Серия «Страшные истории»

46

Мёртвый монолог - Страшные истории

Мёртвый монолог - Страшные истории

Знаешь, а ведь всё началось с того, что у соседа сверху, Анатолия, наконец-то закончился этот чёртов ремонт. Вспомни, я же жаловался тебе — три месяца подряд, с восьми утра до шести вечера, он долбил, сверлил и таскал мебель. Мозг, привыкший к тишине и цифрам, буквально плавился от этого хаоса. Иногда, чтобы успокоиться, я закрывал глаза и представлял, что это не перфоратор, а хирургическая пила... Жутковато, признаю, но это было утешением для того, кто так и не смог стать хирургом, а пошёл в эту триклятую бухгалтерию... Я вроде уже рассказывал, да? Пять лет обучения и ещё четыре года практики впустую... Просто потому что мне срочно понадобились деньги... Я до сих пор жалею о своём поступке... Может, нужно было взять в долг? Но никак не идти туда.

Так… о чём я? Точно. В прошлый вторник вдруг наступила тишина. Я даже обрадовался сначала — вот, наконец-то, отчёт смогу дописать спокойно.

Но уже через день эта тишина начала вызывать вопросы. Обычно в подъезде всегда что-то происходит: лифт ездит, соседи ходят, вода течёт. А тут — абсолютный вакуум. Как в заброшенном здании.

В среду вечером я впервые почувствовал странный запах. Слабый, но неприятный — сладковатый, тяжёлый, как от гниющего мяса. Пахло, как в том морге при институте, где мы практиковались. Тот же сладковатый приторный шлейф разложения. «Некроз», — прошептала какая-то давно уснувшая часть моего сознания. Но я тут же отогнал эту мысль. Чушь. Наверняка кто-то выбросил испорченную курицу в мусоропровод. Так думать было проще. Но на следующий день вонь только усилилась, и я понял, что источник где-то здесь, на нашем или соседних этажах, но точно не в мусоропроводе.

В четверг утром, когда я спускался на работу, в лифте ко мне присоединилась тётя Катя, наша старшая по дому. Она выглядела уставшей и встревоженной.

— Саш, а ты ничего сверху не слышал ночью? — спросила она, пока лифт ехал вниз.
— В каком смысле? Ремонт вроде закончился.
— Да нет, не ремонт... — она помялась. — Вчера за полночь меня разбудил странный звук. Словно кто-то тяжёлую железную балку по полу волочил. Сверху, от Анатолия. Я даже потолок проверяла — не просел ли… дом-то у нас старенький уже. Я кое-как уснула, но утром звуки продолжались, представляешь?

Я пожал плечами, списав это на остаточные явления ремонта. Мол, мебель передвигает. Но тётя Катя покачала головой:
— Странно это. И запах... Ты чувствуешь? У меня в ванной на потолке бурые пятна проступили. Думала, может, у него трубу прорвало, но он не открывает. Телефон не берёт. Как в воду канул.

Мы тогда сошлись на мысли, что он так увлёкся ремонтом, что трубу пробил и теперь боится показываться. Я особо не придал этому значения, но к вечеру, сидя дома, я и сам услышал эти звуки. Сначала — глухой удар, словно ту самую балку уронили. Потом — мерзкое, влажное шарканье. Не такое, как от мебели. Словно кто-то волочит по полу мокрый ковёр. Шарк... пауза... шарк... Я встал ногами на диван, чтобы прислушаться, и услышал тихое, прерывистое похрипывание. Как будто у человека приступ астмы.

В пятницу я уже не выдержал. Перед выходом рука сама потянулась к железной ножке от старого кухонного стола, который развалился на прошлой неделе. Да, руки так и не дошли его выбросить.

Глупо, конечно. Но тяжёлый холодный металл в руке давал какое-то иррациональное спокойствие. Почти как скальпель когда-то... Ладно, хватит глупостей. Я поднялся к нему. Дверь, старая, деревянная, с облупившейся краской, была закрыта. Я постучал.

— Толик! Ты там как? С тобой всё в порядке?

В ответ — тишина. Я уже хотел уходить, как вдруг из-за двери донёсся хрип, а следом — короткий, отрывистый стон и глухой удар, словно по двери. Меня передёрнуло. Я отступил и стучать больше не стал… не моё это дело. Но на всякий случай полицию вызвал, пусть разбираются.

А ночью... Ночью я проснулся от того, что звуки доносились не сверху, а уже из подъезда. Словно прямо за моей дверью. Не шарканье и не удары, а нечто новое, пугающее. Тихий, мокрый, чавкающий звук, прерываемый короткими, хлюпающими вздохами. И скрежет. Такой, будто по металлической поверхности водят гвоздём.

Я замер в кровати, сердце колотилось, отдаваясь в висках. Свет включать не стал — боялся выдать себя. Спустив босые ноги на пол, я на цыпочках подкрался к прихожей и замер у двери, затаив дыхание. В подъезде горел тусклый свет, но в глазок я ничего не видел, кроме пустой площадки напротив. Но звуки-то были тут, в сантиметрах от меня. Чавканье, хлюпанье... и этот скрежет, который, как я теперь понял, исходил прямо от моей двери. Будто кто-то скрёбся по ней снаружи.

И тогда я заметил тень. Она была едва различима, ложилась на пол из-за угла, длинная и бесформенная. Она медленно покачивалась в такт этим неприятным звукам. Кто-то стоял на лестничной площадке, прямо слева от моей двери, и делал... что-то странное. Я простоял так, наверное, минут двадцать, не в силах пошевелиться, пока звуки не стихли, а тень не пропала. Внизу послышался звук открывающейся двери, и, что бы это ни было, оно медленно ушло вниз по ступеням.

Я кое-как дополз до дивана и включил телевизор, убавив звук. Руки ещё тряслись, и я пытался просто отдышаться. Переключал каналы, но вообще не понимал, что там показывают, дёргаясь от каждого шороха. В голове крутилось только одно — кто был за дверью?

Первая мысль — может, это бродячая собака какая-то в подъезд забралась? Скреблась в дверь. Но я сразу же вспомнил ту тень. Она была высокая… Собак таких размеров я ещё не видел. Ладно, допустим, не собака. Может, пьяница или наркоман? Похоже на правду, они иногда по подъездам шатаются.

Но тогда откуда этот запах? Он сладкий и противный, как протухшее мясо. Я его ни с чем не спутаю. Мы в морге на практике такой чувствовали. Ни одна собака и ни один пьяница так пахнуть не могут.

Вот так и сидел, разрываясь между этими мыслями. Одна часть мозга пыталась найти нормальное объяснение, а другая просто кричала, что происходит что-то ужасное и необъяснимое.

В итоге я просто сдался. Глаза сами закрылись от усталости и напряжения. Я даже не заметил, как отрубился там, на диване.

Утром, когда я открыл глаза и аккуратно сел на край, вокруг царила тишина... Я решил, что мне всё это померещилось. Надо выйти, проветриться, купить хлеба.

Быстро приведя себя в порядок, я обулся и открыл дверь.

Сначала я не заметил ничего необычного, но, сделав шаг, мой взгляд зацепился за неестественные детали. Стена около моей двери, у которой, как я предполагал, кто-то стоял, была испачкана. Бурые разводы с подтёками. Рука сама потянулась к стене, но я остановил её в сантиметре от поверхности. Не нужно трогать. Я узнал эту текстуру с первого взгляда — так выглядит высохшая кровь… много крови.

Медленно, против воли, мой взгляд опустился на пол. На сером кафеле, словно штампы, выделялись бледные, но отчётливые следы. Отпечатки босых ног, словно кто-то топтался на одном месте. Не грязных, а именно окрашенных. Красно-коричневый цвет, специфическая вязкость рисунка... Кровь, смешанная с чем-то ещё. Возможно, с гноем. Следы тянулись к моей двери от ступеней верхнего этажа.

В груди всё сжалось, и я тут же зашёл обратно, захлопнув дверь, сердце уже стучало где-то в горле. «Ему нужна была помощь», — мысль пульсировала в висках. Надо проверить Анатолия, может, это был он? Я быстро схватил ту самую железную ножку от стола — она так и стояла в прихожей, прислонённая к стене, — и снова вышел в подъезд.

Тишина… ни единого звука, словно в этом доме нет никого, кроме меня. Единственное, что нарушало эту мёртвую тишину, — моё тяжёлое дыхание.

Я медленно пошёл по лестнице на этаж выше, заглядывая вперёд, словно ожидая кого-то увидеть. Следы босых ног продолжались и становились более отчётливыми, а стены всё так же испачканы длинными, толстыми линиями, словно кто-то, очень сильно выпивший, шёл и протирался правым плечом о каждую стену, о каждый угол.

Когда я дошёл до следующего этажа, я никого не увидел, но следы вели дальше. Они привели меня к двери Анатолия. Медленно подняв взгляд со следов, я обомлел. Старая деревянная дверь была выбита. Не взломана, а именно выбита — снаружи. Ржавая щеколда валялась на полу, а в том месте, где был замок, словно вырвали кусок, дерево вокруг было разворочено в щепки. Я потянул дверь на себя, и она со скрипом подалась.

Вся её внутренняя сторона была исполосована царапинами и заляпана теми же следами, что и на моём этаже. Запах гнили и крови ударил в нос, заставив закашляться.

— Тут… кто-нибудь есть? — крикнул я, заглядывая в тёмный коридор и прикрывая рукой нос. В ответ — тишина.

Мне нужно было вызвать полицию.

«Неужели они вчера так и не приехали? — подумал я. — Что же тут творится?»

Я отступил и постучал в соседнюю дверь, к старику Николаичу.

— Николай Петрович! — позвал я. — Откройте, это сосед снизу!

Внутри послышалось шарканье. Медленное, тяжёлое. Кто-то приближался к двери. Я вздохнул с облегчением. Но мне никто не открыл. Вместо этого в глазке что-то мелькнуло, а после маленький огонёк от света затянулся изнутри чем-то тёмным. Замерев и наклонив голову, я прислушался. В тишине послышались еле слышные, но тяжёлые, хлюпающие вздохи, очень похожие на те, что были сегодня ночью. Потом раздался тихий стон, и в щель под дверью медленно потекла густая, тёмная жидкость.

Я отступил, широко раскрыв глаза. Ледяная дрожь пробежала по всему телу. Я тут же развернулся и, не помня себя, рванул к лестнице. Спускаясь, я услышал за спиной скрип открывающейся двери. Я обернулся. На площадке стоял Николай Петрович, точнее… тогда я так думал. Его лицо было землистым, рот растянут в немом оскале. Одна рука была неестественно вывернута, а из разорванной майки на груди была видна рваная рана, сочащаяся чёрным. Медленно поворачивая голову, его пустые, мутные глаза остановились на мне.

Он издал тот самый хриплый, мокрый звук, который я слышал ночью, и, спотыкаясь, побежал в мою сторону, издавая неприятный, режущий слух рёв.

Я мгновенно рванул к своей двери, но понимал, что не успею. Он не бежал по лестнице, а словно падал с неё, не тормозя своё тело даже на секунду. Его пальцы, испачканные в той же бурой жиже, схватили меня за одежду. Запах был невыносимым.

Я почувствовал, как меня потянуло назад, и услышал глухой удар. Обернувшись, я понял, что это Николай Петрович врезался в стену, не отпуская меня.

Инстинкт взял верх. Широко раскрыв глаза, я с силой размахнулся и ударил железной ножкой по его голове. Раздался глухой удар и до жути знакомый хруст, который я раньше слышал только на учебных видео — звук ломающихся черепных пластин. И следом — оглушительный, медный звон, будто я ударил по пустому котлу. Эхо покатилось по бетонной клетке подъезда.

Тело, не отпуская меня, медленно сползло вниз, продолжая хрипеть.

Я стоял над ним, весь трясясь, с липкой от крови железкой в руке. И вдруг в голове пронеслось: «Перелом основания черепа. Несовместимо с жизнью». Чёрт. Даже сейчас, даже здесь, эти проклятые медицинские схемы всплывали перед глазами.

Как вдруг я услышал странные звуки. Сверху. Снизу. Из соседних квартир. Отовсюду. Шарканье. Скрежет. Тихие стоны. Они были везде.

Я быстро зашёл в свою квартиру, закрыл дверь и вставил в паз железный прут. Я пытался позвонить в полицию, но телефон молчал. Выглянув в окно, я увидел, казалось, людей, но практически сразу осознал, что ошибся… Там были уже не люди, а монстры, двигающиеся резкими рывками и словно пытающиеся что-то вынюхать, найти.

Представляешь, весь мир словно умер за одну ночь! Хотя предпосылки, конечно, были и раньше, но это всё равно какое-то безумие!

Я улыбнулся, внимательно посмотрев на… на кого я смотрю?

Покрутив головой, я понял, что на кухне, кроме меня и давящей тишины, никого нет.

— Чёрт… — Я почесал затылок и встал с деревянного стула, после чего направился в коридор. — Кому я это рассказывал?

Подойдя к зеркалу, я поднял взгляд на себя и не понял, на кого смотрю… Передо мной стоял уставший, истощённый человек в грязной одежде. Щёки впалые, а под глазами — тёмные круги.

— Сколько… сколько я тут уже? Месяц? Может… два?

Бросив взгляд на входную дверь, я увидел заваленный шкаф, перекрывающий слегка приоткрытую дверь со сломанным замком. Из щели тянуло тем самым знакомым, сладковатым запахом.

Я непроизвольно взглотнул и пошёл ближе. Как только я подошёл практически вплотную, я выглянул в небольшую щель. Всё вокруг было измазано чёрной жижей, а лампа на потолке, которая наполовину уже оторвалась, нервно мигала, отбрасывая на стены пугающие тени.

Как вдруг раздался пронзительный рёв. Но он исходил не из подъезда, а прямо от меня. Я схватился за живот и наклонился вперёд, чувствуя дикий голод, от которого начало тошнить. Я бы сейчас съел всё что угодно, даже сырое мясо, настолько сильно хотелось есть.

— Как давно я ничего не ел? — практически беззвучно проронил я, оглядывая квартиру.

Немного подумав, я понял, что чувствую рукой что-то… мокрое и липкое. Медленно подняв её от живота, я увидел, что вся моя ладонь в бурой, практически чёрной крови.

Резко посмотрев на свой торс, я поднял футболку и начал осматривать своё тело. К сожалению, мне понадобилась всего секунда, чтобы увидеть чёртову рану прямо на левом боку. Она была воспалённой, с неровными краями, из неё сочилась та самая бурая жидкость. Она была… похожа на укус.

И тут до меня дошло. В тот день, когда я ударил железной ножкой Николаича… он всё же успел цапнуть меня за бок, прежде чем рухнуть... Но как? Я медленно провёл пальцами по краям раны, автоматически оценивая состояние ткани. Отёк, гиперемия, гнойное отделяемое. Клиническая картина сепсиса. Я мог поставить диагноз с закрытыми глазами. А вот прооперировать себя... Нет. Те знания, что должны были спасать, теперь лишь с леденящей точностью констатировали: конец.

Я медленно повернулся и подошёл обратно к зеркалу. В отражении стоял уже не просто измождённый человек. Его губы медленно растянулись в широкой, неестественной улыбке. А в глазах, моих глазах, плясали отблески мигающей лампы — мутные и полные непонятного голода.

На этом моменте я решил прекратить вести этот монолог у себя в голове. Незачем. Просто прислушался к окружению. Снаружи, за дверью, снова послышалось шарканье. Мне стоит запереться получше? Или, может… стоит поискать медикаменты?

Нет… Мне определённо нужно… найти «еду». Скоро я сам выйду отсюда. Я так голоден…

Показать полностью 1
18

Сонная хворь - Страшные истории

В городе Эш-Крик этот феномен прозвали «сонной хворью». Сначала людей стала мучить бессонница. Они становились вялыми, двигались медленно и говорили растянуто, словно во сне. Доктор Филмор списывал это на побочные эффекты от медикаментов или что-то в этом роде.

Сонная хворь - Страшные истории

Первый инцидент случился в супермаркете недалеко от моего дома. Старик Ларри Мэтисон, обычно дряхлый и безобидный, укусил за руку кассиршу Шэрон, когда та отказалась принять его смятые купоны.

Но самое странное было не в укусе, а в том, как он это сделал, — его глаза оставались стеклянно-спокойными, а движения — такими же плавными и ленивыми. Он медленно двинулся в обход стойки и подошёл к ней вплотную, из-за чего та растерялась и замерла на месте, выставив руку вперёд, после чего... тот укусил.

Зубов-то у него почти не было, так что укус был скорее жестом, чем реальной угрозой. Поэтому кассирша лишь отстранилась с криком, осыпала старика потоком оскорблений и потребовала, чтобы он немедленно покинул магазин. А Ларри Мэтисон просто стоял и смотрел на неё своими стеклянными глазами, будто ничего и не произошло.

Я в тот день за хлебом зашёл после работы и видел это своими глазами. До сих пор помню, как моя рука непроизвольно сжала батон в руке. Я чувствовал, что было что-то не так, как и все вокруг, но никто и не думал что-то делать... Проще было просто перестать обращать на него внимание.

Через неделю подобных странных людей стало больше. Они не нападали, а просто подходили слишком близко, дыша на тебя затхлым, сонным дыханием. Они трогали вещи, тихо постукивали ладонями по дверям и заглядывали в чужие окна. Все их движения были медленными и целеустремлёнными. Мой брат Дэнни, шериф, пытался их урезонить, но они лишь молча кивали и улыбались усталыми, потрескавшимися губами. Каждый вечер Дэнни приходил ко мне мрачнее тучи и молча пил кофе, глядя в одну точку. Я в такие моменты просто сидел рядом, не зная, что сказать.

Вчера Дэнни не вернулся с обхода. Как бы я хотел остаться дома...
Но мама перед смертью взяла с меня слово, что я всегда буду защищать своего брата...

Естественно, я решил его поискать, ведь для мамы семья всегда была важнее всего.

Накинув куртку и кое-как обувшись, я повернул замок и вышел из дома, как вдруг замер. Передо мной, в вечернем тумане, медленно блуждали люди с бледной кожей. При моём появлении они разом остановились и застыли, уставившись на меня.

«Мистер Хендерсон из бакалейной лавки, дети с площадки, миссис Элберт... — мелькнуло у меня в голове. — Что они все делают на улице в такой час?»

В висках застучало. Эти люди просто стояли и смотрели на меня. Я неловко улыбнулся и засеменил боком к дороге, а затем, развернувшись, пошёл быстрее.

Не пройдя и десяти метров, я услышал за спиной шарканье. Обернувшись через плечо, я увидел, что они двинулись за мной. Сердце сжала паника. Они не казались опасными, но непонимание происходящего сдавливало горло. Я ускорил шаг, замечая, как из домов напротив выходят новые фигуры и смотрят на меня, провожая взглядом. Ещё через мгновение я уже бежал, пытаясь оторваться.

Они не гнались за мной. Они просто шли.

Я мчался по Мейн-стрит, спотыкаясь о брошенные сумки и опрокинутые баки. Воздух был густым и сладковатым, пахло прокисшим молоком и влажной землёй. Позади, метрах в тридцати, неспешно плелась группа, к которой присоединялись и другие. Они не кричали и не тянули ко мне руки. Они просто шли, не сводя с меня глаз. Их взгляды были тяжёлыми, и я ощущал их спиной, будто прикосновение.

Добравшись до нужного мне места, я влетел в участок шерифа, захлопнул тяжёлую дверь и щёлкнул замком. Сердце колотилось где-то в горле.

— Дэнни! — мой голос сорвался на визгливый шёпот.

Окинув взглядом помещение, я заметил его… Мой брат сидел за своим столом, уставившись в потухший монитор. Его поза была расслабленной, почти бессильной.

— Они не злые, — тихо сказал Дэнни, не поворачиваясь. — Они просто… хотят, чтобы мы тоже поспали.

Я подошёл ближе и наклонился, чтобы посмотреть ему в глаза. Его лицо было бледным, веки — опухшими. Он медленно повернул ко мне голову. В его глазах не было ни страха, ни паники, которые грызли меня изнутри. Только глубокая, бездонная усталость.

— Что с тобой? Дэнни, посмотри на себя!

Он проигнорировал мои слова. Его взгляд скользнул мимо меня, к зарешеченному окну. Снаружи, за стеклом, уже стояли они. Миссис Эллерт, наша бывшая почтальонша, мягко, почти ласково, стучала костяшками пальцев по стеклу. Тук. Тук. Тук. Ритмично, без перерыва. Её глаза были стеклянными и пустыми, всё так же устремлёнными на меня.

— Она настойчивая, — заметил Дэнни, и уголок его рта дёрнулся в подобии улыбки, а глаза закрылись.

Я схватил его за плечо, пытаясь встряхнуть. Его тело было вялым, мышцы не оказывали сопротивления. Он просто покачнулся в кресле.

— Дэнни! Проснись! Сейчас нельзя спать! — я тряс его, но это было похоже на тряску тряпичной куклы.

Он медленно поднял руку и убрал мою ладонь со своего плеча. Его прикосновение было холодным и влажным.

— Перестань, — его голос перешёл на шёпот. — Это так утомительно.

Он отодвинулся от стола и, не глядя на меня, прошёл в подсобку. Дверь закрылась. Я остался один под монотонный стук миссис Эллерт.

Ночь тянулась долго. Стук не прекращался, а рядом с окнами я видел всё больше новых фигур. Казалось, всё здание окружили сотни людей. Я не спал, вжавшись в стену и не отрывая глаз от двери, боясь, что вот-вот она откроется.

Иногда, посматривая в сторону подсобки, я пытался прислушаться, понять, что Дэнни там делает, но оттуда не доносилось ни звука.

Чтобы не сойти с ума, я вспоминал детство: как мы с отцом молча сидели на рыбалке, как мама готовила свои фирменные блинчики, как брат случайно разлил кофе на мой магнитофон...

Брат... — тихо проронил я.

Медленно поднявшись на ноги и взглянув в окно, я увидел, как глаза всех этих людей поднимались следом за мной. Всё это время они пристально смотрели на меня.

Подойдя к двери в подсобку, я коснулся холодной рукояти и аккуратно приоткрыл дверь.

— Дэнни, у тебя всё в порядке? — я заглянул внутрь, и дыхание сразу перехватило.

Он сидел в углу, словно без сознания, уставившись пустым взглядом в пол. Он был больше похож на труп, чем на человека.

— Дэнни? — окликнул я ещё раз, и он тут же поднял на меня глаза.

— Уходи, — тихо проронил он. — Тебе… нужно бежать…

По его безэмоциональному лицу прокатилась слеза.

— Что? Куда мне идти? Всё помещение окружено!

Но он уже не ответил, медленно переведя взгляд с меня обратно в пол.

Немного подумав, я закрыл дверь и вернулся в свой угол, вновь глядя на множество безэмоциональных лиц, следящих за мной через стекло снаружи.

Утром дверь скрипнула и открылась. Дэнни вышел. Его походка была мерной и плавной. Он не посмотрел на меня. Он подошёл к входной двери участка и потянулся к замку.

— Что ты делаешь? — мой голос стал хриплым от усталости. Я тут же вскочил на ноги, но, не успев сделать и шага, услышал, как он повернул ключ. Щелчок прозвучал как выстрел.

— Они ждут, — просто сказал Дэнни.

Он распахнул дверь, а на пороге стояла миссис Эллерт. За ней — мистер Хендерсон, дети и другие. Все они смотрели на меня своими спокойными, стеклянными глазами.

Дэнни обернулся. Его взгляд наконец встретился с моим. В нём не было ни злобы, ни ненависти. Лишь тихая, всепоглощающая жалость. Я не мог ничего сказать, застыв на месте.

— Не бойся, — прошептал он. — Скоро мы все сможем отдохнуть.

И сделал шаг ко мне. Они неспешно вошли следом. Никто не делал резких движений, никто не торопился. Ведь они уже знали, что мне некуда бежать... Да и бежать я уже... не хотел...

Показать полностью 1
39

Поддельное дело [2] - Страшные истории

Видео-версия:


Прочитать первую часть.


Текстовая версия:

Я резко отдернулся от зеркала. Это уже начинало смахивать на паранойю. Усталость. Стресс… Может, я чем-то заболел? Чем больше я пытался узнать, тем сильнее тонул в абсурдности происходящего.

Отбросив все мысли, я завёл машину и поехал домой. Мне нужно было разобраться в том, что происходит.

Дома я перерыл все старые коробки, которые хранились на антресолях. Их было немного — после развода родителей мы с матерью часто переезжали, многое потерялось. Я нашёл несколько своих школьных фото, свои детские рисунки. Но ни одной фотографии возраста шести лет. Ни одной фотографии с родителями в той самой квартире. Ни одной фотографии с Ваней.

Будто кто-то намеренно вычистил все свидетельства моей жизни до того рокового дня.

Я сидел на полу в окружении пыльных коробок, и по спине пополз ледяной холод.

– Что я тут ищу? – вопрос прозвучал сам собой.

И тогда я вспомнил последние слова старого следователя Орлова: «Оставьте это дело, детектив. Оно того не стоит».

Теперь останавливаться было поздно. Я прошёл точку невозврата. Всё стало слишком запутанным, я должен был найти ответы. Теперь это дело было не просто о взрыве. Оно было обо мне. И ответ был только у одного человека — у следователя, что вёл это дело. Мне нужно было найти его, чего бы это ни стоило.


Поиск Орлова превратился в навязчивую идею. Я провёл всю ночь за компьютером, пробивая все возможные базы. Налоговая, пенсионный фонд, военкомат. Результат был нулевым. Он словно подчистил информацию о себе после нашего разговора. Не было ни записей в мед. книжке, ни сведений о работе, ни даже регистрации по месту жительства. Он просто испарился.

Это было невозможно. Я резким движением схватил с полки телефон и набрал его номер. Мы с ним уже разговаривали. Раз не получилось подобраться незамеченным, придётся действовать напрямую.

Гудки… Долгие, протяжные гудки. Я уже не надеялся, как вдруг кто-то взял трубку.

– Алло, чем могу помочь?

Я немного опешил. Это был женский голос.

– Доброе утро, это детектив Громов. Можете позвать к телефону Сергея Владимировича?

На проводе воцарилась гробовая тишина.

– Извините, вы ошиблись номером. Тут таких нет.

– Стойте! – почти вскрикнул я. – Но… как же… я только недавно с ним говорил по этому номеру.

– Вы ошиблись, детектив. Уточните номер ещё раз.

Она сбросила… Я перепроверил данные. Это был определённо его номер, но почему тогда… От меня явно что-то скрывают.

Тут же мои руки словно сами собой набрали новый номер. Номер нашего отдела. Я представился и запросил информацию об Орлове. Но в ответ я услышал лишь смятение:

– Извините, но мы не имеем права. Орлов просил не разглашать свои данные после смерти, это указано в его учётной записи.

– Что? Что это значит? Когда он скончался?

– Ещё двадцать лет назад, детектив. От инсульта. Подскажите, могу я вам ещё чем-то помочь?

Я сбросил вызов. Это всё явно было похоже на какой-то дурной сон. Я же говорил с ним два дня назад… Человек словно просто исчез.

После диалога голова начала раскалываться. Я принял холодный душ, пытаясь смыть с себя раздражение от происходящего. Вода стекала по лицу, и я вглядывался в своё отражение в мокром стекле душевой кабины. Тёмные волосы, карие глаза, острые скулы. Чьё это лицо? Громова? Я всегда считал его своим. Но теперь каждая черта казалась чужой, словно это лицо я видел когда-то раньше у другого человека… Я отпрянул.

Нужен был другой подход. Если Орлов мёртв, то нужно найти Ивана. Единственного выжившего ребёнка. Теперь только он мог дать мне ответы.

Я начал размышлять. Возможно, я искал не там… Если информации о его жизни нет, то стоит попробовать найти информацию о его лечении. Если он выжил, его должны были забрать в больницу.

Обладая доступом к служебным базам, я пробил архивы детской областной больницы. Запрос по фамилии «Петров Иван», дата поступления — октябрь 2001. Вот оно!

Система выдала единственную запись, от которой у меня похолодела кровь.

История болезни № 18734/к.

Пациент: Петров Иван Игоревич, 06.05.1995 г.р.

Дата поступления: 15.10.2001, 01:30. Доставлен бригадой скорой помощи с места ЧП (взрыв жилого дома).

Диагноз при поступлении: Закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга тяжёлой степени. Множественные переломы рёбер, пневмоторакс. Ожоги 2-3 степени спины и конечностей (15% тела).

Состояние: Крайне тяжёлое, кома 3-й степени.

Я лихорадочно листал дальше, вчитываясь в сухие строчки протоколов операций, переливаний, борьбы за жизнь шестилетнего ребёнка.

ОПЕРАЦИЯ: Трепанация черепа с целью декомпрессии головного мозга. 15.10.2001, 05:40.

ТЕЧЕНИЕ: Пациент оставался в состоянии комы. Присоединилась пневмония, сепсис...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: Несмотря на проведённые лечебные мероприятия, состояние оставалось критическим.

ДАТА СМЕРТИ: 14.11.2001. 16:25.

Я откинулся от стола. В ушах стоял оглушительный звон. Иван не выжил. Он умер спустя месяц в больнице, не приходя в сознание. Его действительно не стало. Расследование зашло в тупик… Я уже ничего не понимал.

Пытаясь собрать всё воедино, я вновь открыл дело на ноутбуке. Всё было уже до боли знакомое, я всё это давно досконально изучил. Как вдруг я обнаружил запись и прикреплённое фото о том, что угол квартиры номер один на первом этаже остался практически цел. На фото стоял массивный, деревянный шкаф. Единственное место, которое не зацепило массовым взрывом.

— Интересно... — Я тихо пробубнил, прикладывая руку к подбородку. — Если бы в ту ночь там кто-то был, может, он смог бы выжить?

Но тут я заметил то, куда, казалось бы, не имеет смысла лезть.

Это был список найденных вещей погибших. Просматривая один снимок за другим, я наткнулся на что-то странное.

«Неопознанный мужчина (труп №27), обнаружен в четырёх метрах от взрыва, прикрывающим собой тело несовершеннолетнего Петрова И.И. При себе документов не имел. Обнаружены следующие предметы:...»

Я пробежал глазами по списку: обгоревшие ключи, мелочь в кармане, складной нож… Ничего интересного.

В ту ночь на Садовой был кто-то ещё. Взрослый мужчина. Он пытался спасти Ваню, прикрыл его от взрыва собой. И он погиб…

«Неопознанный мужчина»… Может, запутанное дело касается его? Может, кто-то пытался скрыть присутствие на объекте важного человека? А точно ли он защищал Ваню?.. Или пытался сделать что-то… Другое?

Голова снова заныла знакомой, давящей болью.

Я сидел за своим столом, заваленным теперь не только архивными папками, но и распечатками и заметками по делу.

Голова раскалывалась. Мысли путались. Воздух в квартире стал спёртым, давящим. Мне нужно было выйти. Ощутить что-то нормальное, более понятное — вкус еды, звон посуды, приглушённые голоса. Просто перекусить. Очистить голову.

Я вышел на улицу и направился в небольшой ресторанчик в двух кварталах от дома, куда иногда заходил после смены. Вечерний город встретил меня шипением шин по мокрому асфальту и размытыми отражениями фонарей в лужах. Казалось, обычный вечер.

Но обычным он не был. Пока я шёл, в висках пульсировала та самая, уже знакомая боль. В ушах стоял лёгкий, высокочастотный звон. Я списал это на стресс и недосып.

В ресторане я заказал стейк и кофе, устроившись в углу. Я пытался выстроить логическую цепь, но картинка с обгоревшим телом вставала перед глазами, перечёркивая все доводы рассудка. Я машинально ел, почти не ощущая вкуса, и смотрел в окно. И вдруг поймал себя на мысли, что ищу глазами не прохожих, а… кого-то определённого. Будто ожидал, что из-за угла появится тот самый Сергей Владимирович.

«Идиот, — отругал я себя. — Ты превращаешься в параноика».

Медленно достав телефон из кармана, я набрал давно знакомый мне номер. Гудки. На проводе раздался мягкий, женский голос.

— Детектив, что хотите узнать на этот раз? — В голосе послышалась нотка издевательства.

— Эй, с чего ты взяла, что я звоню тебе только по этому?

— А как иначе? — Она усмехнулась. — Ты же всегда занят работой, обычно тебе совсем не до меня.

— Ну… Ладно, извини, но я правда звоню по делу. Можешь разузнать для меня информацию по делу “ЧП на Ул. Садовой Д. 17. 14.10.2001“. Там фигурировал неизвестный труп, который закрыл собой мальчика. Можешь узнать по нему что-то?

— Конечно, я попробую, но ничего не обещаю.

Она сбросила вызов… Она определённо на меня зла… Но сейчас не до этого, нужно двигаться дальше.

Я расплатился и вышел. На улице уже стемнело. Решение пришло внезапно, навязчиво и неоспоримо. Мне нужно было туда. На Садовую. Не завтра, не послезавтра, а прямо сейчас. Увидеть это место. Не в архиве, не в памяти, а здесь и сейчас. Может, земля там хранит эхо того взрыва? Может, я что-то почувствую? Это была не логика, а животная потребность.

Я не пошёл за машиной. Мне нужно было идти пешком. Дышать воздухом. Ощущать каждый шаг. Дорога заняла минут сорок. Я двигался быстрым, нервным шагом, и с каждой секундой головная боль будто усиливалась, а звон в ушах нарастал, превращаясь в оглушительный гул.

Новый дом на месте старого был безликой бетонной коробкой. Я остановился напротив, прислонившись к фонарному столбу. Ничего. Никаких воспоминаний. Только холодный ветер и чувство полнейшего безумия от всего этого.

Неожиданно раздался звонок. Я поднял трубку. На проводе была она.

— Слушай, Никит… Тут что-то совсем не чисто… Труп действительно не опознан и никакой информации по нему нет… Но почему ты не сказал мне, что это личное?

— Понятно… Ну это было ожидаемо… — Я просто проигнорировал её последний вопрос.

— Но знаешь, я тут нашла ещё кое-что странное…

— Ну не томи, говори уже.

— Это дело было отредактировано спустя неделю после инцидента, словно кто-то пытался что-то скрыть…

— О чём ты?

— В самом первом отчёте ты не числился погибшим… А уже после: тебя добавили. Кому это было нужно?

Моё сердце на миг замерло.

— Я всё понял, спасибо тебе за помощь. Мы обязательно сходим с тобой куда-нибудь в ближайшее время.

— Я была бы очень рада этому... — В голосе прозвучала нотка грусти.

Я сбросил вызов, мне нужно было сосредоточиться, понять. Сказанное ею меня уже не удивляло. Это меньшая странность из всего того, что произошло за последнее время.

И тогда я закрыл глаза. Попытался представить не «тот вечер» абстрактно, а что-то конкретное. Ту самую кухню. Табличку с номером «17» на стене у подъезда. Трещину на асфальте, в которую мы с Ваней закапывали «клады».

Боль в висках стала невыносимой. Гул заглушил все звуки города. Мир закружился, поплыл. Я почувствовал, как падаю, но не на мокрый асфальт, а куда-то в мягкую, тёплую пустоту. Последнее, что я увидел перед тем, как сознание поглотила тьма, — это свои руки, упирающиеся в стол. Но почему-то… маленькие. В детскую крапинку от чернильной ручки.

Я открыл глаза и тут же замер.

Я сидел за кухонным столом. Настоящим, знакомым до боли. Передо мной стояла тарелка с недоеденной манной кашей. Из окна лился тёплый вечерний свет от фонаря. А напротив меня я видел… их.

Отец. Живой. Он читал вечернюю газету. Мама. Она стояла у раковины, мыла посуду. Это был не сон. Я чувствовал запах газетной бумаги и отцовского одеколона. Чувствовал шершавую поверхность скатерти под ладонями.

«Мама? Папа?» — хотел я крикнуть, но из горла вырвался лишь тонкий, детский писк. Я соскользнул со стула и бросился к отцу, обхватив его за шею. Он был настоящим! Тёплым, большим.

— Никита, что ты? — удивился он, отложив газету.

Я отпрянул, улыбнулся, и кинулся к маме, впиваясь в её домашний халат. Она засмеялась:
— Ну что ты как маленький? Хватит нежиться, скоро Ваня придёт, уроки делать будете.

Ваня. Уроки. Дата. Резкая мысль пронзила мой детский восторг. Я медленно отошёл от матери, смотря на них с внезапным ужасом.
— Какое сегодня число? Который час?

Родители переглянулись с лёгким беспокойством.
— Четырнадцатое октября, сынок. Воскресенье, без пятнадцати девять, — спокойно сказал отец. — Ты в порядке?

Ледяной ком сдавил горло. Я был тут. В теле шестилетнего себя. В тот самый вечер.
— Слушайте, нам нужно уходить! Сейчас! Прямо сейчас! — закричал я, и мой голос звучал чужим, истеричным даже для меня самого.

— Никита, успокойся. Что за глупости? — мама потянулась ко мне, но я отшатнулся.

— Взрыв! Здесь будет взрыв! Мы все погибнем, если сейчас же не выйдем на улицу! Вы должны мне верить!

В их глазах читалась уже не тревога, а настоящая растерянность и жалость. Они не верили. Они видели перед собой перевозбуждённого ребёнка, который нафантазировал себе чёрт знает что.

— Сынок, ты где такого наслушался? — отец встал, чтобы успокоить меня. — Всё будет хорошо. Никаких взрывов.

Отчаяние затопило меня с головой. Я не мог их убедить. Я видел час своей гибели на их спокойных лицах. Не думая больше ни о чём, я резко развернулся и выбежал из кухни в прихожую, к входной двери.

— Может, если я выбегу на улицу, подниму панику… — Я не знал, что мне делать. Мысли безысходности разрывали голову.

Я дёрнул за ручку двери, выбежал в подъезд и тут же врезался во что-то твёрдое. Упал на пол, ударившись затылком. Перед глазами поплыли круги. Я поднял взгляд, потирая ушибленное место.

В дверном проёме, залитый светом из подъезда, стоял мужчина. Высокий, в тёмной ветровке. Его лицо было скрыто в тени, но одежда показалась до боли знакомой. Прежде чем я успел что-то понять, он молниеносно наклонился. Сильная рука обхватила меня, как клешня. Я почувствовал запах дождя и кожи. Ещё одно движение — и я взмыл в воздух, оказавшись перекинутым через плечо, как мешок с картошкой.

— Мама! Папа! — закричал я, но мужчина был уже на лестничной площадке. Дверь в квартиру с грохотом захлопнулась. Он её захлопнул.

Я бился и кричал, но его хватка была железной. Он бежал вниз по лестнице быстрыми, уверенными шагами. И пока он бежал, я, беспомощно болтаясь на его плече, смог разглядеть его свободную руку, державшуюся за перила. Она была вся в грязи, а на запястье виднелся до жути знакомый шрам.

В тот же миг в голове всё взорвалось невыносимой болью. Звуки — мои крики, его тяжёлое дыхание — поплыли, смешались и исчезли. Я провалился в беззвучную, чёрную пустоту.

Я очнулся, лёжа на мокрой траве. Над головой темнело небо, пронзительное и высокое. Я сел, потирая виски. Голова гудела, но та адская боль ушла. Я был… здесь. На пустыре, где когда-то стоял дом №17. Рядом возвышалась новая, безликая многоэтажка.

Я встал на ноги, едва сохраняя равновесие. Тело было моим, взрослым. В той же одежде, в которой я вышел из дома. Я повертел перед собой руки, разглядывая их, будто видел впервые.

Это был не сон. Слишком реальны были ощущения: запах отцовского одеколона, шершавость его бритой щеки, железная хватка того человека.

Того человека…

Я медленно, почти механически посмотрел на запястье… Шрам… Я был уверен, что они не просто похожи… Они были одинаковые.

— Я… Я был там. Но… как? — прошептал я в тишину вечернего города. — Нет… Не может такого быть. Это невозможно, руки-то мои чистые. Я же…

Я схватился за голову и зажмурил глаза.

— Черт, да что это за бред! — Легкий крик прорезал тишину. — Я… Я точно схожу с ума…

Я сидел на мокрой траве, не в силах сдвинуться с места. Скулы непроизвольно напрягались, а мысли метались, пытаясь осмыслить случившееся. Я побывал в прошлом. Я видел своих родителей. И я… я сам себя оттуда выкрал.

«Куда я себя дел?» — этот вопрос сводил с ума. Что сделал со мной тот взрослый, тот я из прошлого? Спрятал? Убил? Нет, не мог. Значит, спас. Но как?

Мозг отказывался верить, но тело помнило всё: хватку того человека, запах пыли на лестничной клетке, тёплые объятия мамы. Это была не галлюцинация. Это была мышечная память.

Нужно было двигаться. Делать что-то, чтобы не сойти с ума. Я поднялся и, почти не осознавая своих действий, побрёл к забору, огораживающему новостройку. Там, в углу, где сейчас рос куст сирени, мы с Ваней когда-то закопали свою «капсулу времени» — жестяную коробку из-под печенья с «сокровищами»: разноцветными стеклышками, фантиками и запиской.

Я упал на колени и начал рыть землю руками. Земля была мягкой, податливой. Ногти забились грязью, но я не останавливался. Это было единственное, что связывало меня с той реальностью, что ещё хоть как-то поддавалась логике. Я копал, словно пытался докопаться до правды, до дна этой чёртовой тайны.

И вот пальцы наткнулись на что-то твёрдое. Металл. Сердце заколотилось. Я откинул комья земли и вытащил ржавую, искореженную коробку. Она была пуста. Крышка отвалилась, внутри — лишь влажная земля и черви. Никаких сокровищ. Никаких следов.

Как вдруг я обратил внимание на свои грязные, дрожащие ладони.

В этот миг знакомый, нарастающий гул вернулся, накатывая волной. Голова закружилась, мир поплыл. Но на этот раз я не терял сознание. Я просто… сместился. Свет вечерних фонарей погас, сменившись густыми сумерками. Воздух стал холоднее, пахнущим не выхлопами, а осенней листвой и дымом из труб. Я по-прежнему сидел на коленях у забора, но забор был другим — старым, деревянным. А передо мной, вместо новостройки, высился тот самый, родной и ужасный, дом №17. В его окнах горел свет.

Я был здесь. В своём теле. В ту самую ночь.

Как молния, в сознании вспыхнула мысль, выдернутая из архива: «Угол квартиры на первом этаже остался практически цел».

Адреналин ударил в голову, сметая всю усталость и страх. Я сорвался с места и побежал к подъезду. Ноги сами несли меня, обходя знакомые трещины на асфальте. Я влетел в парадную, и запах домашней еды, лака для пола и старого линолеума ударил в нос, вызвав резкий, болезненный приступ ностальгии.

Лестница. Третий этаж. Квартира №5. Я бежал, не чувствуя под собой ног. Сердце колотилось, вырываясь из груди. Вот она, знакомая дверь, с потёртостью на ручке. Я замер перед ней, пытаясь перевести дух, чтобы войти, всё объяснить, вытащить их всех…

И в этот миг дверь с силой распахнулась изнутри, и в меня, с разбегу, врезался маленький, испуганный мальчик.

Он свалился на пол прихожей, почесал затылок и поднял голову. Его широко раскрытые, полные слёз глаза смотрели на меня. Это был… я. Шестилетний Никита.

Время остановилось. Взгляд взрослого человека встретился со взглядом ребёнка. И в этой секунде все пазлы в голове с щелчком встали на свои места. Я всё понял. Понял, что тогда происходило. Понял, что должен делать. Не пытаться спасти всех — это было невозможно. Спасти хотя бы его. Себя.

Я медленно опустился на колено, после чего резко закинул его на плечо, захлопнул входную дверь и ринулся по коридору.

Я не стал бежать к выходу. Слишком далеко. Слишком рискованно. Времени не было. Я побежал по лестнице на первый этаж. К той самой квартире №1.

Дверь была старой, деревянной. Я отступил на шаг и с размаху ударил по ней плечом. Раздался сухой хруст, и замок не выдержал. Мы ворвались внутрь.

В квартире пахло варёной картошкой и стариком. Из комнаты вышел хозяин и закричал, потрясая кулаком:

— Эй! Кто вы такие? А ну выходите отсюда!

Я проигнорировал его. Взгляд метнулся в соседнюю комнату, ту самую. И я увидел в самом углу большой, тёмный, дубовый шкаф. Идеальное укрытие.

Я вбежал в комнату и распахнул дверцу шкафа. Внутри висела старая одежда, лежали какие-то коробки.
— Быстро! Залезай! — приказал я маленькому Никите, запихивая его вглубь и вываливая на пол груду вещей.

Он смотрел на меня с ужасом, но не сопротивлялся.
— Не смей никуда вылезать! Стой тут, а то умрёшь, понял? Прошу тебя! — это были последние слова, которые я успел крикнуть ему, прежде чем захлопнул тяжёлую дверцу.

В этот момент старик уже набрасывался на меня сзади. Я обернулся. Времени на уговоры не было. Считанные секунды. На комоде рядом стояла тяжёлая фаянсовая ваза. Я схватил её, сделал один длинный шаг и со всей силы опустил на голову мужчины. Раздался глухой, кошмарный звук. Он не крикнул, просто осел на пол, как подкошенный.

Я не стал проверять пульс. Выскочил из квартиры в длинный коридор, следом на улицу и тут же замер.

Прямо перед подъездом, подбрасывая в руках старый мяч, стоял Ваня. Он с удивлением смотрел на меня, взрослого незнакомца, выбежавшего из чужой квартиры.

В ту же секунду земля содрогнулась. Из-под земли донесся низкий, животный рёв. Окна в подъезде звякнули. Ударная волна шла изнутри.

Идеи окончательно покинули меня. Бежать было некуда. Я сделал последний в жизни шаг — бросился к Ване, накрыл его своим телом, прижав к себе, и закрыл голову руками.

Мир взорвался в огне и боли. Я почувствовал, как на спину обрушивается адское пекло, словно на меня вылили раскалённый металл. Кости затрещали. Но я не издал ни звука, лишь сильнее, из последних сил, прижал к себе маленькое, хрупкое тело друга. Вслед за этим нас подхватила ударной волной и куда-то отбросило.

Я не смог уже открыть глаз. Сознание поглотила абсолютная, беспросветная тьма.

— Темно… Где я? — эхом отдалась мысль в моём сознании. — Я всё ещё жив?

Вокруг словно была пустота. Я не касался ногами земли, я не чувствовал порыв ветра и я совершенно ничего не слышал. Вокруг была настолько гнетущая тишина, что она меня пугала…

Как вдруг, где-то вдалеке послышался тихий, ритмичный звук.

Это было похоже на тиканье… Нет… На пищащий звук кардиомонитора. Звук приближался, становился громче. Вслед за ним я услышал невнятную речь. Это… Был мужской голос. Он становился всё чётче. В какой-то момент мне казалось, что я разбираю отрывки фраз.

Темнота вокруг начала исчезать, я увидел длинный туннель из света. Пытался пойти к нему, но двигаться не получалось. Я не мог даже пошевелить рукой.

Неожиданно голову прорезала уже до жути знакомая боль в висках, и тут я открыл глаза.

Всё было мыльным, но через пару секунд взгляд сфокусировался. В моём носу что-то было, а рядом стоял человек… Это был взрослый мужчина, лет сорока, разговаривал с медсестрой.

Я медленно поднял руку, но замер. Моя рука такая маленькая… Я снова в детском теле? Немного обдумав ситуацию, я вытащил эту белую трубку из своего носа, после чего сразу закашлялся.

Этот человек, который стоял рядом, тут же обратил на меня внимание:

— Никита? Слава богу, ты очнулся, как ты себя чувствуешь?

Его голос был громкий, режущий слух. Я поморщился, после чего спросил:

— Вы… Сергей Владимирович?

Как я и думал. Мой голос был детский.

— Что? Д-да, ты меня знаешь?

— Знаю. — Я приподнялся в сидячее положение и уставился в простынь между ног. — Какое сегодня число? Год?

— Двадцатое. Ты пролежал в коме почти неделю.

— Ясно… Сергей Владимирович, вы должны записать меня в список погибших… И сходите к кардиологу в ближайшее время…

— Что? О чём ты, малец?

— Послушайте! — почти вскрикнул я. — вы должны. Записать меня. В список погибших. Я подготовлюсь, я просто обязан попробовать снова… На этот раз я спасу их… Спасу всех.

— Что ты имеешь в виду, Никита? Кого ты спасёшь?

Я молчал, уставившись себе в дрожащие, детские ладони.

— Никита?

Бедный ребёнок бросил взгляд на Сергея. По его щекам потекли слёзы, а нос начал непроизвольно всхлипывать.

— Г-где я? Кто вы такой?

— Ты же… знал… — Во взгляде Сергея явно проступил страх.

— Где мои родители? Где Ваня? Что происходит? Мама, мама! Позовите мою маму, пожалуйста.

Громкие крики маленького Никиты наполняли всё вокруг. Он звал родителей, звал своего лучшего друга и совсем не понимал происходящего.

Но мой путь был окончен. Моё сознание растворилось. Теперь всё на плечах этого испуганного ребёнка. Спустя двадцать лет он найдёт ошибку в документах… И попробует всё исправить. Снова. Как это сделал я, как это делали до меня, и как это будет делать он, пока мы не спасём… Хотя бы Ваню.

Показать полностью
30

Поддельное дело [1] - Страшные истории

Видео-версия:


Текстовая версия:

Меня сослали в ад. Ад пахнет пылью, жёлтой бумагой и тихим отчаянием. Архив. Кабинет 307, третий этаж старого здания горотдела. Наказание для строптивых детективов, которые слишком громко задают вопросы. Моё наказание было заслуженным — я не смог заткнуться на совещании по делу о взятках, когда начальство уже решило всё спустить на тормозах. «Громов, вам нужно отдохнуть от оперативной работы. Разберите-ка архив за последные двадцать лет. Полезно для систематизации знаний». Так мне сказали.

Бред. Они просто хотели, чтобы я сгнил здесь и не совал свой нос куда не просят.

Я сидел за столом, заваленным папками с расследованиями краж велосипедов и угонов садовых тачек образца девяностых. День тянулся бесконечно. Я механически сортировал бумаги, мои пальцы покрылись липким серым налётом. Мысли возвращались к тому совещанию. К наглой ухмылке прокурора. К спокойному лицу начальника, который сказал: «Никита, иногда нужно уметь уступать». Я не умел. Во мне это вызывало физическую тошноту.

От нечего делать я потянулся к очередной коробке. Этикетка гласила: «Серия краж из гаражей. Р-н ул. Садовой. 1998-1999». Моя улица. Точнее, улица моего детства. На мгновение я отвлёкся от злости, почувствовав лёгкий укол ностальгии. Дом №17, многоэтажка, где мы жили с родителями до их развода. Где прошло моё детство с лучшим другом Ваней.

Я открыл папку. Стандартные протоколы, опросы свидетелей. Ничего интересного. Но среди бумаг лежал листок – список жильцов домов на участке Садовой, составленный для отсева подозреваемых. Мой взгляд автоматически нашёл семнадцатый номер. Квартира 5: Громов А.П., Громова Л.В., Громов Н.А. На лице расползлась улыбка. А вот и квартира 3: Петровы, их сын Иван. Ванька. Мы с ним не разлей вода были.

И тут мой мозг, заскучавший от рутины, выдал ассоциацию. Садовая, дом 17. Я смутно припоминал, что года через два после этих краж, примерно в 2001-м, случилась какая-то история. Взрыв бытового газа в одном из домов на нашей улице. Об этом говорили, но я был тогда ребёнком, и детали стёрлись. Просто какой-то фон.

Любопытство, профессиональная деформация – называйте как хотите. Мне вдруг захотелось найти то дело. Просто чтобы посмотреть, что это был за дом. Может, наш? Наверное, нет, иначе я бы помнил.

Я подошёл к стеллажам, начал искать. 2001 год. Чрезвычайные происшествия. Папки стояли плотно. Я пролистал несколько дел о пожарах, авариях. И нашёл. Синяя обложка, выцветшая надпись: «ЧП. Взрыв бытового газа. Ул. Садовая, д. 17. 14.10.2001».

Сердце ёкнуло. Всё-таки наш дом. Странно, что память подвела. Я вернулся за стол, открыл папку. Первым делом посмотрел на дату. 14 октября 2001 года. Воскресенье.

И тут в моей голове что-то щёлкнуло.

Я прекрасно помнил тот день. Именно 14 октября. Потому что 15-го у нас с Ваней была важная контрольная по математике. В воскресенье вечером мы должны были готовиться у меня дома. Отец даже пообещал помочь с задачами, а потом мы с Ваней собирались смотреть новый мультфильм на видеокассете. Я отчётливо помнил, как мы договаривались об этом у подъезда, и Ваня пошёл домой за учебниками. Я помнил разговор с отцом. Помнил, как мама накрывала на стол. Яркое, живое воспоминание.

Я посмотрел на первую страницу отчёта. «В результате взрыва газовоздушной смеси в подвале жилого дома произошло полное обрушение конструкций. Жертвы: 27 человек, включая 5 детей. Выживших нет».

Меня бросило в холодный пот, а в висках кольнуло. Это была ошибка. Грубая, вопиющая ошибка. Я сидел здесь, живой и невредимый, а в отчёте утверждалось, что наш дом был уничтожен вместе со всеми жильцами в тот самый день, который я помнил до мелочей.

— Идиотизм. — пробормотал я вслух.

Кто-то из архивных крыс перепутал даты или адреса. Такое бывает. Нужно просто проверить по другим источникам, найти ошибку и указать на неё. Хоть какое-то полезное дело сделаю в этой пыльной могиле.

Я достал свой служебный ноутбук, подключился к базе данных ЗАГСа. Запрос на акты о смерти. ФИО: Громов Алексей Петрович. Дата: октябрь 2001. Регион: наш.

Система выдала результат почти мгновенно. Несколько записей. Я прокрутил список. И мои пальцы замерли на тачпаде.

Акт о смерти № 1874. Громов Алексей Петрович, 1960 г.р. Причина смерти: травмы, несовместимые с жизнью, полученные при обрушении жилого строения. Дата смерти: 14.10.2001. Место: ул. Садовая, д. 17.

Я ввёл данные матери. То же самое. Людмила Владимировна Громова. Погибла 14.10.2001.

Руки похолодели. Я ввёл своё имя. Никита Алексеевич Громов. Дата рождения: 1995. И… система выдала результат. Актов о смерти не было, но была ссылка на судебное решение о признании погибшим. Я числился мёртвым. С шести лет.

Это был уже не банальный косяк архивариуса. Это была какая-то тщательно выстроенная ложь. Кто-то на уровне систем вносил фальшивые данные. Но зачем? Зачем кому-то понадобилось объявлять меня и мою семью погибшими в тот день, когда мы были живы?

Я откинулся на стуле, пытаясь унять дрожь в пальцах. Рациональная часть мозга пыталась найти объяснение. Может, была какая-то путаница с документами после развода родителей? Может, меня усыновили, и моё имя сменили? Но нет, я прекрасно помнил своё детство, переезд с матерью в другой район, школу, институт. Всё было последовательно. Я был Никитой Громовым. Всегда.

Я снова открыл папку с делом о взрыве. Стал листать страницы, уже не как любопытный человек, а как детектив. Приложения. Список погибших. Я пробежался по фамилиям. Соседи, все знакомые. Петровы… Иван Петров. Ваня. Он тоже был в списке. Значит, ошибка вездесуща. Всех записали в погибших.

Я почти успокоился. Значит, масштабный сбой. Но что-то заставило меня вернуться к списку и пройтись по нему ещё раз, медленно, вчитываясь. Квартира 1… квартира 2… квартира 3… Петров И.С. – отец Вани. Петрова М.И. – мать. А где же сам Ваня? Петров Иван Игоревич, 1995 г.р. Я искал его имя. Его не было.

Только его.

Словно кто-то вписал в список всех погибших детей, но оставил одного. Ивана. Но ведь в отчёте говорилось, что выживших нет…

Холодная игла пронзила меня от затылка до копчика. Я вскочил, зашагал по кабинету. Это уже не укладывалось ни в какие рамки. Почему все дети погибли, а Ваня – нет? И почему тогда в базе ЗАГСа я сам числился погибшим?

Я подошёл к окну, выглянул на серый город. Мне нужно было проверить ещё один источник. Газеты. В архиве должна быть подшивка местных газет за тот период.

Через пятнадцать минут я сидел в читальном зале архивного фонда, листая пожелтевшие страницы «Городского вестника» за октябрь 2001-го. И нашёл. Выпуск от 16 октября. Чёрная полоса на первой странице. Крупный заголовок: «Трагедия на Садовой: десятки жизней под обломками». Я пробежал глазами текст. Стандартные слова о скорби, о ходе расследования. И снова список. Тот же самый. И снова – имени Ивана Петрова в списке погибших не было.

Я отодвинул подшивку. Тишина читального зала стала давить на уши. Голова загудела, появилась боль в висках. Во всём этом был жуткий, необъяснимый смысл. Кто-то проделал колоссальную работу, чтобы стереть меня и мою семью из официальной истории той ночи. Но зачем?

И тут до меня дошла самая простая, самая ужасная мысль. А где Ваня сейчас? Мы потеряли связь после школы, он уехал учиться в другой город. Но я должен его найти. Он – единственный, кто может подтвердить мою правоту. Он был там. В тот вечер он должен был прийти ко мне готовиться к контрольной.

Я почти бегом вернулся в свой кабинет, схватил телефон. Быстро набрал номер отдела кадров.

– Здравствуйте, это детектив Громов. Мне нужны контактные данные по сотруднику Петрову Ивану Игоревичу, 1995 года рождения. Проверьте по базе, пожалуйста.

На том конце провода клацали клавишами.

– Громов? Простите, по такому ФИО и году рождения никого нет. Ни в нашем отделе, ни в целом по системе МВД региона.

– Не может быть, – выдавил я. – Он же… Он хотел поступить на службу.

– Нет таких данных. Вы уверены в ФИО?

Я положил трубку, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Я был уверен. Абсолютно. Ваня мечтал стать детективом, как и я. Мы вместе это обсуждали.

Я сел за компьютер, начал рыться в социальных сетях. Поиск по имени и фамилии, фильтр по городу. Десятки Иванов Петровых, но ни одного с той фотографией, что хранилась в моей памяти. Ни одного, который был бы похож на того долговязого парня с веснушками.

Его не существовало. Так же, как, согласно официальным документам, не существовало в живых и меня.

Я закрыл лицо ладонями. В голове стучало: «Я жив. Я здесь. Я дышу». Но против фактов не попрёшь. А факты кричали об обратном. И единственный человек, который мог бы их опровергнуть, бесследно испарился.

Нет, не испарился. Его стёрли. И теперь мне предстояло выяснить, кто и зачем это сделал. И почему я оказался единственным, кто это заметил.

Я посмотрел на папку с делом о взрыве. Она лежала на столе, обычная синяя картонка. Но теперь она казалась мне порталом в какую-то иную реальность, где я был мёртв, а мой лучший друг – призраком.

И я решил шагнуть в эту запутанную историю.


Первое правило, которому меня учили: отсекай личное. Работай с фактами, а не с эмоциями. Сейчас это правило трещало по швам. Я сидел в своей квартире, за тем же столом, за которым обычно разбирал текущие дела, но передо мной лежало дело моей собственной смерти. Абсурд.

Я достал бутылку виски, налил в стакан, но не стал пить. Мне нужна была ясная голова. Алкоголь был бы бегством, а я бежать не собирался.

Включил ноутбук. Я уже проверил базу ЗАГСа — я был там мёртв. Теперь нужно было проверить себя в системе МВД. Я запросил своё же служебное дело. Открылось. Никита Алексеевич Громов. Фотография, данные. Всё чисто. Но дата рождения стояла та же — 1995 год. Значит, я был признан погибшим, но потом... как-то воскрес? Как это возможно? Чтобы получить паспорт, поступить на службу, нужны документы. Свидетельство о рождении. Которое, если верить системе, принадлежало мёртвому мальчику.

Я открыл скан своего свидетельства о рождении из личного дела. Обычная зелёная бумажка. Вся информация верная. Но откуда она взялась, если оригинал должен был погибнуть вместе со всем моим прошлым? Значит, был выдан дубликат. Кем? На каком основании, если я числился погибшим? Логика рассыпалась, как карточный домик. Кто-то создал мне новую, легальную жизнь, вшив её в систему поверх моей смерти. Это был уровень фальсификации, недоступный обычным мошенникам. Это пахло чем-то государственным. Глубоким.

Я открыл сканы дела о взрыве, которые успел сделать в архиве. Внимательно, построчно, стал изучать протоколы осмотра места происшествия. Фотографии. Они были чёрно-белыми, зернистыми, но ужас проступал сквозь печать. Груда обломков. Ничего не напоминало тот самый дом №17. Ни узнаваемого карниза, ни покрашенной в зелёный цвет входной двери. Только щебень и почерневшие балки.

Показания свидетелей с соседних домов. Все как один говорили о мощнейшем взрыве ночью, о пожаре, о том, что никто не выжил. Ночь. А ведь мы с Ваней должны были готовиться к контрольной вечером. Взрыв, согласно отчёту, произошёл в 21:01. Но моё воспоминание было солнечным, вечерним. Может, я всё путаю? Может, это был не тот день?

Я откинулся на стуле, закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти тот вечер с максимальной чёткостью. Ванин уход за учебниками. На столе стоит тарелка с недоеденной кашей. Отец за столом читает газету. Мама моет посуду. Я смотрю в окно. За окном — сумерки. Но не глубокая ночь. Я был в этом уверен.

Значит, ложь в деле. Но кто и как мог подделать показания десятков людей? Это было невероятно. В висках снова проступила пульсирующая боль, но я не обратил внимания, лишь немного поморщился.

Следующий шаг — люди. Кто вёл это дело? В конце папки я нашёл фамилию следователя, который его курировал: подполковник юстиции Сергей Владимирович Орлов. Наверняка уже на пенсии. Я поискал его по внутренней базе. Нашёл. Проживает в городе, дача на выезде, но точный адрес потёрт. Телефон был прикреплён.

Я набрал номер, стараясь говорить спокойно, по-деловому.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович? Вас беспокоит детектив Громов из горотдела.

Голос в трубке был хриплым, старческим.

– Громов? Какие дела? Я на пенсии двадцать лет как.

– Двадцать?.. Кхм… Я разбираю архивные материалы по одному старому ЧП. По взрыву на Садовой, 2001 года. Хотел бы уточнить некоторые детали.

На той стороне повисла тяжёлая пауза.

– Какие ещё детали? Дело давно закрыто. Что там можно уточнить?

– Вопросы по списку погибших. Есть некоторые несоответствия в базах данных. Не могли бы мы встретиться?

– Несоответствия? – Старик фыркнул. – Какие несоответствия? Всё было чётко. Трагедия. Все погибли. И дело закрыто. Нечего там копать.

Он говорил слишком резко, слишком по-оборонительному.

– Сергей Владимирович, это важно. Я могу подъехать к вам на дачу, это ненадолго.

– Не надо! – почти крикнул он. – Я… я плохо себя чувствую. Врачи запрещают волноваться. И вам не советую волноваться. Оставьте это дело, детектив. Оно того не стоит. Спокойной ночи.

Он бросил трубку. Я сидел, слушая гудки, и чувствовал, как по спине бегут мурашки. Он не просто отмахнулся. Он испугался. Он явно что-то знал.

Это придало мне решимости. Если следователь напуган, значит, я на правильном пути. Нужно искать других свидетелей. Соседей.

На следующий день я взял отгул, сославшись на мигрень. Начал с базы данных паспортного стола. Нашёл несколько фамилий из того самого списка жильцов, которые числились прописанными в доме №17, но на момент взрыва, судя по всему, не проживали — возможно, были в отъезде или уже переехали. Одна из них — Анна Сергеевна Белова, квартира 7. Пенсионерка. Согласно текущим данным, она была ещё жива и проживала в том же районе, в доме престарелых «Рассвет».

Я поехал туда без звонка. Дом престарелых оказался унылым кирпичным зданием с проплешинами на штукатурке. В холле пахло лекарствами и тушёной капустой. Медсестра, худая женщина в белом халате, проводила меня в общую гостиную.

– Анна Сергеевна? Она обычно у окна сидит. Только она у нас… своеобразная. Память подводит. То всё помнит, то нет.

Анна Сергеевна оказалась маленькой, сморщенной женщиной, которая смотрела на мир мутными, ничего не выражающими глазами. Я сел рядом, представился.

– Анна Сергеевна, я хочу спросить вас о доме на Садовой. Вы там жили?

Она медленно перевела на меня взгляд.

– Садовая? – просипела она. – Да, жила. Хороший дом. Тихий.

– Помните взрыв? В 2001 году.

Глаза её на мгновение прояснились, и в них мелькнул животный ужас.

– Взрыв… Ночью. Стекла посыпались. Мы с мужем в гостях были у дочери… Слава богу. А то бы…

– Анна Сергеевна, а помните семью Громовых? Из квартиры пять. Алексея Петровича, Людмилу, их сына Никиту.

Она смотрела на меня, и её взгляд стал цепляться за моё лицо. Она вглядывалась, будто пыталась что-то вспомнить.

– Громовы… Никитка… – она покачала головой. – Бедный мальчик. Погиб. Все погибли.

– Но вы уверены, что он погиб? – я наклонился ближе.

Она вдруг сморщилась, отвела взгляд.

– Все погибли. Говорю же. Ваньку только одного спасли.

Сердце у меня замерло.

– Ваньку? Ивана Петрова?

– Ага. Его отбросило… он на улице был. Его в больницу забрали. А Никитка… в доме остался, подробностей я не знаю.

Я чувствовал, как холодеют кончики пальцев. Она говорила то, что было в официальном отчёте. Но это противоречило моей памяти.

– Анна Сергеевна, а как выглядел Никита? Вы помните?

Она снова посмотрела на меня, и на её лице отразилось странное смятение.
– Дорогой? Что ты тут делаешь? Нам пора ехать домой?

Я замер, пытаясь понять, о чём она говорит. Затем вновь повторил:

– Мэм, вы помните, как выглядел Никита?

– Никита… – повторила она. – Моего мужа зовут не так… – Подняв взгляд на меня, в её глазах проявился явный страх. – Что? Кто вы? А ну живо уходите! Где мой муж? Что тут творится?

Она начала плакать. Вслед за этим позади меня послышались шаги. Сиделка тут же подбежала к испуганной Анне Сергеевне и обратилась ко мне:

– Что вы тут устроили? Не пугайте бедную женщину! Живо уходите, приём окончен!

Тяжело вздохнув, я понял, что тут уже ничего не узнаю и направился к двери…

Выйдя на улицу, солнце показалось мне слишком ярким, слишком ненастоящим. «Все погибли…». Но я же жив! Вот прям тут стою.

Как вдруг в ушах прорезался резкий звон, заглушая окружение вокруг. Из-за накопленного напряжения захотелось закурить. Хотя я ни разу сигареты даже в руки-то не брал… Не обращая внимания на проступившую головную боль, я начал размышлять.

Следующим адресом был дом, где сейчас проживал, согласно базе, другой бывший сосед — Виктор Семёнов, ровесник моих родителей. Он жил в обычной панельной пятиэтажке. Я нашёл его квартиру и позвонил.

Дверь открыл мужчина лет пятидесяти, в растянутой домашней футболке, с пивным брюшком. Он выглядел уставшим и настороженным.

– Виктор Семёнов? Я детектив Громов. Хотел бы задать несколько вопросов о старом деле.

– Какое ещё дело? – буркнул он, но впустил меня в прихожую.

Я решил действовать напрямую.
– Взрыв газа на Садовой, в доме 17. Вы там жили.

Он побледнел так, что веснушки на его лице стали похожи на рассыпанное просо.
– Зачем вам это? Это было сто лет назад.

– Есть нестыковки в документах. Вы помните семью Громовых?

Он медленно прошёл в гостиную и рухнул на диван. Я последовал за ним.

– Помню, – коротко бросил он. – Все погибли. Ужасная трагедия.

– А их сын? Никита?

Семёнов поднял на меня глаза, и в них было что-то неуловимое — то ли жалость, то ли страх.
– Маленький был. Погиб.

– А Иван Петров? Его друг.

– Ванька? – Семёнов мотнул головой. – Тот выжил. Чудом. Его потом родственники забрали, кажется, в другой город. Больше я о нём не слышал.

– А вы не помните, что в тот вечер Ваня должен был прийти к Никите в гости? Готовиться к урокам?

Он смотрел на меня, и его лицо стало совершенно пустым. Будто кто-то выключил свет внутри.

– Не помню таких деталей. Было поздно, ночь. Все спали. Я ничего не помню.

Он лгал. Я видел это по тому, как он отвел взгляд. Он помнил, но не хотел говорить.

– Виктор, это очень важно. Может, вы слышали какие-то разговоры? Может, была какая-то версия, что взрыв был не случайным?

– Да что вы пристали?! – он вдруг вскочил с дивана, его лицо исказила злость. – Какие разговоры? Какая версия? Дом взорвался из-за утечки газа! Все погибли! Точка! И оставьте меня в покое! И себя не тревожьте. Не надо ворошить прошлое.

Я слегка отпрянул назад от его настойчивости, как вдруг позади меня что-то с грохотом упало. Обернувшись, я увидел открытую книгу на полу. Голова закружилась, а виски словно пробил выстрел…

Переводя взгляд обратно, мои глаза расширились. В комнате никого уже не было.

– Семёнов? – тихо, не веря своим глазам, окликнул я.

Тишина. Только из открытого окна слышался лёгкий гул машин. Обойдя всю квартиру, Виктора нигде не оказалось.

«Что за чёрт?» – мелькнуло в моём сознании.

Проверив каждую комнату, каждую закрытую дверь, я в панике выскочил на лестничную площадку и почти бегом пустился вниз. Мне нужно было в машину.

Я заскочил в салон, захлопнул дверь, пытаясь перевести дух. Сердце колотилось. Что это было? Галлюцинация?

И в этот момент я увидел его… Виктор Семёнов спокойно шёл откуда-то к подъезду с белым пакетом в руке, словно только что вернулся из магазина.

Я вышел из машины и бросился к нему.

– Семёнов! Что это было? Как вы здесь?

Он остановился, удивлённо глядя на меня.

– Вы к кому?

– Это шутка какая-то? К вам конечно, мы же только что разговаривали с вами у вас дома.

– Молодой человек, я вижу вас впервые. Вы ошиблись адресом.

– Мы спорили о взрыве на Садовой!

В его глазах вспыхнуло раздражение и страх.

– Вы что, вломились в мой дом? Я сейчас полицию вызову!

– Да я сам из полиции! – почти закричал я, доставая удостоверение.

Он посмотрел на корочку, потом на моё лицо. В его глазах не было ни проблеска понимания.

– Убирайтесь, – прошипел он. – Или я позвоню куда следует.

Я смотрел на него, на этого человека, который пару минут назад был в квартире, а теперь стоял здесь и не узнавал меня. Я развернулся и побрёл к своей машине. Это уже совсем не нормально.

Запрыгнув внутрь, я со злостью захлопнул дверь и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Усталое, сердитое лицо. Тёмные глаза. Щетина. Не отрывая взгляда, я задал вопрос, словно самому себе:

– Что же тут происходит?

Продолжение следует...

Показать полностью
17

Белый шёпот - Страшные истории

Для полного погружения я настоятельно рекомендую слушать видео-версию в исполнении мастера ужасов Ильи Дементьева. Его голос придает истории новую глубину.

Дневник Марка Ковалева, станция «Полюс-42». Ориентировочно: третий год после инцидента.


Видео-версия истории:


Текстовая версия истории:

Запись 784.

Температура снаружи: -62°C. Внутри: -31°C. Атмосферное давление стабильно низкое. Ветер восточный, 18 м/с. Последняя банка тушенки разделена на шестерых три дня назад. Варили бульон из кожаных ремней. Он не дал сил, но обманул желудок на несколько часов. Анна кашляет. Кашель стал глухим, влажным. Это плохо.

Запись 785.

Сергей сегодня не вставал с койки. Говорит, что ему тепло. Это галлюцинации от истощения. Я пытался заставить его съесть кусок столярного клея, который мы выкопали из мастерской. Он отказался. Шепчет что-то о голосе в вентиляции. О «Белом шёпоте», который зовет его гулять. Все игнорируют. Легче считать его сумасшедшим, чем признать, что мы все на грани.

Запись 786.

Сергея нашли в углу нижнего склада. Он сидел, поджав ноги, и… жевал. У него были обморожены пальцы на правой руке, почернели до второго сустава. Он обгладывал их до кости. Его глаза были стеклянными, а на лице — блаженная, идиотская улыбка. Он сказал: «Они мертвые. Шёпот сказал, что можно. Они же не почувствуют». Мы заперли его в кладовой. Его тихий смех до сих пор ползет по металлическим трубам.

Запись 787.

Сергей замолк сегодня утром. Я заглянул в глазок — он замерз, сидя в той же позе, с улыбкой на лице. Мы молча вынесли тело в самый дальний отсек, к генератору, и так же молча вернулись. Никто не проронил ни слова, но в воздухе повис вопрос. Тяжелый, нагнетающий. Мы все его слышали и отводили друг от друга взгляд.

Запись 788.

Анна не проснулась. Ее рука, которую я держал всю ночь, стала холодной и жесткой, как ледышка. Я не плакал. Слезы быстро замерзают на глазах. Я просто сидел и смотрел на ее лицо. Оно было удивительно спокойным. Без гримасы боли и голода, которая не сходила с него последние месяцы.

Я вышел в коридор. Их было двое: бортинженер Петрович и врач Лида. Они уже стояли там, их бледные лица были обращены ко мне. Они слышали, как я несколько часов назад звал ее имя и безуспешно пытался растереть ее окоченевшие руки. Они всё уже поняли.

Единственное, что я спросил, это:
— А где Никита?
Все просто пожали плечами. Взгляд Лиды скользнул мне за спину, туда, где лежало бездыханное тело Анны.

Мы молча прошли в столовую. Взгляд Петровича упорно скользил по полу. Он подошёл к ближайшему столу и наклонился. Раздался глухой скрежет — он выдвинул ящик. Достав оттуда ножовку по металлу, он положил её на столешницу и присел напротив. Её зубцы были чистыми, но возле рукоятки металл темнел от ржавых разводов.

— Она замёрзла, Марк, — сказала Лида, не глядя на меня. Ее голос был плоским, лишенным всяких интонаций. — Зачем хоронить еду?

Петрович молча смотрел на ножовку. Его огромные, когда-то сильные руки лежали на столе, как чужой, бесполезный груз.

Я ничего не сказал. Я видел, как мускулы на его шее сжались. Он сглотнул слюну. Я понял, что сделал то же самое. Мой желудок предательски свело от спазма. Дикого, нарастающего, стирающего всё на свете.

Я отступил в свой отсек, захлопнув дверь и прислонился спиной к холодному металлу. Мое дыхание вырывалось белыми клубами. Я лихорадочно листал дневник, перечитывал свои аккуратные колонки цифр, отчеты о погоде, которые больше никому не были нужны. Я искал там себя. Того, кто верил в науку, в логику, в человечность.

Но страницы были просто бумагой. Цифры — просто чернилами. Они не могли согреть. Не могли накормить.

Снаружи послышался мерный, упругий скрежет. Ш-ш-шк… ш-ш-шк… Они точили ножовку. Готовили инструмент.

Я зажмурился, пытаясь заглушить этот звук. Но он был словно внутри меня. В такт ему стучало мое сердце. И сквозь его стук, сквозь вой ветра снаружи, я начал слышать другое. Тихий, разумный, успокаивающий голос. В нем не было безумия. Только холодная, безжалостная логика.

«Она мертва. Ее плоть не чувствует боли. Это просто мясо. Белок. Возможность прожить еще неделю. Разве неделя твоей жизни ничего не стоит? Это рационально. Это правильно.»

Это был Белый шёпот. И он звучал не из вентиляции. Он звучал у меня в голове. И он был прав.

Я открыл глаза и перевернул страницу дневника. На чистом поле я вывел ровным, каллиграфическим почерком: «Температура снаружи: -63°C. Внутри: -30°C. Атмосферное давление стабильно низкое» и отложил карандаш.

Ш-ш-шк… ш-ш-шк…

Звук прекратился. Наступила тишина. Они ждали.

Я медленно потянулся к ручке и открыл дверь.

Показать полностью
18

Тихий сигнал - Страшные истории

Адам прятался в подвале своего бывшего дома уже семнадцать дней. Мир снаружи затих. Не было ни гула машин, ни криков, ни даже ветра. «Тихая Смерть» — кто-то успел назвать это так по рации, прежде чем эфир окончательно умолк. Электромагнитный импульс спалил всё, что сложнее транзисторного радиоприёмника.

Тихий сигнал - Страшные истории

Именно такой, старенький «Зенит» на батарейках, оставался для Адама последней нитью надежды. День за днём он впустую крутил верньер, продираясь сквозь шипение пустоты.

Так продолжалось до тех пор, пока сквозь шум не пробился голос. Слабый, обрывистый, но абсолютно ясный...

— Приём… Адам… ты меня слышишь?.. Я иду к тебе…

Сердце Адама замерло. Он узнал этот голос — до боли родной и абсолютно невозможный. Ведь она… она была там, в самом эпицентре, когда всё началось. Это был голос его жены — той, что, казалось, не могла выжить.

— Маша?.. — прошептал он в микрофон, забыв обо всякой осторожности. — Ты жива? Где ты?!

Ответ пришёл не сразу, будто сигнал шёл через саму бесконечность.
— ...жива... нашла дорогу... жди у дома... скоро буду...

Он не спал всю ночь, вцепившись в приёмник. Голос Марии был таким реальным, таким узнаваемым. Она говорила их сокровенными словами, вспоминала моменты, о которых не мог знать никто другой. Она была ею.

На рассвете он услышал скрип ступени у входной двери. Но не снаружи, а уже внутри дома. Дыхание перехватило, а по лицу расползлась наивная, но искренняя улыбка.

— Маша? Это ты?

— Я дома, — прозвучал её голос из-за двери в подвал. Он был идеальным. И оттого пугающе бесчувственным. В нём не читалось ни усталости от пути, ни радости от встречи. Лишь плоская, безжизненная точность.

Быстро подбежав к двери, Адам уже схватился за замок, но тут же замер…

«Это… не она…»

Прозрение наступило в тот миг, когда голос по ту сторону спросил: «Адам... мы же могли помочь тому мальчику? Он так дрожал…» Он прекрасно помнил это событие, но её тогда рядом уже не было… Мелочь, которую не заметишь в панике, но которая режет слух в гробовой тишине подвала.

Адам отшатнулся, отдалившись от двери, которую хотел уже открыть. По спине пробежал ледяной холод. Теперь он слышал отчётливо: в голосе не было души, только холодная, мёртвая точность. Каждое ласковое слово отдавалось металлическим призвуком, неестественной протяжностью гласных. От этого идеального голоса стало тошнить.

— Открой, милый, — сказал голос. Рукоятка двери медленно повернулась. Замок, который он так тщательно запирал когда-то, с глухим щелчком открылся с той стороны. — Я так по тебе соскучилась.

Дверь с тихим скрипом стала отворяться. Адам вжался в угол, зажимая ладонью рот, чтобы не выдать себя звуком. Из-за двери потянулся тонкий, едва видимый в полумраке серый туман. Он стелился по ступеням, словно живой, и именно из него исходил её голос.

— Почему ты мне не рад?

Приёмник на полу снова зашипел, и из него послышался новый звук — плач маленького ребёнка. Соседского мальчика. Который, как Адам точно знал, замёрз насмерть в своём доме на третий день.

— Нет… Я не мог его спасти… — начал он бормотать, хватаясь за голову и медленно покачиваясь из стороны в сторону. — Тогда это было невозможно… Я не мог!

Дверь открылась шире, словно его услышали. Туман тянулся вниз по ступеням, заполняя пространство.

Адам зажмурился, но это не помогло. Идеальный голос его жены шептал ему прямо в ухо:

— Всё хорошо. Я теперь всегда буду рядом.

Он глубоко вдохнул и медленно открыл глаза, всё ещё надеясь, что ошибся, что его возлюбленная действительно здесь и сейчас смотрит на дурака, что прячется от неё.

Но перед ним не было никого. Лишь плотный туман, окутывающий его со всех сторон.

— Где ты? — тихо выдохнул Адам, протягивая руки вперёд.

— Я тут, глупенький, — послышался внятный ответ прямо у него за спиной.

— Где? Я тебя не вижу!

Адам продолжал задавать вопросы и шёл на голос, шаг за шагом, переставая замечать, как плотный туман смыкается вокруг, создавая иллюзию бесконечного тоннеля.

Резкий толчок. Глубокий, судорожный вдох полной грудью.
Сознание прояснилось. Он сидел на кровати в своей спальне. Сердце бешено колотилось, а взгляд, широко открытый, упирался в стену. Со стороны послышалось тихое щебетание птиц. Медленно, с трудом поворачивая голову, он увидел распахнутое окно. Оттуда лился яркий солнечный свет, а лёгкий ветерок нежно заигрывал со шторами, подбрасывая их и наполняя комнату запахом свежести.

Тяжело вздохнув, он попытался отдышаться, и сквозь звон в ушах уловил другой звук — тихое, беззаботное напевание, доносящееся с кухни. Он замер на несколько секунд, вслушиваясь, затем резко спустил ноги с кровати и, всё ещё шатаясь, направился к двери.

Выйдя в коридор, он застыл на пороге. На кухне, спиной к нему, стояла Мария. Она спокойно мыла посуду, и тот самый, до жути знакомый мотив, лился из её губ. Заметив его в отражении стекла шкафа, она обернулась и ярко улыбнулась:

— Ты наконец проснулся. Что с твоим лицом? Словно призрака увидел.

Адам не ответил. Он лишь сделал несколько быстрых шагов через кухню и крепко обнял её, прижимая к себе изо всех сил, зажмурившись, чувствуя тепло её кожи и ткань её халата под своими ладонями.

— Ну что ты творишь? Я же посуду мою! — попыталась она высвободиться, но он не отпускал.

— Позже… — глухо прозвучало у неё в волосах. Он стиснул её ещё крепче, боясь отпустить. — Всё позже…

Но его собственные слова стали эхом, отдающимся в пустоте. Там, где только что была ткань халата, его пальцы встретили лишь холодную влагу. Там, где он чувствовал её спину, теперь была неосязаемая пустота. Он попытался вдохнуть её запах, но в лёгкие ударил спёртый, пыльный воздух подвала.

Он не видел, как исчезает она. Он почувствовал, как исчезает сам. Его объятия разомкнулись, потому что нечего стало обнимать. Его веки сомкнулись в последний раз, не чтобы зажмуриться, а потому что перестали существовать. Последнее, что он услышал, был её голос, сливающийся с нарастающим шипением.

Туман рассеялся. Но в подвале уже никого не было… Лишь одиноко стоящий на полу радиоприёмник нарушал тишину лёгким, монотонным шипением.

Показать полностью 1
18

Последний кадр - Страшные истории

Последний кадр - Страшные истории

Три месяца вахты в заповеднике «Седой Увал» подходили к концу, но последняя неделя стала для Ильи Громова настоящим испытанием. Он почти не спал. Каждую ночь, как только сгущалась темнота, вокруг его трейлера появлялись странные звуки, словно что-то живое бродило вокруг.

Это «что-то» было тяжелым. Илья слышал, как под его шагами — если это были шаги — хрустел мерзлый грунт и ломался хворост. Дыхание было хриплым, с мокрым присвистом на вдохе. От него пахло мокрой шерстью и сырой землей, как из глубины старого подвала. Существо методично обходило трейлер, и скрежет когтей по металлической обшивке впивался в сознание, не умолкая даже в тишине. Потом шаги замирали у двери. Воцарялась полная тишина, нарушаемая лишь тем самым хрипом у самой щели под порогом. Возникало стойкое ощущение, что оно стоит с другой стороны и вглядывается внутрь, прислушиваясь к каждому звуку.

Утром приехал егерь Семён с провизией. Илья, стараясь говорить спокойно, спросил, не замечал ли тот у трейлера крупного зверя. Семён замолчал, перестал перекладывать консервы и посмотрел на Илью прямым, тяжелым взглядом.

— Это не зверь, — сказал он без эмоций. — Леший это. Он так новичков проверяет. Свою проверку ты прошел, раз вахту закончил. Ты же завтра уезжаешь, вот он и приходит попрощаться. Только запомни: не выходи к нему. И не пытайся смотреть на него. Ему это не нравится.

Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— А раньше предупредить не мог?
— Ты не спрашивал. Да и не ко всем он приходит. Только если почувствует неуважение к лесу.

На следующий день прибыл сменщик — молодой практикант Артём, самоуверенный и пахнущий городским одеколоном. Передавая ключи, Илья подробно проинструктировал его, уделив особое внимание возможным ночным визитам.

— Медведь-шатун? — снисходительно усмехнулся Артём, оглядывая уютный, современный трейлер. — Слышал, они боятся громких звуков. Можно ракетой от сигнального пистолета под хвост пустить.

— Это не медведь, — мрачно ответил Илья. — Здесь есть правила. Главное: если услышишь странные звуки, не выходи и не выглядывай в окно ни при каких условиях. И помни — ты здесь всего лишь гость, уважай природу.

Артём лишь пожал плечами, всем видом показывая, что слушает эти байки лишь из вежливости.

— Ну хорошо. Вроде всё закончил. — тихо произнес Илья, оглядываясь вокруг и собираясь уже в путь.

Вернувшись в город, Илья первым делом принял душ. Он натирал кожу мочалкой, пытаясь смыть ощущение постоянного чужого взгляда, въевшийся запах дыма и тот сладковатый запах тления, что витал вокруг трейлера по ночам. Выбравшись из ванной, он почти без сил рухнул на кровать и мгновенно уснул.

Сквозь сон ему почудился знакомый звук. Негромкий, но отчетливый: металлический скрежет, точно кто-то провел чем-то острым по ребристой поверхности батареи. Илья резко вскочил, осматриваясь вокруг. Сердце колотилось где-то около горла. Он замер, прислушиваясь. В квартире было тихо и темно. С трудом переводя дыхание, он подошел к батарее и провел по ней ладонью. Чугун был холодным и гладким.

— Почудилось что ли? — Пробормотал он себе под нос, направляясь обратно в кровать, затем, с трудом успокоившись, снова заснул.

Утром, потягивая мышцы и заварив кофе, он сел разбирать архив, осознав, что забыл в спешке свой старый фотоаппарат, лежавший на полке. Карту памяти, к счастью, забрал. Он скачал фотографии на компьютер — сотни снимков тайги, зверей, неба. Пролистывая их под монотонное жужжание системного блока, он почти в самом конце наткнулся на одно странное изображение.

Это был кадр, сделанный в ту самую ночь. На тёмном, смазанном фото что-то виднелось. Снимок был сделан явно изнутри трейлера, словно с верхней полки, но в кадре был не вид из окна, а интерьер, где он сам спал в своей койке. Приглядевшись, Илья увидел, что в нижний угол кадра попали чьи-то пальцы — нечеловечески длинные, с толстыми, потемневшими, как старая кора, ногтями. Будто кто-то взял аппарат и навёл его на спящего хозяина.

Сердце Ильи ушло в пятки. Он бросился звонить в администрацию заповедника.

— Добрый день, вы с Артёмом на связи!? — почти крикнул он секретарше.

— Нет, Илья Петрович, второй вечер как молчит, с самого вашего отъезда. Беспокоимся, уже вертолёт готовим на проверку.

Илья не мог ничего сказать. Он просто положил трубку, понимая, что байка Семёна могла оказаться правдой.

— Лишь бы ничего не случилось… — тихо пробубнил он себе под нос, поглядывая на странный снимок.

Через несколько часов раздался звонок. Директор. Его голос был пустым и напряженным, словно он говорил из-под толщи воды.

— Илья... Вертолёт вернулся. Трейлер цел, но дверь... её вырвало с корнями. Артём мёртв. Врачи предварительно говорят — разорвал медведь... Но разве медведи... могут вырвать дверь?

Илья молчал, сжимая телефон вспотевшей ладонью.

— Илья, — голос директора дрогнул. — Там твой фотоаппарат нашли. Посреди комнаты, включённый. Мы посмотрели... Сегодня ночью было записано какое-то видео, но файл поврежден... На секунду лишь мелькает какая-то размытая картинка... Можешь приехать? Может, ты знаешь, как его восстановить?

— Думаю да, скоро приеду. — ответил Илья и сразу подорвался с места.

Он натянул куртку и вышел из квартиры, захлопнув дверь. В тишине пустого жилья щелкнул замок.

Через секунду из глубины коридора, из спальни, донесся тихий, но совершенно отчетливый звук. Скребущий, металлический. Как будто по ребру чугунной батареи провели одним твердым, длинным ногтем. Один раз. Затем еще один. После чего в квартире вновь воцарилась кромешная тишина.

Показать полностью 1
24

Тьма подвала - Страшные истории

Из обгоревшей тетради по алгебре, найденной в доме на ул. Садовая, д. 4.

Тьма подвала - Страшные истории

Листок 1. 23 сентября.

«Отец пришел поздно, пьяный и злой. Я мгновенно почувствовал это по тому, как громко захлопнулась входная дверь, заставив меня вздрогнуть.

Я вжался в стул, пытаясь стать невидимым, но он сразу направился ко мне. Я слышал его шаги по скрипящей лестнице, ведущей в мою комнату. Запах перегара и злобы был таким густым, что им можно было подавиться. Появившись в проеме, он сразу начал кричать, что я никчемный, что я во всем виноват.

Я не понимал, о чем он, и лишь прижал к груди тетрадь с ручкой. Отец схватил меня за волосы и потащил к подвалу. Глаза невольно заслезились от тянущей боли. Казалось, он сейчас их вырвет.

Я цеплялся за косяки дверей, кричал, но его пьяная ярость была сильнее. Тетрадь с ручкой я не отпускал, крепко сжимая их в правой руке. Он толкнул меня, и я кубарем скатился вниз по бетонным ступенькам, ударившись головой о холодный, покрытый липкой сыростью пол. Дыхание перехватило, а голова закружилась. В ушах прорезался резкий звон.

Прежде чем сознание окончательно вернулось, я услышал, как со скрипом задвигается ржавая щеколда.

Теперь я здесь один. В полной темноте. Ледяной холод тут же начал пробираться под тонкую куртку, а по затылку пробежали мурашки.

Может… Завтра он меня выпустит?»


Листок 2. 24 сентября.

«Я бил в дверь кулаками, пока они не заболели, кричал, умолял меня выпустить. В ответ — лишь тишина. Горло сдавил спазм от плача и пыли.

Когда сил стучать уже не осталось, я пошел на ощупь вдоль стены и наткнулся на старую полку. Пальцы нащупали картонную коробку.

Спички — все отсырели, рассыпались в труху. Но ещё там были две толстые восковые свечи, облепленные пылью, и лёгкая пластмассовая зажигалка, почти пустая.

Я чиркнул, и она выбросила жалкое оранжевое пламя. Сердце забилось чаще. Я поспешно прикоснулся огнём к фитилю, и тьма отступила, оставив после себя пляшущие тени.

Они были слишком густыми, слишком глубокими. Мне показалось, что в них кто-то есть.

С этого дня я решил записывать в тетради всё, что происходило, чтобы не сойти с ума в этой темноте. Начал со вчерашнего дня, как можно заметить.

Жажда уже давала о себе знать — я облизал пересохшие губы и заметил, как с холодной трубы, идущей вдоль стены, медленно стекают капли.»


Листок 3. 25 сентября.

«Первая свеча уже наполовину сгорела. Теперь я экономлю свет, сижу в темноте и зажигаю её лишь на минуту, чтобы сделать запись.

Живот сводит от голода, а во рту стоит противный металлический привкус. Единственное, что удается пить — это капли с той холодной трубы. Я подставляю под них крышку от какой-то банки, жду по полчаса, чтобы сделать всего один глоток ледяной, ржавой на вкус воды.

Сегодня я услышал… не просто тишину. Из угла, где сложены старые оконные рамы, донёсся тихий, едва уловимый треск. Точно угли в потухающем костре.

Но углей здесь нет и быть не может — только сырость и холод.

Я чиркнул зажигалкой, поджег свечу и решил проверить. Как только я подошел к углу, звук мгновенно прекратился. Вокруг ничего, кроме этих оконных рам.

Неожиданно я услышал, как где-то в стороне упала стеклянная банка. Она подкатилась прямо мне под ноги, словно давая себя разглядеть. Всматриваясь в угол, откуда она прикатилась, мне показалось, что мелькнуло движение.

По затылку пробежали мурашки, а плечи заныли от напряжения. Глаза невольно намокли, а дыхание стало прерывистым. Казалось, я вот-вот заплачу.

Медленно подойдя к тому углу, всхлипывая, я увидел, что там оказалось пусто. Видимо, мозг решил сыграть со мной не очень хорошую шутку.»


Листок 4. 26 сентября.

«Этот треск теперь со мной всегда, стоит только погаснуть свету. Он не уходит. Он словно наблюдает.

Я чувствую его взгляд на своей спине — тяжёлый, холодный, давящий на грудь, хоть и сижу облокотившись о стену. Дрожь от холода уже не прекращается, я постоянно ёжусь. Голод притупился, превратился в ноющую слабость.

В полной темноте потрескивание становится громче, отчетливее. Будто что-то большое и совершенно чуждое медленно двигается по подвалу. Но сколько бы я ни проверял, вокруг ничего не было. Я тут один…»


Листок 5. 27 сентября.

«Последняя свеча. Отец так и не пришёл. Он или забыл обо мне, или…

Я снова стучал и звал, но голос мой быстро сменился хриплым шепотом. Видимо, заболел. В ответ — всё та же звенящая тишина, которую теперь сопровождает лишь этот треск.

Он стал отчётливее, ближе. Казалось, я вот-вот должен увидеть что-то. Теперь он похож на тиканье часов, но не механических, а живых, дышащих.

К горлу подкатился ком.

Неужели он правда обо мне забыл? Я тут умру?»


Листок 5. Позже.

«Свеча внезапно затрепетала и едва не потухла. И тут я, кажется, заметил источник треска.

Из тени выползла огромная, непомерно вытянутая рука — тонкая, дымящаяся, будто высохшая, чернее самой ночи. Она медленно скользила по пыльному полу прямо ко мне, словно желая ухватить меня за ногу.

Но стоило лишь направить дрожащий свет свечи туда, откуда она появилась, эта отвратительная конечность мгновенно исчезла во мраке, будто испугавшись...

Теперь я задерживаю дыхание, дышю в ладони, пытаясь издавать меньше звуков и заодно согреться. Здесь что-то есть. И оно ненавидит свет. Я чувствую эту ненависть — она исходит из того угла.

Сил почти не осталось. Даже писать тяжело.»


Листок 6. 28 сентября.

«Оно прикоснулось.

Я задремал, истощённый голодом, и свеча погасла. Меня разбудил леденящий холод на щеке — точь-в-точь как от прикосновения промёрзшего насквозь камня. И прямо у самого уха — тот самый треск. Громкий, влажный, будто совсем рядом.

Я вскрикнул и чиркнул зажигалкой. Огонёк вздрогнул, осветив пустоту передо мной.

Я только мельком успел увидеть что-то, не уверен… Но перед глазами зависла всего одна картина: пугающий силуэт, похожий на очень длинного и худого человека без лица и одежды.

На щеке осталось онемение, а в воздухе витал знакомый запах старой, сырой земли и меди.

Здесь определенно что-то есть. Это не воображение. Я не схожу с ума. Оно реально… Правда ведь?»


Листок 7. 29 сентября.

«Оно забрало отца.

Он ворвался сегодня в подвал, пьяный и злой. Кричал на меня матом, говорил, что мама от нас ушла из-за меня. В ярости он смахнул свечку со стола, которая тут же погасла.

Как вдруг послышался треск. Затем донесся скрежет откуда-то издалека, привлекая внимание. Отец не закричал. Он лишь ахнул — тихо, с недоумением.

Потом послышался странный звук — будто кто-то проводит когтями по бетону, но слишком быстро, слишком жадно.

Я лихорадочно пытался зажечь зажигалку, и в мимолётной вспышке увидел, как на отца набросилось нечто огромное и чёрное, словно состоящее из самой тьмы…

Раздался отчаянный крик, звук жестокой возни и… что-то похожее на то, как давят спелый арбуз.

Когда мне наконец удалось поджечь свечу почти пустой зажигалкой, вокруг никого уже не было. Лишь в воздухе медленно кружилась мелкая, тёмная пыль, мерцающая в свете, словно пепел от костра, и пахло железом.

Дверь… Дверь в подвал теперь открыта.

Я могу выйти?»


Листок 8. Без даты.

«Я вышел. Дверь была распахнута настежь. Я бежал по тёмному коридору, натыкаясь на стены. Сердце колотилось, вырываясь из груди, а по щекам невольно потекли слезы. Рывком распахнул входную дверь, готовый закричать, позвать на помощь соседей или... Хоть кого-то, но замер.

В высотке напротив не было света. Ни единого намека на то, что тут кто-то есть. Я подбежал к окну в гостиной, сорвал штору, вжавшись лбом в холодное стекло. От дыхания оно запотело.

Снаружи царила кромешная тьма. Ни в одном окне соседних домов не было света. Ни уличных фонарей, ни фар машин. Ничего. Только непроглядная, густая чернота, в которой тонул весь мир.

Как вдруг я услышал приближающийся треск из приоткрытой двери подвала. Резко подбежав, я захлопнул её и задвинул щеколду, подпер её всем, что нашёл — ящиками, стульями, притащил стол с кухни. Но это, казалось, ничего не значит. Изнутри послышался гулкий удар, словно кто-то бьет кувалдой.

С каждым ударом дверь вздрагивала, и щели вокруг косяка становились чуть шире. Оттуда, из-за двери, доносится этот жуткий треск вперемешку с чем-то, что похоже на рычание.

Я убежал в свою комнату на втором этаже, спрятался за диваном и поджег то, что осталось от свечи. Получилось не с первого раза, зажигалка уже была почти полностью пустой. Последний огонёк фитиля, уже плавающего в воске, дрожит у меня перед лицом. Моё тело онемело от страха.

Пламя такое маленькое, такое хрупкое. Я знаю, что стоит ему погаснуть…

Стук прекратился.

Тишина. Глухая и давящая.

Оно ушло?..

Нет…

Тихий, ясный треск послышался на лестнице, за ним протяженный скрип, словно что-то очень тяжелое ступило прямо перед моей комнатой.

Оно уже здесь.

Мама, мне так страшно…

Пламя погас... — Незаконченное, криво написанное предложение, от которого идет длинная линия, рвущая нижнюю часть листа.»


ОМВД по г.о. Домодедово

Уведомление об отказе в возбуждении УД

По факту: исчезновение Орлова Сергея Владимировича и его несовершеннолетнего сына Орлова Ивана Сергеевича, проживавших по адресу: г.о. Домодедово, ул. Садовая, д. 4.

Результат проверки: Состава преступления не обнаружено. Вещественные доказательства не подтверждены. Пятна биологического происхождения не идентифицированы.

Решение: Отказ по ст. 24 ч. 1 п. 2 УПК РФ (отсутствие состава преступления).

Запрос СМИ: Отклонен.

Ст. л-т юстиции Петров И.В.

02.10.2025

[Печать]

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!