"Михайло" Это история о силе духа, о несгибаемой воле и о том, что истинная любовь способна творить чудеса. Это книга, которая заставит вас поверить в себя, в свои мечты и в то, что даже самые непреодолимые преграды можно покорить. Вы увидите, как величайший ум России боролся не только с законами природы, но и с законами человеческого общества, отстаивая свое право на счастье. "Юный Ломоносов верил в себя и свою счастливую звезду. Обладая любознательностью и живым характером, он исследовал ближайший монастырь с азартом рысенка, разговаривал с людьми, частенько записывал их воспоминания или особо интересные высказывания и наблюдения. Они были говорливы - разных возрастов, сословий и судеб, внизу, эти работники иконных и свечных мастерских, квасильни, медоварни, пивоварни. Ведь пиво в те времена считалось постным напитком. Оно варилось с особыми травами, название которых держалось в тайне. Нахождение Михайло там особо не приветствовалось, но он частенько наблюдал, как возятся монахи с кваснями, кадьями на сотни ведер и кубами для перегонки. В саду стоял солодяной амбар, к которому был приписан старец, пруд и колодезь. А для мельчения солода монахи пристроили небольшую мельницу. Михайло наблюдал, как фильтруется пиво, задавал вопросы про брожение. Монахи улыбались, но секреты не раскрывали.
Однажды Михайло, как бы, между прочим, попросил отца Геннадия рассказать о роде Шуваловых. Тот привел Михайло к одному из старых монахов, кто знал великого подвижника архиепископа Афанасия, в миру Алексея Артемьевича Любимова – Творогова и помнил все события, происходившие здесь еще десять лет назад.
Звали монаха Никон. Это был старик, которому жизненные невзгоды нанесли тяжелые удары - круги под глазами, бледный цвет лица, глубокие морщины у носа и на лбу говорили о жизни, полной невзгод и лишений. Но отец Никон держался спокойно. По–видимому, он, несмотря ни на что, не утратил умение наслаждаться жизнью. Казалось, его совсем не волновало, что он лыс и безбород. Последнее легко объяснялось – на сильном подбородке, невзирая на годы, остались белые уродливые следы ожогов.
Он неловко сидел в деревянном кресле в своей келье. У ног его были сложены ветви лозы, из которых он, по мере сил, плел туески.
Гостей он встретил сурово. Он долго разглядывал Михайло, потому вскинул глаза на отца Геннадия.
-Откуда у столь юного создания, да еще из крестьянской семьи, интерес к истории? – прямо спросил он низким бархатным басом. Михайло такой красивый голос и не слышал никогда. – Зачем ему знания?
Михайло вспыхнул и метнул взгляд на отца Геннадия.
-Отец Никон просто так ничего не рассказывает! – вмешался монах. – Бережет свое и чужое время! – и добавил тише, обращаясь к Михайло. – Ты будь снисходителен. Нам всем много лет, и мы не можем разбрасываться минутами, как орехами.
-Ты, друг мой, конечно, просил меня рассказать одному гостю о наших дворянских родах, - обратился отец Никон к монаху. – Но я не предполагал, что ты приведешь ко мне мальчика из приюта. Потрудись объясниться, отец Геннадий! Заставлять меня говорить, когда мне больно это делать – на это особый случай нужен!
-Да? Вы чего – то мне не сказали? – полюбопытствовал отец Никон. Он не был жесток; только какое–то мрачное чувство собственного достоинства было разлито по всему его существу, хотя он старался не двигаться. Было ясно, что монаха беспокоят старые раны или какая – то болезнь, типа ломающей суставы лихоманки, которой обычно страдают глубокие старики.
-Я тебе все скажу, но только немного позже! - отозвался отец Геннадий.
-Друг мой, вы забываетесь! – заявил отец Никон медленно. - Я не стану удовлетворять праздное мальчишеское любопытство!
Михайло почувствовал себя глупым. Отчего он решил, что ему можно – вот так…? Только потому, что какая – то старуха внушила ему приятную мысль о собственной исключительности? Да как он вообще может спрашивать?
Он смутился и сделал шаг назад.
Отец Никон смотрел на него пристально, даже будто с неприязнью, которая заставила Михайло отступить еще дальше, натолкнувшись спиной на отца Геннадия.
Во время паузы Михайло, казалось, даже дышать перестал.
А отец Никон все молчал, лишь желваки ходили на лице. Казалось, он недоволен этой паузой и недалек от того, чтобы глянуть на мальчика презрительно.
Михайло чувствовал, что все больше заливается жгучей краской. Зачем он только все затеян? А если он и впрямь нагуленный, зауголок, как дразнятся в деревне? Михайло вдруг вспомнил одного такого мальчика на паперти храма, который сидел, склонив голову и опустив глаза. Вид его был забитый и замученный, будто он был виноват в том, что произошло с его родителями. Михайло видел его всего один раз, когда ездил с матерью на ярмарку в Холмогоры, и был поражен всем видом несчастного мальчика. И ему предстоит теперь такое… Нет и нет!
-Я хочу знать про графа Шувалова! – крикнул он вдруг отчаянно. – И ежели вы не знаете, то откажите мне, а не насмешничайте и не обижайте! Невиновен я перед вами ни в чем!
-Ока как! – сказал задумчиво, и задумчивая улыбка изогнула его четко вырезанные губы.
-Да! – крикнул Михайло яростно. – И, ежели вы не знаете ответа, то так и скажите! Незачем тянуть, отче!
-Это теперь такая растет молодежь? – делано удивился отец Никон. – Никакого почтения к воинской доблести и старости?
-Я почтителен, отче! – снизил тон Михайло. – Я прошу вас рассказать мне о графе…
-Ты не подчителен, но имеешь горячее сердце! Странное сочетание, не находишь, юноша? – все – так же, с сарказмом, продолжил отец Никон.
Отец Геннадий решил вмешаться:
-Пожалей мальца, брат! Несладко ему – мать потерял, а отец его бросил на произвол судьбы!
-Еще чего – жалеть парня с такой силищей внутри! – пожал плечами монах. – Мы так ему еще хуже сделаем!
-Ты про что? – насторожился отец Геннадий.
-Мальчик этот не прост. Если б я встретил его в роте, рядом с прочими солдатами, решил бы – дворянская у него закалка. И кровь вельможи!
Отец Геннадий беспомощно глянул на Михайло.
-Не жалеть его надо, а загружать! - отрезал отец Никон. – Сталь закаляют, бросая ее в ледяную воду, а потом – в горн! И опять. Пытка – да! Боль – да! Слезы – да! Но только так рождается настоящий мужской характер!
-Он – не из дворян! – поспешил заступиться отец Геннадий. – Простой крестьянский сын!
Отец Никон вздернул голову, отчего нос его стал походить на коршунячий.
-У столяра может быть только сын столяра, но у жены столяра сын может быть кем угодно!
Отец Геннадий поморщился от грубого казарменного юмора монаха, а тот весь затрясся от сдерживаемого смеха. Потом схватился за четки. От неловкого его движения край черной рясы его задрался и Михайло увидел его деревянные башмаки – плесницы, каблук одной из которых был много выше другой.
Михайло набрал в грудь воздуха побольше, чтобы спросить о том, что видит, и вдруг наткнулся на взгляд монаха. Тот умел взглядом запретить спрашивать, и Михайло подчинился.
Монах кивнул, как бы подтверждая свою загадку, и начал говорить:
-Граф Шувалов не может похвастаться древними предками или благородной родословной, но люди они честные и верные. Бывали воеводами и царскими стольниками. Знаю, что отличились они при взятии Смоленска. Михаил Шеин хвалил их. Но больше всего на свете они любили не ратное дело, а занятия наукой.
Михайло весь подобрался, а монах неторопливо продолжал:
-Они любили книги. Своей библиотекой могут похвалиться даже перед людьми европейски просвещенными! И людскими тайнами и страстями они всегда интересовались – последние из Шуваловых служат сейчас в Тайной канцелярии.
Отец Геннадий покачал головой, а отец Никон, видя, что Михайло не понимает, нетерпеливо добавил:
-Сейчас руководит ею Андрей Ушаков – человек непростой, а этот самый Иван Шувалов - помощник его и заместитель. Человек он власти необычайной, только очень хитрый. Вроде, как и нет его, а все боятся имя его даже произносить! Ушакова меньше боятся, чем его. Да и понятно - Ушаков всем руководит, даже делами уголовными и казнокрадными, а Шувалов – политическим сыском. Политика – дело темное и грязное, но без него никак. Это еще князь Ромодановский говорил!
-Он плохой? – спросил Михайло. – Этот… Граф Шувалов?
-Он – сын своего отечества! Выполняет грязную, но важную работу, чтобы враги и пикнуть не посмели в отношении нас! Он, будучи великолепным шахматистом, выиграл многие дела, о которых ни ты, ни я никогда не узнаем, и во многом благодаря нему наша держава сильна, богата и страшна! Он - хитрый человек, ответственный, очень быстрый как умом, так и действиями! Таких людей ценят, у них спрашивают совета и… боятся их. Как при этом чувствуют они сами? Не знаю, юноша!
Отец Никон сузил глаза, как сокол, который бьет без промаха:
-Но этим людям второе имя – преданность! Идеям, державе, людям, которых они любят. Или полюбят позже.
Отец Геннадий стал подталкивать мальчика к дверям. Он обернулся к другу.
-Михайло! – негромко позвал отец Никон. - Подойди ко мне, будь добр.
Отец Геннадий постоял, но, видя, что при нем разговора не будет, вышел.
Отец Никон наклонился вперед.
-Слушай меня внимательно, отрок, и не забывай слова человека, который через многое прошел и много чего повидал! – начал монах.
Равнодушно – спокойные глаза отца Никона зажглись.
-Слушай: в твоей жизни встретятся сотни людей, которые будут тебе говорить, как я: "Зачем тебе это нужно? Брось! Не делай, потому что это глупо!" Они будут гасить твою мечту, потому что сами боятся мечтать! Не слушай их! Заткни уши воском, прочитай молитвы, займись делом - что угодно, только не слушай! Не слушай тех, кто станет тащить тебя вниз! "Нельзя! Не бывало такого! Не нужно! Обычные люди так не делают!" – вот что будут они визжать, хватаясь за твой тулуп корявыми пальцами. Но ты что хочешь делай, но ступай своей дорогой. Не им решать, что тебе делать, куда смотреть и куда идти! Не им, а только самому Богу! Только он вложит чистыми перстами в твое сердце чертеж нужной дороги. А эти злые люди станут тебя сбивать с пути, сталкивать, чтобы ты погас и доказал им, что они правы. А ты делай свое дело, стой до конца, как стоит воин после присяги! - Он поднял голову, и его обожженный подбородок замер на уровне глаз мальчика. - Ты не победим, сын мой, пока сам не решишь сдаться! Ты – сын Бога! И если тебе дали храброе сердце, стальную силу воли и показали путь, иди! Плачь, умирай тысячу раз от боли и ран, но иди!
-Говорите еще! – прошептал он.
-Запомни, мальчик: простым людям свойственно покорно принимать свой крест, быть слабыми и мягкими, что пареная репа, которую легко размять ножом – чуть нажми!- но тому, кто спрашивает про графа Шувалова – не к лицу отступать! Ты понимаешь, что значит – не к лицу? Ты знаешь слово – честь? А мужская воля? Известна ли тебе храбрость?
Отец Никон выпрямился и добавил уже спокойно:
-Знаешь, почему я тут с тобой разговариваю, хотя ненавижу праздные беседы и много лет хранил обет безмолвия? Сейчас нарушил… Потому что мой друг отец Геннадий сказал, что ты – что – то иное! Я не поверил: по виду ты, будто один из отроков… Но ты, боясь меня, все – таки спросил. Я давил тебя своим авторитетом и возрастом, ты чувствовал, что твой вопрос прозвучит грубо, неуместно и неподчительно. Но ты задал его, потому что тебе до смерти нужен был ответ. Я видел, что тебе это жизненно необходимо, потому что у тебя алели щеки, горели глаза и даже губы дрожали! Запомни, отрок: если тебе нужен ответ, задавай вопрос. Боишься, трясешься – задай! Задай, пусть даже обмирая от страха! Сделай, что тебе надобно, пусть даже все видят, что ты трусишь! Бояться - не грех, грех – не суметь победить страх. Плакать для мужчины - не грех, грех – сделать слезы своим поводырем! Пусть ничто тебя не остановит, мальчик! И тогда все склонятся перед тобой, как и я.
Михайло сморгнул. Ему казалось, что не увечный монах перед ним, а воин в зеленом кафтане преображенцев! Он внутренним оком словно увидел его в сражении, без треуголки, которую сбило выстрелом, с пепельного цвета развевающимися волосами, со шпагой наголо.
Монах усмехнулся и неловко пододвинулся. Тут же лицо его перекосило от боли, он побледнел, но голос его оставался бархатным:
-Если тебе нужен ответ, любой знающий не станет гневить Бога – даст тебе его.
-Вы воин? - вдруг вырвалось у Михайло.
-Конечно, я воин, недоверчивый мой! Я служил Петру Великому. Я был при сражении при Полтаве. Наши стрелецкие полки обороняли редуты, построенные для преграждения шведским полкам дороги к нашему лагерю. Обороняли мы их геройски, потому что отступить не могли. Там, в лагере, решалась судьба великой Родины нашей… Били нас шведские собаки нещадно, но на место одного убитого вставали десять живых, а раненые не уходили с редута, пока могли держать оружие. Было и так: тот, кто мог стрелять, стреляли, а раненые в лицо на ощупь заряжали им ружья.
-Герои! - вырвалось у Михайло.
-Здесь, в общем – то, я подлечиваюсь, а потом уеду дальше, на Север. Я обет дал.
Михайло с восхищением глядел на монаха. Как любой мальчик, он благоговел перед ветеранами.
Отец Никон пожал плечами:
-А ты как думал? Я решил сбежать от жизни, что ли? Нет, отрок, я как раз живу. Вот с тобой говорю, хотя один Бог знает, зачем! Видимо, мне нужно сказать тебе важные слова, а как ты распорядишься ими – мне знать не надобно! Не для этого я предназначен!
-Благодарю вас! – искренне проронил Михайло.
-Применишь ли ты мои слова? Говори, не скрывай!
-Я поначалу боялся вас, но сейчас - нет! Я знаю, что это Бог привел меня к вам!
Слабая улыбка скользнула по губам старца.
-После вечери зайди ко мне.
-Я отдам тебе кое – какие книги. Ты же не собираешься знакомиться со столь образованными людьми, как граф Шувалов, будучи невежественным? Он – человек широких взглядов, очень просвещенный, знает четыре языка, перлюстрирует переписку с одним очень влиятельным государством!
-Проверяет? – Михайло очень быстро перевел латинское слово "перлюстрация", чем вызвал улыбку одобрения на бледном лице бывшего воина.
-Еще тебе, мой юный друг, нужны книги по истории – мировой и нашей. Мне на хранение отдал их архиепископ Афанасий, просил сохранить до лучших времен. У тебя, отрок, они целее будут! Зайди вечером. А сейчас иди. Гроза собирается, а мне перед грозой не очень – то хорошо…
-Я мог бы помочь! – вырвалась у Михайло искренняя фраза.
-Не нужно! – монах говорил теперь холодно. – Воину не очень – то приятно кричать от боли перед другими людьми.
-Я понимаю! Я ухожу! – воскликнул Михайло испуганно, но у самых дверей все – таки обернулся: – Если нужно, я готов помочь!
-Да, конечно! – еще холоднее сказал монах, дотрагиваясь до укороченной ноги. – Ступай.
Вот так в келье у Михайло и оказались книги богословско – полемического характера "Цвет духовный", "Книга о пресуществлении", "Щит веры" и исторические "Описание трех путей России в Швецию". Их было много больше – почти полсотни томов, но Михайло отдали лишь самые важные. Отец Никон разрешил взять заодно и несколько лечебников отца Афанасия. Докторское дело в обычной части мальчика не волновало; он честно прочел "Реестр дохтурских наук" с рецептами изготовления и применения различных лекарств, а вот медицинские инструменты вызвали интерес. Еще оставалось прочесть личные записки отца Афанасия под названием "Шестоднев", но Михайло решил ознакомиться с ними позже.
Невзирая на все новые дела, Михайло очень скучал по матери. По натуре он был общительным и ласковым, и отсутствие поддержки и любви переносил тяжело. Мать ему снилась часто, но не заплаканная и несчастная, как можно было предположить, а веселая и счастливая, какой он ее никогда не знал. Он всегда видел ее на лугу, полном ярких цветов, в медового цвета сарафане и с блестящей лентой в толстой косе. Он просыпался в слезах - ему хотелось, чтобы она, как раньше, обняла его, сказала, что он самый лучший и красивый мальчик. Ему хоть на миг хотелось вернуться в те дни, когда он был беспечен и счастлив, зная, что мать всегда его защитит. А сейчас такой защиты не было. Но было ли это так?
Михайло стал замечать, что все монахи в монастыре относятся к нему по – отечески. Это было не нежная любовь матери, а ласка взрослых умных и добрых людей к ребенку. Наверно, так себя должен вести себя отец – строго, но добро.
Михайло хотелось отплатить всем ответной любовью. Он старался помочь своим новым друзьям. Отец Геннадий тоже радовался жизнелюбию мальчика, который устроил на одной из библиотечных полок свои богатства. Там, кроме фолиантов отца Афанасия, лежали новая печатная «Космография», «Книга о небе со звездами», «Книга о кометах» и даже окозрительная трубка.
С этой трубкой Михайло облазил все высокие места в округе, смотрел в нее с колокольни, мешая звонарю. Свинкин, который застал еще царя Алексея Михайловича, то и дело фыркал, не веря мальчику, что через окозрительную трубку все – все увидеть можно. В конце – концов, он сдался, небрежно глянул в прибор, и больше его было от трубки не оторвать! Он полдня разглядывал архиерейский двор, баб, что полоскали белье на сходнях и гоняли возившихся на отмели мальчишек.
-Все равно не очень видно! Глаза – то у меня плохи стали! – жаловался Свинкин.
Чтобы помочь старому другу, Михайло задумал собирать новую трубку из ненужных деталей. Узнав про интерес Михайло к стеклам, отец Геннадий привел к нему Семена Никитича Сабельникова, лучшего преподавателя певческой школы и, одновременно, стекольщика. Теперь Михайло днями и ночами пропадал в стекольной мастерской, забыв обо всем.
Дети легко впитывают новое, потому что живут в настоящем, а не таскают на себе груз прошлого или мечты будущего.
Стекла очаровали его. Их было вокруг видимо – невидимо: плоские, выгнутые или выскочившие из витражей, которыми украшались многочисленные церкви и часовенки, разноцветные, что твоя радуга – рубиновые, кобальтовые, зеленые, желтые! – они могли создавать причудливые цвета, если их наложить одно на другое и на третье; бутылочные – выпуклые и вогнутые, обычно зеленого или красного цвета, которые, если смотреть на них, искажали все вокруг, так что смотреть сквозь них можно было бесконечно, и мальчишки забавлялись этим частенько. Но самыми интересными могли считаться стекла из околозрительных труб – увеличивающие все вокруг или уменьшающие! Михайло больше всего любил складывать их, пытаясь увеличить все самое маленькое! Он даже, используя небольшие рябиновые веточки и глину, складывал стекла на разном расстоянии друг от друга. Этим он мог заниматься часами.
Вскоре он торжественно преподнес звонарю свою собственную трубку. Это был первый его опыт по созданию нужных и важных приборов, и он оказался крайне успешным! Теперь окрестности разглядывали даже те монахи, которые маялись худым зрением! И хвалили Михайло очень, а он был горд, что угодил тем, кто любил его так нежно!
Околозрительную трубку он принес и отцу Никону. Он застал его в постели – монах хворал в последнее время, и почти не вставал. Тот протянул рябую руку, худую, но с очень сильными пальцами, взял подарок.
-Хороша! – сказал, повертев в пальцах. – Сам сделал?
-Сам! - кивнул Михайло и, заметив опасные огоньки в глубине глаз отца Никона, добавил: - Мне все помогали! Линзы хорошие дед Архип дал, а отец Геннадий где глину можно взять подсказал, чтобы скрепить…
Отец Никон откинулся назад на подушку и удовлетворенно улыбнулся.
-Жаль, что не могу встать! – проронил он.
Но в какой – то день ему пришлось это сделать – острое любопытство заставило. А случилось следующее: игра Михайло со стеклами привлекла мастеров из стекольной мастерской. Они решили сделать мальчику подарок – и преподнесли ему призму.
Михайло задыхался от восторга – пронзающий призму солнечный луч расходился на семь цветов: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Меньше всех отклонялся в сторону красный свет, больше - фиолетовый. Михайло догадался подставить под эти цвета осколок зеркала – это было удивительно: цвета стали пропадать, усиливать друг друга, порождая новые оттенки цвета. Тогда Михайло на плоском куске дерева создал целую группу таких зеркал вокруг призмы.
-Этот опыт проделал Исаак Ньютон! – сообщил Михайло кто – то из монахов. – Я читал, но никогда этого не видел! Покажешь всем? Соберемся через две четверти часа?
Смотреть на научный опыт пришли многие. Они столпились вокруг мальчика, удивлялись. Даже портомойки заглянули, ахали от изумления и страха.
Михайло, алый от волнения, передвигал зеркальца, ловя солнечные лучи. Он не заметил, как монахи расступились, пропуская медленно идущего отца Никона. Оттого, что он долго не выходил из кельи, он выглядел очень бледным, но порозовел, когда Михайло показал ему опыт. Ему принесли стул. Он долго смотрел на призмы и зеркальца, которые двигал мальчик, а потом неожиданно, шурша сутаной, положил ему ладонь на голову.
Михайло судорожно сглотнул от нежданной его и единственной ласки.
-Античная эпоха подарила нам множество талантливых сынов! – произнес отец Никон медленно. – Архимед, греческий математик, тот самый, что родился в Сиракузах, однажды уничтожил солнечным светом целый флот римлян.
-Как это? – зашушукались вокруг.
-Он предложил согражданам сделать огромные зеркала! Солнечные лучи от них направили на паруса враждебных кораблей. Они действительно вспыхнули, как если б на них швырнули угли!
-Разве это возможно? – воскликнул Михайло. - Расстояние очень большое!
-Нет, сын мой! – улыбнулся отец Никон. – Не очень большое, и полировка была отменная. Весь флот был уничтожен. Конечно, не за секунду! На каждый корабль требовалось несколько минут… Прочти об этом у Декарта… Великий механикус Леонардо да Винчи пытался повторить опыт, только использовал вогнутое зеркало.
-Одно зеркало, или множество солнечных зайчиков, направленных в одно место? – спросил Михайло деловито.
Монах зашелся неслышным смехом.
-Люблю твои вопросы, мальчик! – произнес он при почтительном общем молчании. – Особенно те, ответа не знаю!
И тогда Михайло самостоятельно занялся поисками ответа: он быстро подрядил остальных приютских мальчиков себе в помощь. Они экспериментировали и с большими осколками, и с маленькими, пока, наконец, не настал важный день.
Солнце сияло вовсю. Ребята установили во дворе рядом с прудом доску с напяленным на нее мешком. Михайло торжественно нарисовал на мешковине большую точку. Все отошли, вооружились зеркалами и направили солнечные зайчики на мешковину. Ничего не случилось. Только белая бабочка попала в световое пятно и испуганно метнулась прочь.
-И долго сидеть будем? – спросил Журавлев. – Может быть, все это займет целый день, а я есть уже хочу.
-Обожди еще! – отозвался Михайло. Было жарко, и он то и дело отирал пот со лба.
Из здания канцелярского приказа медленно и благодушно вышел один из гостей монастыря, местный гонец. Он подошел к пруду, подставил лицо солнцу. На нем залихватски сидел желтый колпак, обшитый мехом куницы. Красные сафьяновые сапоги горели на ярком свету. Именно на них падали зайчики.
-Эй! - крикнул Никандр Туров. – Вы не могли бы отойти, господин?!
Гонец не собирался слушать мальчишеский голос. Он стоял, расставив ноги и взявшись за свой алый кушак, подпоясывающий бледно – желтый кафтан.
-Пожалуйста, отойдите! – уже громче крикнул Никандр, оглядываясь на Михайло. Тот взглядом не дал остальным опустить руки – он хотел докончить задуманное.
-Сейчас загорится! – закричал Никандр. – Господин, уйдите!
-Тупые вы какие! – крикнул гость в ответ. – Глуподырки! На солнце ничего не загорается!
От его сапог пошел легкий дымок.
-Уйдите! – закричал Михайло. – Мы опыт ставим!
-В головах у вас горох! – засмеялся гость. – Федя - Бредя, съел медведя!
-Горит! – завизжал вдруг Жуков.
Гость обвел глазами все пространство, потому принюхался и вдруг опустил глаза…
-Убираем стекла. Живо! – распорядился Михайло.
Перепуганный гость схватился за шапку, потом закрыл руками лицо и со стонами помчался под крытую галерею.
-Меня сожгло солнце! – кричал он. – Солнце спалило! У меня нет лица! Помогите!
Бросившиеся к нему монахи стали отводить его руки, щупать ему щеки, лить на него воду, а парень стонал и повторял, что его сожгло солнце.
Воспользовавшись сумятицей во дворе. Михайло снял мешковину с точкой и тихонько унес за сарай.
-Меня убило! – стонал парень. – Я ослеп! Не ходите на свет! Вас убьет тоже!
Монахи переглядывались. В конце концов, один из них, звонарь Свинкин, вышел из тени, чтобы показать несчастному, что солнце светит как всегда, но не помог ему ничем.
-Это мне наказание за грех! – стонал гонец. – Кара господня, потому что я курей у вас воровал!
Мальчишки надорвали животы от смеха, наблюдая за перепуганным парнем.
-Что придумал, Прошка! – рассердился кто – то из монахов. – Нет такого, чтобы солнце людей сжигало!
-Есть! За грехи! – гонец показал на обувь. - И сапог у меня сгорел.
-Да это ты пропалил, когда у очага сидел!
Михайло собрал мальчишек и сообщил:
-Значит, можно поджечь что угодно, если собрать множество солнечных зайчиков в одном месте.
