Истории из жизни

В первый день по шагомеру делаю 45 тысяч шагов. Плоскостопие 3-й степени передает привет моим ногам.

Во второй день отдыхаю и хожу 20 км.

Третий день, понимаю, что вечный город нужно смотреть максимально. Делаю 60 тысяч по Риму. Далее, вокзал, экспресс, самолет до Ираклиона. Прилетаю ночью, в Ираклион, 45 евро до отеля - это не мой бюджет.

Делать нечего, иду пешком, а это 25 км и местами через серпантин. Дошел. И до сих пор вспоминаю ту прогулку с каким-то чувством радости. Иду через ночной серпантин, светят звезды, где-то внизу плещется море.

Походу движения- главное было не останавливаться. Изначально делал несколько таких ошибок, потом понял, что после отдыха ноги как деревянные и лучше не отдыхать совсем.

Дошел до отеля в 8 утра. Из смешного - натер мозоли на подушечках пальцев ног и это несмотря на разношенные кроссовки на плоской подошве. А мои кореша в отеле забыли, что ночью я купил билеты до Рима, успели меня потерять и даже ходили меня искать в местную полицию, где их культурно послали.

Соседка говорит, что гроб был не такой был..

Тётка оказалась азартная и любопытная, откопала гроб и лопатой вскрыла крышку. Там оказался скелет какой-то бабушки. По одежде мы это поняли.

Я у тётки спрашиваю:

– Это чё за перфоманс такой?

Тётка ответила:

– Вряд ли это какой-то криминал. Я вам ничего не говорила, но, видимо, бабушка эта была похоронена на престижном участке, в числе первых на этом кладбище. И, скорее всего, могила была заброшенная. Ну и откопали бабушку по тихой грусти и перенесли сюда, на окраину кладбища, в свежую могилу, чтоб рыть было легче. Подкинули, так сказать, вашему мужу. А её место на престижном участке продали. Что делать будете? Жаловаться пойдёте?

Соседка ненадолго задумалась, а потом сказала:

– Он всю жизнь был кобелём и бабником. Видимо, это судьба. Пусть бабка здесь остаётся, вдвоём им веселее будет. Вот деньги, закапывайте, ставьте оградку, а мы домой поехали.

Кухня была очень маленькой из-за печки, обогревавшей дом, так же на ней готовили еду, отдыхали (имелась большая лежанка, на которой мы с дедом спали зимой), а еще, в послевоенные годы, когда бани не было, в печке мылись. Вспоминаю холодные зимние вечера: в топку активно подкидывали поленья, становилось жарко, окна «потели» и меня отправляли на завалинку, где было, как в бане, а рядом ложился дед. К утру я просыпался, укутанный в ватное одеяло и накрытый телогрейкой, а когда на улице сильно морозило, изо рта шел пар. Бабуля с дедулей были уже на ногах, родители уезжали на работу, в печке весело трещали сухие березовые дрова, и в доме пахло жареной яичницей. Полы зимой были всегда холодными, поэтому все носили валенки или бурки.

Из внутреннего убранства в памяти остался ковер «Три медведя, утро в сосновом бору», который висел над старой железной кроватью в передней. Он добавлял разнообразия простому деревенскому быту. Этот ковер имел свою историю, связанную с нашей семьей. Отец купил его во время срочной службы в ГСВГ и привез в деревню. После того, как родители получили от завода комнату в коммунальной квартире, ковер переехал вместе с нами, сохранив особый запах березовых дров, горящих в печи. Мы с братом спали на полуторке и он (ковер) служил защитой от холодной стены, а медведи бережно охраняли наш сон. Потом, наша семья переехала в общежитие и «медведи» вместе с нами, продолжая охранять наш покой. Финалом путешествия стала новая трехкомнатная квартира, где ковер тоже какое-то время красовался на стене, но в один момент родители решили, что он вышел из моды и заменили его на новый.

В выходной день заехал навестить родителей и случайно на лоджии обнаружил какой- то старый бумажный сверток. Мама прокомментировала, что давно пора избавиться от барахла, пора все вынести на свалку, расчистить место. Каково же было мое удивление, когда я увидел тот самый ковер. Признаюсь, что сам не люблю заниматься собирательством старья, но тут другое- в голове сразу встали картинки из детства: дом с печкой, снежная, морозная зима, дедушка и бабушка, мой еще маленький младший брат…. На удивление, ковер оказался в очень хорошем состоянии, хотя прошло столько лет. Уверен, что три медведя еще послужат, охраняя покой наших детей и внуков, ведь в наше непростое время — это так важно и необходимо.

От деревни до большого болота, куда я любил ходить, было не далеко по карельским меркам. Выходил я на старую вырубку за деревней, пересекал её и оказывался на берегу быстрой и широкой протоки, в том месте, где через нее был перекинут ствол гигантской ели. По стволу переходил на другой берег и вдоль него шел до берега Кудам-озера, не большого по тем же меркам и окруженного глухим лесом. Пройдя немного вдоль озерного берега, поднимался на невысокую сопку, по вершине которой проходила широкая тропа, кем-то когда-то проложенная настолько прочно, что не зарастала из года в год. По ней шел я дальше на север, пока по правую руку от меня, сквозь просвет между деревьями, не открывалось заболоченное пространство.

От тропы до края болота оставалось пройти лишь пологий косогор – и вот оно! Болото было велико. С косогора открывался вид на него до самого горизонта. Поросшее редкими, тонкоствольными и невысокими деревцами, пузырящееся желто-оранжевыми кочками, оно в те годы не представляло опасности – карельские болота много десятилетий осушали. И на этом болоте, как и на многих других, можно было найти штабели керамических трубок, оставленныe осушителями.

Мне нравилось гулять по болоту. Нравилась необыкновенная его пестрота и первобытность тишины, которая меня окружала. То и дело ветер доносил приятные запахи: то от сопки повеет багульником, то можжевеловым духом, то в жаркий день пахнёт сосной от косогора. Вздрогнет от моих шагов нетвердая поверхность болота и почует моё приближение золотистая змейка, порснет с нагретой кочки в траву. Хорошо, если успеваю её заметить, чаще это бесшумное бегство остается втайне. Тот же знак подаст почва птице. Вспорхнет болотный житель в воздух, подпустив меня не ближе, чем шагов на десять, и раздастся свист быстрых крыльев.

Хоть и не топко болото, но опасность всё ж есть, заблудиться на болоте просто. Когда бродишь промеж редкой поросли, ступаешь с кочки на кочку, подними глаза, оглядись – не найдешь следа, каким путем сюда забрел. Вдалеке от края болота даже редкая поросль мешает увидеть дальше, чем на небольшое расстояние. Не видать берегов, даже сопок не видать, ведь деревца хоть и не высоки, но все ж выше человеческого роста и горизонт закрывают. И, если небо в тучах так, что солнца не видно, если компаса с собой нет, то до паники доведет заблудившегося однообразность, похожесть всех окружающих его предметов. К тому же двигаться по болоту по прямой не получается, то и дело приходится петлять, выбирая кочку потверже или обходя деревца. Потому соблюдать нужное направление трудно, почти невозможно. Применял я такой способ, помогавший мне находить путь ухода с болота: если дул устойчивый ветер, при входе на болото я определял его направление. И тогда ветер становился для меня вместо стрелки компаса. По нему я узнавал, в какую сторону нужно идти.

Нагулявшись, возвращался я к краю болота и там собирал грибы, чтобы не тащить их издалека. Брал только шляпки, ножки оставлял на болоте. С коробом за спиной и двумя корзинами в руках шагал я назад, в деревню. Килограммов 20, а то и более нёс. Но было не в тягость, привычно мне это было тогда. С двумя-тремя перекурами за час добирался до дома.

Так вот о чём подсказал мне Пришвин, сам любивший бывать на болотах: люди по болотам не ходят, не ездят. Если и пройдет кто, то быстро следы исчезают. Никакого хозяйства на болоте также не ведется. И потому человеку внимательному и не чуждому воображения, оказавшемуся на болоте, присмотревшемуся к нему, принюхавшемуся, прислушавшемуся, становится ясно, как выглядела земля в ту пору, когда еще не было на ней людей. А была вся земля покрыта вот такими влажными полями и порослью.