хватало. И всё-таки договариваю, – К маме. Они там живые, Марин. Все. Я хочу туда.
Маринка знает и про сны, и про то, почему у меня нет семьи, – мы дружим четыре года. В первую осень после нашего знакомства я месяц пряталась от неё и врала, что болею. Во вторую – рассказала правду. Что сны, из-за которых я в прямом смысле как в тумане, приходят каждый сентябрь, ровно в тот день, когда я потеряла семью, и что в это время мне нельзя есть яблоки, а лучше их даже не видеть. Иначе я просто сойду с ума.
Подруга как раз тогда увлеклась психологией и обозвала моё состояние «обострением психотравмы, связанным с наступлением трагической даты». Заявила, что туман – это метафора, и моё подсознание таким образом что-то от меня прячет, и если прячет, то правильно делает, потому что психика так защищается от невыносимых переживаний.
Я разозлилась и предложила Маринке не разыгрывать из себя Фрейда и не ставить диагнозы по двум прочитанным книжкам, а пойти и получить диплом психолога. Маринка обиделась и в ответ предложила мне понять, что прошлое в прошлом, и пора научиться жить настоящим. Мы не разговаривали две недели, пока мне не перестал сниться туман.
– Ну вот видишь, я была права! – радостно улыбается Маринка. – Это действительно твоё подсознание…
– Это не подсознание! Они там! Живые, я это точно знаю! Мне надо туда, я им нужна, они меня ждут…
– Даш, – Маринка берёт меня за руки. – Я понимаю, что ты их любила. Знаю, что ты хочешь всё вернуть. Но это прошлое. Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят.
– Ещё скажи, что эти люди – ты, – зло бросаю я. – Кажется, «любить» и «вместе смотреть кино по пятницам» – это немного не одно и то же.
– И скажу! – в тон мне отвечает Маринка. Скрещивает руки на груди. – И этот твой… Из офиса. Как его, Роман?
– Руслан, – поправляю я. – И ничего он меня не любит, не выдумывай. Просто иногда угощает чаем и подвёз домой один раз.
– Дай угадаю. «Любить» и «угощать чаем» – это не одно и то же.
– Да! Да, это разное! «Любить» – это значит «быть рядом всегда»!
– А ты кому-то позволяешь быть с тобой рядом всегда?! Готова поспорить, ты своего Руслана отшила после второй чашки чая. Потому что как только речь заходит о чём-то серьёзнее кино по пятницам, ты тут же злишься и сбегаешь!
Я молчу, потому что внезапно понимаю – да, Маринка права. Я действительно разозлилась и сбежала в свои сны. Но ведь любой бы сбежал на моём месте!
– Дура ты, Дашка, – вздыхает подруга. – Но я не буду тебя переубеждать. Хочешь в прошлое – беги в своё прошлое. И вообще съезди на дачу в реальности. Закрой гештальт.
– Ты что, нет! А если я увижу, что на месте нашего домика какой-нибудь кирпичный трёхэтажный монстр?
– Так в этом и смысл! Увидишь, поймёшь, что там давно живут другие люди, и они заботятся о твоей бывшей даче – да, заботятся, если отстроили трёхэтажного монстра! Что тебе больше не надо туда возвращаться. Попрощаешься со своим прошлым нормально. И больше не будешь мучиться с этими дурацкими снами.
Я молчу. Мысль о том, что нужно вернуться, пугает меня больше, чем мысль о невозможности вернуться. Я даже не знаю, чего боюсь больше – того, что всё изменилось или что всё осталось, как в моём детстве.
– Ну хочешь, я с тобой поеду? – Маринка смотрит с сочувствием.
– Нет… Не надо, – не хочу, чтобы она видела, как я буду по-дурацки реветь у какого-нибудь пенька, оставшегося от старой яблони.
Я решаю ехать в субботу вечером. Так больше вероятности, что новые хозяева будут на даче.
Дорога такая же, как и несколько лет назад – узкая чёрная полоса мокрого асфальта. На часах четыре, но за окнами почти темно из-за густых туч. Над мокрыми коричневыми полями парят клочья тумана – такого же, как в моих снах.
Когда автобус проезжает место, где когда-то разбилась наша машина, я закрываю глаза и до боли кусаю костяшки пальцев. Лишь бы помнить о том, что я сижу в полутёмном салоне, пропахшем бензином и пылью, а не в мокрой траве у обочины. Лишь бы не видеть перед внутренним взором груду смятого железа и то… тех, кто в тот день был внутри неё. А потом долго медленно вдыхаю и выдыхаю, пытаясь унять колотящееся сердце.
Когда я выпрыгиваю из автобуса у нашего дачного посёлка, становится совсем темно, хотя на часах только половина шестого. Ветер срывает капюшон с головы, и я плотнее кутаюсь в куртку.
За семь лет улица стала совсем другой. Какие-то заборы покосились, а огороды за ними заросли травой. На месте других заборов, наоборот – новые, яркие, из синего и зелёного профлиста.
Но вот что осталось неизменным – яблони, яблони, яблони, за каждым забором. Прижатые к земле тяжёлым грузом на ветвях, но всё-таки огромные – кажется, во времена моего детства они были намного меньше. Запах яблок сводит меня с ума.
Мимо нашей бывшей дачи я поначалу прохожу и только потом, увидев соседский домик, понимаю, что вот за этим красным металлическим забором – место, куда я так боялась вернуться и так долго бежала сквозь туман.
«Вот я и пришла. Простите, что так долго не приходила. Привет» – мысленно говорю я – дому, которого нет. Земле, которая есть. И жму на кнопку звонка у ворот.
С неба начинает сыпаться мелкая колючая крупа.
Я поднимаю глаза и с трудом вспоминаю имя этого мужчины, купившего у меня дачу семь лет назад. Аркадий, кажется.
– Простите… Вы только не думайте, что я сошла с ума. Я Даша. Вы купили у меня эту дачу. Можно, я пройду? Ненадолго, только посмотреть…
Аркадий смотрит недоверчиво (конечно, я бы сама себе не поверила!), но отходит в сторону и пропускает меня. Что-то коротко говорит выглянувшей из дома жене – Ольга? Оксана? Я не помню, как её зовут.
Мир на периферии зрения начинает расплываться. Кажется, туман с полей добрался и сюда и сейчас пытается клочками просочиться через забор. Мир распадается на отдельные картинки – серые и плоские, как кадры в старом фотоальбоме.
Дом. Не трёхэтажный монстр, конечно, просто одноэтажный кирпичный домик с двухскатной крышей и небольшой деревянной террасой. Я бы назвала его милым, если бы он не стоял на месте нашего старого дома, но сейчас я его почти ненавижу.
Теплица – там, где когда-то была картошка, и картошка – там, где когда-то была теплица.
Чёрный внедорожник – там, где когда-то стояли папины «Жигули».
Одна из старых яблонь вырастает из тумана прямо передо мной. Порыв ветра сгибает ствол едва ли не вдвое. С глухим стуком падают на землю яблоки.
– Дашенька, может, зайдёте, выпьете чая? – предлагает Ольга-Оксана. – А дождь закончится, тогда и…
– Можно? – перебиваю я. Делаю шаг вперёд, туда, где под ветками становится совсем темно, опускаюсь на колени, тянусь к одному из упавших яблок.
– Даша, да мы вам сколько хотите наберём, нам самим их девать некуда, только после дождя…
Но я не слушаю. Я заворожённо смотрю, как моя рука, словно отдельно от меня, тянется к яркому красно-полосатому боку…
И оттуда, из сгустившейся под ветвями тьмы, тянется к тому же яблоку ещё одна рука.
Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с девчонкой в старой красной куртке. Она стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. У неё две длинные косы, как у меня в тринадцать лет. И огромные испуганные глаза.
Но моя рука уже хватает яблоко – и одновременно хватает это же яблоко рука девчонки. Её пальцы проходят сквозь мои.
И мир схлопывается в одну точку. Сворачивается клубком вокруг этого яблока, как будто оно – чёрная дыра, центр Вселенной.
И разворачивается обратно.
И я смотрю на растрёпанную девушку с короткой стрижкой, в серой куртке с капюшоном, которая стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. Откуда она в нашем огороде, под нашей яблоней?
– Дедушка-а-а-а! Там кто-то есть!
Я роняю яблоко, вскакиваю и бегу к дому.
– Где? – дед выходит с фонариком. Светит под яблоню. Там никого нет – только чёрный согнутый ствол, сныть и крапива. – Тебе показалось, Дашенька. Просто привиделось в темноте. Пойдем-ка в дом, – он обнимает меня, и я прижимаюсь к его тёплому боку.
– Не показалось! Там была девушка! Как… – я задыхаюсь от осознания. – Как я, но только старше. Как будто она выросла, а вы все умерли, и ты, и мама с папой, и она осталась одна и пришла сюда посмотреть на вас…
– Ты что, Дашка? – дед ещё крепче прижимает меня к себе. Открывает дверь, подталкивает в тёплый дом. – Ты что? Никогда такого не будет.
– Конечно, правда. Ты никогда не вырастешь. И мы никогда не умрём.
Она снится мне в кошмарах – та девушка, которую я увидела в густой тени яблоневых ветвей. Я просыпаюсь с криком каждую ночь, потому что мне снова и снова снится, что родители и дед умерли, мне снится искорёженный металл и раздавленные колёсами яблоки, и одиночество, бесконечное одиночество – навсегда.
После таких снов я особенно радуюсь нашим вечерним посиделкам на кухне – потому что в этот момент можно прижаться к папе или обнять маму, и знать, что вот они – живые, тёплые, рядом, по-настоящему, навсегда. А горячий чай, малиновое варенье и сладкий мамин пирог с яблоками окончательно доказывают мне, что реально – вот это, а не мои дурацкие кошмары.
И в эти моменты я счастлива.
Снега в этом году нет особенно долго. Кажется, давно уже должен был наступить декабрь… Или нет?
Однажды утром я застаю на кухне маму – она задумчиво смотрит в окно, на почти облетевшие деревья в серо-коричневом дворе и низкие сизые тучи.
Я встаю рядом, прижимаюсь к её плечу.
– Мам, как ты думаешь, когда выпадет снег?
– Никогда, – как-то отрешённо отвечает мама.
– Потому что ты сама этого хотела. Неужели не помнишь? Чтобы всегда был сентябрь, и мы всей семьёй пили чай на кухне, и пекли шарлотку, и всегда были вместе. Ты больше этого не хочешь? Хочешь, чтобы нас не было?
– Ты что, мам! Конечно, нет. Я хочу, чтобы вы были всегда.
– Ну вот и умница, – кивает мама. – Вечером будь готова: поедем на дачу.
«Ты же сама этого хотела. Неужели не помнишь?»
Что-то цепляет меня в этой фразе, что-то такое, чего не должно быть. И я весь день не могу понять, что. Просто раз за разом прокручиваю в голове наш разговор.
Мама, когда выпадет снег? Никогда. Почему? Ты сама этого хотела.
Мы закончили разговор дачей, но начали со снега. Как будто бы я хотела, чтобы никогда не выпадал снег.
Но когда я хотела такого? У меня же и так всё хорошо. Вот та девушка, я-не-я из моих кошмаров – она могла бы такого хотеть…
И тут словно прорывает плотину, и я вспоминаю.
«Дашк, у тебя всё нормально?»
«Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят».
Что из этого настоящее? Реальность, где я счастлива с родителями – и никогда не выпадет снег? Дурацкие сны, где моей семьи больше нет, но есть вроде бы подруга и парень, который подвозит меня домой? Как их зовут? Что из этого – сон?
Я не знаю. И с тревогой жду вечера.
Клочья тумана медленно перетекают через забор. Там, за забором, где должны быть поля – белая пустота. Я не видела такого тумана с тех пор, как…
Как прибежала сквозь него сюда – может, неделю, а может, несколько месяцев или вечность назад. Или это тоже мне приснилось? Почему он появился сегодня? Потому что я вспомнила, что было там, по другую его сторону?
– Не ходи туда, – внезапно говорит дед, глядя в туман. – Ты же не хочешь, чтобы мы снова умерли.
– Почему – умерли? Ты говорил, что вы никогда не умрёте, – вдруг вспоминаю я.
– Потому что мы живы, пока ты этого хочешь, – говорит из-за моей спины мама.
– Не убивай нас, – откуда-то сбоку появляется папа. – Не ходи туда.
Я поднимаю взгляд на него – и едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. В глазах – и у него, и у мамы, и у деда – плещется туман.
– Кто вы? – кричу я. Голос срывается.
– Мы – твоя семья, глупая, – ласково говорит мама. – Мы живы. Мы забрали тебя к себе.
Я проглатываю крик, потому что вряд ли кто-то, кроме них, здесь есть и услышит меня. Отталкиваю маму (не маму! Это кто угодно, но не она!), бегу к калитке, дёргаю замок – хорошо, что с этой стороны он открывается без ключа. Ледяная вода ручья обжигает ноги даже сквозь кроссовки, я выскакиваю на другой берег…
И врезаюсь в отца. Точнее в кого-то или что-то, что выглядит, как мой отец.
Отскакиваю назад и в сторону. Пытаюсь вырваться на дорогу, ведущую от посёлка в поля. На дороге стоит существо, притворяющееся моим дедом. Оно раскидывает в стороны руки, как будто хочет меня обнять, и каждая рука – длиной в несколько метров…
Я проскакиваю под одной из них. Всё-таки вырываюсь на дорогу. Бегу. Ноги скользят в мокрых кроссовках, лёгкие почти сразу начинают гореть, но я боюсь останавливаться.
Впереди из тумана снова вырастают заборы и три тёмные фигуры на их фоне.
Я бросаюсь вбок с дороги, в поле. Стерня сминается под ногами, мелкие колючие соринки сразу набиваются в кроссовки, колют ноги. Но зато туман больше не выводит меня ни к заборам, ни к тем, кто ждёт рядом с ними.
Я не знаю, как долго бегу. Здесь нет ни времени, ни точек отсчёта. Ничего нет. Есть только поле, туман и шелест короткой сухой травы. Мне страшно, но я понимаю, что нельзя останавливаться.
Там, за туманом, меня ждут. Там меня любят – по-настоящему. Я вспоминаю их имена. Вспоминаю Маринку с её дурацкими комедиями, которые мы смотрим вместе по пятницам. Руслана с его вечным «Дашк» и попытками угостить меня каким-нибудь очередным странным, но вкусным и ароматным чаем.
Они там. Настоящие. Живые. И я обязательно попрошу у них прощения, когда мы встретимся.
Но я надеюсь, что когда-нибудь добегу.
Автор: Наталья Масленникова
Оригинальная публикация ВК
