Лига психотерапии

С рождения сына она знала, что с ребёнком у неё что-то не так. Старший был ближе к сердцу, роднее, хоть и ершистый; младшая была ласковая, болтушка и проказница. А со средним она знала - не складывается.

Свою тонну книг по воспитанию детей она перечитала ещё в молодости. Сыну, казалось, ничего от них не надо: ни подарков, ни объятий. С детьми во дворе особо не играл, сторонился. К отцу тянулся, ездил с ним на рыбалку. Остальное было ему не интересно.

У неё попросил однажды набор инструмента для резьбы по дереву. Это было в его седьмом классе. Она удивилась, стала узнавать, что лучше купить. Никаких денег было не жалко, билась одна мысль - хоть так дать то, что не додала, не вложила, не долюбила. Поиски свели её с мастером резьбы по дереву, у него сын и перенял основы ремесла.

В школе учился сам, хорошо. После школы сын уехал из их маленького города в большой, поступил. Домой не приезжал, - начал подрабатывать. В гости не приглашал, а они показаться дома и не уговаривали - знали, что давить бессмысленно. Пообещает под нажимом, чтобы отвязались, а в последнюю минуту всё переиграет так, чтобы вырулить по-своему.

Когда её мальчику было десять, она разговаривала с психологом о том, в чём её вина, что она сделала не так, что он таким вырос.

Где совершила ошибку?

Психолог задавала пугающие её вопросы - страшным было то, что психолог как будто сына знала, предчувствовала то, как он поступит в разных ситуациях. Потом говорила с ней про то, что ошибки никакой нет, что между людьми бывают разные отношения, и у её мальчика - такой вот тип привязанности, избегающий.

Она шла домой, повторяя про себя слова про то, что он таким уродился и она в этом не виновата. Чувствовать себя недоматерью она перестала только в его шестнадцать, когда он, волнуясь, подарил ей собственноручно вырезанную липовую шкатулку.

Она обомлела, а сын показывал кто где: на крышке скульптурно изображены были и отец, и брат с сестрой, и она с ним у костра, все вместе на рыбалке. Всю композицию он придумал и сделал сам.

После вуза сын приехал один раз повидаться и сказать им, что на Родину не вернётся.

Работать устроился вахтами, чтобы скопить на квартиру в большом городе. Не пил, не курил. С тем, что он проживёт всю жизнь один, она не могла и не хотела смириться.

Раз в неделю она ему звонила, ненадолго. Денег он накопил, квартиру купил, зарабатывал сначала на ремонт, потом на хорошую кухню. Всё сам, без женской руки, - когда речь зашла о кухне, она твёрдо сказала, что после выходных приедут с отцом на новоселье.

Спрашивала, что привезти, что подарить. "Не надо ничего везти, у меня все есть", - как же ранил её раньше этот ответ! Сейчас она ответила спокойно, мол, поняла.

В выходные на базаре столкнулась с учителем по резьбе. Он сильно сдал. Спрашивал, как у сына дела, рассказывал о своих многолетних хворях. Уговорил их с мужем поехать к нему прямо с базара.

В подарок сыну повезли от него тяжёлый мешок грушевых чурбачков. На словах просил передать, что высушена древесина на совесть, сушил для себя.

Дверь по адресу сына им открыла пухлая белокурая девушка. Отец только крякнул.

- Спустись к машине, гостинцы поможешь поднять. Тебе там мешок кой-чего передали, - попросил сына.

Всю дорогу домой она проплакала.

Соседки завидовали, какой он у неё ответственный, разумный и самостоятельный, а ей не хватало его ребячьей открытости, желания прильнуть к маме, того, что было в отношениях с другими детьми - души, тепла. Так и вырос, в своём дому хозяин и при хозяйке теперь. Навсегда взрослый.

- Не угодишь тебе! То один он - плачешь, то женат он - плачешь, - не мог взять в толк, отчего у неё льются слёзы, муж.

Она плакала не о нём, а о себе. О третьем ребёнке, которого у неё не было.

Младшая дочь взяла дело в свои руки, навела мосты, подружилась в Фейсбуке с невесткой. Приходила, показывала ей на компьютере фотографии, которые та выставляла.

Сын тоже там в Фейсбуке был, вёл страницу. Лица его там не было, только на снимках - вырезанные из дерева фигурки. Непостижимо живые.

Она заходила на его страницу каждый день. Научилась лайкать его посты.

Написал он на своей странице только один раз.

На смерть мастера, у которого учился.

Про то, как много этот человек ему дал. Про то, как важно ему было встретить человека, который чувствовал сокровенные движения его души, даже когда словами он не мог их сказать. Про то, что в жизни таких людей у него было только двое - мастер и мама, которая подарила ему первые инструменты, поддержала в учении, всегда верила в него.

Что она не похожа на других мам - она не любит пустые разговоры. А однажды привезла ему тяжеленный мешок дров в подарок, а не занавески и кастрюли на обзаведение хозяйством. Но это был самый желанный подарок на свете, потому что древесину сушил далеко в другом городе его учитель, и это его наследство. Это его дух делает такими чудесными его скульптурки.

В комментариях к посту чужие люди восхищались ею и пели осанну её материнству.

Она молча легла пластом и не могла сдвинуться с места два дня. О том, что она передумала внутри себя, она никому никогда не рассказала.

Источник

В последнее время можно часто встретить заголовки статей типа: «...модная болезнь ХХІ века...», «...среди молодежи стало модным болеть...» и т. п. И тут нечему удивляться, ведь общество диктует свои законы не только в образе жизни, вкусах и моде, но и в болезнях.

Например, в Древнем Риме считалось почетным иметь плохие зубы, потому что это было свидетельством роскоши, а в XVII-XVIII ст. в Европе было модным болеть сифилисом. В наше же время, «модной» болезнью признана нервная анорексия.

Нервная анорексия — это психическое заболевание, относящееся к группе пищевых зависимостей, которое характеризуется осознанным снижением пациентом собственного веса с целью похудения или профилактики его набора, вплоть до критического состояния организма.

Больным нервной анорексией свойственно искаженное восприятие собственной внешности и навязчивое желание ничего не есть из-за панического страха поправится. В связи с этим они постоянно сидят на жестких диетах, голодают, жестоко наказывают себя за каждый лишний, по их мнению, съеденный кусок пищи, изнуряющими упражнениями или искусственно вызванной рвотой.

Нервная анорексия была известна еще в XVII веке благодаря работам выдающегося врача того времени Ричарда Мортона. В своих трудах он описывал одну свою пациентку, которая добровольно отказывалась от приема пищи в течение 2-х лет, и обратилась к нему лишь по той причине, что ее мучили ежедневные обмороки.

В XX веке нервная анорексия была заочно признана болезнью женщин, работающих в сфере моды и искусства. В высшем свете худоба стала признаком успешности, что не могло не побудить сотни девушек, мечтающих стать знаменитостями, доводить себя до истощения ради такой желаемой славы.

И если в прошлом веке анорексией болели в основном модели и балерины, то в наше время анорексия превратилась в своеобразной культ или молодежное течение, ― называйте, как хотите. Девушка, больная анорексией, стала своеобразным эталоном сексуальности и объектом для подражания.

Изменения произошли и в процентном соотношении среди больных анорексией: если раньше 80% страдающих от анорексии были женщины в возрасте 12-24 лет, то сейчас наблюдается рост процентной составляющей мужской части больных анорексией.

Этот процесс напрямую связан с распространением гомосексуальности и возникновением в моде такого понятия, как андрогинизм. Андрогины — это парни и девушки, которые позиционируют себя как существа неопределенного пола, обладающие как женскими, так и мужскими чертами внешности и характера.

Понятное дело, что для того, чтобы быть более похожими на женщину, парни-андрогины стремятся максимально похудеть, дабы скрыть свою естественную мужскую природу. Именно поэтому нервная анорексия стала все чаще встречаться у молодых юношей.

В то время как власти стран вводят законы, ограничивающие или запрещающие участие в модных показах и фотосессиях слишком худых моделей, нервная анорексия находит себе все новых и новых поклонников посредством средств масс-медиа: выпускаются книги об анорексии, снимаются фильмы, создаются сообщества в социальных сетях, пропагандирующие данное расстройство.

Все это привело к тому, что нервная анорексия стала третьей в списке самых распространенных хронических заболеваний среди подростков. Смертность при данном заболевании составляет 20% из всех зафиксированных случаев. Это на 12% выше смертности подростков по всем остальным причинам.

Ситуация осложняется тем, что нервную анорексию выявить на ранних стадиях развития достаточно тяжело, и отечественная медицина не обладает достаточными ресурсами для успешного лечения данного расстройства, из-за чего только 1 больной из 10 получает квалифицированную медицинскую помощь.

Учитывая юный возраст больных анорексией, именно на их близких ложится ответственность за раннее выявление болезни и оказание психологической, а также медицинской помощи. Поэтому так важно знать причины, симптомы и последствия этого коварного заболевания, разящего наших детей.

Виды и особенности течения нервной анорексии

По особенностям в течении заболевания выделяют два вида анорексии: ограничительный и очистительный.

Ограничительная анорексия характеризуется снижением веса посредством частичного, а затем почти полного отказа от пищи.

Очистительная анорексия граничит с нервной булимией и компульсивным перееданием (неконтролируемое переедание) — больной позволяет себе есть пищу, а затем в качестве наказания вызывает рвоту.

Обычно больной переживает и ограничительный, и очистительный виды анорексии, которые чередуются между собой периодами голодания и периодами срыва.

Стадии развития нервной анорексии

В развитии нервной анорексии выделяют три последовательные стадии:

1. Дисморфоманическая стадия — у больного навязчивые мысли, касающиеся собственной ущербности и неполноценности, вызванной полнотой (мнимой или существующей). В это время молодые люди могут длительно рассматривать себя в зеркале, находятся в подавленном и тревожном состоянии, делают первые попытки ограничивать себя в пище и увлекаются диетами.

Важно выявить заболевание на этой стадии, потому что с прогрессом болезни все тяжелее и тяжелее достучаться до больных анорексией и убедить их в необходимости лечения.

2. Аноректическая стадия — возникает, когда у пациента фиксируется снижение веса на 20-30% от нормы. На этой стадии наблюдается эйфория от собственных успехов и еще более ужесточенный режим питания. Молодая особь отказывается признавать существующую проблему, убеждая всех, что все в порядке. При этом нарастает искаженное восприятие собственного тела, что приводит к решению худеть дальше.

Объективно можно заметить ухудшение состояния больного, что проявляется выпадением волос, сухостью кожи, вялостью, зябкостью. Также у девушек прекращается менструация, а у юношей — пропадает потенция. Из-за повышенного распада тканей, вызванных голодом, происходит снижение аппетита.

3. Кахектическая стадия — терминальная стадия, которая наступает через 1.5-2 года от начала анорексии, во время которой вес снижается на 50% и более от нормы. В этой стадии возникают безбелковые отеки в конечностях, тяжелые нарушения обмена электролитов и дефицит калия, что грозит остановкой сердца. В органах наступают необратимые дистрофические изменения, которые, как правило, приводят к летальному исходу.

Биологические факторы риска возникновения анорексии:

1. Генетическая уязвимость. Научными исследованиями было доказано, что стремление к худобе связано с определенными нарушениями в строении генома человека, что выражается в предрасположенности к психическим расстройствам, определенному типу личности и нарушению функции нейромедиаторов, принимающих участие в формировании пищевого поведения.

Важно отметить то, что генетическая предрасположенность проявляет себя при наличии других провоцирующих факторов, таких как тяжелые эмоциональные переживания или какие-нибудь ограничения в питании.

2. Раннее половое созревание и наличие избыточного веса. Начало менструаций у девочек в более раннем возрасте и проблемы с весом приводят к развитию психологических конфликтов и проблем, которые играют первоочередную роль в возникновении анорексии.

С наступлением менструаций девочка понимает, что становится взрослой, и ей хочется быть красивой и сексуальной женщиной. На пути к этому ей препятствуют оставшаяся детская округлость и пухлость или избыточный вес, на который до этого она не обращала никакого внимания. Вот так и запускается борьба со всем тем, что напоминает о недалеком детстве, в первую очередь — с весом.

Социальные факторы риска возникновения анорексии:

1. Семейные проблемы. Риск развития нервной анорексии возрастает, если кто-то из членов семьи болеет пищевым расстройством (анорексией или булимией), страдает депрессией, и злоупотребляет алкоголем или наркотиками.

Определенную роль играет конфликт в отношениях с матерью. Например, если она заботится лишь о физиологическом благополучии ребенка, то есть чтобы он был «накормлен и напоен». Протест против таких отношений выражается в отказе от пищи, ведь она препятствует полноценным отношениям с родителем.

2. Влияние культуры. Глянцевые обложки журналов, модные показы, фильмы пропагандируют свои идеалы красоты, в которые вписываются единицы. Мечтая стать похожими на обожаемого кумира и достичь успеха в шоу-бизнесе, парни и девушки видят главным препятствием слишком высокую, по их мнению, цифру на весах.

Стремление похудеть привело к тому, что многие молодые люди осознанно хотят заболеть анорексией, чтобы быстро стать похожими на свой идеал. При этом молодые люди прекрасно знают о страшных последствиях этого заболевания, знают, что могут умереть, но даже этот факт их не останавливает. «а я хочу быть стройной, я хочу болеть анарексией … я знаю, что это вредно для организма, что от этого умирают … но я хочу быть худенькой, чтобы все смотрели и завидовали … наверное, это звучит глупо, но я просто очень-очень хочу! что мне делать …???», ― объясняют на тематических форумах свою позицию анорексики.

Психологические факторы риска возникновения анорексии:

1. Тип личности. Появлению анорексии более всего подвержены мужчины и женщины с перфекционистки-обсессивным типом личности, для которого характерна низкая самооценка, высокая самокритика, чувство неуверенности и собственной неполноценности.

2. Психологическая травма, вызванная утерей близкого человека, пережитым физическим, психологическим или сексуальным насилием. Организм борется с пережитым стрессом глубокой апатией и отсутствием аппетита, которые в благоприятных условиях перерастают в нервную анорексию.

Автор: Диетолог Анжела Горовая

Источник: http://youcure.me/ru/blogs/dietolog-anjela-gorovaya-140/effe...

Повседневное общение — очень важный строительный материал любых взаимоотношений, а тем более, личных. Поэтому одна из самых важных задач психологов (и на тренингах, и во время консультаций) – выявить в поведении «скрытые сообщения» и научить людей явно выражать свои мысли и чувства, если они хотят донести до окружающих какую-то информацию.

В любом виде коммуникации нам нужно дать другим людям понять:

1. Чего мы ожидаем от окружающих;

2. Как мы интерпретируем то, что они делают;

3. Какое поведение нравится нам, а какое не нравится;

4. Каковы наши намерения.

И мы действительно каждую минуту общения предоставляем друг другу всю эту информацию… Только вот не всегда «явно». Коммуникация — понятие гораздо более широкое, чем просто слова, сказанные вслух. Это только вершина айсберга. Большую часть информации мы передаем «невербально», то есть с помощью жестов, выражения лица, интонаций, опозданий, вздохов, хлопанья дверью, пересоленного супа, забывчивости, болезней, импотенции, сонливости, нарушения договоренностей и т.д.

Иногда вы можете делать это специально, (чтобы «он, наконец, понял!!!»), но чаще — неосознанно. Бывает, на словах мы говорим одно, а вот невербально показываем совсем другое.

Мы говорим вслух «Да», и при этом отрицательно качаем головой; со вздохом сообщаем о своем прекрасном самочувствии; падая с ног, утверждаем, что ничуть не устали; не можем заставить себя улыбнуться при виде долгожданных гостей и отказываемся от добавки со словами «Спасибо, очень вкусно».

Такое поведение называется в психологии двойным сообщением. Неосознанно вы пытаетесь выразить два противоположных убеждения или эмоциональных состояния, и тогда у вас получаются фразы, вроде: «Вот твой купальный костюм. Не подходи близко к воде», или, как в анекдоте: «Сеня, чтоб ты сдох, ты же должен кушать, тебе же надо расти!».

Случается, что один из супругов жалуется на то, как мало времени семья проводит вместе, но когда это время приходит, он находит себе занятие, вроде книги, вышивания или телевизора. Мать может обращаться к ребенку, (а то и к мужу), сказав: «Помолчи», а через минуту: «Не стой, как мебель, скажи что-нибудь». Мужчина хочет, чтобы его «свободная женщина» была счастлива от выполнения всех традиционных домашних обязанностей.

Очень часто родители, которые явно критикуют или наказывают ребенка, на скрытом уровне всячески поддерживают его в тех же поведенческих проявлениях, которые они только что ругали. Это могут быть пустые угрозы, откладывание наказания, равнодушие к симптому, повышение интереса к ребенку в момент совершения оплошности.

То же самое происходит и с алкоголиком, например. С одной стороны, его всячески осуждают и стремятся «наставить на путь истинный». С другой — ему непременно наливают традиционную рюмочку за любым застольем под предлогом таких высоких общечеловеческих ценностей, как дружба, взаимное уважение, здоровье и хорошее расположение духа. Жена вечером обещает выгнать его из дома, а утром провожает словами: «Только попробуй задержаться сегодня!».

Все это – иллюстрации двойных сообщений. Если вы получаете такое сообщение, ваша реакция будет варьироваться от легкого недоумения до ярости. В середине прошлого столетия было доказано, что такое общение в определенных случаях становится даже причиной шизофрении у детей, родители которых постоянно демонстрируют им свое двойственное отношение.

НАДО ЛИ ОБ ЭТОМ РАЗГОВАРИВАТЬ ПРЯМО?

Противоречивость выдаваемых сообщений не всегда осознается самим автором такого поведения. «Что ты имеешь ввиду?», или «У меня складывается впечатление, что на самом деле ты хочешь сказать что-то другое», — вот те слова, произнося которые человек может помочь своему собеседнику проявить большую открытость, и смысл двухуровневого сообщения станет ясен.

Однако тот, кто не желает замечать противоречивости своего сообщения, и, тем более, признаваться в этом другим, может ответить вам на эти невинные вопросы весьма недружелюбно: «Ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду», или «Я был предельно конкретен», или «Ну что ты придираешься? Ты что, не понимаешь русского языка?».

Более того, в определенных семьях постепенно складывается негласное правило, что таких вопросов задавать нельзя (или, по крайней мере, не всем). Вопросы могут привести к обсуждению супружеских взаимоотношений, а открытое обсуждение этой проблемы оказывается слишком болезненно для супругов.

Поэтому вам остается только додумывать свои интерпретации происходящего и делать упрощенные черно-белые выводы. Вот почему на терапии мы уделяем так много внимания уточняющим вопросам, чтобы сам терапевт и члены семьи могли бы максимально конкретно понимать, о чем это мы здесь говорим, и как внутреннее представление о «реальности» одного члена семьи отличается от подобных представлений у других. Этот прием нацелен, в том числе, на то, чтобы клиенты поняли, что любые чувства могут быть приняты во внимание и выражены открыто, если вы находите для этого подходящие слова и способны объяснить причину этих чувств.

Если мы не остановимся на этом специально и не научим супругов слышать и подмечать такие «двойные тупики», они будут снова и снова туда попадать. Муж приходит усталый с работы и говорит: «Все в порядке», а невербально показывает, что у него неприятности. Если жена отреагирует на невербальное сообщение и начнет расспрашивать, он может ответить: «Что ты пристаешь, я же сказал, что все в порядке».

В результате у нее повышается уровень тревоги, понижается самооценка (он мне не доверяет, я не могу его правильно понять, я не нужна). Если же она отреагирует на его слова, и приставать не будет, она вполне может получить упрек: «Тебе на меня наплевать».

Тяжело жить с человеком, желания которого вы никак не можете удовлетворить. Вы делаете одно – ему не нравится. Вы поступаете наоборот – он обижается и расстраивается. Вы оказываетесь в ситуации, где ни одна дорога не ведет к цели. Партнер загнал вас своими ожиданиями и претензиями в двойной тупик. Однако противоречивые ожидания разрушают ваши отношения только до тех пор, пока вы не осознаете их. Зная о них, вы естественно, можете пытаться их изменить.

ДВЕ ПРАВДЫ

Давайте поподробнее разберемся с тем, как можно реагировать на двойные сообщения и к чему это может привести, на конкретном примере. Предположим, вам начинает казаться, что ваш спутник не вполне уверен, как он к вам относится. В одно время он проявляет явную близость и симпатию – проводит с вами много времени, с удовольствием о вас заботится, разговаривает с вами о своих и ваших делах и чувствах, вы прекрасно общаетесь в спальне и т.д.

Но, как только вы расслабляетесь и думаете, что между вами всё хорошо, он вдруг делает «прыжки в сторону с разбега», то есть отстраняется – замыкается в себе, пропадает где-то все вечера, забывает поздравить вас с праздником, перестает делать комплименты.

У каждой пары могут быть свои «убедители», которые их сближают или отдаляют друг от друга – но дело сейчас не в этом. Пока нас интересует сам факт двойных сообщений – ваш партнер ведет себя то так, то эдак, и это заставляет вас задуматься о том, что с ним происходит. Как будто у него есть две «части», которые по-разному к вам относятся. Какие же у вас есть варианты реагирования в этом случае?

1. Вы можете игнорировать одну часть его сообщений. Предположим, что вы игнорируете его любовь и акцентируете свое внимание только на том, что с отношениями всё очень плохо, то есть замечаете только его отстраненность, незаинтересованность, занятость другими делами и т.д. При этом вы делаете вывод, что он, видимо, хочет расстаться. Если вас это устраивает, (то есть вы тоже устали от отношений), то вы в ответ тоже демонстративно отстраняетесь или предлагаете вообще расторгнуть вашу связь. Если же вы не готовы к расставанию, вы начинаете истерически цепляться за партнера, (чем, как правило, только еще больше его пугаете и отталкиваете). Таким образом, если вы замечаете только «знаки невнимания», отношения явно идут к разрыву.

2. Предположим, вы игнорируете, наоборот, сигналы о том, что партнер чем-то озабочен, отстранен, проводит с вами слишком мало времени и проявляет мало заинтересованности. То есть вы изо всех сил делаете вид, и пытаетесь убедить себя и окружающих, что между вами все прекрасно. Что тогда происходит с той «частью» партнера, которую вы игнорируете? – Она чувствует себя незамеченной и не услышанной, и поэтому начинает стараться себя проявить с утроенной силой. В результате вы получаете многократно усиленную агрессию, равнодушие и прочие сигналы отстранения партнера. Естественно, здесь легко зарождаются конфликты, обиды и пустяковые придирки, отчего вы оба чувствуете себя еще хуже.

3. Вы можете также замечать двусмысленность сигналов, посылаемых вам партнером, но не говорить с ним об этом. Однако, поскольку вы с партнером всё же продолжаете как-то общаться, вы неизбежно подстраиваетесь друг к другу. Поэтому его двойственность становится «заразительной». То есть очень скоро вы тоже начинаете посылать двойные сообщения – вы будете то нежны с партнером, а то вдруг сделаете вид, что вам совершенно безразлично его присутствие. Ваша взаимная непоследовательность будет только усиливать эту шизофрению, и в результате вам обоим будет очень тяжело в отношениях.

4. И, наконец, вы можете заметить двойные сообщения и прямо сказать о своих наблюдениях партнеру. Конечно, не в качестве обвинения, а просто перечислив накопившиеся факты и объяснив, что в вашем представлении одна группа фактов обозначает близость, а другая – отдаление. И проверить, действительно ли для него эти факты свидетельствуют о том же самом. Может быть, это будет так, а может, и нет, (и тогда проблема будет только в разнице взаимных ожиданий). Если он согласиться признать вашу правдивость, то вы выходите на прямое обсуждение своих внутренних конфликтов, находите их причины и разрабатываете взаимно приемлемые решения.

Казалось бы, четвертый вариант является самым естественным, взрослым и ответственным – потому что он ведет к взаимопониманию и дает наибольшее количество выборов дальнейшего развития событий. Но решиться на такое открытое обсуждение, когда вы уже втянуты в двойной тупик, очень сложно. Тут же вылезают всевозможные страшилки.

Например, вы убеждаете себя, что ваш спутник либо вообще не захочет признавать двойственность своих сообщений, либо сразу же сбежит от такого въедливого и разборчивого партнера, как вы. Кстати, и то, и другое вполне может оказаться истиной: если кто-то видит вас насквозь и прекрасно понимает, что с вами происходит, это не очень удобно – особенно когда вы сами еще не готовы посмотреть правде в глаза.

Однако, заметьте, что первые три варианта реагирования практически неизбежно приводят отношения к разрыву, и только последний дает шанс, (но не гарантию!) вернуться к взаимному комфорту.

Врать себе и другим – очень утомительно. И это приводит не только к плохому настроению или недопониманию, но даже к проблемам со здоровьем.

Когда вы готовы не просто бросить друг другу в лицо все свои обвинения как перчатку, а помочь себе и партнеру разобраться со своими внутренними конфликтами, вы не только спасаете свои отношения, но и узнаете много ценной информации о себе самом и друг о друге.

Юлия Синарёва, психолог, расстановщик, семейный терапевт

Отрывок из книги «Любовь ушла, жизнь продолжается»

Двойное послание» (Double bind) — противоречивая жизненная ситуация, с которой мы сталкиваемся ежедневно, не всегда обращая внимания на присущие ей психологические манипуляции. «Вы не пожалеете, если возьмете этот новый телевизор» — так пытаются в магазинах электроники продать самый дорогой продукт.

Мозг покупателя начинает судорожно работать, пытаясь понять, срочно нужно потратить немалую сумму денег, но далеко не все задаются вопросом: «А откуда вам, дорогой продавец, известно, о чем я пожалею, а о чем — нет?»

Другой пример: в банке предлагают взять выгодный кредит, делая акцент на низкой процентной ставке. Банковский работник уверяет: «Это ваш последний шанс задаром взять деньги», но ведь сама суть формулировки приближается к абсурдной, так как кредит уже подразумевает, что деньги придется возвращать в большем размере. Здесь и происходит разрыв шаблона, и мы получаем «двойное послание», которое вгоняет в тупик. Часть людей соглашается на такие условия, другие предпочитают хорошо все обдумать.

Double bind: запутанный клубок

Английским словом bind называют тупиковую ситуацию, которая может вызвать нежелательные последствия. Ее четыре разновидности — конфликт, дилемма, безвыходное положение и парадокс. Если в конфликте происходит борьба намерений («Что-то во мне подсказывает, как надо поступить, но мое альтер-эго не дает сделать так»), то дилемма подразумевает затруднительное положение, где выбирать приходится из двух зол.

В безвыходной ситуации человек бьется головой об лед и, естественно, все безуспешно, а парадокс дает пищу для разума взаимоисключающими тезисами. Тупик возможен, когда существует два намерения, и человек пытается выразить их оба.

Увы, подобные послания, которые человек формулирует сам для себя, могут с легкостью толкнуть в депрессию.

— Я так сильно запутался в жизни, — говорит человек. Скорее всего, первым делом ему нужно распутать этот «клубок» — double bind:

— «Я никогда не получаю того, чего хочу, но всегда имею то, что мне не нужно» — если формулировать проблемы таким образом, однажды мозг, которому свойственно обобщать, выдаст эмоциональный ответ: «То, что мне хочется, всегда будет недоступно».

Неудивительно, что человек, живущий с такой идеей, вскоре забросит попытки достигнуть желаемого и осуществить свои мечты. Более того: проблему, сформулированную таким образом, невозможно решить, поэтому для начала психологи советуют выбросить из головы подобные обобщения — либо находить логические доводы, помогающие опровергнуть подобный bind.

Double bind: бытовая шизофрения

Стратегию двойных посланий, которая применяется в семейном общении, психологи называют шизофренической. Эту концепцию, играющую ключевую роль в теории шизофрении, разработал ученый Грегори Бейтсон. Давайте рассмотрим ее на примере: родитель говорит ребенку: «Закрой рот и ешь кашу!» Услышав эту фразу, взрослый человек сразу воспринимает ее как: «Перестань баловаться/разговаривать и ешь кашу». Однако детям сложно понять противоречивое утверждение. Как можно есть кашу с закрытым ртом?

Фраза: «Стой! Иди сюда!» производит такой же эффект. «Double bind», применяемый к подросткам, влияет на психику еще сильнее. Отпуская тинейджера на вечеринку, родители грозят: «Иди куда хочешь, раз ты такой самостоятельный!» В голове происходит сумбур: «Идти или не идти? Если пойти, то родители будут недовольны. А если не пойти, то я докажу им, что я несамостоятельный». А когда родители наказывают подростка за то, что он курит в тайне, а сами при нем каждый день выкуривают по пачке в день? Вряд ли подросток понимает, что происходит…

Психотерапевт Джеймс Лоли приводил интересный пример. Однажды его посетил клиент, жалуясь на некую проблему, возникшую в отношениях. Психолог сделал вывод, что на самом деле проблема возникла именно в голове клиента как этот пресловутый double bind.

— Не так давно я начал новые отношения, но меня постоянно преследует ощущение: «они слишком хорошие, чтобы быть правдой». Мне сложно наслаждаться отношениями, так как я сильно нервничаю, когда я не нахожусь со своей девушкой. Я знаю, что подавляю ее, мне нужно сдерживать свои порывы. И, в конце концов, меня просто посещает желание расстаться с ней, потому что я больше так не могу. Я чувствую себя больным, ведь постоянно в своей голове прокручиваю, как отношения рушатся, и это вызывает у меня панику.

Джеймс Лоли пишет, что попытался донести до клиента абсурдность, вызванную стратегией двойных посланий:

— Вы подавляете женщину, потому что боитесь, что отношения не продлятся долго из-за того, что вы подавляете ее своей любовью, от которой не можете отказаться, потому что любите ее.

Когда клиент осознал, как ситуация выглядит на самом деле, удалось прекратить ничем не обоснованную панику.

Еще один double bind, который часто возникает в отношениях, загоняя их в тупик, звучит так: «Ты должна делать это не потому, что я попросил об этом, а потому, что ты хочешь этого». В общем-то, это о том, чтобы угадывать желания партнера, но что плохого в том, чтобы честно и искренне сообщить о своих чувствах, а не страдать, ожидая, пока партнер догадается?

Triple bind

Существует и понятие «triple bind», являющееся результатом дальнейшего развития концепции «double bind» Грегори Бейтсона. В отличие от «двойных посланий», «triple bind» встречается не только в семье. А еще и там, где есть возможность контролировать, например, в общении между начальником и подчиненным. Перед нами сотрудник, который уже год ждет обещанного отпуска. Он собирается с силами и спрашивает шефа, есть ли возможность уйти в отпуск.

С одной стороны, он, как и все работники, по закону имеет на это право, да и сам начальник недавно упоминал о скорейшем предоставлении отпуска. С другой стороны, работы очень много, и если покинуть в это время рабочее место, остальным будет трудно справиться со своими обязанностями.

В ответ от шефа работник слышит обвинение в эгоизме: «Только предатель может оставить компанию в такое нелегкое время!» Мечта о повышении сразу испаряется, и теперь на человеке висит вина за происходящее, хоть он в этом вовсе не виноват. Большинство сотрудников лишний раз не будут задавать вопросы о своем будущем в компании, о преждевременной выплате, в общем, о всем том, что его действительно интересует как работника. А почему? Потому что существует страх либо получить отказ, либо услышать: «Да как ты вообще посмел заговорить об этом?»

Такие «шизофренические ситуации» губят способность человека к адекватному, здоровому общению. Возникает ощущение: что бы человек ни совершил, его действие будет всегда не верным. Исчезает уверенность в поддержке от близких людей, самооценка и жизненная активность стремятся к «нулю».

Защита

Что же нужно сделать, если вы распознали «двойное послание», направленное вам? Самое главное — не оправдывайтесь, предложите обсудить эту тему позже. Еще один способ — решительно прекращайте эту «игру». Иногда стоит поставить ультиматум, к примеру, когда вами манипулируют, заставляя выбрать то или иное — друзья или работа — смело делайте выбор, озвучивайте его и оставляйте выбор за партнером по беседе: «Я буду продолжать работать, а ты или остаешься моим другом, или нет». Эти способы не гарантируют идеального решения проблемы, однако они помогут сохранить самооценку и чувство собственного достоинства.

Авторы текста: Кристина Горетова и Ася Шкуро, "Хороший вкус".

А также тем матерям, которые постоянно чувствуют

свою внутреннюю боль, то есть являются травмированными.

Мама, мне было так больно рядом с тобой, что я предпочел забыть и себя и ту боль.

И я создал нового себя, так далеко спрятав того, первого, но он все равно

снова стучится ко мне. А мне так страшно. Как страшно было тебе рядом со мной...

Травмированные люди не могут переносить сильные чувства.

Потому что сильные чувства - любые - соединяют их с их травмой, а это может быть очень небезопасно, вплоть до впадения в травматические переживания и психического разрушения.

Поэтому они должны либо избегать таких чувств - как своих, так и чужих, либо самостоятельно их дозировать, например, склонность к безответной любви одна из таких "дозировок", когда боль хоть немного контролируется, находится в поле зрения, но не зашкаливает.

Но вот если у травмированной женщины появляется ребенок, то избегать чувств становится сложнее. Ребенок изначально не способен скрывать свои аффекты и переживает их телесно и вполне явно.

Есть матери, которые не в состоянии перенести своего ребенка недовольным, злобным, требовательным и раздраженным или страдающим. Если ребенок так и не получит того, что ему было нужно, то сначала он будет горевать, плакать и грустить. Потом "отложит" потребность (по принципу "зелен виноград") и будет жить дальше. Вообще связка фрустрация - попытка все же получить - и при невозможности получить отказаться, перегоревать и жить дальше, очень важная для психического здоровья человека. Работа горя - это та самая работа, которая помогает пережить любую потерю и жить дальше.

Пережить потерю, а не заменить потерянное чем-то другим.

Ребенок в силу незрелости пережить отсутствие чего-то очень важного не может, он просто откладывает потребность на "лучшие времена".

Иногда и взрослый человек сталкивается с тем, что не имеет права на что-то, что этого буквально "не может быть" и тогда, даже если это (и особенно, если это) как никогда возможно, откладывает, не пользуется возможностью.

Например, если ребенок не получает любви (именно любви, а не функциональной заботы) матери, то он потребует-потребует, а потом начнет горевать. Естественно, в детстве пережить такое горе невозможно и ребенок отложит работу горя до попозже, такие дети выглядят безжизненными и их обычно диагностируют как депрессивных, детская депрессия (или анаклитическая депрессия) - это депрессия потери.

Но вообще - когда все же возможна такая работа - пережить то, что мама не такая, какой хотелось, и жить дальше?

Не искать заменитель мамы, не пытаться получить безусловную любовь и принятие у других людей, а если не получилось этого, то не пытаться получить одобрение или стать нужным.

Остаться с верой, что в принципе любовь возможна, это просто мама не все могла. Но вообще-то я любви достоин и любить меня можно.

Такое возможно тогда, когда мать не может дать чего-то ребенку, но может встретиться с его сильными чувствами по этому поводу и поддерживать его в их переживании.

Например, ребенку очень больно и мама не может изменить ситуацию (ну, какая-то травма уже произошла и вспять ситуацию не повернешь). Что она может сделать для ребенка, так это остаться устойчивой к его боли и дать ему понять, что она пройдет, при этом важно не давать ребенку ощущения, что он несчастный, жертва и очень страдает.

Потому что если ребенка этому не научить, то он будет просто переживать боль, а не будет несчастным страдальцем.

То есть здесь главное - не сделать ребенка жертвой и остаться с ним в эмоциональном контакте.

Для этого мать должна быть устойчивой к боли, то есть не иметь никакой внутренней неисцеленной собственной. То есть либо не подвергаться травме, либо иметь исцеленную травму.

В этом случае она будет способной дать ему такую связь, когда ребенок будет чувствовать, что то, что с ним случилось не смертельно, можно пережить, что мама его любит, и что она с ним.

Если же мать сама имеет свою травму, то она имеет свою постоянную внутреннюю боль.

И её ресурсов, возможно, хватает на то, чтобы её просто выносить. Если рядом появляется кто-то страдающий, то её ресурсов вряд ли хватит на то, чтобы выносить двух страдающих одновременно - себя и ребенка (или другого близкого человека).

Тогда она либо отвергнет ребенка (прервет контакт с ним) с помощью ухода от своих чувств (прервет связь со своей внутренней болью) либо разрушится - уйдет в свое страдание, попадет в свою травму и тогда эмоциональный контакт с ребенком все равно прерывается. Она станет просто функциональной, но не эмоциональной, и ребенок это внутренне чувствует, как то, что мама больше его не любит. Хотя на самом деле мама старается удержать себя от ухода в открывшуюся травму.

А переживать чувства она не может, как мы помним, и страдание ребенка для неё - острый нож.

Она будет стараться заменить отсутствующие эмоции на что-то другое, более доступное, например гиперзаботу, опеку и прочие материальные радости.

Дети обычно это чувствуют так, как будто бы мама не дает чего-то важного, но все же дает хоть что-то. И потому очаще всего такие дети не сепарируются от матерей, в надежде, что рано или поздно те им дадут и недостающее, ведь мама такая отзывчивая, так много для меня делает и так сильно заботится.

Ну, или зависимо от контекста её травмы, возможно будет злиться и наказывать ребенка за его страдания. Обесценивать его чувства - у тебя и так все есть, чего тебе еще нужно. Прекрати требовать.

И фактически запрещать переживать боль и горе.

И в первом - гиперзаботы, и во втором случае - отвержения и наказания, ребенку фактически запрещено чувствовать то, что он чувствует. Постепенно ребенок начинает верить что то, что он чувствует неправильно, неадекватно и самое главное - вредит маме.

Потому как если все же переживать, то поддержки не будет, и маму невозможно будет сохранить, она не выдержит переживаний ребенка. И в таком случае ребенок оказывается в одиночку не только перед лицом своей боли и отчаяния, но и вины за то,что он что-то сделал с мамой и теперь она разрушена и сама стала жертвой. Мало кто из взрослых зрелых людей справится с задачей поддержать другого человека в тот момент, когда сам он переживает не лучшие времена. Ребенок с этим не справится априори.

Чтобы маму не потерять, а для ребенка - она залог выживания, он жертвует своими чувствами и каким-нибудь образом научается их не чувствовать.

Обычно с помощью игнорирования, обесценивания, вытеснения, подавления и прочих психических защит. Психические защиты, собственно и образуются, как ответ психики на запрос - как не чувствовать того, что я чувствую, как обезболиться.

Им ребенок тоже обучается у родителей. Часто в случае подавления возникает депрессия (та самая анаклитическая), в случае вытеснения - параноидные страхи и фобии, в случае обесценивания - нарциссическая пустота.

Но чаще, конечно, эти механизмы тесно переплетены и в чистом виде существуют крайне редко.

А далее, вырастая, такой ребенок будет искать себя. Он будет смутно или явно чувствовать, что с ним что-то не так, ему чего-то не хватает.

Он будет искать себя - живого, настоящего, способного чувствовать и переживать жизнь. И возможно найдет.

Но для этого он должен разрешить себя переживать свои отчаяние, горе, неразделенную любовь.

Ему снова придется пережить ту боль, которую он когда-то себе запретил.

Но тогда тот запрет был чтобы не потерять, а это разрешение - чтобы обрести

Автор - Анастасия Фокина http://uta-kryakva.livejournal.com/79786.html

Гуггенбюль со своими воспитанниками. Гравюра из отчёта о своей работе, изданного им в Берне в 1853 году

Воронцова-Юрьева Н.Ю. Из наблюдений за прототипами романа "Идиот". Стр. 356—371. // Достоевский и мировая культура. Альманах, №33, 2015. (год выпуска 2016). СПб.: Серебряный век, Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского в Санкт-Петербурге. — 416 стр. // ISBN 978-5-906357-26-7.

Пристальное внимание Достоевского к своей болезни, эпилепсии, является давно известным фактом, зафиксированным в изданных дневниках писателя[1] . Очевидно и то, что наделение этим недугом литературных персонажей[2] являлось для Достоевского в том числе попыткой глубже проникнуть в сам механизм болезни, составляющей важную часть его личности: "Священность болезни, которой Достоевский наделял своих героев, была значима и для него самого, поднимая его в глазах окружающих и подкрепляя его убежденность в своем особом предназначении"[3] . Роман "Идиот" в этом смысле стал наиболее значимым в творческом арсенале писателя. Здесь и впечатляющие описания пред- и постприпадочных симптомов у князя Мышкина, вызвавшие неподдельный интерес у психиатров[4] , неврологов[5] и психоаналитиков[6]. Здесь же и упоминание двух мировоззренческих полюсов: с одной стороны — намек на низшую, демоническую природу эпилепсии, что много веков являлось основным представлением о болезни, отголоски которого еще встречались даже к середине XIX века; с другой стороны — наличие в тексте пророка Магомета как представителя высшего человеческого кластера, одаренного "божественной" эпилепсией — священной болезнью[7].

В контексте такой пристальной авторской значимости, возможно, приобретает дополнительный смысл появление почти в самом финале романа "Идиот" на столике Настасьи Филипповны, в доме учительши, особенной книги "из библиотеки для чтения" — это был "французский роман "Madame Bovary", полный натуралистических сцен и оканчивающийся гибелью героини, преступившей нормы морали того времени. Этот роман был прочитан Достоевским буквально накануне его работы над "Идиотом", в 1867 году[8] . Что же касается экземпляра Настасьи Филипповны, то, судя по означенному в тексте месту публикации, это была библиотечная книга первого русского перевода скандального романа, вышедшего в 1858 г. в «Библиотеке для чтения» — первом российском коммерческом ежемесячном журнале, выходившем в 1834—1865 гг. в Санкт-Петербурге[9] . Этой французской книге Достоевский отвел несколько полновесных строчек. Понятно, что неслучайно этот роман читает именно Настасья Филипповна — с французской героиней ее объединяют похожие житейские обстоятельства.

Но еще более неслучайно, что эту книгу находит на ее столике именно князь Мышкин, причем когда сама Настасья Филипповна была уже мертва! Как известно, автор этого произведения Гюстав Флобер также страдал неврологическим (эпилептическим) расстройством[10]. В связи с этим мне видится здесь очень изящная аллюзия Достоевского на сплетение двух столь похожих обстоятельств: как эпилептик Флобер не спас свою грешницу, так и эпилептик Мышкин оказался не способен спасти свое совершенство (как он назвал Настасью Филипповну в знаменательный день своего возвращения в Россию). Возможно также, что культовый роман французского эпилептика, под самый конец вплетенный в роман эпилептика российского, является, помимо перечисленных характерологических деталей, еще и неким художественно-эпилептическим артефактом в творческом собрании самого писателя.

На фоне такого значительного присутствия эпилепсии в творчестве Достоевского следует, на мой взгляд, пристальней вглядеться и в фигуру единственного дипломированного психиатра в произведениях Достоевского — швейцарского профессора Шнейдера, наделенного автором даже некоторыми правами героя третьего плана. О Шнейдере в романе не просто упоминается — он в нем достаточно активно действует: наблюдает, задумывается, раздражается, осуждает, качает головой, разъезжает, встречается и т.п.

Так, может быть, Шнейдер это не просто выдуманный герой? Может быть, у персонажа Шнейдера был исторический прототип? Берусь утверждать, что был. В своем исследовании я отталкивалась от мысли, что реальный человек, ставший в романе Шнейдером, должен был обязательно чем-то глубоко поразить Достоевского прежде всего как эпилептика. Чем же? Неким научно-медицинским прорывом? Вряд ли, это было бы отражено в романе, но ничего подобного там нет. Особо запоминающимися чертами своей индивидуальности? Тоже нет. Никакого чудачества за Шнейдером не числится. Оставалось одно: новизна и оригинальность клинических методов, что как раз и могло произвести на Достоевского самое сильное впечатление.

Что же это могли быть за методы? Проведем краткий исторический экскурс. Эпилепсию еще к середине XIX века нередко причисляли к разновидности сумасшествия, во всяком случае она считалась болезнью, способной привести к полному умственному расстройству: "Уже в XVIII веке эпилепсия нередко стала отождествляться с сумасшествием и слабоумием. Больных “падучей” насильственно госпитализировали в дома для умалишенных, изолировали от общества, и такие жесткие ограничения продолжались вплоть до середины XIX века", — отмечает врач-невролог с тридцатилетним стажем Е. И. Нечаева[11]. Известно, что Достоевский и сам в некоторые моменты боялся, что припадки доведут его до потери рассудка, инсульта или внезапной смерти[12] . Из письма Достоевского к жене от 13 августа 1873 г.: " Никогда еще, даже после самых сильных припадков, не бывало со мной такого состояния. Очень тяжело. Боюсь очень за голову. <…> Ближайшая же причина, полагаю, в том, что еще не очнулся от припадка <…> Очень, очень боюсь, чтоб не случилось еще припадка. <…> я наверно знаю, что, случись теперь вот в это время еще припадок — и я погиб. Удар будет. Я слышу это, я чувствую, что это так"[13]. Нередко и своими внешними проявлениями эпилептические припадки походили на внезапное сумасшествие и зачастую вызывали у присутствующих ужас и суеверный страх: "Из всех нервно-психических заболеваний, уже в самые отдаленные времена, сильное впечатление производила эпилепсия. Молниеносное начало припадка, крик, потемневшее лицо, кровавая пена и судороги — все это как нельзя более подходило для сверхъестественного объяснения"[14].

В Европе "госпитализация больных эпилепсией в дома для умалишенных и их изоляция продолжались вплоть до 1850 года"[15]. Содержание умалишенных в европейских больницах и госпиталях было ужасающим, многое в этой системе ничем не отличалось от узаконенных пыток[16] . Гуманный подход к аномальным людям, похоже, просто не приходил психиатрам в голову: "Кроме ударов палкой и пощечин, самая настоящая порка была в порядке вещей. Обо всем этом знали за стенами заведений для умалишенных, но далеко не всегда выражали протест, так как эти способы воздействия оправдывались особой теорией <…> что палка заставляет помешанных снова почувствовать связь с внешним миром, именно потому, что оттуда исходят удары"[17].

Период начала и середины следующего века явил наконец миру целую плеяду истинных гуманистов от психиатрии, и общепринятые бессердечные методы стали понемногу замещаться их идеями[18], но все-таки некоторые прежние жестокие способы обращения с умалишенными искоренялись с трудом: "Как ни странно, эти «методы» долго не вызывали протеста — ни в XVIII, ни даже в середине XIX века, когда гуманные концепции широко проникли в философию, литературу и искусство. Общество созерцало безумцев и пока что не могло предложить иных способов их содержания и лечения"[19]. Особенно удручающе такой подход сказывался на детях, в том числе и на больных, — избиение розгами было обычным делом в лечебной и воспитательной практике: "Розги в семье и в школе занимали далеко не последнее место. Такого рода педагогические приемы были перенесены и в область практической психиатрии"[20].

Без сомнения, неслучайно два этих подхода – прогрессивный человечный и традиционный жестокий — нашли свое прямое отражение в романе "Идиот". На жениховских смотринах князь Мышкин знакомится с родственником Павлищева, неким Иваном Петровичем, который "прежде довольно часто заезжал в Златоверхово", где воспитывался маленький князь у двух родственниц Павлищева. Иван Петрович помнил, в каком тяжелом болезненном состоянии был Мышкин-ребенок, и как по-разному с ним обращались две родственницы Павлищева: "как строга была к маленькому воспитаннику старшая кузина, Марфа Никитишна, «так, что я с ней даже побранился раз из-за вас за систему воспитания, потому что всё розги и розги больному ребенку — ведь это... согласитесь сами...» — и как, напротив, нежна была к бедному мальчику младшая кузина, Наталья Никитишна".

Здесь неслучайно именно в отношении старшей кузины Марфы Никитишны Достоевским употреблено словосочетание "система воспитания", включающая в себя только один метод — "розги и розги больному ребенку", что на тот период как раз и являлось привычным способом воспитания через наказание: "В домашнем кругу, а также и в школе телесные наказания пользовались большим почетом. Таким образом, розга и плеть, заботившиеся о воспитании детей, особенно наиболее непослушных из них, постоянно бывали заняты своим делом"[21]. Видимо, зрелище постоянно избиваемого строго в рамках системы воспитания больного испуганного малыша, не понимающего, за что его бьют, было настолько угнетающим, что даже у совершенно постороннего человека (Ивана Петровича) однажды сдали нервы и он "даже побранился" из-за князя. Что же касается Натальи Никитишны, то ее нежное, доброе отношение к умственно нездоровому ребенку — пока еще крайне необычное для социума явление, а потому не имеет звания системы.

Примечательна реакция на этот рассказ и самого князя. Уловив в интонации Ивана Петровича не исчезнувшее с годами возмущение методами Марфы Никитишны, князь с жаром вступается за нее: "Простите меня, но вы, кажется, ошибаетесь в Марфе Никитишне! Она была строга, но... ведь нельзя же было не потерять терпение... с таким идиотом, каким я тогда был". Как видим, укорененность воспитательной системы слабоумных и умалишенных на основе наказаний[22] в общественном сознании была еще в то время настолько глубока, даже сам князь воспринимает подобные методы как нечто естественное и полностью их оправдывает.

И все-таки именно Наталья Никитишна является, так сказать, представителем нового, гуманистического направления в психиатрии. Неслучайно именно она устами князя получает от Достоевского самую возвышенную оценку: "Какая прекрасная, какая святая душа!" Несомненно, качественные характеристики системы профессора Шнейдера отразили в себе эту подчеркнутую Достоевским позицию доброты и ненасилия Натальи Никитишны, явленные в ней без всякого научного обоснования, а просто в русле заповедей божьих.

Из повествования известно, что у Шнейдера была своя клиника, что он много занимался детьми и что у него была особая система, включающая в том числе закаливание и духовное развитие. В первой половине XIX века признанными новаторами психиатрии с особой гуманистической системой и с упором на детей (копия Шнейдера) считались двое: француз Эдуард Сеген[23] и швейцарец Иоганн Гуггенбюль[24]. Как и литературный Шнейдер, оба они имели частную лечебницу: Сегеном в 1841 году была открыта первая публичная частная школа для умственно отсталых (идиотов) в хосписе для неизлечимо больных, а Гуггенбюль в том же году основал Абендбергскую школу-приют для идиотов и эпилептиков[25]. Достигнутые обоими экспериментаторами успехи были настолько впечатляющими, что заставили общество взглянуть на проблему слабоумных людей по-иному — поверить, что их обучение и воспитание возможно, а результат достигается без жестокости[26].

Так кто же: Сеген или Гуггенбюль? В пользу Сегена дополнительно говорил тот факт, что в 1837 году он занимался индивидуальным воспитанием идиота и достиг серьезных успехов[27]. Это существенно перекликается с историей Мышкина: Шнейдер также проводил с ним индивидуальные занятия, и хотя "он его не вылечил, но очень много помог". И все-таки совпадения между Шнейдером и Гуггенбюлем выглядели весомей, и их было намного больше.

1. Серьезным аргументом в пользу Гуггенбюля, на мой взгляд, являлся тот факт, что он был швейцарцем и его клиника также находилась в Швейцарии. Это напрямую соотносится с швейцарским восстановительным периодом Мышкина. А кроме того, сам Достоевский во время написания романа почти целый год жил в Швейцарии[28]. Нет сомнений, что тема психиатрии в силу личных обстоятельств всегда интересовала писателя. "По свидетельству доктора С. Д. Яновского, Достоевский еще в молодости глубоко интересовался болезнями мозга и нервной системы, изучал научную литературу по этим вопросам"[29]. Понятно, что этот интерес мог только усилиться в связи с заболеванием главного героя романа "Идиот". И первое, что в этой связи Достоевский мог услышать, проживая в Швейцарии, это еще не так давно прогремевшая на всю Европу школа-приют врача и педагога Иоганна Якоба Гуггенбюля. Эта клиника была закрыта в 1858 году[30], то есть всего девять лет тому назад (с даты приезда Достоевского в Женеву в 1867 году[31]). А сам оклеветанный Гуггенбюль и вовсе скончался лишь четыре года тому назад, в 1863 году[32]. Так что память об этой знаменитой клинике и ее создателе была в Швейцарии еще свежа.

2. Веским доводом в пользу швейцарца стало присутствие в романе "Идиот" двух кантонов — Валлис (Вале) и Ури[33]. Про первый сказано, что профессор Шнейдер "имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском" — это означает, что именно там, в кантоне Валлийсом, и проходил курс лечения Мышкин. Второй же кантон Мышкин узнает в пейзаже, висящем в кабинете генерала Епанчина: "Я уверен, что это место я видел: это в кантоне Ури", — говорит он. Включение Достоевским в повествовательную канву именно этих двух кантонов показалось мне неслучайным. По какой же причине писатель мог выбрать именно эти два административных швейцарских подразделения? И для чего Достоевскому понадобилось непременно сообщить читателю их названия, вместо того чтобы ограничиться в лечении князя просто названием страны?

Дело в том, что Европа в то время довольно сильно страдала от эндемического кретинизма, а Швейцария в этом смысле и вовсе находилась на особом счету — ее "когда-то называли «страной кретинов» <…> только в Берне ежегодно до 700 человек госпитализировали с диагнозом кретинизм, что для маленькой Швейцарии было чревато экономическими потерями. И это продолжалось до конца XIX века" [34]. Два швейцарских кантона с общей границей — Валлис и Ури — являлись наиболее тяжелыми очагами[35] этого заболевания, т.е. рождаемость кретинов здесь намного превышала рождаемость психически здоровых людей. Бывало, что целые семьи здесь состояли из одних кретинов, и таких семей бывало в деревне большинство. Таким образом, расположение клиники Шнейдера в эндемическом очаге вполне обосновано: где же, как не здесь? А историческое лицо, послужившее прототипом для профессора Шнейдера, становится все больше похожим на гражданина Швейцарии.

Знал ли Достоевский, что два этих кантона — Валлис и Ури — являются эндемическими очагами кретинизма? Нет сомнений, что знал, иначе бы не ставил их в пару, не выделял бы их в романе так настойчиво и не привязывал бы к ним психиатрическую клинику Шнейдера.

Здесь необходимо заметить в скобках, что в этой связи самоубийство другого героя Достоевского — Ставрогина из романа "Бесы" (1872 г.) приобретает совершенно иной оттенок, да и всей его жизни Достоевским придается абсолютно иной смысл, что еще не было рассмотрено достоевистами. "Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей" — сказано в романе. И только один этот штрих, одно это намеренное авторское упоминание тяжелейшего очага кретинизма мгновенно превращает кантон Ури в страшную метафору невероятной разрушительной силы, подчиняясь которой жизнь и смерть Ставрогина вдруг обнажают перед нами свою чудовищную и непоправимую дурь, а сам Ставрогин, пойдя на самоубийство, окончательно превращается в гражданина Страны Дураков.

3. Следующим доказательством послужило то обстоятельство, что клиника Шнейдера находилась в горах, о чем неоднократно упоминает Мышкин. Уникальная клиника И. Гуггенбюля также была открыта на склоне горы Абендберг на высоте 1100 м над уровнем моря[36]. В долинах подобные лечебницы не строили: считалось, что для успешного лечения психиатрических заболеваний и умственных расстройств оптимален определенный уровень высоты — не менее 900 метров над уровнем моря[37], т.к. существовало мнение, что выше этого уровня кретинизм не развивается.

4. Красноречивым совпадением с клиникой Шнейдера стала уникальная восстановительная система Гуггенбюля[38], состоящая из двух разделов: 1) Гуггенбюль поделил своих пациентов на две категории: на идиотов и на кретинов в самом широком клиническом диапазоне, включая эпилептиков; 2) Гуггенбюль применял к пациентам комплекс, состоящий из трех авторских методик: лечения, обучения и подготовки к труду; он занимался развитием интеллектуальных зачатков у пациентов, лечебной гимнастикой, для них были устроены ванны с целебными травами.

Такой медико-воспитательный подход с элементами образования очень напоминает клинику Шнейдера. Так, Мышкин сообщает, что для него Шнейдером был выработан индивидуальный курс обучения — что он там учился "не совсем правильно", "по особой его системе". Из романа ясно, что профессор также и лечил по своей методе, в том числе гимнастикой и холодной водой; что у Шнейдера также существовало деление пациентов на две категории — он "лечит и от идиотизма и от сумасшествия"; и что система Шнейдера также включает в себя комплекс из трех методик — он лечит, "при этом обучает и берется вообще за духовное развитие".

5. Примечательные разъезды Шнейдера очень похожи на частые деловые поездки Гуггенбюля. Из романа мы знаем, что Шнейдер ездил в Германию, где и встретился с Павлищевым; также известно, что вместе с Мышкиным он посещал немецкий Дрезден, французский Лион, соседние кантоны Ури и Люцерн. Частые поездки Гуггенбюля по Европе были продиктованы его стремлением широко пропагандировать свой метод, и первое время эти поездки приносили желаемый результат. Абендбергский приют становился популярным, посмотреть на чудо психиатрии приезжали врачи, государственные мужи, общественные деятели, даже туристы. Однако возникший ажиотаж и частые отлучки Гуггенбюля в итоге пагубно сказались на лечебнице[39]: ее работа стала все больше носить показной характер, а воспитательная часть из-за отсутствия должного контроля пришла в упадок. В итоге прекрасная идея и ее триумфальное воплощение были загублены погоней за славой и отсутствием дисциплины среди персонала[40].

6. Важнейшим направлением в работе школы-приюта Гуггенбюля была работа с умственно отсталыми детьми[41]. Гуггенбюль полагал, что полное или достаточное выздоровление возможно, если начать как можно раньше. Вот почему Абендбергская клиника была выстроена по принципу обучение плюс проживание, то есть действовала на круглосуточной основе со штатными педагогами и учителями, проживающими там же, вместе с детьми. Также "было создано отделение и для нормальных детей, чтобы в их лице аномальные имели постоянный образец для подражания[42]. Что касается клиники Шнейдера, то указания на то, что в этой клинике дети не только лечились, но и учились, мы получаем из множественных свидетельств Мышкина: "Когда я уходил тосковать один в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно в полдень, когда выпускали из школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то вся душа моя начинала вдруг стремиться к ним"; "Это были дети той деревни, вся ватага, которая в школе училась"; "многие уже успевали подраться, расплакаться, опять помириться и поиграть, покамест из школы до дому добегали".

Из слов князя понятно, что школа находится не в долине, а в горах, то есть там же, где и клиника Шнейдера, и когда пациент Мышкин в горах гуляет, то встречает там детей-школьников. Закономерный вопрос: если бы это были обычные деревенские школьники, то стала бы местная администрация строить школу в горах? Очевидно, что нет: и затратно, и неудобно, и просто бессмысленно. Значит, вывод один: дети-школьники, которых встречает в горах Мышкин в тот момент, когда их выпускают из школы и они идут домой, — это здоровые дети местных жителей, посещающие специально созданное для них школьное отделение, — как и в клинике Гуггенбюля.

7. В тексте присутствует некий школьный учитель Жюль Тибо, о котором Мышкин говорит следующее: "И как он мог мне завидовать и клеветать на меня, когда сам жил с детьми!" Из приведенной реплики следует, что жить вместе с детьми учитель Жюль Тибо мог только в клинике Шнейдера, устроенной по типу школы-приюта Гуггенбюля, поскольку в обычной деревенской школе проживание персонала вместе с детьми в то время не предусматривалось, а значит, и не практиковалось.

Итак, суммируя сказанное, можно с уверенностью утверждать, что существование у профессора Шнейдера в романе Ф.М. Достоевского "Идиот" прототипа доказано: им является историческая личность, известный швейцарский врач-педагог, психиатр Иоганн Якоб Гуггенбюль.

Воронцова-Юрьева Н.