CreepyStory

Приглашать к себе домой человека, которого не видел почти двадцать лет, я всё же не решился, да он и не настаивал, так что мы встретились в одном из городских кафе. Дядя Коля изменился – сильно постарел, сбрил бороду и сменил камуфляжный охотничий костюм на старомодный пиджак. И ещё он перестал улыбаться – выглядел не то чтобы хмурым, но каким-то озабоченным и неуверенным. Я списал это на непривычную для него атмосферу большого города – ведь он всю жизнь прожил среди лесов.
Мы пили чай и вспоминали былые времена, деревню, соседей. Воровато оглядываясь, словно делает что-то неприличное, дядя Коля заказал водки. Я подумал и сделал то же самое – не пить же ему одному.
– И всё же как вы… Как ты нашёл меня? – спросил я, когда мы выпили за встречу.
– Ну, это было несложно, – впервые улыбнулся дядя Коля, – У меня тут племянница в паспортном столе работает. И потом, Клавдия Никифоровна… Бабушка Клава переписывалась с твоим отцом, пока он был жив.
– Так ты знаешь? – удивился я, – Ну, в смысле, про родителей?
– Конечно, - кивнул дядя Коля, – Я же говорю, они переписывались. И по телевизору тогда про этот самолёт всё время передавали. Да, Витька, нелегко тебе было…
Мы помолчали. Николай Степанович снова наполнил рюмки, выпили, не чокаясь. Я подумал, что отец никогда не говорил мне ни о каких письмах от бабушки Клавы. Хотя, может, не считал это важным.
– Так вот, собственно, я чего приехал-то, – продолжил разговор дядя Коля, – Клавдия Никифоровна месяц тому ушла на савынкан.
Полузабытое слово резануло уши. Я вздрогнул. Как настоящие, предстали передо мной поросшие мхом древние домовины…
– Что… В смысле, умерла?
– А, да, да… Просто у нас не говорят «умереть», я привык…
Я сделал скорбное лицо. На самом деле никаких особых эмоций я не испытал, ведь бабушку Клаву почти не помнил. Только удивился про себя, как долго она прожила – ведь лет ей должно было быть не меньше, а то и больше, чем тогда было деду Матвею. Они там в Янкылме что, все такие долгожители?
Дядя Коля между тем продолжал:
– Вы с отцом были у неё единственными живыми родственниками. А теперь только ты остался. Так что свой дом она завещала тебе.
Вот тут я задумался. Дом – это, конечно, хорошо, только что с ним делать? Никакого желания переезжать в Янкылму у меня не было, да и как на дачу туда ездить – тоже, уж очень далеко и неудобно. А пытаться продать старый дом в полузаброшенной деревне, куда даже транспорт не ходит – дело не особо перспективное. Там вообще хоть живёт ещё кто-то?
Последний вопрос я задал вслух.
– А как же? Живём помаленьку. Кто-то уходит, кто-то приходит, – туманно ответил дядя Коля, – Ты, Витёк, вот что. Я понимаю, что свалился тут как снег на голову, а ты молодой, у тебя своя жизнь, девки, то-сё. Но ты всё же приезжай к нам в Янкылму. Посмотришь дом, поживёшь с недельку, вспомнишь детство, а там и решишь, что дальше делать. Захочешь продать – продашь, покупателя найдём. А захочешь остаться – останешься. Самому, поди, город-то надоел уже. Ну, давай ещё по одной.
Я не очень поверил ему насчёт покупателя, но сама идея вырваться из города хоть ненадолго показалась мне интересной. Этим летом я так и не был в отпуске – накопилось очень много работы. А сейчас как раз неожиданно образовалось относительное затишье, и выбить у шефа неделю-другую было вполне реально. Погода стояла пока ещё тёплая, машина у меня была, так что сутки трястись в поезде не пришлось бы. Не откладывая дела в долгий ящик, на следующее утро я позвонил дяде Коле, остановившемуся у племянницы, и сказал, что согласен.
А стоило бы отключить телефон и сменить место жительства, желательно уехать в другой город, чтобы он никогда меня не нашёл.

От идеи ехать на машине пришлось отказаться – дядя Коля сразу сказал, что мой «хендай» там не пройдёт – дороги за двадцать лет лучше не стали. Сам он, как оказалось, приехал на поезде, причём от деревни до станции шёл пешком – его старый «уазик» давно уже был не на ходу, а новую машину он так и не купил. Я представил себе, как почти восьмидесятилетний старик ковыляет двадцать с лишним километров по размытой осенними дождями просёлочной дороге, и мой энтузиазм относительно поездки резко уменьшился. Но отступать не хотелось, тем более что насчёт отпуска я уже договорился. В итоге мы, как и в первый раз с мамой, отправились на поезде.
Ехали долго. Дядя Коля большую часть времени спал, а я смотрел в окно и вспоминал всё, что мог извлечь из глубин памяти о том отрезке моей жизни, который, казалось, безвозвратно канул в пучину времени. За окном проплывали леса – сначала берёзовые и смешанные, уже одевшиеся в золотой осенний наряд, потом в основном хвойные, тёмно-зелёные, среди которых лишь изредка желтели облетающие на зиму лиственницы. Чем дальше, тем меньше было остановок, реже попадались деревни и гуще становилась тайга. Мы въехали на Северный Урал, древнюю землю народа манси, ныне малочисленного и почти смешавшегося с русскими. Но здешние озёра, реки и горы помнили прошлое этой земли – почти все они носили мансийские названия: Ворья, Ялпынтур, Ойка-сяхыл… И Янкылма.
Неожиданные сюрпризы между тем продолжались – вскоре выяснилось, что на нужную станцию мы прибудем ночью. Дядю Колю, похоже, абсолютно не смущала перспектива несколько часов идти через лес в полной темноте, а вот я, мягко говоря, слегка напрягся. Предложил было выйти раньше и переночевать в какой-нибудь деревне, а потом доехать днём на другом поезде – на полустанке «какой-то-там-километр», где нам предстояло выходить, не было ничего, кроме столбика с указанием этого самого километра. Но дядя Коля сказал, что другого поезда не будет – по этой ветке ходит только один. В следующий раз пойдёт через сутки и в то же самое время. В свою очередь, он предложил переночевать прямо в лесу, похлопав себя по рюкзаку и сказав, что там есть всё, что нужно. Других вариантов не наблюдалось, и я вынужден был согласиться.
Рюкзак у дяди Коли действительно был внушительный – казалось, в нём может поместиться ещё один дядя Коля. И как только он его таскает? Было у него при себе и ружьё, которое он незадолго до остановки расчехлил и повесил на плечо. Я предложил помочь понести рюкзак, но старый охотник только отмахнулся.
Мы вышли на полустанок. Поезд прогудел на прощание и умчался, и мы остались в полной темноте. Стук колёс был слышен ещё долго, но когда он исчез, навалилась тишина – не то чтобы полная, но для меня, городского жителя, к тому же только что вышедшего из трясущегося и громыхающего вагона, показавшаяся гробовой. Только ветер шумел в лесу. Ночью стало довольно холодно, и я зябко поёжился. Хорошо хоть дождя не было, да и вообще, здесь в это время может уже и снег пойти.
Дядя Коля, казалось, видел в темноте, как кошка. Потаращившись в ночь минут пять – «чтоб глаза привыкли» – он отправился в лес за дровами. Заночевать мы решили прямо здесь, у дороги – всё равно разницы особой не было. Через полчаса языки пламени уже весело лизали нещадно дымившие поленья, а мы устраивались на ночлег. Я следил за костром (развёл который, конечно же, дядя Коля – мне этого делать ни разу не приходилось), а мой спутник ломал еловый лапник и сооружал из него удобные лежанки.
- Костёр до утра придётся жечь, а то замёрзнем. Хоть и не зима, а всё равно. Сейчас ещё навес сделаю. Хотя дождь, вроде, не собирается, но мало ли, - пыхтел дядя Коля. Было видно, что несмотря на браваду, работа даётся ему тяжело. Мне хотелось помочь, но увы – всё, что я мог сделать, это не мешать и вовремя подбрасывать дрова в огонь. Турист из меня ещё тот – это в детстве из леса не вылезал, а сейчас прирос к офисному креслу, как гриб-паразит к трухлявому пню.
Закончив свои дела, старик уселся рядом со мной, протянул руки к огню. Я достал фляжку коньяка, мы выпили. Спать не хотелось, разговаривать – тоже, и мы молча слушали ночь. Вот зашуршало что-то в траве, вот захлопали крылья крупной птицы. Где-то в лесу угукала сова. Далеко-далеко, на грани слышимости, раздался протяжный трубный звук.
– Лось, - сказал дядя Коля, - У них как раз сейчас гон начинается. Знаешь, кстати, что лось – самый опасный зверь в тайге? Медведь, если не шатун и не подранок, первым на человека не полезет, волки тоже боятся, разве что совсем оголодают, а лось, чуть что ему не понравится, бьёт копытом. А копыто у него такое, что тому же волку череп раскроить может с одного удара.
Я с опаской посмотрел в сторону, с которой прилетел звук, как будто можно было что-то разглядеть.
– Да не бойся, - усмехнулся охотник, поймав мой взгляд, – это там, за рекой. Сюда он не придёт, у него свои дела. Лосиху-то хочется.
Мы посмеялись, выпили ещё. Ночь обещала быть долгой.
Поднялись с рассветом. Наскоро позавтракали консервами, собрали вещи и отправились в путь. За ночь небо затянуло тучами, похолодало ещё больше, стал накрапывать мелкий дождь, из низин поднялся туман. Дорога и впрямь оказалась хуже некуда – глубокие лужи, ямы, выбоины, а после поворота на Янкылму стали попадаться лежащие поперёк колеи поваленные стволы деревьев. Было видно, что здесь давно уже никто не ездил. Я быстро выбился из сил, а дядя Коля шагал и шагал, как заведённый, только лицо его с каждым пройденным километром всё больше мрачнело. Он почти не разговаривал, а на мои реплики отзывался невнятным хмыканьем. Большую часть пути мы прошли молча. Спустя несколько часов деревья, наконец, расступились, и показалась цель нашего путешествия.
Янкылма совсем не изменилась за прошедшие годы. Всё те же почерневшие от времени деревянные избы, вытянувшиеся вдоль единственной улицы, та же тайга, как будто зажимающая деревню в клещи, то же тотальное отсутствие заборов и изгородей. Разве что дома стали ещё более ветхими и замшелыми, будто вросшими в землю. И – тишина. Не блеяли козы, не кудахтали куры, не лаяли собаки, да и людей не было видно. Деревня казалась вымершей. Только шумел ветер в лесу да шелестели капли дождя.
– Дядя Коля, а где все? – не удержавшись, спросил я.
– Да кто их знает, – чуть промедлив, ответил мой спутник и почему-то отвёл глаза. – Спят, наверное, старые же. Рано ещё.
Рано?! Времени уже за полдень! А в деревнях встают с первыми петухами. Впрочем, не похоже, чтобы здесь были петухи.
Пройдя через всю деревню и так никого и не встретив, мы остановились перед домом Клавдии Никифоровны. Странно, но помнился он мне совсем другим – огромным, словно средневековый замок, загадочным и таинственным. Впрочем, в детстве всё кажется больше и значительнее. Теперь же передо мной стояла обычная деревенская изба, такая же приземистая и покосившаяся, как и другие деревенские строения. Заросшая лишайником, с крошечными оконцами, закрытыми ставнями.
Дом-домовина.
– Ты это, Витёк, – подал голос дядя Коля, – вот тебя ключи, располагайся, обустраивайся, в общем. Если света нет, там керосинка в сенях, сразу за дверью. А я до дому, надо мне там… Вечером зайдём с соседями, познакомишься. И сам заходи, если что, мой дом во-он тот, где фонарь стоит. Ну, бывай.
И направился в сторону своей избы. Я же с некоторым содроганием отпер антикварного вида висячий замок и вошёл.
К счастью, электричество было, но единственная лампочка под потолком светила слишком тускло, поэтому первым делом я раскрыл настежь все окна, впуская внутрь хоть немного света, а заодно выпуская затхлый сырой воздух, неизбежно присутствующий в любом давно не жилом помещении, и лишь затем осмотрелся.
Обыкновенный деревенский дом, не такой уж просторный, и печь не такая уж большая. Стол, лавки, кровать, ковёр на стене и, в общем-то, всё. Только под потолком по-прежнему висели связки трав, которые бабушка Клава, помнится, собирала каждое лето, иногда даже ночью уходя в лес за ними. Я протянул руку, сорвал пучок, растёр между пальцев и вдохнул горьковатый запах таёжных трав. Раньше я тоже так делал, только приходилось взбираться на табуретку, чтобы дотянуться до связок.
Это нехитрое действие неожиданно вернуло меня в детство. На миг показалось, что мне снова лет девять-десять, я снова приехал на каникулы и вот сейчас в сенях скрипнет дверь, послышатся шаркающие шаги и в избу войдёт улыбающаяся баба Клава с корзиной грибов или ягод.
Дверь в сенях действительно скрипнула, раздался тихий шорох. Моё сердце ушло в пятки, я мгновенно вспомнил, где (а точнее – когда) и при каких обстоятельствах нахожусь. Мне уже не девять, а двадцать девять. Клавдия Никифоровна умерла. И то, что сейчас возится за стеной, никак не может быть моей бабушкой.
Или может?
Дверь приоткрылась, и в избу пробрался большой серый кот. Я вздохнул с облегчением:
– Напугал, скотина мохнатая!
Тот фыркнул, всем своим видом показывая презрение к непрошеному гостю, и скрылся за печью. Видимо, так тут и жил после смерти хозяйки. Похоже, бабушка Клава принципиально держала только серых котов. А ведь как напоминает того, старого, даже ухо порвано! Если бы не прошло двадцать лет, подумал бы, что это он и есть.
Но, конечно, такого не бывает.
После дальней дороги хотелось отдохнуть, но в доме было грязно, пыльно и к тому же откровенно холодно, поэтому первым делом пришлось прибираться и топить печь. С уборкой я ещё кое-как справился, а вот с печью возиться пришлось долго. Были и сухие дрова, и растопка, но я совершенно не умел со всем этим обращаться, так что к тому моменту, когда огонь наконец заплясал за чугунной дверцей, жадно облизывая сосновые поленья, на улице уже начинало темнеть. Наскоро поужинав всё теми же консервами и отложив немного в блюдце коту, который, впрочем, больше не появлялся, я выбрался на крыльцо подышать свежим воздухом, а заодно и допить остатки коньяка.
Дождь перестал, ветер стих, но небо по-прежнему было затянуто тяжёлыми плотными тучами, в сумерках ещё более мрачными и давящими. Я уселся прямо на мокрые ступени и уставился на всё такую же безмолвную деревню, периодически отхлёбывая из фляжки. За этот проведённый на ногах день я с непривычки очень устал, а настроение было под стать погоде. К тому моменту я уже окончательно решил, что задерживаться в Янкылме не собираюсь. И как я жил здесь в детстве? Полумёртвая деревня, где из благ цивилизации только регулярно пропадающее электричество. Телефон не ловит, об интернете, понятно, и речи не идёт, нормальной дороги нет, магазина нет. Где они тут, интересно, продукты берут, неужели только с огородов питаются? К тому же летом наверняка полно клещей и гнуса – хорошо хоть, что осенью приехал. И эта гнетущая атмосфера депрессии и безнадёжности, я бы даже сказал – безжизненности. Дряхлые старики, уныло доживающие свой век в таких же дряхлых домишках, ни детей, ни внуков, никто не приедет навестить, не расскажет новости из большого мира. Изо дня в день, из года в год одно и тоже, своего рода растянутый во времени процесс умирания… Мне вдруг нестерпимо захотелось домой.
Между тем, с наступлением темноты деревня, кажется, понемногу оживала. Послышалось хлопанье дверей, какие-то стуки, лязг чего-то железного, негромкие голоса. Где-то в стороне раздалось блеяние козы, залаяла собака – хрипло, надрывно, будто старый курильщик закашлялся. Здесь, похоже, и домашние животные под стать хозяевам. Что там говорил дядя Коля? Что вечером нужно ждать гостей?
И гости действительно пришли.

Когда на улице окончательно стемнело, зажглись фонари – один рядом с моим крыльцом, другой возле избы дяди Коли. Он, видимо, их и включал. На всю деревню это были единственные источники освещения, не считая нескольких окон, и в свете дальнего фонаря я увидел, как в мою сторону направляется целая процессия – человек десять, по пути к которым присоединялись новые тёмные фигуры. Шли медленно, тяжело переставляя ноги, покачиваясь и переваливаясь из стороны в сторону, словно пьяные. Или зомби из третьесортного фильма ужасов. От этого зрелища мне стало слегка не по себе.
Процессия приближалась. Они уже вошли в круг света от «моего» фонаря, и я смог разглядеть их лица. Одни старухи, на вид древние, как сама тайга, все как одна в платках и овчинных полушубках. Правильно, здесь и раньше мужчин почти не было. Вон дядя Коля идёт сзади, на плече неизменное ружьё – я поёжился и невольно обернулся в сторону леса, вспомнив, почему он всегда носит его с собой. Встретившись со мной взглядом, охотник кивнул и опять отвёл глаза, словно чувствовал себя виноватым. Впрочем, теперь я его понимал.
Ночные визитёры остановились передо мной, образовав полукруг. Дядя Коля остался позади. Никто не проронил ни слова, они просто стояли и смотрели на меня. Напряжённая пауза затягивалась.
– Здравствуйте! – обратился я к старухам. Они никак не прореагировали. – А я, вот, родственник Клавдии Никифоровны. Николай Степанович про меня вам рассказывал, наверное. Вот, приехал к вам в гости…
Внезапно женщины расступились, и вперёд вышел старик. Как я его раньше не заметил? Высокий, худой, как скелет, с длинными седыми волосами и бородой, достающей почти до пояса, одетый во что-то вроде куртки из шкуры медведя, явно добытого им самим в молодости. Кожа его обтягивала череп так, что делала старца похожим на ожившую мумию, а глаза, казалось, светились потусторонним светом. Или это просто отражался свет фонаря?
– Ну, здорово, Витька! Приехал всё-таки? А мы уж заждались. Э, да ты не признал меня, что ли?
Конечно, я узнал этого старика, хоть раньше его волосы и борода не были такими длинными, а сам он не так сильно напоминал труп. Сложно было не узнать того, кто одним своим взглядом пробудил во мне забытые детские страхи, вызванные его же историями, рассказанными при лунном свете на завалинке старой избы. Но, чёрт побери, этого не может быть! Люди столько просто не живут.
– Дед… Матвей?
– Да уж не внук! А ты думал, я помер? – всплеснул руками дед Матвей и расхохотался. Весело, как молодой, запрокинув голову и хлопая себя по впалому животу. Смех его напоминал карканье ворона.
И тут же загомонили старухи, обступили меня, выражая бурную радость по случаю моего приезда и заваливая вопросами о жизни и здоровье, на которые я не мог ответить, потому что не успевал вставить ни слова. Некоторых из них я узнал. Вот Степанида Захаровна, вот баба Катя, отчества которой я не помнил, а вот… На миг в водовороте старушечьих лиц как будто промелькнул образ давно умершей Аксиньи Ивановны. Нет, конечно, показалось. Похоже, аномальное долголетие в Янкылме – обычное дело.
– Слушай, Витька, – снова обратился ко мне дед Матвей, когда поток приветствий иссяк, – Ты хорошо, что приехал. Никифоровна, бабка твоя, на савынкане теперь обитает. Надо бы сходить, проведать.
– Конечно, вот завтра прямо и схожу, - кивнул я.
– Да тут видишь, какое дело, – старик почесал бороду, – сегодня идти надо. Мы собрались уже.
Этого я не ожидал.
– Сейчас? Ночью?
– Да, – тряхнул головой дед, – Сегодня сороковины. И потом, ты же видишь, мы тут на подъём тяжёлые, из кроватей только к ночи выползаем. Если завтра идти, так тоже по темноте придётся, а время уйдёт. Один ты дорогу всё равно не найдёшь. Давай, Витька. Она тебя, считай, вырастила, уважь старушку.
Делать нечего, пришлось соглашаться. Отдых откладывался на неопределённый срок.
Я с трудом представлял, как еле живые старики пойдут через ночной лес, однако для них, похоже, никакой проблемы в этом не было. Шли медленно, но уверенно – впереди дед Матвей, за ним старухи, и наконец мы с дядей Колей, который нёс единственный на всю колонну факел – шедшим впереди, похоже, свет вообще не требовался. От усталости я уже еле передвигал ноги, и старый охотник это заметил:
– Умаялся, поди? На вот, глотни, – протянул он мне какую-то бутылку. Я отпил большой глоток. Внутри оказалась не водка, как я поначалу подумал, а что-то вроде чая из трав с сильным запахом хвои и грибов.
– Что это?
– Да отвар травяной. Я его пил, когда к тебе ездил, шибко помогает, когда сил не стаёт. Глафира, бабка Матвеева, готовит. Помнишь Глафиру-то?
Я помнил. Глафира Бобылёва, супруга Матвея, любительница выпить козлиной крови. Тоже, наверное, лет под сто двадцать. Почему-то я уже не удивлялся.
Через некоторое время отвар действительно подействовал. Нет, крылья у меня не выросли, но, по крайней мере, теперь я мог нормально идти. Отставать от столетних старух – это уж слишком.
Однако давление на психику никуда не делось. Я будто посмотрел на себя со стороны – что я делаю? Иду посреди ночи на затерянное в тайге кладбище, в сотне километров от цивилизации. Вокруг лес, в котором и медведи, и волки, и может, кто ещё похуже. Всюду какие-то шорохи, скрипы – кто знает, вот эта ветка в стороне сейчас хрустнула просто так или под чьей-то ногой? Или лапой? Да и компания подобралась та ещё – полусумасшедшие ходячие мощи и мужик с ружьём. Конечно, никто из них мне никогда ничего плохого не делал, но мало ли что… Как тут не вспомнить детские кошмары о точно таких же ночных походах на кладбище? Нет, на савынкан! Савынкан, савынкан, савынкан… Что за слово такое? Что за дикие, первобытные обычаи в этих краях? Бродят ночью по лесам, пьют кровь, кормят мертвецов. Да и сами выглядят, как мертвецы.
А может, они и есть мертвецы?
Занятый такими не слишком жизнеутверждающими мыслями, я не заметил, как мы пришли. Внезапно процессия остановилась. Разом вспыхнули факелы (когда только их успели приготовить?), и в красноватом мерцающем свете передо мной открылся старый лесной погост, усеянный двускатными крышами домовин, как болото – кочками. Я направился вперёд, к деду Матвею. Добро пожаловать в свои страшные сны, господин Чернецов! Вон там, слева, не костлявая ли рука мертвеца высовывается из окошка в дощатой стене чьего-то последнего пристанища? Не скрежет ли зубов раздаётся из-под усеянной прошлогодней хвоей земли? И где тут та коза, которую сейчас должны разорвать на части и отдать на откуп усопшим? Или в этот раз будет не коза?
Старухи разбрелись по кладбищу, завозились у могил. Дед Матвей стоял в дальнем конце, у мансийских захоронений, а рядом с ним – ещё один старик, которого я раньше не видел. Невысокий, в рваной, полуистлевшей оленьей куртке с капюшоном, скрывающим лицо, явно не моложе самого Бобылёва.
– Это Бахтияр, – сказал Матвей, заметив меня, – Он здешний, из манси.
Я кивнул. Бахтияр никак не отреагировал, продолжая стоять абсолютно неподвижно, словно статуя.
– Бабка твоя вон там, – продолжал между тем дед, указав на противоположный конец кладбища, – Иди, поздоровайся. Да вот, молока ей отнеси, любит она его. Там чашка в домовине… Да разберёшься, поди, не в первый раз на савынкане.
Взяв банку с молоком, я направился к указанной могиле. Вот, значит, где теперь твой дом, баба Клава. Кормила ты меня, поила, спать укладывала, а теперь сама здесь лежишь, спишь-почиваешь вечным сном. А я тебе тут молочка парного принёс. Правда, губы твои истлели и желудок уже, наверное, сгнил совсем, как ты его пить-то будешь? Ну да ладно, справишься как-нибудь, другие же справляются – те, которым ты сама когда-то молоко да пироги с капустой носила. Они-то ещё раньше умерли, ещё дольше в земле пролежали, одни скелеты от них и остались, однако же ели как-то. Вот и ты попей-поешь. Сейчас, где тут окно в твоей домовине открывается? Ага, вот оно. Сейчас…
– Ну, здравствуй, что ли, внучек.
Из домовины на меня смотрело мёртвое лицо бабушки Клавы.

Меня зовут Виктор Чернецов. Мне тридцать лет, неженат, детей нет. Большую часть жизни прожил в Екатеринбурге, работал программистом в одной из IT-компаний вплоть до последнего времени. На учёте не состоял, к ответственности не привлекался, психических заболеваний не имею. Это так, на всякий случай – все эти подробности никак не относятся к моей истории. Я не любитель писать мемуары, но считаю необходимым рассказать о некоторых событиях в моей жизни, которые начались четверть века назад и обрели неожиданное продолжение в прошлом году.
Начать стоит с самого детства. Я родился в Свердловске во второй половине восьмидесятых годов, в разгар перестройки. Рос слабым и болезненным ребёнком, обычная простуда могла загнать меня в постель на месяц, а то и больше. Родители намучились со мной изрядно – постоянно таскали по врачам, мама неоднократно ложилась со мной в больницу, отец где-то доставал импортные лекарства, стоившие половину его скромной зарплаты, но пользы от этого было мало. Вылечившись, через какое-то время я неизменно заболевал снова. Врачи все как один говорили, что мне нужно укреплять иммунитет и больше бывать на свежем воздухе, желательно пожить какое-то время на природе, в месте с хорошей экологией, которой бывший город Свердловск, только что ставший Екатеринбургом, похвастаться никак не мог. Рекомендовали отправить меня в деревню. Но увы, отправлять было некуда – дачи у нас не имелось, деревенских бабушек и дедушек – тоже, а купить или хотя бы арендовать где-то дом мои родители, классические советские инженеры, напрочь лишённые предпринимательской жилки и с трудом приспосабливающиеся к новым временам, позволить себе не могли. Так что вся природа, которую я видел, ограничивалась побережьем озера Шарташ на окраине города, куда мама водила меня гулять. Неизвестно, чем бы всё это закончилось - возможно, в городе, отравленном заводским дымом и смогом, я вообще не дожил бы до своего восемнадцатилетия, но ситуация сложилась по-иному.
У отца внезапно обнаружилась дальняя родственница - то ли двоюродная тётка, то ли кто-то ещё, живущая в глухой деревне где-то на Северном Урале. Не знаю, почему они не общались раньше и при каких обстоятельствах встретились тогда, но так или иначе она предложила мне пожить у неё. Родители, особенно мама, поначалу были категорически против – глушь, медвежий угол, врачей нет, ближайший телефон в соседнем посёлке, до которого чёрт знает сколько километров, да и родственницу эту они толком не знают. Но она оказалась настойчивой - говорила, что на чистом лесном воздухе и натуральных продуктах я быстро пойду на поправку, что она разбирается в медицине и от лёгких болезней сама вылечит меня за пару дней, а в случае чего-то серьёзного сосед на «уазике» мигом отвезёт меня в больницу. Мой лечащий врач тоже советовал маме соглашаться, говоря, что уехать из города мне просто необходимо, и в конце концов родители уступили. Так я оказался у бабушки Клавы, в деревне со странным названием Янкылма, где в дальнейшем и прошла значительная часть моего детства. Было мне тогда всего шесть лет.
Отец был занят на работе, и к бабушке Клаве со мной поехала мама. Дорога в Янкылму стала одним из тех ярких эпизодов, которые почему-то запомнились мне лучше всего. Стоял июнь. Добирались долго – на поезде с несколькими пересадками до безымянного полустанка, затерянного в североуральской тайге, где нас и встретила бабушка Клава, а также тот самый сосед с «уазиком» - дядя Коля.
Бабушка оказалась маленькой, но подвижной старушкой, похожей на Бабу Ягу, с длинным горбатым носом и бородавкой на щеке. Её лицо при виде меня расплылось в улыбке, но всё равно поначалу я её побаивался. А вот дядя Коля, пожилой, но ещё не старый мужик, заросший густой бородой, сразу расположил меня к себе. Он всё время, пока вёл машину по разбитой просёлочной дороге, шутил и рассказывал про охоту в здешних лесах, что мне было чрезвычайно интересно – настоящий лес и диких зверей я раньше разве что на картинке видел, меня даже в зоопарк не водили. Я слушал, развесив уши, мама же хмурилась – теперь она своими глазами видела, в какую глушь отправляет меня, и это не могло её не беспокоить. Дорога, которая поначалу была довольно широкой, хоть и неровной, привела нас к развилке, где дядя Коля свернул направо, и дальше мы уже ехали по узкой колее, так плотно зажатой между двумя стенами леса, что если бы навстречу попалась другая машина, кому-то пришлось бы давать задний ход – разъехаться возможности не было. Но за весь путь от полустанка до деревни мы не встретили ни одной машины и ни одного человека.
Янкылма оказалась совсем маленькой деревней, домов двадцать от силы, со всех сторон окружённой лесом. Дом бабушки Клавы стоял на самой окраине, точь-в-точь как избушка Бабы Яги – «к лесу задом, ко мне передом», только курьих ножек не хватало. В наступивших вечерних сумерках мне сразу вспомнились страшные сказки про злую старуху с костяной ногой, засовывающую детей в печь на лопате. Помню, я тогда плакал и кричал, что не хочу в этот страшный дом, а мама уговаривала и успокаивала меня, хотя ей самой явно было неспокойно. Бабушка Клава молча стояла на пороге и ждала, и хоть она и улыбалась, это пугало меня ещё больше. Ситуацию спас дядя Коля, который, посмеиваясь в бороду, сказал, что я уже большой и не должен ничего бояться, а если в доме и спряталась злая ведьма или кто-то ещё, то у него есть ружьё. Которое он немедленно и продемонстрировал, вынув из багажника. Мама при виде ружья округлила глаза, а я, напротив, как-то сразу успокоился. Подумалось, что в присутствии этого дядьки с ружьём, пусть и похожего на лешего, никакая Баба Яга действительно и носа не высунет. Мы вошли в дом. Что было дальше, я не помню – сильно устал в дороге и немедленно заснул.
Так и началась моя деревенская жизнь. Детские воспоминания всегда расплывчаты и туманны, временами похожи на сказку – иногда сложно бывает понять, что из этого действительно было, а что вы придумали или увидели во сне. Я постараюсь вспомнить и воспроизвести всё так, как было на самом деле, хотя и не могу ручаться за достоверность – всё-таки два с лишним десятилетия прошло с той поры. Некоторые эпизоды действительно больше напоминают сон – иногда светлый и радостный, а иногда такой, о котором хочется поскорее забыть. И таких эпизодов было немало… Но давайте обо всём по порядку.
Первое время мама провела со мной, но в конце концов ей нужно было уезжать – у неё тоже была работа, которую она не могла оставлять надолго. И опять я рыдал в три ручья и просил не оставлять меня тут с бабушкой Клавой, которую я про себя так и называл Бабой Ягой. И опять успокоился только тогда, когда пришёл дядя Коля с ружьём. Он, похоже, даже в туалет с ним ходил. Как я позже узнал, не просто так – здесь мог и медведь из леса выйти, а могли встретиться и беглые заключённые из разбросанных тут и там колоний. Такие случаи бывали. С этим ружьём, убранным в багажник, дядя Коля и повёз маму всё на тот же полустанок, а я остался совсем один, как мне тогда казалось.
Впрочем, грустил я недолго. Бабушка Клава только с виду была похожа на лесную колдунью, а на деле оказалась добрейшей старушкой, заботившейся обо мне, словно о родном внуке. Очень скоро я к ней привык. Она, конечно, могла и отругать, и пригрозить ремнём, хоть ни разу его и не применила, если я забирался куда не следует – например, убегал к лесному озеру или залезал на крышу дома. Но при этом она разрешала мне то, что обычно запрещали родители – есть много сладкого (а готовила она отлично), поздно ложиться спать, гулять одному по деревне. В общем, мне с ней нравилось.
Дом у бабушки Клавы был большой, просторный, из толстенных брёвен, с огромной русской печью. А вот окна маленькие, плохо пропускающие свет, из-за чего в доме всегда царил полумрак. На стенах – ковры и старые фотографии, под потолком – пучки каких-то трав, которые ещё больше убеждали меня в том, что моя приёмная бабушка – колдунья, только уже не злая, а добрая. Во дворе дома стояла баня и два сарая, в одном из которых хранился всякий хлам, а в другом блеяли козы и хрюкал поросёнок. Рядом – огород. Никакого забора вокруг дома не было, как и вокруг других деревенских домов, только небольшие ограждения вокруг грядок, чтобы скотина не попортила.
Телевизора в доме не имелось. Часто случались перебои с электричеством, иногда на несколько дней, и тогда бабушка Клава с наступлением сумерек зажигала свечи, от которых по углам разбегались жутковатые тени. Мне казалось, что в темноте кто-то есть, кто-то скребётся, шуршит в тёмных закутках, и по вечерам я не отходил от бабушки ни на шаг, да и днём боялся оставаться в доме один, предпочитая проводить время на улице. Бабушка Клава то ли в шутку, то ли серьёзно рассказывала мне про домового, который живёт в подполье (в голбце, как здесь говорили) и которому она каждый вечер ставит туда блюдце молока. Утром блюдце действительно оказывалось пустым. Вероятно, молоко выпивал кот, огромный серый разбойник с порванным ухом, но тогда я действительно верил в домового, боялся его и одновременно хотел с ним встретиться. Несколько раз мне казалось, что я видел какую-то тень, пробирающуюся вдоль стены или выглядывающую из-за печи, но детали я не рассматривал – сразу же с криком бежал к бабушке.
В деревне я оказался единственным ребёнком, да и вообще там жили одни старики – пятидесятипятилетний дядя Коля был самым молодым. Но меня это особо не беспокоило. Со стариками мне было интересно, а им в свою очередь было интересно со мной – своих внуков у большинства из них не было, а если и были, то жили далеко. Я быстро со всеми перезнакомился и каждый день ходил от одного дома к другому. Меня никто не прогонял – либо, сказав пару слов, возвращались к своим делам и не обращали внимания на мои игры, либо поили чаем и рассказывали какие-нибудь истории. Бабушка Клава не возражала – в деревне все друг друга знали, и я постоянно был под присмотром.
Самыми старыми в деревне были супруги Бобылёвы, дед Матвей и бабка Глафира, родившиеся ещё при царе. Лет им обоим было за девяносто, но держались они на удивление бодро – управлялись с немаленьким хозяйством, с огородом и домашней живностью, ходили в лес. Правда, спали до обеда, в отличие от своих поднимающихся с рассветом соседей, из дома выбирались ближе к вечеру. И ложились поздно, дед Матвей иногда до утра сидел на завалинке перед домом и курил трубку с самосадом, до того крепким, что я начинал кашлять, едва приблизившись к деду. Впрочем, при мне он старался не курить.
Бабка Глафира со мной особо не разговаривала, да и с другими деревенскими жителями тоже, она вообще была довольно молчаливой. А вот дед Матвей, напротив, любил пообщаться, сам звал меня в дом и всегда рассказывал что-нибудь интересное о своей бурной молодости или об окрестных лесах. В его доме, правда, я бывать не любил – там было как-то сыро, затхло, пахло плесенью и гнилью, хотя с виду всё сияло идеальной чистотой – бабка Глафира мыла пол по два раза в день. Обычно с наступлением вечерних сумерек мы с дедом устраивались снаружи, на упомянутой завалинке, и он начинал одну из своих историй.
Рассказал он мне, в частности, и о странном названии деревни. Оказалось, что раньше тут жили манси, или вогулы. На вопрос, кто это такие, дед Матвей отвечал коротко - лесные люди. Дед когда-то имел знакомых среди них, даже говорил немного по-мансийски. Жили они не в самой деревне, а просто где-то в здешних местах, деревню построили уже русские, а вот название «Янкылма» – болото, заболоченная местность – осталось. Я удивлялся – никаких болот тут не было, они где-то дальше, за рекой, как говорил дядя Коля, охотившийся там. Тем не менее, по словам деда Матвея, манси называли это место именно так, и название прижилось.
Была у Бобылёвых ещё одна особенность, которая тогда, впрочем, не казалась мне чем-то особо необычным или страшным – они ели сырое мясо. И пили кровь. Нет, не человеческую – на вампиров они были похожи мало, но как-то раз я своими глазами видел, как бабка Глафира, удивительно сильная и крепкая для своего возраста и комплекции старушка, держит за рога козу, а дед Матвей одним движением перерезает животному горло длинным узким ножом и тут же подставляет кружку под струю дымящейся крови, выпивает залпом, снова наполняет кружку и передаёт бабке, которая делает то же самое. Дед говорил, что это полезно для здоровья и что манси-оленеводы тоже пьют оленью кровь, благодаря чему никогда не болеют. Мне было интересно попробовать, но когда я как-то раз спросил деда об этом, тот только головой покачал:
– Мал ты ещё. Незачем тебе.
И то правда, необходимости лечиться кровью у меня не возникало. В деревне я быстро пошёл на поправку, болел только один раз, да и то бабушка Клава быстро поставила меня на ноги своими травяными отварами. Она вообще поила меня какими-то травами каждый день, а иногда брала плошку с горячими углями, кидала на них что-то сильно пахнущее лесом, рекой и влажной землёй, окуривала этим весь дом и меня заодно. Говорила, чтобы лихоманки не пристали. За те несколько лет, что я провёл в Янкылме, я окреп настолько, что и в дальнейшем больше никакие болезни меня практически не беспокоили.
Вообще же деревенская жизнь была на редкость спокойной, монотонной и однообразной, каждый новый день как две капли воды походил на предыдущий, менялись только времена года. Мне, ребёнку, это не казалось проблемой, я всегда находил, чем себя развлечь, а взрослые занимались своими нехитрыми деревенскими делами – летом работали в огороде, пасли коз и овец, косили сено, чинили обветшалые стены домов, зимой вообще большую часть времени спали – старики всё-таки, разве что дядя Коля иногда ходил на охоту. Я же почти всегда проводил время на открытом воздухе – играл на задворках изб, на лесной опушке, ходил за грибами с бабушкой Клавой и на рыбалку с дядей Колей. Иногда убегал купаться на безымянное лесное озеро, хоть бабушка и не разрешала – заблудиться в лесу ничего не стоило. Однако я знал ближайшие леса как свои пять пальцев, а в дальние не ходил – рассказы о волках, медведях и особенно леших (менквах – как называл их дед Матвей) прочно засели в голове.
Про озеро, правда, старик тоже рассказывал – будто там живёт Вит-куль, водяной чёрт, и когда-то давно манси каждый год топили в озере молодого оленя ему в жертву. Несмотря на это, солнечным летним днём на озере, добраться до которого можно было за полчаса по ведущей из деревни тропинке, было совершенно не страшно, и я посещал его регулярно, когда бабушка была слишком занята, чтобы следить за мной. Искупавшись, я обычно ложился на большой плоский камень на берегу, смотрел на верхушки деревьев и проплывающие над ними облака, слушал шум леса и был совершенно счастлив, как могут быть счастливы только маленькие дети и сумасшедшие.
Однако, не все мои детские воспоминания были столь безоблачными. Пару раз, например, я всё-таки заблудился в лесу. Впервые – недалеко от деревни, когда ещё толком не знал окрестности. Меня быстро нашли, но испугаться я успел изрядно. Всыпала мне бабушка Клава тоже соответственно, и ещё долго потом не отпускала одного даже на опушку.
Второй раз был серьёзнее. Мне приспичило сходить к дальней реке, куда дядя Коля водил меня ловить рыбу. Я думал, что знаю дорогу, но во время одинокой прогулки лес вдруг стал выглядеть совсем не так, как с дядей Колей. Я обнаружил, что не понимаю, куда идти. Пытался какое-то время упрямо двигаться вперёд, потом повернул назад, но к знакомым местам выйти так и не смог. Между тем уже смеркалось, а в лесу, под огромными разлапистыми елями вскоре стало совсем темно. Вот тут я испугался по-настоящему. Сумеречный лес жил своей жизнью, и в каждом шорохе мне чудились шаги подкрадывающихся чудовищ. Старый обгорелый пень представился мне менквом – остроголовым мансийским лешим из рассказов деда Матвея. Показалось, что пень зашевелился, и я в ужасе бросился бежать. Но убежал недалеко – впереди оказался овраг, и со дна этого оврага в моём детском воображении поднималось что-то большое, тёмное и такое страшное, что я хотел было закричать, но не смог издать ни звука. Не в силах больше стоять на ногах, я упал на четвереньки и пополз прочь от этого ужасного места, потом всё-таки поднялся и помчался сквозь заросли папоротника. Бежать, однако, было некуда – окончательно стемнело и чудища мерещились повсюду. Я забился под корень поваленного дерева и сидел там, плача и дрожа от страха, пока не провалился в забытье.
Нашёл меня дед Матвей. Он, несмотря на возраст, прекрасно ходил по лесу даже ночью. Я смутно помню, как передо мной бесшумно возникла высокая тёмная фигура, протянула руку, показавшуюся пугающе холодной, и знакомым голосом произнесла:
- Пошли! Нагулялся, бродяга.
Обратная дорога выпала из моей памяти. Следующее воспоминание – я уже дома, лежу в постели в своём углу за печью, а дед Матвей и баба Клава о чём-то шепчутся на кухне. Возможно, мне это приснилось или просто показалось, но по-моему, говорили они не по-русски, а в их разговоре несколько раз прозвучали слова «менкв» и «савынкан».
Савынканом, опять же на мансийский манер, называлось деревенское кладбище. С ним у меня тоже связаны не самые приятные воспоминания, оно всегда пугало меня. Бабушка Клава ходила на кладбище регулярно и часто брала меня с собой. После каждого такого похода я несколько дней не мог нормально спать.
Про кладбище стоит рассказать особо. Оно располагалось не на краю деревни, а в стороне, довольно далеко в лесу. Идти нужно было часа три, поход туда и обратно занимал целый день, так что после этих прогулок я буквально валился с ног от усталости, несмотря на то, что привык много ходить. Узкая тропинка долго петляла через самую чащу леса, потом деревья расступались и взору открывалась окружённая вековыми елями поляна, по которой то тут, то там были разбросаны невысокие продолговатые деревянные домики с двускатными крышами, крытыми корой, такого размера, чтобы внутри мог поместиться лежащий взрослый человек и ещё осталось немного места. Это и был савынкан.
До этого я никогда не бывал на кладбищах и не знал, как они должны выглядеть, так что не удивлялся отсутствию крестов, памятников и оградок. Бабушка Клава рассказывала, что кладбище изначально было мансийским, а когда пришли русские, они тоже стали хоронить своих умерших по обычаю манси. Она показывала мне мансийские могилы в дальнем конце савынкана – древние, поросшие мхом, с провалившимися крышами, но ещё стоящие. Много позже, уже будучи взрослым, я специально читал о погребальных традициях манси – оказалось, они кладут умерших без гробов в неглубокую яму или даже прямо на землю, а потом строят над ними такие вот домики – сопам. Также упоминалось, что к настоящему времени этот обычай уже почти не практикуется, и большинство манси перешли на захоронение по русскому обряду. В Янкылме, выходит, всё было наоборот.
Тогда, конечно, я всего этого не знал. Бабушка говорила, что в этих домиках, которые в деревне называли по-русски – домовинами, «живут мёртвые». Я не понимал – как так живут, если они мёртвые? Но бабушка Клава действительно обращалась с ними, как с живыми. Несмотря на то, что на домовинах не было никаких надписей, она знала почти всех умерших по именам, знала, кто где лежит (живёт?), даже могла вспомнить некоторых манси, хотя они, по её словам, умерли ещё до её рождения. Приходя на кладбище, она всегда здоровалась с ними, разговаривала с каждым покойником, мимо могилы которого проходила, и иногда мне казалось, что они ей отвечают – шумом ветра в кронах деревьев, карканьем ворон, а то и едва различимым шёпотом на грани слышимости, который будто звучал прямо из домовин. Можно представить, какое впечатление на меня всё это производило.
Бабушка Клава прибиралась на могилах, иногда поправляла какую-нибудь покосившуюся доску, а потом начиналось основное действие – кормление мёртвых. В каждой домовине сбоку было небольшое окошко, закрытое какой-нибудь деревяшкой, а то и просто заткнутое старой тряпкой. Бабушка открывала эти окошки и ставила внутрь еду – хлеб, пироги, молоко в чашках. Эти чашки она предварительно оттуда и вынимала. Протирала пучком травы, наполняла молоком из банки и ставила обратно. Делала она это не со всеми могилами, а только с некоторыми – у других умерших, как объясняла она мне, есть своя родня, которая делает то же самое.
Впечатлительное детское воображение рисовало жуткие картины – вот мертвец приподнимается в своём тесном жилище, хрустит высохшими костями, нащупывает в потёмках истлевшей рукой кусок хлеба или пирога и начинает есть. Мне казалось, что я действительно слышу шорох внутри домовин, голодное урчание и обрывки невнятных слов. Я разрывался между желанием убежать подальше и боязнью отойти от бабушки больше чем на два шага. Впрочем, имелась и доля любопытства – как-то раз я, преодолевая страх, подошёл к одной из домовин вплотную и заглянул в незакрытое окошко. Внутри было темно и ничего не видно, но даже сейчас, вспоминая царивший в могиле мрак, такой глубокий и неживой, я готов поклясться, что оттуда на меня кто-то смотрел. Я не мог увидеть его, а вот он меня – видел.
Бабушка Клава оттащила меня от домовины за шиворот и сказала, что если я ещё раз суну туда нос, она набьёт мне полные штаны крапивы. Впрочем, жгучее проклятие всех маленьких мальчиков не понадобилось – желания повторить эксперимент у меня больше не возникало.
Однажды на савынкане появилась новая домовина.
– Бабушка Аксинья сюда переехала, – сказала Клавдия Никифоровна, – Теперь и ей еду носить будем.
Я помнил Аксинью Ивановну, жившую по соседству с дядей Колей. Она ещё пасла коз на лесной опушке и регулярно угощала меня свежим козьим молоком. А теперь она здесь, и я больше никогда её не увижу – только свежеоструганные доски её нового жилища. Жилища-нежилища. Так я впервые столкнулся со смертью.
Обратно шли обычно уже в потёмках. Бабушка заблудиться не боялась, лес она знала получше иного охотника. Шелестели деревья, перекликались ночные птицы, шуршали в опавшей хвое какие-то мелкие зверьки, а мне всё чудилось, что это ползут за нами мертвецы, прячутся в густых тенях, глядят из-под широких листьев папоротника. Но ближе к дому страх отпускал, да и усталость брала своё, и едва добравшись до постели, я проваливался в сон.
Однако зловещие образы настигали меня и в сновидениях. Непосредственно после походов на кладбище я слишком уставал и, как правило, спал без снов, но вот потом… Иногда савынкан являлся мне в самых настоящих кошмарах, всегда с одним и тем же повторяющимся сюжетом. В них мы снова шли на кладбище, но уже всей деревней, ночью, с фонарями и факелами. Возглавляли процессию Бобылёвы, дед Матвей вёл на верёвке козу, а бабка Глафира несла большую корзину, накрытую тряпкой. За ними уже шли все остальные. В лесу завывал ветер, трещали под чьими-то ногами ветки, что-то большое и тёмное бродило в стороне, вздыхало и ворчало. Фигуры людей, безмолвно идущих вереницей по лесной тропе, сами больше походили на поднявшихся из могил мертвецов, чем на живых.
На савынкане теперь не было и намёка на умиротворяющую кладбищенскую тишину. Мёртвые в домовинах хрипели, стонали, скребли ногтями по стенам и крышам, просовывали сквозь щели руки, пытаясь ухватить меня за одежду. Пришедшие, не обращая внимания на жуткую потустороннюю какофонию, становились около могил своих родственников, зажигали свечи. Дед Матвей вытаскивал приведённую козу в самый центр савынкана и так же, как тогда во дворе своего дома, перерезал ей горло. Остальные по очереди подходили к ней, наполняли козьей кровью маленькие чашечки и просовывали их в окошки домовин. Оттуда доносилось довольное урчание и чавканье. Затем козу разделывали, буквально разрывали на куски в считанные минуты, и ошмётки парного мяса отправлялись туда же. Пирующие мертвецы уже не хрипели, а выли, словно стая бешеных волков, живые что-то пели вразнобой на непонятном языке, а дед Матвей с бабкой Глафирой жадно обгладывали оставшиеся от убитой козы кости.
После таких снов я просыпался в холодном поту, меня трясло и я ещё долго не мог успокоиться. Бабушка Клава утешала меня, отпаивала травами, и со временем я приходил в себя, разве что ещё несколько дней старался не ходить к деду Матвею. К счастью, эти кошмары снились мне нечасто, но раз пять-шесть точно случались, повторяясь во всём, кроме незначительных деталей – например, вместо козы была овца. Страшнее всего было, когда однажды это оказался человек – какой-то незнакомый мужик со связанными за спиной руками, которого дед Матвей точно так же тащил на верёвке, а сзади шёл дядя Коля и пихал его в спину стволом ружья. Этот сон, в отличие от остальных, оборвался раньше, и что стало с тем человеком, я так и не увидел, но был уверен – его вели на савынкан, чтобы, как козу, убить, разделать и скормить мертвецам.
Но так или иначе, с наступлением нового дня ночные кошмары рассеивались, и я быстро забывал о них, убегая на опушку играть с моими воображаемыми лесными друзьями. Много ли ребёнку для счастья надо? Дни шли за днями, родители периодически навещали меня – первые два года я практически безвылазно провёл в Янкылме. Потом, в возрасте восьми лет, пошёл в школу и стал приезжать только на лето, а в дальнейшем и эти поездки прекратились – родители стали зарабатывать больше и отправляли меня отдыхать то в лагерь, то в санаторий, то ещё куда-нибудь. Постепенно деревенское детство стиралось из памяти, и воспоминания о нём сменялись новым впечатлениям из совсем другой реальности, в которой не было места ни шёпоту вековой тайги, ни бабушкиным пирогам с клюквой, ни страшноватым сказкам деда Матвея. И уж конечно, кошмарам про оживающих мертвецов.
Дальше рассказывать особо нечего – моя жизнь почти ничем не отличалась от жизни миллионов моих сверстников. Учился в школе, потом поступил в университет, получил диплом, пошёл работать в какой-то офис. Особо много денег не зарабатывал, но на жизнь хватало, даже машину смог купить. Когда мне было двадцать пять, родители погибли в авиакатастрофе – полетели в отпуск в Египет и самолёт упал в море. Это, конечно, было тяжёлым ударом для меня, я начал пить, один раз попал в больницу после пьяной драки, но со временем оправился, и даже постепенно научился снова радоваться жизни. Вот только личная жизнь как-то не сложилась – ни с одной девушкой не встречался дольше полугода. Впрочем, об этом я не беспокоился, считая, что ещё успею наверстать упущенное. В Янкылму я больше никогда не ездил и бабушку Клаву не видел, да и не вспоминал о ней почти. До тех пор, пока однажды почти забытое детство не ворвалось в мою жизнь снова.
Примерно год назад, дождливым сентябрьским вечером у меня раздался телефонный звонок. Номер был незнакомым.
– Здравствуй, Витя. Не знаю, вспомнишь ты меня или нет… Это Боровецкий, Николай Степанович. Из Янкылмы

Ранее в сюжете...

Конечно, резкого перехода с побережья прямиком в чащу не было. Около часа ушло на то, чтобы преодолеть территорию с редкими деревьями и многочисленными кустарниками. Но уже здесь было отчётливо понятно, что это совершенно иная реальность. Разноцветные птицы пролетали в ясном небе, оглашая окрестности странными криками. Растительность, достойная лучших картин, цвела и пахла. Даже сам воздух здесь казался иным - не из-за жары и влажности, а скорее благодаря чему-то невещественному, далёкому от научного понимания. Здешняя природа прямо-таки сочилась девственной открытостью и манящим гостеприимством. Яркие краски местной флоры, казалось, были созданы Господом специально, чтобы люди могли насладиться этими ласковыми цветами.

Серджио буквально не успевал сделать пару шагов, как уже натыкался на другое растение, требующее пристального изучения. Промино сперва благосклонно тормозил отряд, будучи тоже искренне удивлённым от увиденного. Но затем прагматизм взял верх и спустя некоторое время капрал приказал садоводу искать только те цветки и ягоды, которые потенциально могут быть безвредными и съедобными. Худой очкарик не стал возражать и начал устремлять взор дальше своего носа.

Фабио же частенько отходил в сторону от отряда, чтобы расположить ловушки в как можно более удобных местах. Внутри бутыли были смазаны маслом и начинены вкусной приманкой. В теории зверёк, какой угодно, должен был пробраться внутрь, но вылезти наружу по скользкой стенке для него уже не представлялось возможным. Однако никто из членов экспедиции не мог сказать - обитают ли здесь животные размером с крысу. Сведения об этом материке были ещё очень скудны, а сказкам новоприбывших испанцы часто не слишком доверяли.

- Кажется, я нашёл что-то! - Моралес услышал Серджио как раз во время установки предпоследней ловушки.

Закончив с ней, он поспешил к остальным членам отряда. Те уже собрались вокруг садовода, стоящего рядом с небольшим деревцем. На ветках висели сочно-зелёные плоды размером с крупное яблоко и подобные ему на ощупь. Серджио уже успел разрезать ножиком один из фруктов - внутри была найдена сердцевинка жёлтого цвета. Подоспевший Промино с негодованием заметил, что растениевод уже жуёт находку.

- Чёрт… откуда вы знаете, что это можно есть?! Оно же зелёное, значит не созрело.

Маркес невинно пожал плечами и огляделся.

- Насколько я уже могу судить, цвет здесь не определяет зрелость плода. Гораздо важнее, насколько его мякоть недоступна окружающей среде, - он дал капралу один экземпляр. - Этот фрукт очень твёрдый, но сердцевина сочная и мягкая. Это как будто мини-арбуз.

Промино недоверчиво оглядел находку.

- А на вкус?

- Больше похоже на миндаль, - мужчина взглянул на солдат. - Это хорошо, можно есть. Тем более, это дерево, фрукты - высоко, а значит употреблять их могут немногие животные. В природе так защищаются только те растения, которые человек может употребить в пищу.

Мнение знатока Серджио убедило остальных и они решились тоже отведать «миндальную» сладость. Капрал удовлетворительно хмыкнул, смакуя фрукт, а затем снял рюкзак и начал его наполнять, подав пример подчинённым. Моралес, Маркес и Хименес поступили также. В конце концов, набив свои сумки дополна и взяв горсти в ладони, сколько смогли, они отметили место на карте, которую Промино уже начал рисовать в пути, и двинулись дальше, будучи уже в более приподнятом настроении.

- Маркес, просто, чтобы быть до конца уверенным - вы часто травились? - Димас Промино почти успешно подавил отрыжку, прикрыв рот кулаком.

Серджио, щурясь на солнце, улыбнулся и хвастливо помотал головой.

- Нет, меня учили хорошо, капрал. Отравиться я могу, только если приготовлю что-то своими руками.

Один из солдат, кажется, по имени Игнасио, хохотнул.

- Интересно, если садовод ест только растения, то что жрёт крысолов?

Фабио скривился. Его частенько оскорбляли дома, в Мадриде. Кидали в него мёртвыми тушками, обзывали чумным королём. Последнее он считал особенно гадким, ведь представители его профессии помогали городу избавляться от разносчиков заразы. Если бы не ловцы крыс, больницы просто не справлялись бы с наплывом пациентов. Именно от этого он сбежал в Новый Свет - чтобы найти новое призвание. И вот опять.

- По крайней мере, сегодня я буду жрать то же, что и ты.

Несмотря на обиду, он постарался сказать это максимально нейтрально. Но Игнасио воспринял его замечание в штыки. Идя прямо позади Моралеса, он достаточно ощутимо толкнул того в плечо.

- Смотри, если я от твоей дичи проблююсь, тебе несдобровать.

Промино, шедший впереди, обернулся.

- Рамирес, не задирайся. Жрать ты точно будешь то, что поймает сеньор Моралес, если не будешь смотреть по сторонам. Нам всё ещё стоит найти кого-то покрупнее мелкого зверья и ягодок. Не факт, что остальным повезет.

Сказанное отрезвило солдат, которые уже было расслабились - все трое активнее заозирались в поисках потенциальной жертвы. Быстро доев найденные плоды - Серджио уже успел окрестить их «Эльсоладентро» (исп. «Солнце внутри») - они сняли мушкеты с плеч и привычно сформировали боевой строй вокруг гражданских. Деревья вокруг становились всё плотнее друг к другу и постепенно отряд оказался в роще, в то время, как шумное море скрылось вдали. Нижняя поросль практически исчезла, уступив место высоким стволам. Кроны деревьев сомкнулись, образовав непроглядный потолок, угнетающий тьмой и вселяющий тревожные мысли. Незаметно для самих себя люди перешли на более осторожный шаг, озираясь по сторонам не только в поисках добычи, но и остерегаясь угрозы.

- Один моряк однажды рассказал мне, - тихо начал сторож Хименес, тоже вооружённый выданным под честное слово мушкетом. - Что дескать в этих землях на их команду напала какая-то дикая пятнистая зверина. Глаза, говорит, желтущие. Когти - что корабельный крюк Размером - не меньше взрослого мужика. Никто даже словечка вякнуть не успел, а эта хрень уже двоих в заросли утащила. А третьего полоснула по шее так, что кровь залила всё вокруг на метр. Только одному удалось спасти. Добежал до лагеря, схватил лодку и за пять минут доплыл до корабля, где забился в угол трюма с кинжалом на вытянутой руке. Так и сидел там неделю, не евши-не пивши, а потом помер от истощения.

Промино хмуро воззрился на рассказчика, явно не одобряя упаднический настрой, который тот распространял в отряде. Продолжив внимательно смотреть вперёд, он кинул назад недовольное замечание.

- После трёх кружек пива и дворовая шавка покажется бешеным волком, - подумав, он решил добавить наставлений. - В кабаках много чего рассказывают, сам наслышан. И видел на телах следы нападений. Но чаще всего это были зарвавшиеся матросы без оружия, которые решили на свою беду подразнить зверя. Не сомневаюсь, нам есть чего опасаться, но холодной стали и горячей пуле клыки и когти - не соперник.

Сторож явно не хотел соглашаться, но оружие в руках всё же придало ему уверенности.

- Остаётся надеяться, что глаз и реакция тоже не подведут кого-нибудь из нас.

Фабио, вооруженный лишь кинжалом, как и Серджио, ни о какой уверенности даже не мечтал. Случись беда, они с садоводом будут слабым звеном. Вопреки логике, крысолов искренне надеялся, что с этого рейда они принесут только мелкие тушки и плоды, потому что встречаться с тем, что описал Начо, ему совершенно не улыбалось. Он активно прислушивался к окружающим их звукам, пытаясь определить, какие из них могут нести собой опасность.

Ни один из поистине неземных, скорее даже потусторонних, животных голосов ему не был знаком. Не с чем даже было сравнить - можно было подумать, что эти звуки вообще не из пасти или клюва, а какой-то дьявольской шарманки. Маркес, кажется, тоже был обескуражен. Он крутил головой на 360 градусов, явно пытаясь определить источники и даже пару раз порывался пойти к ним, но солдаты уверенно держали их в своем оцеплении.

- Слушайте, а как мы вообще собираемся найти крупного зверя? Вряд ли мы наткнёмся на него посреди леса, - садовод скорее пытался убедить в этом сам себя. - Может пусть лучше этим займутся парни из других отрядов, а мы вернёмся и проверим улов Фабио?

Капрал остановился, будто решил внять этим словам, но затем склонился над чем-то на земле и присел на корточки. Он тронул почву и затем поднёс пальцы к носу. Полуобернувшись к другим, Промино пару секунд молчал.

- Нам в любом случае нужно изучить вражескую местность, прежде чем идти дальше. Но ещё у нас около сотни голодных ртов и полное отсутствие свежего мяса, - Димас встал и потоптался на месте, внимательно изучая свисающие лианы. - Может наши коллеги и поймают кого-нибудь, а может - нет. В этом случае, экспедиция окажется под угрозой. Так что, если есть шанс найти крупного зверя, наша обязанность - использовать его. Тем более, что я уже кое-что отыскал.

Остальные заинтересованно поглядели на капрала, указывающего на участок земли.

- След, похожий на кошачий, только в несколько раз крупнее. Несомненно, хищник. Свежий и наверняка ведёт к ручью. Даже если не удастся подстрелить, мы, по крайней мере, отыщем источник пресной воды, а это уже что-то.

Он слегка наклонил голову, смотря на Серджио.

- Маркес, не робейте. С моими парнями вам бояться нечего. Лучше продолжайте искать съедобные фрукты - больше пользы будет и от страха отвлечётесь.

Тот неуверенно кивнул, соглашаясь, и все вместе они двинулись по следам некоей большой кошки. Сторож Хименес вскоре получил замечание - бородач слишком громко шёл, рискуя спугнуть животных. Капрал точно не шутил, им предстоит заполучить шкуру опасного хищного монстра. Это заставило Фабио предельно навострить уши и раскрыть глаза как можно шире. Даже лёгкие подстроились под новый режим и вдыхали как можно меньше воздуха, чтобы не помешать чуткому слуху. Пот под одеждой незаметно стал прохладным и липким, а сердце гулко стучало по грудной клетке так, что крысолов вполне серьёзно заволновался - как бы это не услышали остальные.

Каждый хруст ветки, каждый взмах крыльев птицы неподалёку заставляли дёргаться дула мушкетов, а это в свою очередь нервировало гражданских. Любое шевеление или подобие тени казалось членам отряда веским поводом вскинуть ружьё в надежде не столько подстрелить, сколько защититься. Хотя надо было отдать должное солдатам - они вели себя очень смело и профессионально, не страшась зелёных декораций. Но вместе с храбростью было и оправданное опасение. Чужая территория могла преподнести неприятный сюрприз, какой бы хорошей ни была их подготовка.

Промино часто останавливался, внимательно изучая окрестности - он не был следопытом, поэтому испытывал затруднения в поиске иногда пропадающего следа. Внезапно все резко остановились. Фабио, как и другие, услышал эхо одинокого выстрела. Несколько секунд члены отряда не двигались, напряжённо вслушиваясь: было ясно, что другая команда - скорее всего, лейтенанта Чавеса - на кого-то наткнулась. Но кто это был: зверь или человек? Моралес переводил взгляд, ища в лицах солдат ответ на вопрос, но те делали то же самое. Наконец капрал шмыгнул носом и принял расслабленную позу.

- Пошли. Кто-бы там ни был, его либо подстрелили, либо нет. Будем молиться за первый вариант.

Отряд тронулся. Бородач Начо после произошедшего явно занервничал сильнее. Он догнал капрала, поравнявшись с ним.

- Сеньор Промино, а если мы встретим не зверя, а кого-то из… местных?

- Открою вам страшный секрет, Хименес - мы здесь как раз ради этого.

- Ну да, но.., - сторож затравленно оглянулся и продолжил шёпотом. - Вдруг они нападут на нас? Говорите, что хотите про эти истории моряков, но многие из них рассказывали про дикость здешних жителей.

Димас мельком взглянул на мужчину и мушкет в его руке. Фабио, следивший за их разговором, понял, что капрал подумывает, не забрать ли у трусишки оружие.

- Хименес, поверьте мне, повода для волнений ни у одного из нас...

Договорить он не успел - снова прозвучал выстрел. Моралес прикинул, что стреляют, как и в прошлый раз, примерно не далее, чем за километр от них. Видимо, охота там в самом разгаре. Но не успел он сделать пары шагов, как вновь послышалась пальба. Сухая трескотня мушкетов «заголосила», как град по крыше. Стреляли сразу несколько людей, причем хаотично. Промино и его солдаты застыли на месте. Происходящее настораживало, поскольку совершенно не походило на охоту. Отряд Чавеса явно попал в переделку. Видимо, то же самое пришло в голову капралу.

- Оружие наизготовку. Строй не менять. Бегом марш, - три коротких приказа и шестеро людей молча побежали рысью по направлению к стрельбищу.

В этот момент крысолов, старающийся не отставать, наконец, понял, на что он подписался. «Твою же мать! - думал он. - «О чём ты думал, когда решил ввязаться во всё это?! Тебя же здесь к чертям убьют!». Сердце совершенно сошло с ума, а глотка сбивчиво вдыхала воздух. Мир вокруг смешался в неразличимую палитру красок, но возможно это всё от того, что он слишком быстро бежал. Садовод, кажется, был в похожем состоянии, а уж Начо и вовсе вцепился в своё оружие так, что костяшки побелели. Только солдаты, по крайней мере внешне, были относительно спокойны.

Спустя метров пятьсот Промино поднял руку, приказывая замедлить темп. Они перешли на скорый шаг, внимательно выискивая признаки опасности, но ничего не было. К тому моменту выстрелы давно прекратились и это пугало Фабио ещё больше. Он вспомнил слова сторожа: что, если Чавес и его подопечные столкнулись с диким племенем каннибалов, которыми пугали побывавшие в Новом Свете путешественники? Если так, то сумели ли они отразить атаку или сейчас капрал и остальные направляются прямо в лапы смерти?

Вдруг Моралес заметил то, что неосознанно заставляло его нервничать ещё сильнее - джунгли затихли. Пока они шли и болтали друг с другом, лес бурлил жизнью, но сейчас он окутывал группу людей полной тишиной. Последние блики солнца окончательно исчезли за кронами деревьев и Фабио даже показалось, что духота сменилась на леденящую прохладу. Отодвинув в сторону большой зелёный лист, чтобы пройти, он почувствовал пальцами холодную шершавость и морозную влагу.

Его кожа покрылась мурашками, а движения тела, казалось, вспомнили первобытное поведение - сейчас он был не человеком из цивилизации, а животным, чувствующим угрозу для своей жизни. Всё происходящее в эти мгновения заставляло его ощущать себя в иной реальности. Живой и предсказуемый Мадрид казался теперь не более чем отголоском давних грёз, а опасные джунгли - миром, навсегда захватившим его душу.

Промино что-то увидел. Постояв немного, он посмотрел на гражданских и знаком показал оставаться на месте, а сам вместе с солдатами медленно начал красться по направлению к предполагаемому месту происшествия. Моралес напряжённо смотрел, как те рассредотачиваются и скрываются среди листвы. Ему не хотелось оставаться без них, но найти в себе смелость пойти туда он вряд ли бы сумел. Впрочем, с трясущимся, хоть и вооружённым, Начо тоже уверенности было мало. Сторож так разнервничался, что отложил мушкет, прислонив его к дереву, а сам достал флягу и начал жадно делать глотки, с трепетом оглядывая местность.

Вокруг всё ещё было тихо. Голосов людей слышно не было, а значит они либо мертвы, либо просто убежали. Расклад в любом случае тревожный, подумалось Фабио. Мрачного оттенка мыслям придавало осознание того, что это был отряд самого лейтенанта Чавеса. Если он погиб, то кто их поведёт? В душе юноша надеялся, что это заставит их вернуться в Испанию, хотя и понимал - никому от этого лучше не станет. Он, как и многие на корабле, можно сказать, рассчитывал оставить прежнюю жизнь позади. Города, полные золота, прельщали тысячи путников подобных ему. И никто даже думать не хотел об опасностях, которые могут встретить их на другом берегу.

Фабио нервно грыз ногти, а Серджио, явно совсем струхнувший, пробормотал: «Мне надо отлить». Неровной походкой он отошел в сторону на несколько метров и мотая головой по сторонам, расставил ноги у одного из древесных стволов. Моралес боялся потерять из виду хоть кого-то из оставшихся и потому посматривал на сторожа и садовода каждые несколько секунд. В какой-то момент он заметил, что Маркес оцепенело стоит, смотря вверх. Юноша убрал пальцы ото рта, его поведение не укрылось от Начо. Сторож тоже посмотрел на Серджио.

- Эй, ты чего там... молитвы читаешь?

Ответ пришел неожиданно. Яркая жёлтая тень метнулась с одной из ветвей над Серджио, повалив того на землю. Крысолов лишь успел отметить толстый хвост и белые клыки - та самая кошка, за которой они шли десять минут назад. Начо бросил сигарету и подхватил мушкет, но ещё до этого послышался сумасшедший крик - зверь вцепился зубами в шею Маркеса и начал кровожадно рвать её. Брызги крови взметнулись вверх фонтаном, орошая пятнистую шкуру и одежду садовода. Когда сторож сделал первый выстрел, лицо жертвы уже было покрыто алой жидкостью. К несчастью, Хименес оказался никудышным стрелком - пуля ушла мимо, даже не вспугнув хищника.

- Твою мать, он сейчас убьет его, стреляй! - Фабио стоял с кинжалом, готовясь, что сейчас кошка выберет новую добычу.

- Да сейчас! - Начо остервенело перезаряжал мушкет, - Дьявол его побери, откуда он взялся?!

Серджио не перестал кричать, но теперь в его голосе были слышны булькающие звуки. Руки, до этого пытавшиеся отбиться от нападающего, вяло дергались в конвульсиях, как и всё тело. Когда прозвучал второй выстрел, спасать уже было некого. В этот раз дымок поднялся из ствола Промино - капрал стоял неподалеку и уже был готов перезарядить оружие. Но пробитая насквозь морда уже лежала на бездыханном теле Маркеса. Они потеряли его.

Димас осторожно подошел к убитому зверю и оттащил его за загривок в сторону. Это и вправду была большая кошка - с чёрными пятнами, огромными лапами с когтями и жёлтыми глазами. Она успела практически отгрызть садоводу голову, расцарапав до костей всю грудь. Зрелище было то ещё, и Фабио, подошедший взглянуть, спешно отвернулся. Начо же, так и не тронувшийся с места, потерял дар речи, вяло бормоча лишь: «Я пытался… я хотел…». Капрал, присевший на корточки рядом с телом, прикрыл рот ладонью, затем провёл ею по волосам и так и застыл на месте.

Немая сцена длилась с минуту, после чего Промино встал и отстранённо сделал несколько шагов. Фабио заметил, что капрал посматривает на своих солдат и туда, откуда они только что пришли. Казалось, что-то волновало его сильнее, чем гибель одного из гражданских. То же самое читалось на лицах бойцов. Наконец, Димас махнул рукой.

- Моралес, Хименес, пошли. Мушкет не забудьте.

Сторож ошалело задёргался на месте.

- А… этот? Как же...

- Никуда не денется. Пошли, вам стоит это увидеть.

Тон, которым сказал это капрал, пугал крысолова до чёртиков. Что он увидел такого? Взглянув напоследок на неподвижного Сержио, он пошёл вслед за солдатами. Ноги вдруг стали деревянными, а в глазах появилась предательская влажность. Только что погиб один из членов экспедиции, а они даже ещё не двинулись в путь - лишь зашли в лес за едой. Что их ждет ещё дальше? Происходящее явно выходило из-под контроля, думал про себя Моралес. Но все мысли смело из головы одним дуновением, когда вместе с остальными он вышел на широкую поляну, где даже листва наверху не смогла до конца закрыть небо. Яркий свет помог во всех деталях увидеть картину, достойную кисти безумного импрессиониста.

Шестеро тел, которые раньше были людьми, превратились в анатомические экземпляры, по которым можно было изучить всю мускулатуру. Они висели по всей окружности поляны на своих кишках. Кожа осталась лишь на пальцах и пенисе, глаза болтались на кровавых ниточках на уровне рта, а из головы каждого торчал мушкет, воткнутый сверху, кажется, до самого таза. В довершении ко всему, у одного из них между ног был вставлен арбалет со стрелой. Отряд Промино пришёл туда, где от души повеселился Дьявол, или кто-то не уступающий ему в жестокости и извращённости.

Капрал молча прошёл в центр поляны, но на полпути резко остановился, подняв из травы что-то размером с апельсин. Начо оставшийся стоять, лишь вытянул голову, пытаясь увидеть, что держит в руках Промино. Фабио же нашёл в себе смелость и подошёл ближе.

- Что там? - послышался дрожащий голос сторожа.

Крысолов хотел бы дать ответ, но слова застряли в горле. В ладонях Димаса лежала сморщенная голова некоего существа, которое, хотел надеяться Моралес, никогда не было живым. Завязанные рот, глаза и нос не могли избавить от ощущения, что прямо сейчас оно воскреснет и тогда…

- Я знал его.

Фабио не сразу понял, что капрал имел в виду. Он вопросительно взглянул на каменное лицо Димаса. Тот трясущимися руками еле удерживал миниатюрную уродливую голову:

- Это был мой брат.

P.S. В конце каждого поста я решил оставлять немного информации о разворачивающемся сюжете...

Как уже ясно из повествования, основной конфликт здесь - между испанцами и некими темными существами, обитающими в джунглях Амазонии. Фольклор племени кичуа (кечуа) и других индейцев Южной Америки включает в себя целый пантеон демонов - супаи. Их отличие в том, что они не предстают перед человеком в своем обличье - эти сущности воздействуют на разум, обманывая чувства и вселяя страх иллюзиями.

В "67ДА" читатель познакомится с десятками самых разных супаи, половину из которых я почерпнул из настоящей мифологии кичуа (спасибо путешественнику Андрею Шляхтинскому), а остальных выдумал сам. Кто-то из них вполне миролюбив, с другими - лучше предпочесть обычную смерть. Однако не обманывайтесь - злодеи здесь не только демоны. Порой зло приходит не из леса, а из глубин собственной души...

— Степанчук повесилась! — кричит Костя Карягин, залетая в кабинет физики на перемене.

Весь класс тут же притихает, глядя на его раскрасневшееся от бега лицо с недоумением. В тишине проходит несколько секунд, а потом поднимается шум. Одни взволнованно кудахчут, другие снисходительно посмеиваются, третьи стучат пальцами по экранам мобильников, выцеживая у знакомых подробности: «на ремне от своей сумки!», «ее дворник нашел!», «не оставила записки!», «в заброшенном бараке!».

Серега Сеньков щурится на всех исподлобья, подперев подбородок кулаком. Олеся Степанчук перешла к ним из другой школы еще в седьмом классе. Тощая, невысокая, с вечно грязными сальными волосенками, собранными в крысиный хвостик на затылке. На лице ни единого живого места — сплошь угри. От нее вечно несло кислой капустой, а на футболке подмышками темнели влажные пятна. Никто не любил Олесю Степанчук.

Если спросить, любой тут же расскажет, как Олесе портили канцелярским ножиком куртку в раздевалке и плевали в волосы на уроке. Как на физкультуре девчонки старались попасть по Олесе мячом, а пацаны одобрительно ржали. Ее мать несколько раз приходила почитать нотации о хорошем поведении. Она рассказывала, что это уже шестая Олесина школа и что у них больше не осталось сил и денег на переезды. Никто не проникся.

После звонка вместо учителя физики в кабинет забегает директриса собственной персоной. Часто стучат низкие каблуки, гремят на шее янтарные бусы. Тяжело дыша, она встает у доски и машет руками, призывая класс к спокойствию, но остается незамеченной: все носятся с места на место, показывая друг другу скрины переписок и что-то выкрикивая. Отдельных слов уже не разобрать — все слилось в бесконечный ор, взволнованный, нервный, но не лишенный радостного томления от такого яркого события.

— Девятый «Б», молчать! — наконец рявкает директриса, устав изображать мельницу. — Все по местам и слушайте внимательно!

Ученики тут же умолкают, усаживаясь за парты. Серега чертит ручкой каракули на полях тетради.

— Как вы… Как вам известно, произошел инцидент, — говорит директриса, — Одна… Одна из ваших одноклассниц… Короче, вы сами все знаете! В общем, в связи с этим сегодня у нас будут гости из полиции. Каждого из вас допросят.

По классу проносится испуганный шепоток.

— Я… Я хочу сказать… Сказать, что в ваших же интересах не усугублять ситуацию, — продолжает директриса. — Не стоит делать из мухи слона и рассказывать какие-то плохие вещи.

— Какие, например? — раздается с задних парт.

— Не прикидывайтесь дураками! У нас престижная школа, и никому не надо, чтоб в средствах массовой информации говорили про какие-то нападки на учеников в этих стенах. Любая мелочь сейчас может быть раздута до колоссальных размеров! Никому не известны мотивы Олеси Степанчук, поэтому рано делать однозначные выводы. Она была обычной школьницей, как любой из присутствующих. И относились к ней как к любому из присутствующих. Всем понятно?

Трясущимися руками она вытряхивает в ладонь пару круглых таблеток из прозрачного бутылька и закидывает в рот. Глаза бегают по сторонам, успевая пронзить колким взглядом всех поочередно.

— У нас новое крыло строится, мы расширяемся, — продолжает. — Зачем портить дела? Здесь нет виноватых, но некоторые будут требовать, чтобы их нашли. Давайте все вместе сделаем так, чтобы нашли подальше отсюда, подальше от нас с вами. Я… Я понятно все объяснила?

***

Молодой поджарый следователь сидит за столом школьного психолога, неустанно шурша карандашом по страницам блокнота. Темные волосы топорщатся в стороны, снятая фуражка лежит рядом.

— Итак, Сергей Сеньков, — говорит он, не поднимая глаз. — В каких отношениях вы были с Олесей Степанчук?

Кабинет психолога совсем тесный — едва помещается большой стол, шкаф с папками и пара стульев для посетителей. Наверное, поэтому его выбрали как место для допроса — зачем занимать целый класс, если допрашивают по одному?

— В нормальных отношениях, — отвечает Серега. — Обычная девчонка.

— Не дружили?

— Нет. Вообще не общались. У меня свои друзья, она к ним не относится. Не относилась.

— Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь вел себя по отношению к ней агрессивно?

Держа перед глазами бледное лицо директрисы, Серега врет:

— Никогда не замечал.

— И сам не вел себя по отношению к ней агрессивно? — продолжает мент.

Руки невольно сжимаются в кулаки. Хорошо, что из-за столешницы не видно.

— Не вел.

Он наконец отрывается от блокнота и поднимает на Серегу проницательный взгляд:

— Тебе ведь уже есть шестнадцать?

— Да.

— Мы не в суде, конечно, но я бы все равно не советовал давать ложные показания.

Кулаки сжимаются крепче.

— В смысле?

Мент выуживает из кармана телефон:

— Я покажу.

Запустив какую-то видеозапись, он аккуратно кладет его перед Серегой. На маленьком дисплее видно один из школьных коридоров, забитый школотой — от совсем малолеток до старшеклассников. В центре внимания сам Сергей Сеньков, крепко держащий за локоть Олесю Степанчук. Она всхлипывает и вырывается, но тщетно.

— Расскажи им, Олеся! — издевательски ласковым голосом просит Серега на видео.

— Отвали!

Заметно, что Серега стискивает локоть Олеси сильнее, и она взвизгивает от боли. В толпе слышно смешки.

— Расскажи им, что я увидел?

Другой рукой он дергает Степанчук за хвостик, и она снова взвизгивает.

Сеньков в кабинете психолога хмурится, пытаясь отодвинуть телефон подальше, но следователь мешает, подставляя ладонь ребром. За окном ярко светит солнце, но, кажется, ни один луч не проникает внутрь.

— Я… Я в носу ковыряла, — хнычет Олеся, и кто-то тут же смеется.

— А потом? — широко улыбаясь, требует Серега, снова дергая за хвостик.

— Потом… Потом… Потом съела.

Все хохочут так, что с потолка сыплется известка. Серега наконец ослабляет хватку, и Олеся пытается убежать, но падает из-за чьей-то подножки. По бетонному полу рассыпаются ручки и разноцветные карандаши из открытой сумки, потом экран меркнет.

— Кто вам это скинул? — мрачно спрашивает Серега.

— Пацан, тут я буду спрашивать, а ты отвечать, — говорит мент, забирая телефон. — Помнишь, когда это произошло?

Серега опускает голову. В висках гулко пульсирует кровь, по спине струится пот, пропитывая кофту.

— Позавчера.

— Ну вот, — кивает полицейский. — Позавчера ты так некрасиво ведешь себя с девушкой, а вчера она сводит счеты с жизнью. Как думаешь, кто виноват?

— Сама виновата, — резко выплевывает Серега. — Ну или не сама, но не я точно. Это же просто шутка, откуда я знал, что так случится? Я не хотел, чтобы это случилось. Да и вообще, ее не только я… Ее вообще все кому не лень… Просто только этот случай засняли, а так…

Он осекается, снова вспомнив директрису. Мент выглядит довольным как рыжий лис, вынесший в зубах из курятника большого цыпленка.

— Так, значит, все, да? Кому не лень, да? А говоришь, никто не вел агрессивно. Как же так?

Серега молчит, уткнувшись взглядом в стол. Следователь берет карандаш и снова что-то чиркает в блокноте.

— Ладно, ступай, — говорит. — Тебе сильно повезло, что она не оставила записку.

***

Лучший друг Денис Демьянов ждет Серегу на школьном крыльце.

— А ты чего такой белый? — спрашивает.

— У мента то видео.

Поздний март исходит горячим, почти летним солнцем. Небо синее-синее, только крошечные черные точки парящих птиц разбавляют безупречное полотно. Почки на деревьях готовы вот-вот разродиться зеленью, чтобы залить все предвкушением лета. На фоне всего этого хмурые Денис и Серега выглядят если не чужеродно, то как минимум странно.

— Че ты зыришь? — бросает Денис какому-то второклашке, зазевавшемуся неподалеку. — Брысь отсюда!

Мелкого тут же как ветром уносит. В школе всем известно: с Сеньковым и Демьяновым лучше не ссориться. Они дружат с отморозками из училища, хотя и без этого способны навести страху. Оба высокие, крепкие и светловолосые как те молодцы из ларца. Почти все свободное время проводящие на улице в компании будущих уголовников, Денис и Серега всегда знают, как ответить на любой выпад в свою сторону. Даже директриса предпочитает их лишний раз не отчитывать, когда застает за спортзалом с сигаретами в зубах.

Заняв скамейку на школьной площадке, они безрадостно наблюдают, как малышня гоняет по полю мяч. Те, кто постарше, собираются небольшими группками, возбужденно обсуждая новость дня. Сквозь бесконечный бубнеж то и дело можно различить плохо сдерживаемый смех.

— Откуда у него видео-то? — спрашивает Денис через несколько минут, когда молчание становится совсем уж напряженным.

— Хотел бы я знать, — говорит Серега. — Уши бы поотрывал, ну что за стукачи?

— Надо выяснить. — Демьянов деловито чешет подбородок, ногти шуршат по жесткой щетине. — С кем она дружила?

— Да ни с кем не дружила, кто с ней дружить-то будет? Сразу же сожрут.

— Ну фиг знает, никто ж не следил. Может, после школы с кем-нибудь общалась?

Серега достает из кармана мобильник, пальцы привычно ползают по дисплею.

— Что делаешь? — удивляется Денис.

— Ищу страницу ее. Глянуть, кто в друзьях есть.

Демьянов склоняется над плечом друга, любопытно заглядывая в экран:

— Это она, да? У нее что, котенок на аве?

— А ты бы с такой рожей кого на аву ставил?

— Я бы с такой рожей вообще в соцсети не совался.

Оба ухмыляются, пока Серега прокручивает список друзей. Яркие фотографии сменяются одна другой, но не видно ни одного знакомого имени.

— Анимешники какие-то, ну и дичь. А этот типа гот, что ли? — бормочет Денис. — О, стой! Смотри, это же Карягин!

Конопатая физиономия улыбается с миниатюрного кружочка, словно насмехаясь. Демьянов сжимает кулаки:

— Если правда он скинул, зашибу!

Будто в прострации Серега закрывает список друзей, возвращаясь на страницу Степанчук. Глаза не отрываются от умильного шерстяного комочка на главном фото. Что-то не дает покоя с той самой секунды, когда первый раз зашел на страницу. Что-то цепляет взгляд, тревожа и настораживая.

— Она же онлайн, — говорит наконец Сеньков.

Денис снова склоняется над экраном. Кулаки растерянно разжимаются, дыхание делается частым. Они сидят так почти минуту, а потом из школы раздается звонок на урок, и Денис подскакивает.

— У меня контрольная, надо топать, — говорит. — А онлайн — и фиг с ней, кто-то из родни зашел, наверное. Или следаки переписки прочесывают, они же вроде должны, да? У тебя какой урок сейчас?

— Да я домой пойду, — тянет Серега, косясь на телефон. — Учиться вообще расхотелось.

— Ладно, тогда вечером позвоню. И не трясись так!

Денис убегает вслед за малышней с поля. Стряхнув оцепенение, Сеньков собирается убрать телефон в карман, когда тот вдруг вздрагивает, издавая звонкий короткий сигнал. Новое сообщение. Не веря глазам, Серега касается иконки с фотографией отправителя, этим тошнотворно милым котенком.

Олеся Степанчук пишет: «привет)».

Сглотнув, Серега набирает «не смешно», но стирает, не дописав. Это какая-то ошибка или провокация. В любом случае, лучше не подавать виду.

Он удаляет Олесин привет и роняет телефон в сумку. Подальше от глаз.

Вместо дома ноги сами несут Серегу в сторону заброшенного барака. Это приплюснутое одноэтажное строение на окраине города рядом с бетонным цехом и частным сектором. Когда-то барак был жилым, но администрация города всех выселила, признав здание аварийным и определив под снос. С тех пор прошло уже больше десяти лет, а он все стоит, догнивая свой век.

Сейчас здесь так тихо, что кажется, будто каждый шаг разносится на несколько километров вокруг. Со стен осыпается штукатурка, а в потолке зияют дыры, пропуская солнечный свет. Под ногами хрустят осколки стекол и шелестят пакеты из-под чипсов. Днем сюда никто не заходит, только по вечерам можно встретить пьяные компании подростков, да и то редкость. В городе есть более подходящие места.

Серега ступает осторожно, чутко прислушиваясь, хотя сам не понимает, к чему именно. Не надо было приходить. Как будто мало поводов для волнения.

Стены исписаны и изрисованы до самых потолков: названия рок-групп, схематичные изображения гениталий с подписями для непонятливых, номера телефонов и предложения различного рода услуг. Тут и там круглые смеющиеся рожицы. С трудом верится, что совсем недавно Степанчук болталась здесь на ремне школьной сумки. Мысль об этом гонит волну мурашек от макушки до копчика.

Сеньков замирает посреди большого коридора, оглядываясь. Дверные проемы похожи на разинутые беззубые рты, навсегда застывшие в зевоте. Откуда-то из глубин мозга всплывает туманное осознание, что именно все-таки привело сюда — чувство вины. Смутное желание отречься, отмыться от произошедшего. Поправить непоправимое.

— Мне жаль, — говорит он негромко. — Я правда не хотел, чтобы это случилось.

Голос звучит фальшиво. Стены внимают равнодушно, занятые собственным разложением. Им нет дела до какого-то школьника, разговаривающего с самим собой.

Постояв на месте еще несколько минут и окончательно убедившись в собственной бестолковости, Сеньков разворачивается к выходу, когда ушей касается звук шагов. Кто-то неторопливо шаркает с другого конца барака, но, обернувшись, Серега никого не видит.

— Кто тут? — окликает. — Я тебя слышу!

Шаги раздаются громче и отчетливее, словно кто-то приближается по коридору задумчивой расслабленной походкой. Вертя головой, Серега с каждой секундой все сильнее уверяется, что идущий должен находиться совсем рядом, но барак по-прежнему пуст.

— Кто тут?

Стеклянная бутылка из-под пива неподалеку перекатывается, будто кто-то неосторожно задел ее ногой. Глядя на нее широко распахнутыми глазами, Сеньков слышит, как скрипят старые половицы совсем близко. Кто-то невидимый останавливается около него и притихает.

Затаив дыхание, Серега осматривается, стараясь даже не моргать. Обострившийся слух улавливает шипение. Примерно такое бывает, если капля воды падает на раскаленную кухонную плиту. Перед лицом взвивается струйка дыма, ноздрей касается запах табака вперемешку с вонью паленой ткани. Выругавшись, ничего не понимающий Сеньков бросается к выходу так быстро, что рисунки на стенах сливаются в сплошную неразборчивую кашу. Никто не преследует: за спиной не слышно ни шагов, ни каких-либо других звуков.

Когда барак, бетонный цех и частные дома остаются далеко позади, Серега позволяет себе остановиться и перевести дыхание. Сердце готово выскочить из горла, в голове шумит, а в носу все еще стоит запах паленого.

Тревожно поглядывая на беззаботных прохожих, Серега осматривает и ощупывает себя в поисках чего-то необычного. Очень скоро пальцы находят источник запаха, споткнувшись об непонятные неровности на школьной сумке. Стряхнув ее с плеча, Сеньков поднимает перед собой. Несколько темных кружочков уродуют большой карман, где хранятся тетради. Кто-то гасил об него сигареты. Вот откуда шел дым.

***

Денис звонит вечером, когда Серега сидит у себя в комнате над сумкой как ученый над неразрешимой задачей.

— Приходи, — говорит. — Пойдем пытать Карягина.

— Сейчас? — без энтузиазма уточняет Сеньков.

— Ну а когда? В школе теперь особо не разгуляешься, я сегодня слышал, как учителя говорили, что, мол, им велели следить, чтобы все себя хорошо вели. Засуетились после допроса.

Ковыряя ногтем прожженную дырку, Серега пасмурно вспоминает, с каким равнодушием относились преподаватели к происходящему в коридорах. Никто из взрослых не вмешивался, разве что до тех пор, пока ученики не начинали крушить стены. Физрук Андрей Михайлович как-то сказал: «Это раньше мы могли и воспитывать вас, и наорать, и подзатыльник отвесить даже. А сейчас что? Чуть кому слово не то скажешь — сразу прибегут разгневанные родители, которые начитались в интернетах о своих правах, и начнут ставить всех на место. В итоге обиженный дитенок и дальше творит ерунду, а у учителя проблемы с руководством. Это в лучшем случае. Кто ж так захочет в ваши головы что-то хорошее вдалбливать?».

Карягин живет в одном доме с Денисом, только подъезды разные. Ежась от вечерней прохлады, Сеньков и Демьянов мнутся во дворе, выискивая взглядом нужное окно на четвертом этаже.

— Свет горит, — удовлетворенно кивает Денис, доставая мобильник. — Сейчас я ему звякну.

Уловив затылком непонятное дуновение, Серега оборачивается. Ничего, только сонный двор, накрытый сумерками. Покачиваются голые ветви, поблескивают лобовые стекла припаркованных автомобилей, одно за другим загораются окна в соседних домах.

— Але, Костян? — говорит в трубку Денис. — Выйди на минуту, я у твоего подъезда, поговорить надо. В смысле? А, да-да, насчет домашки. Да нет, тут лично надо, давай бегом, пока я не задубел.

Он убирает телефон в карман, глядя на Серегу с хитрецой:

— Теперь главное вопросов не задавать, сразу возьмем на понт, и все.

Пищит домофон. Дверь подъезда распахивается, выплевывая на улицу Костю Карягина. Кутаясь в легкую куртку, он переводит взгляд с Демьянова на Сенькова и вздрагивает, будто получил пощечину:

— Ч-что случилось?

— Что, что, — с наигранным разочарованием вздыхает Денис. — Это ты нам расскажи, для чего тебе скидывать менту видос. Нормально же общались, нет разве?

В одно мгновение кровь отливает от лица Карягина, и друзья понимают, что не ошиблись.

— А вы со Степанчук подружки, оказывается, — продолжает Демьянов. — В контактике переписывались, круто ты зашкварился. Теперь хочешь бороться за справедливость и помогать следствию?

Прижавшись спиной к двери, Костя тараторит:

— Пацаны, да нет, это не поэтому, я же просто...

Денис угрожающе нависает над ним, выглядя еще здоровее, чем обычно:

— А что нет-то, когда да? Думаешь, мы тупые, что ли?

— Ден, дай сказать, пожалуйста, я правда ничего такого не хотел, — пищит Карягин, совсем съежившись. — Этот следователь знакомый просто, у меня же батя в полиции работает, вот он и начал давить, типа если ничего не скажу, проблемы у нас всех будут, а у бати там и без того косяков дофига. А я...

Денис отвешивает Косте звонкую оплеуху и размахивается для новой, но Серега хватает его за руку:

— Погоди пока. Карягин, так вы правда дружили?

— Ну, как сказать. — Костя потирает щеку. — Переписывались иногда, да пару раз в кино ходили, когда мне некого было позвать.

— Думал, даст? — подмигивает Денис.

— Боже упаси. Просто общались, без всяких этих... Она интересная, на самом деле, хоть и странная. Про какие-то гороскопы все время втирала, то лунные циклы не те, то еще что. Звезды, звезды. Еще по ночам в барак этот ходила, потому что там с чердака звезды лучше видно. Типа из-за того, что он на окраине, высокие здания не загораживают обзор. Меня даже звала как-то.

— А почему она сегодня в сети была? — спрашивает Сеньков.

— Кто? — удивляется Костя.

— Ну Степанчук, кто еще-то?

Непонимающе хмурясь, Карягин достает телефон. Экран заливает веснушчатое лицо синим свечением, губы бесшумно шевелятся, пока пальцы что-то набирают.

— Не была, — говорит он наконец.

— Как не была? — не верит Серега.

— Ну так. Вот, глянь.

На дисплее Костиного мобильника пушистая кошачья мордочка с аватарки Олеси Степанчук, а рядом подпись «была в сети вчера в 18:46».

— Как так-то? Мне кто-то написал сегодня с ее страницы.

— Покажи, — просит Костя.

— Я удалил.

— Может, глюк какой-нибудь? — говорит Денис.

Все трое молча переглядываются, а потом Карягин медленно шепчет:

— Сеньков, ты, если что, поосторожнее теперь. Батя говорит, ее родители требуют найти виноватого. Там чуть ли не до президента это все дойти может. И следствие теперь мечется, чтобы подогнать кого-нибудь по статье за доведение до... Ну, до всего этого, понимаешь же?

Покосившись на побледневшего друга, Денис бросает:

— Сгинь уже отсюда, пока зубы целые.

Когда Костя скрывается в подъезде, Серега говорит:

— Это все как-то не круто.

— Да забей, — отмахивается Денис. — Причем тут доведение и ты? Ее кто только не доводил, так-то много виноватых найти можно. Помнишь, Янка ей сменку в раздевалке подожгла? А Ленка в карман высморкалась. А Толян вообще осенью ее кроссовки в окно выбросил, а она их не нашла и почесала на остановку в одних носках. Тоже, кстати, кто-то на видео заснял.

Сеньков качает головой:

— Меня сейчас больше всего напрягает то, что видео тут может быть не при чем.

Денис смотрит на него задумчиво и внимательно.

— Просто забей, — говорит после долгой паузы. — У меня родаки к тетке на днюху ушли, допоздна не будет. Хочешь ко мне?

— Не, пойду спать. Настроение вообще в ноль.

***

По пути домой странное дуновение снова нагоняет Серегу, и он вдруг понимает, что именно в нем странного — в отличие от вечернего ветерка это дуновение теплое. Как чье-то дыхание. Бегло оглядевшись, Сеньков накидывает капюшон и прибавляет шаг, но тут ухо снова обдает теплом.

— Отстань, — бурчит он, срываясь на бег.

Сквозь топот кроссовок и шум проезжающих мимо машин до слуха доносится едва уловимый металлический лязг, какой бывает, когда ребенок работает ножницами, вырезая фигурки из цветного картона. Что-то щекочет шею, ползет по спине, и Серега машинально хлопает себя по плечам в попытке прибить невидимых насекомых, хотя до мозга уже добралась догадка, что это совсем не насекомые.

Перед глазами мельтешат прохожие, уличные фонари, домофон, ступени, дверь дома.

— Иди ешь, пока не остыло! — раздается из комнаты родителей, когда Серега юркает в ванную, едва успев стряхнуть с ног ботинки.

Перед зеркалом он откидывает капюшон и прижимает ладони ко рту, чтобы сдержать крик. Шевелюра обкорнана клочьями, неумело, как попало. Среди больших проплешин на голове торчат короткие островки, похожие на щетку для бритья. Редкие клочки рассыпались по плечам, упали за шиворот, колкие волоски липнут ко взмокшему телу, отзываясь зудом и раздражением.

Серега слишком хорошо понимает, что это значит. Тяжело осев на пол, он закрывает лицо руками и глухо рыдает.

***

Рано утром школа начинает потихоньку оживать. Со стороны остановки ползут маленькие девочки с большими портфелями, бегут звонко хохочущие сорванцы, размахивая палками. Тормозят у ограды машины тех, кто предпочитает лично отвозить чадо на учебу.

Не спавший ни минуты Сеньков прячется за спортзалом, смоля одну сигарету за другой. До начала уроков больше получаса, но сидеть дома без дела было слишком невыносимо. Теперь он снова и снова тыкает по дисплею телефона, отправляя Денису сообщения, чтобы поскорее пришел в школу.

Раздаются шаги и, прежде чем Серега успевает испугаться, в поле зрения возникает Андрей Михайлович. По-свойски кивнув, он достает из кармана беломорину и подкуривает от спички.

— Рано ты, Сеньков, — говорит, выдыхая в ясный утренний воздух струю густого дыма. — Жажда знаний одолела?

— Типа того, — мычит Серега, не отрываясь от экрана, где все сообщения остаются непрочитанными.

— Сам не свой какой-то, — продолжает физрук. — Случилось чего? Ах да, Степанчук. Вы ж в одном классе были…

Серега вскидывает на него покрасневшие глаза.

— Хоть кто-то нормально на это реагирует, — вздыхает Андрей Михайлович. — А то я вчера смотрел на всех, и сердце просто ноет, понимаешь? Никому же ее не жалко, вот прям вообще никому! Только носятся со своими телефонами и смеются как шакалы, хотя ведь сами же в этом виноваты. Сначала довели ребенка, а потом радуются. Это не естественно, не должно так быть. Животные какие-то. Но на тебя вот посмотрел сейчас и отлегло прям, хоть один еще не…

Серегин телефон заливается бодрой мелодией.

— Да?

— Что за паника? — слышно в трубке сонный голос Дениса. — Включаю телефон, а тут сообщений штук двадцать, ты там с ума сошел?

— Ты спишь еще, что ли? Скоро уроки начнутся!

— Ну и что? Проснулся только, сейчас собираться буду. Опоздаю на первый, по ходу. Что случилось-то?

Покосившись на физрука, Серега отступает подальше, негромко объясняя:

— Давай сюда бегом, мне нельзя теперь одному находиться.

— Это еще что за новость?

— Степанчук… Это она все, — шепчет Сеньков, оглядываясь на заспанных школьников, неохотно стекающихся в парадный вход. — Это Степанчук все.

Он заходит внутрь вместе с остальными, беспрерывно вертя головой. По вестибюлю носятся первоклашки, красуются у зеркала девчонки. Уборщица машет шваброй и прикрикивает на кого-то. Будничный беззаботный шум разбавляет тревогу, но она не исчезает полностью, а только прячется глубоко внутри острым осколком.

Голос Демьянова в трубке звучит настороженно:

— Что Степанчук?

— Она преследует меня. Это точно она. Я вчера еще сомневался, но вечером… Блин, не знаю, как сказать. Сначала днем мне кто-то испортил сумку, а вечером, когда мы разошлись от Карягина, мне срезали волосы. Прямо на ходу, хотя рядом никого не было! Я теперь лысый вообще, триммером пришлось все начисто убирать! Ты понимаешь?

— Как-то не особо…

— Пошевели мозгами! Помнишь, прошлой зимой Степанчук забыла свою сумку на скамейке, и я об нее бычок потушил? А когда она только к нам перешла, я выпросил у Янки ножницы эти для ногтей, маленькие, и на истории порезал Степанчук волосы. Это точно не совпадение, это как-то все…

— Серег, ты просто чуть-чуть тронулся, — Денис сменяет тон на сочувствующий. — Ты слишком себя накрутил после случившегося. Это все жесть, конечно, но не надо так себя гнобить. Тебе ничего не будет, я не допущу, понял? Я сейчас приду в школу, и мы…

— Твою мать!

— Что?

Сеньков замирает как вкопанный: у стенда со школьным расписанием стоит вчерашний следователь, задумчиво водя пальцем по таблице с подписью «9Б». Полицейская форма в школьных стенах выглядит как смертный приговор.

Попятившись на несколько шагов, Серега разворачивается и бросается к лестнице, продолжая прижимать телефон к уху одеревеневшей рукой.

— Да что такое-то? — выкрикивает Денис, услышав частое дыхание.

— Этот мент… Тут… Снова… Он за мной… Точно что-то нарыл… Я…

— Да не ссы ты! Я скоро буду, хватит истерить, а!

— Я спрячусь, понял? — пыхтит Сеньков. — Буду в каморке, пока он не свалит, а потом… Потом…

— Я понял, просто будь там!

Школьная каморка расположена на третьем этаже в закутке за актовым залом. Это не каморка даже, а крошечный кабинет, которому не нашли применения. Раньше театральный кружок использовал его для переодеваний перед выступлениями, но пару лет назад кружок прикрыли, и про каморку теперь мало кто вспоминает. Серега ныряет за старую рассохшуюся дверь и закрывается, пока кто-нибудь не увидел.

Собственное дыхание стоит в ушах бесконечным хрипом. Ватные ноги еле держат, по лицу струится пот. В голове все перемешалось: школьные лестницы, подъезд Карягина, двойные листочки для контрольной. Осыпающиеся клочками волосы. Ухмыляющееся лицо следователя. Прыщавая рожа Степанчук. Сейчас и не разберешься, кто из них пугает больше. Случайные неясные образы мельтешат и мельтешат, мешая сосредоточиться. Все вокруг стало слишком неправильным, слишком ненормальным.

Переведя дыхание, Сеньков оглядывается. Здесь старый стул без ножки, какое-то тряпье в углу и окно напротив входа. Побеленные стены сжимают в крепкий кулак, отчего тут же захлестывает душное ощущение клаустрофобии.

Серега прижимает пальцы к вискам в попытке успокоиться. Кажется, будто вокруг пляшет жаркое пламя: куда ни ступи — сразу пропал. Надо что-то делать, вот только от любых действий теперь толку не будет. Даже если сегодня скрыться от мента, он придет в школу завтра, или, что еще хуже, вообще домой явится. Что он узнал, что нашел? Все догадки похожи на ледяные иглы — колючие и холодные.

Задвижка на двери щелкает, и Серега оборачивается. Давно, еще до театрального кружка, каморку использовали как кладовку для хранения инвентаря техничек, поэтому закрыть ее можно только снаружи. Серега сам воспользовался этим в прошлом году, когда замкнул тут Степанчук, и она просидела взаперти несколько часов, пока кто-то из учителей не услышал крики.

— Вот блин, — шепчет Серега, мгновенно цепенея.

Он прижимается к двери ухом. Слышно беготню и смех, но слишком далеко. Можно было бы решить, что кто-то ради шутки закрыл каморку и убежал, но Сеньков уже уверен, что дело не в этом.

Отстранившись от двери, он обегает взглядом стены и потолок. Никого. Ни единого движения, ни звука, ни дуновения воздуха. Но при этом постороннее присутствие ощущается слишком уж явно, словно кто-то неотрывно смотрит в затылок.

— Прости меня, — тихо говорит Серега. — Прости меня, прости меня, прости меня.

Собственный голос кажется предательски чужим. Не голос будто, а блеянье застрявшей в ограде овцы.

— Я не хотел этого. Не хотел, не хотел. Я не хотел. Выпусти.

Застланный пеленой слез взгляд утыкается в окно, и в душе тут же вспыхивает надежда. Всего-то третий этаж. Не так уж опасно.

Как под гипнозом Серега раскрывает окно, закашлявшись от взметнувшейся с рамы пыли. Внутрь устремляется прохладный воздух вместе с чьим-то далеким радостным криком. Это задний двор, тут почти никого нет, только на самом краю обзора мельтешат яркие рюкзаки. Урок еще не начался, и малышня играет в догонялки. Тупые дети.

Взобравшись на подоконник, Серега смотрит вниз и стонет от досады: с этой стороны школы идет работа над пристройкой нового крыла, и внизу все сплошь завалено кирпичами, мешками и инструментами. А под самым окном лежит какой-то бетонный блок с торчащими прутьями арматуры. Даже если оттолкнуться ногами изо всех сил, перепрыгнуть вряд ли выйдет.

Сеньков стоит несколько минут, безнадежно прикидывая варианты, а потом разворачивается, чтобы слезть с подоконника, но кто-то сжимает его локоть. Чьи-то невидимые пальцы сдавливают сильно и уверенно, явно не собираясь отпускать.

Лоб мгновенно покрывается испариной, а сердце сжимается в тугой пульсирующий комок.

— Я не хотел, я не хотел, я не...

Еще одна невидимая рука хватается за другой локоть, и вместе они разворачивают Серегу обратно к окну. Стараясь не смотреть вниз, на торчащие будто иглы дикобраза арматурины, Сеньков окидывает глазами двор. Два пацана второго или третьего класса отбежали от остальных, чтобы отдышаться.

— Эй! — кричит Серега.

Они поднимают головы и глядят с недоумением.

— Позовите кого-нибудь!

Повторять не приходится: мелкие тут же улепетывают, переговариваясь о чем-то на ходу.

Изо всех сил стараясь не впасть в панику, Серега с трудом разводит руки в стороны, чтобы схватиться за раму. Если зацепиться покрепче, никто не вытолкнет. Чьи-то пальцы продолжают держать, но не предпринимают действий. Ждут чего-то.

(продолжение в комментариях)

Смертельные файлы - один из самых интересных феноменов в крипи среде. В тот момент, когда классические рассказы о мистике, чудовищах или тайных организациях уже перестали пугать аудиторию, новые технологии подарили нам новый формат.

Смертельные файлы эксплуатировали совершенно новые страхи: боязнь перед опасным файлом, который может самостоятельно попасть на компьютер человека (как это делали множество вирусов) и привести к смерти (а умирать мало кому хотелось). Для дополнительного напряжения описания дополнялись некоторыми нагнетающими пунктами. Например, что "компьютер нельзя было выключить" (порой даже выдергивание шнура из розетки не помогало), "файл самостоятельно открывался при перезагрузке" и прочее.

Однако сегодня мы не будем рассматривать характерные черты этого жанра, а оттолкнемся от культурных феноменов, повлиявших на тот вид смертельных файлов, который нам знаком.

КОМПЬЮТЕРНЫЕ ВИРУСЫ

Современные компьютерные вирусы, на основе которых и формируется представление людей о всех вирусах, вряд ли имеют что-то общее с крипи тематикой.

Да, они могут неконтролируемо и быстро размножаться, они наносят вред (правда только файлам и нервной системе пользователя, потерявшего море файлов), но конкретного примера, когда современный вирусы захватывал бы контроль над компьютером с целью показать шок-контент - просто не было.

Стоит вернуться чуть раньше во времени, когда вирусы были не только вредоносной программой, но и средством самовыражения.

Компьютеры тогда были такие:

Сейчас пойдет речь о вирусах для операционной системы MS-DOS (источник информации http://www.qwrt.ru/news/2627)

Вирусы в то время - помимо вредоносных функций (некоторые даже такого не имели), часто включали в себя и визуальную составляющую, где, в зависимости от фантазии автора, могла быть мини-игра, какое-либо необычное изображение, либо простенькая анимация. Среди таких вирусов можно выделить те, которые вполне подпадают под первые образцы "страшных файлов".

1) Virus.DOS.Phantom1

Безобидный вирус, который срабатывал, если бездействовать в течении 20 минут. В этом случае запускалась заставка, начинавшаяся со этого изображения:

После чего появлялось название, написанное зловещими красными буквами PHANTOM1.

Интересная "пасхалка" для пользователей тех времен.

2) Markt.DOS.Virus

Этот вирус был уже не настолько безобидным. Помимо пугающей (насколько это возможно для 8-бит) заставки, вирус также форматировал диск С.

3) Virus.DOS.Kuku

Этот вирус заражал все исполняемые файлы на компьютере, выдавая изображение, напоминающую (во многом из-за наличия множества различных комбинаций цветов) телевизионную испытательную таблицу

Что же можно в целом сказать об этих вирусах?

Серьёзные технические ограничения, связанные с отображаемыми изображениями, не позволяли в то время создать действительно ужасающих картинок, поэтому то, что для 90-х годов было вершиной крипи-творчества, в году эдак 2008 стало картиночкой для установки на телефоны после отправления смски за 99 рублей на заветный номер из журнальчика, за что прилетело не одной тысяче детей по территории всего постсоветского пространства.

С другой стороны, компьютеры были более специализированной вещью, поэтому нужно понимать, что когда все твои файлы, содержащие в себе множество часов работы, безвозвратно удаляются, а на экране в этот момент появляется череп - становится жутко.

ПОТЕРЯННЫЙ ЭПИЗОД

Часто тематика смертельных файлов пересекается с потерянными эпизодами. Потерянные эпизоды - жанр крипипаст, заключающийся в наличии у популярного мультфильма/сериала/тв-шоу определенного эпизода, содержание которого чаще всего жуткое, либо шокирующее. Сами эпизоды были найдены на студиях, либо показаны очень узкому кругу телезрителей, запомнивших этот эпизод.

Хотя большинство из них - просто крипипасты, к которым впоследствии создали фанатские видео (чаще всего не сходящиеся с текстом в силу сложности анимации всего понаписанного), однако появление таких историй возникло явно не на пустом месте.

Речь пойдет о короткометражном мультфильме Destino - совместном творении Уолта Диснея и Сальвадора Дали.

В 1945 году началось творческое сотрудничество двух неординарных личностей. 8 месяцев шла непрерывная работа Дали и команды художников над мультфильмом, однако в 1946 году из-за финансовых проблем проект пришлось закрыть. К этому моменту был создан полноценный 18-секундный отрывок, а также множество отдельных изображений, но даже эти наработки не спасли мультфильм.

Продолжение было отложено на "когда-нибудь потом" (то есть никогда).

Так бы уникальная работа и осталась пылиться в закромах студии Диснея, если бы в 1999 году Рой Эдвард Дисней, племянник Уолта Диснея, не решил бы закончить произведение.

Казалось бы, зачем нужна такая длинная предыстория для короткометражного (7 минут) мультфильма? Все дело в Сальвадоре Дали, который, по сути, создал самый необычный прототип "потерянного эпизода", существовавшего в реальной жизни.

Жуткие глаза:

Сюрреалистические изображения:

Пугающие лица:

Хотя в самом мультфильме нет цели именно напугать, но согласитесь - изображения нагоняют жути. Представьте, как это ощущалось 70 лет назад.

Именно существование Destinо, которая явно попадалась на глаза множеству различных сотрудников Диснея - вполне могла стать основой "потерянных эпизодов".

НАЙДЕННЫЕ ВИДЕОМАТЕРИАЛЫ

Напоследок, затронем истоки крипипаст, связанных с найденными кассетами, видеосъемкой, авторы которых удивительным образом пропали без вести.

Здесь главную роль сыграл маркетинг хоррор фильмов.

Два наиболее наглядных примера: Ведьма из Блэр (1999 год) и Звонок (2002).

1) Ведьма из Блэр - хоррор фильм, формат которого - студенческое расследование мистических историй, снятое на любительское видеокамеру.

Главная идея рекламных роликов в этом случае заключалась в том, что вся видеохроника была найдена режиссерами, а все события имели место в реальной жизни. (знакомые мотивы, не правда ли?) Даже исполнителей главных ролей на IMDb пометили как пропавших без вести.

2) Звонок - всё та же тема расследований, но уже завязанная на найденную видеокассету.

Продвижение опиралось на распространение этих самых кассет - их раздавали на некоторых других сеансах в кинотеатрах.

Кроме того, видеоролик с кассеты (появившийся в самом фильме) транслировался в качестве рекламы по телевизору.

На распространяемых кассетах, а также в конце видеоролика была ссылка на сайт, который содержал несколько историй людей об угрозах для жизни, которые поступали им после просмотра кассеты. Иными словами "не смотрите это видео от него умирают".

Оба фильма стали удачными в прокате, многократно окупив старания.

Подводя итоги, можно сделать общий вывод: именно эти явления, так или иначе, сформировали образ смертельных файлов. Всё-таки не стоит забывать, что смертельные файлы - лишь новый виток развития жанров ужасов, во многом берущий собственные образы из массовой культуры, поэтому его стоит воспринимать именно так, а "угроза жизни после просмотра файлов" - хорошо работающий механизм для нагнетания, но никак не реальные последствия.

Мой первый пост в сообществе - ведь не все сильны в построении долгих рассказов, а штурм коротких идей порой бьет сильнее длинного повествования.

Представляю вашему вниманию минималистичные хоррор-истории (коротыши) слов по сто в каждой.

Вознесение

Силовики были покрыты бронекостюмами, словно крестоносцы латами. Они разряжали обоймы в существ чернее ночи, закатив глаза в праведном гневе, вызванном лошадиными дозами стимуляторов. Темные силуэты в мантиях гипнотизировали и являли взору видения страшных войн и бесчеловечных преступлений. Они прорубались сквозь ряды как масло, распространяя черное пламя, пожирающее даже огонь. Город за городом превращался в выжженную пустыню. Люди бежали, а кто-то вставал на колени и возносил руки к небу.

-Старик, вставай! Бог тебе сейчас не поможет!

-Я никогда не думал, что конец человечества будет так прекрасен.

-Неужели ты тоже выжил из ума от отчаяния?

-Нечего бояться, юноша. Ты как и большинство не видишь правды? Верно говорят - луч небесного света, просочившись в глубины ада, будет видеться грешникам ужасающей смрадной лужей.

Амнезия

Беззубый старик шел по автостраде, когда пыль и песок забивались ему в носоглотку. Одежда превратилась в лохмотья, а ноги были стерты в кровь. Но никто не замечал одинокую фигуру в свете редких фонарей. Он интуитивно знал маршрут, как и где ему нужно повернуть. Бледной лазурной фигурой перед ним появился Джинн.

-Старик, время твое на исходе, но я могу выполнить твое последнее желание.

Тот остановился и почесал голову.

-Я уже давно не молод. Мне многого и не надо. Дай хоть вспомнить кто я такой и куда я иду.

-Воистину это самое забавное, что я когда-либо видел. Ведь это было твоим первым желанием!

Золотоискатель

Мужчина - опора и добытчик в семье. Один такой шел ночью по частному сектору и провалился в выгребную яму, куда жильцы обыденно с щедростью сливали помои. Он проскользнул мимо порога и вошел в дом. Жена кричала воплем банши и придумала ему новое погоняло - золотоискатель. Тот с головы до ног был покрыт такими редчайшими нечистотами, что все клопы из дома в панике сбежали, а кот забрался на ковер до потолка и стал вымяукивать Отче Наш. А мужик все говорил, мол, рот пить хочет, помоги, жена. Все ему мало алкоголя, видите ли! Выпихивают его за порог, а тот нагло кричит, что рот пить хочет. Так и не удалось вывести в огород - из живота вылезло муреноподобное нечто и высосало пастью из жены все соки.

Прогулка

Витёк наслаждался спокойными деньками на пенсии. Да, он не был силен умом, но денежная надбавка по инвалидности вызывала улыбку. Сегодня во дворе было полно зеков - бледных бритоголовый ребят с наколками по всему телу. И говорили они на своем странном тюремном языке. Махали руками и оставляли странные метки. Витёк любил собирать блестяшки на улице - брелки, монетки, крышки от пива. А сегодня - счастливый день! Только ор стоял несусветный: "Гамалиэль, Гашекла!". Да кого так родители называют? Вот он дотронулся до ребристого красного камушка, тяжело задышал и почувствовал, как кровь приливает к мускулам. Самое то, чтобы дров нарубить побыстрее. Никогда еще Витёк не видел такого гигантского да еще и черного дерева, выросшего посреди района. На нем зачем-то висели люди, звали каких-то армян - Голахаба да Гагиеля, кричали да барахтались голышом. Молодежь совсем распоясалась. Вот еще блестящая медалька - пенсионер странно застонал и положил ее за пояс. Видать зэки позабывали все добро. А рядом пробежали странные собачки - с языками до пола, да на языках еще и зубы росли. И лап по... он начал считать на пальцах, гогда в воздухе завыла воздушная тревога.

Госслужба

Мужчина работал юристом в судопроизводстве, яро защищая правящую партию, помогая карать преступников режима со всей справедливостью. Но сомнения брали верх. В строжайшей тайне он распространял листовки, порочащие государство и читал запрещенные книги. Будучи обвиненным в инакомыслии, тоталитарное правительство отсекло ему руку и издевательски заставило сколотить себе крест. А затем и распяться на нем. Конечно же мужчина не чувствовал никакой боли.

Утром он встал с кровати и вытер пот со лба. Опять этот сонный паралич, думал он. В реальности так ведь не бывает! Ничего, сегодня же пятница и можно будет отдохнуть от одиннадцатичасового рабочего дня. А там и премию выплатят в кое-то веки. Мужчина улыбнулся и пошел на госслужбу.