Внимание! Это фишинговый сайт, не вводите в нем свои личные данные!

[моё] Любовь Чувства Разговор Мужчины и женщины Отношения Мат Длиннопост

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 19)⁠⁠

5 месяцев назад

Глава 19. Мастер-класс: как не разрушить мужчину, который тебя любит.

Катя проснулась в холодном поту. Простыня прилипла к спине, как наклейка на чемодане, которую пытались оторвать слишком поспешно. Всё было как будто нормально — тишина, утро, привычный потолок, но тело дрожало, как будто в него воткнули тонкую розетку и включили ток тревоги.

Сон был с привкусом психотерапии и сарказма: Анатолий — в белой рубашке, серьёзный, без намёка на юмор — делал ей предложение. С кольцом, взглядом и этими его словами:

— А давай сначала обсудим условия совместного проживания?

И она, во сне, сказала:

— Это завещание или брачный контракт?

Когда она проснулась, её не трясло. Нет. Она была совершенно спокойна. Такого рода спокойствие бывает только у людей, которые вот-вот взорвутся.

Она села на кровати, потянулась к тумбочке, где лежала пачка мятой "Parliament" и зажигалка. Закурила прямо в комнате. Чай с дымом. Завтрак сильной независимой женщины, которая каждое утро выясняет, в каком именно месте она так элегантно просрала свою жизнь.

Телефон загорелся уведомлением. Два сообщения от Анатолия.

02:15 — "Ты спишь?"

03:00 — "Доброй ночи."

Катя смотрела на экран, будто он был загадкой на ЕГЭ: то ли проигнорировать, то ли сдать на пересдачу. Она выключила телефон. И включила кофемашину. И сразу забыла, что включила кофемашину. Кофе начал заливать стол, и это было очень поэтично.

В этот момент зазвонил телефон. Юля.

— Сука, шесть утра… — пробормотала Катя, отвечая.

— Ты опять снила Анатолия?

Катя выдохнула в трубку.

— Ты ведь не экстрасенс?

— Нет. Я просто знаю, как выглядит женщина, которая пугается здоровой любви.

— Он сделал мне предложение.

— Реальное?

— Во сне.

— И ты…

— Сказала: "А давай обсудим условия совместного проживания".

Пауза. Потом — короткий хрюк смеха.

— Господи, Катя.

— Я испугалась.

— Потому что любишь?

Катя потушила сигарету об край чашки и посмотрела в окно. Дождь. Ещё один. Ещё с ночи, наверное. Город — как похмелье.

— Потому что он нормальный, Юль. Он... он вообще без подвоха.

— Это подозрительно.

— Вот именно! Он просто рядом. Просто есть. Не проверяет. Не дергает. Не требует. Не кричит «ты слишком сильная». Просто говорит: «Я тебя люблю». Вот так. Просто. Без трепета. Без фанфар.

— И это тебя пугает?

— Это меня уничтожает.

— Катя, ты хочешь, чтобы он ушёл?

— Нет. Я просто… не понимаю, как это может быть так. Без подвоха. Без игры.

— Ты саботируешь.

— Может. Да.

— Ты ждёшь, что он окажется как все?

— Нет. Я жду, что он уйдёт, когда поймёт, что я не как все.

Юля на том конце выдохнула медленно, с опытом психотерапевта, который уже слышал такую фразу сто раз.

— Ты ждёшь подвоха.

Катя прикусила губу.

— А если подвох — это я?

Она сказала это почти шёпотом. И повисла тишина, настолько громкая, что её можно было ощупать. Только где-то на улице заорал клаксон. Москва всегда реагирует на честность.

— Катя… — мягко начала Юля. — Ты просто не умеешь быть не на передовой. У тебя всё или бой, или бег. А сейчас ты в чём? В настоящем.

Катя не ответила. Потому что вдруг — на долю секунды — поняла, что, может быть, она правда не умеет просто быть рядом. Без условий. Без миссии. Без защиты.

Катя не отвечала на сообщения. Ни с утра, ни после обеда, ни вечером.
Анатолий писал нечасто — взрослый мужчина, не склонный к истерикам. Никаких: "где ты была", "ты что, охуела", "я скучаю, сука". Только короткие, человеческие сообщения. Но именно это и раздражало.

Когда мужчина орёт — с ним можно спорить, воевать, защищаться. Когда молчит — приходится слушать себя. А внутри Кати было пусто. Даже не так — гулко.

Она закапывалась в работу как в спасательный траншею. Планёрки, три судебных процесса, консультация по онлайн-разводу, три кофе подряд, и всё это на фоне глухой, скребущей мысли: он не написал сегодня. А если и написал — не прочитаю. Назло себе.

Юля пришла вечером без звонка. Как мать-террорист, вооружённая кефиром и истиной.

— Ты выглядишь как женщина, которая тайно мечтает о разводе с мужчиной, за которого ещё не вышла, — сказала она, входя.

Катя села на подлокотник кресла, прищурилась:

— Ты не задолбалась быть зеркалом, Юль?

— Нет. Я кайфую. Особенно, когда отражение в нём — такая талантливая разрушительница, как ты.

— Я просто устала.

— Ты хочешь, чтобы он ушёл?

— Нет.

— Тогда зачем ты с ним разговариваешь, как с подрядчиком по вентиляции? "Добрый день. Всё по плану. Спасибо за сотрудничество."

Катя засмеялась. И тут же замолчала. Глаза предательски защипало.

— Я боюсь. Что всё это неправда. Что он придумает меня, полюбит, а потом столкнётся с настоящей мной и скажет: "Ой, ошибка вышла".

— Может, он уже столкнулся. И остался.

Катя посмотрела на Юлю. У той лицо было спокойное, как у человека, который не торопится давать советы, потому что знает — всё равно ты сделаешь наоборот.

— А если это я — подвох?

— Все мы — подвох. Просто одни заранее признаются, а другие делают вид, что они бонус к жизни. Вопрос в том, кто готов не убегать после первого столкновения.

Катя не ответила. Но в ту же ночь написала Анатолию:

«Ужин завтра у меня. Готовишь ты. Я — только пью»

Он ответил через пять минут:

«Рагу и вино. Красное. Я не знал, какое ты пьёшь, но красное красивее на столе»

Катя улыбнулась. Не потому, что было смешно. А потому, что её начало отпускать.

***

На следующее утро она даже не накрасилась. Ни грамма. Ни туши, ни пудры. Платье — серое. Ногти — обгрызены. Она решила: пусть видит. Настоящую. Если сбежит — хоть без обмана.

Анатолий пришёл вовремя. С двумя пакетами. В одном овощи, в другом бутылка. Он разулся, переоделся в футболку. Как будто пришёл домой. Не к женщине, которую боится потерять — а к той, с кем хочет быть.

— Надеюсь, ты ешь брокколи, — сказал он.

— Только если вино после.

Он готовил. Она сидела. Молча. Иногда наблюдала, как он режет морковь. Это было странно. Как смотреть кино, в котором ты — главная героиня, но не знаешь сценария.

Они ели молча. Вино пошло вторым бокалом. В третий она уже чуть приглушила голову. Меньше думать — лучше жить.

После ужина он убрал со стола. Сам. Без вопросов. Сел напротив. Посмотрел на неё. Как человек, который долго думал — и наконец решился.

— Можно я скажу одну вещь? Только не перебивай. И не шути.

Катя кивнула.

— Ты закрываешься. Не потому, что не любишь. А потому, что боишься. Больше всего на свете.

Она хотела что-то колкое. Но слова не шли.

— Ты ждёшь, что я уйду. Или предам. Или окажусь мудаком. Потому что так было. Всегда. И ты решила: раз все — значит и я. Так проще.

Он взял её за руку. Просто. Без давления.

— Я тебя люблю. Не твои победы. Не твои речи в суде. Не твой характер. Просто тебя. Даже когда ты ерепенишься. Даже когда ты злая. Даже когда ты молчишь. Особенно — когда молчишь.

Катя отвернулась. В горле — узел.

— Я не знаю, как это принимать…

— Это не ипотека. Это не сделка. Это подарок. Просто возьми. Без расписок.

Катя смотрела в пол. Долго. Потом шепнула:

— Я учусь.

Ольга открыла дверь в домашнем халате с надписью «ШИКА, БЛЯТЬ» на спине. В зубах — сигарета, в руке — бокал с остатками вчерашнего «Шардоне». Лицо — смесь похмелья, триумфа и вечной раздражённости.

— Добро пожаловать в преисподнюю, — сказала она и ушла внутрь, не дожидаясь, когда Катя снимет обувь.

На кухне уже сидела Ася с ноутбуком и немытой головой, от которой пахло либо хвоей, либо дешёвым шампунем из фикс-прайса. Юля раскладывала карты Таро рядом с колбасной нарезкой.

— Это что, ритуал или закуска? — спросила Катя, усаживаясь.

— Это психотерапия в стиле «разъеби себя сам», — сказала Юля.

— Девочки, — начала Катя и замолчала.

Юля не подняла глаз, продолжая тасовать карты.

— Он сказал что-то важное?

— Он сказал, что я боюсь. Что я жду, когда он уйдёт. Хотя он не собирается.

Ольга хмыкнула.

— Вот сукин сын. Не только нормальный, так ещё и интуитивный. Таких надо бить по почкам за дестабилизацию сильной женщины.

Ася захлопнула ноутбук.

— А ты?

— Я… — Катя посмотрела в окно. — Я захотела сбежать.

Молчание повисло густое, как сметана в холодильнике Ольги — недельной давности, но всё ещё живая.

Ольга первой нарушила тишину.

— Когда к тебе тянутся не потому, что ты «удобная», а потому что ты настоящая — это страшно. Потому что впервые ты не управляешь ситуацией. Ты — в ней.

Юля кивнула.

— Он не требует. И это пугает сильнее, чем тот, кто орёт. Потому что когда ты орёшь — ты контролируешь. А когда тебя любят молча — ты голая. Без щита.

Ася залезла в бокал Ольги и отпила. Та даже не посмотрела.

— Я всегда спасала, — сказала Катя. — Или терпела. Или боролась. А тут — меня просто держат. Не «за то что». А «вопреки». Я не знаю, что с этим делать.

Юля достала карту.

— Вот. «Влюблённые». Но вверх ногами.

Ольга посмотрела с презрением.

— Ты реально трактовала сейчас Кате любовный кризис по Таро, стоя в жиру и с чесноком на пальцах?

— Я трактовала душу. А не жир.

Катя улыбнулась. Не из вежливости. А по-настоящему.

— Я написала себе письмо, — сказала она.

— На почту или на жопе фломастером?

— На бумаге. От руки. Прямо ночью. Чтобы не забыть, пока не убежала сама от себя.

— И?

Катя вытащила лист, сложенный вчетверо, и прочла:

— «Катя, ты имеешь право быть любимой без причины. Ты имеешь право на мужчину, который не бросит, даже если ты будешь неправа. Ты имеешь право не разрушать того, кто хочет тебя построить. Ты имеешь право на любовь без условий. Не потому что ты идеальна. А потому что ты есть».

Ася прижала руки к груди.

— Господи. Это так по-человечески. Так… честно.

Ольга вздохнула.

— Это просто: взросление. В сорок лет, конечно, немного поздновато, но ладно.

— Мне тридцать семь, — фыркнула Катя.

— Тем более поздновато.

Юля накрыла её ладонь своей.

— Ты уже на другом уровне, Катя. Не в смысле «ты лучше нас». А в смысле — ты сдалась. В хорошем смысле. Перестала воевать с собой. Это уже путь.

Катя посмотрела на всех. Они — её люди. Они её держали, когда она падала, ржали, когда она ныла, и говорили матом, когда она молчала. Это был её штаб. Единственное безопасное место, где можно было сказать: «Мне страшно» — и тебя не упрекнут, не спасут, а просто посидят рядом.

— Спасибо, девочки, — выдохнула она. — Мне кажется, я начинаю понимать, что любовь — это не подвиг. Это место. Где тебя ждут. Даже если ты опоздаешь.

Катя стояла у его двери семь минут. Ровно. Посчитала по секундах на экране. Сначала собиралась позвонить. Потом — уйти. Потом — умереть от позора. В итоге нажала кнопку звонка, как будто стреляла в себя.

Анатолий открыл почти сразу. Был в домашней футболке и трениках. Без пафоса. Без вопроса в глазах. Просто… рад.

— Привет, — сказал он. И всё.

Катя прошла внутрь. Он не обнял. Не поцеловал. Дал пространство. И это выворачивало её сильнее любого объятия.

— Я… — начала она и сразу сбилась.

Он жестом пригласил на кухню. Поставил чайник. Без слов. Без ожидания великого объяснения. Он просто был. Рядом. Как будто умел быть рядом даже тогда, когда ты разваливаешься на запчасти.

— Ты был прав, — наконец сказала Катя, глядя в кружку, а не на него. — Я саботировала.

— Почему?

— Потому что не верила. Ни тебе, ни себе. Ни в то, что нормальные мужчины ещё существуют. Ни в то, что я могу быть с кем-то — не из страха, не из долга, не потому что «пора».

— А теперь?

Она выдохнула. Глубоко. Почти со стоном.

— Теперь я всё ещё не верю. Но хочу. Хочу попробовать. Хочу быть с тобой — не как адвокат, не как аналитик, не как полевой хирург. А как женщина. Живая. Сломанная, да. Но не закрытая.

Он кивнул. Ни улыбки, ни слёз, ни пафоса. Только тёплое молчание.

— Я не знаю, как быть, — продолжала Катя. — Я не умею «по любви». Я умею по сделке. По необходимости. Я умею быть нужной, незаменимой, но не умею быть любимой просто так.

— Это не экзамен, — сказал он.

— А если я опять убежу? Или укушу?

— Тогда я подожду, пока ты вернёшься. Или перевяжу палец.

Катя рассмеялась. Сквозь слёзы. Почти хрипло.

— Ты что, святой?

— Нет. Просто взрослый. И да — я люблю тебя. Не тебя идеальную. Тебя реальную. С нервами, заморочками и этой твоей дикой идеей, что любовь — это подвиг.

Он взял её за плечи. Мягко. Не собственнически. Не как «мужик в сериале». А как человек, который умеет держать.

— Просто сядь. И молчи. Я всё услышу сам.

Катя села. Рядом. И молчала. Долго. Он действительно ничего не спрашивал. Только налил чаю. Без сахара. Как она любит. И этого было достаточно.

Минут через десять она подняла голову.

— Мне страшно, Толя.

— Мне тоже.

— Я не хочу разрушать. Ни тебя, ни себя.

— Тогда не разрушай. Просто останься.

Она кивнула. И осталась.

На этот раз встреча была у Юли. Она жила на последнем этаже в доме, где вечно ломался лифт, но балкон смотрел прямо на крышу Третьяковки. Было что-то красивое в этой обветшалой романтике: бухать с подругами над культурным наследием.

На столе — греческий салат, креветки, сухое белое, в уголке — кадило, потому что Юля теперь «очищала пространство от тревоги». Ольга назвала это «бабским Вуду», но возражать не стала.

Катя пришла последней. Без макияжа, без кольчуги, без привычной бронебойной иронии.

— Ну? — сказала Ольга. — Ты с ним спала или молча пила чай?

— Молча пила чай, — сказала Катя. — Потом молча осталась.

Юля замерла.

— Осталась как — «на ночь» или «навсегда»?

— Пока что просто осталась. Не сбежала. Это уже победа.

Ася подняла бокал:

— За несбежавших.

— За терпящих, — добавила Юля.

— За идиоток, которые только в сорок догадываются, что быть любимой — это не угроза, — мрачно добавила Ольга и осушила бокал.

Катя села на пол, прислонилась к дивану.

— Я думала, что любовь — это война. Что нужно либо сражаться, либо капитулировать. Что всегда есть ставка, поле битвы, победитель.

— А оказалось? — спросила Ася.

— Оказалось — это просто место. Где тебя ждут. Даже если ты опоздаешь. Даже если ты сначала всё испортишь. Даже если ты сначала — себя.

Юля кивнула.

— Ты научилась принимать. Не просто другого. А себя в этом "другом".

Ольга встала, потянулась за пивом. Открыла зубами, как в старые добрые времена.

— Главное, — сказала она, — не разрушить того, кто тебя по-настоящему любит. Это тоже ответственность.

— А если ты разрушишь? — спросила Ася.

— Значит, ты была не готова. Или он был не тот. Или ты просто мудак. И это тоже не конец света.

Юля достала с подоконника свечу и зажгла. Потому что так было красиво. Потому что этот вечер был про честность, про женщин, которые умеют и плакать, и материться, и признавать, что боятся быть счастливыми.

Катя допила вино. Положила голову Юле на колени.

— Я больше не боюсь, — сказала она. — Я с ним. Не по расчёту. Не по логике. Не под условия. А просто. По любви.

Молчание было долгим. Ни одной шутки. Ни одной колкости. Только их четверо. И мир, где хотя бы на одну женщину стало меньше тех, кто путает страх с независимостью.

***

Иногда женщинам не надо объяснять, как разрушить мужчину. Они делают это вежливо, интеллектуально и из страха. Особенно, если он пришёл с чистым сердцем.

Но любовь — это не война. Это место, где тебя ждут. Даже если ты опоздаешь. Даже если ты испугаешься.

Показать полностью 1

GlebDibernin

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 4)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 18)⁠⁠

5 месяцев назад

Глава 18. Он был красивый, но я — не дурочка.

Ася снова влюбилась. Но в этот раз — не до потери дыхания. А до лёгкого покашливания, которое можно перепутать с аллергией.

Он был слишком красив. Настолько, что люди оборачивались. Женщины замедляли шаг. Мужчины... подозревали фотошоп. Он входил в комнаты, как будто уже был на обложке GQ. Даже ветер, казалось, знал, под каким углом развевать его шарф.

Именно поэтому Ася сразу напряглась.

— Красивые мужчины — как опасные блюда, — сказала она в штабе. — Фото красиво. Но потом — отравление.

Юля подняла бровь:

— А если он и вкусный, и сытный?

— Тогда точно с истекшим сроком годности, — фыркнула Ольга.

Катя кивнула с серьёзностью нотариуса:

— Красота — актив. Но в портфеле должна быть и репутация.

Ася слушала, глядя в экран, где на фото он смеялся — свободно, уверенно, как человек, которого никто никогда не бросал.

И вот, свидание. Кофейня на крыше. Ужин под гирляндами. Вино, которое он сам выбрал, назвав год урожая. Руки — безупречны. Манеры — из фильма, где у всех шёлковые простыни и кризис только в душе.
И он смотрел на неё. Так, будто она — новая загадка. Или хотя бы редкий сорт вина.

— Ты красивая, — сказал он.

— Ты банален, — ответила Ася, глядя в глаза.

Он засмеялся. И ей это понравилось.

Но внутри всё равно жужжало. Что-то знакомое. Слишком знакомое.

Потом — прогулки. Сообщения. Цветы. Он читал ей Бродского. Обнимал так, будто чувствовал её пульс.

— Это он? — спросила Юля.

— Возможно, — ответила Ася. — Но что-то во мне шепчет: «Не расслабляйся».

Ольга кивнула:

— Красивые знают, что ими платят. И чаще берут в долг.

А Катя добавила:

— Главное — не выдать кредит на доверие без залога.

И Ася смеялась.

Но ночью смотрела на телефон.

И ловила себя на мысли: «Я опять боюсь влюбиться. Потому что знаю: он может уйти. А я — остаться».

Свидание два: он был слишком гладкий

Ресторан с мягким светом, закуски с названиями, которые больше походили на пароли, чем на еду.
Он снова был идеален. И это раздражало.

— Ты такая интересная, — сказал он, когда Ася рассказывала про свою пьесу.

— Интересная — это что, вежливый способ не сказать «странная»?
Он улыбнулся. Как будто даже под её уколом было приятно оказаться.

— Я просто редко встречаю женщин, которые не боятся быть резкими.

— Я не резкая. Я просто перестала шептать, чтобы меня не перебивали.

Он кивнул. С уважением. С пониманием. С тем самым взглядом, который обычно обещает секс в красивой постели и исчезновение после.

Они дошли до его машины. Он открыл дверь. Положил ей руку на спину — слишком уверенно. Как будто она уже выбрала его, просто ещё не поняла.

— Поехали ко мне? — спросил.

Ася посмотрела в окно, где отражались неоновые буквы и её лицо — собранное, внимательное.

— Ты ожидаешь, что я скажу «да»?

— Я надеюсь.

— Надейся. А я пойду домой. У меня спектакль. Внутренний. Называется «Слишком красивая, чтобы снова разочароваться».

Он не обиделся. Он был из тех, кто привык к отказу. И к согласию.

А она — из тех, кто после «нет» проверяет сердце: не дрогнуло ли?

Штаб. Разбор идеального

— Он — безупречен, — сказала Ася, ставя чашку на стол. — Улыбка, стиль, запах...

— Проблема? — уточнила Катя.

— Да. Он как витрина. Всё красиво. Но не тронь.

Юля покачала головой:

— Или тронь — и осознаешь, что внутри пусто.

— Или дорого, — добавила Ольга. — И платить придётся собой.

Ася откинулась назад, сжав кулаки:

— Я просто чувствую, что если он меня поцелует — я не расплавлюсь. Я испарюсь. Потому что буду стараться быть «достаточно», «достойной», «в форме».

Катя серьёзно:

— Красивые часто не требуют, чтобы их любили. Они требуют, чтобы ими восхищались.

Ася прошептала:

— А я больше не хочу восхищаться. Я хочу расслабиться. С пивом. В худи. С «у тебя тут крошка». С человеком, а не экспозицией.

Они замолчали. Потому что каждая — знала, о чём она.

Старое имя. Новая дрожь

На следующий день пришло сообщение. Не от него. Не от нового.
От старого. Того, кого она любила, как обрыв — долго, ярко, с болью.
Того, кто ушёл в «не знаю, чего хочу» и оставил только: «ты слишком».

«Привет. Снилась ты. Ты там, как будто заново. И я вдруг понял, как скучаю».

Ася уставилась в экран. Как на шрам, который снова покраснел.

— Девочки, он снова пишет, — сказала она, заходя в штаб.

— Кто? — не отрываясь от ноутбука, буркнула Ольга.

— Паша. Тот Паша. Тот, после которого я месяц не пила кофе, потому что он его любил с корицей, а я не могла забыть вкус его «почти».

Катя подняла бровь:

— Он написал «скучаю»?

— «Снилась». Это хуже. Это значит: «я не отвечаю за себя, я просто тень, которая снова пришла».

— И? — Юля потянулась за вином.

— И я почувствовала, как внутри... не боль. Дрожь. Но не от желания. А как будто кто-то звонит в закрытую дверь, и ты боишься, что она откроется сама.

Внутренний суд

Ася лежала на диване. В руках — телефон. В голове — голоса.

«Он тогда тебя раздавил».

«Но ты всё равно смеялась. С ним».
«А теперь — ты смелая. Ты другая. Или только прикидываешься?»

— Что ты чувствуешь? — спросила Юля, сидя рядом, как психотерапевт без оплаты.

— Что я всё ещё думаю о нём, хотя он был разрушением.

— А может, ты просто не дала себе право до конца оплакать? И теперь дрожишь не от желания — а от того, что память снова хочет быть прожитой?

Ася молчала. Потому что это было ближе к истине, чем ей хотелось признавать.

— Я боюсь, что однажды снова открою ему дверь.

— А может, тебе просто стоит её заделать? Не потому что он чудовище. А потому что ты — уже не та, кто его ждала.

Ася закрыла глаза. И сказала:

— Я хочу один день без воспоминаний. Без «если бы». Только — «сейчас». Только — я.

Юля кивнула:

— Тогда начни с того, чтобы не отвечать.

Молчание как форма силы

Ася не ответила.

Не «привет», не «да пошёл ты», не даже холодное «и зачем ты это пишешь».

Просто оставила сообщение прочитанным. Пусть дрожит теперь он.

Она удалила чат. Не навсегда — просто из виду. Как убираешь фото, не сжигая: вдруг захочется понять, что именно больше не болит.

Сидела у окна, смотрела, как ветер крутит занавески, и впервые за много месяцев думала не о нём. А о себе.

— Я всё время была отражением, — сказала она себе вслух.

— Меня любили, когда я сияла, как витрина. А потом уставали от света.

— Но я — не витрина. Я — комната. Со светом, тенями, пледом и запахом чабреца. Кто не умеет быть в комнатах — пусть идёт на улицу.

Она записала это в блокнот. Как заклинание. Как защиту.

***

Разговор с мамой

— Мам, ты когда в последний раз целовалась по-настоящему? — спросила она, неожиданно для самой себя.

— Вчера, — ответила мама.

— Что?!

— С папой. На кухне. Мы поругались. Я психанула. А потом он подошёл, и мы... просто вспомнили, что умеем быть добрыми. Даже когда злимся.

Ася молчала.

— А как ты поняла, что его не надо отпускать?

— Он был не мой. Но я рядом с ним чувствовала себя собой. Даже в плохом настроении.

— Это и есть любовь?

— Нет. Это — дом. Любовь проходит. А в дом ты всё равно возвращаешься. Если он твой.

***

Сцена у зеркала

Она посмотрела на себя.

Без макияжа. Без позы. Без «сегодня нужно быть сильной».

— Я не то, кем он меня запомнил, — сказала она в отражение.

— Я тише. Но точнее. Я не взрываюсь — я держу.

— Я не ищу любви. Я строю отношения с собой.

С этой, новой Асей, у неё только зарождался роман.
Но это был самый перспективный роман за всю её жизнь.

***

Штаб

Ольга подлила вина. Катя резала сыр. Юля молча смотрела на свечу.

— Он писал ещё? — спросила Ася.

— Молчит, — ответила сама себе. — И правильно. Я дала ему ответ. Без слов.

Катя кивнула:

— Ответ без ответа — это тоже ответ. Особенно если ты наконец выбрала себя.

— Мне казалось, я буду страдать, — прошептала Ася. — А я... будто вышла из тумана. Без фанфар. Но с ясностью.

Юля улыбнулась:

— Ты просто поняла, что быть свободной — это не уход. Это когда ты не возвращаешься.

Возвратов не будет

На следующее утро Ася проснулась в семь, без будильника.

Не от тревоги.

Не от страха «а что, если он больше не напишет?»
А просто — от тишины внутри.

Такой, в которой наконец можно жить. Без анализа. Без перегруза. Без этой липкой паузы, где ты как бы дышишь, но всё ещё ждёшь чужого воздуха.

Она сварила кофе. Добавила корицу — просто потому что можно.
Никто не должен одобрять. Никто не должен спрашивать «зачем столько сахара».

Телефон лежал рядом. Молча.

«Не звони, бывший. Не пытайся. Я не злая. Я просто всё». — подумала Ася.

***

Новая встреча

Через три дня она пошла на спектакль. Совсем не про любовь. Совсем не ради кого-то. В фойе — смех, бокалы, разговоры. И вдруг — глаза. Новые. Теплые. Без желания вцепиться, доказать, спасти. Просто — внимательные.

— Простите, это ваш шарф? — он держал в руках её чёрный шарф, упавший с кресла.

— Мой. Спасибо.

— А вы... часто ходите на спектакли? Или это знак судьбы?

Она усмехнулась.

— Я хожу, потому что могу. А вы?

— Потому что научился быть одному. Но иногда хочется рядом того, кто не мешает. А согревает.

Она молчала. Это не был флирт. Это был контекст.
И впервые за долгое время ей не хотелось убежать.

***

Штаб. Вечер. Разговор

— Я познакомилась с мужчиной, — сказала Ася, роняя взгляд в чай.

— Он как «тот»? — спросила Юля.

— Нет. В нём нет огня. Но есть... тепло. Не пожар. А камин. И мне, кажется, в этом возрасте важнее не сгореть, а согреться.

Ольга подняла бровь:

— А «тот»?

— Всё. Я не злюсь. Я не надеюсь. Я даже не вспоминаю с дрожью. Просто — файл. Удалён. Без резервной копии.

Катя кивнула:

— Ты не избавилась от него. Ты выбрала себя вместо него. Это и есть взрослая любовь — к себе.

***

Сообщение (невысланное)

"А если ты вдруг прочитаешь это — знай:

Я тебя не ненавижу. Я тебя не люблю. Я просто наконец освободила место. И теперь здесь — я.

И кофе. И новый шарф. И дыхание. Своё. Свободное."

Ася удалила черновик. И пошла на улицу. Там был снег. И мужчина, с которым можно было не сражаться.

***

Финал главы

— Девочки, — сказала Ася. — Я впервые не хочу, чтобы он вернулся.

— Это и есть свобода, — сказала Катя.

— Это и есть исцеление, — кивнула Юля.

— Это и есть ты, — добавила Ольга.

И Ася улыбнулась. Не победно. Не в доказательство.
Просто — спокойно.

Потому что теперь, даже если кто-то снова скажет «прости, я понял», она уже не ответит: «я тоже».

Она ответит: «Пусть будет счастье. Но без меня».

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 16)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 17)

[моё] Любовь Чувства Разговор Мужчины и женщины Отношения Длиннопост

Показать полностью 1

GlebDibernin

Глава 17. Я тебя не люблю, просто не отпускаю⁠⁠

5 месяцев назад

Катя всегда считала себя человеком рациональным. Холодным, если нужно. Собранным — по необходимости. Словно ее душа была скреплена архивными скобами, а эмоции подшиты по алфавиту.

— Мне не больно, — сказала она как-то Юле. — Я просто хорошо организована.

Юля усмехнулась, не поверив.

И вот она сидела в своём кабинете, обмотанная пледом, как в броню. За окном шел мартовский дождь — ленивый, как бывший, обещавший начать новую жизнь в понедельник. Слово «переоценка» звучало в голове с таким звоном, будто это не об отчётности, а об отношениях.

Почта обновилась. Раз. Второй. Третий. И — «оно»:

«Привет. Это я. Не знаю, можно ли. Но хочу просто… поговорить. Если захочешь».

Алексей.

Тот самый Алексей, которого Катя когда-то не просто любила — она в него вложила ресурс. Она писала с ним совместный «документ» — не Google Docs, а что-то вроде проекта под названием «семья». Только он вышел раньше срока. Без уведомления. Без трека изменений.

Она не ответила сразу. Она пошла за кофе. Зажгла свечу. Взяла ручку — отложила. Посмотрела на экран. Дважды. И только тогда, с резкостью хирурга, написала:

«Когда?»

***

С этого момента Алексей снова вошёл в её пространство. Но теперь — не как часть. А как напоминание. Как «файл», который ты вроде удалил, но он всё ещё сидит в корзине, и ты его видишь каждый раз, когда хочешь очистить память.

Он предложил встретиться.

Кафе на Патриарших. Нейтральная территория.
Она согласилась. Без эмоций. Без макияжа. Только ровное лицо, как в суде.

Он сидел у окна. В том самом пальто. С тем же взглядом. Только теперь — без власти.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила она.

Он ничего не сказал про внешность. Не пытался шутить. И даже не заглядывал в глаза. Просто держал чашку и говорил, не мигая:

— Я понял, что хочу быть рядом. Не обязательно как раньше. Просто... рядом.

Катя сделала глоток кофе. Тихо. Медленно. Как будто проверяла вкус времени.

— А ты понимаешь, что мы уже не те?

— Я знаю. Но я скучаю. По тому, как ты слушала. По тому, как ты злилась. По тебе.

— Ты не по мне скучаешь. По ощущению, которое я тебе давала.

Он не ответил. И это молчание было самым честным его действием.

— Ты не по мне скучаешь. По ощущению, которое я тебе давала, — повторила Катя, глядя в сторону.

Он молчал. Даже дыхание его будто застыло.

— Тебе тепло со мной было, да? — продолжила она. — Тепло, но ты не остался. И теперь, когда опять холодно — ты вспомнил про меня.
— Это нечестно, — сказал он. — Ты упрощаешь.

— Я просто больше не обманываю себя.

Он сжал чашку сильнее. Заметно. Как будто это был единственный способ не развалиться.

— Я не знаю, как с тобой говорить теперь, — тихо.

— А я не знаю, зачем. Что ты хочешь? Вернуть меня? — она смотрела прямо. Без вызова. Без защиты.

— Нет... не вернуть. Просто не потерять.

Эти слова больно ударили. И не потому что были ложью. А потому что были… правдой. Странной. Тянущей. Примитивной.

— Алексей, ты уже потерял меня. Когда ушёл, не объяснив. Когда молчал. Когда не спросил: «Ты как?» — она говорила медленно, будто сшивала себя обратно словами. — Твоё «хочу быть рядом» — это не про меня. Это про тебя. Чтобы тебе не было одиноко. Чтобы ты снова стал кем-то, глядя в мои глаза. Я — больше не зеркало.

Он кивнул. Один раз. Но не ушёл. И это — бесило.

— Ты надеешься, что я снова согрею?

— Я надеюсь, ты снова впустишь.

— Впустить — значит поверить.

— А ты не можешь?

— Я могу. Но не в тебя.

Он тихо выдохнул. Посмотрел в окно. Потом снова на неё.

— Ты изменилась.

— Я выросла.

— А я остался?

Она чуть склонила голову.

— Ты тоже изменился. Но только не вовремя.

— У тебя кто-то есть? — наконец спросил он. Словно держал этот вопрос в кармане, как последний билет на поезд, который уже ушёл.

Катя не сразу ответила. Сделала глоток кофе. Подняла глаза.

— Да. Пауза. Он не вздрогнул. Но стало ясно: не ожидал.

— Это серьёзно?

— Это спокойно. — Она улыбнулась. — А это, поверь, намного важнее. Он не обещает «всё исправить», не говорит «никогда тебя не отпущу». Он просто рядом. И этого хватает.

Алексей сжал пальцы. Хрустнули суставы.

— Значит, я тебе не нужен?

— Нет, Алексей. Значит, ты мне больше не опасен.

Эти слова он переваривал долго. Как человек, у которого отобрали главную роль в пьесе. Но забыли сообщить — что спектакль уже закончился.

— Но почему? Почему ты так легко…

— Легко? — Катя рассмеялась. — Тебе рассказать, как было "легко", когда ты не писал на мой день рождения? Когда я говорила с потолком, потому что ты уходил посреди разговора? Когда я объясняла твоё молчание подругам, как будто адвокат? Ты думаешь, я забыла?

Он закрыл лицо руками. Но Катя не замолчала.

— Я не забыла. Я пережила. И это не одно и то же.

Он откинулся назад. Плечи опустились. Усталость села рядом.

— Ты знаешь, я ведь…

— Не говори, — она остановила. — Если это "жалею" — не надо. Если это "всё ещё люблю" — тем более. Если это просто боль — проживи её. Сам. Без меня.

И в этой секунде всё стало понятно. Никакие "прости" не могут спасти того, кто не пришёл вовремя. Алексей — не был её врагом.
Он просто стал человеком, которому уже нечего дать.

Он встал.

— Могу я тебя обнять?

Катя поднялась тоже. И впервые — не дрогнула. Обняла. Коротко. Без остатка.

— Береги себя, Катя.

— Я уже.

И он ушёл. Без пафоса. Без "пиши, если что". Без намёков. Просто ушёл.

А она осталась. Без слёз. Без побед. Просто — в себе.

Штаб встретил Катю запахом розмарина, мягким светом лампы и привычным:

— Ну? — хором.

Она сбросила пальто. Присела, будто вернулась после долгой зимы.

— Всё. Это было последнее свидание с моей иллюзией.

— Ты его послала? — уточнила Ольга.

— Я его отпустила. Себя — тоже.

Юля протянула кружку с чаем.

Ася обняла сзади, как будто хотела сказать: ты живая, а значит — уже победила.

— Было страшно? — спросила Юля.

— Нет. Было пусто.

— Пусто — это когда не тянет?

— Пусто — это когда понимаешь, что ты больше не заложник его решений.

Катя поставила чашку на стол.

— Девочки, я столько лет держалась за мужчину, который просто… не умел терять.

— Не любил? — прошептала Ася.

— Любовь — это «я рядом, даже если ты не удобна». А у нас была сделка: я — красивая и удобная, он — временами рядом.

— А ты была влюблена? — спросила Ольга.

— Я была на дне. И думала, что это — глубина.

Они замолчали. Все. Потому что каждая знала, о чём она говорит.
Каждая хотя бы раз держалась за того, кто уже держал кого-то другого.
Каждая когда-то думала, что «вернётся» — значит, «исправит».
А потом — взрослела.

— И всё? Больше он не появится? — спросила Юля.

— Он не исчезнет. Такие не исчезают. Они возвращаются, когда у них садится батарейка. Когда ночь слишком длинная. Когда ты больше не болеешь ими — и вдруг становишься вкусной.

Катя встала. Подошла к окну. Вдохнула.

— Но теперь я — не кафе. Не запаска. Не «если что».
Теперь я — свой дом. С ключами. Без гостей из прошлого.

Ольга подняла бокал:

— За женщин, которые не путают возврат с виной.

Юля:

— За тех, кто говорит «нет» без необходимости объяснять.

Ася:

— За Катю. За нас. За любовь, в которой можно остаться — даже одной.

Катя. Улыбнулась. Не с болью. Не с грустью. А с тем лёгким выражением, которое бывает у человека, впервые вернувшегося к себе.

— Вы знаете, — тихо сказала она, — он не хотел любви. Он просто не хотел потерять меня, пока не был уверен, что есть кто-то лучше.

— А теперь?

— Теперь я знаю: я — не запасной вариант. Я — главная глава. Даже если она без него.

Позже, когда ночь окончательно пролезла в окна, и свечи начали тихо потрескивать, они сидели на полу.

Чай — почти остывший. Пледы — как панцири, только мягкие.
Катя говорила не громко. Будто сама себе.

— Самое страшное — не когда тебя предают.

— А когда? — спросила Юля.

— Когда ты предаёшь себя, чтобы тебя не предали. Когда сама молчишь, чтобы не спровоцировать его «уход». Когда отменяешь свои желания, лишь бы не казаться «тяжёлой».

— Мы все так делали, — призналась Ольга.

— И каждый раз — не за любовь. За её имитацию.

Ася молча протянула ей одеяло.

Катя завернулась, как в защиту. И продолжила:

— Я помню, как он говорил «мне тяжело». И я тут же прятала свои чувства.

Он говорил «не сейчас», и я откладывала себя.

Он говорил «не знаю», и я предлагала ясность за двоих.

И знаешь, что я поняла?

— Что? — прошептала Ася.

— Я ему не нужна была. Я была просто той, кто всегда скажет «да» — пока он решает, кто ему «по-настоящему».

Юля потёрла пальцами лоб.

— Как ты отпустила?

Катя улыбнулась. Горько.

— Я написала себе письмо.

— Что в нём?

— Только одна строка: «Он не пришёл. Я пришла».

— И это было про...?

— Про зрелость. Про выход. Не громкий. Не победный. Просто... тихий. Как дверь, которую ты закрываешь изнутри.
Юля обняла её за плечи:

— Ты больше не хочешь, чтобы тебя выбирали, да?

— Нет. Я хочу быть выбором самой себе.
Я больше не буду рядом с тем, кто держит меня не из любви, а из страха остаться один.

Я — не чья-то пауза. Я — конец. Или начало. Но не промежуток.

Они помолчали. Долго. Без надобности говорить.

Потом Ася подняла бокал — давно пустой.

— За тех, кого не вернули, но кто сам решил больше не возвращаться.

— За тех, кто не мстит, — добавила Юля, — а просто... уходит.

— За женщин, которые не играют в «пусть вернётся» — потому что уже не ждут, — сказала Ольга.

Катя смотрела в окно.

Снег. Тихий. Как белое «сейчас».

Внутри не было страха.

Не было боли.

Только покой.

И её собственный голос — ровный, как уверенность:

— Я больше не нуждаюсь в объяснении, почему меня не выбрали.
Я выбрала себя. Этого достаточно.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 16)

[моё] Любовь Чувства Разговор Мужчины и женщины Отношения Длиннопост

Показать полностью 1

GlebDibernin

Глава 16. Кто не трахался под Шопена — тот не знает, что такое позор⁠⁠

5 месяцев назад

— Я всё ещё слышу Шопена, — сказала Юля, глядя в потолок, как будто он мог ответить. — Но не в смысле «прекрасный вечер»... А как после аварии, когда по ушам гудит, и ты не понимаешь — ты вообще цела?

Катя не подняла глаз от ноутбука:

— Он реально включил музыку во время?

— Не просто включил, — Юля села на стол, подтянув колени. — Он сыграл. На рояле. Целый чёртов цикл. Прелюдии, ноктюрны, даже этюд. А потом — трахнул меня, как будто сдаёт госэкзамен в академии.

Ольга, уронив сигарету в бокал:

— Он дирижировал твоим оргазмом?

— Он пытался. Но я — не скрипка. Я — электропила. И у меня короткое замыкание на таких снобов.

Ася вошла с кофе:

— Давайте по порядку. Как он вообще тебя зацепил?

Юля тяжело вздохнула.

— Он подошёл ко мне на камерном концерте. Виолончелистка рвала струны, будто у неё внизу живота жили стихи. Он подошёл и сказал: «В наш век редкость — женщина, которая не боится быть смешной».

Ольга фыркнула:

— Я бы врезала. Это что вообще за флирт такой — «ты странная, и это мило»?

— А я... я поверила. Он был другой. Говорил словами из литературы, пил ройбуш, носил очки с цепочкой... Я подумала: ну наконец-то не абьюзер и не бариста из «Читай-города». А нормальный. Умный.

Катя:
— Умный и вменяемый — не синонимы, Юль.

— Он присылал партитуры вместо «привет». Писал: «Соната в фа миноре — ты». «Дебюсси. Поцелуй». И мне, дурочке, это казалось секси.

Ася флегматично:

— А потом выяснилось, что у него эрекция на до-диез.

Юля засмеялась — устало.

— Я пришла к нему. Он налил вина, поставил винил, потом сел за рояль. И начал. Как будто меня нет. Как будто я — зритель. А потом… ну… дирижёр сменил партию.

— Он реально... играл и трахался под это? — уточнила Катя.

— Он пытался выстроить ритм секса под Шопена. Я не шучу. Он наклонял голову, как будто прислушивался, совпадает ли его темп с темпом прелюдии. И в какой-то момент… — Юля закрыла лицо ладонями, — он застонал на ми-мажоре. С выражением, будто закончил диссертацию.

— Господи, — выдохнула Ася. — Это не секс. Это... симфонический крах.

Юля кивнула:

— Я лежу, как арфа на распродаже, он дирижирует бедрами, а в колонках на фоне — «Etude Op. 25, No. 7». Я хотела крикнуть: «Артур, хватит! Я не виолончель!»

Ольга:

— А сказала?

— Я рассмеялась. В голос. Не сдержалась. Он обиделся. Сказал: «Ты не уважаешь форму».

— А ты?

— Сказала: «Я человек, а не партитура, бл*ть. Я хочу тепла. А не аллегро ма нон троппо между ног».

— И что он сделал после твоего монолога? — спросила Катя, наливая Юле вино в кружку с надписью «я устала».

— Надел очки. Посмотрел на меня так, как будто я опозорила его на экзамене по гармонии. Сказал: «Ты не понимаешь структуру. Женское тело — инструмент, и я играю на нём со всем уважением».

Ася захлопнула ноутбук:

— Инструмент? Прямо сказал?

Юля устало кивнула:

— Я хотела встать и хлопнуть дверью. Но в его квартире даже двери были амортизированы. Беззвучные. Как всё его «желание».

— И ты ушла? — уточнила Ольга.

— Нет. Я застегнула лифчик под «Лунную сонату» и сказала: «С меня хватит». А он, клянусь, выдал: «Возможно, мы эмоционально не на одной тональности».

Катя фыркнула:

— Он разговаривает, как музыкальная шпаргалка. Не удивлюсь, если у него презервативы в футляре для скрипки.

— Он... хороший. Правда. Умный. Талантливый. Но я рядом с ним чувствовала себя... как ученица на экзамене по чувствам. Всё надо красиво, грамотно, по нотам. А если оступишься — ты вне конкурса.

Ася:

— А ты — не конкурс. Ты — жизнь. С эмоциями, с фальшивыми нотами, с импровизацией.

— Именно. Я поняла, что устала быть проектом. Я не «телесное воплощение фортепианной страсти». Я — женщина. Мне нужно, чтобы смотрели в глаза, а не сверялись с партитурой.

Катя серьёзно:

— Интеллект — это хорошо. Но если он в постели мешает тебе дышать — это уже не ум, а форма самозащиты.

Ольга подняла бровь:

— Скажи честно: ты его любила?

Юля вздохнула:

— Я влюбилась в его интеллект. В его голос. В его образы.
Но потом поняла: это как книга с глянцевой обложкой. Ты читаешь... а внутри — ничего про тебя.

Ася потянулась за шоколадом:

— У тебя был секс с Гугл-переводчиком поэтики. Он говорит «люблю», а ты не знаешь, куда девать руки.

Они смеялись.

Юля — чуть позже всех.

Но всё-таки засмеялась.

— Я просто хочу... настоящего. Без декораций. Без рояля. Без драматургии. Чтобы кто-то смотрел на меня, а не через меня в собственные аллегории.

Катя взяла её за руку:

— Оно будет. Настоящее. Только уже не под Шопена. И не с ритмом в 6/8. А с дыханием. И тишиной. И руками, которые не дирижируют, а держат.

Юля кивнула.

А потом, совсем тихо, добавила:

— А если ещё и знает где клитор — вообще топ.

Следующее утро было без музыки.

Юля проснулась в своей квартире, под одеялом, в старой футболке с пятном кофе. Волосы — не уложены. Макияж — отсутствует. Настроение — условно стабильное.

Шум за окном — обычный. Понедельник. Маршрутка. Собака гавкнула где-то внизу.

И впервые за долгое время она подумала: "А ведь это тоже — музыка. Просто другая. Настоящая. Без партитуры."

Открыла мессенджер — там сообщение от Артура:

«Ты не дала шанс нашему резонансу. Но я благодарен за импульс. Музыка всё равно жива. Я посвящаю тебе импровизацию №6».

Она перечитала трижды. Потом сдвинула в архив. Как ненужную вещь, красивую, но бесполезную.

Позже — звонок. Номер не сохранённый, но знакомый.
Голос — мужской. Простой. Немного хрипловатый. Без флейты в интонации.

— Юль, привет. Это Глеб. Помнишь, мы болтали на книжной ярмарке? У тебя ещё кофе был с собой и книга про тревожность...

— Привет, да. Помню.

— Я подумал... может, ты захочешь сходить куда-нибудь. Без симфоний. Без танцев. Просто пиво и разговор.

Юля не сразу ответила. Её пальцы зависли над экраном, а внутри возник голос — тот самый, тревожный:

«А вдруг опять не совпадёте? А вдруг он не поймёт твою сложность? А вдруг у него нет музыкального образования? А вдруг просто... будет тихо?»

Но что если — в этот раз, именно это и нужно?

Она ответила:

«Давай. Только без дирижёров. Только с глазами и руками».

Он прислал смайлик. Один. Без волн, без цитат.

И вдруг Юля поняла: она улыбается. Не играя. Не прикрываясь. Просто — потому что можно.

***

Позже, в штабе, Катя слушала и медленно кивала:

— То есть ты согласилась на свидание без вуалей?

— Без Шопена, без пафоса, без вылизывания душевных метафор, — подтвердила Юля.

— И?

— И у меня впервые не дрожат колени. А просто... тепло. Спокойно.

Ася жевала мармелад:

— Вот оно. Переход из «секса как перформанса» в «близость как чайник на плите».

Ольга откинулась на подушки:

— Моя дорогая, ты взрослеешь. Добро пожаловать в эпоху, где «он умеет слушать» важнее, чем «он знает, что такое соната».

Юля сделала глоток чая:

— И знаешь... Я больше не хочу быть «экзотикой в его опусе». Я хочу быть его повседневностью. Уютной. Без нот. Но настоящей.

Катя подняла бокал:

— За честность. Даже если без оркестра.

— И за то, — добавила Юля, — чтобы нас больше никогда не трахали под Шопена.

Они засмеялись. Но внутри каждой — звенела тишина.
Та, в которой рождается любовь. Без декораций. Без сцен. Только — с дыханием.

Бар назывался «Три козла». Не «Альтера», не «Танцующий джаз», не «Фонтан абсурда». Просто — «Три козла». И в этом было что-то правильное.
Без изыска. Без натянутого концепта. Деревянные столы, облупленные стены, бармен с вечной сигаретой в зубах и запах — смеси чесночных гренок и расплавленного сыра.

Глеб уже сидел у окна. Без свечей. В толстовке. С пивом и выражением лица «я тут не для секса — я тут для тебя».

— Привет, — сказал он просто.

— Привет.

Юля села. Напротив. Сбоку от воспоминаний о Шопене. В стороне от стремления быть интересной.

— Ты чего-то испуганная, — сказал он, налив ей тёмного.

— Я привыкла, что первая встреча — это кастинг. Где ты улыбаешься, шутки по плану, паузы — театральные, а внутри ты думаешь: «ну давай, удиви меня».

— А я просто хочу послушать, как ты ешь сырные палочки. Это мой уровень романтики.

Она засмеялась. В голос. Не хихикнула. Не одобрила — а именно смеялась, потому что от сердца.

— А ты чего хочешь? — спросила она после паузы.

— Пива. И чтобы со мной не играли в «угадай травму».

— А если я скажу, что у меня их — штук пять?

— Тогда я скажу: я с ними разберусь, если ты не будешь делать из них фейерверк.

Юля замолчала. А потом — вдохнула. Первый глубокий вдох за долгое время. Без оценочной линейки. Без партитуры. Без ощущений, что её сейчас «считают».

Они говорили долго. Про нелюбимую математику.
Про то, что оба боятся стоматологов. Про то, как тяжело жить без иллюзий, но ещё тяжелее — с ними.

Он не цитировал Кьеркегора. Не проверял её на «глубину».
Не сравнивал с образами из книг. Он просто говорил: «Я был. Я ошибался. Я устал. И я всё равно — здесь».

И это было важнее любой симфонии.

Позже, уже ночью, у неё на кухне, он снял куртку, подошёл и обнял. Не толкаясь в постель. Не торопясь. Просто — обнял.
И держал долго.

— Ты не боишься, что я сломана? — прошептала она.

— Я боюсь, что ты не поверишь, что я рядом. Даже если ты сломана.

— И если я не захочу секса?

— Тогда мы поедим хлопья с молоком и ляжем спать. Я тут не за аккордом.

Она выдохнула.

И впервые, даже не касаясь, почувствовала — между ними было что-то настоящее.

Они так и не занялись сексом в ту ночь.

Он остался. На краешке кровати.

Она легла — вся на своей стороне, с ногами под себя, с пледом до подбородка и одной рукой в его ладони. Телевизор тихо шептал что-то бессмысленное, как фон ожидания. Тишина между ними была не «гробовой». А — обволакивающей. Той, в которой не нужно быть лучше. Умнее. Уместнее. Той, в которой можно… не казаться. Просто быть.

— Я не знаю, кто я рядом с тобой, — прошептала она.

— А хочешь, не будем это выяснять сейчас?

— Но ты ведь тоже хочешь чего-то… определённого?

— Хочу. Чтобы ты выспалась. Всё остальное — после кофе.

Утром он сварил овсянку. Настоящую. Не из пакетика.

Добавил мёда, порезал банан.

И поставил рядом чашку чёрного. Без молока.
Она не говорила, как любит кофе. Но он угадал.

— Это магия?

— Нет. Это внимательность. Просто помню, как ты однажды заказала именно такой, на встрече в книжном.

— Ты запомнил?

— Я не лечу тебя. Я просто… вижу.

Он не называл это любовью. Он не называл это ничем. Просто был рядом. Спокойно. Надёжно. Без оркестра.

Юля почувствовала, что может дышать. Без ритма. Без темпа. Без дирижёра.

Позже, уже в штабе, она произнесла:

— Девочки. Он — не Шопен. Он — тишина после. Та, в которой ты больше не боишься слышать себя.

— И как, лучше? — спросила Катя.

— Нет. Иначе.

— Скучно? — подмигнула Ольга.

— Без фейерверков. Но я впервые не хочу уходить.

— Это и есть... начало, — тихо сказала Ася.

Они подняли бокалы.

Юля усмехнулась:

— Знаете, кто не трахался под Шопена — тот счастливый человек. А я — уже выздоровела.

Они смеялись. Без злости. Без боли. Юля — особенно. Потому что теперь у неё был мужчина, который не ставил метки на её чувства. Который не сравнивал её дыхание с опусом. Который просто — был. И всё чаще она думала: может, счастье — не в партии. А в человеке, рядом с которым ты не боишься быть в паузе.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)

Любовь Чувства Мужчины и женщины Отношения Разговор Длиннопост

Показать полностью 1

GlebDibernin

Глава 15. Дорогой, это не ты. Это мой травматический опыт⁠⁠

5 месяцев назад

Ася никогда не признавалась, что боится простого. Простого — как «доброе утро» без смайлика. Простого — как «давай встретимся в семь» и приходящего в семь. Простого — как мужчина, который не кричит, не исчезает, не делает вид, что любовь — это шахматная партия.

Она всегда выбирала тех, кто пах табаком, тишиной и проблемами. Тех, кто смотрел на неё с лёгкой скукой, как на книгу, которую хочется прочитать, но только по диагонали. Они не обещали. Они не говорили «ты мне важна». Они просто были, пока не исчезали.

Её романтический каталог состоял из мужчин с фобиями близости, зависимостью от тишины и неотвеченными сообщениями.

Они были огоньками. Она — мотыльком. И каждый раз — обжигалась.

Так было всегда.

А потом — Павел.

Он не пах драмой. Он пах мускатным орехом и миндалём. И заботой, которая была не навязчивой, а почти невидимой — как воздух. Он приносил чай. Он писал, что скучает. Он спрашивал, нужно ли купить овсянку, если у неё вдруг болит желудок.

Аса растерялась.

Потому что это был не её сценарий.

Потому что её внутренняя девочка привыкла, что любовь приходит с синяками по самолюбию. И она начала делать то, что умела лучше всего — саботировать.

***

— Я не уверена, что он настоящий, — сказала она Юле.

— В смысле — киборг?

— В смысле — что он не разъедет мне душу по частям.

— Это хорошо.

— Это скучно.

— Это, может быть, первый здоровый мужчина в твоей жизни.

— Я не уверена, что у меня есть интерфейс для общения с «здоровыми».

Юля только кивнула. Потому что понимала. Понимала, как пугает рука, протянутая без боли. Как нервно, когда никто не требует быть «интересной», «остроумной», «сексуальной». А просто остаётся, когда ты молчишь.

***

Павел был именно таким.

Он не проверял границы. Он уважал их.

Он не просил слёз. Он терпеливо ждал слов. Он не играл в «плохого парня». Он был хорошим. Настоящим.

И именно это стало проблемой.

Потому что её травма не умела жить в спокойствии.

Сначала Ася пыталась объяснить. Она ставила флажки на своём внутреннем минном поле:

— Я могу быть странной.

— Иногда мне нужно исчезать.

— Я могу быть резкой.

Он только кивал, и говорил: — Хорошо.

Не «я всё пойму», не «я справлюсь». Просто:

— Хорошо.

Без попытки исправить, адаптировать, подогнать под себя.
Он слышал её как есть. Не с предвкушением или угрозой, а с принятием. Это пугало её даже сильнее, чем если бы он устраивал сцены.

Когда Ася исчезла на два дня, он не атаковал её в мессенджерах, не писал капслоком, не звонил каждые 30 минут. Он прислал одно сообщение:
«Я рядом. Напиши, когда сможешь. Я подожду».

Она смотрела на экран, и ей казалось, что тревожность внутри неё взорвалась. Не потому что он что-то сделал. А потому что не сделал того, чего она ждала — конфликта.

В штабе она металась от стенки к стенке, словно в ней завёлся внутренний саботажник.

— Он не злится! — вскрикнула она, кидая телефон на диван. — Он не требует объяснений! Он просто… спокойно ждёт!

— Это же хорошо, Ась, — вздохнула Катя, — это называется «здоровое поведение».

— Нет, Кать. Это называется «как будто меня нет». Как будто моё молчание ничего не значит. Он не боится меня потерять!

Юля взяла её за запястье и мягко сказала:

— А может, он просто не контролирует тебя? Он тебе доверяет. Он понимает, что ты не вещь. Ты — человек. И можешь иметь паузу. Простое право на тишину.

— У него нет никакой ревности! — продолжала Ася, будто срываясь в свою собственную пропасть. — Ни драм, ни истерик, ни вопросов «а ты меня ещё любишь»? Ничего! Он ведёт себя так, будто я — не угроза. А мне кажется, что если ты не угроза — ты не любовь.

Ольга, сидевшая до этого с закрытыми глазами, вдруг сказала, не открывая их:

— Ты путаешь эмоциональное насилие с доказательством чувств. Ты привыкла, что любовь — это война, где за тебя дерутся. А может, любовь — это место, где за тебя не нужно воевать?

Ася замолчала.

Где-то глубоко внутри неё затрещало.

Словно кирпич, на котором держалась её схема «если не больно — не по-настоящему», треснул.

И впервые она задумалась:

А вдруг покой — это не отсутствие чувств, а доказательство зрелости?

Через три дня Ася снова написала ему. Просто:

«Ты дома?»

Он ответил сразу: «Да. Хочешь прийти? Или поговорить?»

Она пришла. В старой худи. Без макияжа. Без планов. Только с желанием понять — почему то, что вроде бы нормально, кажется ей... опасным.

Он открыл дверь и улыбнулся. Никакого «где ты была».
Просто: — Привет. Проходи. Я сварил имбирный чай.

Это была не романтика. Это было... тепло.

Ася села на диван, обняв колени, как в детстве, когда что-то натворила, и теперь ждёт, что взрослые скажут, как сильно она облажалась. Но Павел не говорил. Он сел рядом. Своим телом — не навязчиво, а ощутимо: «Я здесь. Рядом. Без давления».

— Я испугалась, — сказала она наконец. — Когда ты предложил встретиться с родителями… это было как выстрел в моё представление о безопасности.

Он молчал.

— Я привыкла, что близость — это зона риска. Что после неё обязательно будет обесценивание. Или предательство. Или отказ. А ты... просто был рядом. Без условий.

Он кивнул:

— Это не слабость. Это твоё прошлое. Я понимаю.

— Но я начала искать подвох. Я начала сама рушить. Чтобы доказать, что ты такой же, как все. Потому что если ты уйдёшь просто так — я не смогу это выдержать.

Павел вздохнул. Медленно, с весом.

— Ася... Мне не нужно, чтобы ты была идеальной. Мне нужно, чтобы ты была собой. Со своими страхами. Со своими паузами. С этим внутренним бардаком. Если ты захочешь идти — я отпущу. Но пока ты хочешь оставаться — я рядом. Даже если тебе страшно.

Она опустила голову. Горло сжало.
Где-то между рёбрами вздулся ком из боли, признания и... облегчения.

— Я не знаю, как быть с добротой. Меня не учили, что она бывает без условий.

Он дотронулся до её пальцев.

— Тогда будем учиться. Вместе.

И в этой тишине, между стуком чашек и глухим шумом его дыхания, впервые за долгое время Ася не чувствовала себя подозреваемой.

Она чувствовала себя человеком. Не проектом. Не задачей. Не побочной ролью. Просто собой. И этого — оказалось достаточно.

Штаб собрался на кухне у Ольги. Было поздно. Пахло чесноком, тоской и чем-то очень важным, но ещё не оформленным в слова.

— Итак, — начала Катя, разливая вино, — Ася, ты снова в отношениях с «слишком хорошим»?

Ася кивнула, уткнувшись в чашку с травяным отваром.

— Он не хочет меня исправить, — пробормотала она. — Это пугает больше, чем если бы он орал.

— Потому что ты привыкла, что любовь — это экзамен, — вставила Юля. — Что ты должна соответствовать, доказывать, выдерживать.

— А он тебя просто любит, — сказала Ольга, — и ты думаешь: «Так не бывает».

Ася вздохнула, обхватив себя руками.

— Я чувствую, будто стою на открытом балконе без перил. С одной стороны — ветер, свобода. С другой — страх сорваться.

Катя посмотрела в окно. Там шёл тихий, ровный дождь.

— Когда ты впервые почувствовала, что доброта опасна?

Ася замерла.

— Когда папа однажды вернулся домой трезвым, приготовил макароны и сказал, что начнёт новую жизнь. Я ему поверила. А через день он разбил посуду и ушёл. Больше не пришёл.

Молчание. Каждая из них узнала в этих словах что-то своё.

Юля тихо сказала:

— И теперь, когда доброта приходит — ты ждёшь, когда она закончится. Потому что думаешь, что она не постоянна. Что она маска перед бурей.

Ася кивнула, губы дрожали:

— Когда Павел подаёт мне чашку, я не думаю: «Спасибо». Я думаю: «Сколько ещё до крика?»

Ольга наливала себе пиво.

— У нас у всех свои катастрофы. И свои выживания. Но, Аська, если ты каждый раз ждёшь катастрофу — ты в ней и живёшь. Даже если её уже нет.

— А я не умею без готовности к бегству. Я не знаю, как это — жить в безопасности. Без перчаток. Без рюкзака тревоги.

Катя села рядом и сжала её плечо.

— А может, именно поэтому он и нужен? Чтобы ты поняла: ты умеешь быть не только в бегстве. Ты умеешь остаться.

Юля добавила:

— И, может быть, тебе не нужно его чувствовать как «огонь». Потому что любовь — это не всегда пожар. Иногда — это печка. Тёплая. Домашняя. Без пепла.

Ася улыбнулась. Уставшая, но честная.

— Я не готова. Но я не убегаю. Пока.

И это было, возможно, первым настоящим выбором за много лет.

Через несколько дней они встретились в библиотеке. Не кафе, не бар, не шумный парк — а пространство, где каждый звук казался уважением. Павел сидел за столом у окна, рядом — две чашки чая. Он не проверял телефон. Не ерзал. Просто ждал.

Ася подошла — в пальто, в котором чувствовала себя взрослой, и с сердцем, которое стучало, как раненый заяц. Не от любви — от страха, что сейчас придётся снова быть той, кто объясняет, почему хорошее — подозрительно.

— Привет, — сказала она. Села. Вдохнула. — У меня к тебе признание.

Он молчал. Как всегда — мягко. С вниманием, в котором не было давления.

— Мне страшно. Не от тебя. От того, что ты не причиняешь боль. И я не понимаю, что с этим делать.

Он кивнул. Не перебивая.

— Мне кажется, я привыкла быть на войне. Где, если тишина, значит — засада. Где, если ласка — то ради манипуляции. Где, если ты рядом — значит, скоро уйдёшь.

— Ася… — начал он, но она подняла ладонь.

— Подожди. Я знаю, это мой опыт. Мой. Не твой. Ты не виноват. Но мне нужно, чтобы ты понял: если я отталкиваю — это не потому, что ты плохой. А потому что я не умею по-другому.

Он посмотрел на неё. Тепло. Но твёрдо.

— А хочешь научиться?

Ася подняла глаза. Не ожидала вопроса. Только — ухода.

— Я не обещаю, что смогу. Но да, — выдохнула она. — Я хочу. Без игр. Без этих «молчу три дня, потому что так принято». Без отложенных драм.

Он улыбнулся.

— Хорошо. Тогда у нас будет правило: не бежать. Ни ты. Ни я. Если страшно — говорим. Если злимся — не уходим, а остаёмся.

— Даже если молчим?

— Даже если молчим.

— Даже если не знаем, что сказать?

— Особенно тогда.

Они сидели, обхватив чашки. За стеклом медленно плыл вечер. В библиотеке было тихо. И в этой тишине не было опасности. Только начало.

Позже, в штабе:

Ася рассказывала без пафоса.

— Он не герой. Не мессия. Не романтик. Он просто не пугает. И это — охренеть как ново.

Юля обняла её:

— И ты — впервые не пугаешься себя.

Ольга добавила:

— Мы привыкли к боли. Привыкли так, что забыли: здоровое тоже может быть глубоким.

Катя, медленно перемешивая чай, сказала:

— Главное — не путать тревогу с интуицией. Иногда тревога — это просто старое эхо. А не знак.

Ася кивнула:

— Я наконец поняла. Дорогой, это не ты. Это мой травматический опыт.

— И что теперь? — спросила Юля.

— Теперь я учусь. Не быть боем. Не быть мишенью. Не быть героиней. Просто — быть женщиной, рядом с которой можно остаться. Потому что она остаётся с собой.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)

[моё] Любовь Разговор Мужчины и женщины Чувства Отношения Длиннопост

Показать полностью 1

RayBos

[моё] Фантастика Научная фантастика Фэнтези Литература Русская фантастика Расы Авторский рассказ Альтернативная история Самиздат Существа Мифы Животные Мифические существа Волшебные существа Длиннопост Продолжение следует Апокалипсис Антиутопия Отрывок из книги Авторский мир

Серия Алард. Истоки хаоса

Звери Аларда. Вегат⁠⁠

5 месяцев назад

Что я?

Вегаты обитают на острове Хален. Встретить их можно в глухих и влажные горных лесах. В длину достигает 2 метров, в плечах их рост приблизительной такой же. На спине у него растет небольшой панцирь и костяные шипы, которые защищают от атак.

Вегаты очень быстрые и активные животные, которые в случае опасности с умопомрачительной скоростью способны спускаться и взбираться по практически отвесным склонам. Самки вегатов живут небольшими группами, в то время как самцы предпочитают одиночество. Встречаются они только во время сезона размножения. Самцы проводят ритуальные бои, сталкиваясь своими огромными рогами. Победитель получает возможность продолжить род, в то время как побежденный уходит на поиски места, где сможет попытать удачу вновь. Такие сражения, не смотря на кажущуюся жестокость практически никогда не приводят к ранениям.

После спаривания самки вегатов откладывают яйца в гнездо, которое укрыто прелой листвой. В одной кладке может храниться потомство до 6 самок. После этого они уходят, оставляя яйца по произвол судьбы. Спустя месяц из них вылупляются детеныши, которые разбегаются по лесам, чтобы немного подрасти и образовать новую стаю вегатов или присоединиться к существующей.

Начать знакомство с огромным и интересным миром Аларда можно при помощи первой книги "Алард. Тень хаоса" из цикла "Алард", которую вы найдете по ссылке: https://www.litres.ru/author/rey-bo/ или же: https://author.today/work/455547.

Показать полностью 1

izdatsp