Серия «Рассказы и миниатюры»

Максимченко рычал. Голодным коршуном он ходил по квартире, заглядывая в каждый уголок в поисках еды. Четвёртый день он не выходил из неё. Мама сказала, что снаружи поселилась страшная летучая мышь. Теперь мама умерла, а без неё у Максимченко не хватало духу встретиться с внешним миром.

Но он проголодался. За три дня его запасы продуктов иссякли. Теперь он бродил по квартире и искал, что бы съесть. Но не было ничего. Совсем, совершенно. Максимченко рычал, царапал свою кожу, раскачивался, обхватив руками голову. Но еды не было. А снаружи была ужасная летучая мышь. Выйти туда было исключено. Он попил воды, но помогло ненадолго. Голод когтистыми лапами разрывал его желудок. Голова кружилась, в ногах была слабость. Он лёг и мутным взглядом уставился в потолок.

Потолок был испещрён прожилками пенопластовых панелей. Мимо лица пролетела муха. Максимченко поднял руку, чтобы отогнать её, и вдруг замер, увидев собственную кисть. Странная мысль шевельнулась в нём. Он сел на кровати. Снаружи была мышь. Внутри было нечего есть. Максимченко смотрел на свою руку. Видимо, другого ничего не оставалось. Голод погружал когти в его кишки.

Максимченко медленно поднял руку ко рту и осторожно укусил кожу. Не так уж и больно. Он кусил сильнее, а потом полностью сомкнул зубы, оторвав кусок кожи. Брызнула кровь, боль была невыносимой, но странным образом эта боль облегчила его муки голода. Он припал губами к ране и стал пить кровь. Потом прожевал кусок кожи, оставшийся во рту. Да, было больно, но в целом он почувствовал себя значительно лучше. Он решился продолжать. Закрыв глаза, он погрузил зубы в плоть.

Час спустя Максимченко лежал, поглаживая живот и сыто порыгивая. Чуть ниже локтя рука заканчивалась и была перевязана толстым слоем бинтов. За окном хлопала крыльями глупая летучая мышь. С ней главное - не открывать шторы, и тогда она не увидит и не узнает, что он здесь. Пока есть ноги и вторая рука, ей не заполучить его.

Её голова была набита всякими странными вещами. Ты мог говорить ей что-то, как вдруг она перебивала тебя совершенно посторонним вопросом. Когда мы гуляли, она могла очнуться и спросить, ой, где это мы. Она могла рассказывать одно и то же много раз, ведь она совершенно не помнила, что уже об этом говорила.

Однажды мы пошли с ней в кафе, и она заказала там миндальное мороженое с грецким орехом. Когда я принёс его к нам за столик, она вдруг стала вспоминать, как в детстве уронила тазик с мыльной водой и залила все учебники своего брата, а потом спрятала их и сказала, что их украл сосед дядя Серёжа. Я слышал эту историю уже раз пятнадцать, но мне не хотелось её расстраивать и перебивать, поэтому я выслушал, как будто в первый раз, изображая удивление и интерес. Когда она засмеялась в конце, я засмеялся вместе с ней, испытывая тёплое сочувствие к этой маленькой чудачке. Несмотря на свои особенности, она была очень доброй и её глаза светились, когда она смотрела на детей, животных или тех, кому нужна была помощь.

Мы недолго были вместе. Она сильно простудилась и несколько недель пролежала дома, а мне не хотелось сидеть возле неё и слушать по сотому разу её истории, поэтому я избегал ей звонить или заходить к ней домой. Она почувствовала моё отношение и когда выздоровела, позвонила мне всего раз. Мы сухо поговорили, попрощались и с тех пор не виделись.

Недавно одна знакомая рассказала мне, что у неё есть подруга, она немного странная, хаха, слегка даже чокнутая, честно говоря. Моя знакомая ещё не назвала имя подруги, а я почему-то уже знал, о ком идёт речь. Она рассказала, что её подруга поступила в 28 лет в институт на факультет физики, живёт одна, завела барсука и каждый день кормит бездомных собак, покупая им еду на свою скудную стипендию. Чокнутая, правда? Я улыбнулся и кивнул, да, мол, странная девица, но подумал, а кто же из них счастливее. Знакомая, у которой богатый муж, успешная карьера и которая не выходит из дома, если на ней одежды меньше, чем на пять тысяч долларов, или эта, странная, с барсуком и бездомными собаками? Моя знакомая любит жаловаться на жизнь, и я не помню, чтобы она отзывалась о ком-либо с теплом и благодарностью. Зато я очень хорошо помню глаза той, чокнутой...

———————————

Ходит тут всякая сволочь. Глазами шасть-шасть, руки в карманах, походка шаркающая. Один раз его прогнал, так назавтра втроём вернулись. Этих не прогоняю, боюсь девятерых. Пусть ходят. Брать-то нечего. Бумажки всякие под ногами, на стёклах цветы губной помадой. Витька забыл свой самовар, так и ржавеет в углу до сих пор. Лампочки надо поменять, темно очень. Идёшь в уборную, например, а эти из темноты тебе навстречу - ух! Обходишь, пропускаешь. Обратно выходишь осторожно, не зашибить чтоб. Дверь прикрываешь, а эти орут: свет не выключай! Я ща приду! Ладно, оставляешь свет. Пусть их. Лишь бы не девять. И так коридор узкий, двоим еле разойтись.

Вчера водку притащили откуда-то, картошку последнюю съели и полночи в стену тарабанили, гады. И не скажешь ведь ничего. Один раз пытался – угрожают, что на кухню не будут пускать. Ладно, пусть тарабанят. Сплю всё равно крепко. Жену только жалко. Она у меня болезная, третий месяц не встаёт. Вижу, страдает, хоть и терпит. Ну ты как там, говорю ей. Утешить пытаюсь. Она повернётся на другой бок, молчит, но слёзы-то текут. И не сделаешь ничего. Доктор один раз приходил, сказал, что какой-то микро-плазмо-нутреохандроз или что-то такое, я не запомнил, записал где-то, но потерял уже. Вздохнул он грустно, посидел полминутки. Я уж и так понял. В дверях сунул ему пятьсот, тот сказал спасибо и в глаза не посмотрел, ушёл быстро. Всё понятно... Чаем пою её, сахарок даю иногда. Хорошая была баба, двадцать лет прожили, и так вот... Эх…

Ладно хоть, детей нет. Не сподобил Бог. Она у меня из детдома, в семь лет упала с качели, с тех пор хромает и детей не может делать, врачи сказали. Переживала, а я сразу ей сказал - нечего оглоедов плодить. Квартиру нашу отберут, нас на улицу выгонят. Нечего. Так и прожили двадцать лет, одни, зато душа в душу. Счастье было, да. Точно говорю. Было счастье. Сейчас-то как, не знаю. Но было, точно. Может, она иногда со мной и маялась, но нечасто, правда, нечасто. Выпивал, бил немного, но как без этого. Все ж так живут. Бьёт - значит, любит, правда ведь? И у нас всё как у людей, по-настоящему. Без детей, ну и хорошо. Степаныч завидовал, говорил, у меня вон, трое, и четвёртый зреет, в бога душу мать! Накликал, видать, жена его на седьмом месяце с балкона выпала. Сама жива осталась, но тронулась слегка. Теперь дома сидит, не выходит. Степаныч говорит, боится коляску с дитёночком увидеть. Думает, что её дитя, и пытается с собой укатить. Степаныч с тех пор поседел сильно, белый почти весь. Хотя за сорок всего.

Ладно. Пойду в магазин. Этим водка нужна, но фиг, куплю две баклашки Жигулёвского, и пусть их. Нечего мне шалман разводить. Жене куплю конфеток леденцов, пускай пососёт немного. Себе хлеба там, сырку колбасного. Сигарет не забыть бы. У этих не хочу просить, покуришь с ними - придётся пить, а сейчас не хочу. Настроение не то. А этим не объяснишь, заставят. Так что пиво отдам - и к себе. Мол, вставать рано, так что не шумите, ироды. Ну а покурю у себя. Жене дым не нравится, вижу, но молчит, вздыхает только. Ну а что я поделаю. Зато двадцать лет душа в душу. Эх, растуды его... Эх...

—————

© 2017

Она приходила по пятницам, бросала сумочку на кровать, один ботинок - в один угол, другой - в другой, срывала перчатки. С шумом усаживалась на диван. Долго жаловалась, какой гад её бывший муж и как её не ценят на работе. Я приносил ей чай, приносил маленькие пирожные из набора, давал салфетку. Потом у нас был секс. Когда она уходила, всегда игриво била мне пальчиком по носу. Я глупо улыбался. После неё долго оставался запах пошлых духов.

Как-то раз она не пришла. Я не придал этому большого значения. Всякое бывает. Но она не пришла и в следующую пятницу, и ещё через неделю. Я позвонил ей. «Алло», ответила она хрипловатым и как будто заспанным голосом. «Ты не приходишь», сказал я. «А, это ты», ответила она. «У нас всё кончено. Прости». Я удивлённо помолчал. Её голос смягчился. «Мы с моим мужем, ну, сам понимаешь». «Понятно», ответил я и повесил трубку.

Мне не было сильно грустно, но я всё-таки налил себе коньяку.

Она позвонила примерно через месяц. «Этот гад меня снова бросил», шмыгая носом, сказала она. «Можно, я к тебе приеду?» «Давай», ответил я.

Она была лучше обычного в постели, но мне было не очень интересно. Когда мы закурили, она рассказала свою историю.

Он пришёл к ней с цветами, стал уверять, что всё осознал и очень её любит. Первое время было замечательно. Он переехал к ней. Но потом он стал брать у неё деньги. Сначала по мелочи, на сигареты, на пиво. Потом сказал, что у него что-то с машиной, надо срочно починить, он отдаст ей сразу, как заработает, ведь без машины он как без рук.

Потом пришёл домой нахмуренный, долго не хотел говорить, что случилось, а после сказал, что у его лучшего друга случилась беда, он попал в милицию, его кто-то как-то подставил, он совсем не виноват, но чтобы его выкупить, нужна большая сумма, а он не знает, где её взять. Она проверила свой счёт, куда откладывала на покупку нового автомобиля, там было почти столько, сколько было нужно для друга, и предложила свою помощь. Он сначала отказывался и даже возмутился, как она могла такое предложить, он не может брать деньги у любимой женщины, но потом нехотя взял, сказав, что как только будет возможность, отдаст ей. И даже написал расписку в получении денег.

На следующее утро она обнаружила, что он исчез вместе с вещами. На столе была записка, мол, прости, мне надо уехать, где-то под Мурманском сгорел один из офисов их фирмы, погибло два человека, и нужно срочно там всё улаживать. Заподозрив неладное, она позвонила их общему знакомому, и тот, смеясь, сообщил, что её бывший муж - давно безработный и занимается чем попало. Она стала искать в документах и нашла свидетельство о расторжении их брака с его подписью. Конечно, подпись на расписке была совсем другой. Она отправила ему смс, что он гад и она подаст на него заявление в милицию, но смс не дошла, номер был заблокирован.

Она замолчала и стала смотреть в окно. Я спросил, подала ли она на него заявление. «Ты что?!» Она повернулась и посмотрела на меня как на умалишённого. «А вдруг он передумает и вернётся?» И отвернулась обратно.

«Будешь чай?», сказал я. «Может, ещё есть пирожные». «Давай», ответила она.

—————

© 2017

"Эй, Толян, ёптвоюмать, здорова!"

Степаныч догнал меня и хлопнул по плечу. "Говорят, ты рассказы начал писать? Нехуёвые рассказы, говорят!"
"Ну начал, да". Я не остановился, шёл как шёл. "А чё, дай почитать! Там, говорят, про жизнь, тоска там, бля, люблю такое!". Степаныч не отставал, ковылял рядом.
"Тебе свою тоску некуда девать, зачем тебе моя?"
"Не, ну чё, моя неинтересная!" "Твоя-то неинтересная?!" Я покачал головой. "Ну чё, дашь?", крикнул он сзади. "Принесу", ответил я, не оборачиваясь.

Кому мало даётся, с тех мало и спрашивается. Степаныч с детства не был избалован благополучием и добрым отношением, поэтому валившиеся на него беды воспринимал не так остро, как тот, чья жизнь с младых лет протекает в покое и комфорте. Отец его погиб, когда ему был год с копейками. Вывалился пьяный под колёса собственного трактора. Мать вышла замуж за мужчину, который называл Степаныча не иначе как "этот" и держал в холодном чулане, иногда забывая кормить по двое суток. Несмотря на это, Степаныч вырос достаточно добрым парнем и никогда не отзывался об отчиме плохо.

Когда ему было тринадцать, он ушёл из дома и несколько лет шлялся по тайге. Был то на приисках, то с какими-то браконьерами, а то прибился к колонии-поселению. Там было лучше всего, говорил Степаныч: кормили, любили все, даже кино показывали. Когда он вернулся домой, мать отказалась пускать его, сказала, некуда, и так едоков хватает, и он пошёл на ферму убирать за свиньями.

Когда ему стукнуло девятнадцать, его приметила одна бабёнка. Их обоюдная радость была недолгой: у неё оказался муж и ребёнок. Муж нашёл Степаныча и воткнул ему нож в бок. Степаныч провалялся пару месяцев в районной больнице; муж сел на пару лет за решётку. Выйдя из тюрьмы, муж снова нашёл Степаныча, ткнул его уже два раза и уехал на зону в этот раз надолго.

Выйдя из больницы, Степаныч пришёл к своей возлюбленной с цветами и предложением пожениться, но та выгнала его взашей, сказав, что лучше её Васеньки никого на свете нет и что она будет ждать его, сколько бы ни пришлось. Расстроенный Степаныч сильно напился и влез в какую-то драку, в результате которой уже сам отправился на зону на пару лет.

Тюрьма, как признавался Степаныч, стала его школой жизни. Там он познакомился с людьми, которые не сдаются перед лицом тяжёлых обстоятельств и верны своей чести в любых жизненных трудностях. Один картёжник научил его хорошо играть в карты, и когда Степаныч вышел, то, оказавшись в городе без работы, решил применить свои навыки для заработка. Заработок получился неожиданно высоким, но продлился недолго. Почему-то его манера игры не очень понравилась его партнёрам, и на второй день Степаныча сильно избили. Так он в третий раз попал в больницу.

Вышел он оттуда хромая и слегка заикаясь. Делать было нечего, возвращаться в родное село не хотелось, и он устроился в милицию. Там он проработал 28 лет, до самой пенсии. Он так и не женился и не сделал ни с кем детей. Уйдя на пенсию, он вернулся в своё село и устроился сторожем на ферме. В селе никого не осталось из тех, кого он знал. Его мать сошла с ума и сгорела, устроив пожар в своём доме; остальные кто уехал, кто умер. Я переехал в это село полтора года назад; мы сошлись с ним на ниве литературы. Он любил читать и часто брал у меня книги. Правда, он предпочитал детективы, но так как таковых у меня не водилось, он брал и классику, и современных авторов, и даже поэзию. За рюмкой водки мы обсуждали то или иное произведение, а потом он рассказывал мне про свою жизнь. Выпивши, он всё говорил, что мне пора жениться, а я отвечал, мол, на себя посмотри. Он смеялся и говорил, что у него ещё дело молодое, успеется.

Молва донесла ему, что я и сам пишу рассказы. Я принёс их ему; он прочитал и остался очень доволен.

Этот рассказ про него самого я не успел ему показать: он умер в прошлую пятницу. Не по пьянке, просто отказало сердце, когда он дежурил на ферме. На похоронах были только я и соседи из второй половины его дома. Накрапывал дождь, мы выпили прямо у могилы и пошли каждый к себе. Дома я лёг спать, не раздеваясь; проснувшись среди ночи, я долго смотрел в окно, пока над горизонтом не появилась светлая полоса нового дня.

———————
© апрель 2017

Иисус с иконы в иконной лавке сегодня смотрел очень сурово, строго. Недовольно смотрел. Валентина давно умела определять своё внутреннее состояние по тому, как смотрит на неё Иисус. Если смотрит благостно, улыбаясь и почти подмигивая, значит, неделю она прожила хорошо, в душе хранила мир, гнева и греха не допускала. А если смотрит сурово, значит, не сдержалась, нагрешила где-то, в мыслях или на деле. В этот раз она, в общем-то, и сама знала, где нагрешила. В среду к ней в гости приезжал средний сын, Дима, со своей женой Светланой. Валентина не очень любила свою невестку, но старалась никогда не показывать этого, рассуждая, что выбор сыновей – это их выбор, и она должна его уважать. Но Светлана её раздражала, и с этим раздражением она никак не могла справиться. Светлана была какая-то несамостоятельная, всё время цеплялась за Диму, спрашивала его по каждому вопросу и непрерывно звала на помощь. Дима либо не замечал этого, либо делал вид, что не замечает, но было похоже, что пока его это не утомляет. Но Валентина знала, что рано или поздно он устанет от таких отношений.

Они приезжали к ней по средам, чтобы не пересекаться с братьями. Младший сын, Володя, с женой и старшим сыном приезжали к матери по субботам (их младшую дочку брали на выходные родители володиной жены), а старший сын, Аркадий, с женой и тремя детьми приезжал в воскресенье. Правда, он быстро уезжал по рабочим обязанностям; Валентина проводила воскресенье в компании его жены Ларисы и их детей.

В эту среду Дима со Светланой приехали достаточно поздно, ближе к девяти вечера. В это время начинался её сериал, а теперь из-за их визита сериал пришлось пропустить. Кроме того, она плохо спала этой ночью и чувствовала себя не очень хорошо. Поэтому Светлана раздражала её больше обычного. Весь вечер Светлана канючила, Дима то, Дима это, Дима, принеси мне хлеба, Дима, открой окошко, мне жарко, и когда они уже уходили, Валентина не сдержалась. Светлана попросила Диму застегнуть ей молнию на сапогах, и Валентина сказала, а почему бы ей самой это не сделать. Они оба ошеломлённо уставились на Валентину, и она быстро ушла на кухню, сделав вид, что ей надо собрать им с собой пожаренные накануне котлеты.

Два дня после этого она корила себя за своё несдержанное поведение, но это не помогало. Её раздражение на Светлану только усиливалось. В памяти всплывали всё новые и новые претензии к жене сына, и как она ни пыталась бороться, недовольство переполняло её. Она думала позвонить сыну и извиниться, но он неожиданно позвонил сам и стал говорить на совершенно постороннюю тему. Было очевидно, что он вообще не помнит про тот эпизод в среду, и Валентина решила этот вопрос больше не поднимать.

Но в субботу, когда она пошла на утреннюю службу, Иисус в иконной лавке всё расставил по своим местам. Он смотрел в сторону, нахмурившись, а значит, внутри она была полна гордыни и несмирения. Ей стало стыдно за то, что она так плохо относится к своей невестке, и на службе она попросила Богородицу помочь ей возлюбить Светлану. И Богородица, видимо, услышала эту просьбу.

В понедельник утром ей позвонил Дима и сообщил взволнованным голосом, что Свету забрали в больницу с подозрением на аппендицит. В воскресенье вечером у неё резко закололо в боку, и они вызвали скорую. Вроде, ничего сложного, но он почему-то волнуется. Он попросил мать навестить Светлану в больнице, так как приёмные часы с 15 до 17, а он в это время не может, завал на работе всю неделю.

Валентина отправилась к Светлане, взяв тапочки и купив по дороге фрукты. В больнице резко пахло лекарствами, вдоль коридоров медленно ходили неулыбчивые пациенты. Она открыла дверь в палату. Там было две кровати, одна была незанята. Светлана повернула голову и, увидев Валентину, зарыдала.

Это был не аппендицит. У неё был рак поджелудочной четвёртой степени, неоперабельный. Её выписали из больницы, отправив домой, так как ничего поделать уже было нельзя. Чтобы не травмировать детей, её отвезли к Валентине, а им сказали, что мама уехала в командировку. Три месяца Валентина ухаживала за ней, кормила с ложки, колола обезболивающие, выносила туалет. К исходу третьего месяца Светлана скончалась.

На похоронах собрались все, кроме детей Димы и Светланы. Им так и не решились сказать про маму. Был конец мая, кладбище утопало в свежей зелени. Валентина стояла у гроба и не могла оторвать от него руку. Может быть, если бы она не попросила тогда у Бога помочь ей полюбить Светлану, ничего бы и не было, думала она.

Подошёл священник и мягко попросил всех отойти, чтобы начать отпевание. Валентина слушала его молитвы и вдруг вспомнила Иисуса из церковной лавки. Он не должен теперь смотреть на неё сурово. Она больше не испытывала раздражения. Только усталость...

—————————

© апрель 2017