Лига историков

Автор: Алексей Чижов.

Принято считать, что эпоха викингов закончилась после битвы при Стэмфорд-Бридж, когда Харальд Суровый пытался получить трон Британии, а получил стрелу в горло. И мало кто помнит о его внуке Магнусе, жившем недолго, но ярко. Он возродил славную традицию морских набегов и порывался сделать Норвегию великой. В историю он вошёл как Магнус Голоногий, прозванный так за манеру одеваться на кельтский манер. Звали его также Магнус Долговязый, или просто Магнус Война. «Конунг нужен для славы, а не для долголетия» - говорил он.

Норвегия к тому времени была уже не та, что раньше. Раньше короли Норвегии гибли в жаркой сече, а нынче отец Магнуса, Олав по прозванию Тихий, первым из норвежских королей со времён основателя династии Харальда Прекрасноволосого, умер от естественных причин. Править Норвегией остались Магнус и его племянник Хакон. Первое время всё было хорошо, однако Хакон, дабы войти в расположение к подданным, начал отменять налоги, собирать дружину и вообще действовать Магнусу на нервы. Казалось бы, сейчас будет большая война, в лучших традициях старых времен, ан нет – пока Магнус ушёл в поход немного пограбить и развеяться, Хакон гонялся в горах за куропатками, простудился и помер. Некоторое время неприятности доставлял воспитатель Хакона, по имени Торир, который хоть и был стар и так грузен, что через горы его несли на носилках, но мог зажечь и зажигал, много и со вкусом – хутора, усадьбы, корабли, а ещё убивал сторонников Магнуса. Длилось это недолго, Магнус изловил и Торира, и его подельников, и всех их повесил. Торир на прощание показал фокус – когда его вешали, голова у него оторвалась от туловища, так он был тяжёл.

Когда все несогласные с фактом наличия нового короля были повешены или изгнаны из страны, Магнус некоторое время воевал с соседней Швецией, но особого успеха не имел. Слава деда манила его. Ещё недавно перед смелым и решительным человеком с топором открывалось множество возможностей, были времена, и был народ, а сейчас… Все чаще он сидел у моря и глядел вдаль, протирая мягкой ветошью свой любимый меч Ногорез. И вот однажды Магнус окончательно решил, что будущее лежит на морях и принялся собирать дружину.

Вскоре флот Магнуса прибыл на Оркнейские острова. Ярлы-соправители Оркнеев к тому времени успели забыть, что входят в состав королевства Норвегия и занимались локальной игрой престолов. В прежние времена основатель династии Харальд Прекрасноволосый вырезал оркнейским ярлам с девиантным поведением «кровавого орла», но на дворе уже наступал двенадцатый век, предполагающий гуманное решение проблем, а потому интригующих ярлов просто выслали в ссылку в Норвегию. Править Оркнеями Магнус поставил своего сына Сигурда. Далее норвежский флот посетил Гебриды, которые возомнили было себя независимыми, поскольку король Мэна умер, а его сыновья дерутся между собой и не следят за своими владениями. Войска Магнуса объяснили ярлам Гебридских островов на простых жизненных примерах всю глубину их неправоты, учинив заодно знатный грабёж. Вспомнив традиции предков, норвежцы разорили также побережье Ирландии и Шотландии. Напомнив местным жителям, кто такие викинги, отягощённый добычей и горячими рыжими ирландками, флот Магнуса прибыл к острову Мэн. К моменту прибытия Магнуса на острове как раз установилась относительная стабильность. Сыновья покойного короля как раз закончили воевать между собой. Среднего брата в ходе войны ослепили и кастрировали, а оставшихся братьев Магнус подверг аресту. Мэн был объявлен собственностью норвежской короны, и стал главной базой в дальнейших походах Магнуса.

Как раз в это время два норманнских графа, Гуго д´Авранш, граф Честер и Гуго Монтгомерри, граф Шрусбери в рамках государственной политики курощения Уэльса отправились на захват острова Англси. Норманнам сопутствовал успех, остров они захватили, и даже построили там замок, а потом в пролив Менай прибыл Магнус. О дальнейших событиях рассказывают по разному, но все сходятся в одном – Магнус застрелил графа Шрусбери стрелой в глаз с борта ладьи, и на этом норманнская экспансия в Уэльс закончилась, а остров Англси отошёл Норвегии и стал самым южным её владением. В Шотландии тем временем окончилась гражданская война между королём Дональдом и его племянником Эдгаром. Дональда изловили, ослепили, заточили пожизненно, и Эдгар хотел было вздохнуть с облегчением, но неожиданно для себя обнаружил огромное количество хорошо вооружённых норвежцев прямо у себя под боком. К ещё одной войне Эдгар был не готов, и все острова, которые лежат к западу от Шотландии, если между ними и материком можно пройти на корабле с подвешенным рулем, отошли к Норвегии. Заодно хитрый Магнус отжал у Шотландии полуостров Кинтайр, велев протащить лодку с собою по самой узкой части полуострова. Этими землями норвежцы будут владеть ещё сто пятьдесят лет.

Уладив дела в Норвегии, Магнус задумал следующий грандиозный поход, на этот раз в Ирландию. Дублин всё ещё был норвежским, а сами ирландцы увлечённо резали друг друга, решая, кто же будет Верховным королём Ирландии. Магнус с удовольствием включился в соревнование, в его поддержку выступил ирландский король поменьше со звучным именем Муйрхертах Уа Бриайн, и вместе они добыли множество вражьих голов и добычи. Норвежцы захватили Миде, большую часть Ольстера, и Магнус имел все основания собой гордиться. В его планах было сплавать в Норвегию, и на будущий год вернуться с новыми силами. Необходимо было только запастись провизией, и Магнус послал людей к ирландским союзникам, чтоб те пригнали ему скота для забоя на берегу. Посланные люди не вернулись, ожидание затягивалось.

Солнечным безветренным утром 23 августа 1103 года Магнус во главе своего отряда сошёл на берег, искать своих людей и своих коров. Пробравшись через прибрежное болото, норвежцы выбрались на холм, с которого хорошо были видны столбы пыли в отдалении. На всякий случай Магнус построил людей и приготовился к бою, однако это возвращались свои, и гнали с собой много скота, посланного союзниками. А на обратном пути через болото Магнуса ждала засада. Ирландцы набросились на отряд сразу со всех сторон, многие норвежцы погибли сразу. Оставшихся Магнус построил, и, прикрываясь щитами, они начали отступать под градом стрел и дротиков. Тут и его настигло копьё, пробившее Магнусу оба бедра выше колена. Магнус ухватил древко копья между ног, сломал его, но тут какой-то ирландец ударил его топором в шею, и король Магнус умер. Увидев это, оставшиеся в живых норвежцы побежали, и многие из них пали в том болоте.

Так, на тридцатом году жизни окончил свой жизненный путь король Норвегии Магнус Голоногий. Его дед мог бы им гордиться. Узнав о смерти Магнуса, его сын Сигурд отплыл в Норвегию, предъявлять права на престол. Он ещё сплавает в крестовый поход на драккарах, но это совсем другая история.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_573827
Пост с навигацией по Коту
Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!

Для большей части Средиземноморского региона, по крайней мере со времен классического периода, было характерно, что значительная часть населения была расселена в городах, а не в разбросанных деревнях и хуторах. В Италии эта традиция восходит ко временам греческих колонизаторов и этрусков. Между пятым и десятым веками нашей эры все это было разрушено, вместе с прежней политической и социальной жизнью. Постепенная, но глубокая трансформация этих столетий привела к значительному сокращению городов и городского населения, и почти полному развалу городского управления. Несколько крупных городов, в том числе Рим и Милан, сохранились как важные населенные пункты, но большинство, должно быть, пришли в упадок, превратившись в убогие, хотя и живописные поселения в окружении античных руин.

Признаком ослабления центральной власти в Раннем Средневековье является то, что главным наследником политической власти в городе был епископ. Начиная с девятого века, в период феодального партикуляризма, последовавшего за распадом династии Каролингов, некоторые епископы пользовались этим положением в силу королевского дара особых полномочий, хотя обычно ими обладали землевладельческие семьи, или при отсутствие какой-либо другой эффективной местной власти. Власть епископа, однако, была одновременна с оставшимися гражданскими институтами. Полномочия данных институтов включали организацию обороны и, в частности, распределение бремени по поддержанию городских стен в надлежащем состоянии, а также другие общественные работы. Некоторые церковные вопросы также требовали участия данных институтов, среди них иногда выбор самого епископа, а также более рутинные празднества и процессии.

Существует небольшой объем свидетельств о периодических собраниях, посвященных этому. Эдикт ломбардского короля Ротари (643 г.) поместил это событие, "собрание перед церковью" (conventis ante ecclesiam), под особую охрану. Спор в Вероне в конце VIII века между горожанами и судьями города и церкви Сан-Дзено-Маджоре "о строительстве стен и рвов" иллюстрирует характерную повестку дня таких "собраний", как  и другое веронское "собрание граждан" (concio civium), которое в 945 году получило определенные полномочия принимать решения относительно местной валюты.

Сохранившиеся три панегирика городам того же периода - два из которых посвящены Милану, а другой Вероне - показывают, что определенный муниципальный патриотизм в тот период существовал. При этом монастырь является реальным предшественником коммуны только в той мере, в какой он мог принимать решения и осуществлять местную власть. Какими доказательствами гражданской активности до XI века мы располагаем? В основном это редкая организация движений протеста, часто против епископа, таких как "народный заговор" (conspiratio populi), организованный против своего епископа гражданами Модены в 891 году. Аналогичное зафиксированы в Турине в том же десятилетии, в Кремоне в 924 году и примерно в полудюжине других городов примерно в середине X века. Точные причины недовольства горожан неизвестны ни в одном случае.

Пока еще нет органа постоянных муниципальных чиновников и, конечно же, нет коммун. Ведущими фигурами являются boni homines, которые часто являются членами "двора" епископа, "достойными закона" людьми по положению.

Экономические изменения

Прежде чем продолжить, возможно, было бы неплохо обратиться к экономическим событиям. Одиннадцатый и двенадцатый века, вероятно, знаменуют период самых резких перемен, но уже в десятом веке начался процесс, который превратил северную и центральную Италию из малонаселенного и слаборазвитого региона, характерного для раннего средневековья с его обширными церковными поместьями и огромными площадями болот и лесов, в экономически развитый регион. Наиболее фундаментальным изменением стала численность населения, которая, по оценкам, удвоилась в период с десятого по четырнадцатый века. Численность городского населения увеличилась в бесконечно большей пропорции. Демографический рост сопровождался массовым перемещением населения из сельской местности в города. Одним из последствий роста численности населения стала большая работа по увеличению территорий городов. Появлялись новые деревни иногда благодаря высокоорганизованной помощи властей крупных городов. По мере роста населения земля дорожала. Отдельные данные свидетельствуют о том, что в окрестностях Милана она удвоилась в цене между концом десятого и началом одиннадцатого веков.

В коммерции также происходили изменения. Большая часть итальянской торговли была связана с сухопутным обменом зерном, маслом, вином, солью и другими продуктами питания, а также более дешевыми тканями и изделиями местных ремесленников. Такая торговля, какими бы большими ни были ее масштабы, может оставить меньший след в письменных источниках, чем обмен товарами на больших расстояниях, особенно морским путем. Отчасти этим объясняется тенденция многих авторов, пишущих об этом периоде, придавать чрезмерное значение морской форме торговли и сопутствующему финансовому феномену - эволюции банковских и кредитных механизмов.

Конечно, торговля на расстоянии сама по себе не была новшеством. Географическое положение Италии делало полуостров логичным промежуточным пунктом между северо-западной Европой и Левантом. Река По и связанные с ней водные пути способствовали обмену морской солью Венецианской лагуны и зерном западной равнины По, по крайней мере, еще в седьмом веке, а возможно, и раньше. Любопытный документ начала XI века, Honorantiae civitatis Papiae, рассказывает о купцах и финансистах Павии, имевших дело с торговцами из-за Альп, вплоть до Англии. Шерсть и другие текстильные изделия, рабы (или крепостные), олово, мечи и лошади упоминаются среди товаров, за которые такие торговцы должны платить таможенные сборы. Павия также ожидала "многих богатых венецианских купцов", на характер товаров которых указывает требование о том, чтобы их регулярные платежи главе казначейства включали определенное количество перца, корицы и имбиря. Другие морские торговцы, упомянутые здесь, - это торговцы из Южной Италии, из Амальфи, Салерно и Гаэты. Более того, Павия, расположенная на реке Тичино недалеко от ее впадения в По, была лишь одним из ряда североитальянских городов, влившихся в развитие морской торговли. Другими городами в Ломбардии были Кремона (на самом По) и Милан. В Пьемонте были Асти и Верчелли.

Остальные два главнейших центра морской торговли не нуждаются в особом описании. В девятом и десятом веках Венеция и Генуя уже являлись главными точками экономических контактов с Византией и Левантом. В XI веке оба этих города располагали флотами, способными противостоять мусульманам. К 1100 году, после долгого ожидания, Венеция и Генуя обязались поддержать крестоносцев и тем самым еще более прочно закрепились в восточном Средиземноморье. Их концессии на сирийском побережье, наряду с Константинополем и Александрией, стали крупнейшими транзитными центрами итальянской торговли с Левантом и за его пределами.

Зарождающаяся коммуна

Однако в Италии в целом наибольшие выгоды от экономического развития десятого и одиннадцатого веков, вероятно, получила мелкая феодальная знать, которая де-факто стала владельцами большей части земли. Огромные церковные владения, накопленные во времена Каролингов, распались, предоставив мирянам-вассалам наслаждаться фактическим владением ныне ценной землей и ее продуктами. В небольших городах единственным заметным классом в XI веке были землевладельцы, "майоры". Что касается более крупных городов, то в документе из Павии (1084 г.) удобно изложен диапазон классов, составляющих руководящую силу. В нем записано слушание судебного процесса между "капитанами" и вальвассорами. Из них "капитаны", по-видимому, включали главных епископских арендаторов и чиновников (курию), в то время как вальвассоры были мелкими феодальными арендаторами. В те времена епископы взяли на себя многие государственные функции каролингских графов и маркизов, и их положение укреплялось за счет их сельских владений, а в некоторых городах - за счет их феодальных связей с высшей знатью (capitanei), которые были их вассалами.

Период с середины десятого века по середину одиннадцатого был периодом роста политической активности. Эта активность принимала различные формы. Беспорядки против иностранных правителей, будь то германские императоры или епископы-неместники. Наиболее известное событие произошло в Павии в 1024 году, когда в результате восстания королевский дворец был разрушен, после чего королевская резиденция, королевский сборный пункт и королевские сановники перебрались в сельскую местность.

Другим примером являются восстания миланцев против архиепископа Ландульфа в 979 году и против архиепископа Ариберта в 1035 году. Последнее переросло в широкомасштабную войну, когда "капитаны" объединились с архиепископом против вальвассоров, которые обратились за поддержкой к императору Конраду II.

В этот период становления имперских привилегий определенным городам Италии, возможно, является более убедительным свидетельством эволюции зачаточной коммуны. Уже в 958 году "истинные мужчины и жители" (fideles et habitatores) Генуи получили привилегии в отношении земли. Привилегии были предоставлены населению Мантуи (1014 г.) и Феррары (1055 г.), но первыми существенными дарованиями были те, которые Генрих IV предоставил Тоскане. В 1081 году он обязался не строить ни одного дома в Лукке и ни одного замка около города. Он также отказался от юрисдикции в пределах города Пиза и пообещал не назначать нового маркиза в Тоскане без согласия пизанцев. С имперской точки зрения такие уступки, какими бы значительными они ни казались в свете более поздних событий, были предпочтительнее периодических бунтов в Павии, где в первой половине XI века произошли два антиимпериалистических восстания. Такое неповиновение - и молчаливое признание муниципальных прав в Милане и некоторых других городах - свидетельствуют о возвышении городов за счет императора. Существенной частью этого возвышения было ослабление императорской власти при назначении на епископства. В этом отношении претензии горожан были связаны с более широкими спорами Церкви и государства того времени, точно так же, как их политическая независимость отстаивалась местными антиэпископальными движениями. Роль церковных споров заключалась в том, чтобы служить поводом, а не причиной политической мотивации. "Новые" социальные элементы стремились разделить власть с епископом даже в тех случаях, когда они не были его религиозными критиками.

Появление коммун стало парадоксальным ответом, одновременно революционным и консервативным, на три долгосрочные тенденции в политических структурах Северной и Центральной Италии. Во-первых, императоры были не в состоянии обеспечить достаточный уровень внимания и поддержки реальным потребностям, интересам и спорам городов в том, что касается обороны, рынков, поставок продовольствия и т.д. Во-вторых, роль епископов как "имперских функционеров и общественных лидеров" была поставлена под сомнение, а затем уменьшена. В-третьих, иммиграция и экономическое развитие породили социальные группы в сфере торговли и профессий, которые медленно интегрировались в элиту и не имели никаких связей с епископом (более того, восстали против него, как в Милане). Коммуны заполнили эти пробелы, обеспечив эффективные связи между политической властью и местными элитами. К тому времени, когда Фридрих I попытался восстановить имперскую власть во второй половине XII века, его действия рассматривались как вмешательство извне.

Вторая половина XI века, период, когда эти гражданские завоевания были достигнуты за счет императорской и епископской власти, также знаменуется установлением нормандского правления в Южной Италии. Это был решающий этап в создании могущественной монархии, которая решительно препятствовала развитию городов-республик на землях юга.

Источник.

Другие мои работы:

Что если бы эвакуация из Дюнкерка провалилась?

Осада Родоса. Первое поражение турок

Человек, который знал все: Ибн Сина (более известный, как Авиценна)

Автор: Юрий Фаизов.

Более ста лет назад ужасы окопной войны породили леденящие кровь истории о пожирателях падали и беспредельщиках.

Во время Первой мировой войны «ничейная земля» была не только реально существующим пространством, но и символом. Она находилась между линиями фронта противоборствующих армий и была, пожалуй, единственным местом, где враждующие войска могли встретиться, не проявляя агрессии. Именно на «ничейной земле» в декабре 1914 года произошло стихийное рождественское перемирие, и только там воюющие стороны могли неофициально договориться о безопасном вывозе раненых или даже позагорать под весенним солнышком.

Но, в то же время, эта территория оставалась самым опасным участком на линии фронта.

«Солдаты проваливались в воронки, полные разлагающихся трупов, раненые не могли перебраться через колючую проволоку и умирали в течение нескольких дней с криками, которые резали слух их товарищей, сидевших в окопах, саперы оставались погребенными заживо под земляными обвалами», — писал ученый Фрэн Бреартон в 2000 году в книге «Великая война в ирландской поэзии: У. Б. Йейтс — Майклу Лонгли».

«Ничейная земля», по словам поэта Уилфреда Оуэна, была «похожа на лунную поверхность - заваленная обломками, изрытая воронками, безлюдная и страшная обитель безумия». Судя по статье в Оксфордском словаре английского языка, составленном примерно в 1350 г., слово Nomanneslond (ничейная земля) пришло из среднеанглийского языка, где оно означало «участок земли, примыкавший к городской стене Лондона с северной стороны и использовавшийся как место казни». Уже в 1864 году военные употребляли термин «ничейная земля», но широкое распространение он получил во время Первой мировой войны. Его немецкий эквивалент - слово Niemandsland, французы предпочитают английский термин le no man’s land.

Во время Великой войны в этом адском котле действительно происходили страшные события, они и привели к возникновению легенды. Так же как «Ночь живых мертвецов» и отчасти «Боевой конь», а также и другие известные байки, легенда имеет несколько версий, но идея у них одна: бесстрашные дезертиры со шрамами на лицах, бежавшие практически изо всех армий — австралийцы, австрийцы, британцы, канадцы, французы, немцы и итальянцы (но ни одного американца), скрывались в глубоких полуразрушенных окопах и блиндажах. По некоторым версиям, дезертиры раздевали трупы, чтобы добыть одежду, еду и оружие. И, по крайней мере, по одной из версий, они выбирались наружу по ночам, чтобы полакомиться мертвыми и тяжелоранеными солдатами. Потеряв человеческий облик, они часто устраивали жестокие драки за лучший кусок.

Историк Пол Фасселл в отмеченной премией книге 1975 года назвал эту версию «лучшей легендой о войне, самым блестящим литературным замыслом и воплощением, а также самой богатой кладовой символов». Фасселл был профессором английского языка в Пенсильванском университете, но во время Второй мировой войны служил лейтенантом, поэтому он хорошо знал ужасы войны и ярко описал их в своем «Военном времени», опубликованном в 1989 году.

Одна из самых ранних публикаций легенды об «одичавших дезертирах» появилась в мемуарах «Эскадрон» 1920 года Ардерна Артура Халма Бимана, подполковника британской кавалерии. Никакое другое изложение легенды — по крайней мере, в печати — не наводит такой ужас, как рассказ Бимана. История Бимана, записанная всего через два года после окончания войны, произошла в начале 1918 года на болотах Соммы на севере Франции. Именно здесь проходило одно из самых кровавых сражений, и Биман уверяет, что был свидетелем того, как примерно два десятка немецких пленных как будто провалились сквозь землю. Он хотел отправить поисковую группу в лабиринт заброшенных окопов, но ему посоветовали этого не делать, потому что вся округа была «населена одичавшими английскими, французскими, австралийскими и немецкими дезертирами, которые, как упыри, живут под землей среди разлагающихся трупов и выходят по ночам грабить и убивать. Ночью, как сказал ему офицер, к вою бродячих собак часто присоединяются нечеловеческие крики и ружейные выстрелы, доносящиеся из этой ужасной глуши, видимо, её озверевшие обитатели дерутся между собой».

В романе 1930 года «За линией фронта» (или, в американском варианте, «Необыкновенная история стрелка Роули»), написанной Уолтером Фредериком Моррисом, который на войне командовал батальоном, главный герой, младший лейтенант Питер Роули покидает подразделение Королевской полевой артиллерии, убив командира роты. Где-то на полях сражений во Франции Роули встречает Альфа, еще одного дезертира, который уводит его в подземное укрытие. «Роули протиснулся через нору ногами вперед. Он очутился в низком и узком туннеле, обложенном гниющими бревнами и наполовину засыпанном землёй. . . . Там было невероятно грязно и пахло затхлостью, землёй, чесноком, как в логове дикого зверя. . . . — Где вы берете еду? — спросил Роули. . . . - Добываем, — ответил [Альф], — . . . Иногда мы себя чувствуем подыхающими боевыми петухами, если честно. . . . Несколько человек живут здесь, в этих старых окопах, и в основном работают парами».

Еще одно ужасающее описание военных преступников и дезертиров находим в пятитомной автобиографии 1948 года «Смех в соседней комнате» сэра Осберта Ситуэлла, пятого баронета и капитана армии (он также является младшим братом поэтессы Эдит Ситуэлл). Вспоминая День перемирия 1918 года, Ситуэлл писал:

«В течение четырех долгих лет… . . единственным проявлением интернационализма — если он вообще существовал — был интернационализм дезертиров из всех воюющих армий: французов, итальянцев, немцев, австрийцев, австралийцев, англичан, канадцев. Объявленные вне закона, эти люди жили — всё-таки жили — в пещерах и гротах под отдельными участками линии фронта. Осторожные, но дерзкие, как шайки бездомных средневекового Неаполитанского королевства или попрошайки и уличные мошенники времен Тюдоров, не признающие никаких прав и правил, кроме созданных ими самими, они выползали из своих берлог после каждого крупного сражения, чтобы отнять у тяжелораненых немногочисленное имущество — такие сокровища, как сапоги или консервы, — и оставляли людей умирать».

Вывод, сделанный Ситуэллом, выглядел пугающе: британские войска считали, что «Генеральный штаб не сможет справиться с этими бандитами, пока не закончится война, и, в конце концов их [дезертиров] придется усыпить газом».

Более позднее литературное свидетельство появилось в 1985 году в «Ничейной земле» Реджинальда Хилла, автора примерно 50 романов, во многих из которых описаны полицейские операции. Роман начинается с того, что Джоша Рутледжа, британца, дезертировавшего после битвы на Сомме, и немецкого солдата, ставшего пацифистом, Лотара фон Зееберга, преследует конная военная полиция. Практически из ниоткуда появляется группа из 40 дезертиров, в основном австралийцев, нападает на военную полицию и уводит Джоша и Лотара в свою землянку. «Это была банда дикарей в грязной рваной одежде, с нечесаными волосами и небритыми лицами. Однако, они были очень хорошо вооружены». Во втором случае эти дезертиры опять появились «из ниоткуда, как-будто из-под земли. . . Они выглядели неряшливо, даже отталкивающе. И вид у них был какой-то суровый и дикий, больше всего они напоминали шайку пиратов. Особенно устрашающе выглядел здоровяк ростом не меньше семи футов.

Эта легенда, кажется, нашла отклик и у современных журналистов. Джеймс Кэрролл в International Herald Tribune в 2006 году отметил, что дезертиры времен Первой мировой войны, отказавшись воевать, «создали своего рода третью силу — уже не бойцы, а просто выжившие, они обитали в пещерах. Их были десятки, а может, сотни. Люди заботились друг о друге, независимо от того, какую форму они носили». Согласно интерпретации Кэрролла, эти дезертиры были подобны ангелам, опекавшим тех, кто попал в безопасные подземные пещеры, представляя собой разумную альтернативу безумию войны. Одичавшие дезертиры ничьей земли, будь они ангелами или дьяволами, или даже плотоядными упырями, появляющимися только ночью, — это легенда, чрезвычайно богатая символами. Она напоминает нам сегодня, через столетие после ее появления, о безумии, хаосе, ужасах и бессмысленности всех войн.

Если найдете какую-либо ошибку, то пишите в комментариях.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_503645
Пост с навигацией по Коту
Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!