CreepyStory

[ часть II ]

БЗЗЗ…

Ноги жжёт почти нестерпимо.

Жизнь промелькнула перед глазами – в моём случае не метафора. Моя коротенькая жизулька проносится блёклыми размытыми вспышками, наполненными вязками, инъекциями, и насилием. Проносится и подходит к концу. Вернее подкатывается на каталке, прямиком к печке.

Когда от моих ступней до жерла печи остаётся всего один Мишин шаг, его окликают:
– Мишутка, а Мишутка.

Каталка останавливается.

Конечно это голос Ви. Куда ж без неё. Вон она, сидит на полу, прислонившись к перевёрнутому на бок инвалидному креслу. Нижняя часть ее лица и шея – в крови, как у нахлеставшегося крови вампира. Вокруг валяются носилки, сломанные каталки, торчат рогатые стойки для капельниц и другие медицинские приспособления. Будто весь этот хлам разметало по полу, от того что Вику просто бросили в эту груду железа. Хотя, может и правда бросили. Не сложно догадаться, кто.

Но этот «кто» даже не смотрит на Вику, которая, меж тем, пытается встать. У неё почти выходит, но ноги подгибаются, и она шлепается на задницу. Задевает колесо инвалидного кресла, отчего оно начинает крутиться с протяжным скрипом на весь подвал.

Да, мы находимся в подвальном помещении. Окон нет, низкий потолок, спёртый, сырой воздух. Это определённо подвал. Да и где ещё может располагаться котельная?

Викины губы расквашены. Лопнувшие вареники с вишней, а не губы. В остальном ни один мускул не дрожит на её лице, как не дрожит и её голос. Она вытирает подолом толстовки кровь с лица. Любопытно, что может стереть с её моськи это каменное выражение? На свете такое вообще существует?

– Мишутка, – говорит она. – Ты близок к тому, чтобы очень, очень по-крупному налажать.

Миша ведёт себя так, будто и самой Вики не существует. Словно нет её. Жаль, что меня не игнорит так же.

– Ну что, тварь, – говорит он мне, и сплёвывает на пол. – Селфак на последок?
Он присаживается на корточки рядом с каталкой, прижимается своей щекой к моей. Здоровенная рука, с зажатым в ладони мобильником, выпрямляется вверх, над нами. Включается фронталка. На экране два лица.

Белок моего правого глаза залит внутренним кровотечением, и веки уже заплывают сизо-красными гематомами. Не считая этого, я – ничё такая девчуля. Кожа гладенькая, как та самая попка у младенца: никаких там «гусиных лапок» у глаз, ни «стиральной доски» на лбу. Эй, какая «женщина», какая «милфа»? Вот ведь шалашовки завистливые. Мне ж годков восемнадцать, от силы.

А вот Мишино лицо, даже в сравнении с моей попорченной аватаркой, выглядит не ахти. Оно всё осунувшееся, заострённое. Ввалившиеся глаза с чёрными, как у сердечников, кругами. Но особенно жалко смотрится его реденький, с залысинами ёжик. Почти седой, который поначалу казался белобрысым. Спрашивается, с какого перепуга я называла этого дядьку – парнем?

Камера телефона щёлкает.

Моё лицо на экране неподвижно, а вот выражение Мишиной тупой хари постоянно меняется. То он улыбается, то показывает язык. Вот он целует меня в щёку, а вот уже кусает за мочку уха.
Он делает ещё одно фото, и выключает камеру. Экран гаснет. Каталка вновь двигается к печи. И тут Мишу, которого надо бы называть Михаил, опять зовут.

– Мишенька! – на сей раз это не Вика.

Мишенька шевелит желваками и снова харкает на пол. Каталка опять останавливается. Мои ступни теперь на расстоянии в ладонь от жерла печи.

– Мишенька, у тебя всё хорошо?

В раскрытой двери появляется старуха в белом халате. Мишган подходит к ней.

– Чё припёрлась?

Старуха берет его лицо в ладони и заглядывает в глаза:
– Всё в порядке?

– Чё припёрлась? – он сбрасывает её руки, отстраняется. – Чё тебе надо?

Бабка снова тянется к Мишиному лицу, но он её отталкивает.

– Мишенька, ты только не злись…
– Да хули, «не злись»? – Мишган повышает голос. – Я же сказал, что всё сделаю. Чё ты вечно лезешь, а?!
– Нам показалось, мы слышали шум. Я просто хотела убедиться…

Эта лебезящая перед Мишенькой бабка, эта пресмыкающаяся перед ним старушенция – я еле узнаю её. Только по инициалам А.Б. на белом халате, только по непотребно-большим сиськам под этим халатом, я догадываюсь кто она.

Баба Бакарди кудахчет и прижимает к груди сухонькие ладошки, её «Мишенька» матерится и размахивает своими руками-базуками. Разгорается скандал.

Можно было бы и дальше понаблюдать за чужой драмой, да ноги отвлекают. Мои ноги, мои бедные ноженьки – они сейчас, буквально, запекаются. Пот едва успевает выделиться, как тут же испаряется с кожи цвета варёного рака, которая вот-вот пойдёт волдырями. Уверена, стопы уже покрылись хрустящей корочкой.

Хитрожопый Мишган расположил пряжки-утяжители ремней снизу под носилками – никак не дотянуться, даже если бы руки были свободны. Остаётся только кусать губы, и ёрзать ступнями, в кровь натирая лодыжки о ремни. Всё равно что облегчать страдания, причиняя себе новую боль.

Помимо старпёрской разборки, здесь в подвале происходит ещё кое что. Сидящая на полу Вика лезет себе в штаны. Засунув руку едва ли не по-локоть, шерудит ей внутри, словно что-то ищет, или офигенно не своевременно мастурбирует. На мотне треников проступает красное пятно. Оно растёт, расползается по ткани, пропитывает её. Вика вынимает окровавленную руку, что-то сжимая в ладони. Какой-то предмет, который она тут же толкает в мою сторону. Он скользит по кафельному полу и останавливается рядом с каталкой, прямо в луже Мишиных харчков. Это нож. Скорее, даже кинжал с коротким, в ширину ладони, обоюдоострым клинком. Вроде стилета, но с коротким, в ширину ладони, лезвием.
Парочка так увлечена выяснением отношений, что ничего не замечает. Ещё одного шанса не будет точно.

Максимально втянуть живот, как инстасамки на себяшках. Выдохнуть весь воздух, до мушек в глазах. Теперь тянуть, тянуть, тянуть на себя руку со всей мочи. Ремень сдирает кожу сначала на запястье, потом на кисти, в конце – на костяшках пальцев.

Освободив руки, я чуть поворачиваюсь в пояснице, и насколько могу, свешиваюсь с носилок. Тянусь за ножом, мысленно приказывая рукам не трястись. Хватаю его и возвращаюсь на исходную. Непроизвольно зажмуриваю глаза и вся прямо сжимаюсь в комок. В голове стучит пульсом: «Только бы не заметили».

Не заметили.

Вот и хорошо. Не обращайте на меня внимания. Я просто муха, что запуталась в паутине. На самом деле, у меня нет надежды на какое-то там спасение, просто эту отупляющую боль в ногах уже невозможно терпеть.

Миша так и не застегнул верхний ремень, но средний всё равно не позволяет согнуться и достать до ног. Под чужую ругань я пытаюсь от него освободиться.

Я режу.

– Мишенька, я же просто о тебе забочусь!
– Да в топку твою заботу! Просто не лезь ко мне!

Я режу.

– Как ты не понимаешь, я же только добра для тебя хочу!
– В топку твоё добро! Не лезь ко мне!

Я режу, режу, сука, режу.

Рукоять ножа в моей ладони скользкая и склизкая, вся в Мишиной слюне с соплями. Мерзость. Клинок, покрытый гравировкой из каких-то закорючек, весь в Викиной крови. Гадость. О том, откуда Ви этот кинжал достала, и о том, что она всегда там его прятала, лучше не думать. Нефиг думать, надо резать.

И я режу.

– Без тебя справлюсь! Иди лучше ебанатов своих успокой! Я так-то, и для них это делаю, между прочим! Один за всех отдуваюсь! А ты только и делаешь, что постоянно ко мне лезешь!

А я режу.

– Не лезь! В мою! Жизнь!

Мишган выталкивает Бакарди и захлопывает за ней дверь.

Я режу.

– Это что за нахер? Ты что это удумала, тварь?

Я перестаю резать.

В несколько прыжков Мишган подскакивает ко мне. Рядом с каталкой он поскальзывается и теряет равновесие. Его обутые в шлёпанцы ноги взмывают в воздух так резко, что один шлёпок, соскользнув, улетает прямо в печь. Едва не рухнув на пол, этот амбал падает на каталку, с размаху клюнув меня в живот мордой. Но тут же поднимается. Даже прямо вскакивает, словно его подбрасывает. При этом он всей своей перекаченной, стероидной массой отталкивает каталку так, что она аж закручивается вокруг своей оси.

Меня кружит, и всё вокруг проплывает перед глазами, как лента панорамного изображения: вот пылающая печь, следом тянется кирпичная стена. На стену наплывает гора больничного хлама. Сидящую посреди хлама Вику сменяет шатающаяся туша Миши, которую сменяет дверь.

Вот снова печь и снова стена. Вот хлам. Вот Вика сидит. Вот Миша навзничь падает. Вот в распахнутую дверь входит Бакарди.

Каталка проворачивается ещё раз и останавливается. В поле зрения стоп кадр. Справа – Вика на заднице. Слева – Бакарди на коленях. Посередине – Миша на спине. На подошве его единственного шлёпанца блестит харчок. Из его шеи, прямо под подбородком, торчит рукоять ножа.

От моих ног идёт дым.

Уложив Мишину голову себе на колени, Бакарди её обнимает и орёт навзрыд, раскачиваясь вперёд-назад. Так-то пофиг на чужие драмы, но от крика этого реально кровь стынет в жилах. Без всяких метафор. Переходя из гортанного рычания в исступлённый, грудной вопль, из её глотки рвётся всего одно слово – «сынок».

Если поспрашивать, здесь в дурдоме могут рассказать, как Мария Михайловна Бокарёва устала от заявлений о домогательствах и изнасилованиях, что сыпятся на ее сыночку-кровиночку.Как она заколебалась давать взятки с отступными. Когда она в край заманалась это всё утрясать и улаживать, её осенило: овощи, что ты с ними не делай, заявы не накатают. «Пристроила своего выблядка», говорят в дурдоме. То-то и оно, что он её выблядок. Поэтому она и воет истошно, как должно быть воет самка дикого зверя, готовая за своего детёныша рвать любого в клочья. К чему она, собственно, сейчас и приступает.

Бакарди хватает Вику за уши, и долбит её зелёным затылком об пол. От этого зрелища у меня камень с души падает, ведь я уже всерьёз думала, что Ви – мой сраный Тайлер Дёрден. Но нет, она существует на самом деле. Она вполне осязаема. И Бакарди её сейчас осязает по полной.

Обезумевшая от горя старуха взобралась на Вику верхом. Откуда только силы берутся, жажда мести придаёт? Впрочем, Ви не сопротивляется. Видать, Мишган ей неслабо навалял напоследок. Старушечьи пальцы обхватывают девичью шею, сжимают её, хрустя полиартритными суставами. Бакарди наваливается на руки всем весом, от чего Викино лицо быстро приобретает пунцовый цвет. И всё это время Вика не сводит с меня глаз, пока они, её глаза, не закатываются под верхние веки.

И тут у меня в голове что-то щёлкает.
Это как получить щелбан, но только изнутри черепной коробки – щёлк! Следом ещё пару щелбанов – щёлк-щёлк… Потом – бах! – кулаком с той стороны лобной кости. И будто бы тонкие, хваткие пальцы лезут прямо из горла. Щекочут нёбо и язык, царапают дёсны. Шкрябают по зубам, и зацепившись за них, словно крючья, разжимают челюсти.

Из моего раззявленного рта вырывается:

– ДА ЧТОБ ТЫ СГОРЕЛА, ПИЗДОРВАНКА!

Поначалу ничего не происходит. Только Бакарди поворачивает ко мне перекошенную рожу и сообщает, что теперь моя очередь. А потом из-под её халата начинает валить дым. Густой, как пары вэйпа, что выдувал её выблядок. Сам халат покрывается чёрными пятнами пропалин, сквозь которые прорываются огненные язычки. Молотя по себе руками, Бакарди вскакивает с неподвижного Викиного тела. Пропитанный укладочными средствами стайлинг вспыхивает мгновенно. Вонь палёной волосни и плоти шибает в ноздри, почти ультразвуковой визг режет уши.

Жуть, конечно, но по сыну она вопила страшнее.

Тощая, сухонькая старуха с этой своей пылающей шевелюрой - она похожа на горящую спичку с сиськами.

Спичка падает на пол. Скрючивается, сжимается. Скукоживается и затухает. Лежит, дымится. Со стороны раздаётся:

– Это было мощно. – как ни в чем не бывало, Ви прихлопывает тлеющие подпалины на своем свитшоте. Рукавом утирает рот. На губах ни царапины. – Не знала, что ты так умеешь.

Она дёргает рукоять ножа в Мишиной шее – не поддаётся, лезвие застряло между позвонками. Только кровь из расшарошенной раны полилась, да на губах вздулись красные пузыри. Вика встаёт, переступает через обугленное тело Бакарди, и подходит к каталке.

– Пойдем. – говорит она, расстёгивая ремни, которые я так и не дорезала. – Похоже, всё выходит из-под контроля, а нам ещё нужно кое-что забрать.

Я свешиваю ноги с каталки, и словно наступаю на ежей, обмотанных колючей проволокой. Охнув, падаю на четвереньки.

ВЫКЛ/ВКЛ

Ноги болят почти что терпимо.

Меня прёт галоперидол и катит на инвалидном кресле Вика. Пока она возит меня по каким-то еле освещённым проходам, есть время подумать. Собрать паззл.

Мишган. Ножи и скользкие от харчков полы – смертельно опасные штуки. Всё просто. Бывает.

Бакарди. Здесь сложнее. Какова вероятность того, что в кармане её халата взорвался баллон для заправки зажигалок? Небольшая, но есть. Тоже бывает.

Или это был ФССЧ – Феномен Спонтанного Самовозгорания Человека. Явление редкое, практически неизученное, но существующее, официально зарегистрированное. И такое бывает.

Брокколи. А вот тут всё сложно. Какова вероятность того, что разбитое в кашу лицо за считанные минуты превращается в гладенькую мордашку? Нулевая. Такого не бывает.

Хотя, вообще пофиг.

Для глупой мухи я многовато думаю. Попытки найти всему выходящему за рамки рациональное объяснение – всего лишь ещё одна защитная реакция.

Мы двигаемся по длинному узкому коридору, подсвеченному редкими тусклыми лампочками. Под потолком тянутся трубы, вдоль стен уложены кабеля.

Поворот.

Снова коридор, такой же как предыдущий.

Ещё поворот.

Мы петляем по переходам и закоулкам технического этажа наобум, блукаем наощупь.

Опять поворот.

Это как лабиринт мозговых извилин. А я – случайная и неуместная мысль, что в нём затерялась. Заплутала в закоулках сознания. Потерянная, не до конца додуманная мысль.

Снова поворот.

Уже два раза мы возвращались назад в котельную. Кажется, заблудились.

Поворот, поворот.

Только бы не ещё один «вотэтоповорот». Не смотря на галик, достали уже все эти внезапности.

Ви толкает инвалидное кресло, и мои непропечённые ноги, что с него свисают, будто бы плывут над полом.

Каков кадр, а Квентин?

Разглядывая вздутые на коже волдыри, говорю:
– Там в котельной… Это что такое вообще было?

– Да забудь. –раздаётся Викин голос сквозь скрип колёс. – Клик-клак и всё.

Выкл-Вкл, твою мать. И у кого из нас ещё амнезия? Вредная, вредная саркастичная капуста. Я не вижу её лицо, но уверена, что на нём ни намека на ехидство. Только бетон. Наклонившись к моему уху, Вика спрашивает:
– Сама-то как думаешь?

Это всё нереально, не по-настоящему. Ничего этого не существует. Меня не существует. Вот что я думаю.

– Думаю, что я героиня паршивого рассказика, стилизованного под записки сумасшедшей. – отвечаю я. – И всё вокруг, включая меня саму, просто выдумка бездарного графомана.

– Тогда приготовься. – говорит Вика за моей спиной. – Твой писака приготовил для тебя ещё пару твистов. И ты не героиня, кстати. Ты дева в беде.

Да в рот тебе мои обожжённые ноги, Ви! Сколько ж можно?!

Хватаюсь за колёса коляски, спицы лупят по пальцам. Со всей силы сжимаю обода, от чего по инерции едва не слетаю с застопорившегося кресла. Запрокинув голову и глядя на перевернутую безучастную рожу, говорю:
– Тогда почему бы тебе не перестать себя вести, как персонаж а-ля загадочная сука-интриганка, и не выложить бедной деве всё, как есть?

Перевёрнутая безучастная рожа объясняет, что это довольно сложно рассказывать что-либо человеку, который периодически забывает… Забывает всё.

Вика говорит:
– По-твоему, я не пыталась?

ВЫКЛ

[ часть IV ]

ЧУЖИЕ ИСТОРИИ by Илюха Усачёв

[ часть I ]

ВКЛ

Такая вот моя подруженька, считает себя пепельницей. Такая вот Вика Брокколи, капуста что сама себя нарезает.

С завидным упорством она делает две вещи: самочленовредительствует, и достаёт меня этой долбаной книгой.

Твёрдый переплёт из чёрной кожи.

Так и порывается мне почитать при любом удобном и не удобном случае.

Кожа по краям потёртая и засаленная.

Вика ей прямо одержима.

На обложке ни словечка, ни буковки.

Эта хренова книга могла быть чем угодно: Старым гроссбухом, деловым ежедневником. Или же дневником. Когда я впервые увидела её в Викиных истерзанных руках – так сразу и сказала:

«Это что ещё, нахер, за дневник памяти, Ви? Ты, блин, серьёзно?»

Заломанные уголки, надорванный корешок.

Эта странная книженция – единственная вещь, что была при мне, когда менты накрыли тот наркоманский сквот, в котором я ошивалась.

Страницы пожелтевшие, или скорее – жёлто-коричневые.

На самом деле, саму книгу я ни разу не открывала, даже на форзаце. И страницы видела только сбоку. Ну и ещё немного боковым зрением, когда Вика мне читала.
Я вообще стараюсь на неё не смотреть.
Не на Вику – на книгу.

Тут как с результатами жизненно важных анализов. Вроде понимаешь что неизбежно, но всё откладываешь и оттягиваешь тот момент, когда придётся посмотреть в бланк. Тупо, страшно.

Этот фолиант недоделанный, вообще вызывает какую-то необъяснимую тревогу. Стоит только взглянуть на него, как накатывает такая паническая атака, что аж перехватывает дыхание. Ощущение, будто всё пространство вокруг вибрирует и сжимается. Кажется что стены, потолок и пол старого дурдома сейчас задрожат, пойдут трещинами и рухнут. Обрушатся на меня, погребая под обломками заживо.

Примерно так я себя сейчас и чувствую, пока Вика листает страницы дневника, положив его себе на колени.

– Нуууу Вииии! – начинаю конючить я. – Давай не сегодня, а?

– Заткнись, – говорит она, с непрошибаемым лицом. – И слушай.

ВЫКЛ/ВКЛ

Заткнись и слушай.

Вернёмся к нашей девочке.

На должности няньки-опекуна началась дикая текучка кадров.

Первые не выдержали регулярные вызовы на педсовет. Вторые – визиты в детскую комнату милиции. Ещё одни сдались при постановке на учёт в наркодиспансер.

Вереницей потянулись взятки в учебные заведения, взятки в органы, расходы на разнообразные возмещения ущербов, счета за содержание в реабилитационных центрах.

Так она и росла. Опекуны передавали её друг другу как переходящее знамя. Вернее, как позорный белый флаг.

Можно было бы подумать, что своим поведением ребенок просто пытался привлечь внимание матери, но нет. Всё только по тому, что она просто родилась проблемной мерзавкой.

Кстати, что там с нашей мамочкой?

Ну… она всё так же придавалась своему предназначению. Будто бы в этом был смысл… Будто оно имело значение… Бу…

ВЫКЛ/ВКЛ

Бу-бу-бу-бу-бу-бубубубужас просто!
Имитация интонации вместо эмоций. Да уж, чтец из Ви – не ахти.

ВЫК/ВКЛ

Я лежу на «Вязках».

Уже из названия понятно, что ничего хорошего в этом нет.

Когда овощ вдруг вспоминает что он человек, и начинает качать права, его «кладут на вязки» – то есть, попросту привязывают к больничной койке. Текстильными ремнями, закрученными в тугие жгуты простынками, даже верёвками. Да кто во что горазд, одним словом. А опытные санитары ещё как горазды. Спеленают от души.

Лежишь, потеешь, зарабатываешь пролежни, «думаешь о своём поведении», без малейшей возможности пошевелиться. И можно, реально с ума сойти – Хах, смешно! – Можно сойти с ума, если где-нибудь зачешется или над тобой вдруг закружит назойливая муха.

На вязках невозможно закрепить только голову, так что шея остаётся подвижной.
Когда лежишь на вязках всего и занятий – крутить башкой туда-сюда.

Поворачиваю голову налево.

Там местная прима Катя-Капуста напевает: «Девочка разноцветная витаминка!»

Полулёжа, она развалилась на соседней койке, закинув одну варикозную, небритую ногу на другую. Мурлычет: «Сегодня я буду любить тебя сильно!» – и накручивает на пухлый палец седую прядь. Капуста белокочанная.

Почему-то мне казалось, что она моложе. Какая «Витаминка», алё? Женщина, вам бы лучше из Аллегровой что-нибудь.
Поймав мой взгляд, эта шальная императрица подмигивает и посылает воздушный поцелуй. У меня вырывается:

– ПРОБЛЯДЬ!

Поворачиваю голову направо.

Там другая капуста – Брокколи.

Подвинув свою койку почти вплотную к моей, она уселась на неё по-турецки и отгоняет от меня мух.

Её руки, руки Ви – они все в свежих порезах. Ровные прямые и волнистые рваные. Некоторые крестиком и даже хэштегом. Новые шрамы покрывают кожу настолько плотно, что под ними даже невидно старых.

Ви ковыряет едва зажившие раны ногтями. Расчёсывает и отрывает болячки с мясом. Под ними – сукровица. Под некоторыми – желтоватый гной. Самые свежие ещё сочатся кровью. Тёмные струпья шелухой крошатся на пол, осыпая нахлопанное Викой мушиное кладбище.

Когда торчишь в психушке, всего и занятий – ловить мух да ковыряться в себе.

– Ви, – говорю я. –А ты случайно, меня не хочешь?

Смущение, удивление, обескураженность. – эмоции, которые сроду не увидишь на Викином лице. Вместо ответа она отвешивает мне пощёчину, и ещё один крылатый трупик летит на пол.
Проморгавшись от заботливой оплеухи, шепчу:
– Просто мне кажется, – кошу глазами в сторону Кати. – Что все в этом дурдоме хотят меня трахнуть.

– Давай я тебе почитаю. – Говорит Ви, отрывая очередную болячку.

Делаю вид что не слышу её, прошу попить. Придерживая меня за затылок, подруга поит меня из своей кружки. Чёрный чай без сахара в ней насколько крепкий, что вяжет во рту. Словно не глоток сделала, а ложку песка схавала.

Заметив мою скривившуюся гримасу, Вика отпивает сама. Говорит:
– На вкус как ничто.

Охренеть как поэтично.

– Так тебе почитать? – снова спрашивает Ви.

Опять она за своё. И не отстанет ведь. Я закатываю глаза, Ви говорит:
– Если хочешь, могу оставить вас наедине.

Поворачиваю голову налево.

Катя жрёт меня взглядом, поглаживая свою морщинистую шею и дряблую зону декольте. Поёт: «Пока в голове моей действие витамина!»

Поворачиваю голову направо, и огребаю новую пощёчину. Очередной чёрный комочек дёргает лапками и крылышками. Он лежит у Ви на ладони рядом с круглым, едва различимым шрамиком.

Затушенная об кожу сигарета – это термический ожог третьей степени. Поражению подвергаются как эпидермис, так и сам дермальный слой.

Конечно же я не знаю, откуда я это знаю. Но точно знаю, что даже при эталонной регенерации, до полного заживления – несколько недель. А уж до разглаживания шрама…

Бляха…муха… Сколько же я тут торчу? Месяц? Месяцы? Хотя… Может то была другая рука. Да и вообще… Пофиг.

Поворачиваю голову направо.

– Ок, Ви. Я вся внимание. – говорю я, и закрываю глаза.

ВЫКЛ

ВКЛ

Тогда слушай.

Что там дальше?

А дальше у нас «Воссоединение» – штука ещё более бессмысленная чем «Предназначение».

«Воссоединение»… подумать только…

ВЫКЛ/ВКЛ

Если задуматься,то каждое пробуждение это собирание паззла.

Сегмент: Звучит мелодия – твоя любимая на будильнике.

Сегмент: Первый осознанный после сна вдох – пахнет твоим любимым кондиционером для белья.

Ещё сегмент: Поднимаются веки. Перед глазами люстра, на которую ушла едва ли не половина твоей зарплаты.

Паззл складывается мгновенно: Ты дома, в своей постели. В безопасности.

Но бывает и так, что картинка вырисовывается не так быстро. Например, как у этой девушки, которая только что очнулась.

Она чувствует как моргает. Как смыкаются веки, и как при их движении, ресницы обо что-то чиркают. Она чувствует, что прямо распахивает глаза, но всё равно ничего не видит. Только темноту.

Следом за зрением подводит обоняние. Её нос – он как будто заложен, не дышит. Она разлепляет пересохшие губы в попытке глотнуть воздуха – не выходит. Рот тоже, словно чем-то забит.

Совсем рядом, прямо над ухом кто-то мычит:
– Ммм!

Бедняжка не сразу соображает, что это мычит она сама.

При попытке пошевелить головой, непонятная сила давит на затылок, вжимая лицо во что-то мягкое и обволакивающее, не позволяющее сделать даже слабенький вдох. От чего в застывшей перед широко раскрытымиглазами кромешной тьме, уже мельтешат белые мушки.

МММ!!!

Девушка всё же исхитряется немного повернуть голову. Самую малость. Нос сплющен, но одна ноздря освободилась. И она изо всех сил втягивает в пустые лёгкие воздух, а вместе с ним ловит кислородное опьянение. Голова хоть и остаётся неподвижной, но моментально идёт кругом.

М-М-М-М…

Снова вдох.

Что есть мочи одной ноздрёй. Пахнет как больничное постельное белье после стирки – хлоркой. И ещё чем-то приторно-фруктовым.

Выдох.

М-М-М…

Итак, голова неподвижна. Что там с остальным? Например, с руками. Кажется, она их не чувствует. Поэтому и мычит своим полузабитым ртом на выдохе:

МММ!!!

Хотя нет, чувствует. Руки скрещены на груди и прижаты её же корпусом – вот и онемели. При попытке ими пошевелить, тысячи иголочек вонзаются в плоть от плеч до самых кончиков пальцев.

МММ-МММ!

Спокойно.

Просто случается так, что паззл приходится собирать вслепую, на ощупь… ногами. Ведь походу, только они и свободны.

Первым делом найти точку опоры. Вот она – под босыми ступнями холодный пол. Хорошо. Теперь нужно оттолкнуться, рвануть, броситься. Изо всех сил и… Получается просто дрыгнуться. Вяло, беспомощно и бесполезно. Но всё же при этом подобии рывка всё тело приходит в движение. Медленное, поступательное смещение. Откуда-то снизу при этом раздаётся характерный тихий скрип металлических колёсиков.

М?

А картинка-то из паззла складывается совсем нелицеприятная.

По всему выходит, что привязанная к больничной каталке, эта несчастная лежит на животе, стоя при этом ногами на полу. Кто-то уложил её на каталку буквой «Г», уткнув лицом в воняющую хлоркой подушку. А ещё наша девушка очень надеется что тактильные ощущения кожи её обманывают. Ведь если им верить, то она совершенно голая. Из чего следует что её не «сложили буквой Г». Её поставили раком.

МММММ!!!!!

Параллельно своему, задушенному подушкой воплю, она слышит щелчки затвора фотокамеры. Кто-то фотает её голый зад.

МММММ!!!!!

А дальше с этой бедной задницей происходит вещь ещё менее приятная, чем несогласованная фотосъёмка ню.
Пальцы, сильные жёсткие пальцы впиваются в обе ягодицы. Сжимают их. Потом резко, грубо раздвигают, до рези в коже растягивая промежность.

МММ!!! МММ!!! МММММ!!!

Звук плевка почти ожидаем.

Обильный, смачный харчок прямо на анус. Влага стекает вниз, собирается на половых губах, и капает на внутреннею сторону бёдер.

Неизвестный верблюд-фотограф прямо истекает слюной.

Происходящее дальше, тоже вполне ожидаемо: что-то твёрдое тычется в правую ягодицу, шлёпает по ней. Потом по левой и снова по правой. Отшлепав по мягкому, упирается в копчик. Опускается, поднимается. Водит сверху вниз.

Эта штуковина, эта непонятная твёрдая хреновина – это будто бы банан. Да, банан, такая вот незамысловатая ассоциация возникает во вжатой в подушку голове. Возможно, потому что тот приторно-фруктовый аромат, напополам с хлоркой – это ничто иное, как запах банана.

Хотя голову девушки уже ничто не держит, она не пытается кричать или позвать на помощь, а просто продолжает мычать и кусать подушку, намокшую от слюней со слезами.

МММММ…

Одни скажут про психологию жертвы. Беспрекословное подчинение явно доминирующей силе, удав с кроликом, и так далее. Другие посчитают это защитной реакцией, или даже смирением. Может, процитируют: «Дай мне сил принять то, что я не могу изменить…» – вот эта вот вся чушня.

Так рассуждать могут только те, кто не стоял связанный раком, с приставленным к голой заднице членом.

Защитная реакция, как же.

Хотя… Ведь самая распространённаяформа защитной реакции – говорить о себе в третьем лице, верно?

Можно сколько угодно абстрагироваться, но насиловать сейчас будут меня, а не условную «бедную девушку».

ВЫКЛ, ВЫКЛ, ВЫКЛ!!!

К сожалению, по заказу это не работает.
Поддавшись непонятному, внутреннему импульсу, я снова вяло дёргаюсь и каталка вновь немного сдвигается, скрипнув колёсами.

Тяжёлый, оглушающий удар по затылку не был ожидаем.

Непроглядная тьма пред глазами взрывается фейерверком, а звуки становятся приглушёнными, словно вату в уши набили, сквозь которую слышу своё:
МММММ…

Что ж, возможно, у смирения и есть смысл. А конкретно у моего, даже имя – галочка.

Прямо сейчас галик меня догоняет, и я ловлю лютейший приход, от которого становится… Правильно – пофиг.

Пофиг на член, который в меня вот-вот воткнут против моей воли.
Эй, можно там побыстрее? Давай, заканчивай уже. А то спать охота нереально.

Пофиг на внезапный, болезненный кишечный спазм.

Пофиг на ещё одну подачу по затылку, от которой становится легко-легко. Даже живот попускает.

Пофиг на новый запах, вернее – вонь, что примешивается к хлорке и банану.

Пофиг на чьи-то, едва различимые возгласы: «Это чё за… Чё за нахуй!? Ты чё это…Фу! Фу блядь!»

Пофиг на очередной удар.

Пофиг, пофиг. П-о-о-о-фиг.

Пофиг…

ВЫКЛ/ВКЛ

Растоптана, раздавлена, размазана – подойдёт любая клишированная метафора. Я вывернута наизнанку, использована и выброшена. А ещё я снова на вязках.

Как всегда рядом Вика. Со своим неизменным покерфейсом и кровавым пятном на штанах. Её долбаный дневник, который вроде как мой, тоже на месте.
Когда прозябаешь в дурке, каждый день – «День Ебанутого Сурка».

– Ви… – я открываю было рот, но тут же смолкаю.

Она кивает. Она всё знает. Она говорит что из-за этого отморозка, здесь только вагины старушек могут чувствовать себя в безопасности.

Вика говорит:
– Это не твоя заслуга.

Что, блин? Заслуга? Что она такое городит? Пытается мне втереть про виктимблейминг?

Проглатывая ком в горле говорю:
– Я может и не знаю, что да как устроено, но точно знаю что есть правила, закон, правосудие…

– Беспредел. Безнаказанность. Блат. – перебивает меня Ви.

Давясь слезами, сиплю:
– Права человека…

– Сказала говорящая морковь. – отвечает она.

Злая, злая циничная капуста.

Я отворачиваюсь в другую сторону, чтобы не видеть её бетонную рожу. Чтобы она не видела опухшую от слёз мою.

Сегодняшний День Ебанутого Сурка всё же немного отличается от предыдущих. Похоже, меня перевели в какое-то другое отделение. Кругом одно старичьё. В палате, буквально, на каждой койке по бабке. И через дверной проём видно, как по коридору шоркоются, и заглядывают внутрь деды. Они всекряхтят, бубнят, шаркают по полу ногами. Потрескивают ревматоидные суставы, шамкают беззубые рты. Пространство прямо наполнено звуками старости. К ним добавляется чирканье зажигалки. Вика закуривает прямо в палате. И ведь никто не против, даже не делает ей замечаний. Наглая, наглая борзая капуста говорит:
– Давай я тебе почитаю.

В ответ только зубами скриплю. Я уже и забыла, каково это: испытывать чистые, неразбадяженные галоперидолом эмоции.

Мария Михайловна, мне нужен укольчик!

Смутно знакомая старуха с койки напротив поёт: «Между нами пальба! Пау-пау!»

Мария Михайловна, хотя бы кубик!

– Так тебе почитать?

– Твою мать, Ви! – поворачиваю голову к ней. – Меня изнасиловали! Слышишь? Хотя бы изобрази сочувствие, сучка!

Да куда там. Со своим стандартным отсутствующим лицом она говорит что формально, чисто формально – изнасилования скорее всего не было.

Тот спазм. И тот запах… Мой кишечник не вывез таки столовскую кухню. Меня избили и едва не изнасиловали. То что я при этом обделалась, по мнению Ви должно меня успокаивать.

Мария Михайловна, ну хоть полкубичка!

Хотя, нафиг укол. Где там этот нож, которым себя калечит Вика? Где она его прячет, эта проныра? Эй Ви, дай мне свой сраный ножик! Или хотя бы позови Бакарди.

– Я слышала, – говорит моя так называемая подружайка. – Память у мух всего три секунды.

Ви говорит:
– Ты как мушка.

Сделайте мне укол, или дайте нож, пожалуйста.

Ви говорит:
– Бззз
Я муха.
Бззз
Пойду поем говна.
Бззз
Ой. Меня ебут.
Бззз
Ой. Меня ебут.
Бззз
Ой. Меня ебут.
Бззз
Я муха.
Бззз
Пойду поем говна.
Бззз.

Иголку в вену, или ножом по ней, умоляю.

– Подумай. Бакарди в тебя не с проста вцепилась. Будет ли она писать по тебе научный труд, ставить на тебе опыты или доить дотации, раз ты такая уникальная – неважно. Важно то, что она тебя отсюда не выпустит. Мишутка тоже не отстанет, уж поверь. – говорит Вика. – Тебя здесь залечат и затрахают.

Она смахивает струпья своих болячек, мертвых мух и пепел с раскрытого на её коленях дневника:
– Или ты подотрешь сопли и попытаешься вспомнить хоть что-то, что поможет тебе отсюда свалить.

Бу-бу-бу-бу-бу-бу.

Настырная, настырная упрямая капуста говорит:
– Так тебе почитать?

– О да! Конечно! Почитайте мне мистер Райан Гослинг! – отвечаю я отворачиваясь.

Когда каждый день – День Ебанутого Сурка, всего и занятий – глупо шутить. Сарказм и плоский юмор – самая беззащитная защитная реакция.

– Ной. – говорит Ви. – Персонажа Гослинга звали Ной.

ВЫКЛ/ВКЛ, вернее БЗЗЗ…

Слушай и не жужжи.

Итак, «Воссоединение».

Точно неизвестно, с чего в мамочкином сердце вдруг нашлось место для доченьки. Может, с диким опозданием проснулся материнский инстинкт, а может, вспомнился пресловутый стакан воды. Или как там это происходит у родителей?

Да вот беда, самой доченьке, этой твари неблагодарной, оно уже на хрен не сдалось. Всё чего ей хотелось, это пить, дуть, колоть и пудрить. Ну ещё трхаться, словно у неё бешенство матки, и встревать во всевозможные неприятности. Саморазрушение среди молодых нигилистов – самый популярный способ досадить предкам. И ничего с этим не поделаешь.

БЗЗЗ…

Всё же Бакарди сделала мне укол. За что ей огромное спасибо. Но выглядит всё так, что это она мне за что-то благодарна. И благодарность свою она выражает ну очень рьяно. Иначе что её голова делает между моих ног?

Когда она своими винирами начинает покусывать мои нижние губы, с моих верхних губ срывается:

– ПИЗДОЛИЗКА! КОБЛА ЕБУЧАЯ!

Горячая, сопящая возня в моём паху замирает.

Главврач приподнимает голову, и ниточка слюны тянется от моего небритого лобка до её языка. Вот так, вывалив изо рта язык, с прилипшим к нему завитым волоском, она смотрит мне в глаза и говорит:
– Как зе это…

Потом смотрит туда, где только что было её лицо, и уже подобрав помело, повторяет:
– Как же это…

Её взгляд мечется с моих глаз на лобок, туда-сюда. Обслюнявленный, с размазанной помадой рот, шепчет:
– Да как же это… Как же это… Девочка… Как же это… Как же это…

Когда это я успела стать «девочкой»? Что она блеет?

На самом деле, язык Марии Михайловны, и её надутые губёхи – они вытворяли там что-то нереальное. И если бы не галоперидол, ощущения были бы просто волшебными. А так,что клитор, что натоптыш на пятке – чувствительность одинаковая. Да и сухо у меня внутри как в пустыне. Уж я-то знаю о чём говорю. Один верблюд уже пытался побывать в моей Сахаре. Теперь вот ещё одна престарелая, блеющая овца туда же.

Да пофиг. Спать охота нереально. Надеюсь, когда я очнусь… Впрочем, ни на что я уже не надеюсь.

БЗЗЗ…

Всё переворачивается с ног на голову. Вернее, чужая голова между моих ног, сменяется моей головой между чьих-то ляжек.

Свежая, едва проклюнувшаяся седая щетина на чужом лобке колет кончик моего носа. Перед самим носом вздымается и опадает живот. Он плоский но рыхлый, морщинистый, покрытый лопинами растяжек. Старческий живот. Чуть выше, в такт животу двигается грудь. Вернее даже не грудь, а два шарообразных холма вздымаются над всем телом, направив вверх стоячие соски.

Как так вышло, что мужики внушили женщинам: мол, безволосый лобок, как у неполовозрелых, естественным образом сочетается с гипертрофированными сиськами?

Наверное, от этого нелепого зрелища у меня вырывается:

– ВЫР-ВЫР-ВЫЫР!

Мои губы, мой рот, едва ли не вся нижняя часть моего лица погружена в самое, что ни на есть лоно. И я фырчу в эту дряблую вагину как лошадь:

– ХРР-ВРР-ФРРРРР! – от чего мягкая, тёплая плоть, что прижата к моему лицу вибрирует и хлюпает.

Следом всё ублажаемое мной тело приходит в движение. Ляжки конвульсивно сжимают мою голову, спина выгибается дугой. Сиськи-шары, эти инородные предметы со шрамами снизу, трясутся как два желейных пудинга, и вот между ними появляется лицо их хозяйки. Лицо какой-то озабоченной старушенции. Она убирает с потного лба мокрые обесцвеченные волосы. Таращит на меня округлившиеся глаза. Рот её открывается буквой «О», и словно сдерживая вскрик, она накрывает его своей морщинистой рукой с отвратительно-несовременным френчем на ногтях.

У меня вырывается:

– ВЫР-МЫР-ФЫРРРР!

БЗЗЗ…

Я муха.
И я отказываюсь понимать, что за хрень здесь вообще творится.

БЗЗЗ…

[ часть III ]

ЧУЖИЕ ИСТОРИИ by Илюха Усачёв

ВЫКЛ/ВКЛ

Просто послушай.

Доподлинно неизвестно, как так вышло, что мамочка стала мамочкой. Ведь ей подобные попросту не созданы для материнства. Только не они. Но случилось то, что случилось, и мамочка родила дочку.

Не без тяжких раздумий, конечно, но мамочка всё же решила оставить девочку себе. Возможно, она даже была этому рада.

Наверное.

Ведь чудо новой жизни – это счастье. Кто бы там что ни говорил.

ВЫКЛ/ВКЛ

«Присунуть» – так вроде мужчины говорят?

Вот, что происходит:

На медицинской каталке лежит девушка. Полностью обнажённая, абсолютно неподвижная. Глаза, не моргая, уставились в потолок, на котором ползают и сношаются мухи. Рядом с каталкой на корточках сидит парень. И он что-то там с этой каталкой колдует. Что-то к ней прикрепляет и привязывает.

Полумрак и тишина вокруг разбавлены дрожащим оранжевым светом и звуком, напоминающим нечто среднее между шипением и гулом. Это работает встроенная в стену крупногабаритная печь котельной.

Вот что получается:

Есть девушка и есть парень. Он всё порывался ей присунуть, но в итоге решил её засунуть. Прямиком в печку.

Как там ещё мужчины говорят? «Отжарить»?

Если что, она живая, эта девушка. Поэтому парень и пристёгивает её к каталке текстильными ремнями, чтобы не вздумала брыкаться во время зажарки. Хотя она, в общем-то, и не собиралась.

Первый ремешок – на щиколотках. Второй затянут на талии так, что живот едва не прилипает к позвоночнику. Последний ремень сдавливает грудь, аж рёбра хрустят. Словом, ни вздохнуть, ни пошевелиться. Грубая, плотная, шершавая ткань перетягивает тело и врезается в замёрзшую кожу. Трёт затвердевшие от холода соски, как наждачная бумага.

Мишган - так себя называет парень-шашлычник, он затягивает ремни до посинения. До посинения той, кого он вяжет, конечно же. Потом разворачивает каталку, и теперь её ноги направлены прямо на массивную печную заслонку, через небольшое смотровое окошко которой видны пляшущие огненные языки.

Босым ступням обездвиженных ног становится теплее.

Мишган дёргает задвижку на заслонке, но та ни в какую. Он рычит, пыхтит, делает очередной рывок на выдохе, и вот засов со скрежетом поддаётся. Заскрипев чугунными петлями, заслонка открывается нараспашку. С глухим колокольным звоном она бьётся об кирпичную стену, открывая вид на ярко-оранжевое пламя внутри, которое не просто горит, а бушует и бесится. Оно прямо рвётся из печного нутра наружу, осыпая пол искрами.

Говорят, на три вещи можно смотреть бесконечно. На огонь, на воду, и на что-то там ещё. Когда тебя в этом огне вот-вот сожгут заживо, желания полюбоваться стихией как-то не возникает.

А обездвиженным ногам уже жарко.

Тело человека, оно на восемьдесят процентов состоит из воды. Чтобы прокипятить такую ходячую лужу и спалить дотла остатки, требуется температура не менее восьмисот градусов.

Психика человека, она имеет свойство включать защитные механизмы. Один из них – мыслить отвлечённо. Вот девушка и размышляет: «А достаточно ли такой температуры, чтобы мгновенно умереть от болевого шока?»

Пока она об этом думает, подошвам её ног становитсягорячо.

Мишган возвращается к каталке. Склонив голову набок, он облизывает губы и смотрит сверху вниз на связанное тело. Потом, резко расстегнув ремень, перетягивающий грудь пленницы, принимается её лапать.

Это похоже на шанс. Теперь, если посильнее вдохнуть и втянуть живот, получится освободить руку. Попытаться ударить этого амбала. Поцарапать его, ущипнуть на худой конец… Ну а смысл? У него ж бицепсы размером с её голову. Да и вообще… Да и вообще ей как-то пофиг…

Если человек сохраняет спокойствие, не смотря на происходящую вокруг дичь, тут два варианта. Первый: у него от природы железные нервы и характер на бетоне. Второй: весь этот железобетон – просто лошадиная доза какой-нибудь седативной химии в крови. Учитывая незаживающие дорожки на венах этой девахи, её вариант очевиден.

Парень мнёт ей грудь, как тесто. Сжимает в потных лапах. Тянет то к себе, то в разные стороны, едва не отрывает. Он терзает бедные девичьи титьки с каким-то отрешённо-аутичным видом – взгляд в никуда, рот раскрыт, слюни по подбородку. Видок у него такой, что лучше уж смотреть на огонь в печи, чем на эту дегенеративную рожу. Когда с его оттопыренной губы срывается слюна и капает ей прямо на онемевший сосок, она наконец-то подаёт голос.

Это не мольба о пощаде, нет. И даже не жалобное стенание. Это какой-то нечленораздельный выкрик, который обрывается так же внезапно, как и начался. От него парня передёргивает, точно от оплеухи. Несколько мгновений он тупо пялится на свою жертву. Будто впервые её видит. Будто не сам её только что связал. Он отдёргивает руки от грудей, словно они раскалённые, и тихо говорит:

– Как же это… Как же это… – а потом бьёт девушку по лицу.

Как люди в гневе стучат кулаком по столу, вот точно так Мишган припечатывает своим кулачищем прямо по её глазу. Искры посыпались – метафора затасканная, но точная. Прямо-таки не в бровь, а в глаз.

Каталка оснащена съёмными носилками, собственно, к ним девичье тело и пристёгнуто. И наверняка затолкать их в печь этому бугаю никаких проблем не составит. Он берётся за поручни, каталка вздрагивает и трогается с места.

Обездвиженным небритым ногам очень, очень горячо.

Тёмные волоски на них плавятся от температуры, они завиваются, скукоживаются и исчезают. Кожа стремительно краснеет. По сравнению с этим, даже восковая эпиляция кажется безболезненной.

Каталка приближается к печи, словно большой противень, но несмотря на схожесть ситуации, это вам не сказочка про ведьму из пряничного домика. Это не та история.

Ноги жжёт почти нестерпимо.

ВЫКЛ/ВКЛ

Так что же это за история? О чём она?

По идее для того, чтобы событие стало историей, нужны рассказчик и слушатель. Конкретно в данном случае, это две ипостаси одного человека.

Ипостаси? Что за слово-то такое? Кто вообще так говорит?

Похоже, что я так говорю. И всё, что я говорю, всё что я рассказываю - я рассказываю самой себе.

Кстати, а кто это – я?

Кстати, а чем вообще наше я определяется?

Душой? Телом? Может быть, сознанием? Тогда что есть сознание?

Вопросы, вопросы, вопросы. Банальные и избитые псевдофилософские вопросы без ответов.

Обычно, когда нет чёткого представления об общей картине чего-либо, используют сравнение с разобранным паззлом. Аккуратные гладкие сегменты, которые можно собрать воедино. Один за другим. Шип-паз.

Если рассуждать метафорически, то я представляю своё сознание, как нечто разбитое вдребезги. Как разрозненные осколки, разных форм и размеров. Крутишь их, вертишь, приставляешь друг к другу – без толку, всё равно непонятно, что куда.

Так что, по сути, эта история - всего лишь куча осколков. Но обращаться с ними всё же следует очень осторожно. Ведь некоторые из них довольно острые.

ВЫКЛ/ВКЛ

Скорее всего, это закончится здесь – в полуподвальном помещении котельной со старой печью. Но началось всё в другом месте, на этаж выше. А именно, в…

ВЫКЛ/ВКЛ

– …нашем заведении, – говорит женщина в белом халате. – Созданы все условия для комфортного пребывания.

Словно подтверждая её слова, по моим торчащим из шлёпка пальцам пробегает жирный таракан.

Неужели резорт пять звёзд? Если так, то первая звезда за санитарные условия.

Помещение, в котором мы находимся, размером с пару учебных аудиторий. Бледно-голубая краска на стенах пошла волдырями, а там, где она облупилась, виднеется чёрная плесень. С высоченного потолка мелкими хлопьями сыпется побелка. Падая, она оседает перхотью на головах и плечах постояльцев. Но их, похоже, это не особо волнует. Здесь располагается нечто вроде комнаты отдыха, вот они и отдыхают. Не парятся.

Вторая звезда за уютный интерьер.

Отдыхающие разбрелись по помещению: одни смотрят в окно, другие уставились в пустоту, третьи – в стену. Некоторые бродят от этой стены и обратно. Слоняются из угла в угол, шаркая тапками по протёртому линолеуму, и тихо бормочут что-то себе под нос. Зомби, или, скорее, призраки. Того и гляди кто-то возьмёт, да пройдёт сквозь закрытую дверь, возле которой зевая, переминаются с ноги на ногу два санитара.

Одна женщина не сильно, но размеренно, бьётся головой об стену. Глядя на неё, какая-то девушка кивает в такт ударам. Сидящий на полу мужик машет мне рукой.

Третья звезда за атмосферу всеобщего релакса.

– Уверена, вам у нас понравится. – говорит женщина в белом халате, и берёт меня под локоть. У меня вырывается:

– МАНДА ВОНЮЧАЯ! ПИЗДА СМЕРДЮЧАЯ!

Ну вот. Вероятно, это одна из причин, по которым я здесь.

Если вдруг, ни с того ни с сего, кто-то обложил вас матом, прошу, не спешите ему втащить. Бывает так, что ругань рождается у человека не в голове, а сразу на языке, и срывается с губ внезапными выкриками. Словно кто-то другой изрыгает грязь через их рот.

Велика вероятность, что у этих людей синдром Туретта – тикозная разновидность моторного расстройства центральной нервной системы.

Я не знаю, откуда я это знаю.

Но я знаю, что все эти гаденькие словечки могут даже казаться весёлой шуткой до той поры, пока впервые за неё не огребёшь. Ведь если тебя не просили «Скажи что-нибудь грязное», то в основном люди на подобное обижаются. Вот и мадам в белом обиделась. Её ногти с устаревшим нетрендовым френчем впиваются мне в руку, чуть выше локтя. Она говорит:

– Пройдёмте в ваш неперсональный номер. – и подталкивает меня в сторону ухмыляющихся санитаров.

Когда мы выходим из комнаты отдыха, она говорит им:

– Как вам наша новенькая морковка, ребят?

Ребята издают дружные смешки в ответ.

Морковка? Должно быть, это про меня. Должно быть, из-за цвета волос. Очень оригинально, Тётя-я-не-шарю-в-маникюре.

Четвёртая звезда за чуткий и отзывчивый персонал.

За что пятая звезда, пока непонятно. Как непонятно и то, что вообще происходит.

ВЫКЛ/ВКЛ

Пытаться понять, что происходит, это как смотреть сериал по ТВ. Смотреть в полглаза, пропуская сцены и ситуации. Иногда – целые серии. Да ещё вдобавок периодически переключать каналы. Такой вот заппинг – поди разберись, кто там кого любил, убил или трахнул.

ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – это происходит так:

Я могу проснуться на бодряках, потягиваясь и жмурясь от солнечного света из окна – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – моя голова всё так же на подушке, но в окно уже светит луна. И ноги гудят, словно я пробежала многочасовой марафон.

Или, например, сую в рот ложку, сидя в столовой – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – вынимаю изо рта сигарету, стоя в курилке.

Случайные отключения и такие же рандомные включения с нарушенной хронологией событий – примерно так и работает моё осколочное сознание.

То есть, идёшь себе в туалет, пританцовывая, потому что приспичило – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – сидишь в мокрых штанах на мокром стуле, сжимая в руке пустой стакан или чашку. Думай теперь: «Это из стакана пролилось, или из тебя вытекло?». Ведь мочевой пузырь-то больше не давит.

В подобном контексте рыбка Дори не кажется таким уж смешным персонажем.

ВЫКЛ

ВКЛ

Помолчи и послушай.

Случайно залетевшая чайлдфри – это вообще не смешно. Но когда мамочка забеременела, такого понятия и в помине не было. А у самой мамочки было кое-что посерьёзнее, чем традиционные ценности института семьи.Она называла это «Предназначение». Потому-то её доченька и пошла с самого рождения по чужим рукам нянек, сиделок, гувернанток, воспитательниц и опекунш. Лишь изредка, буквально на мгновения, попадая в родные мамочкины ручки.

Конечно же, всё дело в «Предназначении», в высшей цели. Мамочке были совершенно чужды стереотипы о том, что материнство – это главное в жизни любой женщины.

ВЫКЛ/ВКЛ

Женщина в белом халате, та самая «я-не-шарю-в-маникюре», которая на меня зажлобила – судя по всему, она медсестра. Прямо сейчас она наполняет одноразовый шприц из ампулы. Подносит его к глазам, иглой вверх. Щелчком пальца сбивает пузырьки внутри, стравливает воздух.

Потом эта обиженка делает вид, что не может попасть мне в вену. Втыкает иглу и выдёргивает, втыкает и выдёргивает. И каждый раз у меня вырывается:

– МАНДАССЫХА!

Вырывается:
– БЛЯДИЩА!

Вырывается:
– ПИЗДОПРОЁБИНА!

Наконец, у неё, типа, получается. Она прямо всаживает иглу в мою руку. Спасибо, хоть не проворачивает. Как опытный наркот, берёт контроль, и с силой давит на поршень, запуская в кровь трёшку галоперидола – ровно на два кубика больше, чем положено. С такой дозы меня будет тащить сутки, не меньше.

Медсестра прижимает место укола ваткой. С подобострастной улыбкой она велит мне согнуть руку.

С какой-какой улыбкой? Да что это за слова такие? Откуда они берутся в моей голове?

Короче, эта тварина натыкала меня иголкой, а теперь вот лыбится. Мразь. Видать, в каждом дурдоме должна быть своя сестра Рэтчед.

Веки стремительно тяжелеют, я заваливаюсь на скрипучую койку и отворачиваюсь к стене. Через несколько минут моё сознание из кучи осколков превратится в творожную массу.

ВЫКЛ/ВКЛ

Я не знаю, откуда я знаю вот такую историю:

Приходит мужик к урологу и говорит: «Доктор, помогите, я писаюсь!» Он почти плачет: «Прямо ссусь, доктор, понимаете!?» И весь такой на грани истерики, аж трясётся.
Доктор ему говорит, мол, тише, голубчик. Мы вам поможем обязательно. Но для начала, чтобы лечение было более эффективным, давайте-ка ваши нервишки слегка поправим. Вот таблеточки, пропейте курс, и приходите снова.
Через какое-то время мужик возвращается и давай в благодарностях рассыпаться: «Спасибо доктор! Вы мне жизнь спасли буквально! По гроб жизни вам обязан! Спасибо, спасибо, спасибо!» Едва целоваться не лезет.
Доктор слегка в шоке, естественно, ведь лечения-то ещё никакого не было. Спрашивает, неужто успокоительные помогли от нарушения мочеиспускания? Говорит: «Вы что же, больше не писаетесь?». А мужик и отвечает: «Да что вы, доктор? Конечно писаюсь! Но теперь мне на это абсолютно пофигу!»

Уж не знаю, насколько баян, но зато жиза.
Галоперидол – он же «галочка», «галик», «витамин Г». Он же «А можно мне лучше сразу лоботомию?!»

Купируя психотические реакции, галоперидол также угнетает всю нервную систему, личностные и волевые качества. При систематическом, длительном применении, он делает из тебя не зомби, и даже не призрака. Он тупо превращает тебя в овощ, которому на всё пофиг.

Об этом не говорят, но постояльцев заведений, подобных этому, намеренно держат в состоянии, близком к вегетативному, чтобы они доставляли меньше хлопот своим существованием.
Так что все мы здесь просто овощи.

Вот Огурец-Сергей. Его периодические прилюдные оголения терпели до той поры, пока однажды не застукали трясущим своими причиндалами возле детского сада.
Вот Лена-Тыква – всюду таскает за собой батон или сайку хлеба, чтобы покормить птичек, которых, кроме неё, никто не видит.

Попорченные, побитые овощи.
Выкинуть бы их на помойку, но в гуманистическом обществе так непринято. Вот эти овощи и консервируют, накачивая антипсихотиками, седативными и транквилизаторами. Закатывают их в банки с этикетками «Лечебница» или «Диспансер», а потом прячут поглубже в погреб, с глаз долой.

Вот Чеснок-Николай – параноик. Вот Стас-Баклажан – биполярщик.
А это Морковь-Я – матершинница и потеряшка в реальности.

ВЫКЛ/ВКЛ

Замолчи и слушай.

Так, что там с нашей девочкой?

Очень скоро, как только она начала подрастать, стало ясно – растёт она форменной оторвой.

Непослушная, шкодливая, вредная, капризная – эта маленькая зараза являла собой эталонный образ трудного ребёнка.

А что же наша мамочка?

Наверное, уже тогда она поняла, что доченька – это её большая ошибка.
Но было уже поздно.

ВЫКЛ/ВКЛ

Вот Максим-Кукуруза. Так-то он совершенно нормальный. Просто прячется здесь от инопланетян, которые хотят его похитить.

Вот Лейсан-Свёкла – суицидница. Вон Семён-Перец и Ирина Анатольевна-Редиска. Баклажан-Гена и Картофан-Армен.

А это – Тётя-я-не-шарю-в-маникюре, хозяйка овощебазы.

Оказывается, никакая она не медсестра.

Её зовут Мария Михайловна Бокарёва. Если поспрашивать, в этих стенах могут много чего рассказать про неё. А ещё про методы лечения, про квалификацию персонала, про условия содержания и отношение к пациентам. Дофига всего могут рассказать, да только кто ж будет слушать, что там рассказывают овощи.

Прямо сейчас Мария Михайловна сидит во главе П-образного стола, слишком большого и слишком вычурного для кабинета главврача задрипанской психбольницы. Обводит взглядом остальных собравшихся за этим столом людей в белых халатах – целый консилиум, ведущий оживлённую дискуссию.

Я примостилась на табуретке в дальнем углу кабинета, и до меня долетают только обрывки фраз из разговора учёных мужей:

«Множественные ментальные расстройства», «Уникальное сочетание девиаций», «Случай беспрецедентный».

Мне удаётся расслышать:
«Обнаружена полицией», «Нарко-притон», «Состояние, близкое к коматозному».

А ещё:
«Доставлена службой соцзащиты», «Личность не установлена», «Родственники не найдены».

Мария Михайловна встаёт со своего места. Спина прямая, подбородок приподнят, руки в карманах врачебного халата. Её гиалуроновые губы произносят:
– Коллеги, прошу внимания.

Закрываются рты, перестают чиркать в блокнотах ручки. Даже Катя-Капуста, деваха, вечно поющая на всю лечебницу всякую современную попсу – и та смолкает где-то в коридоре.

Тишина. Только мухи жужжат. И все взгляды устремлены на мадаму во главе стола. Сразу видно – властная женщина.
Если поспрашивать, в этих стенах могут рассказать, что за глаза её здесь называют Маша Бакарди. Тот случай, когда часики уже протикали за сорок, но всё ещё отчаянно хочется мужского внимания и одобрения. Глядя на эту ботоксную мордень, так и кажется, что силикон под ее белоснежным медицинским халатом упакован в пошлейший кружевной лиф. Стринги-жопорезки прилагаются.

Даже если не спрашивать, и так понятно, почему эту пергидрольную тётю так называют.

У меня вырывается:
– Шалава старая! Подстилка патриархальная!

Ладно, признаюсь. Это не вырывается. Это я специально.

Все сидящие за столом мужчинки поворачивают головы в мою сторону. Похоже, эту битву за их внимание Бакарди проигрывает. Они смотрят, смотрят, смотрят, а я непроизвольно свожу колени и скрещиваю руки на груди.

«Раздевать глазами». До чего поэтичное выражение придумали мужики, чтобы этими своими глазами хватать, лезть, лапать и проникать. Каждой женщине знакомо, как от таких гляделок хочется немедленно залезть под душ.

И вот, пока все эти дядьки насилуют меня своими зенками, Бакарди толкает речь о том, что:
«Человечество тратит колоссальные временные и финансовые ресурсы на разработку усовершенствованных силиконовых имплантов. Изобретаются всё новые и новые средства для восстановления и улучшения потенции. При этом за последние сто лет люди ни на шаг ни приблизились к решению проблемы болезни Альцгеймера».

– …В ближайшие полвека, – говорит она. – Мы получим старушек с идеальными бюстами и старичков с несгибаемой эрекцией. Но никто из них не будет знать, как всем этим пользоваться.

Я кричу:
– Уж чья бы корова мычала, престарелая ты силиконовая долина!

Бакарди говорит:
– …Наша лечебница существует уже почти сто лет. Великая тайна людской природы, которую мы пытаемся разгадать – это человеческая психика.

Я показываю ей фак и ору:
– Вот это разгадай!

– …Уверена, мы обязательно поможем этой бедной женщине. – Бакарди наконец-то смотрит на меня.

Смотрит, смотрит, смотрит, а я внезапно осознаю, что женщины тоже умеют пялиться.

– Себе помоги, овца! – горлопаню я ей. – Запишись на нормальный маник!

Продолжаю материться и выкрикивать всякую дичь, что взбредёт в голову. Я отрываюсь и развлекаюсь по полной, пока меня не скручивают санитары. Они незаметно для окружающих дают мне под дых, заламывают руки за спину, и согнув пополам, вытаскивают прочь из кабинета. Попутно поддавая по рёбрам короткими тычками. Суставы хрустят, ноги волочатся по полу, изо рта вырывается:

– ПАСКУДЫ! ЧТОБ ВАМ ВСЕМ ПРОПАСТЬ, ВЫБЛЯДКИ!

Вот тут правда – вырывается.

ВЫКЛ/ВКЛ

Укол почти безболезненный. Бакарди сегодня само милосердие.

– Как самочувствие, морковка? – звучит у меня над ухом её голос. – Всё в порядке?

Мои веки как свинцом налитые, не разлепить. С губами и языком та же беда. Только и получается, что мычать в ответ. Чувствую, как меня гладят по голове.

Быстро же она перестала обижаться. Хотя… Сколько времени прошло? День? Неделя?

Да пофиг.

Пахнущая увлажняющим кремом ладонь перебирает пряди моих волос. Гладит по щеке. Пальцы касаются губ, подбородка, спускаются ниже. Подушечками проводят по шее и ключицам. Ещё ниже. Ладонь аккуратно, без нажима, ложится на грудь.
Неужели она настолько отходчивая?

Да пофиг.

Тем, кого ни разу не ширяли галоперидолом, бесполезно объяснять каково это. Но чисто для справки можно привести список побочных действий:

Усугубление у пациента изначальной тяги к суициду и насилию. Депрессия, галлюцинации, бессонница, сонливость (вплоть до летаргии), тревожность, обострение фобий, психоз. Печёночная кома, аритмия, тахикардия, эпилептические приступы, тошнота, рвота, анорексия, дисперсия, снижение либидо, бесплодие, фригидность, импотенция.

Это самая малая часть списка. Читая который невозможно поверить, что данный препарат одобрен Минздравом.

Я не знаю, откуда я это знаю.

Но я знаю, что самая стрёмная, и одновременно самая угарная побочка – это повышение в организме выработки пролактина, что приводит к увеличению груди и возникновению молочной секреции у обоих полов.

Так может, Бакарди, как Малефисента, просто хочет знать, кто из нас двоих «на свете всех сисее»? Может, и те ушлёпки на консилиуме были просто в шоке, и лупатились на мою грудь, которая превращается в вымя?

Да пофиг.

Чувствую горячее дыхание на своей шее. Спать охота нереально. Надеюсь, когда я очнусь, не обнаружу, что меня доят.

ВЫКЛ/ВКЛ

Вот Никита-Лук – шизофреник, и Репа-Елена Антоновна – неврастеничка.
Вот Игорь Николаевич-Помидор. Обычный в общем-то мужичок, но порой ведёт себя, как настоящий кобель. В смысле, бегает на четвереньках и мочится на ножки стульев, задрав ногу.

Вот Лёшка-Кабачок.

А это Вика-Брокколи – девушка с зелёными, стриженными под расчёску волосами. Брокколи, ага. Уровень моей оригинальности – Маша Бакарди.

Прямо сейчас Вика закатывает один рукав своего безразмерного свитшота.

– Эти твои «Пиздецнахуйблядь», – говорит она, оголяя предплечье, исполосованное сеткой продольных и поперечных шрамов. – Просто нечто.

У Вики на свитшоте принт - сердце, пронзённое ножом и надпись «Self Made».
Логичнее было бы «Self Harm».

Вика снимает крышку со сливного бачка унитаза. Суёт внутрь покоцанную руку и говорит:
– А ещё эти, как их, – она щёлкает пальцами свободной руки. – Клик-Клак?

– Выкл-Вкл. – поправляю я.

«Выключить-включить» – иконка в виде кружочка с палочкой посередине. Более подходящего сравнения не придумать. Хотя, на самом деле, это называется «антероградная амнезия» — дисфункция краткосрочной памяти с сохранением универсальных знаний. Этот тип амнезии связан с нарушением перемещения воспоминаний из кратковременной памяти в долговременную, с сопутствующим частичным или полным разрушением хранимой информации.

Как всегда, я не знаю, откуда я это знаю.

– Выкл-Вкл, точно. – говорит Вика.

Из сливного бачка появляется пакет с зиплоком. Внутри него сигареты и зажигалка. Вика закуривает, предлагает мне. Говорю, что не знаю, курю я или нет. В ответ она прищуривается – может скептически, а может от дыма, который, смешавшись с сортирной вонью, реально режет глаза.

Протягивая мне свою сигарету, Вика говорит:
– И давно это у тебя?

– Чем ты занималась на прошлой неделе? – я съезжаю с вопроса, но принимаю сижку. – Ты помнишь?

Вика закатывает широченную штанину. На икре красуется рваный шрам.

– Это, – говорит она. – Понедельник.

Давно зарубцевавшаяся рана. Её тон уже сравнялся с тоном кожи. Пока я соображаю, что Вика, скорее всего, имеет ввиду какой-то из понедельников прошлого года, штанина поднимается выше, демонстрируя ещё несколько выпуклых розовых отметин посвежее.

– Вот утро вторника и полдень среды. – говорит эта селфхармщица. – Остальные показать?

Самый странный ежедневник на свете.
– Так давно это у тебя? – снова спрашивает Вика.

В ответ я морщусь. Тошнит уже повторять эти три слова.

«Когда это началось?»
Я не знаю.
«В детстве, в юности было подобное?»
Я не знаю.
«Впервые в лечебнице?»
Я не знаю.
«Место прописки?»
Я не знаю.
«Имя, фамилия, дата рождения?»
Я не знаю… Зачем с вами разговариваю. Отвяньте от меня.

Оказывается, такой редкий тип амнезии, как антероградная, вполне может сочетаться с более распространённой её формой – ретроградной.

Вместо прошлого у меня лишь базовые навыки. Вместо воспоминаний – каша из бесполезной, неизвестно как полученной информации.

Первый секретарь ЦК КПСС – Брежнев. Черепная лобная кость на латыни – os frontale. Стыдоба на зумерском – кринж. Тарантино – фут-фетишист. Бесформенный, мешковатый Викин шмот – оверсайз.

Вместо сознания – кроссворд. Кроссворды – интересно, их ещё печатают? А анекдоты?

Упакованная в оверсайз Брокколи-Ви говорит, что во время своих краткосрочных отключений я остаюсь собой, разве что чуть больше матерюсь и рассыпаю проклятья. Это утешает. Раз модель моего поведения не меняется, значит, у меня не какое-нибудь там расщепление личности или типа того. Во всяком случае, так утверждает Вика.
Я возвращаю ей вонючую, дерущую горло сигарету. Как она их только курит? Она затягивается и говорит, что у сигареты вкус пустоты. Очень поэтично. А я, похоже, всё-таки не курящая. После двух затяжек кишечник словно скручивается в узел, и издав утробный протяжный стон, выпускает газы. Не опростаться бы.

Пятая звезда за изысканные блюда местной кухни.

Вика объясняет, что это одна из побочек галика – запор сменяется диареей по сто раз на дню. Уж она-то знает про побочки. У самой менструальный цикл сбит напрочь. От чего бурое пятно на мотне её штанов почти никогда не исчезает.

В ответ говорю, что я и это, блин, знаю. Зато не фига не знаю, сколько мне лет.

Вика берёт меня за плечи и поворачивает в сторону зарешёченного окна, которое в тёмное время суток местные дамы используют как зеркало. Такое отражение, конечно, искажает, но выглядим мы с ней примерно одинаково. И если меня не обманывает мой створоженный мозг, то даже внешне слегка похожи. А может и внутренне. Морковь и Брокколи. Две приунывшие овощные культуры. Две ебанашки.

– Ах! – говорю я с максимально театральной интонацией. – Этот дивный Бальзаковский возраст.

– Какой-какой возраст? – переспрашивает Викино отражение.

– Бальзаковский. – повторяю я. – Это слегка за тридцать.

– А-а-а. – выдыхает дым Вика. – А словечки, как у престарелой княжны, которая завела себе Тик-Ток. У нас в двадцать первом веке это называется «милфа».

Вот зараза. Я улыбаюсь, и слегка стукаю эту крашеную сучку в плечо.

Если при антероградной амнезии просто ощущаешь себя полным идиотом, который забывает надеть штаны, то ретроградная амнезия заставляет тебя чувствовать настоящее, беспросветное, гулкое одиночество. Человек животное стадное. И на самом деле человеку нужно немного. Каждый аутсайдер только одного и желает – поскорее вернуться назад в общество. Человеку нужен человек.

Что-то такое и происходит между нами с Викой. Какая-то вялая, болезненная привязанность. Разбавленное галоперидолом подобие дружбы.
Она появилась тут чуть раньше меня, а может, и чуть позже. Неважно. Подобное тянется к подобному, и вот мы уже заканчиваем друг за другом фразы. Короче, поладили.

В перерывах между инъекциями, когда галик немного попускает, бывает, даже испытываешь хиленькие эмоции. Вот я и улыбаюсь вяло, глядя на Вику. А она - нет. У неё вообще постоянно рожа кирпичом. Симпотная мордаха, но кирпичом. Сроду не догадаешься, что там в этой зелёной голове.

С этим своим покерфейсом она говорит:
– Ну, смотришься ты неплохо. Как говорят мужики…

– Я б вдул. – скривив лицо, заканчиваю я за неё.

– Я б тоже! – раздаётся со стороны.

В дверном проёме парень подпирает плечом косяк. Он складывает руки на груди, и короткие рукава его мед-формы аж натягиваются на бицепсах. Этот качок парит вейпом. Пар такой густой, что кажется, вот-вот ляжет клоками ваты на его стрижку «под ёжик» а-ля девяностые.
Глядя на меня, этот пожиратель стероидов говорит:
– Привет, я Мишган.

Он произносит это по слогам: Миш-ган. Причём, на втором слоге складывает пальцы в пистолет, и типа делает выстрел. Не сводя с меня глаз, говорит:
– Вы сегодня уже были на процедурах? Могу проводить.

– Мишутка, – говорит Вика. – Ты дверью ошибся, или каминг-аут совершаешь? Это женский туалет, так-то.

Он даже не смотрит в её сторону. Как будто нет её. И тут его зовут из коридора: «Миша! Мишган! Тут Николаич снова двоих покусал!»

Несколько мгновений Миша буравит меня взглядом. Потом одаривает, как ему наверно кажется, томной улыбкой. Сплёвывает и сваливает, оставив после себя клубы пара, пахнущие бананом. Из-за двери слышен его голос: «Вот это годную милфу подвезли».

Милфу? Иди подстригись нормально, молокосос.

– А этот Миш, – говорю я. – Ган тот ещё фрукт. Да, Вик?

Вместо ответа она тушит сигарету о свою ладонь.

ВЫКЛ

[ часть II ]

ЧУЖИЕ ИСТОРИИ by Илюха Усачёв

5

Само по себе пребывание вне тела тратило определённую энергию, плюс воздействие с окружающими предметами могло вымотать меня до предела. В молодости, не научившись пока нормально спать, я купил себе в спортивном магазине гриф с блинами. Идея оказалась отличная. Мало того, что я учился поднимать нечто более тяжёлое, нежели ручки и монетки, так ещё на это уходила уйма сил, что позволяло мне наконец-то нормально заснуть. Забавное, наверное, было зрелище. Лежащий человек и прыгающая в воздухе штанга рядом.

Но то, что я сделал сейчас, не шло ни в какое сравнение с теми нагрузками. Из меня будто выдернули позвоночник. Какое-то время я лежал рядом с трупом уборщицы, приходя в себя и сбрасывая остатки проклятой оранжевой паутины.

Шатаясь, я с трудом поднялся, сделал несколько шагов. Затем буквально вывалился в коридор. В голове по-прежнему стоял гул взлетающего авиалайнера. К этому ещё добавились плавающие огромные цветные круги, превращавшие окружающую меня действительность в раскраску Дали. Кое-как доковыляв до палаты, я рухнул в тело, почти мгновенно отключившись.

Своё первое в жизни убийство я отметил не угрызениями совести, а отличным крепким сном.

Утром меня разбудили громкие голоса в коридоре, сопровождаемые суетливой беготнёй. Очевидно, уборщицу нашли. В двери щёлкнул замок, и вошла заплаканная медсестра. Я зевнул, небрежно поинтересовавшись, что случилось.

– Нина Михайловна, уборщица наша, умерла, – всхлипывая, ответила девушка. – Такая чудная старушка была. Говорят, сердечный приступ. Кошмар просто, вот так живёшь, живёшь и всё...

Она сняла с меня датчики, расстегнула кожаные манжеты на руках и ногах. Я сел на кровати. Поморщившись, потянулся, терзая затёкшие суставы. Выглянул в коридор. Мимо двери прошёл санитар, толкая перед собой каталку с накрытым простынёй телом.

Туда тебе и дорога, старая сука.

Я обернулся на стену возле своей кровати, изучая затейливый узор из тоненьких трещин. Рефлекторно дотронулся до левой руки и вздрогнул от внезапной боли. Там, где эта оранжевая дрянь пила из меня жизнь, кожа покраснела, словно её чем-то сильно натёрли. Медсестра закончила собирать провода, уложила их обратно на столик.

– Посидите пока в палате, к вам скоро Аркадий Степанович зайдёт. Потом пойдёте на завтрак.

Ещё раз всхлипнула и ушла.

Я несколько раз прошёлся по палате, разминаясь. Отличная выдалась ночка – и убил, и поспал. Не скрою, мне всегда было интересно, могу ли я как-то воздействовать на внутренние органы выборочно, не затрагивая остальное тело. Вот и узнал. Однако дорогой ценой. Что могло случиться, если б у меня не получилось вернуться и я отрубился прямо в коридоре, не хотелось даже думать. Я лёг обратно на кровать, стараясь на всякий случай держаться от стены подальше. Интересно, такие фокусы здесь каждую ночь или мне повезло попасть в график кормёжки?

Постучав в открытую дверь, зашёл главврач. Он был мрачен и заметно расстроен.

– Доброе утро, Михаил. Как спалось?

– Доброе, Аркадий Степанович, – я сел, – спасибо, неплохо, даже вроде выспался. А что тут у вас случилось? Медсестра сказала, с уборщицей что-то?

– Инфаркт у Нины Михайловны, – кивнул врач. – Милая женщина, всю жизнь клинике отдала.

Он рассеянно замолчал, затем словно вспомнил о моём присутствии, снова заговорил:

– У нас сегодня с вами должны были быть процедуры, но их придётся перенести. Родственников у Нины не осталось, поэтому я буду весь день занят оформлением и похоронами. Да, и что это у вас?

Аркадий Степанович взял мою левую руку, посмотрел на красное пятно у кисти.

– Похоже на аллергическую реакцию к препаратам. После завтрака зайдите к сестре, она обработает и наложит повязку. Всё, отдыхайте.

Он резко встал и вышел. Просто поразительно. Столько переживаний из-за обычной уборщицы. Обычной, ну да. Сегодня же ночью загляну к вам в кабинет, не сомневайтесь.

Завтрак оказался на удивление сносным. Пшённая каша с парой кусочков бекона, вполне себе неплохой сыр, пара яблок и чай. Вообще, привыкнув к аскезе государственных медицинских учреждений, я был немного удивлён. Обстановка в больнице была на порядок выше даже многих столичных учреждений, что уж тут говорить про Челябинск, а тем более его пригород. Нормальная еда, нормальная мебель в палатах, даже развлечения в общем зале – всё это походило больше на какую-то американскую клинику, нежели на заштатный психоневрологический пансионат с госбюджетом в три рубля. Ещё один файлик в папочку

«Странное». Итого на второй день пребывания:

– бабка-упырь,

– светящиеся стены,

– очень переживательный главврач,

– финансирование всей богадельни.

В самых смелых предположениях я не мог себе представить такой результат всего за сутки.

После завтрака зашёл на пост к медсестре, показал руку. Она кивнула, нанесла какую-то мазь и перемотала бинтом. Привыкая к лёгкому жжению, я не торопясь пошёл в сторону общего зала, внимательно изучая витиеватые узоры трещинок, протянувшиеся по всему коридору. Они выползали из половины палат, перебирались на потолок, соединяясь в обширную сеть. Небольшой рукав уходил в сторону комнаты с надписью «Только для персонала», где я вчера устроил инфаркт милейшей Нине Михайловне, а основная часть исчезала где-то в районе общей лестницы.

Дойдя до зоны отдыха, снова уселся с книгой на диван, посматривая по сторонам в поисках первой жертвы. Под повязкой начало немного зудеть. Я автоматически почесал руку, оглядел ещё раз зал, и меня словно дёрнуло током. Примерно треть пациентов была с такими же повязками. У кого-то на руке, у кого-то на ноге. Сколько нас тут аллергиков собралось, просто удивительно. Ставлю свою годовую премию против банки с анализами, что все они пациенты Аркадия Степановича. Некоторые их них смотрели телевизор, кто-то бесцельно бродил, невнятно бормоча себе под нос. Я приметил краснолицего мужика, с виду вполне нормального, который сидел в одиночестве, методично собирая на столе пазл. Отложив книжку в сторону, зацепил первый свободный стул и подошёл к нему.

– Утро доброе, не помешаю?

Он поднял на меня взгляд, добродушно хмыкнул, кивнул головой на место рядом с собой.

– Отчего же, прошу к нашему шалашу.

Поставив стул со стороны кучки разноцветных квадратиков, сел, протянув ему руку.

– Михаил.

– Борис, – ответил мой новый знакомый, возвращаясь к поиску нужного кусочка картинки. – Вы же новенький? Я вас вчера заметил, осваиваетесь?

– Ну, типа того. Непривычное всё-таки место.

– А мне нравится, – он хохотнул, – кормят неплохо, тихо, спокойно.

– А вы...

– Алкоголик, – закончил за меня Борис. – Доча, сучка, всё ждала, пока подохну, чтоб квартиру захапать, а я никак. Пил да пил, в своё удовольствие. Здоровье-то у меня лошадиное, полжизни на домне отпахал, пока жена не померла. Потому и запил, а остановиться уже не смог. О, вот ты где, гадёныш.

Он взял цветной фрагмент из разбросанной кучи и положил на нужное место.

– Радикальный метод, чтобы остановить запой…

Я нашёл следующий и подал ему.

– Да если б я сам! Говорю же, доча, сучка, сбагрила сюда, почитай почти месяц как. Даже не навестила ни разу, хату уже поди на себя переписала.

– Дети – цветы жизни на могиле родителей.

– Эт точно, – снова рассмеялся он. – А вы тут какими судьбами?

– Хожу по ночам.

– Как так? – от удивления Борис оторвался даже от поиска очередного кусочка картинки и посмотрел на меня.

– Ну вот так, заснуть могу в кровати, а проснуться на кухне или в коридоре. Или вообще на улице.

– Слышал про такое, но думал, выдумки, честно говоря. Бывает же.

– Ага, меня поэтому сам главврач взял, говорит, интересный случай.

– Это Аркадий Степаныч штоль? Хороший мужик, тоже со мной возится. Даже вон, – он кивнул на коробку с пазлом, – картинки приносит иногда новые.

Ну просто врач года, куда ни глянь.

– Мне только таблетки прописал пока, сегодня должны были что-то делать, но ему уехать пришлось из-за того, что с уборщицей случилось.

– Вы про Михалну? Да-а-а, жаль, смешная бабулька была. Всё ругалась на меня, что по помытому хожу.

Борис сокрушённо покачал головой.

– Вот ведь судьба – помереть на работе, не позавидуешь. Я как представил, что в цеху у себя отъехал... мужики бы не поняли.

– А вы ночью ничего не слышали? Может, она помощь звала?

– Да какой там! Я сплю как убитый.

Я специально зевнул, прикрыв рот рукой.

– Я вот тоже вроде спал мёртвым сном, только всё равно не выспался. Разбитый весь какой-то проснулся.

Эффект зевка сработал, как всегда. Борис повторил за мной, да так сильно, что глаза немного заслезились.

– Такая же ерунда! Последнее время как ни проснусь, так словно лётку всю ночь пробивал на смене, аж вставать неохота. Но Степаныч говорит, это... как же его... реакция организма на абстинентный синдром! Скоро пройдёт, короче.

Ну да, добрый доктор врать не будет. Почему-то я подозреваю, как именно это пройдёт.

– А это у вас что?

Я показал на забинтованное запястье.

– Да хрен его знает, аллергия какая-то, на таблетки.

Он снова мощно зевнул и отодвинул от себя собранную наполовину картинку.

– Пойду вздремну до обеда, глядишь, зевать перестану.

Борис встал.

– Ну а вам, Михаил, добро пожаловать, как говорится.

Хорошая беседа получилась, содержательная. Пока выходило, что «донорами» становились люди с достаточно крепким здоровьем. Или, судя по другим отчётам, которые я изучал ещё в Москве, одинокие алкоголики. Оранжевая дрянь высасывала энергию из них по ночам, заставляя страдать по утрам от упадка сил. И если даже я, у которого этой энергии хватало и на день, и на ночь, почувствовал себя не очень, то что же происходило с обычными людьми? Как сказал Борис? «Будто лётку всю ночь на смене пробивал». Хорошее сравнение, а учитывая, что он ушёл подремать в одиннадцать утра, вполне правдивое. И ещё более очевидно, что конец у всех доноров один – урна с инициалами. Я огляделся по сторонам в поисках нового собеседника, но тут в голову закралась шальная мысль. А что, если мне тоже сейчас прилечь, «подремать»?

Ещё раз широко зевнул, забрал с дивана книжку и побрёл в свою палату. Хорошо, что у меня нет соседей, не приспичит кому-нибудь меня разбудить. Конечно, оставался небольшой риск, что зайдёт медсестра, но на то он и небольшой, чтобы можно было его игнорировать. Я растянулся на кровати, прикрыл лицо раскрытой книжкой и начал медитировать, погружаясь в лёгкую дрёму. Несколько минут спустя я уже стоял возле себя. Светиться стена вроде бы не собиралась, так что можно было со спокойной душой отправляться на разведку. Выйдя в коридор, я дошёл до дежурного поста, заглянул внутрь и вздрогнул от неожиданности. Там сидела медсестра, которая этим утром плакала у меня в палате, но с ней всё было в порядке. А вот её соседка... Узкие щёлки глаз почти терялись между массивным покатым лбом и жирными, одутловатыми щеками, которые плавно переходили в плечи, скрываясь под больничным халатом. На месте носа зиял провал, а под ним растянулся широкий, полный острых зубов, рот. Нина Михайловна была пострашнее, но и этой я бы не дал приз зрительских симпатий.

Она взяла листок с назначениями, положила на поднос, где уже стояли несколько стаканчиков с таблетками. Сказала что-то подруге и пошла разносить лекарства. Я проводил жабу взглядом, пока та не прошла мимо моей палаты и снова посмотрел на медсестру. Та, как ни в чём не бывало, заполняла что-то в больничном журнале. Очередное открытие меня порадовало – я могу видеть этих тварей в состоянии перехода. Уже хорошо и значительно облегчало мне задачу в определении свой-чужой. В следующий раз только не забыть бы бейджик с именем прочитать. Ладно, идём дальше. Я спустился вниз по лестнице на второй этаж. Пошёл по коридору, заглядывая во все закрытые двери. И оборудование больницы поразило меня ещё больше. Я, конечно, не самый большой специалист в оснащении психиатрических пансионатов, но, по-моему, капсулы сенсорной депривации и отдельная «лаборатория сна» – уже перебор. Однако для меня это оказалось удачей. Потому что как раз из лаборатории я мог, в теории, добраться до цокольного этажа. Отличная новость. Уж лучше напроситься как-нибудь сюда, чем изображать буйство.

Дойдя до кабинета с табличкой «Главврач», я остановился у двери, борясь с искушением зайти внутрь. Скорее всего он уехал в город, заниматься делами покойной, как и говорил. Почему бы и нет, как минимум ознакомлюсь подробнее с обстановкой кабинета перед ночным визитом. Я подошёл ближе и услышал из-за двери приглушённый голос Аркадия Степановича. Голос был один, но явно с кем-то разговаривал, причём на повышенных тонах.

Знаете, чем удобнее всего заниматься в моём состоянии? И я сейчас не про визиты в женские бани. В профессии частного детектива такие переходы были моим основным козырем, а прослушка – почти рутиной. Конечно, инстинкты ищейки взяли своё, и я по пояс окунулся в запертую дверь. Он сидел спиной ко мне, повернувшись в массивном кожаном кресле к окну позади стола.

– Вообще-то, я думал, ты заедешь, попрощаешься, она всегда хорошо о тебе отзывалась. Да, я хочу устроить обряд прощания. Ты знаешь прекрасно, что она для меня значила. Да, уверен! Я абсолютно в этом уверен! Как и в том....

Тут он внезапно замолчал.

– Подожди секунду.

Аркадий Степанович развернулся на кресле в мою сторону и...

Блядь, я бы обосрался от страха, если бы только смог. Серьёзно.

Треугольный рот в виде широкой трапеции делил плоское, щербатое лицо с рыжими оспинами почти пополам. Тяжёлые брыли щёк свисали по бокам синеватыми мешками. И десяток разномастных глаз, хаотично раскиданных по всей морде, моргнули, уставившись прямо на меня.

6

– Кто здесь?

Вся комната подёрнулась оранжевой дымкой. Я замер, пытаясь понять, насколько хорошо он меня может вычислить. Рискованно? Да. Но необходимо, чтобы понимать уровень опасности в дальнейшем. Его взгляд (или взгляды) сместился чуть левее, затем в другую сторону.

– Я перезвоню, – отрывисто бросил врач, выключая телефон.

Он какое-то время посидел, оглядывая кабинет, затем встал и пошёл в мою сторону. Я вынырнул обратно в коридор, зашагал обратно к лестнице, всё время оглядываясь на дверь главврача. Тот вышел почти сразу за мной, запер дверь, немного постоял, осмотрелся и снова пошёл ко мне!

Да сука, как ты это делаешь?!

Я взлетел на один пролёт вверх, остановился, дожидаясь своего преследователя. Он вышел на лестничную площадку, бросил взгляд в мою сторону, затем передёрнул плечами, будто от озноба, и начал спускаться вниз. Фух.

Мои ещё теплившиеся надежды, что я смогу достаточно легко разрулить это дело, накрылись ценным пушным зверьком. Пока радовало только одно, что не у всех тварей была такая чуйка. Медсестра даже глазом не моргнула, проходя мимо меня. Да и уборщица скорее подловила, чем что-то унюхала. Ещё интересный момент: медсестра была ещё вполне человеком, бабка, в принципе, тоже, хотя и пострашней. А вот главврач... В нём от обычной внешности остался только один халат. Что это могло значить, пока неясно. Кто они такие? Может быть, вообще не люди? Почему я вижу их настоящий облик только в состоянии перехода? И кто так финансирует заштатную психушку? И зачем?

Папка «Хер его знает» увеличивалась в геометрической прогрессии.

Погружённый в такие раздумья, я вернулся сначала в палату, потом в себя и ещё с полчаса не подавал признаков жизни, прикидывая, что и как делать дальше. На первом месте по-прежнему оставался кабинет глазастого Аркадия Степановича. Естественно, он вряд ли держал там головы невинно убиенных, но вся первичная документация должна быть. Возможно, удастся прояснить вопрос финансирования всей шарашки. Дальше подвал – моя интуиция ревела раненым лосем, что внизу я найду ответы на часть основных вопросов. Но тут всё ещё была проблема. Даже если я попаду на второй этаж, в «лабораторию сна», далеко уйти не получится, так, первая разведка. А значит, надо попасть на первый этаж или на улицу. Как?

Я скинул книжку с лица, потянулся на всякий случай (поскольку теперь я был более чем уверен в присутствии камер в палатах) и выглянул в зарешечённое окно. Там вовсю развлекался январь, занося округу крупными хлопьями снега. Из того, что я успел узнать о быте психбольниц, в них не гнушались использовать спокойных пациентов для повседневных нужд. Уборка помещений, помощь в столовых и в том числе чистка прилегающей территории. Не исключаю, что местного финансирования хватало на дворников (нет, ну камеры сенсорной депривации, ну подумать только!), однако этот вопрос стоило изучить плотнее.

Я услышал стук в дверь и обернулся.

– На обед пойдёшь? – Борис выглядел явно посвежевшим.

И почему-то мне понравился его мгновенный переход на ты.

– Уже? Идём, конечно. Выспался?

Мы вышли в коридор и направились в столовую.

– Ага, хоть человеком себя ощущаю.

– Слушай, Борь, мне бы курс молодого бойца кто провёл по местным распорядкам. У врача забыл спросить, а медсёстры молчат, санитары тоже. Самому подходить спрашивать, ну фиг знает, не хочу. Ты тут давно вроде, знаешь уже поди всё.

– Да знать-то особо нечего, живи себе и живи, – он хохотнул. – Один бок почесали, на другой перевернись, если повезёт, ещё раз почешут.

– Ну я серьёзно.

– Так и я серьёзно, поясни конкретней, чего тебе надо.

– Ну, смотри. У коллеги по работе сестра лежала с нервным срывом, в Москве, правда. Так он ездил к ней через день, рассказывал, что у них там распорядок дня свой. Они убираются по очереди, есть старшие в палатах, время на помыться-умыться с утра, подъём ровно в семь...

Взяв по подносу, мы присели за ближайший свободный стол. Бульон, гуляш с пюре и компот. Неплохо. Салатик бы ещё.

– Вот кстати, – продолжил я, – в столовых тоже дежурства были. А тут я чёт пока не наблюдаю ничего похожего.

– Не знаю, – ответил Борис, прихлёбывая суп пластиковой ложкой, – я не спец в дурках, сам понимаешь, сравнивать не с чем. Подъём тут в восемь, но силком тебя никто будить не будет. Двери откроют да свет включат, и всех делов. Завтрак в девять, вот если к нему не встанешь, то от санитара может тычок прилететь, это есть. Туалет с душевыми общие, хошь мойся, хошь умывайся. Сам не можешь – опять-таки, санитары помогут. Что ещё? Дежурств не видел никаких, Нина Михална со всем справлялась, не знаю, как сейчас будет, наверное, возьмут кого-то. По столовке тоже не напрягают особо, хотя погоди. В том месяце у кого-то из персонала день рождения справляли, так из наших забирали троих вроде в помощь. Там чёт салатов нарезать, столы накрыть, в таком духе. Кстати, мужики довольные вернулись, наелись от пуза, сигаретами разжились.

Он отставил в сторону плошку от супа и принялся за пюре с мясом.

– Пару раз, когда снегу намело, нас на улицу гоняли расчищать, хорошие были дни, солнечные, хоть кости размял. А так... – Борис задумался, – вроде бы и всё. Я ж говорю, особо не трогают.

– А посещения? Передачи?

– Ну ты нашёл у кого спрашивать! На больное давишь?

– Блин, не подумал, извини.

– Да я шучу! Срать мне на эту дуру, нехай подавится квартирой моей. Посещения тут только по выходным, и то – по записи. Если надо что-то срочно передать, то через персонал. Степаныч говорит, что родственники своим визитом могут напомнить пациенту о пережитом стрессе, поэтому только так.

В целом картина была ясна. Пансионат действительно больше походил на санаторий, нежели на строгую больницу. Это даже к лучшему. Отсутствие чёткого распорядка позволит мне относительно свободно совершать свои вылазки. Закончив с обедом, мы отнесли подносы на стойку с грязной посудой и вернулись обратно в общий зал.

– Борь, а как тут с прогулками?

– На улице?

– Ну да.

– Вот так, чтоб прям всех вывели – при мне ни разу не было. Но если кому вдруг приспичит, то с разрешения врача можно. И в сопровождении. Хотя это может из-за зимы так, где тут гулять-то? Всё в снегу, три шага, от сугроба до сугроба.

– Логично, но я бы сходил как-нибудь, воздухом подышать всегда полезно.

– Я думаю, Степаныч без проблем отпустит, нормальный мужик. В карты будешь?

– А тут можно?

– Если не с суицидниками, то можно, – он усмехнулся, – их проигрышем огорчать нежелательно.

Ща погоди, соседи с обеда придут, в дурака сгоняем.

Вскоре к нам присоединились ещё двое молодых ребят, Сергей и Артём. По словам Бориса, одного сюда засунули родители, а второй попал после мощной панической атаки прямо в офисе. И у Сергея тоже была перемотана рука, только чуть выше, в районе бицепса.

– А у меня завтра выписка! – радостно сообщил тот, как только они сели за стол. – Родители приедут забирать.

Вот нахрена он это сказал? Сломал мне такую стройную теорию о здоровяках смертниках. Хотя он и на Геракла был не похож. Длинный, тощий, одно слово – дрищ.

– Так это надо отметить! Сейчас, погоди, – Борис начал вертеть головой. – Ваську, санитара, найдём, попросим в магазин сбегать.

– Да иди ты, дядь Борь, завидуй молча!

– От ты ж посмотри на него, – ткнул меня в бок Борис, – ещё от сиськи мамкиной не оторвался, а уже дерзит!

Но было видно, что краснолицый здоровяк шутит, и на самом деле рад за своего коллегу по несчастью. Он раскинул первую сдачу, выложив козырь.

– Как думаешь, Тём, удержится наш, на воле-то?

– Да ещё бы, иначе мамка заругает!

– Вот они – друзья!

– Если ты нашёл в психушке друзей, то у меня для тебя плохие новости!

Дружный смех заставил санитара нахмуриться и укоризненно покачать головой.

– На самом деле, – продолжил Сергей уже вполголоса, – боюсь, как бы проблем с работой не было. Я же на учёте теперь стою.

– А ты чем думал, когда в себя эту дрянь пихал?

Борис показал козырную шестёрку и зашёл под меня сразу с двух десяток.

– Жопой, чем ещё я мог думать? Знал бы, что так всё обернётся, сам себе руки переломал! Я теперь даже про сигареты когда вспоминаю – тошнить начинает.

Вот это интересно. Говорят, раскаявшихся наркоманов не бывает?

Очень искренне врёт в таком случае.

– А тебя тоже Аркадий Степанович лечит?

Он кивнул, отбивая мои семёрки.

– Степаныч, да. Два месяца уже почти.

– Ого! – я присвистнул, не скрывая удивления. – Что же он тут с тобой делает?

– Так мне почти две недели ломки снимали, потом только терапию начали. В основном гипноз, и витамины колют.

Он так охотно об этом рассказывает, даже удивительно. Это старички горазды болтать без умолку о таблетках и болячках, а молодёжь старается не афишировать. Сергей же словно говорил о каком-то другом человеке, слишком легко и беззаботно.

– И что гипноз? Помогло?

– Ну как видишь, – пожал он плечами. – Правда, тяжко после него каждый раз. Еле ноги передвигаю и сплю потом весь день.

Я посмотрел на Бориса, вспоминая его сравнение со сменой на заводе. Похоже, что главврач не только калечит, но всё-таки местами и лечит. Но зачем? Какой ему толк от малолетнего наркомана? Опять стена вопросов.

Следующую пару часов мы продолжали резаться в карты, а я пытался сложить в уме разбегающуюся в разные стороны головоломку. Получалось, что далеко не все доноры выезжали отсюда вперёд ногами. Хотя это было логично. Учитывая, сколько я сейчас видел пациентов с повязками... Столько смертей замять точно не получится, значит, существовало какое-то деление. Одних добрый доктор отпускал, а других доводил до состояния некролога. Интересно, как он выбирал? Монетку подбрасывал?

Когда Борис выиграл двенадцатый раз подряд, Артём встал из-за стола, кинув карты на стол.

– Нет, это просто невозможно. Дядь Борь, ты когда-нибудь проигрываешь?

– В жизни – да, в карты – нет. Мы уж какой день играем, не привык ещё?

– Привыкнешь тут, когда тебя с козырным тузом в дураках оставляют! Пойду подремлю, ну вас.

Он ушёл, зевая, а Борис посмотрел на нас с хитрой ухмылкой.

– В шахматы, детвора?

Надо ли говорить, что до ужина мы проиграли ему вчистую три партии! Вдвоём против одного! Причём одну с обидным детским матом!

– Ну ладно в карты, но в шахматы ты где так научился играть? – спросил я, собирая фигуры с доски.

– В детстве, в Союзе ещё, в кружок ходил. Говорили, неплохо у меня получается. А вообще не бери в голову, мне всегда в играх везёт.

– Но в шахматах не может везти! Это чистая стратегия и расчёт!

– Не может. Но там я просто знаю, как лучше сходить, чтоб тебе, подлецу, поднасрать, – хохотнул Борис, поднявшись из-за стола.

– Пойдём в столовку, стратег.

продолжение следует.....

«Непыльную работенку» подогнал знакомый. Требовалась семейная пара в загородный дом с постоянным проживанием. Условия были вполне себе, оплата предлагалась честная и, немного подумав, Николай и Зинаида откликнулись на предложение. А как не откликнуться, когда от тебя полгода нос воротят модные фифочки-эйчары, возраст говорят у вас Николай Иванович очень предпенсионный. А Зинаида мужа просто поддержать решила, даром она что ли всю жизнь домохозяйничала?

Владельцы загородного дома были людьми очень обеспеченными и со своими закидонами. Собеседование прошло довольно жестко, работодателей интересовал не только опыт работы и рекомендации, судимости, кредиты, дети-внуки-близкие и не очень родственники, но и увлечения, любовь к домашним животным и отношения с профессиональной техникой. Переживали они за высокие технологии умного дома, не впечатляли их навыки Зинаиды по уборке, стирке и готовке.

К расспросам супруги отнеслись спокойно: тяжелой работы они не чурались, сказывалось деревенское прошлое. С умной техникой рассчитывали найти общий язык, понимали что дорого она стоит. А детей у них не было, проблемных близких родственников тоже, и мелкие кредиты они исправно закрывали. И животных они любили, у них кошка когда-то жила, умненькая Муська-мышеловка.

— Отлично, — усмехнулся хозяин дома. — На участке живут две овчарки. С ними кинолог работает, но он приезжает три раза в неделю. Собак нужно будет кормить, выгуливать и естественно за ними убирать. Справитесь?

Супруги послушно кивнули.

— И еще сразу предупреждаем — у нас там везде камеры, — добавила хозяйка. — Даже в гардеробных и туалетах. И в домике прислуги тоже. Записи просматриваем регулярно. С этим будут сложности?

И с этим супруги согласились. Работа нужна была очень. И они ее получили.

Дом был расположен в общем-то недалеко от города. В этих местах когда-то была деревня, но она опустела, какое-то время стояла забытой, а потом живописные окрестности стали перспективными коттеджными поселками обрастать. В одном из таких строящихся поселков решили хозяева Николая и Зинаиды обосноваться.

— Приезжаем мы сюда нечасто, дела, — сообщил хозяин, показывая Николаю и его жене фронт работ на месте. — Примерно пару раз в месяц. Красиво здесь, но скучно. Из развлечений — телевизор и лес.

Лес начинался практически сразу за высоким забором. Могучие вековые сосны торжественно поддерживали тяжелый свод темной зелени, наполняя воздух густым ароматом смолы.

«Как красиво, господи!» — вдыхая запахи свежей хвои восхитилась про себя Зинаида. Очень впечатлил ее огромный ровный участок правильной прямоугольной формы, изумрудный газон, как в рекламе, и хозяйский дом с настоящим бассейном. Им с Николаем предстояло жить во втором доме, поменьше и поскромнее.

— А вот и Василий, кинолог, — кивнул хозяин в сторону невысокого крепкого паренька, занимавшегося с двумя молодыми овчарками на площадке у главного дома. — Послушание отрабатывает. Вася! Это Николай и Зина, объясни им насчет собачек, как и что, а потом ко мне подойдешь переговорить, я у себя буду.

Вася подошел, пожал руку Николаю, кивнул Зинаиде и представил своих подопечных.

— Это Реся, а это Еля. Подойдите, познакомьтесь, не бойтесь.

Две овчарки-подростка внимательно наблюдали за супругами умными блестящими глазами. Зинаида осторожно подошла к собакам и протянула им руку.

— Ну здравствуйте, — сказала она. — Не ешьте нас, пожалуйста, мы тут недавно!

Василий рассмеялся.

— Да я и сам тут недавно. Тут на выставке ко мне подошел хозяин коттеджа этого, сказал, что срочно хочет взять собаку на охрану, а лучше двух здоровенных баскервилей. Мы с ним потолковали чуток, от баскервилей я его отговорил, а Реську и Ельку сосватал. Девчонки шикарные! Натаскать их чуток на караульную службу — муха мимо не пролетит.

Зинаида кивнула. А мужу ее в глубине души показалось немного странной та поспешность, с которой владелец дома баскервилей искал. От кого тут сильно охраняться-то? На въезде шлагбаум, чуть ли не фонариком в задницу светят — безопасность блюдут, соседей никого, не построились еще. Забор высокий по периметру опять же, сигнализация в доме есть, камеры даже в сортирах понатыканы. И пока Вася заливался соловьем про какие-то холистики, Николай утвердился во мнении, что кинолог — тот еще ловкач. Собачки конечно шикарные, да маленькие еще, дети совсем. Толку от них никакого. Притопни посильнее — они в кусты побегут. Пока их Васька этот натаскает...

— Коля, — обратилась Зинаида к супругу, прервав его измышления. — Давай, как устроимся сходим прогуляться в лес?

— Давай, — согласился Николай. — Сходим, конечно, погуляем.

***

Устроились они, но в лес выбраться им не удалось, забот по хозяйству было много. К тому же владельцы дома пожелали с гостями вскорости на отдых пожаловать, надо было все подготовить. Не до гуляний, короче.

Вася исправно приезжал заниматься с собаками. Зинаида пару раз приглашала паренька на обед, с материнской заботой потчевала его борщами, с интересом слушала рассказы о достижениях четвероногих питомцев. Когда кинолог отсутствовал, женщина кормила по расписанию овчарок и выпускала их побегать по территории, пока ее муж убирал вольер. Девчонки оказались не пакостными и очень послушными, и Зинаида неожиданно для себя овчарят полюбила. А к Реське и вовсе прикипела всей душой. Николай добродушно посмеивался над женой, когда Зинаида восторженно собаку хвалила.

Как-то днем мужчина скашивал газон и услышал, как овчарки захлебываются яростным лаем. Обеспокоенный, он направились на звук и увидел, как с поводка у Васи рвется Еля, а Реська облаивает какое-то животное, притаившееся в траве.

— Что там, Вася? — спросил мужчина.

— Да ежик там, ни головы ни ножек, — ответил кинолог с досадой в голосе. — Как с ума девки посходили, не реагируют ни на что. Помоги их закрыть.

В траве действительно лежал тугой игольчатый клубочек. «И чего он днем бродить вздумал?», — удивился Николай. Мужчина попытался было ухватить Ресю за ошейник, но обычно спокойная и послушная собака вдруг извернулась и с чувством тяпнула его за руку.

— От ты ж сука! — непроизвольно выругался мужчина от неожиданности. — Вась, лови ее сам! А я Ельку в вольер пока отведу.

Совместными усилиями собак удалось таки закрыть. Зинаида обрабатывала прокушенную руку супруга, огорченно причитая, когда Николая позвал кинолог на пару слов. Вид у парня был крайне встревоженный.

— Такое дело, — сбивчиво проговорил Вася, — Я когда Реську на поводок зацепил, увидел, что ежик-то дохлый!

По спине Николая пробежал неприятный холодок. Он в деревне вырос и прекрасно знал — дикие животные чем только не болеют.

— Собаки же у тебя привиты от всего, — сказал мужчина, успокаивая в большей степени себя, чем Василия. — Не паникуй пока. А ветеринарам позвонить надо, пусть проверят ежика этого, чтоб наверняка.

— Коля, ты не понимаешь, — покачал головой кинолог. — Этому ежику кто-то реально лапы оторвал и нам на участок закинул.

Безобидного лесного зверька действительно кто-то безжалостно изуродовал. Но еще больше Николая смутило то, что от забора, отделявшего участок от леса, до места, где овчарки нашли погибшего ежика, расстояние было очень приличным. Мертвое животное никак не могло преодолеть его самостоятельно.

Решив, что об этой ситуации надлежит обязательно доложить, Николай позвонил было хозяину. Однако тот раздраженно посоветовал мужчине закопать дохлого ежа за оградой и не отвлекать очень занятых людей от важных дел. Вздохнув, Николай завернул мертвого зверька в пакет, и, прихватив лопату, вышел в лес через заднюю калитку.

Лес выглядел безобидно. В нем все также упоительно пахло хвоей. Приметив невдалеке небольшую полянку, мужчина решил, что это вполне подходящее место для последнего пристанища погибшего животного. Закопав ежика, Николай достал сигарету, закурил и огляделся.

Небольшая полянка была вся испещрена холмиками. Какие-то холмики были крохотные и больше походили на тот, который Николай соорудил мертвому зверьку, какие-то холмики были весьма большие. Открытие это мужчину неприятно удивило.

А еще Николаю почудилось, что над ним как будто кто-то смеется. Мерзко подхихикивает тонким голоском. Мужчина спешно затушил сигарету и удалился, тщательно закрыв калитку за собой.

***

Про лесное кладбище Николай ни жене, ни Ваське-кинологу рассказывать не стал, решил сначала с владельцем дома поговорить. А зря. Мастер по техобслуживанию бассейна на неделе приехал и пока мужчина его встречал да провожал, Зинаиде приспичило время обеденное с пользой провести. Крикнув мужу: «Коля, я скоро!», пошла она посмотреть, что в здешних лесах примечательного есть. Как раз по времени земляника должна была поспеть.

Лес от забора отделяла узкая полоса. Пройдя немного вдоль, Зинаида обнаружила дорогу, которая уходила куда-то вглубь чащи. И тут как будто подговорил ее кто: любопытная женщина решила посмотреть, куда дорога лесная ведет. Неспешным прогулочным шагом пошла Зинаида по ней прямиком, изредка останавливаясь полюбоваться окрестностями.

По обе стороны дороги возвышались величавые сосны. Мягкий солнечный цвет пробивался сквозь кроны, образуя причудливые золотистые преграды на пути. Земляники Зинаида не увидела, и, собрав букетик из придорожных цветов, женщина решила, что пора возвращаться. Обед заканчивается, а дел невпроворот.

Она все шла и шла по дороге, пока не поняла, что не видит выхода из леса. Ноги уже гудели от усталости, казалось, она прошла много километров, а вокруг нее были все те же сосны и густой подлесок. Только солнце светило с другой стороны. Как это было возможным, Зинаида не понимала. Обессиленная женщина присела на обочину и расплакалась. И тут услышала чей-то сдавленный смех. На противоположной стороне дороги сидела странная старуха и откровенно над ней потешалась.

Вернее, это Зинаида подумала, что видит перед собой старуху. Скрюченная фигура в мешковатой старой одежде была скорее похожа на женскую, чем на мужскую. У нее были узловатые пальцы, морщинистые руки, кожа нездорового землистого цвета и грязные босые ноги. Глубоко посаженные черные глаза на сморщенном как печеная картошка лице внимательно разглядывали Зинаиду. Заметив в глазах женщины страх, старуха плотоядно облизнулась.

— Господи, спаси и сохрани! — вскрикнула Зинаида и перекрестилась. Старуха бешено сверкнула глазами и исчезла в лесу, а изумленная женщина вдруг увидела вдалеке знакомый забор и кинулась к нему со всех ног.

Захлопнув за собой калитку, Зинаида услышала, как ее зовет супруг:

— Зина, где ты запропастилась? Пойдем обедать скорее!

— Коля! Коленька! — рыдая бросилась к нему женщина.

— Что такое, Зинуля? — недоуменно спросил супруг. Несколько минут назад он попрощался с мастером, подробно обсудив, как за бассейном ухаживать, и пошел жену на обед звать. А она выскакивает тут как черт из табакерки, глаза дикие, вся взъерошенная, зареванная и толком ничего объяснить не может. Успокоил он супругу как мог конечно, выслушал ее рассказ о страшном лесном приключении, домой отвел, велел отдохнуть немного, водички попить, а сам потихоньку за калитку вышел.

Лесную дорогу нашел он без труда. Наметанный глаз Николая увидел то, на что его жена не обратила внимания: дорога упиралась прямиком в хозяйский забор. Вероятно, когда нынешние владельцы строились, дорогу они перегородили. Заметив чуть поодаль камеру, Николай набрал хозяина. Тот на удивление пообщаться изволил.

— Расслабься, Коля! Была здесь раньше дорога, местные в лес протоптали, за грибами своими вонючими ходить. Да нет там никакой дороги по кадастру. Строиться мы начали по закону — какого говна только не насмотрелись. Кладбище видел в лесу? Эти твари кого нам на участок не бросали: и ежиков, и белочек, и лисичек переломанных, только успевали рабочие их закапывать. Забор первый испоганили, материалы строительные портили. Камеры повесили — вроде поспокойнее стало. А сейчас Вася собак натаскает — вообще все забудут сюда дорогу. А записи я посмотрю, не думай. Вычислю кто резвится — руки оторву упырям.

Складно, подумал Николай, да не сходится тут что-то. Чужой далеко в поселок пакостить не зайдет — охрана изловит. А деревня несколько лет как вымерла, кому шибко за грибами-то ходить? Решил тогда он до шлагбаума на въезде дойти, поговорить с мужиками-охранниками, может интересного чего расскажут.

Охранники ничего интересного Николаю не рассказали. Один правда вспомнил, как однажды к совсем молоденькому гастарбайтеру-строителю жена вдруг из южных стран приехала, по мужу соскучилась. Так соскучилась, что ни границы бабе не помешали, ни отсутствие паспорта. Ух что она тут устроила! Склочная оказалась, подлая, драки из-за нее шли да неурядицы. Бригадир тогда молодца рассчитал да выгнал с женушкой вместе на все четыре стороны. В поле его нашли по весне, животными дикими разодранного. А жены его не нашли, сгинула где-то, наверное.

Странная история, подумал Николай возвращаясь в загородный дом. Супруге своей он опять ничего рассказывать не стал, не хотел Зинаиду еще больше расстраивать. Итак она от прогулки лесной отходила долго, почти сутки спала, умаялась, бедная.

***

В выходные приехали хозяева дома с веселой компанией. Расслаблялись без фанатизма, в бассейне купались, альпийскими горками любовались да овчарок умных оценивали.

На хозяйку в крошечном бикини, которая у бассейна загорала, заглядывалась вся мужская часть компании, очень уж она хороша была. А кинолог, приглашенный для демонстрации навыков своих четвероногих подопечных, пялился на прелести хозяйские так откровенно, что Зинаида не выдержала и попыталась паренька усовестить.

— Вася! Что ж ты творишь! Не ровен час хозяин заметит, беды не оберешься.

— А я что, я ничего, — пробурчал Васька. Но взгляды нескромные на хозяйку бросать перестал, собаками пошел заниматься.

Вечером после баньки изволили гости возле живого огня посидеть, барбекю поесть, пива попить, на умные темы побеседовать.

— Хорошо как! — мечтательно произнес один из гостей, импозантный такой седовласый мужчина — Красиво! Я ведь в этих местах студентом в этнографической экспедиции был. Здесь где-то деревня была, мы по дворам ходили, наследие устное культурное записывали. Столько всего интересного записали, уже не упомнишь.

Раньше в наших краях промышляли пушниной. Почти по полгода мужики в охотничьих избушках своих сидели. Приметы у них были свои, ритуалы. Например прежде чем войти в избушку, даже свою, должен был охотник о своем визите духу-хранителю сообщить, чтобы не напугать его ненароком. Иначе обидеться напуганный дух мог и подгадить потом меленько. Дверью там похлопать, в стену постучать. Избушку на правильном месте нужно было ставить, чтобы нечисть лесная не беспокоила, там целый свод правил выбора места надлежащего был. О родных, о женах охотники пореже старались вспоминать, были такие случаи, когда под видом жены приходил темный дух и с мужчиной сожительствовал.

Присутствующие заулыбались. А гость продолжил как ни в чем не бывало.

— Логичное объяснение этому конечно есть. Поживи полгода в лесу, с медведем сожительствовать начнешь. А историю о чертовой дороге вы слышали? В этих местах говорят дорога лесная была, по которой черти повадились ходить. Изначально эту дорогу охотники проложили, но показалась она нечисти лесной до того удобной, что стала она сама по ней гулять, да людей отваживать. То напугает путника чем, то с пути собьет. Пойдет человек по дороге — и поминай как звали. Много охотников на той дороге сгинуло. Самые отчаянные наши ребята предлагали дорогу эту найти, проверить не врут ли легенды, но девчонки в нашей экспедиции были уж больно симпатичными, и мы как-то с девчонками все, с девчонками... И не пошли никуда.

Зинаида в это время посуду хозяйке помогала убирать. Как услышала женщина о нечисти да о дороге, так и замерла на месте. Поняла она, что черти ее по лесу кружили, извести хотели и после того, как гости дорогие спать разошлись, мужу про чертову дорогу рассказала как есть.

Ну дела, подумал Николай. Что делать дальше? С владельцами дома распрощаться, в город вернуться и работу новую искать, мыкаться? А хозяин ведь лично к нему сегодня подошел, похвалил за работу добросовестную, денежкой премиальной поблагодарил. А может плюнуть на все? Чудят себе черти по соседству и пусть чудят, он и не таких чудил видел, когда на вахты по молодости ездил. Решил мужчина горячку не пороть, с места пока не срываться, но не расслабляться и глядеть в оба. И жене наказал ухо держать востро.

Ночью гроза сильная пришла. Всполохи молний ярко озаряли горизонт и громыхало так, что казалось, будто небо ломается на куски и осыпается на землю. Электричество вдруг пропало. А утром оказалось, что это опора деревянная недалеко от участка упала и проломила забор. Ничего вроде больше не пострадало, но гости как-то в город сразу засобирались, да и хозяева о срочных делах в городе тоже сразу же вспомнили. А супругам порядок наводить и разрушения устранять поручили. Контакты специалистов полезных оставили и денег немного подотчет на расходы разные.

Николай пошел энергетикам звонить, а Зинаида, чего уж греха таить, побездельничать немного решила. Электричества все равно не было. Пошла она к бассейну, смотрит: а там с бокалом вина в руке загорает хозяйка голышом, а Васька-кинолог вокруг нее круги нарезает. То винца подольет, то спинку кремом от загара помажет.

Как же так, подумала Зинаида, хозяйская машина с утра в город ушла, сама видела. Хозяин уехал значит, а жену свою тут оставил? Подошла женщина поближе. Хозяйка ее заметила, лицо скривила недовольно:

— Тебе заняться нечем, Зина? На вот, займись!

И демонстративно на пол винище вылила. А потом в дом пошла, поманив Ваську за собой как собачонку. И побежал ведь за хозяйкой, шельмец!

Расстроилась Зинаида. Свой семейный очаг она свято хранила, мужа уважала. Других людей не осуждала, но беспутство показное не любила. А тут ей ясно ей дали понять, где ее место: дерьмо хозяйское убирать и не отсвечивать.

Порыв восстановили ближе к вечеру. Технологии умного дома грамотно смонтированы были, не пострадали почти. Только система видеонаблюдения полетела и один бойлер накрылся в котельной. Хозяин велел Николаю список пострадавшего имущества составить и ему переслать, сказал специалистов вышлет. Несмотря на досадное происшествие, доволен он остался тем как отдых прошел. Про хозяйку, что да как, Николай интересоваться не стал. И зря.

***

Василий поселился в главном доме, забросил занятия с овчарками, с хозяйкой исключительно упражнялся. Фантазия у любовничков яркой и необузданной была, наемных работников они ни капли не стеснялись, и это Зинаиду очень коробило. Заикнулась она об этом было мужу, но Николай сказал, что их за домом смотреть нанимали, а не нос свой совать в чужие дела. Так прямо и сказал: деньги исправно платят — и ладно, остальное, Зина, нас не касается.

Хозяину о ремонтных работах Николай отчитывался каждый день. Забор восстановили быстро, бойлер заменили, а систему наблюдения наладить никак не могли. Приехавшие из города специалисты удивлялись: техника исправна, работать должна по идее, но не ладится что-то, ошибки идут. Чертовщина одним словом какая-то!

Мертвых животных на территории больше не попадалось, в лесу за забором было все как будто тихо, но овчарки беспокойными стали и тревожными, будто предчувствовали что. У собак пропал аппетит, они отказывались выходить на прогулки, упрямо прячась в будках. Зинаида, переживая за девчонок, обратилась было к кинологу, но тот ее откровенно послал. И Николай к жалобам супруги отнесся прохладно и даже на супругу прикрикнул, чтобы угомонилась, чего отродясь не было.

Тогда обеспокоенная женщина втихушку съездила в город и привезла из храма одного полторашку святой воды. Перелив ее в обычный распылитель, женщина решила опрыскать вольер и его обитательниц, рассудив, что если это происки нечистого — святая вода поможет наверняка. Ну или хуже не сделает.

Как-то днем Зинаида услышала громкий собачий визг. Встревоженная женщина прибежала к вольеру и увидела, как кинолог со всей силы бьет обезумевшую Реську, а хозяйка поодаль наблюдает за экзекуцией с довольной улыбкой.

— Вася, ты что творишь! — не выдержала Зинаида.

— Не слушается она, — ответил Василий, продолжая методично наносить удары. — Иди, Зинка, своими делами занимайся!

Терпеть такое Зинаида не стала. Потихоньку засняла она на телефон, как Васька собаку мучает, как хозяйка ржет и Ваську подначивает, да владельцу дома и позвонила.

— Ой, Дмитрий Петрович, здравствуйте! Тут дело есть одно, супруги вашей касаемо, — сказала Зинаида вкрадчиво.

— А, Зина, привет! — поздоровался хозяин. — А мне ты зачем звонишь, я не понял? С супругой и поговори о деле. Погоди, не отключайся, сейчас дам ей трубку.

Бодрый голос хозяйки на другом конце телефона Зинаиду в ступор ввел. Как же так, соображала женщина, если хозяйка в городе сейчас, кто же с кинологом у вольера стоит, над Реськой издевается? Неужели опять ее нечисть за нос водит? Обсудив какой-то мелкий бытовой вопрос и попрощавшись скомкано, Зинаида взяла распылитель, подбежала к вольеру и опрыскала щедро святой водой всех, кто там был: и кинолога, и собаку, и хозяйку мнимую. От души опрыскала, весь распылитель почти вылила.

Василий от неожиданности собаку выпустил, Реська в угол вольера забилась, а «хозяйка» вдруг закричала протяжно и страшно. Кожа у нее сморщилась, почернела и начала скукоживаться как будто и не водой ее окропили. Стала неведомая нечисть когтями куски кожи своей рвать и возле вольера метаться, кровью черной сочиться. Ошалевший Васька кинулся к ней зачем-то, помочь хотел что ли, дурачок, да разорвала его нечисть лесная в клочки, через забор перемахнула и была такова.

***

Официальная версия выглядела так: собаки кинолога загрызли. Говно, конечно, а не версия, но на что еще следствие могло причинение смерти по неосторожности списать? На чертей что ли?

Владельцы дома конечно в шоке были. А может прикинулись, что шокированы историей про то, как на их участке нечисть лесная резвилась. Хотя видео, которое Зинаида засняла, впечатление сильное на них произвело. Оно, кстати, их адвокатам очень пригодилось, прекрасно было видно в усеченной версии как жестоко кинолог с вверенной ему собакой обращался.

А пока суд да дело, Николая и Зинаиду за денежку приличную попросили уехать куда-нибудь от греха подальше. Купили супруги небольшой домик на юге области, завели хозяйство и стали потихоньку жить-поживать и не высовываться. Реську и Ельку с собой забрали, не стал их бывший владелец живодерничать, сплавить их подальше решил.

Однажды в ясную лунную ночь разбудил супругов яростный хрип овчарок. За оградой стояла женщина, в обличьи их бывшей хозяйки и тихо пела колыбельную, прижимая к груди крошечный сверток.

— Зачем пришла? — грубо спросил лесную нечисть Николай.

— Сыночка своего показать, — спокойно ответила гостья, укачивая сверток. — Заботиться о нем некому, отец его умер, а из меня какая мать? Я порвать его могу ненароком. Не выживет мой сынок в лесу, погибнет, маленький.

Внезапно упала она на колени, протянула Зинаиде сверток и торопливо заговорила, как будто умоляя:

— Заберите его, воспитайте! Детей своих у вас нет, а этот вырастет — помощником будет, опорой в старости!

Поддавшись порыву, Зинаида было потянулась к свертку, но крепкая рука мужа удержала ее.

— Нет у нас детей и не надо, —твердо сказал Николай. — Изыди, бесовское отродье!

С глухим рычание лесная гостья вскочила с колен, бешено сверкая глазами, разорвала сверток напополам и быстро скрылась в темноте.

Первой пришла в себя Зинаида. Трясущимися руками женщина наклонилась к груде тряпья и развернула его. Внутри лежала сломанная сухая коряга.

Первая часть тут
Предыдущая часть тут

Информация о существах тут


- Это ты, Костик? - послышался старческий голос из глубины квартиры.

- Я, бабушка, - ответил Кирилл и зашёл внутрь.

Костя не помнил своих родителей и всегда жил в небольшой двухкомнатной квартире вместе с бабушкой. С деньгами у них было трудно, поэтому на многом приходилось экономить. В последние годы здоровье бабушки сильно ухудшилось, поэтому большую часть времени она проводила, лёжа в постели.

Кирилл посмотрел вокруг. В коридоре на полу валялись грязные тряпки, а в воздухе чувствовался неприятный запах. Мальчик зашёл в ближайшую комнату, где увидел старушку, лежавшую на кровати, под белым покрывалом.

- Как дела в школе? - спросила она.

- Нормально, как и всегда, - ответил Кирилл. Он поднял с пола несколько тряпок и убрал их в шкаф.

- Какой-то ты грустный, - произнесла бабушка, глядя на внука. - Опять двойку получил?

- Нет, всё в порядке, - мальчик улыбнулся.

- Ну, не знаю, - вздохнула старушка. - Не расстраивайся из-за этих оценок, Костик.

- Ладно, я пойду поем, бабушка, - сказал Кирилл и отправился на кухню.

Весь оставшийся день мальчик не мог найти себе места. Переживания в его душе становились всё сильнее с каждым часом. Кирилл думал о своём отце и том, как он воспримет смерть своего сына.

Когда пришло время ложиться спать, Кирилл не смог уснуть. Мысли обо всём, что случилось, не давали ему покоя. Мальчик лежал на кровати и тихо плакал почти всю ночь. Только под утро он, наконец, провалился в сон.

Кирилл проснулся и почувствовал, что стало ещё хуже. В теле было недомогание и усталость, а в мыслях - бесконечные терзания и обида.

На протяжении дня мальчик ни на секунду не переставал беспокойно думать о произошедшем.

Когда Кирилл вышел со школы после уроков, он чувствовал, что, если так пойдёт и дальше, он просто сойдёт с ума. Он решил пойти к тому, кто сможет ему хоть что-то рассказать.

* * *

- Значит, Рома хочет меня убить? - спросил Денис, сидя за столом на кухне вместе с Кириллом в теле Кости.

- Да, - печально произнёс Кирилл. - А... Можно как-нибудь вернуть всё назад?

- Ты имеешь ввиду, вернуться в своё тело? - спросил Денис. - Нет, не получится. Ты не видел, что вчера было в новостях?

- Мне было не до новостей.

- Ты пропал, и твоё тело не нашли. На самом деле его уже забрал Мрак, потому что он за тобой охотился, - Денис сделал паузу. - А вот Максим вчера был найден мёртвым. Причину смерти не сказали, но я догадываюсь, что случилось, учитывая твой рассказ.

- Так и... - с грустью сказал Кирилл. - Что теперь делать?

- Ты бы сначала спросил, зачем Рома тебе помог. Если это вообще можно так назвать.

- Я не знаю. Он просто псих... Чёртов серийный самоубийца.

- Может, и псих, - Денис посмотрел куда-то вдаль, в окно. - Но скорее всего он знал, что ты придёшь ко мне. Сам он теперь может оказаться любым человеком в этом городе и, наверное, уже начал следить за тобой. И не думай, что я дурак. Я допускаю то, что им можешь оказаться даже ты.

- Я? - удивлённо спросил Кирилл. - Да я не...

- Я знаю, что ты скажешь, - перебил Денис. - Но полностью исключать этот вариант я не могу. В любом случае, это можно проверить.

- Проверить?

- Я как раз собирался пойти к своему знакомому, - произнёс Денис, вставая с места. - И сделаю это прямо сейчас.

- Я пойду с тобой, - сказал Кирилл, которого всё ещё терзали сильные беспокойства.

- Со мной? - Денис удивлённо посмотрел на него. - Ты серьёзно?

- Да, - печально ответил Кирилл. - После всего, что случилось, я не могу спокойно продолжать жить... Я не знаю, что теперь делать.

- Ладно, пойдём, - Денис надел кроссовки и ждал возле входной двери, глядя на поникшего приятеля.

- Надеюсь, твой знакомый сможет чем-нибудь помочь, - обуваясь, сказал Кирилл, голос которого дрогнул от нахлынувших эмоций.

- Не всё так плохо, как ты думаешь, - произнёс Денис, когда они вышли из дома и направились в сторону остановки.

- Не знаю, - ответил Кирилл, который едва сдерживался, чтобы не заплакать.

- Ты не думал, что в будущем можешь попробовать поговорить со своим отцом? - спросил Денис. В этот момент они уже подошли к спуску метро и направились вниз. Вокруг них туда-сюда сновали прохожие.

- Но ведь... Я же... - в глазах Кирилла появилась надежда.

- Я, конечно, не знаю, как ты всё ему объяснишь, - произнёс Денис. - Но почему бы не жить жизнью Кости, но при этом иногда видеться с папой?

- Я даже не думал...

- Ну, вот. Не всё так плохо, - улыбнулся Денис.

- А куда мы идём? - спросил Кирилл. Он огляделся по сторонам и словно только сейчас понял, что находится в метро. Вокруг были люди, и мальчик подумал, что ничего страшного происходить не должно.

- К Солу, - ответил Денис и зашёл в вагон поезда. Кирилл последовал за ним. Внутри было около десяти человек, которые выглядели вполне нормально.

- А кто это? - спросил Кирилл. Двери закрылись, поезд поехал. - И где он живёт?

- Недалеко, - Денис прошёл в конец вагона и встал, держась за поручень. - Придётся немного прокатиться.

- Думаешь, папа сможет мне поверить? - неуверенно спросил Кирилл, встав рядом с Денисом.

- Расскажи ему то, что кроме вас двоих никто больше знать не может, - произнёс Денис, пристально глядя на людей в вагоне. - Только говори искренне.

- Я попробую, - ответил Кирилл и задумался, глядя на рекламные объявления.

Они проехали остановку. Некоторые пассажиры вышли, и людей в вагоне стало меньше.

- Скоро будем на месте, - тихо произнёс Денис.

Они проехали ещё пару остановок, и в итоге были единственными людьми в вагоне. Кириллу показалось, что поезд стал ехать быстрее.

- Мы сейчас выходим, да? - с некоторым беспокойством спросил он.

- Не совсем, - ответил Денис.

Свет в вагоне начал мерцать, а где-то снаружи теперь слышались неприятные свистящие звуки.

- Что происходит? - со страхом спросил Кирилл.

- Главное - не бойся, - спокойно произнёс Денис, и в этот момент свет погас. Наступила тишина.

- Эй, - шёпотом сказал Кирилл, вцепившись в поручень обоими руками.

"Странно, - подумал он. - Я видел уже столько жути, вдобавок ещё и перенёс смерть, но продолжаю бояться темноты".

Когда свет загорелся, Кирилл с ужасом обнаружил, что на многих местах теперь сидят пассажиры. Их бледные лица не выражали никаких эмоций, а в глазах виднелась пугающая пустота.

Мрачный мужчина, сидящий неподалёку, слегка повернул голову и посмотрел на стоявших в конце вагона детей. Тело Кирилла сковал сильнейший страх, а волосы на голове, похоже, встали дыбом. Он не мог двигаться, продолжая смотреть на жуткого человека.

Денис дёрнул приятеля за руку. Кирилл отвёл взгляд, и ему стало легче. Но только до тех пор, пока люди в вагоне не начали говорить.

- Ты опять пришёл ко мне, Денис? - одновременно сказали все пассажиры вокруг, резко повернув головы в сторону мальчиков. - Вечно тебе нужно что-то объяснять.

От неожиданности Кирилл даже слегка дёрнулся. Он переводил взгляд от одного бледного человека к другому, каждый из которых широко раскрытыми глазами смотрел на Дениса.

- Да, Сол, - спокойно ответил тот.

- Ты здесь из-за того пацана с паразитическим бессмертием, да? - презрительно спросили люди вокруг и все вместе засмеялись. - Тебя смог обставить тринадцатилетний сопляк!

- Да, - произнёс Денис, на лице которого не дрогнул ни один мускул. - И я догадываюсь, почему он меня ещё не убил.

- Потому что он понял, что ты - не человек, - ответили люди и одновременно улыбнулись. - Но думает, что часы не смогут на тебя подействовать.

- Как я и предполагал, - спокойно сказал Денис. - Ты говорил, что от часов можно защититься?

- Ну, конечно, - хором крикнули пассажиры. - Когда Нокс сделал часы, он предусмотрел все возможные последствия и создал защиту от них.

- И где теперь эта защита? - спросил Денис. - И что она из себя представляет?

- Нокс отдал её своему брату, - вполголоса ответили люди. - Это ярко-красное ожерелье до сих пор у него.

- Кто он?

- О, это очень страшный человек, - почти шёпотом сказали пассажиры. - Потрошит людей, чтобы делать из их кожи куклы.

- Вот как? - с небольшим удивлением произнёс Денис.

- А зачем ты ходишь вместе с приманкой? - спросила бледная женщина и с улыбкой покосилась на Кирилла.

- Ты же знаешь, зачем он оставил твоего приятеля в живых, - сказал один мрачный мужчина. Кирилл со страхом посмотрел на него, а затем на Дениса.

- Пусть думает, что не знаю, - спокойно ответил Денис.

- Времени мало, - хором сказали люди в вагоне. - Скоро он до тебя доберётся.

- Я уже понял, Сол, - ответил Денис.

- Осторожнее с защитой, - прошептали пассажиры. - Возможно, она работает не так, как ты думаешь.

- А как она работает?

- Увидишь, - сказали люди и все вместе засмеялись. Свет в вагоне погас, снаружи опять раздался неприятный свист.

Через какое-то время свет появился, и Кирилл увидел, что они снова были вдвоём. Все жуткие люди исчезли.

- Что это было? - спросил Кирилл.

- Это Сол, - спокойно ответил Денис, подойдя к дверям. - Можно сказать, что он - дальний родственник Мрака. Только гораздо слабее.

- Такими темпами я скоро начну думать, что сошёл с ума, а всё это мне просто кажется, - Кирилл издал нервный смешок. Поезд остановился и двери открылись. За ними была обычная станция метро. Они вышли из вагона, Кирилл осмотрелся и понял, что именно отсюда они и начали свой путь.

- Сейчас ты иди домой, а я... - Денис не договорил, так как его прервал звук оповещения на телефоне.

- Что там? - спросил Кирилл.

- Чёрт возьми, - тихо произнёс Денис, глядя на экран. - Нужно идти.

Он быстрым шагом направился к выходу из метро.

- Погоди, - сказал Кирилл, который едва поспевал за ним.

- Быстрее, - произнёс Денис, который чуть ли не бегом поднимался по лестнице.

- Да что случилось-то? - спросил Кирилл.

- Плохи дела, - сказал Денис. Они уже вышли на улицу.

- Куда мы идём?

- Никаких "мы", - резко ответил Денис. - Я иду за защитным ожерельем в Коридоры. Один.

- Я тоже иду, - сказал Кирилл.

- Нет, ты не... - Денис не договорил, уставившись куда-то в сторону.

- Иду, - повторил Кирилл и перевёл взгляд туда, куда смотрит его собеседник.

Сидящий на лавочке мужчина средних лет покосился на них с Денисом и продолжил читать газету.

- Бежим отсюда, - прошептал Денис, а затем рванул в сторону ближайшего дома.

- Мне кажется, у тебя уже паранойя, - произнёс Кирилл, когда догнал приятеля.

- Туда, - Денис указал на открытый подвал. Кирилл оглянулся и к своему ужасу увидел, как этот мужчина изо всех сил несётся в их сторону.

Приятели забежали в подвал и помчались по тёмному коридору. Денис, не останавливаясь, достал фонарик и включил его. Они с Кириллом добрались до лестницы вниз и стали поспешно спускаться.

- Это был Рома? - запыхавшись, спросил Кирилл, когда они были внизу. - Мы оторвались?

- Не хотел я больше никого сюда тащить после того случая... Но выбора не было, - произнёс Денис.

- А что это за место? - тихо сказал Кирилл, глядя на тёмные стены. Он достал свой телефон и включил на нём фонарик.

- Промежуточное измерение, связывающее многие другие. Проще говоря - Коридоры.

_____________________

Продолжение будет примерно через неделю (возможно, чуть больше). Подпишитесь, чтобы не пропустить.