Лига Писателей

Стиль. Очень емкое слово. Писатель искал стиль ночью. Он лежал на кровати и слушал гром. Иногда привставал и прислушивался.

“Только стиль важен, больше ничего. Содержание не важно, жизнь без стиля ничего не стоит.” - Писатель встал с кровати. Джинсы и рубашка висели на стуле. Он оделся. Печатная машинка была пыльной. Писатель сел на кровать но сразу же встал. Он считал себя писателем потому, что нигде не работал а писал.

“Как это прекрасно” - думал он - “что бы со мной не случилось, где бы я не оказался, всё сойдет. Обо всем напишу. Как Буковски, моя луна, как Лимонов, моё солнце. Напишу, как я нигде не работал, как терпел неудачи, какой я неудачник. Мне все позволено, я наблюдатель, летописец мира, мне подвластны судьбы. В слове заложена чудовищная мощь. Но слово нужно подчинить. Его нужно оседлать как дикого мустанга, пришпорить, ударить плетью. И эта плеть есть стиль. Магия соединит слова в нужном порядке.”

Писатель не на шутку возбудился. Он прошел по комнате взад и вперед. Губы беззвучно проговаривали слова. Он размахивал руками и разбил стакан. “Надо выйти навстречу тому, что меня ждёт” - Писателю стало тесно в комнате. Величие мыслей заполнило все пространство. Писатель надел ботинки, сунул портмоне в карман и вышел на улицу.

“Он шел по мокрой улице, освещенной неоном” - писатель придумывал, о чем напишет. Он шел по улице, освещенной фонарями. Ночная прогулка уже была началом романа. Писатель увидел скопление людей. Они толпились у входа в бар, окутанные дымом. Писатель прошел мимо них в бар и сел у стойки. Через два стула, слева от него сидела проститутка. Так он заключил. Справа, через один стул, сидел старый карлик с тремя пальцами на левой руке. Писатель заказал стакан виски. Отхлебнул. Дрожь прошла по телу. “Невероятно, это почти как у Буковски” - писатель думал и дергал ступнёй - “Сейчас будут происходить невероятные вещи” - писатель приложился к стакану.

Проститутка пододвинулась к нему. Писатель заказал два виски.

— Чем ты занимаешься? - спросил писатель у проститутки.

— Чем? Я пью.

— Ты знаешь, кто такой Буковски?

— Нет.

Писатель выпил. Карлик как будто посмеялся, тремя отдельными смешками.

— Слушай, ты как Линда из фильма “Пьянь”

— Ох, не смотрела. Так кто такой Буковски?

— Культовый американский писатель.

Проститутка прикончила виски. Бармен налил ей еще.

— А ты кто?

— Я писатель. Кто ты?

— Учитель. И как, пишется? - Проститутка пригубила из своего стакана.

— Я ищу стиль.

— Стиль? Редкий зверь. Так о чем пишешь?

— О жизни, только вот ничего не происходит со мной, мне не о чем писать.

Карлик сел поближе.

— Не хочу прерывать вас, кхмхмк, прошу прощения.

Писатель повернулся.

— Ничего, присоединяйтесь, уже вырисовывается история.

— История?

— Я писатель.

— Охохо, я тебе сейчас расскажу историю. - карлик пригубил пива.

Писатель и учитель - проститутка увлеченно развернулись к нему. Бармен тоже приготовился слушать.

— Рассказывайте.

Карлик заговорил.

“Мы шли на глубине четырехсот метров в Северной атлантике…” Проститутка сомкнула алый овал губ.

— Вы?

— Не перебивай. Так вот.

“Подлодка была совершенно секретной, как и операция. О ней знали только два адмирала и президент. А был я тогда метр семьдесят ростом. Здоровый был. Так вот мы идем на максимально возможной глубине, у нас на борту было двое ученых. Все шло по плану, две недели мы перемещались зиг - загами. И вот слышу - тревога. Не мое дежурство, но я сорвался помочь первому механику. оказалось, ремень какой - то соскочил. так я его натянул, только вот…” - карлик показал руку без двух пальцев. - “Ну, и что думаете, пальцы потерялись, мне руку так забинтовали. И тут подходят двое этих, странных, ученые эти. Говорят, мы вам дадим кое чего, и пальцы заново вырастут.” - Карлик демонстративно взял кружку пива тремя пальцами и отпил - “ А черт с ним, говорю, давай. И они вкололи. Через двое суток я перестал упираться ногами в спинку койки. А к концу миссии окончательно усох. Пальцы так и не выросли. Эти ученые видимо проводили какие - то опыты, не помню, для чего. Мне было без разницы.”

Молчал бармен, молчали писатель и проститутка. Карлик сделал глоток из кружки.

— А знаете что самое удивительное в этой истории? Самое удивительное в ней то, что я ее только что выдумал. Так что писатель, ты понял мой совет.

Писатель и проститутка вышли.

— Знаешь что? - сказала проститутка - я вампир.

Проститутка блеснула клыками.

Писатель не обратил внимания.

— Поздно, мне нужно срочно идти писать!

Другие рассказы https://zen.yandex.ru/id/6004aed64b73b27cccbc7694

Я знал, что сегодня ты придёшь. Здравствуй. Я ждал. Ты молодец. Ты справился. Только не смотри на меня так. Жаждешь объяснений, знаю. Позволь мне выговориться. Позволь быть самым клишированным злодеем. Ведь ты искренне считаешь, что в твоей истории именно я – тьма. Даже не обижусь, если после всего, что сейчас будет сказано, твоё мнение не изменится. Поверь, я понимаю. Я точно тебя понимаю. Можешь устроиться поудобнее, ведь рассказ будет долгим.

Чтобы ты понимал, начать я должен с истории маленького мальчика. Глупого. Юного. Необычного. И такого одинокого. Получается ли у меня рассказ, обсудим позже. А сейчас слушай. Тебе ещё дадут слово. Позже. Сейчас моя очередь. Так вот. Родной мир оказался на мальчика обижен. Родной мир был обделён тем, чем мальчик был наделён. Потому не желал принимать его. Страх в глазах матери. Холодность отца. Ребёнок казался семье проклятьем. Карой за грехи, которые они не совершали. Несправедливой карой. Мальчик видел слёзы матери. И не видел глаз отца. Мальчик не имел имени. Он просто был. Этого хватало.

Страх в глазах окружающих быстро сменяется злой насмешкой, если не находит подтверждения. Мальчик из ужасной кары превращался в надоедливое проклятье. В грязное пятно на лицах отца и матери. Превращался до тех пор, пока незнакомец не переступил порог их дома. И не подарил семье избавление. Небольшая плата и проклятие уходит за новым владельцем. Точнее, за руку с новым владельцем. И больше никогда не беспокоит родителей.

Сначала было страшно и непонятно. Особенно, когда незнакомец пытался выяснить имя мальчика. Но имени-то у него не было. Мальчик молчал. Он привык молчать. А незнакомец не привык и быстро стал знакомым. И как-то ещё быстрее – родным. Так у мальчика и появилась маленькая новая семья. Тёплая и уютная, если сравнивать с родительской. Хоть тепла и уюта, в привычном понимании, не имевшая.

Теперь мальчик жил дорогами. Из одного города в другой. Всегда дорогами теми, что ночью казались отражением света одной звезды. Не самой яркой. Мальчик быстро выучил её место на небесной карте. Почти так же быстро, как и своё место в тумбе чародея. На каждый город ровно одно выступление. Один день. Не больше и не меньше. Мальчик хорошо запомнил свою роль. И всегда отыгрывал её идеально. Иначе нельзя. Иначе всё рухнет.

Дороги, ночёвки под небом и бесчисленные множества рассказов неумолкающего взрослого. Он всё пытался разговорить мальчика. Глупо, да? Мальчик не умел говорить. Ты же помнишь это? Знаю, помнишь. Он голос свой услышал только рядом с этим взрослым. И очень испугался. Дома, в старой семье, где была крыша, были стены и люди, мальчику нельзя было издавать звуки. Любые. Шаги, дыхание, плачь, смех. Нельзя. И мальчик потерял голос на долгие годы. Беззвучное проклятье не так бросается в глаза. Первый раз засмеявшись, ты знаешь, мальчик забился в угол. Странно. Страшно. В горле щекотно и непонятно. Первый раз он почувствовал то, что только слышал. Первый смех вылился самыми безмолвными и горячими слезами. Знакомому незнакомцу пришлось потратить целую ночь, чтобы успокоить мальчика. Долгая ночь в шершавых и горько пахнущих объятиях. Наверное, это было бы самым ярким воспоминанием.

Наверняка, это осталось самым тёплым воспоминанием. Это и звезда, которая привела тебя сюда. Ярче той ночи мальчик запомнил лишь ночь, в которую лишился семьи. Он до сих пор не понял, почему болтливый взрослый был так молчалив и серьёзен накануне. И зачем отправил мальчика выполнять столь глупое задание в такой поздний час. И о чём был последний рассказ, навсегда оставшийся далёким отзвуком знакомого голоса. И навсегда ли?

Помнишь, как ты возвращался на его голос? Помнишь, как замер за тумбой, заметив рядом со своим незнакомцем незнакомца чужого? Помнишь, как тот чужой уходил, держа в руке этот нож? Помнишь, как он обернулся, будто зная, что ты смотришь?

Мальчик сбежал в город. Научился говорить. Вырос. Пообещал самому себе отомстить за того, кто стал ему семьёй. Научился ладить с тем, за что его ненавидел мир. Мальчик шёл за звездой, пока не нашёл своего злодея. Тот прервал свою жизнь ножом, которым когда-то лишил тебя семьи. Тем ножом, который зачем-то мальчик взял с собой. Уходя.

Прожигающий спину взгляд заставил обернуться. Ужаснуться. Мальчик бежал от взгляда, спиной к свету когда-то путеводной звезды. Бежал до самого дома, где родился ребёнок, на которого обижен мир. Твоя очередь. 

Итак, я сижу в углу пропитой и прокуренной комнаты. Две из четырёх стен смыкаются прямо за моим плечом. По правую руку от меня стоит табурет, подобный тому, на котором я.

На табурете недопитая бутылка непонятной, горючей и активно пьянящей жидкости. Рядом с бутылкой переполненная пепельница. И множество окурков. И какие-то пятна. И какие-то объедки. И какие-то куски бумаги. Где-то под всем этим пыталась служить скатертью карта со старым маршрутом. А остатки колоды карт игральных раскиданы по полу. Под моими ногами, под ногами тех, кто есть в этой комнате, под ножками табуретов и столов множество бутылок. Уже пустых.

Трезвых в комнате нет. Даже мебель, пол и стены пропитаны горькой смесью запахов разнообразного алкоголя и табака. Потолок съеден клубами дыма. Где-то наверху он точно есть. Серый и грязный. На каждой едва плоской горизонтальной поверхности устало плачут свечи, утопленные в останки своих предшественниц. Свет их рассеивается и вырисовывает в дыму желтоватые круги.

Я единственный в этой комнате, кто ничем не занят, потому от безделья тяну руки к бутылке. Бутылку к губам. Маслянисто тяжёлая жидкость скатывается по языку и падает куда-то вдоль грудины, оставляя горящий след. Становится жарко.

Взгляд переползает вправо. Натыкается на фигуру. В слабом освещении и замутнённых алкоголем глазах фигура сливается своей громадностью с небольшим столом, на котором сидит, и превращается в тяжёлого мифического кентавра. А потом меня отпускает. Мозг не только вспоминает, но и осознаёт, что это лишь стол и широкоплечий дурень на нём.

Эдакий шкаф, при знакомстве с которым я почувствовал себя маленькой хрупкой девочкой. Из-за размеров и лица, честно скажем, не сильно похожего на лицо гения, громила создаёт впечатление человека недалёкого, решающего вопросы при помощи физической силы. Увы, первое впечатление о нём обманчиво. Гений в теле громилы и превосходный тактик. Итак, усевшись на стол, полупьяно и задорно чистит что-то огнестрельное Босс. Он сам решил, что будет так зваться, а перечить ему (особенно при знакомстве) мало кто осмелится. Потому он «Босс».

Память на имена у него не самая крепкая, потому каждому новенькому сразу даётся кличка. Не всегда логичная для остальных, но всегда логичная для Босса. И всё. Больше имени у тебя нет. Теперь ты тот, кем назвал тебя Босс. И есть в этом жутковатая магия. Кличка, даже если кажется сначала случайной и глупой, со временем начинает характеризовать владельца настолько метко и ясно, будто неведомая сила перестраивает носителя под его новое имя. Например, болтливый когда-то Рыба (по крайней мере мне рассказывали, что когда-то его нельзя было заткнуть) лишился каким-то образом языка. Увы, спрашивать его об этом не очень логично. И, кажется, даже глаза его стали пустыми и холодными.

Смешно лишь, что на самого Босса эта магия совсем не действует. Потому вполне нормально услышать во время очередной подготовки к делу: «Босс, твою мать! А ну тащи сюда свою бородатую задницу и исправляй ту дребедень, которую натворил!» – голосом Дикой.

Дикая.

Моя рука снова опускается на холодное горлышко бутылки.

Дикая. Сидит на подоконнике и затягивает очередной узел на верёвке. «Обезьяний кулак», мать его. Обычная верёвка. Да, запутана весьма хитро, но обычная. А в лоб прилетает так, что уши к бровям сползают.

Дикая была для меня самой таинственной фигурой в команде. До самого знакомства я побаивался её. Дикая. Её имя всегда звучало с каким-то нескрываемым уважением (иногда даже с нотками страха). Перед знакомством с ней я уже знал большую часть команды. Тогда я уже видел магию Босса. И ждал, что увижу перед собой безумную бабу, способную лишить жизни просто за то, что ты ей не понравился. Ждал чего-то, соответствующего Боссу по опасности. Ведь и он сам говорил о Дикой уважительно и только уважительно. Чем чаще звучало имя, тем увереннее вырисовывался в моём разума образ Босса в юбке.

Каково было удивление при первой встрече! Перед моим взором предстала маленькая хрупкая девушка. Спокойный тёплый взгляд и задумчивая полуулыбка. «Так значит ты Пернатый? Что ж, рада» – и больше ничего. Тогда я решил, что на Дикую магия Босса не действует. Но передумал при первом же деле. Маленькая и хрупкая. Холодная и безумная. Дикая. А я Пернатый. Сам ещё не знаю, что это значит. Босс лишь смеётся, когда просят объяснить. Кажется, я совсем пьян. Из бутылки исчезает последний глоток.

Как-то в институте мы ездили в небольшую недельную экспедицию, и так как обсчиство наше отличалось склонностью к ̶з̶а̶д̶р̶о̶т̶с̶т̶в̶у̶ интеллектуальным игрищам, и употреблению сомнительного качества алкоголя, играли мы вечерами в забавную разговорную игру.

Правила следующие: Кто-то начинает рассказывать историю.
Рассказывать можно не больше 3-4 предложений.
Следующий продолжает историю на своё усмотрение, тоже не более 3-4 предложений.

Получалось местами феерично бредовое, но развесёлое занятие :)

Предлагаю попробовать) Начало ( и продолжение в комментах)

Несколько дополнений к правилам:
(1) Сразу отвечать на пост следующего за тобой нельзя.
(2) Желательно отвечать на предыдущий коммент а не в другую ветку
(3) Что-то от себя в тред с историей можно добавлять только в скобочках (), чтобы не разбивать историю коментами
(4) Персонажей можно добавлять, умерщвлять, но умеренно! Лучше пытаться продолжить историю предыдущего рассказчика)
(5) Заканчивать полностью историю может только ТС)
(6) 4 предложения максимум!

Попробуем?

Затравка рассказа первым комментом)

Несколько лет назад я старательно начал писать книгу, но запнулся и окончательно застрял где-то в районе 150 страниц.

Плюс, не хватало кое-какого специфического опыта, и я решил чтобы значит, зря электронную бумагу не переводить, это благое начинание отложить на неопределенный срок. Очень не хотелось писать нелогичный бред и пополнить первой же книгой свалку шаблонного постапок-мусора.

Несколько раз перечитывал за эти годы, и каждый раз ловил себя на мысли что зачитываюсь ей снова и снова, даже не смотря на большие пробелы. А получив специфический жизненный / военный опыт, я наконец, пришёл к понимаю, что наконец смогу достоверно писать не «боевое фентези», а уже что-то реалистичное, близкое к мокьюментари.

Книга задумывалась как история очень близкая к «Мародёру» Аль-Атоми, можно сказать даже родственную. (Кто первый скажет «фанфик», пусть бросит в меня мылом) помниться я даже списался с Атоми по мылу и получил разрешение использовать её мотивы, как продолжение)

Но, в отличии от «Мародёра», по первоначальной концепции события книги происходят в ДС.

Мрачный, очень натуралистичный, с обилием чёрного юмора городской сюрвайвал, который начинается за три дня до ядерного песца, и детально описывает выживание в первые минуты, дни, панику, падение системы, городские бои, и (пересекаясь с Мародёром, описывает становление одного Дома).

Из ключевых отличий - герои без армейского/военного бекграунда, более растянутое «становление героев», более детализированное развитие характеров. Очень хотелось поставить обычных, абсолютно неготовых и не мэрисьюшных людей в эти обстоятельства и посмотреть как они будут выкручиваться. (Ебитес.жпг)
Главных героев задумывалась троица - два друга детства, жена главного героя (опять же, в отличии от Мародёра, она полноценный персонаж, а не функциональная «стрёмная бабища подай-принеси»).

А теперь, собственно, суть проблемы. Потому как есть у меня сильно желание всё-таки её написать, но решения я так и не придумал.
Ёжики плакали, кололись и продолжали натягивать жабу на гадюку…

В чём заключалась особенность «Мародёра»? События происходят на периферии, и ядерная война не разрушает город, где живёт герой. Цивилизация проходит этапы стремительной деградации. ГГ выживает и создаёт «Дом», такое себе миниатюрное укрепленное феодальное владение.

Если же брать столичный ДС (тут не очень принципиально даже будет это Москва, Минск или Киев), то есть две неразрешимые проблемы.
Первая: как оставить город частично пригодным для жизни (выживания) после даже одного ядерного взрыва и глобального пожара который последует?

Вторая: Как оставить при этом мегаполис на произвол судьбы, и как будет происходить падение системы и последующий передел власти в случае такого стратегического обьекта как столица или большой город? Его вообще оставят, выведут войска? Или тут изначально ключевое и глупое авторское допущение?

Третья: как обосновать то, что герои оттуда не уезжают, несмотря на заражение, бандитские анклавы, и бои на улицах прямо под носом, когда всё население рвётся из города. (положим, это еще можно решить, но с нятяжкой)
В один момент я даже начал писать большое ответвление, в котором город оказался еще и заражен биологическим оружием, отчего город полностью изолировали, но скатился в какую-то фентезятину с твёрдым душком зомби-апокалипсиса, и прервал сиё сомнительное извращение.

Вообщем, в какой-то чудесный момент я погряз в этих глобальных нестыковках. И сложнее всего было понять как будут развиваться события с участием армии/мчс, будет ли происходить массовая эвакуация, и как отразится на армейских частях падение режима в таких условиях

Пожалуй, средний / маленький город на периферии продумать и описать было бы гораздо проще, но тогда получится уже не книга «из одной вселенной», а почти прямое заимствование :(

И вообще, вот, даже не берусь сказать насколько сам жанр сейчас стал непопулярен. Мне кажется, что после «Зоны», «Метро» и прочих циклов на тему ядерного БП, наступило перенасыщение, и этот жанр уже умер, и даже написав хорошую книгу, можно столкнуться с тем, что она просто не будет интересна совсем никому.

Прошу прощения за лонгрид :)

Все номера, чердаки, подвалы, служебные помещения, каверны, ущелья, вздутия и другие мало-мальски годные для заселения пространства Димерловой души заняла муторность и затяготела. Димерлу, не умеющему совладать с собственной душой и страстями, её населяющими, ничего не хотелось делать. Вернее, хотелось ничего не делать. Ещё вернее, что-то хотелось делать, но всё сразу и вместе с тем ничего. Одним словом, точнее тремя, не считая предлога, Димерл впал в рассеянный ступор. Достигая всепоглощающей точности, четырьмя словами.

Димерл затушил истлевшую почти вхолостую сигарету о нетронутый бутерброд с колбасой и маслом, а из красной пепельницы-краба с ножками-подставками извлёк смятый окурок с маргарино-жёлтым фильтром и чёрным, как печать тьмы, обрезом, вяло пожевал его и выплюнул. Во рту остался привкус заплесневелой яичницы, пыли и перегоревшей вольфрамовой нити. Кусок в горло не лезет, в виски будто дрели вгрызаются.

Надо проветриться.

По заиндевелым кровлям карабкались люди. Они хватались одеревеневшими руками за неровности и с натугой ползли вверх, царапая ногтями лёд и студёный металл. Порывистый колючий ветер яростно толкал их, стараясь отодрать от поверхности и сорвать вниз, словно перезрелые плоды с дерева, пробирал стужей и расстреливал мелкой дробью снежной крупы. На ногах, спинах и плечах большинства повисли мёртвые дети, вцепившиеся в брючины околевшими от холода и голода осинелыми пальчиками. Их кости выпирали, натягивая бледно-синюшную кожу исхудалых тел. Когда у кого-то получалось достичь конька крыши, самой верхотуры, то он как бы с облегчением переваливался на другую сторону, мешком, грохочущим по железным листам, скатывался к карнизу и легко улетал в провал меж зданий.

Улицы украшали мертвецы.

Гнетущая тоска тесной могилой сжала Димерла. От увиденного стало ещё муторней. В животе разросся неприятно тяжёлый сгусток. От отчаяния и безысходности захотелось разбежаться, прыгнуть и взлететь. Захотелось поверить, что он взлетит и что от этого ему станет лучше. Димерл зажмурил глаза, разбежался, прыгнул, смело расправил руки и грохнулся на лежащего человека, врезавшись многострадальной своей головой в чёрную толщу замёрзшей лужи, безупречная гладь которой так и осталась безупречной. На мгновение мир перестал существовать. Потеряв точку опоры и чувство меры, желудок Димерла совершил несколько зрелищных (в кишках бурно аплодировали) инволюций и, ободрённый успехом, исполнил затяжной рывок в горло, но дохлой жабой бултыхнулся обратно в брюшную полость.

Лежащий и равномерно присыпанный снегом человек в драповом пальто, низенький толстячок пончиковой круглости и пухлости, распахнул глаза цвета маслин, заверещал, как полудурок, замолотил бледными кулачками и вскочил с неестественной резвостью брошенного в пол мячика. Лицо его по-летнему красное походило на злобный помидор с двумя угольными гнойниками.

- Убивают! – противно завизжал помидорный толстяк, страшно пуча и без того страшные глаза, имеющие необычайную схожесть с глазами доисторических раков.

¬— Простите. Шрам на Вашей… эм…

— Груди. Похож на сердце. Да. А ты наблюдателен и бесцеремонен, когда пьян. Будь осторожнее, такое не все прощают. Но ты прав. Этот шрам, действительно, в форме сердца.

— Это случайность или..?

— Мог бы просто спросить, откуда он. Вечно вы всё усложняете. Сначала смело и нагло ворваться в мою историю с неприличным вопросом, а потом постесняться его задавать – странное решение, молодой человек. Но ты юн, пьян и что-нибудь ещё, что оправдывает такое поведение. В любом случае, ты лишь человек. А шрам этот – последний подарок моей первой любви. Первой и единственной. Звучит почти романтично, да? Только звучит. Я была юна, глупа и по самое сердце влюблена. Он, наверное, тоже любил. Может и нет. Рыться в его мыслях я не стала, потому не знаю. Возможно, чувства ко мне были настолько сильны, что свели с ума. Возможно, я просто была слишком наивна. В любом случае, он хотел остаться моей единственной любовью и, чтоб не позволить мне влюбиться в кого-то другого, решил выжечь моё сердце. В этом есть доля логики, ведь стать последним владельцем чего-то можно лишь это что-то уничтожив. Хм… Надо бы запомнить эту мысль, она мне явно когда-нибудь пригодиться. Вот именно из таких мыслей и строится наша сила, разве нет? Ты никогда не задумывался о природе

— Шрам…

— Ну да, шрам. Ах да, шрам! Почти романтичная история. Когда-то человек, которого я искренне любила, решил выжечь мне сердце. Знаешь, я даже добровольно на это пошла. Рассуждения о том, что это станет символом нерушимой вечной любви, что нет силы, способной обессмыслить такой знак, что так мы станем едиными, единственными и вечными. Докажи, что чувства сильнее любой боли. Сейчас думать об этом смешно, а тогда верилось. Я до сих пор помню тот день. Солнечный и тёплый. Мы долго шли к тому месту, где всё должно было случиться. Много петляли и путали следы. В моей груди нарастало волнение, которое пытался успокоить голос затуманенного разума: «Мы уходим дальше, потому что это только наше. Свидетели не нужны. Свидетели будут лишними. Это то, через что мы должны пройти сами». Я придумывала оправдания, и сама в них верила. Он шёл впереди, воображение рисовало на его лице смесь счастья и волнения, но что действительно на нём отражалось, мне неизвестно. Место, где всё случилось было… было милым. Венки, цветы, украшения. Всё слишком сильно походило на ритуал. Так сильно, что нельзя было не заметить. И голос разума, обманутого и обманывающегося, старательно подтверждал: «Конечно, это ритуал. А как иначе? Вы хотите создать что-то, что невозможно разрушить извне, а такие вещи обычными силами не сотворить. Это как венчание, но важнее, сильнее, лучше. Конечно, это ритуал!» — и я верила сама себе. Даже в тот момент, когда уродливая ржавая цепь царапала и зажимала до синяков кожу. «Это забота. Будет больно. Я, конечно, справлюсь, но цепь поможет не дёргаться. Это забота. Он помогает мне» — обмани себя, чтобы любимому не пришлось трудиться. А потом… Белый металл. Белый-белый, белее самой чистоты. Затем боль. Нет, не так. Затем Боль. Такая, что всё сжимается в один маленький пульсирующий комок и в ушах гудит от собственного крика. Такая, что сознание не выдерживает, проваливается в звенящую бездну пустоты и отвратительной вони. Этот запах. Я пахла… Моя кожа… Отвратительно. Ужасно. Горящая, кипящая, плавящаяся плоть. Твоя плоть. Чуять это… Нет, даже думать об этом не хочу. Я потеряла сознание. Повисла в цепях, скользких от крови, опутанных лохмотьями платья и содранной кожи. Это был ритуал. И он сработал. Первым пришедшим ко мне чувством оказалось что-то холодное. Я помню, как, открыв глаза, испытала лишь одно. Знаешь эту глупую сказку о том, что человек, которого всем сердцем полюбит ведьма, получит её силу? Я открыла глаза. Цепей не было. Было холодное твёрдое чувство к существу, размазывавшему слёзы по моей остывающей плоти. Чувство отвращения. Он рыдал, улыбался и шептал. Мою баюльную песню. Которая когда-то успокаивала тех, кого невозможно спасти. Слёзы катились по ожогу, унимая боль. Это было так приятно, что я не могла остановиться. Он рыдал. Долго. Громко. Сначала я думала, что нужно что-то взамен выжженного сердца. Например… Но передумала. Сердце такого непригодно. Потому я просто… А знаешь, хватит об этом. Дела давно минувших. Лучше выпьем!