— Это был несчастный случай.
— Хорошо, — произнес я мягко, а затем спросил: — Что произошло?
Костя больше не смотрел мне в глаза. Он отвернулся, вновь положив руки на руль и вглядываясь перед собой.
— Эта машина, — говорил он, — моя вторая по счету. Мне ее дядя Ваня, то есть Иван Петрович, выдал для работы. Сказал, что клин клином вышибают. Но пять лет назад я ездил на другой. На Волге. Мне тогда тоже было двадцать пять. Это сейчас я выгляжу под сорок, но тогда… Тогда я был молод.
Слушая его, я почти не двигался. Левая нога, на которую приходился мой вес, затекла, но я старался не обращать внимания на покалывание в стопе. Я был сосредоточен.
— Мне казалось, что я все знаю. И что все обязательно будет хорошо. Будто я был бессмертным.
Костя поправил руки на руле, подняв их на самый вверх.
— И другие, будто они тоже не могут умереть. Смерть кажется такой далекой. Невозможной. Понимаешь?
Он так и не повернулся ко мне, и я, так же не шевелясь, ответил:
— Я любил выпить в то время, — он сделал паузу, поджав губы, так что волоски под ними затопорщились вперед. — Сейчас я тоже пью, но вовсе не из-за любви к водке. К тому, что она дает. Скорее, это необходимость.
Все еще сжимая в руке телефон, я нажал на кнопку. 14:04. Наверное, для Кости в потоке его откровения время остановилось. Но для меня оно шло, и шло очень быстро.
— В тот день я напился. Был вечер, май. Мы праздновали день рождения какого-то моего знакомого. Может, я его даже и не знал толком. Просто искал повод и место, чтобы выпить. А потом я поехал домой.
Я видел его профиль, его подрагивающие ресницы. Он не моргал, уставившись на задний бампер припаркованного впереди Опеля. Но не думаю, что Костя видел его. Скорее, память показывала ему другие картинки.
— Уже начинало темнеть. Это я помню. Я ехал по Лихачевскому шоссе. Там по бокам дома, много домов, но я гнал очень быстро. Думал, раз трасса, да еще и за городом, то можно. Впереди меня была ГАЗель. Помню, что разозлился, когда она начала притормаживать. До сих пор помню последний момент, когда обгонял ее. У нее сзади было написано пальцем на грязи «Помой меня».
14:07. Я терпеливо ждал, пока он отдышится от нахлынувших воспоминаний.
— А потом, через метров двадцать, я увидел, зачем она тормозила. Пешеходный переход. Моя Волга, она была на полной скорости, когда я… Когда я въехал в него.
— В мальчика. Его звали… Митя. Ему было восемь.
Мне казалось, что еще секунда, и по его щекам польются слезы. Но они оставались сухими, в то время как Костя продолжал говорить:
— Всего лишь пять лет, — согласился со мной Костя. — За целую жизнь.
Он повернулся ко мне, заглянул в глаза.
— Ты спросил, есть ли у меня дети. Я сказал, что нет. Как будто ноль — это минимальное число. Но на самом деле у меня минус одна жизнь. Минус один ребенок.
14:09. Я не знал, что говорить, поэтому просто начал кивать, надеясь, что Костя сам разберется, что это означает.
— И тот мальчик на качелях. Он ведь примерно такого же возраста, что и Митя. Был. Понимаешь, я вдруг представил, что завтра его не станет. Что до того, как ему вернуться домой, он умрет. Что его собьет машина, и все те года, которые у него были, просто помножатся на ноль. Можешь представить?
— Это ужасно, — наконец сказал я.
— А знаешь, что самое ужасное? Вначале, когда я услышал приговор, когда отправился за решетку, я больше всего жалел себя. Я злился, что он, Митя, выбежал тогда на дорогу. Что он был в том самом месте, в то самое время, где проехала моя Волга. И на судьбу я тоже ругался. На дорожные службы, которые умудрились нарисовать переход именно там. На знакомого, у которого был день рождения именно в тот день. На всех, кроме себя.
— Ты сказал, что собираешься на кладбище. Это к Мите?
— Да. Я ведь ни разу там не был, хоть и знал, где находится его могила. Но сейчас я чувствую, что нужно. Может, не сегодня. Может, завтра. Ты прав, сегодня завал. Я могу и завтра. Я чувствую, что завтра тоже буду готов.
— Нет, — говорю я. — Не думаю, что тебе сто́ит откладывать. А работа, это ерунда. Отменим следующий, на завтра перенесем.
Костя моргает, хлопает ресницами.
— Ты ведь завтра занят? — спрашивает он, а взгляд будто мягче становится.
— Да не проблема. Перенесу на сегодня как раз. Ты поезжай на кладбище, а я по своим делам. После встретимся.
Я кладу руку ему на плечо. Кажется, мы все же станем друзьями. Не знаю, как долго продлится наша дружба, но хотя бы сегодня мы будем к ней близки.
— Спасибо, — говорит Костя. — Спасибо, Митя.
Когда я выхожу из машины, он спрашивает меня вслед:
— Может, подкинуть тебя? До дома или куда?
— Не, — я машу ему рукой. — Мне не домой все равно. И он далеко отсюда, в районе холодильников. Ты, кстати, где живешь?
— Да здесь, — отвечает Костя. — В соседнем дворе.
Кто-то звонит в дверь. Кто-то, кто без проблем вошел в подъезд, ведь домофон оказался сломан. Именно сегодня, именно в этом доме.
Рыбак подходит к двери, он все еще улыбается. Бьет себя по щекам, чтобы расслабить мышцы. Хмурит брови. Наконец, он поворачивает ручку.
— Здрасте, — говорит мальчик.
Он стоит, прилипнув к стене, с высоко поднятой рукой. Пальцы все еще тянутся к звонку.
— Здрасте? — рыча, переспрашивает мужчина.
На секунду его плечи отводятся назад, а затем ладонь, та, что свободна от ручки двери, рывком хватает детское запястье.
— Пусти! — кричит мальчик, опомнившись, когда дверь за его спиной закрывается.
Пощечина, звонкая, как удар монетки, заставляет его замолчать.
— Ты как со мной разговариваешь?!
Мужчина вдавливает пальцы в чужую руку, он почти чувствует, как хрящи и тонкие косточки разъезжаются под его ногтями. А на чужой ладони пальцы, наоборот, разжимаются. И колесо — желтое, от лего, падает на грязный пол.
— Заткнись, — говорит рыбак строго.
Он видит, как чужой рот открывается во влажном плаче, но ничего не слышно. Только звон в ушах. И биение бешеного сердца.
— Заткнись! — повторяет он.
Бьет еще раз, да посильнее.
Кровь, которой вдруг становится так много, стучит в висках. Пульсирует в венах на лбу. И щеки тоже заливаются горячим предвкушением.
Он перекладывает руку на шею под затылком, и жадные пальцы продолжают кормиться мягкой плотью.
Но мальчик не слушается. Он вырывается, обернувшись резко, так что желтый рюкзак слетает с болтающихся рук.
— Ах, так! — кричит мужчина, но за притворной злостью он не может сдержать удовольствия.
Он расстегивает пряжку на ремне, не сводя пристального взгляда с перепуганного лица. Вытаскивает ремень из петель одним быстрым движением. Как меч или саблю.
— Сейчас ты получишь, — трясет им, наклоняясь вперед. — Сейчас я тебя научу.
Он делает шаг к мальчику, и тот, разинув рот, убегает дальше по коридору. Мимо кухни, мимо двери в спальню. Остается только ванная, куда он и залетает, потянув за собой металлическую ручку.
Оставшись наедине, мужчина вновь улыбается. Он медленно подходит к закрытой двери. Сквозь искры в голове он слышит, как мальчик кричит приглушенно за ней:
Это заставляет его поторопиться. Он складывает ремень вдвое, крепко сжимая холодную медь. И дергает дверь.
— Нет! — крик становится громче.
Мальчик отходит подальше к раковине. Он сползает на пол, выставляя вперед ладони с растопыренными пальцами. Пинается ногами.
И снова — будто это поможет.
Кожаная лента рассекает сырой воздух. Раздается свист, а за ним слова:
— Сейчас я научу тебя, как разговаривать с отцом!
Утром в офис я явился с опозданием. Но Ирина успокоила меня, как только я переступил порог:
— Ну хоть один пришел! — сказала она с чувством, вместо сухого приветствия.
— Что, Костя тоже опаздывает? — спросил я.
— Тоже. Звоню вам обоим, звоню, а вы трубку не берете. Ты не слышишь что ли?
Я ударяю ладонью по карману брюк. Он плоский, как конверт. Пустой.
Я прохаживаюсь по кабинету. Два шага влево, два шага вправо.
— Слушай, Ир, я, наверное, заеду к Косте. Дай мне заказы на сегодня.
— Ну давай, — Ирина перебирает бумаги.
Протягивает мне стопку и спрашивает:
— Чего опоздал-то? Проспал что ли?
— Ага, — киваю я. — Вчера допоздна возился. Один. Костя пропал куда-то после обеда. На звонки не отвечал. Пришлось одному работать.
— Надо же, — поджимает губы Ирина, добавив с иронией: — Кто бы мог подумать.
— Да нет, Ир, он нормальный парень. Может, случилось что.
Я уже направляюсь к выходу, когда ее слова догоняют меня в спину:
— Ну, удачи. Надеюсь, найдешь его дома.
Я поворачиваюсь, поднимаю руку и потираю влажными пальцами мочку уха:
— Да, кстати… А какой у него адрес? Где он живет?
Проходит пара минут, прежде чем Ирине удается найти в стопке папок нужную. Еще одну минуту она водит пальцем по таблицам, пока, наконец, не останавливается в конце списка.
— Белгородская улица, дом 42, — она прокашливается. — Квартира 67.
— Спасибо, Ира. Надеюсь, он дома.
На наволочку в мелкий цветочек капает струйка крови. Она склизкая и почти прозрачная. Из-за слюны.
— Закрой свой рот, — он прижимает ладонь к мокрому рту. — Откроешь его, когда я скажу.
Но мальчик молчит и так. Только хрипы вырываются из горла, заставляя губы отлепляться друг от друга.
— Ты должен слушать, что говорит тебе отец. Я здесь закон! Ты понял меня, сынок?
Он чувствует, как мышцы на плече затекли от постоянных взмахов, но останавливаться рано.
Рано заканчивать самый лучший день в году!
— Ты, — ремень бьется о красную кожу.
Он вкладывает ремень в левую руку, и прохладная влага обдает разгоряченную ладонь. Розовая полоска остается на коже. Он сжимает ее словно драгоценность.
Перед тем как замахнуться еще раз, он слышит шум. Поворот ключа в замочной скважине. Он выпрямляется, оборачивается, затем вновь смотрит на мальчика. В потухших глазах зажигаются угольки. Хрипы становятся громче. И кровь сильнее вытекает из приоткрытого рта.
— Это помощь, — смеется мужчина. — Сынок, это помощь!
Он подхватывает со стола заранее подготовленный шнур. Где-то в коридоре от него остался старый пылесос, теперь уже ни на что не пригодный. Рыбак наскоро вяжет петлю — сгибает шнур пополам и продевает в изгиб свободные концы. Он прячется за дверью, стараясь не дышать. Стараясь не засмеяться.
— Какого? — спрашивает тихий голос.
Он звучит совсем близко. Вот уже, рядом.
Скрип под полом замирает в дверном проеме. А затем фигура бросается вглубь комнаты. К дивану.
— Что с тобой? — человек падает перед ним на колени.
Он протягивает руки к маленькому тельцу, дрожа ими и не касаясь.
— Что же это такое? — выдыхает он.
Еще секунда, и человек догадается обернуться. Сообразит, что он не один.
Перед глазами пролетает полоска. Тонкая черная черта, которая теперь затягивается на шее. Очень быстро, очень туго, так, что и пальцы просунуть нельзя.
— Привет, — слышит над ухом человек. — Костя.
Он пытается обернуться, но петля тянет голову вверх. Он пытается подняться, но икры прижаты к полу тяжелым весом.
— Все же наш маленький друг не вернется сегодня домой.
Человек задирает голову, выкатывает из орбит глазные яблоки и выворачивает зрачки наверх. Он так сильно старается его увидеть.
— Минус один? — ухмыляется рыбак. — Я понимаю тебя, Костя. Мой друг. Я прекрасно понимаю тебя.
Человек не плачет, но лицо его именно такое — рыдающее, только без слез.
— Извини, друг. Но так уж получается: сильный поедает слабого.
Рыбак оборачивает шнур вокруг локтя, тянет со всей силы, так что черная резина местами начинает светлеть.
— Передавай привет Мите, — говорит он, когда залитые кровью глаза, наконец, закатываются.
Я поднимаюсь на лифте. Он старый и вонючий, обитый изнутри лакированным ДВП. Но даже в нем есть зеркало. Тоже грязное, со сколами. Я смотрю в него и вижу свою улыбку.
— Ты здесь главный, — говорит мое отражение.
Я коротко оборачиваюсь, будто позади стоит кто-то еще. Наигранно прикладываю указательный палец к груди.
И отражение кивает мне с довольным видом. Я пожимаю плечами.
Но когда под потолком светящиеся числа сменяются с восьмерки на девятку, становится немного грустно. Совсем чуть-чуть — такое бывает, если вспомнить концовку сентиментального фильма.
— Костя, Костя, — я качаю головой.
Тюрьма меняет людей, и обычно не в лучшую сторону. Так говорил мой отец. Он же и показал мне это. На спине остались следы от его уроков.
В моменты, когда в голову стучатся воспоминания, я не закрываю глаза. И я не остаюсь в тишине. Губы складываются в тонкую трубочку. Они свистят, чтобы я не слышал тот свист из прошлого. И глухие удары упругой тростью.
«Сильный поедает слабого», — любимая фразочка отца.
Отпечатки его ботинок на моих щеках давно смылись, но память сохранила для меня запах резины, холод влажной грязи и унижения.
«Сильный поедает слабого», — он думал, я плохо усваиваю его уроки.
Иначе не объяснить, отчего в день нашей первой и последней охоты он вложил мне в руки ружье.
— Может, хоть так мужиком станешь, — сказал отец, не заметив блеска в моих глазах.
Не стоило ему надевать в лес камуфляж. Такое бывает на охоте, когда ты не видишь, что за ветками и кустами. Не замечаешь, что там стоит человек. Такое случается.
Он был еще жив, когда я подошел к нему. И я был рад, что пули не убили его сразу.
— Сильный поедает слабого, — я с радостью повторил его же слова.
А затем наступил ботинком на раскрасневшиеся щеки. Правда, позже пришлось стереть след с его лица, чтобы мне, десятилетнему, легко поверили в грустную историю.
Но пули проделали дыру не только в животе моего отца. Одновременно с этим черная про́пасть открылась и во мне.
«Передай другому», — эту фразу я тоже люблю.
Как и многие другие люди. Вот только они используют ее, когда пытаются заставить тебя быть хорошим. Хорошим. Давайте мы все будем хорошими! И не дай боже получить тебе что-нибудь за просто так!
А как же я? Кто вернет мне утраченное детство? Никто не знал ответа на этот вопрос, и мне пришлось отыскать его самому.
Я открываю дверь своим личным ключом. Копией с настоящих, которые Костя небрежно хранил в бардачке машины. Прохожу в квартиру. В ней темно, ведь все шторы снова закрыты.
Но силуэт, висящий под потолком, видно и так. Толкнув воняющий мочой труп, я грустно вздыхаю, разглядывая, как он качается на люстре.
Ремень, который я позаимствовал вчера на время, лежит здесь же, на полу. Хороший ремень, думаю я. Добротный. Эх, стоило взять что-нибудь попроще! А этот забрать себе.
Я оглядываю комнату, скольжу взглядом по тельцу на диване. Наконец, возвращаюсь в коридор. Здесь на стуле я нахожу его — мой мобильник. Что же, ошибки случаются. Главное, вовремя их исправить.
Последнее сообщение, которое я отправил вчера, все еще открыто. В нем я прошу Костю заехать домой. Прошу взять кое-что для работы.
«Очень нужно, Костя. Будь другом».
У выхода, над обувником, висит зеркало. Я поправляю прическу, осматриваю щетину. Когда-нибудь она вновь вырастет, и я вновь отправлюсь на рыбалку. А пока мой голод утолен.
Я улыбаюсь и говорю себе в отражении:
— Ты главный. Ты сильный.
