— Воевода... Нет, Чарльз... — осторожно начал он.
— А? Чего тебе, Элерт? — не глядя спросил тот.
— Мне кажется, между нами возникло недоразумение, — Мартин сперва хорошенько подумал, подбирая нужные слова. — Я действительно много на себя беру, но...
— Нет тут никакого недоразумения! — отрезал Люфт. — Лидером назначили меня, и я должен им и оставаться. Если мы не будем исполнять каждый свою роль, в отряде начнётся разгильдяйство! Каждый будет тянуть одеяло на себя, никто не станет слушать приказов, и тогда нам всем придёт конец! Ты уже нарушал мои распоряжения, игнорировал меня, ставил под сомнение мой авторитет на глазах остальных...
— Я хочу извиниться за те слова. Про то, что тебя хватает только солдатами командовать...
— А даже если это и правда? Хороший солдат выполняет команды своего начальника, вне зависимости от того, что о них думает. А хороший лидер — это далеко не тот, кто громче орёт и вставляет всюду своё слово, Элерт, — твёрдо сказал Чарльз, посмотрев в глаза Мартину. — Прежде всего лидер готов взять на себя ответственность за жизни вверенных ему людей. Может, среди военных наш статус и равен, но готов ли ты брать эту ответственность на себя? Готов ли сознавать, что люди могут погибнуть из-за твоего неверного решения?
— Думаешь, я не думаю об этом каждый день? — разгорячённо ответил тот. — Когда я закрываю глаза, то вижу лица солдат, которых повёл на смерть в верхних шахтах в тот день! Отто, Хайнрих, Эрен — их разорвали на части Мальсы, потому что я за ними не углядел! И ещё раньше, когда драконы напали на Небесный город — я пытался спасти мирных жителей, организовать эвакуацию, но в итоге лишь вызвал панику! Я мог бы отправить людей в Цитадель через туннели, но мне это даже в голову не пришло, и в итоге десятки погибли на том мосту!
— Значит, ты понимаешь, что они погибли по твоей вине. И несмотря на это всё равно рвёшься командовать?
— Вина здесь не при чём, Чарльз. Да, они погибли из-за моих решений, но их я должен был принять, иначе жертв было бы куда больше. Я оказался Воеводой без опыта командования и наделал кучу ошибок, которые ты на моём месте мог бы не совершить. Но в тех ситуациях никто кроме меня не мог взять на себя эту роль. Я не оправдываюсь. На моих руках действительно их кровь, и от неё мне уже никак не отмыться. Ты никогда не задумывался, почему именно воинов ни при каких обстоятельствах не берут в жрецы? Потому что мы берём на себя это бремя, приносим в жертву чистоту собственных душ ради защиты народа. И я готов пойти на это, чтобы защитить дорогих мне людей. А что насчёт тебя, Чарльз? Помнишь ли ты тех, кого отправил на смерть?
— Я... да, разумеется... — прошептал Люфт, отведя взгляд.
— В таком случае, прекрати прятаться от правды! Ты знаешь, кто погиб тогда, в воздушном бою! Ты просто не хочешь признавать, что его кровь — на твоих руках!
— Чья кровь? — после долгой паузы спросил Воевода, удивлённо выпучив глаза. — Элерт, ума не приложу, о чём ты толкуешь!
Несколько секунд Мартин глядел на лицо Чарльза, а затем отвернулся, сделав, как ему казалось, окончательный вывод.
"Нет, его память не повреждена пережитым кошмаром, и он отдаёт себе отчёт в том, что его сын погиб. Всё куда хуже — он сознательно загоняет себя в это безумное отрицание, просто потому что иначе не сможет справиться с болью. И никто не сможет вытащить его из этой лжи, пока он сам на это не решится".
Не было ясно, понял ли сам Люфт, что молодой Воевода раскрыл его. Он просто продолжал идти, спокойно и даже с небольшой улыбкой глядя перед собой, наверняка не переставая в этот самый момент убеждать себя в том, что в Цитадели его ждёт целый и невредимый сын. И если ещё существовал шанс заставить его признать правду, то сделать это можно было только в качестве понимающего друга.
— В любом случае, я виноват перед тобой, — сказал Мартин. — Ты наш лидер, тебе нами и руководить. Я больше не буду принимать решения за тебя.
— В таком случае, и ты меня извини, — кивнул Чарльз. — Кажется, тогда я некрасиво отозвался о твоей подруге. Её ведь Эрика зовут?
— Да, Эрика Эргард, — кивнул Мартин и сразу помрачнел.
— Так. И что же есть между вами, если не секрет? — полюбопытствовал пожилой Воевода.
— Ну... Она сестра моего друга, Марка. Он погиб во время атаки на Правый рубеж.
Люфт промолчал. Мартин сперва подумал, что этого объяснения достаточно, но потом по какой-то причине продолжил:
— Мы с Эрикой знакомы уже четыре года — с тех самых пор, как она переселилась к нему после смерти их матери. Считай, она взрослела на моих глазах. Мы сразу сдружились, понимали друг друга с полуслова... Мы с Марком вместе ходили в дозор, а потом шли к нему домой ужинать и резаться в карты. Так что я появлялся в их доме почти так же часто, как и он. На самом деле, в последние годы даже чаще него — Марк завёл привычку после службы идти сначала в кабак, а уж потом домой... — Мартин вздохнул, погрузившись в воспоминания. — Эрика и я... Мы всегда были близки. А вот с Марком мы как-то потеряли контакт. Я получил повышение, а он так и остался простым ратником. К тому же он начал что-то подозревать, но предпочитал заливать свою тревогу выпивкой, видясь со мной всё реже и реже. Да и мне уже было тошно улыбаться ему, когда мы встречались на службе...
— Ясно. История стара, как мир, — улыбнулся Чарльз. — Ну и что ты собираешься делать, когда вернёшься?
— Честно говоря, я не знаю. Слишком мало времени прошло со смерти Марка. И слишком много неопределённости в завтрашнем дне. Но одно я решил твёрдо — я буду оберегать её даже ценой собственной жизни. Хотя бы ради памяти Марка.
— Повезло тебе с ней, — пожал плечами Люфт. — У меня-то кроме сына никого и нет...
Мартин бросил сочувственный взгляд на Воеводу, и его посетила новая необычная мысль.
"Может, и хорошо, что он занимается самовнушением. Если он примет правду, то окончательно лишится всего, ради чего существует. И это будет означать для него смерть".
"Снова. Даже после всего, что все они видели, это происходит снова. Почему? Почему они не в состоянии осознать истину? Неужели я в чём-то ошибаюсь? Что, что же я делаю не так?!"
— Я, конечно, ещё мало что знаю про вас, малышей, но думается мне, что ты в печали, — любопытным басом произнёс Целерис.
Мари вздрогнула и подняла взгляд. Занятая мрачными думами, она как-то даже и позабыла про своего Доминуса-телохранителя. Теперь вот придётся опять сражаться с Тьмой, так и норовящей закрасться в её светлую душу. Ну да ничего, самое главное — не пялиться почём зря на его здоровые голые ручищи. Тогда, глядишь, и мерзость всякая в голову не полезет.
— Вовсе нет, о Владыка, — смиренно произнесла жрица. — Я лишь думала о всех тех страданиях, что причинили нашему народу прислужники Тьмы. Но не печалью это наполняет моё сердце, а лишь решимостью продолжать священную борьбу!
— А-а-а. Вот оно что, — протянул Целерис и почесал макушку. — А я-то думал, это тот заморыш в очках тебя обидел.
— Кто, Юлиус? — возмутилась Мари и брезгливо фыркнула. — Да что этот нахал вообще понимает? Появись перед ним сам Светоносный во всём своём великолепии — он и в него бы не поверил! Тоже ещё мне, расстраиваться из-за каких-то невежд!
— Верно, верно! — закивал Доминус. — Вот мне, знаешь ли, тоже всё равно. Я ж в воздухе не растаю, если кто-то где-то перестанет верить, что я есть! Правильно?
— Вот именно! — Мари уже хотела на этом закончить, но не сдержала негодования и вскричала. — Скажи мне, о Владыка, почему, почему даже некоторые из нашего отряда продолжают сомневаться в истинности постулатов Церкви Фейберуса?! Ведь они знают, как вы поднялись на сияющих лучах из Бездны, видели собственными глазами, как вам покоряется огонь, ветер и земная твердь! Каких ещё доказательств недостаёт этим маловерным глупцам?!
— Ну ты, конечно, нашла кого спросить! Я-то, считай, только родился и мало что в этом смыслю! — хохотнул силач, а затем слегка наклонился к Мари. — Но ежели хочешь знать, что мне про это думается, то я бы сказал так: все мы по нутру не желаем верить собственным глазам. Всё-то нам кажется, что везде есть какой-то подвох, и что-то тут нечисто. Так что ничего удивительного в этом нету!
— Только дурак будет отрицать очевидное! — отрезала жрица. — Да, вот именно! Каждый, кто отрицал истину Церкви, каждый, кто насмехался над ней и над... теми, кто свято следовал её добродетелям... все они просто идиоты! И после смерти их Души не вознесутся на Магнию, а будут вечно прозябать во Тьме!
Она сама не заметила, как сорвалась на крик, и стыдливо замолчала. Целерис некоторое время удивлённо на неё смотрел, а затем пробормотал:
— Ох. Нехорошо. Да, совсем нехорошо.
Мари слегка отдышалась, стараясь не смотреть на спутника. Она и сама не очень поняла, что на неё нашло. Должно быть, это был праведный гнев, реакция на творящуюся вокруг несправедливость и невежество в отношении веры. Да, в таком случае, было не лишним иной раз повысить голос и напомнить окружающим, что их ждёт, если они не будут чтить Фейберуса в должной полноте. В конце концов, это был далеко не первый раз, когда она так делала, и это было совершенно необходимо. И плевать, что после этого о ней думали! Она, между прочим, заботилась в первую очередь о спасении их Душ!
— Смотри-ка, — снова прервал её мысли Доминус. — Никак, наши идут!
Мари огляделась и действительно заметила, как со стороны центра водохранилища приближается фигура закованного в броню Сына Фейберуса и семенящий следом Филиус Шефер.
— На кой они с пути-то свернули? Неужто случилось чего? — нахмурился Целерис.
Они пошли навстречу друг другу и вскоре встретились посреди моста неподалёку от прохода, ведущего к одной из ферм. И величественный Владыка Огня, и милый дурачок Фил были явно чем-то взволнованны, особенно последний.
— Брат! Хорошо, что вы не ушли вперёд, — немного нервно сказал Эстус. — Слушай, помощь твоя нужна! Мы тут шли и увидели вдалеке каких-то незнакомцев. Кажется, они были одеты в тёмно-красное!
— О пресвятые Творцы! Это же те остроухие прислужники Тьмы! — воскликнула Мари в ответ на вопросительный взгляд своего спутника. — И здесь они преследуют нас, не сбавляют натиска!
— Надо выяснить, кто это, и поскорее! — встревоженно продолжил Повелитель Огня. — Пойдём, брат! Вдвоём мы сможем с ними справиться!
— И то верно. Вперёд! — кивнул Целерис. — А вы, малыши, лучше держитесь позади.
— Э-э-э... Я думаю, слишком опасно сейчас брать их с собой, — заметил Эстус, обменявшись взглядами с Филиусом. — Пусть они пока останутся здесь и подождут нас.
Мари была не в восторге от этой идеи — не столько потому, что ей нужно было остаться наедине с влюблённым в неё по уши мальчишкой, сколько потому, что пришлось прервать поиски Детей Фейберуса. Впрочем, спорить с волей Доминусов она не посмела.
— Как скажешь, красный. Ты же у нас за главного, — пожал плечами Целерис.
— Мы вернёмся за вами. Никуда отсюда не уходите, — Эстус зачем-то кивнул Филиусу, и они с братом быстро пошли в сторону предполагаемой угрозы.
Некоторое время Мари с Филом смотрели им вслед, а затем разбрелись, встав по разные стороны моста. По правде сказать, жрице сейчас хотелось побыть одной. Не то чтобы Филиус Шефер был ей неприятен — совсем напротив, его детская наивность была признаком чистой, нетронутой пороком души, что было для неё важнее всего в людях. Просто сейчас было совсем не место и не время для беспечных разговоров о всякой ерунде. На их глазах вершилась история, высшие существа оживали и ходили среди смертных — а такой простак, увы, при всём желании не смог бы понять великой важности происходящего.
— Мари, — вдруг тихо сказал Филиус дрожащим голосом. — Нам... надо поговорить.
В первую секунду она не поняла, о чём таком важном он собирается разговаривать, но потом вспомнила неуверенный тон Эстуса, их постоянные переглядывания, и всё стало ясно. Надо признать, Филиус провернул всё грамотно — даже убедил Владыку Огня ему подыграть. Она как могла оттягивала этот неприятный разговор, хоть и понимала, что он неизбежен. Впрочем, с другой стороны было даже хорошо, что с этим наконец-то будет покончено. Пусть ей и придётся причинить парню боль, но она хотя бы будет кратковременной. Лучше, чем продолжать мучить и его, и себя, как это было последние полгода. Вот только как подобрать нужные слова? Как не поранить ненароком его непорочную душу?
— О чём? — как можно более недоумевающе спросила Мари, обернувшись. Вообще, она хорошо умела изображать наивность — полезное качество для молодой жрицы.
— Ну... Э-э-э... — было видно, что дальше первых слов Филиус свою речь совершенно не продумал. — Мне показалось, ты расстроена из-за Юлиуса. Не обижайся на него, он это не со зла сказал...
"Хочет утешить бедную ранимую девушку, — сдержав улыбку, подумала Мари. — Дурачок... Ему это не под силу. Никому не под силу. Да и нужно ли мне утешение? Фейберус учил со смирением переносить все трудности, неизбежно сопровождающие верующего человека. Я сама выбрала такой путь. И всё же тяжело, когда никто тебя не понимает..."
— Я не обижаюсь, — натужно улыбнулась она. — Он просто не ведал, что творит. Я всегда молилась и буду молиться за него так же, как и за всех остальных, ибо Светоносный учил прощению и любви даже к оступившимся.
Это была ложь. В действительности, с самого начала похода Мари не испытывала к Юлиусу Кассию ничего, кроме отвращения, и не упоминала его имени в своей личной молитве, в которой перечисляла каждого члена отряда. Она понимала, что поступает неправильно, но, честно говоря, до физической и духовной сохранности высокомерного чиновника ей просто не было дела.
— Ох. Понятно, — протянул Филиус и нервно отвёл взгляд. — Просто ты выглядела... Ну... подавленно...
— Не беспокойся обо мне, правда. Я просто... — Мари опустила глаза. — Путь праведника труден. И мало кто понимает истинный смысл следования учению Церкви. Юлиус напомнил мне об этом.
"Зачем я ему всё это рассказываю? Я ведь делаю только хуже... Я должна отталкивать его, а не давать ему повод для ещё большего сочувствия! А чтобы изливать душу, довольно и молитв".
— Ну и пусть не понимают! Зачем из-за них переживать? — воскликнул Филиус. — Главное, что есть и те, кто всё прекрасно понимает. Например, я!
— Ты только думаешь, что понимаешь, — грустно улыбнулась Мари.
— Почему? Я знаю, что большинство людей не разбирается в учении Фейберуса, а ты всё это изучала. Поэтому всё, что ты проповедуешь, для тебя очевидно. А другим кажется, что ты просто бездумно повторяешь фразы из Священных Текстов.
— Да не в этом дело, Фил! — Мари понимала, что должна замолчать, но была уже не в силах сдержать эмоции. — Не надо делать вид, что ты в этом разбираешься!
— Так объясни! Я хочу разобраться! — он уверенно сделал шаг вперёд, и Мари еле сдержалась, чтобы не отстраниться.
Было понятно, что Филиус уже пересилил себя, настроился идти до конца. Похоже, выхода не оставалось — Мари решила рассказать всё, как есть, без утайки. Возможно, тогда он действительно её поймёт. Поймёт — и избавится от всех иллюзий.
— Скажи, задумывался ли ты когда-нибудь всерьёз о том, как и зачем был создан этот мир? Почему Творцы сделали его именно таким, какой он есть? Для чего Фейберус наделил нас, своих детей, жаждой познания, способностью видеть красоту и наслаждаться ею, испытывать радость, горечь, любовь, надежду? Преклонялся ли ты искренне перед их безграничной мудростью и совершенством их мастерства? — говоря это, Мари осторожно подошла к краю моста, где не было перекладин, и дотянулась рукой до воды. — Всю мою жизнь, с тех самых пор, как жрицы воспитали меня в Храме, я стремилась познать Того, кто всё это сотворил. И я нашла ответы в Священных Текстах, в учении, которое Светоносный даровал нам через Пророка Антидия. И чем больше я их изучала, чем больше размышляла над смыслом Его слов, чем больше ночей проводила за молитвой, тем крепче становилась моя вера, тем больше я убеждалась в истинности учения Церкви. Ты понимаешь, Фил? Величайшее подтверждение бытия Творцов — это не старые свитки, не фрески в залах Храма и даже не Дети Фейберуса. Уже сам факт, что наш мир существует, и что он настолько прекрасен, даже сейчас, когда он так повреждён — вот настоящее доказательство!
— Ну, я... Настолько я об этом не задумывался... Но вообще я абсолютно согласен! — немедленно сказал Филиус. — Но разве это в каком-то смысле не очевидно?
— На самом деле, даже среди верующих мало кто действительно понимает глубокий смысл Церкви, — Мари помрачнела. — Они ходят в Храм каждую неделю, читают перед сном и едой заученные наизусть молитвы — но они не понимают, в чём их истинное значение. Для них всё это является скорее рутиной, обязанностью, которую их научили выполнять с детства. Они не пытаются познать истину, они лишь повторяют одни и те же слова и действия, потому что им сказали, что это принесёт им благополучие в жизни и блаженство после смерти. Это совсем не то, чего Светоносный хотел от нас, своих детей. Даже жрецы, посвятившие себя служению Творцам, чаще всего выполняют свои обязанности машинально, без осмысления! Вам, мирским, они кажутся благочестивыми, возвышенными праведниками, но в действительности большинство из них такие же — грешащие, маловерные, глупые, мелочные людишки! — она сорвалась на крик, на глазах выступили слёзы. — Я не такая, как они! Став жрицей, я поклялась нести людям истинный Свет Фейберуса! И я не собираюсь терпеть, когда над Верой потешаются идиоты, не имеющие о ней ни малейшего представления!
И вновь перед глазами те же картины. Равнодушные или насмехающиеся лица её сестёр на трапезе, когда Мари пыталась рассказать о значении молитвы перед едой, а все остальные болтали о приближающемся пире на День Сотворения Мира, парнях, с которыми жрицы познакомились во время проповедей, или о грязных слухах, ходивших в Храме. Две стыдливо смотрящие в пол молодые послушницы, которых она поймала при попытке выбраться в город ночью и без колебаний выдала настоятельнице. Озлобленные жрицы, которые во время дневной службы резались в карты в чулане, и которых она с криками выгнала из их убежища. Соседка по келье, крутящая пальцем у виска, после того, как Мари провела целые сутки в непрерывной молитве без еды и сна. Презрительные перешёптывания и смешки проходящих мимо сестёр, которые стихали, стоило ей приблизиться.
Над ней насмехались. Её презирали. Её ненавидели. Всю жизнь её праведность и верность Творцам приносили ей только одиночество и печаль. Лишь нескончаемые слёзные молитвы по ночам были её отдушиной, а Фейберус был её единственным понимающим, но молчаливым собеседником. Что, что же она делала не так? Неужели таков и был её удел — страдать до самой старости и превратиться в мегеру, которой будут пугать молодых послушниц? Если бы только она могла совершить что-то значительное, доказать, что её ретивая любовь к Творцам оправдана! Тогда все они раскаялись бы в своём невежестве, и все они признали бы её...
И вот — о чудо — она уже стоит в главном зале Цитадели, битком набитом людьми, и Верховный Правитель зовёт семерых добровольцев для великой миссии по спасению мира. Это был он — шанс, которого она ждала всю свою жизнь. Не думая ни секунды, она вышла из толпы и смиренно, не теряя образа (хотя внутри она в тот момент злорадствовала) предстала перед Верховной Жрицей и остальными правителями Лаборума. Именно она будет той, кто будет представлять всю Церковь в походе Избранных. Именно она будет моральным ориентиром, на который отныне будут равняться все лаборейцы. Триумф Марии Райнхайт наступил — и лёгкую ухмылку в тот момент ей скрыть всё же не удалось.
И вот теперь она стояла на краю моста, свет от кристаллов причудливо переливался на водной глади, и ни тени улыбки не было на её разгорячённом лице. Ничего не изменилось. Даже после того, как она стала одной из Избранных, к её вере всё ещё относились с пренебрежением. И если исходило оно от человека, своими глазами видевшего чудеса Доминусов, несложно догадаться, многое ли изменится в отношении её сестёр-жриц. Выходит, дело было вовсе не в вере? Может, что-то было не так с самой Мари? Может, ей стоило приучать других к Свету в более мягкой, ненавязчивой форме? Она уже пыталась — это не помогало, и всё возвращалось на круги своя. Где же крылась её ошибка?
Она молчала, глядя на воду, а Филиус стоял позади. Интересно, что он сейчас чувствовал? Разочаровался ли он в ней, посчитал ли фанатичкой? Если да, хорошо — этого она и добивалась. Вот только она не думала, что этот разговор приведёт к её внутренней исповеди. Она не знала, что делать, к кому обратиться и где искать утешения. Похоже, она напрасно пыталась бежать от своей Судьбы...
— Я думаю, ты права. Во всём права.
Наконец, Фил подал голос. Сейчас он пытался ей подыгрывать, противопоставить себя маловерным идиотам, презиравшим её. Как очевидно. Не это ей было сейчас нужно, не его заискивания. На самом деле, ей не помешала бы хорошая оплеуха — чтобы прийти в себя и перестать думать о всякой ерунде. Но едва ли Филиус был способен на подобное. Нет, такой и мухи не обидит...
— Пусть они говорят, что хотят! Какая разница? — продолжил тот, сделав ещё шаг к ней. — Я хочу сказать, что... Я-то тебя всегда пойму и поддержу... Потому что я... Мари, я...
Она обернулась. Фил стоял в двух шагах от неё, красный как саламандра из Мануфакторума, дрожащий и со словами, застрявшими в горле.
— Фил... — тихо сказала она и скинула с головы капюшон, обнажив длинные золотистые волосы.
Как она и планировала, это ввело мальчишку в ступор — на достаточное время, чтобы спокойно всё сказать.
— Я — не та, кого ты себе представлял, — она протянула руку и погладила его по щеке. — Прости. Я не должна была всё это время обманывать тебя. Теперь ты видел, какая я на самом деле, и...
— Нет, нет, сейчас ты стала ещё лучше! В смысле, не стала, а оказалась! Ты... ты... — он задрожал, попытался сделать ещё шаг, но Мари удержала его за плечо.
— Пойми, ты меня совсем не знаешь, — она улыбнулась и отпустила его. — Я посвятила свою жизнь служению Светоносному. В этом и состоит суть священных обетов — отдать всю себя, всю свою любовь Творцам. Здесь моё место. Всегда рядом с Ним, — она положила руку на сердце.
Осознав, наконец, что происходит, Фил сделал шаг назад. По его опустошённому лицу покатились слёзы. Сердце Мари сжалось, хоть она и понимала, что это необходимо.
— Фил, ты очень замечательный. И твоя Душа явно куда чище, чем у меня, — искренне сказала она. — Давай закончим этот поход, спасём наш город, и будем вместе дожидаться, когда Дети Фейберуса возродят мир. Ты продолжишь работать над своей летописью, а когда закончишь — отыщешь другое занятие, которому посвятишь свою жизнь. И я уверена, от девушек отбоя не будет — выберешь себе ту, которая тебе подойдёт, создашь семью, заведёшь детей... Прекращай быть бездельником, прогуливающим работу. Найди своё место в мире, где ты будешь счастлив.
Фил ничего не ответил — лишь потерянно опустил взгляд. Мари не могла ему помочь — лучшим лекарем в данной ситуации было только время. Она надела капюшон (вообще-то жрицам строго-настрого запрещалось его снимать вне кельи) и вновь обернулась к воде. По правде сказать, в тот момент ей было больно ничуть не меньше, чем бедному мальчишке. Как ни крути, она только что отвергла единственного человека, который ценил её такой, какая она есть. Похоже, таковы были последствия её выбора служить Творцам. Неужели ей суждено всю жизнь провести в одиночестве?
"Я не одна, — вдруг поняла Мари и прижала руки к груди. — Со мной Фейберус. А больше мне никого и не надо".
Свет от кристаллов играл на воде. Странное чувство накатило на неё постепенно — не так, как это было у остальных. Перед глазами промелькнула молния. Голова закружилась. Верх и низ перестали иметь смысл. Она подалась вперёд, пошатнулась и, видя, как приближается поверхность воды, с улыбкой подметила, что не умеет плавать. Позади раздался испуганный вопль "МАРИ!", затем Филиус схватил её за балахон прежде, чем она упала, и изо всех сил оттолкнул от края моста, но при этом сам оступился, опрокинулся назад и со всплеском исчез в глубине вод Акваториума.
