С потолка, сквозь потрескавшуюся побелку сочилась вода. Вася Штыков в тихий час умудрился незаметно пробраться на лестничную площадку с одной единственной дверью. Вход в зелёный тупик с лаконичной надписью «Сестра-хозяйка», рядом вертикальный трап, сваренный из толстого уголка и прутьев арматуры, устремлённого в суровый квадрат из катанного железа с навесным замком. На полу керамическая плитка, замазанная серым цементом в местах встречи с жестоким временем.
На улице, за стеной, давно прошли первоклассники с цветами, и теперь два раза в день понуро брели на уроки без гладиолусов. Впрочем, Васе не нравилось на них смотреть в любом виде, а слушать уж и подавно. Если раньше, когда он первый раз попал в психиатрическое отделение после самоубийства, идущие мимо каменного забора детишки успокаивали. Разговоры детей казались исполненными важности, с таким значением они обсуждали свои школьные дела. Теперь резкие бестолковые крики вызывали непреодолимое желание дать подзатыльник. Вася во время школьной пересменки старался уйти подальше от выходящих на улицу окон.
Больному человеку любой шум слышен по-особенному отчётливо. Уже и не различить ничего здоровому гражданину, а он вздрагивает от самых микроскопических звуков. Единственное что можно сделать в этом случае, так это переключить внимание на что-то монотонное. Вот Вася и придумал после обеда, когда будущее поколение бежало к своим компьютерам от школьных знаний, прятаться на лестничной клетке, рядом с кладовкой сестры-хозяйки.
Он с удовольствием вспоминал приятное чувство, оставшееся после получения свежего постельного белья или новой пижамы. Конечно, ничего не новой, совсем не новой, а уже кем-то ношенной. Но после обработки в автоклаве можно сказать что и новой. Ведь там бешённая температура, никакой старый запах не выживет, не то что больные мысли прежнего хозяина.
«Бы-р-р, – подумал Вася, – ещё чего не хватало, слушать психов. Мне своих клюшек хватает, чтобы развлекаться ещё и с чужими. Так возьми, может я и самый занятый в отделении больной. Одна война с филистерами чего стоит. И ведь никто не поможет, все заражены, настоящих людей, почитай, что и нет. Эх, теперь до самых каникул придётся нести вахту. Господи, как они истошно кричат».
Большая, мутная от побелки и грязи капля неспешно собиралась с силами, чтобы прыгнуть водяной бомбочкой вниз, на протёртую грязной тряпкой плитку. Нет, нет, совсем не грязную в понимании санитарки. Всё-таки с хлоркой, и тряпку она меняла месяц назад, ну и что, что с гнилым запахом. Совсем ничего, если не принюхиваться, так и вообще стерильная. Капля повисла раздумье, немного покрутилась для порядка, для фасона, перед тем как шлёпнуться.
«А ведь ей наверняка будет очень больно упасть с высоты четырёх метров на жёсткий керамический пол. Если из белого кафеля, как в процедурном кабинете, так может быть и ничего, и не так обидно, тоже больно, но всё-таки стерильная поверхность».
Пока представлял себе, что испытывает капля, разбившееся о лестничную площадку, не уследил за стартом. Собрал внимание только когда услышал мокрый шлепок.
«Оно и к лучшему, что сижу здесь, зато нет этих противных детей. Они совсем разговаривать разучились, словно им очень хочется в туалет, а нельзя. Вот и паникуют».
После неудачной вахты пришлось положить на пол заранее приготовленный журнал из больничной библиотеки, «Техника Молодёжи», чтобы не простудиться. Вася очень не любил болеть. Начнут опять над ним эксперименты ставить. Прошлый раз, весной, какой-то знаменитый профессор начал шарики на голове жечь. Чистое шаманство, но поди докажи ему, что он ничего в этом не понимает. Да и как может понимать, коль ни разу не лежал в Пятом отделении? Дилетант. И доверяют же таким настоящих дураков лечить. Форменное безобразие! Не придумай Вася в реанимацию попасть, так и замучил бы напрочь. Повезло, ночная бригада хорошая попалась, быстро подключили к кислородному баллону, а так бы и оставил своё родное отделение навсегда…
«Да, сейчас конец октября. Дожди. Сколько ещё ждать второй такой капли? Может и очень долго… Но иначе никак нельзя бороться с филистерами. Если сейчас спуститься на один лестничный марш, то детишек будет слышно, а я не могу покинуть свой пост ни на секунду. Вдруг они и в самом деле такими вырастут? Нет, так совсем нельзя. Это что получается, они и дома такие. Значит родителям до них нет никакого дела? – Вася даже поперхнулся от пронзительной мысли. – А если до них нет никакого дела, то они забудут для чего живут! Господи, а вот это уже трагедия. Так могут обо всём забыть. Даже обо мне!»
На журнале оказалось жёстко сидеть. Всё-таки тонковатую в Стране Советов печатали «Технику молодёжи», экономили, а напрасно. Теперь придётся ждать, когда упадёт следующая капля. Ведь только так можно победить филистеров… Намеренно не слушать этих противных детей! Если Вася исключит себя из формулы, то их не будет, разве не так? Чик и нет истошных криков. Хоты бы здесь, на площадке, перед железной дверью сестры-хозяйки.
На один лестничный пролёт ниже, в окне, елозила по стеклу тоненькая чёрная ветка с ослепительно-рыжими листками. Моросящий дождь усилился, и раздражённо терзал безвольную берёзу секущими струями. Из треснувшего пузыря побелки капли начали собираться быстрее, появилась ещё одна точка, откуда падали холодные телеграммы осени.
Бороться становилось трудней. Василий почувствовал себя героем папанинцем. Кто это? Все забыли, а если и помнили, так о чём-то бесконечно далёком, почти как греческие спартанцы. Не было никогда ничего подобного, однако сейчас уже никто и не помнит. Всё смешалось в головах. А папанинцы были, и Кренкель был. Высокий такой, тогда в радисты брали физически развитых мужчин. Это потом все радисты превратились в женщин, а тогда на заре коммунизма люди были большими и дела большие. Вася встал чтобы размяться, потрогал дверь с облупившейся краской, зачем-то постучал по обнажившейся жести ногтем. Может хотел проверить, почему она гладкая и блестящая? Точно ответить не мог. Информация в Пятое отделение почти не попадала. Что, на взгляд Васи Штыкова, было трагическим упущением администрации Психиатрической Больницы.
«Всё-то у них с вывертом», – посетовал Вася.
Неожиданно окошко в двери распахнулось и показалось сонное лицо Агриппины Петровны, суровой женщины, предпенсионного возраста. К помятой щеке прилипли крошки булки и обёртка от карамельки, которую она тут же оторвала.
– Ты чего скребёшься?
– Так я это, капает. Вот, – Вася показал на потолок, откуда сочилась вода.
– Без тебя не знаю. Ты почему не в палате?
– Пришёл доложить. У меня знаете какой слух? Ух, только держись.
– Что-то ты хитришь. Таблетки принимал?
– Обижаете, а как же, и укол. Смотрите, синяк остался. Сестричка молоденькая попалась, руки с непривычки дрожат, вот и заделала, – Василий задрал пижаму, чтобы показать вену с кровоподтёком.
– Ты чего прячешь? – спросила, заметив виноватые глаза.
– Это почему? – он передвинул ногой в сторону «Технику молодёжи». Василию не хотелось, чтобы сестра-хозяйка увидела, как он использует больничное имущество.
С потолка упала особенно большая капля. Василий никак не мог пропустить без салюта долгожданное событие. Всё-таки старалась, копила силы, и тут без внимания Он слегка подпрыгнул, чтобы не напугать сестру-хозяйку и выдал.
– Пыш-ш, – сквозь зубы и вытаращил глаза, не без идеи, а просто так для впечатления. А чё было делать, не лаять же. Хотя это мысль пришла тоже, но потом, когда было уже поздно.
Окошко немедленно захлопнулось, раздался щелчок закрываемого шпингалета.
– Больной, идите немедленно в свою палату, или я вызову санитаров!
«Ну вот это полнейший абсурд, а ещё приличное учреждение. Меня что, за дурака держат?» – мысленно возмутился Вася.
Дело в том, что телефоном подобные места не оборудовались. Да и зачем? Кто будет звонить на микроскопический склад постельного белья и половых тряпок. О тряпках Василий давно хотел сделать замечание, но всё как-то не случалось, а теперь точно, удачный момент.
– Уважаемая Агриппина Петровна у вас там нет телефона. Вы зачем обманываете? Ну ладно, на первый раз прощаю. Вы лучше скажите, почему швабры такие вонючие? Это ведь ни в какой морг нельзя спрятать, только в крематорий.
Зачем он упомянул крематорий, Василий не знал. Может оттого что в окне за берёзой наблюдались зелёные ворота с надписью «Крематорий». Может быть, но сказанного, как говориться, не воротишь. Дело в том, что лестничные марши заканчивали выходом прямо туда, в царство Аида. Василий успел и там побывать с поручением, когда страна отмечала Первое мая. Студенты-санитары после демонстрации не донести покойника, пришлось помогать. Зачем? Вася так и не понял.
– Голубчик, а что это ты удумал? Какой такой «крематорий»?
– Не отвлекайтесь, я полагал, что ваша должность подразумевает материализм, а вы потустороннее вспомнили. Мне, например, совсем не нравиться, когда после отхода ко сну из коридора начинает пахнуть химией. Как вы думаете, вам самой это понравиться. Вот то-то, что и нет, а вы «крематорий», а как не «крематорий», когда дышать нечем. Я, например, астматик, а вы меня травите своим отношением.
– Отношением? – переспросила совсем сбитая с толку Агриппина Петровна.
– А как не отношением? Конечно, вам виднее, вы сестра-хозяйка. Кто мы для вас? Так, больничная пыль. Но теперь момент истины настал, – Василий замолчал, придумывая чтобы этакое сказать, чтобы достучаться до окаменевшего разума пожилой женщины.
Нельзя стопроцентно утверждать, чтобы сестра-хозяйка сильно испугалась. Необычно, конечно, что больной ошивается у двери, словно герой любовник, но не более того, она и похлеще видела за долгую службу в психиатрии. Такое видела, что не приведи господь. Ей даже жалко стало Василия, всё-таки сторожил. Он не буйный, нет, так, подлечат от шизофрении и отпускают. Первый раз увидела, когда принялась совсем молоденькой девушкой, только замуж вышла, забеременела. Её инструктировали, показывали, как надобно себя вести в сложных ситуациях. С тех пор утекло много воды. В конце концов, дело совсем обычное, если не одно «но», и весьма неприятное: как она объяснит заведующему, что делала на складе во время тихого часа. Инвентаризацию? Оно, конечно, можно и сказать, только сегодня у неё выходной, и вот это уже нарушение. Ну кому расскажешь, что приехали родственники из Харькова, которых видеть не хочется ни разу, сил уже нет, а надо терпеть. Здесь хоть можно спокойно вздремнуть. Нет, это решительно не понравиться заведующему. Обязательно упрекнёт, что не спросила разрешения. А что это она должна спрашивать, когда это её собственный склад?
По жести опять пошло дробное постукивание: «Тада, та-та, та-там!» До конца тихого часа оставалось ещё больше часа. Никто не знает, что она здесь. За дверью псих с чем-то тяжёлым. Она слышала, как Вася что-то двигал ногой. Наверняка, булыжник или кирпич, а что же ещё.
«Сейчас только открой окошко и сразу получишь в голову», – промелькнуло в голове у сестры-хозяйки.
– Больной, что хотели? – ответила в тонкую щель окна выдачи.
– Так я насчёт амброзии. Вы бы приструнили своих санитарок. Ведь жизни никакой нет от хлорки. Настолько вредная вещь, что убить кого-нибудь хочется.
– Ничего не понимаю, а причём здесь хлорка? Правила не мной прописаны, мы просто обязаны дезинфицировать помещение.
– То есть не договоримся, – заключил Василий, не понимавший, что такого особенного он просит. Например, в соседнюю палату поставили холодильник, он ведь молчит. А в комнате отдыха вечером не включают его любимую передачу «Клуб путешественников», тоже ни слова, ни полсловечка. Он свернул в трубку журнал и начал нервно постукивать по перилам, отчего в крохотном помещении казалось, что гремит что-то железное.
– Ну я подумаю, что можно сделать, – решила проявить дипломатию Агриппина Петровна, опасавшаяся, что больной предпримет штурм подсобного помещения. Комнатка находиться вдали от лечебной части, под потолком, звуки не доносится до дежурной сестры. Однажды ремонтировали замок, так с поста никто не заглянул, не поинтересовался, кто это там стучит. Пропащее дело. Тут она вспомнила, что замок тогда так и не сделали, решили временно обходится защёлкой с пластилиновой пломбой.
«Ох» – она зажала рот ладонью.
– Я вам не верю. Это вы специально говорите, чтобы избавиться от меня. Вы наверняка испугались. А что очень даже: какой-то псих под дверью с глупыми просьбами, и вокруг никого. Эх, тихо-то как, самое время для задушевной беседы. Вот вы замечательная женщина, самодостаточная, можно сказать, а такое безобразие развели на рабочем месте. Разве это правильно? – Василий посмотрел с осуждением на грязную лужицу, образовавшуюся от капель с потолка.
– Разве бы я сюда пришёл, коль не крайняя нужда? Да ни в жизнь! Ещё эти школьники невоспитанные. Просто наважденье какое-то. «Оки-токи, хы-хы, гы-гы!» Как будто заняться нечем, как не привлекать с себе внимание. А на что люди обращает внимание? Правильно, на уродство и хамство. Разве не так? Вот как эта лужа, к примеру!
«Далась ему эта течь? Тысячу лет капала, и ещё столько же прокапает. И ничего не случиться. Я, когда сюда устраивалась на работу, она уже была. Прежняя сестра-хозяйка так и сказала: “Для порядка. В отделении обязательно должен быть недочёт. Так пусть сидит у меня под дверью”. Тоже мне борец за чистоту выискался!»
– Василий, вы не волнуйтесь. С чего вы вообще взяли, что всё это пустое. Полная ерунда. Конечно, всё исправим и хлорку, и течь.
– А кто вам говорил насчёт капель? Мне очень даже нравиться наблюдать как вода разбивается о керамику. Эх, вот если бы они летели на первый этаж! Эффект бы был несравненно лучше. Вы как считаете, если на первый этаж, это ведь несравнимо громче? Вы не думайте, я тщательно изучал вопрос. Только представьте себе: собираешься с духом, раскачиваешься, вот-вот надо прыгать, ничто уже не спасёт, сердце замирает от страха, скоро вечность. Наконец отчаянный шаг и восторг полёта. Потом кишки, разорванная одежда, кровь, серые мозги, вот как этот цемент, – он кивнул на пол. – Скажите, у вас тоже там плитка с выбоинами? – Постучал по двери, но уже не ногтем, а свёрнутым в трубочку журналом «Техника молодёжи». Дверь подло скрипнула, указывая со всей очевидностью на свою фиктивную сущность.
На всякий случай Агриппина Петровна вцепилась в ручку, не желая впускать сумасшедшего на свою территорию.
– Ого, да у нас здесь всё так! Да-с, дела. Теперь понимаю, почему в моей палате ржавое пятно вокруг трубы. Хорошо хоть не капает, хотя, как сказать и для кого… – Он помолчал. – Надо торопиться, скоро закончиться тихий час, а мы с вами ни до чего не договорились. Ну так как, что вы думаете насчёт первого этажа?
– Больной, я уже не знаю, что вам обещать, чтобы вы отправились в свою палату.
– Вот, вот, вот вы и проговорились. Вам бы только меня в палате запереть. А чтобы поговорить по душам так и нет!
– Миленький, я ведь всего лишь сестра-хозяйка. Где я и где душа. Это вам к врачам надобно. Они специалисты, всё выслушают, таблетки пропишут какие надо.
– Так, у вас там вода есть? – неожиданно спросил Вася, что-то вспомнив.
– Какая?
– Обычная, ну что непонятного, чтобы пить?
– Чай подойдёт?
– Без сахара?
– Холодный только.
– Ничего, вам придётся выпить эти самые лекарства.
– Это зачем?
– Чтобы насладились.
– Вы же сказали, что выпили.
– Соврал, и чё такого. Вы ведь врёте, что запретите хлорку. Разве нет?
Все знают, что сумасшедшие обладают особым чутьём на ложь. Перед их взором будто падает пелена из условностей и зависимостей, проще будет сказать – СТРАХА! Дураку чего бояться, всё равно общество вычеркнуло его из своих рядов. Так теперь можно быть честным и искренним, что совсем невозможно человеку культурному. Вася с лёгкостью признался, что обманул, оттого что находился в отделении душевнобольных.
– Не буду! – отважно заявила Агриппина Петровна.
– Глупо, весьма глупо. Вы сейчас держитесь за ручку, но это совсем напрасно. У меня есть для вас сюрприз, – он похлопал журналом по перилам, ему очень нравился этот звук «Гу-у, гу-у». – Лучше по-хорошему выпейте. Это совсем безопасные таблетки. Послушайте, давайте быстрее. Тихий час заканчивается, а вы решили со мной играть.
– Давайте сюда, – надеясь потянуть время, согласилась Агриппина Петровна.
– Э-э нет, так не пойдёт. Я опытный пациент. Придётся выпить. Сейчас откроете рот, и я сам положу туда таблетки.
– У вас руки грязные.
– Вот ещё, щас протрём. Дайте сюда перчатки. У вас есть, я знаю.
Он натянул просыпанные тальком медицинские перчатки, переданные сестрой-хозяйкой через окно выдачи.
– Пожалуйста, полная стерильность, – поднял перед собой, изображая хирурга.
– Я готова, – женщина открыла рот. – Подождите, а что вам дают? – оставила больного, придерживаясь плана, тянуть время.
– Ничего страшного, Рисперидон и ещё какую-то гадость.
– Разовая доза?
– Конечно, за кого вы меня принимаете. Я что Плюшкин, чтобы копить всякую дрянь. – Василий, нахмурив брови, посмотрел наверх: – Так, чего-то не хватает…
Отвлёкшаяся на обсуждение лекарств женщина потеряла бдительность и отпустила ручку, в тот же момент Вася ворвался в тесную коморку, сорвав жалкий шпингалет вместе с крашеными щепками.
– Вот и я. Теперь не отвертитесь. Пейте, а не то зарежу, он схватил со стола канцелярские ножницы и приставил к горлу испуганной женщины.
– Василий, ну вы разумный человек. Зачем мне ваши таблетки? Подумайте сами? – по инерции брыкнулась сестра-хозяйка.
– Я? Да вы с ума сошли! Впрочем, место уже занято. Ну же!
Скорые порывы мелкого дождя превратились в полноценный шум по кровельному железу, хорошо слышному из распахнутого люка на чердак. Открытый замок остался в проушине вместе с ключом, на котором болталась бирка из зелёного дерматина с надписью «Сестра-хозяйка».
Огромная капля боязливо гуляла вдоль края треснувшей штукатурки. Туда-сюда, туда-сюда, не решаясь совершить последний в своей жизни прыжок. Там внизу, на коричневой плитке с серыми выбоинами сидел на журнале «Техника молодёжи» Василий Штыков. Наконец он сумел поймать момент, когда потяжелевшая от воды капля, растянувшись, быстро оторвалась от потолка. Из обитой крашеной жестью двери, в щель окна выдачи, раздавался умиротворяющий женский храп. В окне до сих пор суетная ветка берёзы перестала противно елозить, прилипнув измочаленными листьями к мокрому стеклу.
«Ка-а-ап», – раздалось в тишине.
«Ши-и-п», ¬– прошептал Вася и блаженно улыбнулся.
А что ему было не улыбаться? На сегодня все дела сделаны. Школьники обошлись без его внимания, а это, согласитесь, большое дело. И самое главное, ему никто не мешает слушать тишину.
«Ши-и-п», – мысленно произнёс Вася и ещё раз улыбнулся.
