Начнем с самого смешного и одновременно печального: автор утверждает, что его книга вовсе не о женской психологии, а о пустоте. Серьёзно?
Это как если бы я написала роман о "потерянном человеке" и заявила бы, что это не о людях вообще, а о пустоте между звёздами. Гендер персонажа имеет значение. Особенно когда ты описываешь проблемы, которые касаются исключительно женщин — а потом ставишь перед собой фальшивую позу всезнайки.

Автор лукавит, когда заявляет, что пол героя не важен. Ты выбрал женский персонаж, ты сознательно обострил восприятие этим образом, потому что ты понимал, как будет воспринята история с женщиной, которая «теряет себя». Не надо тянуть за уши свой «философский взгляд на экзистенциальный крах», если ты просто использовал женскую фигуру как инструмент. Ты ставил клише, а не раскрывал абстрактную концепцию «пустоты».

2. «Я не ненавижу героев, я просто патологоанатом»

Ой, сколько пафоса! «Я — патологоанатом, я просто описываю. Я не лечу, я не сочувствую!»
Да, конечно, давай побольше словечек, чтобы запудрить мозг. Это, знаешь, как приходить к кому-то в дом и говорить:

«Я не злюсь, я просто изучаю, как долго эта тараканья колония будет сидеть в своей трещине».

Ты, конечно, можешь называть себя патологоанатомом, но если ты не заставил читателя чувствовать что-то по отношению к твоим героям — это не значит, что ты интеллектуал. Это значит, что твои персонажи плоские как картон, и ты их оставил такими нарочно, чтобы не утруждаться детальной проработкой.
Патологоанатом не может сочувствовать. Писатель — обязан.

3. «Мизогиния? Я просто констатировал факт!»

Пожалуйста, давайте остановимся на этом моменте, потому что тут просто сотрясает от абсурда. Автор пытается убедить нас, что его восприятие женского персонажа не мизогинично, а просто «глубокое» и «экзистенциальное».

"Мизогиния — это когда наслаждаешься страданиями женщин, просто потому что они женщины. Мои персонажи страдают не потому что они женщины, а потому что они просто люди".

Хочешь объяснить, что мизогиния — это не только когда женщины страдают «потому что они женщины», но когда в принципе женщина в твоей книге лишена человеческой сущности?
Она просто пустой сосуд, в который ты запихал все свои страхи, неудачи и депрессии. И ты называешь это искусством. Почему не можем мы просто признать, что женщина, как персонаж, была использована в твоей книге не как человек, а как метафора? Это не глубокая философия, это писательская бездушность.

4. «Я использовал стереотип, чтобы вы купились!»

Ну и напоследок — автор прямо признаёт, что он использовал женский стереотип о «истеричной бабе», чтобы поймать читателя на удочку.
То есть ты специально решил сделать свою героиню глупой, истеричной, безвольной и ожидал, что это вызовет у читателя реакцию. Но потом — сюрприз!.
За этим стереотипом скрывается пустота, а не человек.
Признавать, что ты целенаправленно играл с шаблонами, чтобы заставить людей думать о них, — это, конечно, смело. Но давай честно, это манипуляция. Ты сам позволил стереотипу быть в центре твоей книги, а потом всё перевернул. Но вместо того, чтобы сказать «я поиграл с ожиданиями», ты пытаешься разыграть карту «высокого смысла».

Нет, Артём. Это удешевляет твою работу. Ты выбрал лёгкую дорогу и теперь вешаешь на неё ярлыки вроде «экзистенциальный крах». Понимаешь разницу?

5. Питер как «пустота в камне»

И здесь всё-таки нельзя не отметить: да, Питер в твоём романе работает как отличная метафора пустоты, которая окружает людей. Но вот персонажи… Они — пустые оболочки, и ты, к сожалению, не сможешь сделать вид, что это «глубокая идея». Это просто неудачно написанные люди, которых ты засунул в свой «питерский вакуум».
Если декорация работает лучше, чем её герои, то тут, наверное, стоит задуматься, где была твоя ошибка.

Если твоя книга вызывает такую реакцию — не говори, что это подтверждает её гениальность. Это подтверждает, что ты не умеешь воспринимать критику. Ты ошибся, и вместо того, чтобы просто признать, что кому-то твоя работа не понравилась, ты пошёл в полный контрнапад. Это не только выглядит нелепо, но и, честно говоря, очень дешёво.

Рецензия тебя задела — значит, ты не создал пустоту, а просто попытался сыграть с клише. Это не философия, это неудача.

Спасибо за внимание. Ваше и чужое.

Жить с Толстым — это не «великое счастье быть рядом с гением». Это тяжёлый ежедневный труд, почти подвиг.
Софья Андреевна:

— переписывала «Войну и мир» восемь раз, от руки;
— рожала детей, едва успевая между правками;
— держала хозяйство, которое всё время шаталось;
— переживала его духовные кризисы, споры, попытки уйти из семьи и от мира.

Он — литератор, которого знают все. Она — человек с железной выдержкой.

2. Елена Булгакова — женщина, которая уберегла «Мастера и Маргариту»

Булгаков был человеком сложным: вспыльчивым, неуступчивым, ранимым. И рядом с ним оказалась Елена Сергеевна — спокойная, аккуратная, упорная.

Она:

— переписывала главы;
— следила, чтобы рукописи не потерялись;
— вела переписку и хозяйственные дела;
— верила в него, когда он сам уже опускал руки;
— после его смерти сделала всё, чтобы роман был опубликован.

Булгаков умер, уверенный, что книгу не напечатают. Елена Сергеевна прожила долгую жизнь и довела дело до конца. Она и правда стала той самой Маргаритой — женщиной, которая прошла через всё, чтобы сохранить его труд. И всё равно попробуй набрать в поисковике «последняя жена» — вылетает ... Прохора Шаляпина.

3.Мерседес Барча — жена Маркеса, которая держала семью, пока он писал «Сто лет одиночества»

История звучит как роман, но это чистая жизнь.
Маркес однажды сказал жене: "Я увольняюсь. Буду писать книгу. Денег у нас нет, но я должен это сделать."

И Мерседес не только согласилась — она стала опорой.
Пока он писал «Сто лет одиночества», она:
— сдавала технику, чтобы появились хоть какие-то деньги;
— занимала у родственников;
— сама тянула дом и детей;
— верила, что он создаёт не просто роман, а книгу, которая важна для всего мира.

Когда рукопись была готова, денег на отправку не хватило. Мерседес сказала: "Отправь половину. Если одобрят, дошлём остальное."

Так и сделали. Книгу приняли. Но её имени на книге всё равно нет, хотя без неё этот роман мог бы так и не появиться.

Вот такие истории о женщинах, которых редко показывают в учебниках, но без них не состоялось бы многое из того, что мы читаем, цитируем и любим.

В своём тг-канале пишу больше постов из мира литературы, кино и искусства. Недавно писала пост про новогоднюю подборку книг, благодаря которым просыпается новогоднее настроение!

- Угасающая память покинутого мира, - медленно произнесло существо. - Стерегущий, страж, указатель, рассказчик. Я - Метафорус.

Существо несколько раз сменило форму, словно кривое зеркало, искаженно отражающее смысл сказанного.

- Что здесь произошло?

- Дыхание мира остановилось. Нет силы вернуть дыхание. Лишь указать путь.

- Что значит «дыхание мира остановилось»? - спросила Иви, немного напуганная сменяющимися картинками.

- Ты знаешь, Карачун, - ответил Метафорус. - Посмотри под ноги. Снег? Нет, не снег. Была магия - и вот она.

Морван наклонился и зачерпнул горсть. Это был не снег. Это были разрушенные кристаллы магической энергии. Он закрыл глаза. Страшная догадка придавила сердце как наковальня.

- Что здесь случилось? - повторил он громче и настойчивее.

- Ты.

Слово повисло в воздухе. Морван почувствовал, что ему не хватает воздуха. Иви увидела, как сжались его могучие кулаки, а глаза затянулись туманом, в котором отражалось пламя дуги. Догадка подтвердилась.

- Ты дал часть магии другому миру и стал мостом. Нет моста - нет обмена энергией. Нет обмена - источник застаивается и тухнет, а приемник пересыхает.

- Я создал браслет, чтобы он служил мостом, и Древо, чтобы магия распространялась. Этого должно было хватить! - В обычно спокойном голосе, Иви услышала боль и захотела взять великана за руку, но не осмелилась. - Как мне это исправить?

- Восстанови баланс. Найди забытый ветер.

- И где искать этот «ветер»? Что это вообще значит? - Осознание вины за разрушение собственного мира душило его.

- Я не помню мест... - Голос Метафоруса дрогнул, и он на мгновение стал похож на разбитое зеркало. - Помню холодное сияние на спине у спящего гиганта... Помню вкус ветра, который пел одиночеством... Разве этого не достаточно, чтобы найти?

- У кого-нибудь есть переводчик с тарабарщины на нормальный? - не выдержал Посох. - Нам бы понять, о чем толкует этот уважаемый... Стерегущий. Создается впечатление, что стережет он исключительно здравый смысл, причем и от себя и от нас.

Метафорус закружился на месте, превратился в лист пергамента и упал в руки Иви. Поднеся поближе к свету, чтобы можно было разобрать текст, она прочитала вслух:

«Я был певцом, чья песня не звучит,

Страж на пути, что сам не ходит,

Меня искали в звере, что летит,

А я был в том зверье, что бродит.

В его пустом дворце - на память,

О том, кого уже не ранить.»

- Загадка? Ну отлично. Иви, переверни листок, вдруг там и отгадка где-то есть.

Иви покрутила лист в руках, но ничего больше не обнаружила.

Морван выпрямился, глубоко вдохнул и провел взглядом по горизонту. По этому мертвому, пустому и мерцающему морю. «Вот она, - прошептал он очень тихо, но Иви услышала. - Цена моего покоя. Весь мир".

- Дядюшка Морван, - маленький эльф прижалась к боку великана. - Мы все-все исправим. - В ее глазах стояли слезы. Не потому что магия умерла, не потому что она устала, и не потому что ей было больно и холодно. Она очень остро ощутила внутреннюю пустоту и страдания того, кто оказался виновен в гибели собственного мира.

- Конечно, исправим, - чуть погодя отозвался Морван. - Метафорус упоминал спящего гиганта. Возможно, это скала. - Задумался Морван поглаживая бороду. - С остальным разберемся на месте.

- Но я не вижу никаких скал, - сказала Иви, оглядываясь.

- Найдем.

Удаляясь от яркой дуги, они шли молча и неторопливо, освещая себе дорогу голубоватым светом посоха. И каждый из них думал о своем. Морван - о своих ошибках, Иви - о Морване и его переживаниях, а посох - о Метафорусе и глобальных взаимосвязях всего и вся.

Браслет на мощном запястье Морвана тихо звенел, почти неслышно. Если бы у него был слух, он бы узнал в голосе Метафоруса отголоски старой, старой песни - песни творения, которую они пели вдвоем с Карачуном, когда мир был молод. Если бы у него было сердце, оно бы сжалось от тоски по той гармонии. А теперь он чувствовал лишь глухую, тягучую боль родного мира, передававшуюся по его лазури, как лихорадка. Он был мостом, а мосты чувствуют тяжесть каждого шага и трепет от того, что ждет по ту сторону. Он знал, что скоро его ждет испытание огнем. И если бы он мог бояться, он бы боялся.

https://t.me/ya_pochitayu поддержи подпиской, там я делюсь что читаю и мнение о книге.

Дерзайте, вдруг понравится!)