Лига Писателей

Глава  13  Медведь (часть 2)

– Это мои корзины! – рванул вперёд Витя. – И мой нож!

Сердце дико колотилось, узлами пульсировали виски.

Сзади вскрикнула мама, схватила за плечо, пытаясь удержать.

Но Витя отмахнулся, прыгнул ещё дальше, и замер. Фарбаутр сразу вперился в него холодным, пронизывающим взглядом. И опустив жезл, двинулся навстречу. За ним – лейтенант в чёрном плаще, Бородач, и несколько полицаев.

Стук сердца тут же смолк, и дыхание застряло в горле.

Фарбаутр и полицаи приближались, будто стая гиен или шакалов. С предвкушением изучая жертву на ходу.

«Что говорить…? Как объяснить, почему корзины бросил…? – лихорадочно соображал Витя. – Ведь так и не придумал…»

Фарбаутр встал напротив, в паре шагов. И вновь скрестил руки за спиной, убрав жезл из виду. Остальные расположились тесным полукругом. Десятки лиц, десятки глаз – все смотрели на Витю. От плотоядного их выражения пробивала внутренняя дрожь, и во рту пересохло.

«Георгий бы не боялся…! – пронеслось в отчаянии. – Он шутил бы, и смеялся над ними…»

Но, тело будто бы накрыла ледяная корка – Витя не мог и шевельнуться.

Из толпы выбралась-таки мама. Обхватив сына трясущимися руками, испуганно зачастила, но не Фарбаутру, а Бородачу:

– Да, это наши корзины! Мы грибы собираем! Это ведь не запрещено! Что ж нам есть-то? Вы сегодня и это забрали! – с ожесточением кивнула она на полыхающую избу.

От объятия мамы Витя ожил, и попытался вывернуться. Но, она вцепилась в него ещё крепче.

– Что им от ребёнка надо? – чуть не плакала мама. – Что он может знать про их дела?!

– Мама! – в возмущении дёрнулся Витя. – Я не ребёнок! Ты забыла?!

– Тихо! – рявкнул Бородач на них обоих.

У Фарбаутра не дрогнул ни единый мускул на бесстрастном лице. Лейтенант что-то сказал ему вполголоса, окинув Витю взглядом, и ухмыльнулся.

– По размеру лежбища в папоротнике, пожалуй, это он там и валялся… – произнёс фон Зефельд из-за левого плеча.

Фарбаутр прищурился. Ну, разумеется, помощник ведьмы – мальчишка. В общем, можно было догадаться. Быстрые ноги, зоркие глаза. Да и работать будет за мелкую волшебную игрушку-безделушку, которая, наверняка, и сейчас у него при себе.

– Обыскать – велел он негромко.

Витя в изумлении отпрянул.

«Зачем?! – едва успел воскликнуть в мыслях, как сразу же и накрыла волна облегчения: – Хорошо, что палочку Георгию оставил!»

И миг спустя, похолодел: а подарок бабы Сейды…?!

К Вите разом кинулись молодой полицай, и коротышка.

– А, ну, давай! Разоблачайсь! – взвизгнул коротышка, кивнув Вите на его полупальто.

И не дожидаясь, пока Витя расстегнётся, сам уже рванул верхнюю пуговицу, за ней другую. А рука молодого скользнула за пазуху, и моментально нащупав, выдернула алатырь.

– Ого! – молодой выпучил глаза. – Это что такое?!

– Смола – окинул коротышка камень взглядом.

– Янтарь… – молодой завороженно рассматривал увесистый, жёлто-лимонный кусок, пронизанный капиллярами тёмных нитей.

Камень переливался сиянием, шедшим из самых его недр, словно был солнечной долькой.

Фарбаутр вытянул ладонь – скрипнула резина чёрной перчатки. Молодой вздрогнул, очнулся, и смутившись, передал ему алатырь.

Коротышка тем временем, влез в другой Витин внутренний карман, извлёк фотографию отца.

– Это кто, твой батя? – осмотрел он снимок.

– Отдайте! – вырвал Витя у него карточку.

Коротышка вспыхнул, замахнулся треснуть подзатыльник.

Мама свирепо отпихнула его руку.

– Что, нашёл себе по силам?! – крикнула она, испепеляя коротышку взглядом сверху, как ястреб.

И полицай моментально сник – даже стал ещё ниже.

Засопев, коротышка отступил под смешки товарищей.

Витя же, с отчаянием смотрел на алатырь-камень у Фарбаутра. Надеясь, что тот покрутит его, повертит, да отбросит. И лишь бы молодой потом не подобрал.

Фарбаутр пытливо изучал янтарный слиток – полированный, обтекаемый, гладкий. Вот только верхний край подозрительно оплавлен. Фарбаутр провёл пальцем по деформированной линии.

А затем, рывком отставил руку с янтарём в сторону.

– Поджечь! – приказал по-русски.

У Вити душа ухнула в пятки.

Полицаи разом встрепенулись. Каждый суетливо выхватил – из брюк, или из телогрейки – по спичечному коробку. Кроме Бородача, который лишь улыбался сконфуженно и виновато. Все принялись чиркать спичками. Потянуло дымком и жжёной серой, на миг перебившей запах гари от пожара. Но, пламя спичек тут же гасло на ветру, как полицаи ни старались. Двое-трое даже оглянулись на горящий дом.

Наконец, лейтенант вынул из плаща серебряную зажигалку – с орлом и свастикой, украшавшими сверкающий корпус.

Фон Зефельд лихо отщёлкнул крышку, и возник устойчивый язычок огня, которому ни ветер, ни снег не помеха. Едва он подпалил смазанную янтарную грань, с её поверхности поплыл ввысь дрожащий, прозрачный поток. Капиллярные нити внутри камня струились, выпуская наружу бесцветный, колеблющийся шлейф. В пространстве разлился аромат медового воска.

«Ладно, пускай… – стиснул Витя зубы. – Пчёл нету, не поймут, для чего этот камень!»

Лицо Фарбаутра окатило жаром. Он поднял плавящийся камень на уровень глаз – посмотреть через бесцветную завесу. Возможно, с её помощью откроется картина, недоступная обычному взгляду.

И увидел, как вверху застыла снежинка. Она повисла в невесомости, в зыбкой пелене, исходившей от янтаря. Рядом увязла ещё одна. Над ней – другая, третья, ближе, и дальше. Крупинка за крупинкой, звёздочки снега, попадавшие в густое, бесцветное облако, тихо, плавно замирали. Словно натыкались на незримую преграду.

Вокруг танцевал медленный величественный снежный вальс, заметая избы, сараи, реку, и тёмный лес на границе деревни. А над головой Фарбаутра будто остановилось время! Десятки неподвижных, хрупких кристаллов вмёрзли в воздух, и казалось, чего-то ждали, образуя млечную россыпь. Каждый хрусталик держался сам по себе, красуясь, чаруя своим изумительным узором, изяществом природной красоты.

– Феерично… – произнёс младший брат где-то сбоку.

Фарбаутр кивнул с удовлетворением: а вот и волшебная игрушка, награда помощнику от ведьмы!

И тут же напрягся: колдовское представление, явно, только начиналось – со снежинками что-то стало твориться, какая-то метаморфоза. Они бледнели. Истончались. Стекленели.

«Тают…» – понял Фарбаутр.

Сотни снежинок разом ожили в дрожащем мареве тёплой кисеи. С водяным журчащим звуком, они теперь теряли форму, очертания. Оплывали и скруглялись, принимая облик алмазных росинок. Превращались в застывший дождь. Который, казалось, сейчас рухнет, осыплется, будто выплеснутый из ведра.

Но, капли, вдруг, затрепетали. Мелко завибрировали на весу. И заскользили головастиками по воздуху, как по стеклу – к центру – и слева, и справа, и сверху, и снизу, по вертикали и горизонтали, по диагонали, и зигзагами, подобно змейкам, сливаясь все вместе – в единой точке. Капля за каплей в вышине клубился, рос и разрастался водный шар. Он тяжелел и бултыхался. А затем, лениво забурлил – оброс гладкими выпуклостями, став похожим на геоид – переливчатую, бугристую сферу.

Овальный сгусток чистейшей воды, размером со школьный глобус, висел в воздухе, не двигаясь с места. Лишь грузно колыхался, похожий на прозрачное желе, и нехотя вращался вокруг своей оси. Струившееся с янтарной поверхности марево, обволакивало геоид волнами, как плёнкой. Словно защищая от внешнего мира.

Со всех концов двора, от полыхающей избы – забыв про холод – сомнамбулической походкой шли солдаты. Устремив взгляд на округлую водяную фигуру. Селяне тоже не сводили с неё изумлённых глаз.

Фон Зефельд осторожно поднял руку – коснуться сферической, литой массы.

– Не трогать – процедил Фарбаутр.

Магические свойства янтарного камня пока неясны, чтобы соваться к субстанциям, которые тот производит. Но, благо, есть, кто просветит, ответит на вопросы – Фарбаутр глянул на мальчишку. И озадачился. Судя по выражению лица, он удивлён не меньше. Явление с водой ему тоже оказалось в новинку.

«Старуха подарила вещь, не раскрыв всех её секретов…?

Маловероятно – усомнился Фарбаутр. – Нелогично. Всё равно как подарить пистолет, лишь научив колоть рукояткой орехи».

Или мальчишка не просто помощник, а ученик? Тогда – резонно, что всех функций артефакта он ещё не знает…

Но, одних умозаключений мало. Нужны подтверждения.

Фарбаутр повернулся к мальчишке – вместе с камнем – ожидая за спиной мощного удара воды об землю. Шар, однако, так и колыхался тяжко на весу, словно в вакууме. И будет, видимо держаться, пока не истлеет остаток колдовской пелены, в которую он заключён.

Витя судорожно вздохнул, когда Фарбаутр вновь упёрся в него мёртвым взглядом. Зажатый в чёрных пальцах алатырь разливал вокруг себя волны-потоки. Фарбаутр чуть шевельнул рукой, демонстрируя Вите камень.

– Откуда это? – прозвучал безжизненный голос.

– Нашёл… – ответил Витя. – В лесу.

Фарбаутр тотчас резко вскинул другую руку – с жезлом, опять направив его на избу бабы Авдотьи.

– Это ворожея ему отдала! – истошно завопила хозяйка дома. – Они мёд вдвоём собирали!

– Замолчи, Авдотья! – одёрнул её староста.

Та и сама, опомнившись, рывком зажала ладонями рот. И в страхе оглянулась на бабу Сейду. Колдунья так и стояла с посохом, в сторонке, не обращая на происходящее внимания.

Фарбаутр опустил и жезл, и камень – всё сходилось!

Мальчишка инстинктивно проследил за янтарём в его руке. Вслед за ним, туда же, вниз, устремили взор и остальные селяне – с ещё большим удивлением, чем даже от зрелища водяной сферы.

И была причина, убедился Фарбаутр – перевёрнутый янтарный слиток начал втягивать свой жар обратно. Вбирать, как курильщик дымную струю. Капиллярные нити внутри сокращались, сжимаясь-разжимаясь – их деловитая, уверенная пульсация походила на работу насосов.

Процесс весь занял минуту, не больше. И камень запечатался, закрыл канал. Оплавленная грань схватилась – затвердела. А через несколько секунд остыла. Разветвлённая сеть тёмных нитей замерла, оцепенела, словно организм уснул.

Фарбаутр выдохнул удовлетворённо – что ж, по крайней мере, как обращаться с артефактом, теперь ясно. Мальчишка от злости чуть не скомкал фотографию отца – это тоже хорошо.

– Обыскать его дом – кивнул Фарбаутр Бородачу на Витю – Досконально.

– У меня ничего больше нет – тихо сказал Витя, глядя на Фарбаутра в упор.

Страх сменялся закипающим гневом. Пальцы дрожали, едва не надорвав папин снимок.

– Да? – осклабился коротышка. – Ужель-таки и нету?

И небрежно мотнул головой вдаль – на окраину деревни. Там, со двора Совиных спешно выходили рябой и невзрачный. У рябого был картофельный мешок. Оба – чуть не вприпрыжку – кинулись бежать к столпотворению у полыхающей избы. Рябой вскричал во всю глотку:

– Господин Фарбаутр! Глядите, что мы нашли у этого! – и ткнул пальцем на Витю.

Подскочив, он в нетерпении перевернул мешок, и вытряс измятые брюки, пожёванную телогрейку. Следом, упал кусок металлической сетки-рабицы, плюхнувшись на горку тряпья.

– Мешочек у заборчика лежал! – залился рябой смехом. – Собранный, готовый!

Фарбаутр молча смотрел на сваленную в кучку одежду.

Вот теперь картина окончательно сложилась. Свой собственный ватник беглец бросил во время погони. А штаны его наверняка, пришли в негодность – залиты кровью, брючина порвана. В метель же, и стужу, раздетым далеко не уйдёшь.

Значит, он пока ещё тут – где-то рядом! Отлёживается – копит силы, запасается вещами: взгляд упал на кусок сетки. Фон Зефельд поднял её, с удивлением поднёс ближе. Фарбаутр даже не стал гадать, для чего она нужна беглецу. Умелые руки найдут сотню применений.

Рябой пнул телогрейку, откинул её носком сапога от брюк.

– Малец-то в лесок уж уходил! К кому-то! – доложил Фарбаутру с довольным видом. – Да мы появились!

– Я каждый день туда хожу – спокойно ответил Витя. – За грибами.

И осознал – отчётливо и ясно – что понимает ход их мыслей. Они думают, брюки и фуфайка – для Георгия. А значит, даже врать не придётся! Ведь это не так!

Злость улетучилась в мгновение. Витя едва сдержал себя, чтоб не расплыться в улыбке. Вот уж действительно: обмануть с помощью правды! Пальцы, сами собой, расправили фотографию, поглаживая её, приводя в порядок.

– И одежду эту приготовил для себя – добавил он твёрдо.

– Что, каждый раз её с собой таскаешь? – съязвил рябой.

– Нет. Только сегодня. Потому, что погода такая – Витя красноречиво кивнул на снег и ветер вокруг. – Может, ещё и дождь пойдёт. А я рыбачить собрался. Взял, чтоб переодеться.

– В лесу? Рыбачить?! – вылупился рябой на него.

– Да. Там ручей есть – пожал Витя плечами. – Без удочки ловить можно.

Полицаи озадаченно переглянулись.

– Из сетки сделаю ловушку-воронку – ткнул подбородком Витя на кусок рабицы у лейтенанта. – Научить, как?

Он протянул руку, и лейтенант машинально передал ему проволоку. Витя тут же начал скручивать её зигзагом.

– Ага, а рыбу складывать в мешок? – не унимался всё рябой.

– Зачем? В корзины – приостановив работу, Витя честно посмотрел ему в глаза. – Хорошо, что вы нашли их. А то, я сам искать хотел, когда поставил бы ловушку.

У рябого вытянулось лицо. Кто-то тихо прыснул со смеху.

Витя подумал – один из полицаев. Но, оказалось, это дядя Трофим не сдержался. Бородач свирепо зыркнул на него из-под бровей.

– А чего ж тогда в лесу их бросил? – ядовито спросил рябой. – Да ещё и с ножом, и с грибами!

«Правда. Только правда…» – пронеслось у Вити в голове.

– Потому, что убегать пришлось – произнёс он. – На меня волки напали.

Рябой недоверчиво насторожился:

– Волки? Это где это?! Мы их который месяц уж по лесу найти не можем, а на тебя…

– У реки – перебил Витя.

Глаза рябого сузились в подозрительные щёлки.

– У реки… Когда?

«Вчера» – хотел сказать Витя, но вспомнил бабу Авдотью. Нет, врать в мелочах – опасно.

– Три дня назад – ответил, как было.

– Мгм… – рябой едва не облизнулся в азарте. – И что три дня назад там было? У речки?

Бородач, скрипнув зубами, решительно двинулся к рябому, в намерении одёрнуть: полицай определённо забылся, кто тут главный. Но, Фарбаутр – лёгким движением жезла – остановил его. Рябой, хоть и коряво, однако, в целом, вёл допрос в нужном направлении.

Да и мальчишка гораздо свободнее будет отвечать ему – облезлому крестьянину, чем чужаку с «Мёртвой головой» в фуражке.

– Я собирал грибы… – заговорил мальчишка. – И услышал выстрелы. Потом, взрывы. И выскочили волки. Целая стая. Наверно, их стрельба спугнула.

– И ты вот так от них и убежал? От целой стаи? Просто, ногами? – ухмыльнулся рябой, ожидая услышать нечто, в духе:

«Ну, видите же, стою живой перед вами…»

Глумливое выражение лица его выдавало.

– Я уплыл от них – сказал Витя. – По реке. Схватился за бревно там. Иначе, утонул бы.

Дерево дядя Трофим потом спихнул обратно – едва снял с ветвей рыболовную сеть. И за прошедшие три дня оно далеко унеслось по течению. Поэтому, Витя ничуть не рисковал, что немцы или полицаи его обнаружат. И узнав в нём то, которое вырвал Георгий, уличат Витин рассказ в нестыковке: будто он сбежал гораздо раньше, чем разгорелся бой на берегу.

– А возле деревни меня староста и дядя Трофим спасли! – продолжил Витя смелее. – Поймали бревно, остановили!

– Так и было! – подхватил Трофим. – Сняли с дерева, глядим, а под ним в воде волчище чёрный!

Витя в душе ликовал – хорошо, что именно дядя Трофим сказал про волка первым! Вите б не поверили, покажи он даже шкуру – мало ли откуда она взялась! И поддержка селян в этом случае могла не сработать. Немцы бы решили, что те подыгрывают мальчишке. А теперь – не придерёшься!

Рябой, Бородач и остальные полицаи смотрели на Витю с совершенно очумелым видом.

– Какой волчище…? – просипел рябой.

– Вожак стаи! – оживился Витя и взахлёб уже затараторил, не давая никому опомниться: – Прыгнул за мной! Прямо в реку! Погнался, поплыл, как собака! И почти догнал! Да запутался в ветках! Не смог продраться! И утонул!

Все слушали, разинув рты – даже лейтенант и солдаты, которых увлёк Витин запал, его живая мимика, горящие глаза. Лишь Фарбаутр сохранял ледяную, монолитную невозмутимость. Но, взглядом прожигал, словно, насквозь.

– Тут все видели этого волка! – воскликнул Витя, и взмахнул руками на деревенских: – Спросите любого!

Селяне загомонили, закивали.

– Я сам сымал с него шкуру! – гордо возвестил Трофим, но, с опаской покосился в сторону безучастной бабы Сейды.

– Что-то я не видел её в доме – коварно, вкрадчиво заметил рябой.

– Я шкуру в лес вчера отнёс! – парировал Витя. – Чтоб выветрить запах. Могу показать.

«Если согласятся, доведу до ближайшей сосны – работала лихорадочная мысль. – И сделаю вид, что шкура пропала. Плохо привязал, сорвал ветер, и утащило зверьё. Те же волки».

Впрочем, рябой и так похоже, поверил. Он сморщил лоб, задумчиво вытянул губы.

– Значит, кроме волков ничего больше не видел?

– А этого мало? – снова вмешалась мама. – Его из воды достали еле живого!

– Я два дня не вставал потом с кровати! – подхватил Витя. – То весь горел, то не мог согреться! Ночью просыпался, и не понимал, где я: дома, или всё ещё в лесу? Спасся, убежал, или меня бревно в реке утопило? А потом, лежал и думал, как я снова в лес пойду? Где стреляют, взрывают, и голодные волки рыщут! Я никогда тот день теперь не забуду!

Раскрасневшийся, раздухарившийся, он прервался утереть со лба пот, глотнуть воздуха, остудив пересохшее горло. И в этот момент, над головой раздался спокойный, ровный голос:

– Жалко было медведя?

Витя подскочил на месте, как ошпаренный. В ушах будто лопнули со звоном перепонки. Резко отняв руку от лица, он уставился на Фарбаутра – дико, потрясённо, поражённо! В полном изумлении – настолько не вязалось с этим человеком то, что он от него услышал! И наткнувшись на немигающий взгляд – спохватился! Оцепенел. Осознав, что прямо вот сейчас себя выдал… Хлеще всяких слов…

В глазах Фарбаутра искрой сверкнуло торжество.

– Где он? – вопрос прозвучал приговором.

Мальчишка покрылся «гусиной кожей»: руки, шея. По лицу пошли винные пятна. Пальцы вцепились в фотографию отца – со снимка на Фарбаутра смотрел худощавый, задумчивый брюнет. Мальчишка будто прикрывался им, как иконой. Вполне возможно, что всё случившееся с ним, правда – волки, дерево, река.

Но, одно не исключает и другого: он был три дня назад на берегу, в папоротниковой гуще. А остальное пусть сам теперь расскажет.

Фарбаутр – не глядя – передал янтарный камень брату. И перещёлкнул ободок на рукоятке жезла. Короткого разряда тут, пожалуй, хватит.

У Вити подогнулись колени.

«Я не выдержу! – взорвался мозг отчаянным криком. – Я проболтаюсь! От боли! Или, начну говорить в бреду, если потеряю сознание!» – Витя читал об этом, давно когда-то.

– Где он? – повторил Фарбаутр, и поднял жезл.

Из толпы рванулась мама.

– Вы что ему хотите сделать?! – завопила она.

Фарбаутр отвлёкся на неё – инстинктивно, всего долю секунды – и мальчишка бросился бежать. Прошмыгнув мимо, он увернулся от рябого. Фон Зефельд подставил ему ногу, но, мальчишка зайцем перескочил через сапог. И как курица, заметался по двору, меж фигурок солдат и полицаев, которые в недоумении крутили головами. А рябой, обернувшись вслед мальчишке, только сейчас увидел водяной шар над землёй. И очумело замер с раскрытым ртом.

– Ловите! Ловите! – дико заорал Бородач, хватая своих подчинённых за плечи, и рывком по одному, швыряя в сторону мальчишки.

Полицаи сшибались, налетая друг на друга с разлёту.

Однако, тут же приходили в чувство, и кидались в погоню.

Витя судорожно озирался вокруг себя на бегу – взгляд выхватывал избы, заборы, сараи. И десятки тёмных людских силуэтов вразброс. Но, каждый из них с топотом мчался за Витей, спотыкаясь, и придерживая винтовку на плече.

«Куда…? Куда теперь?!» – мысль бешено колотилась с такими же неистовым стуком сердца. Фотография трепыхалась в руке – отец спасался вместе с сыном.

В лес не прорваться – там оцепление… Река…? Далеко… Да и вода холодная, без помощи не переплыть…

Оставалось единственное место, куда за ним не сунутся. Полицаи уж точно. Витя со всех сил бросился к горящему дому. Сзади его в прыжке настиг молодой полицай, крепко обхватил за корпус, сдавил грудную клетку. Витя зубами вцепился ему в запястье. Почувствовал, что прокусил кожу – по подбородку хлынула кровь – и дёрнул резко головой, как волчонок. Молодой заверещал и моментально отскочил.

А Витя побежал к пылающей избе ещё быстрее – сквозь раскалённые воздушные волны.

Внутри клокотало пламя. Снаружи обугленные бревенчатые стены переливались адским красным жаром. Вся угольно-чёрная изба сияла, как гигантский самоцвет, окутанный дымом.

«Лишь бы на крыльце не поскользнуться… – молил Витя. – Там, где разлиты грибы…»

Но, опасался он напрасно. Ступени покрывала запёкшаяся корка – огромное, растрескавшееся пятно, похожее на плесень.

Витя взлетел на порог, едва успев сунуть фотографию отца в боковой карман полупальто.

Фарбаутр увидел, как мальчишка, не колеблясь, нырнул в огонь, и сгинул в языках пламени. Полицаи, на полном скаку, растерянно и изумлённо застопорились у крыльца.

– Вытаскивайте его оттуда! – нёсся к ним разъярённый Бородач.

В этот миг, Фарбаутр краем глаза уловил движение сбоку и повернулся – там стояла ведьма. Не сходя с места, старуха жёстко ткнула посохом в землю. И горящая изба всколыхнулась.

Полицаи отскочили.

Над входом – где исчез мальчишка – рухнула объятая огнём балка. А за ней с грохотом осыпался и потолок в сенях, взметая пепел и сажу.

И сумасшедше страшно закричала мать мальчишки.

Следующая  глава - 20 января

Глава  13  Медведь (часть 1)

Фарбаутр стремительно двинулся по сельской дороге, вдоль убогих заборов. Позади дробился топот множества сапог. Прозвучала зычная команда оберштурмфюрера Шенка:

– Первый взвод, оцепить деревню!

– Осмотреть дома! – не оборачиваясь, велел Фарбаутр, и продублировал приказ по русски, для полицаев.

За спиной возник фон Зефельд. Поспешая следом, он с восторгом ребёнка вертел головой по сторонам. Заглядывал чуть не в каждый двор, где бесновались собаки, гремя цепями возле будок.

– Дома?! – искренне удивляясь, рассмеялся младший брат при виде корявых, просевших изб. – Они, что, правда, живут в этих загонах?!

Не обращая на него внимания, Фарбаутр – на ходу – продолжил инструктаж, по русски и немецки, попеременно:

– Искать следы пребывания раненого! Отдельное место! В глухих углах! Далеко от окон! С засохшей кровью на полу, матрасе, соломе!

– Это скорее всего, на сеновалах! – отозвался командир роты СС.

– Если будет найден он сам, подать сигнал! – ещё громче крикнул Фарбаутр. – Окружить! В бой не вступать!

Витя нервно комкал картофельный мешок, глядя на лавину немцев и полицаев, заполнявшую проход меж заборов. Инстинкт, как и три дня назад, у реки, требовал бежать, сломя голову. Разум же, удерживал на месте.

Во-первых, побег не удастся – вдоль окраины уже вытягивалась цепь пехотинцев, отсекая деревню от леса.

А во-вторых, все караваевцы у немцев ведь в списках. Пропажу Вити сразу вскроют. И накажут маму, да и остальных.

Вооружённая орда неумолимо пёрла по дороге. Глядя на её приближение, Витя чувствовал, как костенеют мышцы. Впереди шёл Фарбаутр – прямой, напористый и жёсткий, в неизменных чёрных перчатках. Его сопровождал ещё один офицер, в распахнутом чёрном плаще, с фуражкой на самые глаза. Тень от козырька скрывала верхнюю часть лица, будто там зияла тёмная бездна.

Вите казалось, Фарбаутр целенаправленно идёт прямо к нему! Взгляд машинально выхватил чёрный жезл на его кобуре.

В тот же миг, людской поток позади Фарбаутра стал словно растекаться ручейками. Солдаты и полицаи, по два-три человека, отделялись влево-вправо, и кидались во дворы – к избам, сходу вышибали двери и вламывались внутрь.

«Повальный обыск в деревнях! Георгий говорил, что это будет…» – вспомнил Витя и осторожно перевёл дух. Может, всё не так и страшно. Нужно лишь перетерпеть очередной погром, да выслушать привычные угрозы.

Фарбаутр и редеющая толпа за ним уже достигли середины деревни. Из дома старосты, встревоженные, хлынули селяне, будто разворошенный рой. Витя увидел маму среди прочих.

Фарбаутр прошёл мимо, не повернув и головы. Старики же – баба Лукерья, дед Степан, и многие другие – кто охнул, кто всплеснул руками, и побежали со двора. Каждый к своей избе, откуда доносился треск и грохот ураганного обыска.

Наперерез им бросилась четвёрка полицаев.

– Куда? Куда попёрлись, ну?! – вскинув винтовки, они загородили проход, и отпихнули стариков обратно. – Приказ, стоять всем тут!

– У меня сын один в доме остался! – воскликнула мама в отчаянии, пытаясь прорваться сквозь кордон.

– Смотри, чтоб ты без сына не осталась – прошипел ей чернявый, усатый, похожий на цыгана, полицай.

И мама, побледнев, невольно отступила. Рывком мотнула головой, отыскивая взглядом свою избу, глазами впилась в худую, щуплую фигурку Вити у забора.

Витя отпустил мешок, в волнении поднявшись на цыпочки. Всего один миг, и маму заслонили спины полицаев. Селян тычками и толчками погнали в дальний угол двора, где бешено лаял, и рвался в бой старый, вислоухий пёс Буян.

Цыган-полицай, и ещё один – коротышка – сразу ринулись в дом старосты. Двое других остались сдерживать деревенских.

Фарбаутр с вооружённой свитой был уже совсем рядом – на расстоянии пары изб от Вити.

– Игнатов! – крикнул он в пространство, и сбоку тут же возник Бородач, угодливо согнувшись. – К ведьме!

Бородач поспешно кивнул, и скомандовал через плечо:

– Все за мной давайте!

Из сплошной солдатской массы позади Фарбаутра, один за другим, начали выскользать фигурки последних оставшихся полицаев, будто пиявки. Витя насчитал их восемь человек. Обогнав немецкий отряд, они несмелой трусцой устремились за Бородачом к дому бабы Сейды.

Пара из них – один рябой, другой, напротив, какой-то невзрачный – с опаской озираясь на ведьмину избу, поспешно пробежали мимо, и нырнули в калитку к Совиным.

– Эй, малец, есть ещё внутри кто? – мотнул рябой Вите головой в сторону его дома.

– Никого больше – ответил Витя, и оба полицая, чуть не отпихивая друг друга, вскочили на крыльцо.

Под их ногами треснули доски. Рябой чертыхнулся, чуть не провалившись, распахнул дверь, и глянув на Бородача вдалеке, юркнул внутрь. А за ним и невзрачный.

Остальные шестеро вошли во двор к бабе Сейде. И сразу убавили шаг – чем ближе к порогу, тем тише, пока и вовсе не замерли россыпью кто где, будто игральные шашки на клетках.

Бородач, подойдя к ступеням, обернулся:

– Чего встали? Идёмте!

Никто не стронулся с места, полицаи отводили глаза.

– Захар со Шнурком уже вот так заходили… – пробормотал кто-то. – Так Шнурка медведь поломал, а Захар теперь дурнем всю жизнь после контузии будет.

Бородач в недоумении уставился на них. Затем насупился, и грозно рявкнул:

– Макар! Пётр! Фёдор! Вы что, малые дети?!

Но, полицаи даже не вздрогнули от его рыка. В полном оцепенении они смотрели на окно. Там – за грязным стеклом – в глубине дома темнел плотный, приземистый, безликий силуэт ведьмы, вселяя ужас своей чернотой и неподвижностью.

Двое-трое полицаев откровенно затряслись в ознобе. И вряд ли от того, что на улице ещё сильней похолодало.

Опущенные руки Бородача медленно сжались в кулаки. С перекошенным лицом он зло двинулся на подчинённых. Самые ближние отскочили назад. Бородач же, вдруг, остановился – к забору подходил Фарбаутр и пятнадцать-двадцать солдат с ним.

Витя невольно попятился. Но, Фарбаутр лишь мимоходом скользнул по нему пустым взглядом – столь же безразличным, что и взгляд «Мёртвой головы» в его фуражке.

Второй офицер, в чёрном плаще, и тоже с черепом над козырьком, напротив – посмотрел на Витю с весёлым любопытством. Как на забавную зверушку. И уже через секунду забыл о нём, переключившись на дом бабы Сейды – мрачный и зловещий.

Фарбаутр встал посреди двора, сцепив руки за спиной, в упор глядя на тёмную фигуру ведьмы за окном.

– Сюда её – велел он по-русски.

Кто-то из полицаев сдавленно охнул. Кто-то вздрогнул. Все разом съёжились – будто захотели провалиться, или исчезнуть. И не имея на это возможности, в конце концов, обречённо поникли. Жалобно – а иные и плаксиво – озираясь то на Фарбаутра, то на Бородача. Не ожидая для себя совсем уж ничего хорошего.

Фарбаутр хрустнул пальцами в чёрных перчатках, по его скулам прокатились желваки. Солдаты позади, откровенно посмеивались над полицаями. Фон Зефельд тоже ухмыльнулся.

Бородач со вздохом качнул головой, и взбежал по ступеням. Толкнув дверь, шагнул в проём, скрывшись в сенях.

«Значит, Фарбаутр тоже решил, что Георгий обратится к колдунье… – подумал Витя. – Так может, потому он к ней и не пошёл!»

Бородач мелькнул в одном-другом окне быстрой тенью. Деловито пролетел мимо ведьмы позади, очевидно, заглянув в соседнюю комнату, да и вообще, во все углы. Чёрный силуэт бабы Сейды при этом, даже не шелохнулся. Спустя мгновение, рядом с ведьмой возник Бородач, и схватив за плечо, потащил её за собой. Оба исчезли из виду.

А через минуту скрипнула входная дверь, и Бородач вывел бабу Сейду на крыльцо, цепко придерживая под локоть. Другой рукой колдунья опиралась на посох. Хмурая, насупленная, она тяжёлым взглядом накрыла сразу всех, кто стоял во дворе. И словно притянула к себе их взоры. Даже Витя не смог отвести глаза.

Солдаты и полицаи неотрывно смотрели на ведьму, пока Бородач помогал ей сойти по ступеням. И потому, абсолютно никто – ни один – не увидел, как из печной трубы вырвалась упругой пулей маленькая летучая мышь. Вспорхнув ввысь, она затрепыхалась перепончатыми крылами, и прилепилась к стволу ближайшей сосны, вниз головой. И застыла крошечным бугорком, точно древесный нарост.

Бородач подвёл бабу Сейду к Фарбаутру.

– В доме вроде, только она одна была, господин Фарбаутр! – доложил преувеличенно бодро.

– Проверить! – распорядился Фарбаутр на двух языках. – Чердак и подвал. Все пристройки.

Полицаи скопом кинулись к сараю в конце двора. Солдаты загоготали им вслед. Один кивнул другому:

– Пойдём, Вилли! – и направился к дому. – Может, сапоги-скороходы найдём там!

И спохватился – явно испугавшись своей вольности – оглянулся на Фарбаутра с опаской. Тот, не мигая, смотрел на ведьму, будто в мыслях находясь не здесь.

– Лучше, волшебный кошелёк! – подхватил Вилли. – Чтоб всегда был полный.

– Я тебе его сразу отдам! – рассмеялся первый солдат, расценив молчание Фарбаутра, как одобрение. – В нём же будут только русские деньги!

Грянул дружный хохот. Вилли, и ещё четверо бойцов, перекинув автоматы за спину, затопали по крыльцу. Фон Зефельд тоже весело ринулся за ними. Фарбаутр по-прежнему стоял как камень, но глаза его сверкнули напряжённой искрой.

– Назад – процедил он фон Зефельду достаточно тихо, чтоб не услышали солдаты, и в полной мере жёстко, твёрдо, чтобы удержать.

Дом, почти наверняка – под защитой разных колдовских ловушек, запечатанных проклятий. Которые могут вскрыться от неосторожного прикосновения. А то и взгляда. И потому, не стоило соваться туда первым. Ни самому, ни брату.

Эти мысли, должно быть, ясно отразились у Фарбаутра на лице. Потому, что обернувшийся фон Зефельд, едва открыв рот, тут же и умолк, в кои-то веки, поняв всё без слов.

Фарбаутр перевёл взор на колдунью.

– Где он? – прозвучал его металлический голос.

Ведьма посмотрела исподлобья, и ответила вибрирующе низким тоном:

– Кто?

– Курьер – Фарбаутр вынул руки из-за спины.

И Витя увидел, как пальцы в чёрной перчатке плавно извлекли из рукава тонкую деревянную палочку! Он резко подался вперёд. Неужели, всё – конец?! Фарбаутр нашёл берлогу?! Но, где тогда Георгий? Снова успел скрыться?

«Нет… – разглядел он палочку получше. – Обознался. Это вообще какой-то обломок указки».

Фарбаутр наблюдал за выражением лица ведьмы. Старуха никак не среагировала на деревяшку – лишь зацепила краем глаза, будто пролетевшую муху. Определённо, предмет этот ей ничего не напомнил. И никаких ассоциаций не породил.

Либо, ведьма хорошо притворялась…

– Ко мне курьеры не ходят – произнесла она угрюмо. – Я почты ни от кого не получаю.

«Ещё один крепкий орешек» – констатировал Фарбаутр. Или колдунов подпитывает их врождённая магическая сила?

В облике ведьмы сквозила отречённость, равнодушие. И явственно, почти физически, ощущалась броня – пожалуй, прочнее даже, чем у смешливого курьера. И проломить её не удастся ни кулаком, ни электрическим разрядом.

Предстояла долгая, и кропотливая работа через анакрис, в допросной камере, в подвале. Здесь, на месте – ответов у старухи не вырвать. Чего не скажешь про других…

– Построить вместе с остальными – скомандовал Фарбаутр Бородачу, тут же повторил для Шенка по-немецки.

И круто развернувшись, пошёл со двора.

Фон Зефельд заторопился следом, оглядываясь то на избу колдуньи, то на брата. Очевидно, желая спросить: а как же обыск? Фарбаутр небрежно дёрнул щекой. Если что найдут – покажут.

Бородач снова схватил бабу Сейду за локоть, гаркнул в сторону сарая, где нарочито громко рылись шестеро полицаев:

– Ну?! Слыхали? – и обернулся к Вите. – А ты, рыжий, глухой, что ли? Общий сбор у вашего склада!

Витя по привычке чуть было не снял шапку – показать чёрную шевелюру. Опомнившись – наоборот, натянул её потуже, и выскочил через калитку на дорогу. И сразу же шарахнулся к соседнему забору, чтобы не сбила с ног орава проходивших мимо солдат. Они беззаботно лопотали меж собой, окликали товарищей по окрестным избам, должно быть, передавая приказ Фарбаутра.

Разрозненные группы полицаев и немцев во всех концах деревни выводили на улицу тех немногих селян, которые ещё были дома. И гнали к избе старосты – в общую кучу, куда через мгновение влился и Витя, завертев головой, отыскивая маму. А увидев, рванул навстречу, как и мама к нему.

Они пробились сквозь толпу друг к другу – под многоголосый гомон и собачий лай. Мама порывисто схватила Витю, прижала к себе. И он ощутил её паническую дрожь. Гораздо более сильную, чем тогда, первый раз, когда полицаи рылись у них на кухне.

Маму пронзал ужас при одном лишь взгляде на Фарбаутра, возле дома старосты – у порога. От его совершенно мёртвых глаз, и неподвижного, застывшего лица. Выражения посмертной маски, с каковым он принимал сообщения солдат – очевидно о том, что беглец нигде не обнаружен. Шум, гам, грохот, и лай десятков псов по деревне создавали сумасшедшую какофонию. Солдаты, докладывая о результатах, невольно повышали голос, почти кричали. Офицер в чёрном плаще морщился, кривился. Фарбаутр же, по-прежнему, был невозмутим.

Меж тем, на сбившихся гуртом селян ринулись полицаи.

– Разобраться! Строиться в шеренгу! – со всех сторон заорали злые голоса.

Стариков хватали за ворот, за плечи, толкали, волокли, подгоняли ударами прикладов. Пространство с новой силой заполонил дикий топот, приглушённые стоны, хрипы, тяжёлая одышка, бешеный – совершенно зверский лай пса Буяна, и почему-то – аромат свежей, ржаной выпечки.

Спешно встав в неровный ряд, лицом к избе, к Фарбаутру и солдатам, Витя понял, откуда запах: полицаи забрали хлеб, который утром напекла тётя Пелагея. Почти у каждого в руке был увесистый ломоть – сегодняшняя норма на семью – на завтрак, обед и ужин.

Выравнивая строй селян, полицаи покрикивали с набитыми ртами, смачно жевали тёплую мякоть, и аппетитно откусывали ещё. Витя сглотнул, в желудке заурчало.

– Все на месте? – гаркнул один из полицаев, едва слышный из-за собачьего лая, и с досадой оглянулся на Буяна.

Казалось, пёс – ещё немного – и рванёт вперёд вместе с будкой. Он неистово вздымался на дыбы, из клыкастой пасти клочьями летела пена. Налитые же кровью глаза испепеляли чужаков – полицаев и немцев – сумасшедшей яростью. Особенно страшной от бессилия, невозможности вцепиться во вражескую глотку.

– Заткните собаку! – не выдержал полицай.

Пёс взбеленился сильнее. Беспрерывный, хриплый лай стал похожим на рёв.

Офицер в чёрном плаще, рядом с Фарбаутром, что-то сказал и пружинисто направился к Буяну. Отстегнув на ходу кобуру, он вынул пистолет. Азартно, хищно усмехнулся.

– Господи… – прошептала тётя Пелагея.

Из шеренги, наперерез офицеру, кинулся Трофим.

– Он сейчас умолкнет! Умолкнет! – заблажил старик, прикрыв собой свирепого Буяна. – Он кобелёк-то умный!

Не дожидаясь реакции офицера – а скорее и стремясь её упредить – Трофим схватил пса за цепь и за ошейник. И с трудом поволок – упирающегося – к будке.

Офицер остановился, с интересом наблюдая за борьбой.

– Ну, ну… Буяша, Буяша… – приговаривал Трофим, и пихал рычащую собаку в конуру, ежесекундно озираясь на офицера. – Пелагея! Подай колоду!

Жена старосты вырвалась из строя, побежала по двору к поленнице. И покатила оттуда корявый пень для рубки дров.

Офицер жизнерадостно рассмеялся, мотнув головой. А Трофим перехватил пенёк, и принялся затыкать им проём будки.

Пёс внутри лаял, колотился и бился с исполинской мощью.

– Он не со зла ить! – заискивающе улыбался Трофим. – Он это по службе, господин офицер!

– Господин унтерштурмфюрер – веско поправил подошедший Бородач, ведя бабу Сейду. – Лейтенант, по нашему.

– По вашему – глухо произнёс староста.

Бородач прожёг его угрожающим взглядом.

Но, староста красноречиво смотрел на полицаев, которые щедро делились хлебом с немецкими солдатами. С шутками и смехом отдавая им свои ломти почти целиком. Немцы, взамен, дружески трепали полицаев по загривку.

Бородач выдохнул сквозь зубы, и подтолкнув бабу Сейду к шеренге, отошёл.

Двор же, вдруг, огласился улюлюканьем, воплями и свистом.

На пороге дома старосты появился полицай-цыган, прижимая к груди две большие стеклянные банки с мёдом.

– Видали?! – торжествующе взревел он.

Витя машинально глянул в сторону бабы Сейды. Но – колдунья стояла далеко, почти в конце ряда.

Позади цыгана возник коротышка – тоже с парой банок, туго набитых медовыми сотами.

Обоих – едва они сошли с крыльца – сразу обступили полицаи и солдаты, весело щёлкая пальцами по стеклу.

– Откуда взяли, интересно? – криво ухмыльнулся кто-то. – Вроде, пасеки нигде не видно.

– Да в лесу нашли, наверно, дикий – равнодушно пожал плечами коротышка.

– В ваших списках мёда нет – донесся внезапно, тихий, но твёрдый, жёсткий голос старосты.

Все обернулись. Староста, выйдя из строя, смотрел на вооружённую толпу – сурово, строго, непримиримо.

– Зато, в погребе у тебя есть! – загоготал по-конски, цыган-полицай.

И остальные подхватили, всяк заржав на разный лад.

– Заберите, там ещё пять банок осталось! – мотнул цыган-полицай головой в сторону дома.

В избу с готовностью устремилось несколько человек, как полицаев, так и солдат. Лейтенант сунул пистолет в кобуру, вопросительно оглянулся на Фарбаутра. И не увидя никакой реакции, тоже шустро взбежал по ступеням. Правда, сразу остановился, наткнувшись на четыре большие бочки в сенях – им не хватило места в подвале. Лейтенант попинал сапогом по ближней. Склонившись, понюхал, и резко отпрянул. В бочках хранились солёные грибы.

Мимо протиснулись трое полицаев, вынося оставшийся мёд.

Тётя Пелагея робко потянула мужа-старосту за рукав, к себе, обратно в шеренгу. И Витя словно бы услышал её мысли:

«Пусть подавятся…» – и сам обмяк, смирившись с потерей.

За полицаями из дома вышли и весёлые солдаты – каждый с ворохом мельхиоровых ложек и вилок, видно, думая, что они из серебра.

Бородач скользнул глазами по неровному людскому ряду, сверился с измятым списком, и кивнул:

– Вся деревня в сборе, господин Фарбаутр!

Двор – как глыбой – придавила тишина. Лишь пёс Буян поскуливал в запертой будке, царапался и скрёбся.

Фарбаутр неспешно вышел на середину – рука в перчатке по-прежнему сжимала тонкий обломок указки. К мёртвой тишине добавился могильный, жуткий холод. Воздух ощутимо промерзал. Селяне, немцы, полицаи – все вокруг дышали паром. Солдаты, ёжась, поднимали воротники. Полицаи тёрли ладони.

Фарбаутр же будто сделан был из стали. Он не дрожал, и даже морозных струек Витя не увидел.

Коротко глянув куда-то вбок, Фарбаутр махнул указкой.

Витя машинально повернул голову в том направлении. Впрочем, как и старики в шеренге. К Фарбаутру спешил молодой полицай, уже знакомый Вите: один из тех, что забирал продукты вместе со Шнурком и Репкой.

А в следующий миг Витю продрало до костей. Молодой нёс две его корзины, брошенные в лесу! С ехидным смешком он поставил их перед строем. И вынув из одной грубый Витин нож, с размаху врубил клинок в землю. Витя вздрогнул вместе с ударом.

Фарбаутр встал рядом с корзинами, и направил на них указку:

– Чьё это?

У Вити перемкнуло в горле. Он испугался – вдруг, мама неосознанно сейчас схватит его за руку, или вцепится в плечо! Фарбаутр это увидит, и поймёт!

Мама – слава Богу – не шелохнулась, подумав, видимо, о том же.

В голове сверкнуло вспышкой – Фарбаутр не заезжал в другие деревни! Его цель – Караваево, и только! Вероятно, спустя время, он ещё раз обыскал речной берег, надеясь найти оружие Георгия.

«А нашёл мой тесак и плетёнки… – мрачно догадался Витя.

– Потом увидел и зарубки на деревьях! Которые привели его сюда!»

Витя постарался успокоить дыхание. Фарбаутр не знает, кого искать конкретно. Значит, главное – не выдать себя! Ни словом, ни движением.

«Я там не был… – мысленно произнёс Витя, как заклинание. – А если так, то я Фарбаутра впервые вижу. Не знаю имени его и звания. И должен поступать, как все: как мама и другие…»

Фарбаутр медленно вёл взглядом по шеренге лиц, бледных, напряжённых. Все уставились на нож и корзины. Все, кроме ведьмы. Старуха, опираясь на посох, смотрела оловянными глазами вдаль перед собой.

Фарбаутр допускал и вполне был готов к тому, что она признает лесную находку своей. Но, колдунья благоразумно молчала, то ли бросив помощника на произвол судьбы, то ли желая сделать вид – как и остальные – что эти корзины не из их деревни.

На порог выглянул фон Зефельд. Усмехнувшись, кивнул на людскую шеренгу, звонко выкрикнул:

– Не сознаются? С ними по-другому надо! – он обернулся и окинул взглядом бочки с грибами. – Это их припасы?

Витя стоял в строю почти напротив входа в дом, и видел происходящее, как на ладони. Лейтенант вскинул ногу, упёрся стопой в ближнюю бочку. И напрягшись, надавил.

«Хоть бы не смог… опозорился…» – мелькнула надежда.

Лейтенант усилил нажим, стиснул зубы. Послышался его натужный стон. Бочка шевельнулась – и со скрежетом стала накреняться, всё больше отрываясь от пола. Лейтенант сделал мощный толчок с резким выдохом, и опрокинул бочку. Огромная её грубая туша рухнула на пол. Раздался грохот, треск, отлетела деревянная крышка. И по ступеням густым водопадом, лавиной расползлась склизкая, клейстерная масса, мешанина грибных шляпок и ножек.

Лейтенант отскочил в сторону, брезгливо зажав нос.

– Господи! И они едят это?! – просипел фон Зефельд, протяжно и шумно перевёл дыхание, а затем с интересом посмотрел на селян. – Ну? Теперь говорить будем? Или дальше продолжить? Следующую бочку? Переведи им, Густав!

Фарбаутр в бешенстве сомкнул губы, прогнав по скулам желваки, но – сдержал себя, не обернулся. Фон Зефельд, откровенно веселился, указывая в сторону прихожей:

– Тут ещё есть! И в подвале! Шенк, давайте на спор: через сколько бочек они заговорят?

Командир роты СС ухмыльнулся:

– Проиграете. Ни через сколько. Им это не помешает – кивнул оберштурмфюрер на грибную кашу, вязко стекавшую по ступеням. – Они языком слижут. Сожрут, вместе с грязью.

Солдаты все загоготали. Полицаи – хоть не понимая ни языка, и ни причины – тоже засмеялись угодливо, в такт.

Фон Зефельд, ступая на носки, с улыбкой обошёл грибное болото и приблизился к брату.

– Значит, надо их расстреливать по одному, каждые пять минут! – пожал он плечами.

Фарбаутр привычно пропустил его реплику мимо ушей. У кретина и идеи будут аналогичны. Начни сейчас казнить – и деревенские свалят всё на первого же убитого.

Не глядя он вытянул в сторону кулак с указкой. Бородач поспешно забрал у него тонкий штырь. А Фарбаутр отстегнул от кобуры чёрный жезл. И ткнул им снова на корзины:

– Чьё это?

Селяне молчали. Фарбаутр провернул ободок на рукоятке жезла – раздался тихий, металлический щелчок – и взметнул вполоборота руку, целя жезлом в избу старосты. Полицаи и солдаты тут же оборвали смех.

Витя сжался: сейчас будет молния! И нужно удивиться, испугаться, как остальные селяне!

Фарбаутр вдавил кнопку – и Витя чуть не подпрыгнул, испугавшись всерьёз! Из жезла вылетел нестерпимо яркий синий шар пульсирующих молний. С шипением и треском мерцающее ядро света промчалось кометой к дому, нырнув в дверной проём. Тёмные сени блеснули голубым сиянием – из мрака на миг возникли три бочки возле стены, а шаровая молния скользнула дальше в темноту.

И через мгновение, внутри, в избе, взорвалось бушующее пламя. Со звоном – мириадами осколков – вышиблись стёкла во всех окнах. А следом вырвался тугой огонь, словно из пасти дракона.

Старики, сломав шеренгу, отскочили, сбившись в толпу.

Немцы, полицаи, и фон Зефельд, тоже шарахнулись кто куда подальше. Лишь баба Сейда осталась на месте, как истукан с посохом. И Фарбаутр возле корзин.

В оконных проёмах стеной клокотал ревущий пламень.

Сквозь крышу повалил чёрный дым. По деревне громче залаяли собаки. Старики стояли, объятые немым ужасом. Витя легонько затряс головой – ему привиделись гибкие огненные демоны. Большие и малые, они плясали, извивались, предвкушая ещё более щедрый пир, когда подберутся к зимним заготовкам…

А затем, взметнулся истошный, пронзительный крик, полный отчаяния и боли. К горящему дому бросилась тётя Пелагея.

– Ой, господи-божечки, что ж вы творите?! – её голос рвал барабанные перепонки, кромсал душу. – Вы ж двенадцать десятков лет одним махом! Вы ж нас самих, что тут жили, и наших деток, что тут народились, вы всё наше родное убили!

Запнувшись, споткнувшись, тётя Пелагея упала. Староста поспешил к жене, склонился и крепко обнял:

– Пелагеюшка, не надо. Будет. Они не понимают.

Тётя Пелагея, вдруг, вскинула голову. И с ненавистью глядя на Фарбаутра, солдат, и полицаев поодаль, надрывно простонала:

– Чтоб вам самим гореть! И сгинуть! Чтоб прокляты все были! Чтоб в муках околели! И на том свете чтобы покоя не знали! И никогда прощения бы не получили!

Лейтенант в чёрном плаще, должно быть, увидел перед собой обычную полубезумную старуху. И залился восторженным смехом.

Солдаты вообще не обратили на неё внимания. Их больше занимал пожар, как возможность согреться. Ибо, холодный воздух сгущался, стыл, буквально, на глазах.

А вот лица полицаев побелели. Один растерянно заморгал. Другой начал озираться на товарищей несмело. Трое-четверо украдкой перекрестились. Цыган-полицай расстегнув ворот, зашарил слепо по груди, и выудив какой-то амулет из-под рубахи, вцепился в него трясущейся рукой.

Тётя Пелагея же уткнулась лицом в землю, согнувшись в поклоне перед пылающей, охваченной дымом, избой.

– Дом-батюшка, прощай, наш милый! – горестно вознёсся над двором её голос. – Благодарим тебя за то, что укрывал, спасал, оберегал! Жизнь дал – нам, и нашим деткам! Хранил нас всех под своей крышей! А мы тебя не сберегли! Прости нас! За то, что страшно умираешь! Уж я себя за это вечно корить буду…

И зарыдала, разом обессилев, содрогаясь от спазмов. В будке – утробно, длинно, протяжно – взвыл пёс Буян. Кто-то из солдат передразнил его под общий хохот.

Старики всхлипывали. Витя сглотнул ком. И ощутил, как по лицу стекает струйка. Он неосознанно утёр ладонью щёку – неужели, тоже заплакал? Нет, глаза были сухими. Но, по коже скользнула ещё одна капля. Влажную крапинку Витя ощутил и на носу. Затем – на лбу. И подняв голову, увидел парящие в небе снежинки. Слабый, едва наметившийся ветер сносил их в сторону от пожарища. Белые хрусталики словно бы и сами устремлялись прочь от огня – к людям, оседая на платках, на шапках, убеляя плечи, цепляясь за рукава. Будто не хотели и наземь – боясь быть втоптанными в грязь.

К парящим снежинкам незаметно примешались и пепельные хлопья, сливаясь с ними в медленном танце. Иные ещё тлели, раздувались красными искрами на лету. Снеговые крупинки, как живые, держались от раскалённых точек подальше.

Гул огня же, вдруг, заглушился электрическим треском. Витя быстро обернулся.

Фарбаутр по-прежнему стоял возле корзин, указывая на них чёрным жезлом.

– Чьё это? – повторил он безо всяких эмоций.

Остриё жезла сверкало вспышками миниатюрных, ломких синих молний. Злых, горячих, которым не терпелось на волю.

– Моё! – яростно взвилась, вдруг, лежавшая на земле тётя Пелагея. – Моё! Теперь ты довольный?!

Фарбаутр не повёл и бровью. Глядя пустыми глазами на стариков, он перевёл жезл в сторону следующей избы. Баба Авдотья, её хозяйка, поперхнулась, покачнулась.

– Не губите… – выдохнула в страхе. – Скоро зима же…

– Чьё это? – снова произнёс Фарбаутр, большой палец медленно вдавливал кнопку в чёрный корпус жезла.

– Это мои корзины! – рванул вперёд Витя. – И мой нож!

(продолжение  главы - 18 января)

Разные, разные причины приводят людей в горы... Это только со стороны кажется, что все, кто отправляется к высоким вершинам, являются единым целым, с общим мировоззрением и общими правилами... На самом деле, иногда двум альпинистам труднее понять друг друга, чем даже альпинисту и... рыбаку, например.

Одни ходят «за красотой», другие сбегают туда, прячась от личных проблем и неудач, третьи просто забивают скуку, четвертым важно похвастаться в интернете новыми «крутыми фотографиями», пятым нужно доказать что-то самому себе и окружающему миру - и причин этих много.

Слишком много, чтобы перечислять их все. Потому и сами эти горы для всех разные. Для одних они - «спортивный снаряд для достижений», для других - «фон для фотографий». А для кого-то они - самый высокий в мире храм, куда несут как трепетные свечки собственные сердца, чтобы прикоснуться хоть на миг к настоящей чистоте и красоте...

Вот...

Был у меня один знакомый, назовем его Руслан. Жил Руслан высоко в горах, в небольшом ауле. И была у этого Руслана необычная страсть — в горы он любил ходить. Не для того, чтобы там охотиться, пасти скот или еще для каких других житейских надобностей, а просто так — чтобы подняться на высоту, подышать разреженным воздухом, полюбоваться могучими снежными великанами, распростертыми вокруг на сотни и сотни километров... Для горцев подобное увлечение было довольно удивительно, горы для них обыденность так же, как для жителей побережья — море. Живут у моря и особо им не восхищаются, море и море, что такого необыкновенного? Вот так и для обитателей горных ущелий суровые хребты и могучие вершины - это всего лишь труднодоступные препятствия на пути, с которых срываются лавины, чтобы разрушить жилища, спускаются дикие звери, чтобы задрать корову или овцу, и откуда прилетают затяжные, беспощадные непогоды. Никакой романтики. Для чего туда просто так, без особой нужды, соваться? Глупость... А Руслан отличался от остальных. Любил он горы самозабвенно и ходил туда не по необходимости, а для души. Считали его немного тронутым из-за этого, ну да он и не обижался...

Руслан был простоватым малообразованным человеком. Его не принимали за «своего» соседи-односельчане из-за тяги к горам, его не принимали за «своего» и альпинисты, с недоумением наблюдая где-нибудь на леднике немолодого горца с деревянным шестом, одетого в потрепанное барахло. Всем Руслан казался странным и для всех он был немножко чужим.

Мне и моим друзьям довелось узнать его чуть ближе, чем остальным. Однажды вечером в конце маршрута, когда лил проливной дождь, он подошел к нашей палатке и мы пригласили его внутрь переждать непогоду до утра. Сначала Руслан стеснялся, а когда почувствовал, что мы не посмеиваемся над ним в глубине души, внезапно «открылся», превратился из неразговорчивого замкнутого человека с сурово нахмуренными бровями в «душу компании» и изумительного рассказчика. Мы не спали до рассвета, общались, ели принесенную им холодную баранину и домашний сыр, пили остатки нашего «аптечного спирта» и искренне радовались тому, что судьба свела нас с таким интересным и необыкновенным человеком. Вот тогда он и рассказал нам, среди многих других, эту свою историю. Про коня, про Эльбрус, про нелегкие решения и простые истины.

Была у Руслана одна заветная мечта — подняться на вершину Эльбруса вместе с конем... Зачем? Ну, конечно же, затем, что очень хотелось ему быть первым в истории, кто завел коня на вершину Эльбруса, а во вторую очередь... Руслан часто смеялся над этим: «Да, грустно мне его одного дома оставлять, когда в горы высоко ухожу... Мой конь, мой товарищ... Надо ему со мной быть...».

Три с лишним года тренировал, приучал к высоте Руслан своего коня, которого звали Далар. Конь у Руслана был превосходный — гнедой красавец карачаевской породы, смелый и сильный. А кроме этого, невероятно чуткий, умный, удивительно спокойный и даже ласковый. Лошади переносят высоту хуже людей и собак, быстро теряют силы, выдыхаются, но Руслан упорно и бережно приучал своего коня к разреженному воздуху и низкому давлению больших высот. С каждым походом потихоньку забирались они все выше и выше, «закрепляли» высоту, спускались, отдыхали и снова шли туда, где блистали на солнце манящие вершины грандиозного великана, Эльбруса. Нелегко давались Далару высокие подъемы, а спуски еще тяжелее - ой, как не сладко на четырех ногах с кручи спускаться. Но справлялись! Так терпелив, осторожен и заботлив был Руслан, что за все время их высотных тренировок ни единой, даже малой травмы не случилось ни у него, ни у красавца Далара. Из темных пластиковых пивных бутылок соорудил Руслан коню солнцезащитные очки, в городе заказал за немалые для него деньги выточить подковы с шипами, чтобы можно было идти по льду... Посмеивался над «блажью» Руслана весь аул, но он продолжал упрямо отправляться в горы и вести за собой своего верного коня.

А надо сказать, что Руслан ходил по горам «не по форме» - не было у него ни специальных альпинистских ботинок, ни ледоруба, ни особой одежды. Кошки имелись - старенькие советские на ремешках, которые давным-давно подарили ему знакомые альпинисты. И вот как-то идет Руслан по склону Эльбруса, рядом конь, сам в стареньких сапогах, истертых штопаных штанах, в бушлате армейском, в руке деревянная палка, войлочная шапка-сванка на голове, ну на вид — пастух пастухом. А навстречу по леднику сурово шагает группа альпинистов в касках, в связке, все железом обвешаны. Увидели они Руслана и аж онемели... А Руслан не удержался и пошутил: «Эй, ребята, вы тут корову не видели?». Альпинисты чуть по трещинам не разлетелись в шоке... Они тут, понимаешь, собрались героически восходить на крутую вершину, а оказывается, здесь мужик коров пасет... В общем, не только с умением мечтать и упрямо шагать к своей мечте, но и с чувством юмора у Руслана было все в порядке!

И вот, когда после долгих трудов была достигнута и успешно перенесена высота около пяти тысяч метров, Руслан понял, что время настало! Пора идти и совершить то, что наполняло смыслом и радостью его жизнь последние три года. А надо сказать, что к этому моменту насмешки над необычной Руслановой страстью в поселке поутихли. Еще бы! Пять тысяч метров высоты для коня — это совсем не шутки, все вокруг поняли, что у Руслана есть реальный шанс на победу и на то, чтобы навсегда войти в историю.

Провожали восходителей на решающий штурм всем аулом, людям было приятно осознавать, что, возможно, совсем скоро человек, который первым завел коня на вершину Эльбруса, будет их соседом и другом!

После долгого перехода по лесистым предгорьям и ветреным перевалам пришли Руслан с Даларом на ледяные склоны Эльбруса. Пожили, как полагается, несколько дней на леднике, ежедневно поднимаясь и спускаясь вниз, чтобы надежно закрепить акклиматизацию. Альпинисты поглядывали с недоумением на странного горца в потрепанной одежде, обитающего в древней брезентовой палатке, да еще и ведущего за собой коня!

Но все это было совершенно неважно для Руслана, он чувствовал себя хорошо, Далар был бодр и полон сил, погода ожидалась устойчивая, так что все складывалось отлично, а на косые взгляды Руслан давно привык не обращать никакого внимания.

Когда пришла пора, безветренной морозной ночью вышли Руслан и Далар на восхождение. Над головой полыхали миллионы ослепительных звезд, какие никогда не увидишь на равнине, снег сухо хрустел под ногами, а впереди возвышалась непостижимая громада Эльбруса, залитая таинственным холодным светом луны, мерцающей в темных небесах. Всесильная магия высоты непреодолимо влекла за собой, пронзительно щемило сердце в тревожном, но захватывающем предчувствии.

До высоты пять тысяч метров дошли Руслан с Даларом бодро, и еще метров двести-триста набрали нормально, как говорится, «в штатном режиме», а вот выше с конем начало твориться неладное... Он слабел на глазах, ноги подкашивались, он дрожал и неестественно тяжело дышал, но бесконечное уважение и доверие к своему хозяину заставляло это благородное животное, превозмогая себя, идти и идти вверх. А когда изо рта Далара показались кровь и пена, Руслан понял, что его мечте не суждено сбыться. Нужно поворачивать назад... Руслан имел достаточно горного опыта, чтобы не колебаться в принятии подобного решения. Даже, если конь дойдет до вершины (и очень вероятно, что дойдет), то обратно он уже ни за что не спустится... погибнет. А этого Руслан позволить не мог.

Возвращаться вниз, когда вершина была так близко — сложное, нелегкое решение. Отказываться от своей мечты — обжигающе печально. Но иногда — необходимо и единственно правильно.

Они медленно спускались по бесконечному снежному склону, за спиной блистала огромная прекрасная гора, за ними тянулся длинный-длинный след человеческих ног и конских копыт... Они не поднялись на вершину, но все равно достигли предела, выше которого не ступало когда-либо лошадиное копыто. И в этот момент как будто бы сам Эльбрус решил вознаградить Руслана за мужество, за долгие труды, за самозабвенное служение своей мечте и за единственно правильное человеческое решение... Руслан поднял голову и с потрясением увидел, что прямо по облакам шагают они с конем, окруженные призрачным радужным сиянием. Преломление света в мельчайших капельках тумана крайне редко, и только в горных районах, создает подобное завораживающее явление. Так и шли они вниз, спиной к мечте, лицом к жизни, отражаясь в небесах... Таким вот чудесным образом проводил седой великан Эльбрус отважного и преданного мечте ЧЕЛОВЕКА.

Тяжело было возвращаться домой.

Люди бывают очень злы. И те, кто еще недавно с «фанфарами» провожал Руслана на восхождение, жестоко смеялись над ним и подкалывали издевками. Нелегко пришлось Руслану, он понимал, что второй раз никогда не решится на такое большое дело, говорят, даже попивать начал, от печали... Но ни единого раза он не пожалел, что тогда повернул обратно — он прекрасно понимал, что никакая высокая мечта, никакая большая цель, никакая вершина не стоит такой страшной жертвы, как жизнь, даже если это жизнь - всего лишь коня.

Кое-кто говорил Руслану: « Глупый, глупый ты человек, Руслан, пожалел, понимаете ли, животину... Да кому какое было бы дело, что твой жеребец издох и не спустился? Главное было бы, что ОН ПОДНЯЛСЯ!!! И ты бы все равно вошел в историю как человек, который первым завел коня на Эльбрус».

Руслан молча покачивал головой, сжимал зубы, ничего не отвечал и не спорил, поскольку тем, кто говорит подобные вещи — ничего объяснять и доказывать не нужно. Бесполезно это. Безнадежно. Бессмысленно.

В 1998 году большую мечту Руслана воплотили в жизнь другие люди, и лошади карачаевской породы все-таки взошли на вершину Эльбруса. Не только взошли, но и спустились живые и здоровые!

Я вспомнила эту историю про Руслана по прошествии более десяти лет, когда стала свидетелем неприятной истории еще одной «конной экспедиции».

Шумная кампания в честь какой-то даты решила снова завести коней на вершину. Но не наблюдалось в этот раз ни заботливого, душевного отношения к животным, ни грамотной организации всего мероприятия, вообще ничего, что хоть как-то напоминало прежние, известные мне конные восхождения.

Казалось, будто бестолковая толпа нерадивых людей во славу собственных амбиций решила «учудить что-то эдакое» к красивой дате. Одну лошадь погубили еще внизу, она провалилась в трещину на леднике и погибла. Но это никого не остановило, и «экспедиция» продолжилась. Через несколько дней изможденных, еще недостаточно акклиматизированных к высоте коней «погнали» на восхождение. Я бы сказала больше - и люди-то были там... не особо готовы к тому, что задумали. Но их влекла вперед непреодолимая сила жажды ДОСТИЖЕНИЙ, достижений любой ценой... Так вот... лошади оказались умнее людей. Когда они дошли до огромного, скрытого под снегом, разлома на пути к вершине, то просто-напросто легли в снег и не двинулись далее с места. Они не сделали больше ни единого шага вверх, потому что не чувствовали, что сопровождающим их людям можно доверять. Конь Руслана шел, несмотря на страдания, доверять. Конь Руслана шел, несмотря на страдания, потому что безгранично верил в своего хозяина, а эти лошади объявили забастовку. Лошади острее людей чувствуют опасности и гораздо лучше могут оценить свои реальные возможности. Они не ослеплены гордыней и амбициями, они идут в горы по одной-единственной причине — потому что доверяют человеку. А если не доверяют — то и не идут. Все просто!

Поорали «восходители» на лошадей, попинали их, да и смирились – что тут поделаешь? Развернулись и пошли вниз изничтожать с горя «стратегические» экспедиционные запасы водки, которые были воистину монументальными!

А спасатели, наблюдавшие в бинокль эту «драму у трещины», тихонько переговаривались: «Ну и слава Богу, лошадки — умницы, что не пошли дальше … А то пришлось бы потом с горы стаскивать на горбу этих... коневодов».

Вопреки распространенному заблуждению, горы не делают людей лучше. Горы — это всего лишь могучий катализатор, который многократно усиливает существующие природные свойства человеческой личности. Ничего по сути не меняется в людях — просто проявляется ярче как хорошее, так и плохое. Недобрый и холодный человек — в сложный час поступает абсолютно бессердечно, а тот, в ком теплились даже самые малые огоньки добра — вдруг начинает сиять подлинным величием духа.

Один мой старый руководитель говорил: «Для того, чтобы узнать, кто ты есть на самом деле, совсем не обязательно прожить целую жизнь. Достаточно один раз — побывать на высоте!»

Разные, разные причины приводят людей в горы... Можно до бесконечности спорить, какие из них более «достойные» и «благородные». И я твердо усвоила одно — ходить в горы можно разными путями, но любая дорога должна быть чиста и освещена глубокой, душевной человечностью, иначе она никогда не приведет ни к чему хорошему.

Мы стояли на краю крутой каменной осыпи и наблюдали, как со склона спускаются измученные лошади, слышали, как громко ругаются люди — и радовались за них всех. Они идут вниз, живые и здоровые, а это самое главное в нашем деле! Лошади бредут по крутому снегу довольные, ожидая отдых и кормежку, а люди — злые и раздосадованные. Не на себя, конечно, а на «глупых, упрямых животных». И невдомек им, что нет лошадиной вины в сорванном восхождении, а только их собственная. Лошади пошли бы за ними до конца, если бы люди сами были готовы сделать это - подняться к вершине Эльбруса, вечно зовущего к себе беспокойные сердца.

И на мгновение мне показалось, будто в набежавших облаках появилось отражение Руслана и его коня Далара, словно напоминая нам всем о чем-то очень важном.

Горы — это безусловная красота и потрясающий своей чистотой мир. Но не надо, не надо приносить им жертвы!!! Не потому, что они того не стоят, а потому, что не для этого они зовут нас к себе.

Горы зовут нас познавать, а не умирать!

Двигаться вверх, ближе к звездам!

Расти духом!

Горы - это единственное место на планете, где можно шагать по земным высотам и отражаться в небесах…

Но если придет время выбирать — жизнь или гора, нужно без колебаний выбирать — ЖИЗНЬ.

Как давным-давно сказал мой старый руководитель, разворачивая нас на восхождении, когда наступала непогода: «Горы стояли и стоять будут, к ним можно вернуться еще много раз, а жизнь нам не вернет никто!»

Отрывок из книги Неподобы Ольги, «Душа января»

Источник: https://vk.com/olganepodoba

- Ангела за трапезой, батюшка. - С верноподданической кротостью произнесла послушница - прихрамовая бабулька.

- Мму, муум. - Закивал тот, дожевывая ляшку подкопченой курятины.

Батюшка был из молодых. Стригся налысо, бороды и усов не носил. Армейская тату на руке придавала ему сомнительный вид и приводила в смущение прихожан, особенно когда при наложении крестного знаменьи рукав рясы спадал до локтя, оголяя полную красоту телописного шедевра. По наущению свыше батюшка молился в наушниках, в такт притоптывая поочередно то правой, то левой ногой. Особенное рвение к молитве замечалось в нем по окончанию службы, в Святая Святых, где по наущению сниже священникам вменялось допивать чашу с причастием, а не выливать обратно в бутыль. Благодатная чаша в 32 градуса и объемом в литр - полтора первостатейного кагора принуждала не одного батюшку к коленоприклоненной молитве, из коией Ангел - виночерпий уяснил, что дело - дрянь, священство спивается, и попустил бесам разбавлять вышеназваный продукт от 12 до 9 градусов, что превращало прекраснейшее вино в пойло, но уже никак не вредившее здоровью оных батюшек.

- Чего тебе, матушка? - Спросил Отец Никодим, вставая из - за стола.

- Тут вот Бог послал, куда поставить? -Знаешь ведь, что спрашивать? - С досадой пробурчал он и махнул на нее рукой. -Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил нас есть Господи. - Разнеслось по трапезной.

Как говориться: после сытного обеда... батюшка направился к Священному Граалю. Вылакав в очередной раз чашу святого причастия, отче по обыкновению бухнулся на пол для коленоприклоненной молитвы в возблагодарение Богу. Как вдруг на кушетке, где он обычно почивал, отдыхая от трудов праведных, обнаружилось некое существо. Поморгав и потерпев глаза, священник распознал в нем беса с копытами и хвостом.

- Точно, бес. - Утвердительно сказал он вслух сам себе для укрепления веры. Хмель из головы вышибло напрочь. - И здесь! В Святая Святых!

Волна негодования стала постепенно изгонять недавний испуг.

- Тофьно, беф, - передразнило существо, шепелявя на "с" и "ч". - Че вылупился?Первый раз что - ли видишь?

-...

- Молчание - знак согласия. А я, между прочим, все время тут. Мне так нравится в вашей церкви. Чисто, а я чистоту люблю. А у вас так чисто, стерильно, ни тараканов, ни кошек, ни Святаго Духа...

Бес противно захихикал и безцеремонно полез осматривать священикову сумку, размером в миниконтейнер для промышленых перевозок, битком набитую снедью.

- Господи, - воскликнула бесюга. - Как же ты это все понесешь - то? Ненароком спину надсадишь, а и то хуже: ручки оторвуться на полпути. Ишь, тяга то какая, не поднять. Или своя ноша не тянет?

Юродствовал он, искоса следя за священнослужителем. Тот, в конец протрезвев, но ещё сидя на коленях, не спуская взгляда с гостя, на ощупь шарил по полу подле себя, ища, не подвернётся ли что под руку. Наконец обретя нечто, с криком "Спецназ бывшим не бывает" вскачил на ноги и ринулся в ...пустоту.

- Но, но, но. Я этих шуток не люблю. -

Строго раздался голос в самое ухо. - Охолонись! Б..батюшка...

Будто ушатом ледяной воды окатило Отца Никодима. Видение пропало.

- Бррррр...Что это щас было? - Подумал он, садясь на кушетку и накладывая на себя крестное знамение.

Озираясь по сторонам он убедился, что в комнате кроме него больше никого нет, что его несколько успокоило и привело в чувства. Потихоньку оторопь прошла и возвратилась ясность сознания.

- Значит они есть. - Утвердительно сказал себе бывший спецназовец. - Есть!!!

Как молнией пронзило вдруг все его существо.

- Есть! Ааааа значит и ОН! Есть! - Отец Никодим повернул голову, и будто заново увидел "Христа распятого" скульптуру, поставленную в красном углу комнаты.

Мертвеный лик Спасителя светился под лучами вечернего солнца, излучая мир и покой. Душа отошла, и бренное тело, смиренное до крестный мук, закончило свое бытие и теперь висит, как оставленная на стуле одежда, чистая, голая и пустая. Холодно... Дрожь пробежала по священнику.

"Зябко что - то, никак окна с дверьми открыли." - Подумал он.

- Значит, ты все - таки был, Господи? - Спросил батюшка вслух.

И вдруг от осознания этого самого "был" слезы ручьем полились из его глаз

- Господи, Боженька, миленький не остави мя. - Всхлипывая опустился он на колени и пополз к статуе. - Ты был! Был!

Как заклинание твердил Отец Никодим.

- Да как же ты вынес то все это, муки то такие, Господи... - Зарыдал он в голос, размазывая по щекам сопли и слезы мятым рукавом. - Божечка, прости меня многогрешного. Ведь я не достоин.

Зашептал отче, глядя в лицо Спасителя.

- Из выгоды только... не верил. Думал все сказки. Пре

строюсь, буду как сыр в масле... дурааак! - Схватился он руками за голову. - Дураак! Я теперь понял какой ценой! Понял!Господи, прости. Прости, Божечка, родненький, как же я виноват. Мммммм!

Сжимая кулачищи, Отец Никодим поднялся на ноги, ища глазами обидчика - совротителя, и взгляд его упал на распахнутую сумку, полную приношений. Он тут же шагнул к ней и отшатнулся. Вместо продуктов там роились грехи человеческие в виде аспидов, источая гнойный смрад во Святая Святых.

- Ах вот оно что! - В сердцах вскрикнул батюшка и стал вытряхивать содержимое на пол, давя расползающихся гадюк.

Одна из них заползла под кушетку, но это ее не спасло. Рассвирепев, отче перевернул свое ложе и под грохот его падения додавил аспида. Другие пытались скрыться по укромным углам, намерено заползая под шкафы и холодильник. Опрокинутая мебель доказала им, что цель батюшки довести дело до конца, а их до могилы. Все было почти закончено. Остался последний жирный аспид, свернувшийся колечком и приготовившийся к нападению.

- Спецназ бывшим не бывает! - Крикнул священник и ринулся в атаку, налету перехватывая шею прыгнувшему змею, и с диким боевым кличем разорвал его на куски. И тут на полу что - то вспыхнуло и заиграло под солнечными лучами. Это была конфета "гусиные лапки", какие он очень любил в детстве. Одна конфета, положенная рукою ребенка. Искренне, по - честному - самое ценное, что было у него в тот момент. Отец Никодим присел на корточки, горстью зачерпнул ее с пола, не расплескивая солнечных бликов с фантика. И сокрыв в ладонях, прижал ее к груди, как самую великую драгоценность.

- Вот, Господи, дар бесценный, воистину чистый и святой. - Сказал он, оглядывая поле боя.

В преддверии вечерней службы старушка - послушница пошла будить священника, коего и обнаружила сразу же по открытии двери в спящем виде, сидящего на полу, привалившись к дверному косяку. Поломаная мебель, разбросаные и раздавленные по полу продукты, увесистая связка "Пожарских сосисок", зверски разорваная в клочья сразу намекнули на произошедшую здесь баталию и подсказали ей, что батюшку трогать не надо, а лучше вызвать карету скорой помощи, что она незамедлительно и сделала.

Скорая примчалась наредкость быстро. Санитары на цыпочках прокрались в Святая Святых и сходу вкололи спящему ещё пару кубов снотворного, что позволило легко и без проблем оттранспортировать больного в машину.

- Ангела спасителя вам, батюшка. - Лелейным голосом напутствовала старушка, кланяясь и крестя "скорую".

- Ага, и беса - искусителя. - Донеслось вдогонку, и кто - то мерзко захихикал. - Ой что будет, когда он проснется...

Старушка огляделась. Паперть была пуста, и кроме нее и отъезжающей "скорой" никого не было.

- Померещилось. - Прошептала она. - Свят, свят, свят.

- Помеефилофь. - Повторил тот же мерзкий голос. - Иди. Дерни. Там ещё осталось. Залей горе.

Глаза старушки округлились до пятирублевой монеты.

- Господи, помилуй! - Затараторила она, пулей взлетая по ступенькам. - Господи помилуй!

Решительное и требовательное разнеслось в глубине пустого храма.

- Неа...

Меж тем бесюга преспокойно спустился в родные пенаты. Достигнув КПП и душевых, он начисто смыл с себя флюиды добра - следы пребывания в мире людей, и довольный проделаной работой отправился отдыхать.

- Ну и что ты наделал? - Спросил Демон Управляющий у беса. - Своим дурацким появлением негодяя и подлеца превратил в хорошего человека. Мало того человека, Священника!!

Громогласно прорычал начальник так, что бедная бесюга сжался в комок и затрясся от страха.

- Я, я исправлю. Верну как было. Честно. -Честно?! - Пуще прежнего взъярился Демон. - Это что ещё за слово такое?! Это кто тут собрался быть честным?!

Бес чуть не плакал. Он осознал свою ошибку.

- Позвольте я вернусь и всё исправлю. -Мигом!!! - Задыхаясь от гнева скомандовал управляющий.

Скорая мчалась по проспекту. Притормозив на перекрестке на красный, шофер оглянулся.

- Куда его?

При слове "куда" батюшка очнулся и не открывая глаз произнес.

- Ленина 17 квартира 20 второй подъезд второй этаж.

Санитар, дотоле ко всему безучастный, услыхав адрес, стал внимательно рассматривать священника, и лицо его просияло и расплылось в улыбке.

- Врагу не сдаёотся наш грозный спецназ, - пропел он на мелодию "Варяга".

Батюшка хоть и отличался бычьим здоровьем, но после двойной дозы снотворного так и не смог толком раскрыть глаза, заслышав знакомый голос.

- Андрюха! - Заулыбался отец Никодим.

- Леха! - Пихнул в бок старого товарища санитар и приказал шоферу. - На Ленина сворачивай .

Доставив бывшего сослуживца по адресу, Андрюха заботливо уложил его в постель и нарочно оставил на видном месте на столе свою визитную карточку.

- Отсыпайся, - радостно попрощался он с другом.

Было шесть часов вечера. Прихрамовая бабулька, немного успокоившись, пользуясь моментом по хозяйский пересчитала кассу, сунула себе в карман весь, на ее взгляд, излишек и заперла сейф. Потом позвонила благочинному, донести об инциденте. Прикончила запивочку ( запивочка - церковное нововведение: запивать причастие разбавленным кагором или морсом из забродившего варения. Запивочка - алкосодержащий продукт, в больших дозах приводит к алкогольному опьянению.) Уже в последнюю очередь посетила Святая Святых, подобрать из продуктов то, что ещё можно использовать.

Узнав о происшествии, благочинный многозначительно покряхтел и констатировал.

- Занят, сегодня не приеду. Завтра с утра. Ждите.

Мужик он был свойский, хотя и себе на уме. Веру свою он любил, Бога почитал, закон уважал. И все то хорошо, да стали напрягать его последние нововведения, и в тайне христианской души скорбел он о минувшем православии, и слёзно умолял Господа остановить явное засилие церкви сатанизмом, ибо все новое круто расходилось с учением Святых Отцов и канонами самого Православия. А ещё была у него тайная надежда на пришествие царя освободителя. И лелеял отец Михаил эту надежду пуще жизни.

Проснувшись рано поутру, Отец Никодим обнаружил себя в полной амуниции с подтаявший в кулаке конфетой. Развернув фантик и тщательно вылизав его, он поднял глаза к небу.

- Вот, Господи, истинное причастие. - Потом бережно сложил бумажку квадратиком - Реликвия.

Смутно припоминая день вчерашний, он пошел на кухню попить водички, где и увидел вчерашнего посетителя, сидящего за столом и разливающего по стаканам кагор. На этот раз отец Никодим быстро взял себя в руки.

- Вмажем? - Спросил бес. - Ради знакомства.

- С бесами не пью! - Отрезал батюшка, засовывая голову под кран. - Хррр, пфыррр, ррр. Ах холодна водица.

Утеревшись и многозначительно закатав рукава, он подсел к столу.

- Ну и ?

- Я теперь при тебе буду состоять, - проинформировал священника нечистый.

- Да ну! - Удивился такой наглости тот, разминая кулачищи. - Так это значит ты сдал меня вчера санитарам....

- Неа, это Марфа ваша. Старушка - божий одуванчик. Она всегда сдает всех всем. -Марфа значит. Ну а ты кто?

- Я? Я - бес.

- Эт то я понял, а звать то тебя как?

- У нас нет имён.

- ???

- Имя - есть Путь, Дао, Луч, указующий направление. Дорога, по ходу которой происходит трансформация совершенства и просветления. - Нравоучительным тоном по - козлиному пропел бес. - Мы же имён не имеем. Это привилегия людей, которые получают их при рождении, получают и таланты, качества, присущие этим именам. А так же направление к Богу и дому, откуда они снизошли и куда должны вернуться. Ибо все люди - гости на этом свете...

Продолжал бес гнусавым голосом.

- Гости! А вы ведёте себя как хозяева, вас отсюда и палкой не вышебешь.

- Это точно. - Согласился священник. - Хм, а как же вы друг друга зовёте?

- По качествам.

- ??

- Черный, Хромой, Боров...

- Кличками значит, как на зоне! Класс!! - Осклабился батюшка, и тайная мысль отмщения в этот момент родилась у него в голове.

- Ну, чтож. - Хлопнул он себя по ляжкам. - Я на службу, ты со мной?

Бес кивнул и кинул на стол ключи от священиковой "мазды", оставленной вчера на церковной стоянке и теперь телепортированой под самое крыльцо подъезда.

Утро окрасило нежным светом позолоченные купола старинного кирпичного храма, возвышающегося на окраине города как памятник старины, как символ иной, неподвластной человеческому рассудку жизни. Жизни вечной, незыблемой, истинной.

"Мазда" мягко притормозила у железных врат и заняла свое место на стоянке. Марфа, в ожидании благочинного, услыхав звук подъехавшей машины, выбежала было на крыльцо левого крыла, как тут же стала как вкопаная.

- Свят, свят, свят. Явление Христа народу...- Процедила она сквозь зубы и с деланой радостью добавила полным голосом. - Доброго утречка, батюшка.

Припрыгав под благословение, целуя священникову руку, она из - под лобья увидала ехидную морду пассажира, вылазившего из машины.

- Шофер. - Объявил отец Никодим, и все трое направились в трапезную.

Бес принял воплощение. Опытный глаз со стороны заметил бы нечистое, но глаза Марфы все время бегали, будто боялись прямого взгляда. Потом, она знала за собой грешок и приготовилась получать за него расплату. Разогрев чайку и быстро собрав на стол "что Бог послал", с кротостью наклонив головку на бок, спросила.

- Как Вы себя чувствуете?

- Твоими молитвами, матушка, жив здоров. - Нехотя ответил священник, раздумывая, как избавить приход от такой бестии.

- Сейчас благочинный должен приехать, обещал. - Раскрыла она "великую тайну".

"Донесла уже", - пронеслось в голове батюшки.

- Благослови, Господи, на трапезу и трапезу нашу благослови. Аминь.

Кратость - сестра таланта. И, видимо, исходя из этого правила, церковные службы, а равно и молитвы были урезаны настолько, насколько пастырям хватало ума и совести.

После завтрака все разошлись. Марфа улизнула на клирос, шофер пропал, а отец Никодим твердым шагом направился на место побоища. Обретя комнату оставленной после вчерашнего как есть, плотно прикрыл за собой дверь и, благоговейно сложа руки на груди, подошол к статуе.

- Здравствуй, Божечка. - Сказал он, опускаясь на колени и целуя подножие ног спасителя.

- Здравствуй. - Раздался в Святая Святых низкий бархатный мужской голос.

Батюшка втянул голову в плечи, боясь пошелохнуться.

- А Вы кто?

- Михаил.

- Архангел?!? - С детской наивностью спросил бывший спецназ Леха, ощущая себя школьником в кабинете директора. -Благочинный твой! - Донеслось сзади.

Отец Никодим зажмурил глаза и сглотнул....

- Прослышен, прослышен я о твоих подвигах. Стало быть, ты у нас теперь бесов гоняешь, батюшка. - Усаживаясь поудобнее на кушетку рассуждал благочинный, неслышно зашедший в комнату.

- С чего Вы взяли? - Оборачиваясь, недоуменно спросил тот.

- Ну не белая же у тебя горячка, чтоб эдакое сотварять!

- Да. - Согласно выдохнул отец Никодим и потупил взор. - Привидилось мне вчера, больше не повториться. Обещаю.

- Ты не обещай того, что не в твоей власти. - Задумчиво отвечал отец Михаил. - Ты вот чего, расскажи - ка мне по порядку, что это здесь произошло.

Батюшка опять глубоко вздохнул и, как на духу, выложил все как было.

- Приехал со мной он сюда на машине. И, вобщем, сказал, теперь будет при мне...

- Мдаа. Ситуация. - Почесал затылок благочинный. - Что думаешь делать?

Тут бывший спецназ оживился.

- Есть у меня одна мысль. Что если окрестить его как человека, раз он теперь воплощеный. И у него даже как тело есть.

-А что, идея! - Хитро прищурясь гоготнул отец Михаил, но тут же спохватился, крестя рот. - Господи, помилуй. Только вот что, сила в бесах неимоверная, эти рангом повыше будут, чем черти. Значит так: сделаем все по старинному обряду. Как полагается.

Через полчаса к храму подъехали электромонтёры и работа закипела. Провода, как стальная паутина, опутавшая дом Божий изнутри и снаружи были убраны, а местами вырваны с "мясом". Освещение, розетки и прочее электричество оставили в сторожке и на стоянке. Даже в трапезной от цивилизации сохранился один газ, но и его запланировали заменить кирпичной печью с камином. Для освещения помещения в долгие зимние дни. Крестины назначили через две недели. К тому времени борода и усы должны были отрасти и придать лицу отца Никодима хоть какое то подобие облика православного священника. Власы стричь было тоже запрещено, и под рясу решено одевать что то соответствующее канонам, а не мирской моде. Все это время ничего не подозревающий бес исправно "подвозил" батюшку на службу и так же исправно исчезал после утренней трапезы. Отец Никодим штудировал обряд крещения, как он должен быть, ни на иоту не отступая от традиции. Наконец к назначенному сроку все было готово. Отослав Марфу проехаться по магазинам, дабы закупить кое - что из мирской утвари по длинному списку, отче навестил сторожа, коему дал поручение написать табличку: "сегодня храм не работает", и повесить ее на ворота. Сам же спокойно отправился в трапезную вылавливать беса.

- Эй, ты где там? Иди за мной.

Нечистый нехотя проявился и пошел за священником в крестильную.

- Будешь свечи раздувать, чтоб ярче горели и воду греть.

- Это ещё зачем?

- Меня повысили в должности. Я теперь крестить рукоположен. - Ухмыляясь ответил батюшка.

Обычно бес сбегал после трапезы и шлялся по ближайшим домам, соблазняя людей на гнусные поступки. Но вот уже как с неделю он чувствовал тяжесть и недомогание пребывая в храме. Трудно стало сохранять человеческую форму. Пища изменила вкус, перестала поддерживать в теле страсти людских пороков. Вода больше не воняла канализацией, тяжело стало перечить священнику. Все чаще хотелось лечь и расплыться жирной полуматериальной кучей, на ставший родным, тапчан. Ноги и руки еле слушались, а язык вообще заплетался. Мыслить было просто не в могату. Лежать, не думать, не быть, не существовать.

- Что за гадкий материальный мир. Тело будто свинцом налитое. И как они его таскают? Благочинный что - то зачастил. Еще этого исправить... - Бубнил себе под нос нечистый, глядя в широкую спину бывшего спецназа.

Тем временем отец Михаил вел службу во храме, искренне моля Бога об удачном исходе их шальной затеи.

Закрыв на ключ (как будто это могло что то значить) входные двери, отец Никодим подтолкнул слегка беса к месту, обработаному втайне благочинным накануне ночью. "Волшебный восковой круг" легко вписался в квадрат крестильной комнаты. Переступив его и оказавшись под самым куполом, нечистый совершенно утратил сопротивляемость и дальнейшее помнится ему смутно, как в тумане. Монотонный гул голоса священника ввели его в транс, и бесу вдруг захотелось подпевать, мерно раскачиваясь вперед - назад, чтоб не расплескать влитой за трапезой литры кагора. А за окнами завывал ветер, накрапывал дождь.

- Аалилуияа, алилуиия...

В крестильной было жарко. Свечи ярко горели, трещали и чадили.

- А воск то дерьмо. Заменили парафином. - Сквозь дремоту ворвалась мысль в голову крещаемого.

- Крещается раб Божий Фемистокл....

И вдруг твердая рука схватила его за шею и мокнула по грудь три раза в таз с горячей водой.

- Во имя Отца и Сына и Святаго духа. Аминь.

И мир рухнул. Блики свечных огоньков заплясали закружили хоровод. Сознание устремилось за ними и все померкло.

За окном бушевала гроза. Продрогшая насквозь, мокрая до нитки Марфа ввалилась в трапезную, гремя сумкой - каляской и катомками.

- Чей та с ним? - Деловито поинтересовалась она, глядя на "шофера", сидящего во главе стола, держащего рюмку водки и огурец.

По обе стороны от него хлопотали оба священника.

- А чей та он бледный какой, как смерть?

- Это, матушка, от радости. Он у нас теперь воцерковленый. - Еле сдерживаясь от смеха ответил Благочинный. - Ну я поехал, а ты визи - ка его домой.

Дома отец Никодим позвонил сослуживцу.

-Ты не на смене? Тогда приезжай ко мне. У меня чё то есть, я тебе покажу.

Через час с небольшим в дверь позвонили и на пороге появился санитар Андрей с бутылкой вина в руке.

- Если чета есть, надо его обмыть. Привет. - Поздоровался он и прошел на кухню.

Там за столом полусидел, полулежал в невменяемом состоянии огромный полупрозрачный бесюга с махонькой серебринкой ввиде крестика на груди.

- Мать твою... - Только и сумел вымолвить Андрюха. - Настоящий? Блин, и хвост есть! А можно потрогать? А он не укусит?

- Неа, он у нас теперь крещенный.

Последнее, что запомнил из мира людей бес, это то, что полупьяный санитар пытался выкупить его у своего армейского друга за любые деньги, привезти по месту работы и насмерть запугать козла - главврача.Тело наконец закончило дематериализацию, и Фемистокл проявился в своем привычном мире и форме. Лишь серебринку - крестик не удалось анулировать. Закутавшись в плащ, он прошел КПП и душевые.

- Да понимаешь ли ты, как тебе повезло! Получить планетарное существование, иметь выход в трехмерный мир людей с перспективой на замещение тела и порабощение души человека! Это же вечный двигатель, практическое бессмертие! И ты все просрал....

- Я отработаю, - дрожащим голосом пролепетал бес отводя глаза. - Отслужу верой и правдой....

- Верой и правдой...Слова то все какие. А не христианин ли ты часом?

- Я? Нет! Нет..

- Уж не продал ли ты свою душу Богу? - Задумчиво произнес Демон пристально глядя на подчинённого. - Щас посмотрим.

В мгновение ока иллюзия плаща была снята с беса, и он предстал перед опупевшим начальником во всей своей крещеной красе...

- Э - э - это что такое? - Заикаясь тыкнул когтем в маленькую звёздочку в форме крестика Демон. - Я так и знал.

Простонал он, качая головой.

- Какие кадры теряем. Стало быть, у тебя теперь и имя есть?

Бес молча кивнул в знак согласия.

- Таак, надеюсь ты понимаешь, что теперь ты не можешь оставаться среди нас?

Опять согласный кивок.

- Это хорошо, ты ведь был мне как сын. Тьфу ты зараза, пообщаешься с вами, позаражаешься человеческими эмоциями. Ладно, бес с тобой, пристрою тебя в одно место. Но увы, не в нашей Вселенной. Будешь посыльным в Тьме Кромешной, раз у тебя теперь есть собственная способность материализации в трехмерных мирах.

Демон стоял и смотрел, как в черной зияющей бездне в последний раз сверкнула серебристая звёздочка и пропала.

...- Дурак ты, и не лечишься. - Обижено сказал Серёга и отвернулся.

Мужики сидели выпивали. Степан опять заработал немного денег и обмывал это дело, угощая свояка. Тот, насупившись, цедил сквозь зубы халявное баварское пиво.

- Ты не прав, нет. Это бизнес. Вот я с него гроши имею, кормлюсь, и обе наши бабы тоже с этого имеют барыш. А ты со своим патриатизьмом, как был голь, так им и останешься.

Жены обоих мужиков были сестрами. По старому обычаю жили всей семьёй в одном добротном доме, дохаживали стариков, растили ребятишек, держали скотину. Вобщем жили дружно, не спеша, основательно, не рассчитывая на государственные подачки, которые унижали честь и достоинство Сереги, но складывались в общую копилку. Старшим в семье был Савватий Федорович - отец сестер, так что оба мужика имели статус примаков, а потому хозяина слушались беспрекословно.

Заработка в глухой таёжной деревне не было, промышляли зверя, грибы, орехи, ягоды - всё, чем одаривала тайга. Из десяти дворов осталось три семьи, остальные разьехались. Но вот однажды пришла к ним нечаянная денежная радость. Недалеко от домов пролегала заброшенная, уж как лет сорок, железная дорога. И тут откуда ни возьмись понаехали рабочие, начальство. После восстановления в надлежащий вид железнодорожного полотна, в деревню пожаловал сам глава района, объяснив местным, что отныне это будет коммерческая дорога для туристических маршрутов по необъятной нашей Родине. А главное, что у них тут будет остановка, и что из местного люда формируется на ублажение эстетического вкуса немецких иностранцев сводный ансамбль народной песни, плясунов и гармонистов, коими их деревня богата. Жители покрехтели, подсчитали свои гроши и решили, пусть его будет. Работа не напряжная разовая, не переломимся, а деньги на дороге не валяются.

Степан с Серёгой с бабами первые пошли записываться. Оба они были баянистами, а жены их до того славно пели, что из соседних сел бывало приезжали корреспонденты их слушать и снимать на видио.

- Да ты пойми, кулацкая твоя морда, ведь они ж по нашей земле как по зоопарку ходят. Мы для них, что-то навроде обезьян в клетках. Они из вагонов вышли, им там скучно видите ли было, а теперь ты их развлекай, песни им пой, пляши как дрессированный медведь. А ты рожи их видел? Глаза пустые пустые будто мертвые. Всякие безделушки сувениры на память о поездке приготовь. Была б моя воля, я б им такую память оставил, чтоб и внуки их без содрогания про нас не вспоминали.

- И чё б ты сделал? - Съязвил Степан, которому этот разговор уже начал надоедать. - Ни че б ты не сделал, разве что только пути взорвать, как партизаны. Как дед мой. Тока он фашистов бил.

- А эти думаешь лучше? Да те же фашисты, только прикинулись пока. Слыхал выражение : волк в овечьей шкуре. Вот это они и есть.

- Даа, - протянул Степан и налил по полной, водки. - За деда, светлая ему память.

- За всех погибших, пусть земля им будет пухом.

И они выпили по стакану.

- А знаешь, ты мне идею подал. - Закусывая квашеной капустой проговорил Серёга.

- Какую? - Не понял свояк.

- А про партизан.

....................................

- Здрасьте живём, - всплескнула руками Степанова Анастасия.

- Это вы чё удумали, оболтусы. Перепили что ли. - Запричитала её сестра Марина.

- Цыть бабьё, тут дело мужицкое, как скажу так и будет. - Хлабыстнул по столу всей пятерней Савватий Федорович. - Мне и самому этот цырк не нравится. И ты, Настасья, тоже плачешься, что иностранцы спаивают нашу деревню. Полгода мужики пьют, а как же. Русский человек, если сюда попало, он остановиться сразу не может. Два три дня, вынь да положь. А тут следущий рейс. Опять с ними пить надо. Они о нас думают, что мы всю жизнь так и пьем. Этот ихний , гид, гад, как сказал в тот раз? В России весь народ - пьяницы. Это он об нас, об своих! Да я б его удавил собственными руками кабы помоложе был.

- Марусь, вы выслушайте сначала, - встрял младший брат Мишук.

- Вобщем план такой. - Объявил Сергей и торжествующе обвел присутствующих глазами. - В этот раз мы сделаем вот что....

.......................

Турфирма " По просторам России" в очередной раз набрала клиентов из Германии и, разместив десять человек в двух вагонах пятивогонного поезда, дореволюционной реконструкции, отправила в дальнее путешествие. По пути следования туристов подчивали всевозможными кулинарными изысками, угощали настоящей черно - красной икрой с русской водкой и услаждали слух музыкой Баха и Бетховена, извлеченной профессиональным пианистом Изей Шмейерзоном из клавиш старинного "Штайнгребер и сыновья". Рояль размещался в прекрасной столовой, перестроенной из вагон- ресторана, по замыслу фирмы олицетворявшей собой нечто, схожее с гостиными дворянских усадеб. Позолоченные канделябры, тяжёлые портьеры с золотыми кистями, расшитые натуральными самоцветами, висевшие на окнах и дверях, должны были наводить иностранцев на мысль о несметных богатствах нашей страны, но по существу играли роль " красной тряпки на быка". На каждой остановке дорогих гостей встречал очередной ансамбль из местного клуба, песнями и плясками развлекая, заскучавшую в дороге публику. Напоследок все пили на брудершафт, пока не заканчивалось горючее, затем дудел паровоз, призывая отправляться на встречу новым приключениям.

Владимир Петрович Зайцев ( для иностранцев Вольф Зальцман), гид очередной партии "разведенных" на деньги состоятельных интуристов, ещё раз проверил все ли на месте, и отправился в вагон обслуги.

- Аа, значит у нас теперь появились две новые остановки, это под Екатеринбургаам, - растягивал он букву "а", имитируя искусственный акцент. - По нашей аа просьбее перенесли столб с указателем "европа-азия", поставили его прямо на перроне, чтоб все под рукой былаа. Значит, мы выйдем, там сразу старушки из уральского хора будут, нам споют какой нибудь фольклор, ну там сувенирчики, малахитовые шкатулки всякие, вобщем все такое по теме. Я подсчитал стоянка минут сорок не большее. Ты меня поняал?

Машинист, он же начальник поезда, скрипнул зубами и кивнул.

- О'кей. - Поправил прическу Вова Зайцев.

- Как это перенесли знак? - Удивлённо спросил помощник машиниста, Андрюха, парень лет двадцати пяти, ровесник Зайцева. - Разве можно? Он же по настоящему показывает границу между Азией и Европой.

- Да кто об этом знает та? Кому он ваще нужеэн? Вы со своим неперспективным мышлением уже на полвека отстали, только путаетесь под ногами. Сидите тут ни себе, ни людяам.

- Это ты про этих штоли, людей? - Не выдержал Сан Саныч и злобно взглянул на Вову. - Это чего я по твоему ни себе, ни им?

- Ой, с вами разговариваать ... Вы такие отсталые, а я так плохо стал по русски понимать. Сейчас вот скатаемся и всё. Последний тур в этом году. Опять буду у себя во Фрайбурге...

- Вторая то где? - Глядя на рельсы, спросил машинист.

- Таам, в Сибири, я патом скажу.

Одуревшие от натиска развлечений, каждый день, "не просыхая", туристы убеждались в повальном алкоголизме русского народа, заставлявшего их пить, пить и пить. Минуя Урал, к концу четвертого дня немецкие товарищи опять не вязали лыка, как вдруг томный женский голос из селектора объявил новую стоянку, что означало очередную пьянку.

- Доннерветтэр, Зигмунд, эти русские только и делают, что пьют и играют на гармошке.

- Шайс драуф, Отто, мне сейчас не до церемоний, я кажется выпил лишнего сегодня.

- Вот и кстати, выйдешь на свежий воздух и станет легче. Гер фон Штауффенберг, надеюсь, Вы с нами? - Обратился Отто к пожилому породистому немцу.

На асфальтированной широкой платформе их ждали накрытый белой с вышивкой скатертью стол с хлебом - солью, приготовленный ящик водки и нехитрая закуска: бочковые огурцы с квашеной капустой, шмат сала, картошка в двух чугунках и пр. Туристы пошатываясь гурьбой высыпали на погружающуюся в вечерние сумерки остановку. Зажёгся единственный прожектор, приделаный к ближайшей сосне.

Немного в стороне стояли две подводы, возле которых крутился в телогрейке Васятка, парнишка лет десяти, крупная овчарка Буржуйка и старый дед, Савватий Федорович. Марина с Анастасией, разодетые в национальные костюмы, стояли по правую и левую руку от баянистов, Степана и Сергея, игравших марш сибирских казаков. Довольный Вольф Зальцман придирчиво осмотрел встречающих и объявил.

- А сейчас потомственный сибирский казак Степан Тимофеич, споёт нам старинную казачью песню...

В это время что-то затрещало, и громадная сосна, покачнувшись, рухнула на рельсы, перегораживая путь. Со стороны головы поезда появились двое мужчин с ружьями. Савватий Федорович достал, спрятанный в подводе обрез и пальнул вверх, давая сигнал о начале операции. Тут же к боянистам подскочил Васятка с винтарем за спиной и протянул мужикам два ружья.

- Хендэ хох. - Скомандовал Серёга. - Эй ты, гид, скажи им чтоб не сопротивлялись.

Владимир Петрович перевел просьбу и уставился на вооруженных людей.

- Что это значит?

В лёгкой растерянности гости вглядывались в напряжённые лица хозяев. Бабы вытащили из-за пазухи по длинной верёвке и направились к интуристам. Взяв на мушку немцев, Савватий Федорович с правнуком отрезали им путь для побега.

..........................

- Мать честная, - воскликнул Сан Саныч и вся бригада кинулась к окнам.

Там полным ходом шло пленение иностранцев.

- А ну, братцы, пойдем ка выясним, что за чертовщина. - Скомандовал начальник поезда.

- Ну нет, я под пули не полезу. - Сказал пианист.

- Надо позвонить МЧС, - высказалась врачиха и жеманно повела плечами.

- Вот и звони, - ответил повар, - а мне ещё ужин готовить, вас дармоедов кормить.

- Как знаете, - произнес Сан Саныч и пошел на выход.

Вслед ему устремились помощник Андрей и проводница Леночка.

- Я начальник поезда Александр Александрович Берзев. Прошу дать мне разъяснения , что тут происходит.

- А мы партизанский отряд деревни Малые Брусяны. Вот немцев в плен берём, - лихо ответил Васятка, приложив по военному руку к фуражке.

- Дурдом, - отозвался Вова Зайцев.

- Щас мы им свой туристический маршрут покажем,- зло огрызнулся Серёга, - пусть узнают, что такое жижа болот, и партизанские леса. На заимку отведем. А там посмотрим.

............

Врач Ираида Павловна звонила в МЧС.

- Это говорит врач турпоезда номер... Нас взяли в плен.

- Куда взяли? - Переспросили на той стороне.

- В плен. Партизаны. С ружьями. Срочно пришлите кого-нибудь.

Наступило минутное молчание.

- Вы меня слышите? Алло!

- Женщина, когда пьете, закусывать надо.

Телефон умолк.

- Они мне не поверили,- рассердилась Ираида Павловна. - Пусть ещё кто нибудь позвонит. Изя!

Пианист нехотя набрал номер.

- Я подтверждаю вызов. На нас напали бандиты.

Голос в трубке стал жёстким.

- Мы проверим Ваш звонок, если он не подтвердится, у Вас будут крупные неприятности.

................

- Леночка, Вы куда, - Забеспокоился Вова, увидав как проводница, переодевшись в джинсы и куртку, стала готовиться в путь.

- А в партизаны пойду, санитаркой.

- И что вы там будете делать?

- Раненых перевязывать. - Звонким голосом ответила девушка, все больше увлекаясь обстоятельствами.

- Каких раненых!?!? - Простонал гид, хватаясь за голову.

- Я тоже, - восхитившись Леночкиным поступком, решил помощник машиниста Андрей.

- А Вы куда? - Набросился Вольф Зайцев на собирающегося в дорогу Сан Саныча.

- К партизанам. - Ответил машинист, злорадно наблюдая, как у гида округляются глаза.

- Да, вы что, с ума тут все посходили?

Сан Саныч придвинулся вплотную к Зайцеву.

- Вот такие как ты, Вова, Родину то и продали. Дать бы тебе...

- А мы ему сейчас повязочку дадим, - засмеялся, довольный пополнением, Мишук и, порывшись в сене на телеге, достал грязный белый лоскут.

Подойдя к столу, он выдавил немного кетчупа и пальцем стал на тряпке писать " полицай".

- Вот, это чтоб не перепутать со своими. - И суя Вольфу под нос кулак, добавил.- Тока сыми у меня, враз расколю до задницы.

Немцев связали и повели в чашу леса. Васятка с Мишуком и Буржуем пошли замыкающими, а Анастасия с Марусей и Савватием Федоровичем воротились с подводами домой. Впереди шел Серёга со старостой. Луны не было, брели по заболоченному лесу почти вслепую, слегой прощупывая еле приметную тропку, выведшую их, наконец, на небольшую поляну сухого острова. Низкие деревца уже сбросили с себя осенний убор желтобагряных листьев и стояли обнаженными, зябко подрагивая хрупкими ветками под порывами ветра.

Посреди поляны весело трещал костер, освещая землянку, два шалаша и навес. В котелке булькала вода. В старом ватнике , опоясаном солдатским ремнем со звездой, у огня сидела пожилая женщина. Видя приближающихся людей, она подняла с земли берданку и положила себе на колени. Немцы окончательно протрезвели.

- Вечер добрый, Россияне. Афоня, пущай фрицы поближе к огню подходят, замерзли поди, тоже ведь люди.

- Ты мне эти сердобольности бабьи брось, Пелагея. Не расхолаживай атмосферу.- Приструнил ее староста, приходившийся ей мужем.

Привязав " предателя Родины" к берёзе, все дружно разместились у костра. На всякий случай немцев развязывать на стали.

Поужинав, хитрой смесью из ухи и сушеных грибов, отправив "военнопленных" в землянку на покой, решили обдумать, что делать дальше. Старый породистый немец изъявил желание остаться, и ему разрешили.

- Вам за такой самосуд пожизненно дадут. - Заговорил привязанный "полицай".

- Это может быть. - Задумавшись, ответил Серёга.

- Ты чето дельное сказать хочешь или так хлебало раззявил? - Спросил Мишук, подыскивая кляп.

- Пошутили, господа, и хватит. Я предлагаю помириться. Немцы все равно ничего не поняли. Они восприняли это как ролевую игру..

- Чего? - Переспросила Пелагея.

- Реконструкцию старых событий, - пояснил Васятка.

- Да. Так вот, предлагаю отпустить нас утром. Когда все проснутся и протрезвеют, я объявляю, что это такой экспромт на реалити шоу, типа подарок от фирмы.

Фон Штауффенберг смотрел на пылающий костер и внимательно слушал о чем говорят русские. Он с самого начала понял всю щекотливость ситуации.

- Я фсё понимайт. Фы протиф нашего присутствия. Это ест фаш протест. Это ест крик фашей туши, боль русского народа. Фы есть настоящий партизан.

- Я, я натюрлихь. - Подтвердил Вольф Зайцев, елозя по стволу.

- О, немец по русски заговорил, - удивлённо хмыкнул Илья, подсаживаясь поближе к матери.

- Я никому не скошу. Это тля меня ест интересный эксперимент. Мой отец тафно воеваль с фами и фсекта восхищалься силой русского характера и отфагой. Я хотеть убедиться ф этом и я получить самый поттферждающий факт. Я не жалеть потраченных денег, косподин Зальцман.

........................

Глава района выходил из ванной комнаты, когда раздался телефонный звонок, звонили из штаба МЧС.

- Извини за беспокойство, что у нас тут за коммерческая линия, что ты прошлой весной открывал?

- А что с ней?

- Да с ней то ничего. Говорят на поезд бандиты напали.

У главы затряслись поджилки, ноги подкосились и он рухнул на стоящую рядом банкетку.

- К-к-какие бандиты?

- Вооруженные.

Глава схватился за сердце.

- Александр Василич, ты толком объясни.

- Звони полковнику пусть подъезжает, я сейчас тоже приеду. Передай Лизе, чтоб чай нам приготовила.

- Да, да, конечно.

Вскоре за столом сидел Глава района, его шурин начштаба МЧС и свояк начальник воинской части, что расположилась недалеко от места происшествия. Лиза, жена главы и одновременно свояченица полковника и сестра МЧСника хлопотала на кухне, разогревая ужин для родственников.

- Пока всё в тайне, я хода не дал. - Хлебая чаёк из блюдца, объявил МЧСник.- Но если в течении суток ситуацию не проясним, полетят наши головы...

- Вобщем задача ясна, поехал разгребать.

- Давай, Захар Сергеич, с Богом.

.........................

В старой полусырой казарме в кабинете полковника горел свет. Сам хозяин сидел в своем кожаном видавшем виды кресле и курил трубку. Его заместитель подполковник Хватов расхаживал взад и вперёд. На двух стульях возле стола сидели офицер и штатский, местный уроженец, и рассматривали карту местности. Солдаты, поднятые по тревоге, стояли на плацу, ожидая приказа.

- Не пройти. - Наконец сказал штатский. - У нас на всю округу человека три - четыре туда дорогу знают. Один из них дед Фишка, но он болеет, совсем старый стал, почти не встаёт с печи. Второй охотник Рэкдэл, но он в тайге, вернётся только со снегом. Третий, значит, староста ихний, Афанасий Лукич. Ну и четвертый Васятка Мельников, но он с ними на острове.

- А вертолетами? МЧСовскими. - Осведомился майор.

- Неа, они вас как курей перестреляют.

- Ты чё ерундишь, дед! Свои в своих? Ну понятно, обозлились мужики, вправду сказать, я тоже против. Нашли развлечение, из народа клоунов делать. - Захар Сергеевич замолчал.

- На вертолетах не получится. Там залежи какие то. Вся электроника из строя выходит. Гиблое место. Эту заимку так и зовут. Худая за ней слава. - Сказал майор.

- И на технике по болоту не подойдёте и близко. Трясина будто живая, все в себя всасывает сразу же. Птица какая по незнанию крылом каснется, а назад крыла уже вытянуть не может. Так старики говорили. Всё одно, гиблое место.

- Ну тогда остаётся что ж, окружим участок, ждём до утра и... - Майор волновался.

- И чё? Были б враги, разбомбили бы нахрен весь этот остров и всего делов. С террористами разговор короткий, переговоров не ведём. - Вступил в разговор подполковник.

- Чё городишь, ты их хоть раз вживых видел, террористов то. Тут свои люди, осерчавшие. Да ещё туристы блин. На нашу голову. - Нет, вот ты мне, Захар Сергеич, разъясни. Это ж сколько надо иметь денег, чтоб в десятером окупить целый поезд и кататься по стране. А ты вагоны видел? А я видел. Там в каждом купе камфортабельная квартира. Плюс прислуга, личный врач, повар. Мне, чтоб там прокатиться, лет десять вкалывать надо. А у нас, между прочим, северная стена от сырости не сегодня завтра рухнет. Вы там из бюджета родственнику намекните на новую казарму выделить.

- Ну ты одно к другому не привязывай. Это отдельный разговор. - Осёк подчинённого полковник.- А выхода то и впрямь нет. Будем ждать. Значит, ты, майор со своими будете в засаде на опушке леса, а Хватов около поезда. И чтоб ни каких лишних разговоров мне. Исполнять.

.................

Рано утром выспавшиеся немцы и партизаны на голодный желудок приготовились к возвращению. Фрицы в ужасе смотрели на бескрайнее болото и соображали, как же они отважились вчера сюда придти.

- Чего не сделаешь по пьяни, - успокоил их Мишук, дружески подбадривая оробевших интуристов.

- Не хотят они пешком назад. Машину, говорят, надо. - Объяснил ситуацию Вова Зайцев.

- Дура! Здесь техника не ходит, гиблое место. Только пешком надо. А коли хотят пусть остаются, хрен с ними, а мы пойдем. Объясни. - Сказал в сердцах Серёга и тронулся в путь.

Цепью след в след партизаны выводили пленных с охотничьей заимки.

..........................

За героический выход из партизанского плена, туристы были награждены памятными подарками в виде кожаных солдатских ремней со звездой советского образца. Машинист с помощником заняли свои места, Леночка приступила к своим обязанностям, а Вольф Зальцман устроил себя в поездной лазарет. На прощание поезд радостно взвизгнул и покатил мерить новые вёрсты нашей необъятной Родины.

...........................

По селу под конвоем вели "партизан". По обочинам дороги справа и слева толпился народ. Люди, уже наслышанные об их "подвиге", встречали мужиков как национальных героев криками Ура! , а девушки бросали под ноги букеты цветов. Мишук, польщеный таким вниманием, раскраснелся как рак и еле скрывал улыбку, стыдливо опустив глаза.

Остановившись около отделения полиции, их выстроили в одну шеренгу.

- Чего с ними решим? - В полголоса спросил начальник полиции.

Глава района вытирал вспотевшую шею и растерянно хлопал глазами.

- Вы вот что, - ответил командир воинской части, - если не хотите, народного бунта и чтоб до Москвы дошло, подержите их для острастки суток пятнадцать. И замнем это дело. Я отрапартую как учения. Зайцев, как заранее спланированное представление с элементами реалити-шоу. А Вы, Семён Семеныч...

- А меня не было, я в санатории здоровье поправлял. - Лихорадочно соображая, придумал Глава района, в очередной раз обтирая шею мокрым платком.

Передав из рук в руки "пленных", старый полковник напоследок медленно прошел вдоль партизанского строя. Дойдя до Васятки, он остановился и похлопал его по плечу.

- Будет кому Родину оставить.