Лига историков

Середина XVII века, уже более 10 лет идет тяжелая война между Россией и Польшей. За прошедшие годы военная удача улыбалась то одной, то другой стороне, но ни одна из них так и не смогла получить решающего перевеса, необходимого для заключения мира на выгодных условиях. Преимущество за Россией: войскам удалось занять утраченные в Смуту территории, установить контроль над Киевом - историческим центром Руси и захватить выгодные транспортные пути на Западной Двине. Однако польский король не спешит отказываться от этих земель. Для полной победы нужно бы возобновить наступление, но для этого нужны деньги, а казна пуста. Правительство исчерпало не только ранее известные способы ее пополнения, но и фантазию в поиске новых. Последняя из таких попыток вылилась в масштабный Медный бунт, указав предел народного терпения. Что делать? Ответ предлагает глава дипломатического ведомства (Польского приказа) Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, заслуживший высокое доверие царя и стремительно поднявшийся во властной иерархии несмотря на бедную родословную.



Чтобы разобраться в сути его замысла, надо понимать расстановку сил в Восточной Европе того времени. За влияние в регионе боролись четыре крупные державы: Московское царство на востоке региона, Швеция на севере, Польско-Литовская уния (она же Речь Посполитая) на западе и Османская империя со своими вассалами (в первую очередь, Крымским ханством) на юге. Каждая сторона преследовала свои интересы, достижение которых зачастую предполагало нарушение интересов соседей. Так, Московское царство претендовало на наследие Киевской Руси и стремилось объединить под своей властью все православное население, значительная часть которого находилась под управлением Польши-Литвы. Та, в свою очередь, совершенно не желала уступать территории, а напротив - стремилась расширить владения своей шляхты за счет соседей. Швеция добивалась контроля над Балтикой, стремясь монополизировать торговлю и предотвратить появление вражеских флотов у своих берегов, тогда как России был необходим выход к морю для развития связей с Европой.



Страны постоянно наращивали силы и пытались воспользоваться временными слабостями соперников для достижения своих целей. При этом они ревностно следили за успехами конкурентов и были готовы вмешаться, чтобы не допустить их чрезмерного усиления. Например, во время Ливонской войны, начавшейся удачно для России, в конфликт вмешались Польша и Швеция; во времена Смуты, когда возникла угроза воцарения в Москве польской династии, Швеция отправила России вспомогательный корпус (конечно, не бесплатно). В регионе сложился неустойчивый баланс сил, периодически нарушавшийся войнами, когда участники видели удачную возможность для нападения на соседа: династический кризис, восстание или другие подобные бедствия. Такую ситуацию называют игрой с нулевой суммой, когда выгода одной стороны обязательно означает ущерб другой. 


Русско-польская война (1654-1667) развивалась именно по этому сценарию. В успешном восстании украинских казаков московский царь увидел возможность нанести Польше поражение, не только вернуть утраченные в Смуту земли, но и присоединить другие территории с православным населением. Война началась для России очень удачно: ее войска заняли обширные территории в Литве и Украине. Однако когда стало понятно, что Россия может значительно усилиться, в конфликт вступила Швеция. С одной стороны, она добивались своих целей за счет ослабевшей Польши, с другой - стремилась не допустить дальнейшего расширения влияния Москвы. Крымские татары также не остались в стороне, им тоже было не выгодно усиление одного из противников. В итоге к середине 1660-х сложилась патовая ситуация: обе стороны были истощены и заинтересованы в мире, но не могли согласовать его условия. Польша стремилась к краткосрочному перемирию без окончательной фиксации территориальных потерь, чтобы в будущем иметь возможность отвоевать их обратно. Россия, напротив, стремилась к закреплению приобретений. 



Глава Посольского приказа предложил неортодоксальное решение: не просто остановить войну, но одновременно с этим создать союз между двумя государствами. Идея встретила немало скепсиса во властных кругах обеих стран. Для его преодоления у Афанасия Лаврентьевича были готовы аргументы - свои для каждой стороны. По его замыслу, для Польши тяжесть принятия территориальных уступок компенсировалась выгодами заключения союза. Благодаря нему можно было не только перестать расходовать ресурсы на проигранную войну, но и получить поддержку для решения проблем на юге - с казаками и крымскими татарами. Правда, самим полякам получаемые выгоды не казались такими значительными, какими их рисовал Ордин-Нащокин. Мол, спасибо конечно за заботу, но мы со своими проблемами уж как-нибудь сами справимся, лучше все-таки Киев верните. Ценой немалых трудов это сопротивление удалось преодолеть: послы стали обращаться не только к представителям польского короля, но и к дворянству особенно пострадавших от войны регионов, более других нуждавшихся в передышке и помощи; землевладельцам из завоеванных регионов была обещана денежная компенсация за потерянное имущество; Москва согласилась вернуть небольшую часть удерживаемых территорий. В итоге доводы за союз сработали.

Царю и боярам были адресованы другие аргументы. Во-первых, предложение Ордина-Нащокина позволяло наконец закончить войну. Хоть объективно мир был выгоден обеим сторонам, Россия по его итогам фиксировала приобретения, а значит была больше заинтересована в нем. Более того, заключение союза делало эти приобретения более надежными: благодаря нему снижалась вероятность, что оппонент при первой возможности начнет войну снова, пытаясь вернуть утраченное. Но более важными были долгосрочные перспективы, открывавшиеся благодаря союзу. Если раньше между силами держав региона поддерживалось динамическое равновесие, то теперь Польша и Россия могли бы совместно отстаивать общие интересы, благо по многим направлениям их интересы совпадали. Первое - условия торговли в балтийских портах. Швеция контролировала самый крупный порт - Ригу, взимала пошлины и определяла условия торговли для обширных польских и русских территорий, находившихся выше по течению Западной Двины. Проблему можно было решить войной, но такой способ был долгим, сложным и не надежным, это особенно хорошо понимали в тот момент. Вместо этого Ордин-Нащокин планировал созвать конференцию представителей России, Польши и Швеции, на которой союзники общими усилиями добивались бы необременительных для себя условий. Предполагалось усилить переговорную позицию, привлекая страны Западной Европы, желающие покупать русские и польские товары. Для этого из Москвы отправилось несколько посольств с особым упором на Испанию (с которой на тот момент вообще не было дипломатических отношений) и Францию. В Испании торговые переговоры не продвинулись, но во Франции за идею ухватились. В случае успеха этих планов проблема ограничения Швецией транзита через Балтику могла быть решена дипломатическим путем, без военных действий. Кроме доступа к Балтике у России и Польши были общие интересы на юге: не допустить расширения влияния Турции в Причерноморье и Украине. Османы умело пользовались противоречиями между своими оппонентами, устраивали набеги, искали новых союзников из числа недовольных сложившимся положением. Постоянный русско-польский союз сгладил бы имеющиеся противоречия между ними, а значит ограничил бы возможности Турции для вмешательства. 



По замыслу Ордина-Нащокина, общность интересов новых союзников перестраивала весь баланс сил в регионе. Вместе они становились сильнее любого противника, особенно в оборонительной войне. Они могли меньше опасаться нападения, не наращивать численность армии, не повышать налоги. Многие проблемы становилось возможным разрешать с помощью дипломатического давления, а не применения силы. Обе страны были крайне заинтересованы в торговле с Западной Европой, а значит в перспективе могли бы решить проблемы пошлин, свободного доступа судов и товаров на Балтику и через Черное море. Отношения между странами переставали быть "игрой с нулевой суммой": ведь чем выше дипломатический вес России, тем проще Польше действовать совместно с ней, обеим странам становилось выгодно взаимное усиление. 



В теории рассуждения о возникающих от союза выгодах очень привлекательны, но в реальности все оказалось куда сложнее. Чтобы эффект стал реальным, союз обязательно должен работать в полную силу, а участники доверять друг другу и одинаково видеть приоритеты. Достичь этого сразу после заключения союза было затруднительно: между вчерашними врагами сохранялась подозрительность, координации совместных действий не было. Со временем, по мере укрепления взаимодействия, союзнические отношения выстроились бы, но Ордин-Нащокин был вынужден действовать быстро. У его подхода было много противников во властных кругах в Москве, и чтобы доказать правильность выбранного курса, ему надо было продемонстрировать конкретные успехи его политики. В 1668 году он попытался созвать конференцию в Курляндии по вопросам торговли на Балтике, но польская делегация, в принципе согласная с важностью облегчения условий торговли, действовала крайне пассивно, и совместного давления на Швецию не вышло. Посольство во Францию смогло успешно начать переговоры о торговом соглашении, но на момент конференции в Курляндии до реальной торговли (а значит, и заинтересованности французов в облегчении транзита), было далеко. Так что переговоры не принесли результатов. На юге реальность также оказалась далека от рисовавшихся Афанасию Лаврентьевичу перспектив. Он посчитал, что одной только угрозы совместных русско-польских действий будет достаточно, чтобы не бояться недовольства казаков, и сильно просчитался: распространение на украинские территории таких же податей, как в остальной России, вызвало массовое недовольство и вооруженные выступления, которые пришлось усмирять силой. В итоге показать явные выгоды от заключенного союза не получилось и политические оппоненты главы Посольского приказа смогли добиться его отставки.



Союз продолжил действовать, хоть и далеко не так активно, как предполагал его архитектор. Спустя почти двадцать лет между Россией и Польшей наконец был заключен Вечный мир, закрепивший границы между странами почти на столетие и снявший взаимные опасения. Благодаря этому союзу Россия в конце XVII века вступила в Священную лигу, что позволило ей выступать против Турции совместно с европейскими странами. С годами союз стал не просто формальностью, а реально работающим соглашением, в таких условиях было бы вполне возможно реализовать широкую программу Ордина-Нащокина по достижению целей России через торговлю и дипломатию. Но он умер в опале, а достойных наследников его политики не нашлось.

Хотя это скорее барсукобарсук, потому что скульптура эта изображает тлалькойотля, или барсука. Согласно Большому словарю науатля XVIII века, тлалькойотль — «четвероногое животное размером со среднюю собаку, живущее под землёй». Научное название вида — Taxidea taxus, а подвид, обитающий в Мексике, называется berlandieri.

Где-то (регион штатов Халиско и Найярит) однажды (период 300 г. до н.э. — 600 г. н.э.) появился на свет

Полосатый пыхтящий барсук, каких нет.

И тут же у вас возникает вопрос:

«Ну барсук и барсук, чего тут удивительного».

Особенность этой скульптуры в том, что у неё две головы. Я видел многие доколумбовые штуковины, но животных с двумя головами среди них не встречал. Это фантастическое изображение указывает на символическое значение двойственности, которое приписывалось животному в мезоамериканской вселенной.

В одном из регионов народов науа, Мексиканском нагорье, тлалькойотль тесно связывался с концепцией божества Шóлотля, брата-близнеца Кетцалькоатля. Как мы знаем, Кетцалькоатль символизирует Венеру, вечернюю звезду. Так и Шолотль — тоже Венера, только утренняя. Наиболее известным воплощением Шолотля является собака, однако здесь он представлен другим ночным животным. Само слово tlalcoyotl буквально означает «земляной койот/собака». Шолотль — бог близнецов (ведь он и сам близнец), бог в каком-то смысле двойственности. А ещё он превращается в различные «двойные» сущности. Таким образом, слово «xolotl» означает животное, «имеющее раздвоенное тело».

Собака считалась животным потустороннего мира, поэтому подчёркивались её ночные и водные качества. Внешний вид тлалькойотля имеет некоторое сходство с мохнатыми собаками, да и повадки его напоминают собачьи. Барсуки наиболее активны ночью, на передних ногах у них большие когти, а на задних — просто пальчики. Они хорошие пловцы и живут в норах — в культурном отношении это животное несомненно связано с потусторонним миром.

Это художественное изображение барсука подчёркивает двойственный характер животного — как центральная красная полоса, разделяющая тело на две части, так и голова с каждой из сторон. Всё это указывает на те качества, которые приписывались барсуку в сферах мифического, священного и сверхъестественного.

Я решила продолжить цикл рассказов о жизни дореволюционных городов. На очереди Астрахань и её жители.

В отчете Николая Андреевича Ермакова «Астрахань и Астраханская губерния. Описание края и общественной и частной жизни во время одиннадцатимесячного пребывания в нем» такое описание: «Вообще город выстроен весь по плану и… его смело бы можно было причислить к одному из красивейших наших городов. Внутри его есть много мест, откуда расстилаются перед зрителем картины, хотя не обширные, но красивые, в которых над пестрыми массами крытых черепицею домов резко и гордо возвышаются 34 храма, большею частью огромные, оригинальные, хорошего стиля, а на дальнем плане белый зубчатый кремль с колоссальною грандиозною громадою своего пятиглавого собора венчает пейзаж, по местам освеженный… зеленью и озаренный яркими лучами здешнего знойного солнца».

Еще Петр I велел проложить по центру города канал, но строительство канала протекало очень медленно, а к началу XIX столетия вообще заглохло. Ту часть, которую удалось вырыть, использовали для сбрасывания мусора и слива нечистот, и канал приобрел прозвище «канава». Рыбный промышленник Варваций выделил из своего кармана на строительство канала 200 тысяч собственных рублей. Поэтесса Н. Мордовина посвятила ему стихотворение:

Этот грек — он много знал

И умел послужить Отчизне,

Оставляя след своей жизни,

Он задумал сделать канал…

Грек, богатств своих не щадя,

Да и сил не щадя немало,

За собой мужиков ведя,

Дал дорогу воде канала.

За свои дела человек

Ни наград не ждал, ни оваций.

Но запомнил город навек

Имя доброе — грек Варваций.

И в 1839 году «Астраханские губернские ведомости» сообщили: «Цель Великого Петра вполне исполнена. Низменные болотистые части города осушены этим Каналом, который сверх того доставляет жителям воду и облегчает доставку жизненных припасов в самую середину города. Канал имеет в длину более двух верст с половиною и до 20 сажен в ширину. С обеих сторон устроена деревянная набережная, обсаженная ветлами. В воспоминание благодетельного поступка Варвация Канал переименован из Астраханского в Варвациевский».

Прозвище «канава» за каналом сохранилось. Один из гостей города Н. Ермаков, писал о нем: «Саженях в ста от моей квартиры улицу пересекает Канава, через которую перекинут деревянный (Полицейский) мост, возле которого влево, над водою Канавы, деревянная же постройка для крещенского Иордана. Канава обложена, с обеих сторон, деревянною набережною с широкими тротуарами, с мостками и съездами и обстроена по обеим сторонам довольно красивыми зданиями. Отчего на ней во многих пунктах открываются преживописные виды. Канава эта, — заключал гость города, — один из прекраснейших памятников гражданской доблести».

Тарас Шевченко об Астрахани отзывался негативно: «Астрахань — это остров, омываемый одним из протоков Волги, перерезанной рядом вонючих болот, называемых рекою Кутумом, и каналом, ни в чем не уступающим реке Кутум. Полуостров этот окружен густым лесом мачт и уставлен живописными бедными лачугами и серыми, весьма неживописными деревянными домиками с мезонинами, не похожими на лачуги потому только, что из них выглядывают флотские и вообще официальные физиономии. Всю эту огромную безобразную серую кучу мусора венчают зубчатые белые стены Кремля и стройный великолепный пятиглавый собор московской архитектуры 17-го столетия».

В Астрахани в 1850-х побывал знаменитый писатель Александр Дюма. Далее выдержки из его книги «От Парижа до Астрахани».

«Хотя в Астрахани, благодаря развитой системе ирригации, собирают великолепный урожай винограда с ягодинами, крупными как мирабель, местное вино посредственное. Поэтому на столе мы нашли наиболее ценимое в Южной России вино трех марок: Бордо, Кизлярское и Кахетинское. Вначале я не придал никакого значения самоценности последнего. Привезенное в бурдюках, оно пропиталось вкусом и запахом бурдюка, чем наслаждаются астраханцы, но что иностранцам, сужу по себе, должно доставлять мало шарма.

За завтраком нам объявили о приходе начальника полиции. В противоположность другим странам, где визит начальника полиции всегда вызвал бы переполох, в России, как мы узнали, он символ гостеприимства и первое звено в цепи знакомств, всегда приятных. Я, значит, поднялся, чтобы лично проводить начальника полиции на место возле себя. Оказал ему почести завтраком нашего хозяина, но он остался безразличным ко всему за исключением стакана Кахетинского, которое он дегустировал с наслаждением. Это мне напомнило фанатиков виноградного вина в Афинах, предлагающих вам мерзкое пойло как настоящий нектар, открытый гастрономами… Но что вы хотите! Астраханцы так же любят только Кахетинское, потому что оно с дурным запахом, как афиняне любят виноградное вино, только потому, что оно с горечью».

«Сегодня Астрахань больше не уподобляется столице; это центр департамента. Астраханская губерния площадью 200 тысяч квадратных верст или до 50 квадратных лье, которая на треть больше Франции, насчитывает лишь 285 тысяч жителей, в том числе 200 тысяч кочевников. Это чуть меньше четырех человек на лье. Из общего количества на Астрахань приходится 45 тысяч душ. Основа русская, раскраска армянская, персидская, татарская и калмыцкая. Татары числом пять тысяч занимаются главным образом разведением скота; это они поставляют добротные бараньи меха всякого цвета, но преимущественно белого, серого и черного, известные у нас как подкладки для шуб под названием астраханских. Они также разводят баранов с феноменальными хвостами [курдюками], по словам некоторых путешественников, возящих свои курдюки на тачках, не в силах их носить. Мы не видели тачек, но видели баранов и курдюки. Даже ели на озере Бестужев-Богдо один из таких хвостов, который очень даже мог потянуть 10-12 фунтов и который, хотя и состоял целиком, за исключением кости, из жира, был одним из самых тонких и вкусных яств, что я когда-нибудь пробовал.

Прежде в Астрахани жило некоторое количество индийцев, оставив от общения с калмыцкими женщинами племя метисов, очень активное и самоотверженное в труде и, сказать больше, очень красивое внешне, не унаследовавшее разреза глаз матерей и бронзового цвета лица их отцов. Эти метисы грузчики, торговцы вразнос, моряки, которых встречаешь повсюду: в порту, на улицах и набережных, с белым колпаком на голове, в такой степени смахивающем на колпак пьеро, что с первого взгляда их можно принять за испанских погонщиков мулов.

Армянин, сохранил в Астрахани свой изначальный типаж таким же чистым, как евреи сохранили свой облик во всех странах мира; армянские женщины, которые выходят только вечером, идут, завернувшись в длинные белые вуали, что в сумерках придает им вид привидений. Восхитительно отороченные вуали подчеркивают ценность оберегаемых форм, что напоминают элегантные линии греческих статуй. Сходство с античными шедеврами удваивается, когда эти живые призраки кокетливо позволяют заглянуть в их лица, чистые и пленительные, соединение греческой и азиатской красоты.

«Мощение улиц роскошь, совершенно неизвестная Астрахани. Жара превращает улицы в пылевую Сахару, дождь в озеро грязи; в пылающие месяцы лета они пустынны с десяти утра до четырех часов вечера. С четырех до пяти часов дома роятся как пчелиные ульи, открываются магазины, улицы заполняются, люди теснятся на порогах домов, из окон высовываются головы, с любопытством озирающие прохожих представителей всех азиатских и европейских национальностей, царит вавилонская мешанина всех наречий.

Нас очень пугали астраханскими москитами; к счастью, мы прибыли сюда, когда эти гадостные насекомые, от обилия которых темнеет воздух в августе и сентябре, уже исчезли.

Вода в Астрахани неважная и дефицитная; в Волге она солоновата от контакта с Каспийским морем или, может быть, больше оттого, что река омывает солевые банки между Саратовом и Лебяжинской. Русская власть намеревалась устроить артезианские колодцы, но на 130-метровой глубине бур дал выход не фонтанирующей воде, а водородно-углеродному газу. Неудачу использовали, чтобы по вечерам зажигать огонь. Он очень живо светит до утра. Фонтан стал большим фонарем.

Нам очень расхваливали астраханские арбузы; они здесь заурядное явление и, хотя превосходны, никто их не ест. Мы проявили доброту их спрашивать, но нам постоянно отказывали в этом продукте, как недостойном нашего внимания. Чтобы попробовать, мы были вынуждены сами его купить. Нам продали арбуз весом семь-восемь фунтов, по четыре су за фунт, и, как иностранцев, обжулили наполовину.

Однажды я купил два арбуза, по восемь копеек за фунт; не имея мелочи, подал рублевый билет; бумажные деньги, обесцененные в центре России, еще так сильны на окраинах, что торговец загорелся желанием отдать мне два арбуза, а не сдачу 3 франка и 12 су.

Правда, очень дорого платят за херсонские и крымские арбузы, хотя стоят они, по-моему, не больше астраханских. Другие плоды, за исключением винограда, о котором я уже говорил, посредственные, однако же, старая молва превозносит астраханские фрукты. Возможно и в самом деле во времена татар, искусных в поливном земледелии, астраханские фрукты были достойны той славы, которая пережила их качество».

«На следующий день после приезда пришел начальник полиции с приглашением посетить жилища нескольких армянских и татарских семей… Первая семья, которой нас представили, или, вернее, представленная нам, была армянской: отец, мать, сын и три дочери. Эти отважные люди потратились, чтобы нас принять. Мы увидели сына у печи, занятого приготовлением шашлыка… тогда как три дочери и мать ставили на стол разные конфитюры, в том числе из винограда трех-четырех видов. Меня заверили, что в Астрахани насчитывается 42 сорта винограда. Что касается варенья, сомневаюсь, что в мире есть народ, который готовит его лучше, чем армяне. Я попробовал пять видов варенья: из роз, круглой тыквы, черной редьки, орехов, спаржи. Быть может, и не вызовет ни тени раздражения узнать, как приготавливается варенье этих видов. Вот рецепты. Варенье из роз. Обдают кипятком лепестки роз и кипятят в меду, пока не сварятся, о чем узнают, когда они становятся желтыми. Массу перемешивают с толченой корицей и разливают в горшки. Варенье из круглой тыквы. Бланшируют ломтики тыквы в воде с известью в течение трех дней; затем, в течение шести других дней вымачивают в холодной воде, которую меняют дважды в день; посыпают пудрой корицы, варят в меду и раскладывают по горшкам. Варенье из черной редьки. Чистят редьку, как чистят хрен; вымачивают ее три дня, меняя воду дважды в день. На четвертый день ее бланшируют в горячей воде, отжимают через салфетку до последней капли, сдабривают пудрой корицы и варят в меду. Ореховое варенье. Берут зеленые орехи, снимают кожуру до скорлупы, помещают на три дня в воду с известью, вынимают и вымачивают шесть дней в холодной воде, меняя ее дважды в день; затем держат их день в горячей воде, после этого варят в меду с корицей. Варенье из спаржи. Чистят спаржу, особого редкого вида, кладут в воду, кипятят 10 минут; затем ее бросают в холодную воду и оставляют на два дня; посыпают корицей, варят в меду. Корица, следовательно, незаменимая приправа. Все люди Востока обожают корицу и совсем не могут без нее обходиться, как русские без укропа, немцы без хрена, а мы без горчицы. Что касается меда, то его используют из-за дороговизны сахара: 3 франка за фунт. Но не будем утверждать, что варенье на сахаре, каким бы оно ни было, превосходит конфитюр на меду.

Теперь, если есть желание взглянуть на три главных события в жизни армян рождение, свадьба и смерть, вот что мы увидим. Рождение. Когда рождается ребенок радости всегда больше, если это мальчик, а не девочка; в честь него устраивают большой праздник, собирая вокруг ложа роженицы родственников и друзей, главным образам, женщин. На следующий день священник приходит в дом и кропит ребенка святой водой. Через месяц-два отец выходит из дому, подзывает симпатичного ему подростка и, даже не зная его, приглашает войти с ним в дом. Догадываясь, зачем, тот никогда не отказывается. Отрок берет ребенка на руки и несет его в церковь в сопровождении всех, кто был в доме из родственников и друзей. В церкви ребенка окунают в теплую воду, священник мажет его лоб оливковым маслом, сплетает красно-белую нить, возлагает ее на шейку, словно колье, с восковым шариком, к которому прикладывает печать, оставляющую отпечаток креста. Ребенок носит тесемку, пока со временем или случайно она не порвется. Мать не покидает своего ложа до крещения ребенка. Шеф приносит обратно и бережно кладет его в кровать к матери, которая с этого дня может вставать. Накрывают стол и обедают. При этом весь фаянс и все стекло, чем пользовались за обедом, разбивают. В годовщину шеф присылает матери подарки.

Свадьба. Ей всегда предшествует помолвка. В назначенный для помолвки день дом девушки наполняется ее родственниками, друзьями и, главным образом, подругами. В свою очередь, и жених с друзьями и родственниками приходит в дом своей судьбы, просит руки девушки и вручает подарки. Дней восемь, недели две, месяц спустя, по уговору сторон; свадьба. В назначенный день жених приходит с тем же кортежем за невестой, которую находит в том же окружении. С восковыми свечами в руках идут в церковь. Ее дверь закрыта. Платят, и дверь открывается. Священник совершает мессу; обмениваются кольцами; супруги склоняются на 10 минут под крестом, что держит над их головами священник. На каждого из них он возлагает корону, и они возвращаются уже в дом мужа, а не жены. Там они проводят три дня и три ночи в праздности и пирах, муж и молодая; в венцах, и никому из них ни на миг не дают уснуть. На третий день появляется священник в сопровождении двух молодых людей, вооруженных саблями; кончиками сабель они снимают короны с супругов. С этого момента их оставляют совсем одних и позволяют спать. Женщина год не выходит из дому не видит никого, кроме домашних. Через год приходят прежние подруги, сопровождают ее процессией на мессу и потом провожают домой. После этого она входит в общую категорию замужних женщин и может выходить из дому, как другие женщины.

Смерть. Когда умирает основной член семьи; отец, мать, брат, сестра созывается и три дня после смерти пребывает в скорби вся семья. Траур будет длиться год. Умерший снабжен рекомендательными письмами в мир иной к родным и друзьям, которые ему предшествовали. Женщины дома плачут и стенают три дня, и часто из опасения, что мертвому недостаточно слез и стенаний семьи, нанимаются плакальщицы, добавляющие недостающие слезы к немного скупым слезам родственников или, скорее, родственниц. Через три дня женских рыданий собираются, как уже сказали, остальные члены семьи, чтобы отнести покойного в церковь. Там служат мессу и затем провожают покойного на кладбище. На траве, в соседстве с могилой, разложен хлеб, расставлены бутылки вина с узким горлышком для всех, кто хочет выпить и поесть. Покойный погребен, хлеб съеден, вино выпито; возвращаются домой, где ожидает второй стол из маслин, красной фасоли, соленой рыбы и сыра. В течение года, в знак траура, постятся; в течение года близкие родственники умершего не лягут в свои кровати, но на пол, не сядут ни на стул, ни в кресло; но на пол; в течение года не побреются и не причешут волос! Женщины на две недели останутся вместе, чтобы плакать; мужчина, на котором семья, во время траура уходит в дела; тем не менее, он спокоен: в доме за него плачут. Каждую субботу от имени покойного в церковь посылают обед для бедных. Через 40 дней покупают трех баранов и корову, мясо их варят с рисом; это большой обед для бедных».

«В самом деле, каждый татарин держит в доме свой гарем, ревнителем которого является, тем более в средних слоях, потому что гарем ограничивается четырьмя законными женами, разрешенными Магометом. Наш татарин набрал это количество; только в числе четырех женщин у него была негритянка с двумя негритятами. У других трех женщин был свой контингент детей общим числом до восьми-десяти; все это бегало, копошилось, скакало на четвереньках по-лягушачьи, проскальзывало под мебелью, подобно ящерицам, в едином порыве удрать подальше от нас. На заднем плане по рангу в одной шеренге стояли четыре женщины, одетые в свои лучшие женские наряды, можно сказать, под защитой их общего супруга, который держался перед ними как капрал перед взводом. Все это было заключено в комнатке… с единственной мебелью большим диваном и большими деревянными сундуками, инкрустированными перламутром, столько раз помянутых в «Тысяче и одной ночи» как тара для перевозки товаров и, главным образом, как место, чтобы прятать любовников».

О национальном многообразии вспоминали многие. Владимир Немирович-Данченко писал об Астрахани: «Зеленые халаты и пестрые чалмы бухарцев, черные чухи расшитых позументами армян, высокие конусы персидских бараньих шапок, голые груди и лохмотья калмыков, серые кафтаны ногайских татар… Лица — одно оригинальнее другого, совершенно нам чуждые, то скуластые, медно-красные, с оливково-сверкающими из косых щелок глазами, то правильные красивые физиономии персов, с длинными красными бородами и черными, но совершенно безжизненными глазами; сухие, словно вниз вытянутые ногайские лица и толстые, раскормленные лукавые бухарцы… Астрахань в древности была жалкою татарскою деревушкой, она и теперь смотрит не русскою; все какой-то басурманской окраиной кажется она туристу, привыкшему к великорусскому населению нашей Оки и Волги. Чужой говор, чужое обличье… Гостями мы здесь до сих пор сидим и, право, любой перс или армянин лучше чувствует себя в этом ханском городе, чем заезжий русский, которому здесь все в диковинку».

Далее фото из альбома "Волга отъ истока до Каспiя" (1894 год)

Из воспоминаний крупного чиновника А. М. Фадеева: «Астраханское общество не отличалось своей обширностью, даже вернее сказать, было очень ограниченное. По образованию и знанию светских приличий, выдавался одним из первых армянский архиерей Серафим, человек довольно начитанный, видевший почти всю Европу и часть Азии. Он интересовался и занимался более, кажется, мирскими удовольствиями нежели своими духовными делами, коих, впрочем, у него было так немного, что они не могли его обременять. Он один имел порядочную библиотеку, получал хорошие французские книги, выписывал журналы, которыми и меня снабжал, и я с ним приятно проводил время. Из прочих армян выделялось несколько денежных граждан (особенно Сергеев, считавшийся миллионером), отличавшихся от остальных своих собратий только тем, что часто задавали богатые пирушки и попойки для увеселения астраханской администрации… Из других почетнейших лиц, с которыми мне пришлось познакомиться, были: русский архиепископ Виталий, добрый старик, но весьма посредственный архиерей; комендант Ребиндер в таком же роде; казачий атаман Левенштерн, а после него фон-дер-Брюгон, — оба хорошие люди. Последний был с нами в родстве по своей жене, рожденной Бриземан-фон-Неттиг, родной племяннице покойной бабушки де-Бандре. Замечательно, что атаманами астраханских казаков назначались чаще всего немцы, не знавшие ни духа, ни свойств этого народа. Гражданское чиновничество было в то время в Астрахани (да, кажется, и позднее) самое плохое. Взяточничество и мошенничество всякого рода, казалось, были привиты им в кровь до того, что один из чиновников особых поручений военного губернатора, В***, считавшийся одним из лучших, докладывая ему бумаги, украл у него со стола пять рублей».