Лига Писателей

Не праздника. Не сюрприза. Не «он изменится». Не «я изменюсь».
Не «вот наступит весна — и я оживу».

— Я ничего не жду, — повторила Юля вслух. И это не было больно. Это не было одиноко. Это было… нормально.

Покой — такой, о котором мало пишут в книгах. Не просветление. Не восторг. Просто состояние, когда ты не зависишь от следующего момента. Ты — в этом. В том, что есть.

Кот тёрся о её ногу. Она наклонилась, погладила. Без мысли «какой я заботливый человек». Просто — потому что тактильность была приятной. И кот был рядом.

— Мне нормально, — сказала она коту. — Представляешь?

Он мяукнул — как будто понял.

Юля села за стол. Чай пах мятой и медом. В комнате не играла музыка. Телефон лежал в другой комнате, молчал. И она не тянулась к нему. Не проверяла, не искала уведомлений, не надеялась, что кто-то напишет что-то, от чего день изменится.

— Я перестала ждать, — прошептала она. — И я всё ещё здесь. Жива. Спокойна.

Это было как выйти из режима «полёта» в жизни, где раньше всё зависело от "что будет потом". А сейчас — ничего не будет. И это — впервые не страшно.

Юля закрыла глаза. Сделала глоток.

На языке — горечь чая и сладость тишины.

Жизнь шла.

Без выбросов адреналина, без «он исчез на трое суток», без ночных слёз в подушку и без утренних «ну давай, Юля, соберись». Просто — шла.

Юля поняла, что давно не писала в дневник. Не потому что забыла. А потому что не было ничего такого, что требовало фиксации. Ни кризиса. Ни инсайта. Ни «момента истины».

С Егором всё было... нормально. Он не устраивал фейерверков, не приходил в офис с букетом из ста роз, не устраивал сюрпризов в стиле «я заказал нам Париж». Но каждое утро он ставил её кружку рядом со своей. Каждый вечер гладил её по спине, прежде чем уснуть. И ни разу не спросил: «Ты где была так долго?» или «Почему не ответила на сообщение через 4 минуты?»

Юля вдруг поняла, что не ждёт от него подвига. И это сначала показалось… скучным.

— А где эмоции? — спросил её внутренний голос. — Где «бабочки»? Где «он изменится»? Где «прорвёмся»?

Но потом наступила другая мысль:

— А надо ли?

Клиенты в терапии — шли. Слушали. Платили. Возвращались. Никто не плакал у неё на ковре, никто не рвал на себе рубашку. Все просто... работали над собой.

И это тоже сначала пугало. Где драма? Где слом? Где тот момент, когда ты думаешь: «Да, вот теперь я живая»?

А потом пришло — не как откровение, а как лёгкий ветер:

— Я перестала жить в режиме «ожидания».

— Я больше не строю утро из «а вдруг».

— Я не смотрю в телефон с замиранием сердца.

— Я не думаю, что отпуск изменит мою жизнь.

И сначала стало скучно.

А потом — так легко, как будто с тебя сняли тяжелый свитер, который ты носила круглый год, даже летом.

Легко — потому что больше не висишь в воздухе. Стоишь. Ровно. На земле.

Подруги оставались подругами. Те же пятничные вечера. Те же разговоры. Тот же Ольгин чёрный юмор и Ася с её креативными неврозами. И Катя, которая теперь реже спорила, и чаще просто слушала.

И никто не требовал от неё быть интересной. Никто не ждал, что Юля принесёт «психологический разбор» каждого жеста. Все просто были. Вместе. Без игры в «вот-вот случится нечто важное».

Юля смотрела на всё это — и впервые не хотела менять.

Не искала «новый этап».

Не хотела «переродиться».

Не стремилась к «следующей версии себя».

Она просто пила чай. Работала. Обнимала Егора. Отвечала друзьям. Дышала.

Это не было счастьем в инстаграм-формате. Это было — устойчивостью.

— У меня сегодня открытие, — сказала Юля, забираясь с ногами на диван у Ольги.

— Господи, — фыркнула Катя, — опять про чакры?

— На этот раз — нет, — Юля улыбнулась. — Я ничего не жду.

Ася уронила ложку в чашку.

— Что, совсем ничего?

— Ни повышения. Ни откровения. Ни «он изменится». Ни «мир повернётся и…». Просто — ничего.

— Это прозвучало не как депрессия, а как дзен, — заметила Ольга и открыла бутылку.

— Именно, — подтвердила Юля. — Я не жду, что завтрашний день будет «особенным». Я просто хочу, чтобы он был. Таким, как есть.

— А как же «ещё немного — и всё сложится»? — спросила Катя.

— Нет «ещё немного». У меня — уже. Уже есть Егор. Уже есть работа. Уже есть чай утром. Уже есть я. Всё.

— И тебе не страшно? — Ася плеснула всем по чуть-чуть.

— Было. В первый день. Было ощущение, будто мне выключили сериал, на который я подсела. Больше не будет кульминации. Не будет «вот оно».

— И что вместо этого? — тихо спросила Катя.

— Покой. Такой… земной. Без свечей. Без «вселенной, дай знак». Просто утро. Просто завтрак. Просто я — не в ожидании.

Ольга присвистнула.

— Юля, ты звучишь как человек, который съездил в монастырь, но не рассказывает об этом постами.

— Почти. Только монастырь — это моя кухня. И тишина по утрам.

Ася подперла щеку рукой.

— Я даже не могу представить, как это — ничего не ждать. Я всё время в «ещё чуть-чуть и будет». Как будто кто-то должен прийти. С ключами. С чемоданом. С объяснением.

— А никто не придёт, — сказала Юля. — Потому что всё, что ты ждала — ты уже. Только не заметила.

Катя подняла бокал.

— Ну что, за «уже»?

— За «не спасли, не поломали, и всё равно живые», — добавила Ольга.

Ася тихо кивнула.

— За Юлю. И её чай без надежды, но с мятой.

Они чокнулись. Без пафоса. Без криков. Просто — как ритуал: «мы здесь. И нам — достаточно».

Юля посмотрела на своих. На этих троих. И поняла:
Она больше не ждёт, что дружба станет «глубже», что мужчины станут «осознаннее», что жизнь станет «ярче».

Вечером, когда Егор пришёл домой, Юля уже сидела в кресле, завернувшись в плед. В одной руке — чай, в другой — книга, которую она больше перелистывала, чем читала. Просто потому, что вечер был таким же — неторопливым, непритязательным, настоящий не по сюжету, а по ощущению.

Он поцеловал её в макушку, прошёл на кухню, достал что-то из холодильника. Поставил воду. Всё как обычно. Домашняя хореография без слов.

— Ты заметил, что я изменилась? — спросила Юля, не поднимая глаз от кружки.

Пауза. Небольшая. Но в ней — движение.
Он вышел из кухни, присел рядом на подлокотник, обнял.

— Да. Ты стала… тише.

— Это плохо?

Он улыбнулся.

— Это честно.

Юля посмотрела на него. Не сквозь, не поверх, а прямо — в него. И впервые не искала подтверждения.

— Раньше ты всегда смотрела так, будто кого-то ждёшь, — сказал он. — Не обязательно меня. Кого-то. Что-то. Что «вот-вот».

— А теперь?

Он провёл пальцами по её плечу. Осторожно. Почти как бы проверяя: точно ли она — здесь.

— А теперь ты смотришь на меня. Просто. Без задачи.

Юля усмехнулась. Тихо. И грустно, и тепло одновременно.

— Я больше не жду, что ты будешь «главным героем моей жизни».

— Спасибо. Я тоже больше не играю роль.

Они замолчали. В этой тишине не было отчуждения. Только принятие: не надо спасать. Не надо доказывать. Не надо держать себя в тонусе для любви.

— Просто будь, — сказала она.

— И ты, — ответил он.

Они сидели так ещё минут десять. Он — всё ещё на подлокотнике, она — всё ещё в пледе. Никакой страсти. Никаких инсайдов. Только покой. Только то, что не исчезает, когда исчезает ожидание.

— Ты счастлива? — спросил он вдруг.

Юля задумалась. Медленно кивнула.

— Я не знаю. Но я точно — не ищу счастье.

— А что тогда?

— Я живу. В этом дне. Без «а вдруг». Без «если».

Егор потянулся за своей книгой. Присел рядом. Она положила голову ему на плечо.

— Ты — самый негромкий человек, — прошептала она.

— А ты — стала слышать даже негромкое, — сказал он.

И больше не нужно было говорить.

Юля проснулась не от будильника. И даже не от Егора. Просто — потому что выспалась. Свет пробивался сквозь шторы лениво, как будто и он решил не спешить.

Раньше первое, что она делала — тянулась к телефону. Проверить почту. Сообщения. Кто лайкнул, кто не ответил, кто может быть всё-таки вспомнил.

Сегодня — нет.

Она просто потянулась. Посидела на кровати. Прислушалась к себе. Ни тревоги. Ни предвкушения. Ни скрытого «вдруг сегодня…»

Она пошла на кухню. Заварила чай. Без мысли «может кофе всё-таки». Потому что хотела именно чай. Мятный. Простой. Без сахара.

Погладила кота, который потянулся, как будто тоже только что перестал кого-то ждать.

Позвонила матери — просто сказать «доброе утро». Не потому что должна. Потому что можно.

Съела бутерброд. Один. Без прокрастинации, без ощущения, что надо параллельно читать статью «как улучшить своё утро». Просто поела.

И вдруг — это ощущение.

Не эйфория. Не счастье с большой буквы. А… наполненность. Целостность. Без катарсиса. Без «вот оно!». Просто — это утро. И оно достаточно. Юля взяла блокнот. Открыла чистый лист.

Написала себе: Юля.

Ты долго надеялась, что кто-то вытащит тебя в настоящую жизнь.

Что скажет: «Теперь начнётся».

Что придёт письмо, человек, контракт, откровение.

А потом ты поняла: Жизнь — это не момент.

Это — чай, который ты завариваешь сама.

Это — тело, которое просыпается без давления. Это — утро, в котором ты не ищешь смысла.

Ты — не ошибка.

Ты — не на паузе.

Ты уже в процессе.

И он — не требует героизма. Только присутствия.

Она закрыла блокнот. Вернулась к кухонному окну. Просто стояла. Просто дышала.

Через полчаса ей позвонила Катя:

— Юль, ты живая?

— Очень.

— Ты будто расцвела в голосе, — сказала Катя. — Что случилось?

— Я просто перестала быть почтой, — ответила Юля. — Которая всё время ждёт посылку. Теперь я — адрес. Где можно жить. Даже если никто не доставил «специальное».

Ольга присоединилась в звонке:

— Ты не ждёшь. Это значит, ты наконец-то — здесь.

Ася добавила:

— И нам с тобой так хорошо. Без «ещё чуть-чуть и…». Просто с тобой.

Юля улыбнулась. Глубоко. Внутри.

— Не ждать — это не разочарование.

Это зрелость. Я — здесь. А не в «потом».

И в этот момент она поняла: покой — это не отсутствие боли.
Это отсутствие игры в будущее.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 2)
После Секса жизини нет. Глеб Дибернин (Глава 2)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 3)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 4)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 5)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 6)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 7)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 8)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 9)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 10)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 13)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 14)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 16)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 17)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 18)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 19)
После Секса жизни нет. Глеб Диберин. (Глава 20)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 21)

Книга. После Секса жизни нет.

— Что "но"?

— Серёжа. Он… хороший. Правда. Заботливый, внимательный. Гладит волосы, моет посуду, помнит дату моих месячных. Но он каждый день спрашивает: "Ты хочешь?"

— Секса?

Ася кивнула. Медленно. Как будто каждое движение подтверждало внутреннюю усталость.

— А ты?

— Я хочу кофе. Я хочу поспать. Я хочу, чтобы меня не трогали. А он думает, что если я не хочу — значит, всё, конец. Значит, я разлюбила.

Катя поставила кружку на стол с тихим стуком. Наклонилась вперёд.

— Ася, ты не обязана хотеть каждый день. Мы не микроволновки. Не функция "разогрева по кнопке".

— Он не злой. Он просто… Он вырос на идее, что если женщина любит — она всегда хочет. А если не хочет, значит, либо не любит, либо что-то сломано.

— Может, у него либидо как у спринтера, — попыталась смягчить Катя.

— А у меня — как у живого человека. То есть не по графику.

Катя молча кивнула. А потом добавила:

— Знаешь, мне кажется, многие мужчины путают сексуальность женщины с её эмоциональной привязанностью. Они думают, что желание — это термометр любви.

Ася вздохнула.

— А я просто устала. Не от него. А от необходимости всё время хотеть. Быть желающей. Быть "в ресурсе". Иногда я просто хочу суп и серию «Клиники».

— А он?

— Он думает, что если я не хочу — значит, с ним что-то не так. Что я его больше не вижу. Не чувствую. Что я — выключилась. А я просто устала. Просто хочу быть собой. Без эротического напряжения в фоновом режиме.

Катя наливала чай, глядя на пар, как будто искала в нём ответы, которых давно не было в книгах.

— Знаешь, — наконец сказала она, — мы выросли в культуре, где женское тело — это либо трофей, либо механизм. Никто не говорил нам, что мы можем не хотеть. Без объяснений. Без чувства вины.

— Да, — кивнула Ася. — Я не хочу быть KPI его мужественности.

— Тогда, может, пора сказать ему?

Ася кивнула. Неуверенно. Но внутри уже знала: да. Пора.

Серёжа всегда просыпался раньше. Это была его внутренняя суперспособность — быть бодрым до будильника и готовить завтрак так, будто участвовал в конкурсе на «Лучшего мужчину Instagramа».

Сегодня — тост с авокадо и яйцом пашот. Чай с лимоном. И он, наклонившийся к Асе, с поцелуем в шею.

— Привет, красавица.

Ася едва улыбнулась. Полуглазом. Она только что вынырнула из сна, где её никто не трогал. Где тело было просто телом, а не потенциальным местом для контакта.

— Ммм…

— У тебя настроение… ну, это, «по мне»? — он пошевелил бровями, игриво, как всегда.

— У меня настроение по тосту с авокадо, — пробормотала она, заворачиваясь обратно в одеяло.

Он напрягся. Лицо не изменилось, но движения стали чуть механичнее. Он вернулся к кухне. Начал нарезать что-то громко, как будто пытался изрубить молчание.

— Что-то не так? — спросил он через пару минут.

Ася вынырнула из пледа, села. Протёрла глаза.

— Да. Я не проснулась. Это не про тебя. Это про меня.

Он кивнул. И ушёл в ванную. Молча. Без шума, но с тенью обиды, которую Ася чувствовала как сквозняк в комнате: невидимый, но холодный.

Она закрыла глаза и выдохнула:

— Боже, снова началось.

Серёжа не повышал голос. Никогда. Он был «из тех». Понимающий, вежливый, деликатный. Но именно это делало обиду ещё более липкой — она пряталась между строк. В слишком тихом «ладно». В неотправленном смайле. В том, как он медленно чистил зубы, не глядя в её сторону.

Ася не чувствовала себя виноватой. И в то же время — чувствовала. Потому что, по идее, она должна была хотеть. Должна была быть той самой «женщиной, которая влюблена в своего мужчину и не может от него оторваться». А она... просто хотела допить чай и не обсуждать тело до завтрака.

После душа он снова был милым. Поцеловал в макушку. Принёс второй тост. Не сказал ни слова о том, что случилось.

Но молчание не означало, что ничего не случилось.

Оно означало: он начал думать.

Ася знала это. И боялась.

Потому что его молчание всегда было громче крика. Оно говорило: "Я что-то чувствую, но ты должна сама догадаться. Потому что если скажу — испорчу всё."

А она устала догадываться. Устала подстраиваться под мужское восприятие "хочу = люблю". Устала от необходимости всё время быть желающей. Как будто желание — это форма ухода от катастрофы.

Вместо разговора она улыбнулась.

— Спасибо за завтрак. Очень вкусно.

Он кивнул. И сказал:

— Ты сегодня особенно красивая.

И Ася вдруг захотела исчезнуть.

Не потому что не ценила. А потому что поняла: за комплиментом стоит ожидание. Как счёт, положенный на стол без слов.

Они снова собрались у Ольги. Стол — как всегда: солёный сыр, немного винограда, чипсы «на всякий случай», и «вино, которое не жалко делить на четверых».

Ася села с выдохом, как будто скинула рюкзак с кирпичами.

— Ну? — спросила Юля, прищурившись. — Что на этот раз?

— Секс, — коротко сказала Ася, беря бокал.

— Как много в этом звуке… — хмыкнула Ольга.

Катя кивнула:

— Серёжа опять драматизирует?

— Он думает, что если я не хочу его каждый день — значит, у нас кризис.

Что у меня "остыло", что я "отдаляюсь", что я — «разлюбила».

— У него либидо как у зайца в брачный сезон, — пробормотала Ольга, наливая себе.

— И при этом обижается, когда я не «в ресурсе». Он не говорит «ты обязана», но смотрит так, будто я подвела. Как будто я KPI его мужественности не выполнила.

— А может, он просто воспитан на этом? — осторожно предположила Юля. — Что если женщина не хочет — значит, она холодная. Или он не мужчина.

— Или он воспитан на порно, — добавила Катя, — где она в экстазе от того, что он просто вошёл в комнату.

Ася вздохнула, уткнулась в колени.

— Я не хочу быть той, кто должна хотеть. Я не хочу, чтобы моё тело становилось маркером его самооценки. Я не хочу быть функцией. Я хочу... тишины. Свободы. Возможности сказать «сегодня — нет», без последующего «а ты меня ещё любишь?»

Ольга махнула рукой:

— Милая, ты не палка селфи. У тебя нет обязательства «быть включённой» для чьей-то влюблённости.

— Он хороший, — тихо добавила Ася. — Он не требует. Он просто ждёт. Молчит. Но в этой тишине — так много боли, что я начинаю чувствовать себя злодейкой. Как будто саботирую роман.

— Но ты не саботируешь, — твёрдо сказала Катя. — Ты просто живёшь. У тебя есть усталость. Цикл. Настроение. Работа. Это не саботаж. Это — биология. Психика. Жизнь.

Юля положила ладонь на руку Аси:

— А если перевернуть? Если он ждёт, что ты хочешь — потому что это значит, что всё хорошо. А ты не хочешь — потому что тебе нужно пространство. То кто кого на самом деле не слышит?

— Вот именно, — Ольга взяла свой бокал. — Он боится, что ты не хочешь — и делает это твоей проблемой. Но, может, это его тревога? А не твой «дефект»?

Ася посмотрела на подруг. Все трое смотрели на неё — без жалости.

Без назидания. Просто — по-человечески.

Это был их формат поддержки: не гладить по голове, а напоминать, что ты не сумасшедшая. Просто уставшая от того, что мир требует от тебя бесконечного желания.

— Я не фригидная, девочки. Я просто не обязана хотеть каждый день.

— Особенно если день начался с пяти писем от начальника и пробки на тридцать семь минут, — добавила Катя.

— Особенно если это вторник, — сказала Ольга. — А вторники, как известно, убивают либидо на корню.

— Особенно если я просто хочу суп и чтоб никто не лез в душ, пока я там, — сказала Ася и впервые улыбнулась.

Юля сжала её ладонь.

— Твоё тело — не доказательство любви. Оно — твоя территория. И ты — суверенная.

Они ужинали в тишине. Спагетти с соусом, который готовил он, свеча, как в рекламе идеальных отношений, и между ними — напряжение, которое нельзя было порезать даже острым ножом для пармезана.

Серёжа пытался говорить о работе, о коллегах, даже о выставке, на которую они вроде хотели сходить. Ася кивала, отвечала, но — как сквозь стекло. Он чувствовал это. И наконец не выдержал.

— Я не чувствую, что ты меня желаешь, — сказал он. Спокойно. Но в голосе — этот оттенок «я больше не знаю, как с тобой быть».

Ася поставила вилку. Не потому что наелась. Просто всё внутри сжалось от старой знакомой фразы.

— А ты хочешь, чтобы я хотела каждый день? Как чистить зубы?

Он слегка откинулся на спинку стула. Выдохнул.

— Я просто… мне важно знать, что я тебе интересен. Что я ещё включаю тебя. Что я для тебя не стал фоном.

— А если я не хочу — значит, ты не интересен?

Он не ответил. Это была та пауза, которая говорит: «да, но я не хочу быть мудаком, чтобы это признать вслух».

— У тебя есть право не хотеть, — сказал он. — Но у меня — тревога. Я начинаю думать, что ты отдаляешься. Что ты устала от меня. Что я… не мужчина.

Ася откинулась на спинку стула. Посмотрела на него долго. Без жалости. Без злости. Просто — как на человека, которого любишь, но которому пора сказать важное.

— Тогда иди к терапевту, Серёж. Потому что я — не обязана быть твоим доказательством. Я не подтверждение. Я — не «плюсик» в анкете твоей самооценки.

Он опустил глаза. Молча.

— Моё тело — не индикатор твоей значимости. Иногда я не хочу. Не потому что ты плохой. А потому что я — не ресурс с графиком. Не функция. Я — человек. И иногда я хочу только суп и чтобы меня никто не трогал. Даже ты.

— Ты злишься, — сказал он, осторожно.

— Нет. Я устаю. Устаю делать вид, что «всё хорошо», только чтобы ты не почувствовал себя ненужным.

— Я не хочу, чтобы ты притворялась.

— А ты хочешь, чтобы я всё время хотела.

Он молчал. Потом прошептал:

— Я просто не умею по-другому. Я вырос в парадигме, где «она хочет» — значит «всё хорошо». Где женщина — это индикатор. Если горит — ты молодец. Не горит — ты не мужчина.

— А я не индикатор. Я не лампочка. И не схема, которую можно починить регулярными ласками.

Он встал. Подошёл. Постоял немного.

— Я прочитал бы об этом, — сказал он. — Если ты дашь ссылку. Или… хотя бы будешь рядом, пока я учусь.

— Я буду рядом, — кивнула Ася. — Но не для того, чтобы быть прежней. Я уже не «всегда включённая». Я — выбирающая.

Он обнял её. Без попытки продолжения. Без руки, скользящей ниже спины. Просто — обнял.

И это было больше, чем секс. Глубже, чем поцелуй. Тише, чем признание. Это было: «я слышу».

— Ну что, ты ему сказала? — спросила Катя, как только Ася вошла в кухню.

Ася кивнула, скинула пальто, бросила его на спинку стула, как будто сбрасывала с плеч не одежду — а чужие ожидания.

— Сказала. Не с криками. Без скандала. Просто… как есть.

Юля наливала чай. Улыбнулась мягко.

— И?

— Он слушал. Молчал. Потом сказал, что не умеет по-другому. Что вырос в культуре, где «если женщина не хочет — значит, ты лох».

— Добро пожаловать в клуб мужчин с тревогой, замаскированной под эрекцию, — буркнула Ольга.

— Я не обвиняла его. Просто написала. Честно. Про то, что не хочу быть функцией. Что не хочу каждый раз играть в «ну да, конечно, дорогой».

Катя приподняла бровь:

— И он не сгорел?

— Нет. Он остался. Обнял. Даже не полез. Просто обнял.

Юля кивнула, задумчиво вращая ложку в чашке.

— Это и есть интимность. Не «всегда хотеть». А «мочь не хотеть — и остаться рядом».

Ольга уселась с пивом:

— Секс по любви — это не «надо, потому что он постарался». Это «я хочу». И если сегодня — не хочу, значит, ты не провал, а я не ледяная. Просто день такой. Просто тело так решило.

Ася засмеялась, но тихо.

— Знаете, я раньше думала, что если не хочу — значит, со мной что-то не так. Что я холодная. Фригидная. Разлюбившая.

— А сейчас? — спросила Катя.

Ася подняла глаза. Улыбнулась. Спокойно. Уверенно.

— Я не фригидная. Я свободная. И я сама решаю, когда моё тело говорит «да».

Тишина. Та самая, в которой никто не чувствует себя обязанным говорить. Где каждое молчание — доверие.

— Ты взрослая, — сказала Юля. — Потому что не согласилась быть «удобной».

— Ты партнёр, — добавила Катя. — Потому что умеешь говорить «нет» без страха.

— Ты ведьма, — хмыкнула Ольга. — Потому что сделала мужчину сильнее, отказавшись быть его костылём.

Ася посмотрела на всех троих. Этих женщин. Свидетелей её роста. Соучастниц её свободы.

— Я просто живая, девочки. И, кажется, впервые — по-настоящему.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 2)
После Секса жизини нет. Глеб Дибернин (Глава 2)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 3)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 4)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 5)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 6)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 7)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 8)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 9)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 10)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 13)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 14)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 16)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 17)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 18)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 19)
После Секса жизни нет. Глеб Диберин. (Глава 20)

Книга. После Секса жизни нет.

Да, я начинающий. А вы сразу становились мастерами? Судя по комментариям, вряд ли. Вы ими рождались.

Но как бы не старались скрыть правды власть имущие, какие бы силы они не прикладывали, и сколько бы жизней они не сгубили, им все равно не удастся скрыть истины. Потому как настоящая история пишется не придворными хронистами, она творится самим миром на его задворках. Она врезается в память людей преображаясь в сказки и легенды, она въедается чернилами в дневники и письма представителей самых разных сословий и происхождений. Она оставляет свой след в самом мире, навечно похоронив в его недрах различные артефакты и покоит на его поверхности последствия жизни его обитателей.

Наш долг – написать истинную историю мира. Без прикрас и приуменьшений. Ведь сотворить прекрасное завтра возможно лишь помня то, что даровал и чего нас лишил ушедший день.

Цеса́рий Верми́ний

Создатель и первый глава «Конклава истиной летописи»

-Теперь ты летописец истины. – Седой старец встал из-за стола и подошел к своему ученику, сидящему на противоположной его стороне. – Ты всегда больше других интересовался моими трудами, и единственный задавал неудобные вопросы. Я раскрыл тебе главную свою тайну. Тайну моей службы. Теперь на тебя возложена непростая задача. Читая текст этого свитка, ты фактически дал клятву передо мной и конклавом. Среди всех моих учеников именно твоя страсть к познанию мира не могла оставить меня равнодушным. И именно тебя я посчитал достойным войти в наши ряды.

В кабинете, больше походившем на просторную келью нежели на рабочее место, повисла тишина. Лишь ветер, врывающийся в открытое окно, шелестел страницами открытых книг перелистывая их как вздумается. Обычно светлое помещение, в котором можно было спокойно работать, ныне давило стенами на юного собеседника, погружая его в пучину растерянности.

-Учитель… - голос еще совсем молодого парня слегка дрогнул, - вопросов стало лишь еще больше. Всё моё обучение, каждый ваш урок я внимал вашему слову как не рушимой заповеди. Я с упоением наслаждался вашими рассказами о правителях, войнах и мироздании. А теперь вы говорите мне об истинной истории. О чем же тогда были ваши уроки?

-Гене́й, дорогой мой ученик. Я никогда тебя не обманывал. Ни тебя ни других моих воспитанников. Но то, что ты знаешь о нашем мире — это лишь однобокий взгляд, привитый нам королевскими интригами, политическими разногласиями и религиозными устоями. Реальность же многогранна. Это как смотреть на монету с разных сторон. – Старец достал из кармана золотую монету и на вытянутой руке показал одну из ее сторон своему ученику. – Ты видишь изображение с королем, а я с королевой. Но разве кто-то из нас будет не прав сказав, что мы оба смотрим на золотой?

-Но учитель, тогда как мне узнать о другой стороне мира? Вы мне расскажете? – наивная страсть к познанию мира пылала в глазах Генея.

-Конечно я расскажу тебе, что знаю и что смогу, однако и мне известны отнюдь не все тайны.

-То есть как? – явно недоумевая спросил Геней. – Как вы можете чего-то не знать? На любой мой вопрос именно вы давали мне ответы приоткрывая тайны мира. Вы знаете всё!

-Мой дорогой ученик, - рассмеялся старец, расходясь в широкой улыбке. – Ни одному человеку и жизни не хватит чтобы постичь все секреты мироздания! Я понимаю, в твоем видении мира вся его история и все его секреты описаны в книгах Храмовой библиотеки, но уверяю тебя - это лишь небольшая частица того, что тебе предстоит узнать. И ты, дорогой Геней, еще в самом начале пути.

Юноша сидел словно завороженный. Он ощущал себя также, как и в те дни, когда впервые внимал рассказам старца. Как и тогда, его мир вновь перевернулся. Устои, сформировавшиеся за ещё совсем недолгую жизнь, пошатнулись. Единственный в мире человек, которого он считал всезнающим, только что самолично опровергнул сей факт.

-Учитель, я ведь правильно вас понял? Конклав летописцев — это секретная гильдия? Кому он служит? А самое главное, чего вы хотите от меня?

-Конклав истиной летописи. – Старец поправил своего воспитанника. – Это не гильдия, а скорее закрытое общество, но да, о нем знают немногие. – Речь старца была медленной. Он растягивал некоторые слова, будто выделяя их особую значимость. - И так должно быть и впредь, поэтому держи язык за зубами. Мы служим не кому, а скорее чему. Высокой цели – сохранению знаний. Будь то исторические или научные факты, все то, что меняло мир и его обитателей должно быть сохранено. Также, мы восстанавливаем утраченные знания – те, что пытаются скрыть или уничтожить. Иными словами, мы служим идеи, в которой мы сами уходим на второй план.

Лицо Генея омрачилось. Желание к познанию мира было велико, но желание прокормить себя и свою семью было больше. Бремя заботы о родственниках, лежавшее на его плечах, возвращало в реальный мир, напоминая о необходимости заработать денег. Он надеялся получить хорошую работу при храме, а теперь его вербуют на тайную и не понятную службу, да еще и служащую высокой цели.

-Еще на рассвете я думал, что вы пригласили меня для того, чтобы взять меня вашим помощником в храмовой академии. Я думал, что буду и дальше познавать мир, а главное надеялся, что, попав к вам на службу, я наконец то смогу достойно заботиться о своей семье. – Взор его устремился к полу, а в голосе с каждым словом угасала надежда. – Учитель, как я смогу позаботиться о родственниках вступив в ваше общество? Поймите, я безмерно благодарен вам за все ваши уроки, и ваше приглашение для меня много значит, но я не могу их подвести.

-Мальчик мой, неужели ты думал, что я, зная всю твою жизнь, могу предложить тебе меньше, чем та помощь, которую ты получал от меня до сего дня? Ты мне как сын! С самого первого дня твоего обучения я помогал тебе и твоей семье. Теперь я даю тебе нечто большее. Во всех смыслах. - Учитель опустил руку в карман, из которого ранее достал золотую монету, и трясущейся рукой достал плотно набитый небольшой кошель протягивая его в сторону ученика. – Наше общество закрытое, и как правильно ты догадался доходы, получаемые нами, идут нам не из казны. Но у нас есть иные источники заработка. И есть люди, заинтересованные в нашей работе. Я не могу сказать тебе большего. Пока что. Но в этом кошельке та сумма, которую ты будешь получать постоянно в качестве жалования. От тебя мне нужно лишь одно. Доверие. Как и все эти года. Я выбрал тебя не спроста. Тебя ждет удивительный путь, о котором ты не пожалеешь.

-Учитель… - Геней растерянно взял в руки довольно увесистый кошель. - Спасибо вам. За всё. И простите, что сомневался в вас. Просто…

-Просто летописанием сыт не будешь, - рассмеялся учитель, - я все понимаю, деньги нужны всем. Как бы я не любил свою работу, я тоже должен есть и пить. Как и все члены нашего общества. А теперь пойдём.

Старец медленно подошел к двери и распахнул ее. Встав возле неё, он пропустил своего ученика вперёд и когда тот отошёл на несколько шагов, стукнул себя по лбу раскрытой ладонью.

-Ступай в библиотеку, Геней, я догоню тебя. Кое-что забыл в кабинете.

Юноша кивнул и быстрым шагом ушёл прочь, а старец, постаяв несколько мгновений возле открытой двери, сделал вид будто ушёл в глубь комнаты. Выждав, за стеной возле входа, когда Геней уйдет достаточно далеко и убедившись в отсутствии иных свидетелей, он наконец вышел из кабинета, и закрыл его.

-Всё хорошо, - негромко произнес он будто разговаривая сам с собой, - мальчишка с нами. Спрячь подальше свой кинжал. В нём нет необходимости.

Едва заметная тонкая фигура, сливающаяся с тенью в углу, который только что был сокрыт распахнутой дверью, быстрым и почти бесшумным шагом скользнула вдоль стены за угол, скрываясь в тёмных проходах храма.

Ступая по едва освещённым коридорам храма, старец вспоминал свою жизнь и события, предшествующие началу его пути в конклаве. Будучи ребёнком с весьма скверным здоровьем, он почти никогда не покидал родного дома из-за опеки матери. Единственной его отрадой, скрашивающей его однообразные дни, стали книги, коих в доме, благодаря отцу, занимающемуся торговлей, было в избытке. Так же как и Геней он поглощал знания, впитывал их в своё сознание или даже втирал их в свою голову вместе с книжной пылью, потирая заспанные глаза, засиживаясь за любимыми книжками до поздней ночи. Дни сменяли ночи, листва опадала с ветвей и вырастала вновь, и вот наконец ему, как старшему ребенку, пришлось осваивать торговое ремесло. Семейное дело и без того шло неплохо, а с новым взглядом на сделки и договры, со знаниями который он приобрел изучаю различные науки, ему удалось приумножить успехи главы семейства.

Дела шли в гору. Дни сменяли друг друга один за другим. Старели его родители, взрослел он сам, здоровье все также подводило и все чаще ему приходилось проводить дни в своей постели. Неизменным оставалась лишь одно - его страсть к чтению и поглощению все новых и новых знаний. Успехи в торговле, новые знакомства и подарки судьбы лишь способствовали ему в этом. Он не стеснялся тратить баснословные деньги на самые редкие и ценные книги. И чем чаще болезнь давала о себе знать, тем более его интересовали книги посвященные медицине, травничеству, знахарству, аптекарскому делу и лекарскому ремеслу. Понимая все мрачные перспективы постоянно ухудшающегося самочувствия, он пытался найти способ если не излечиться, то хотя бы замедлить развитие своей болезни. И ему удалось. Хворь не покинула его тело, но перешла в «дремлющую форму», как позже поясняли разномастные врачеватели. Остались боль, слабость, кашель, но состояние больше не ухудшалось. Да и силы более не покидали его за несколько ударов сердца. Теперь он доживал отведенный ему срок без страха слишком рано оставить сей мир.

В погоне за собственным исцелением, он не заметил, как медленно подкашивалось здоровье его родителей и как смерть подкралась к ним. Упустил он и тот момент, когда его младшие братья сговорились против него и, подделав завещание отца, лишили его всякого наследства. Единственной ценностью, оставшейся при нем, были книги, о стоимости которых его родня и не догадывались.

Оставшись наедине с миром, он решил и дальше посвятить всего себя своему любимому делу. Продав свой дом, и те немногие драгоценности, доставшиеся ему в качестве подарков от старых партнеров, он снарядил повозку, и со всем своим книжным скрабом отправился в путь. Весьма недолгий. На выезде из города ему повстречался давний друг и партнер отца. Приятная встреча была не случайной. Старый приятель оказался послом Конклава истиной летописи. Приняв из рук в руки письмо и прочитав его, он тут же отверг план жизни, еще недавно намеченный на остаток его дней, и не раздумывая сразу ответил согласием на предложение стать летописцем. Лишь позже он узнал, что в тот момент выбор его был не велик. Вернее, его не было вовсе. Либо согласие, либо смерть от кинжала, спрятанного под плащом посла.

Члены конклава быстро убедились в правильности своего выбора. А через пару лет, когда любые сомнения о его верности их делу были окончательно развеяны, они поручили ему открыть новое отделение в стенах храма первых богов. В нем же он разместил и свою библиотеку. Здесь же он обрел новый дом и новое дело – обучение детей истории, политики, мирозданию и иным наукам.

Окунувшись в мысленные потоки своего прошлого, он и не заметил, как дошел до библиотеки. В мерцании огней свечей, тени мелькали по стенам будто вырисовывая сцены древних легенд словно в театре света и тени. Огромные стеллажи стояли по обоим сторонам от входа вдоль стен, а посреди зала располагались столы, выставленные вокруг антропоморфной статуи, символизирующей зарождение мира и первых богов. Геней стоял возле одного из стеллажей перебирая книги.

-Оставь их здесь. Вряд ли они будут вновь вызывать у тебя интерес. Нам туда. – Старец указал в сторону закрытых дверей, подле которых стояло двое стражников, явно не служащих при храме.

-Закрытая секция? – слегка воскликнул Геней, - Я слышал, там хранятся важные королевские документы.

-Спокойнее, мой мальчик, скоро ты все увидишь своими глазами.

Подойдя к указанному месту, старый учитель обратился к стражнику, стоящему рядом с закрытыми большими дверями, протягивая ему ключ, извлеченный из-за пазухи.

-Вы мне не поможете?

Охранник достал из кармана другой ключ, взял тот, что передал ему старец, покрутил их в руках, и ловким движением объединил их в единую конструкция. Вставляя ключ в замочную скважину, он промолвил:

-А это кто с вами?

-Ах да, это мой новый помощник - Геней, я выдам ему свой ключ, и впредь он может проходить сюда без меня.

-Понятно, - стражник несколько раз повернул ключ, и потянул дверь на себя. - Как прикажете господин.

Страж с усилием потянул на себя тяжелую дверь. Скрипя петлями и разрывая тишину, она медленно отворилась, открывая взору летописцев широкую винтовую лестницу ведущую в низ, едва освещённую редкими и слабыми факелами и уходящую в глубины храма. Старец и его ученик медленно ступали по ступеням. Основание лестницы выводило в просторный и хорошо освещенный зал. Свет исходил из люменитов – в основном прозрачных, но все же слегка мутных минералов, накапливающих энергию при нагреве и испускающих белый или желтый свет в процессе остывания. Всюду стояли каменные колоны, удерживающие свод помещения, вокруг которых располагались шкафы и полки с различными книгами и свитками. Между ними передвигались несколько человек перенося письмена от одного шкафа к другому, складывали их на столах, за которыми другие служители вели какие-то записи.

-Сколько здесь всего…  - тихо и задумчиво произнес юноша, - Я и не думал, что здесь есть столь большое помещение. Но, учитель, разве оно достаточно безопасно для…

-Для зала, в котором хранятся некоторые королевские бумаги, и для пристанища особо ценных экземпляров книг – вполне. – Оборвал старец своего ученика. – Я покажу тебе свое небольшое собрание.

Геней молча следовал за старцем. Он начал понимать степень ответственности, взвалившейся на его плечи. Раз его наставник столь осторожен в упоминания конклава, то и он должен делать вид, что его не существует.

В дальнем краю зала, строгий и красивый порядок шкафов нарушался и скорее представлял из себя некое нагромождение из стеллажей, полок, шкафов и сундуков разных размеров, больше походившее на лабиринт. Следую между ними, юноша успевал лишь выхватывать обрывки названий с некоторых из них. На полке одного из шкафов слева стояла «…биография…», а на следующей «Хроника королевства…». С другой стороны расположились «… о магической энергии» и «Небесная наука». На некоторых свитках он успел разглядеть печати богатых и известных родов. Одним словом, уже увиденные им образцы обладали большой ценностью.

Наконец дойдя до самого дальнего угла зала, они подошли к нескольким комнатам, одна из которых, в отличии от других, скорее была похожа на тюремную камеру с решеткой вместо одной из стен, внутри которой стояло несколько высоких шкафов. Отварив ключом дверь, старец подвел своего ученика к полкам, и взяв в руки одну из книг, обратился к Генею:

-Это — моя библиотека. Моё сокровище и наследие. Ты можешь приходить сюда, когда захочешь и брать любую из этих книг. А чтобы не было трудностей с проходом, вот возьми, - Старец протянул руку в глубь одной из полок, и достал оттуда два ключа. – первый, это своего рода пропуск в закрытый зал, такой же я передал стражнику у дверей. А второй от двери этой библиотеке.

Старый учитель прислушался и перейдя на шепот добавил:

-Сама же библиотека — это вход в зал конклава. Большинство негодяев, желающих проникнуть в закрытый зал, будут стремится выкрасть ценные документы или же просто поживится чем то, что можно продать. Для большинства из них книги сами по себе мусор. Именно поэтому, дабы не привлекать много внимания к этой части зала, она ограждена всего лишь решеткой. Ведь не может лежать что-то ценное за столь простой защитой…

Прервав свой монолог, наставник вновь прислушался, и убедившись, что рядом никого нет, продолжил:

-На первый взгляд это просто небольшая комната с несколькими книжными шкафами, однако, толкнув их в определенно последовательности, тебе на несколько мгновений откроется скрытый проход.

С этими словами, он толкнул сначала левый шкаф, затем правый, а после тот который стоял напротив входа. После каждого толчка где-то из-за стен раздавался едва уловимый звук похожий на щелчок или тихий удар камня о камень. Звук был столь тих, что услышать его можно было лишь находясь в этой комнате. С последним щелчком медленно сдвинулся шкаф, стоящий у левой стены, так будто бы он парил в воздухе. Только сейчас Геней обратил внимание, что все они не стояли на полу, а были подвешены на стены. Таким образом шкаф не оставлял следов на камне от трения основания по полу.

Учитель махнул рукой и скрылся во мраке за приоткрытой дверью. Шкаф также медленно пополз назад, как и открылся несколькими мгновениями ранее. Геней успел юркнуть в закрывающийся проход, едва не оказавшись зажатым шкафом в проеме. Как только дверь закрылась, на стенах тускло загорелись алхимические светильники. Раньше юноша видел такие только у богачей. Похожие на песочные часы, они начинали светится после переворота, пока две жидкости, находящиеся в разных частях лампы, менялись местами вступая в реакцию в узком канале в середины устройства.

Как только лампы вошли в свой апогей свечения, глаза, уже привыкшее к слабому свету, наконец смогли различить в темноте прямую лестницу ведущую вниз. Медленно нащупывая под ногами ступени, Геней двигался вперед вслед за своим учителем. Стоило им дойти до последней ступени и упереться в тяжелую дверь, как светильники тут же погасли.

-Прежде чем тянуть дверь, надави на ручку вниз. Всем весом. Иначе засов с обратной стороны не позволит открыть дверь. Попробуй.

Юноша надавил на ручку и потянул дверь. Затем еще и еще. Наконец, когда он почти повис на ней, за дверью раздался лязг металла и она поддалась. В сравнении с первым залом, который охраняли двое стражников, этот был значительно меньше, однако складывалось впечатление, что книг, свитков и прочих рукописей, здесь в разы больше. Шкафы и полки были повсюду. По правую и левую сторону от входа, шкафы стояли перпендикулярно стенам вплотную друг к другу. Они фиксировались на специальных направляющих желобах на полу и потолке таким образом, что могли перемещаться по ним так, чтобы между любыми из двух шкафов мог образоваться проем достаточный для передвижения в нем человека. Между ними, по середине зала, под потолком свисало множество других полок, на которых также лежали книги. А в конце, у дальней стены стоял самый большой шкаф, подле которого были расположены несколько столов, за которыми сидели два человека. Зал конклава также освещался люменитами, однако здесь их было значительно меньше.

-Вот, мой дорогой Геней. Обитель истинных знаний. Здесь собраны самые значимые и ценные труды различных мастеров, запрещенные в тех или иных городах и народах, - старец указал на комплекс шкафов слева от входа, - а также достоверные архивы, описывающие истинные события происходившие в мире, - рука показала на правый комплекс, - а здесь, - старый учитель посмотрел на самый большой шкаф, - здесь все то, в чем нам еще предстоит разобраться.

-Здесь столько всего… Даже в храмовой библиотеке книг меньше! – почти воскликнул Геней.

-Держи себя в руках, - одернул его учитель. Хоть мы и достаточно глубоко, но все же мы должны вести себя максимально скрытно. Никогда не знаешь у какой стены выросли уши…

-Простите учитель, я буду осторожен, - перешел на шёпот Геней, - а кто эти люди?

-Пойдем, я представлю тебя.

Они подошли к столам, за которыми работали двое склонившись над бумагами.

-Биа́та – некогда храмовая послушница. И Корне́лий – в прошлом сержант при королевском штурмовом корпусе, - старец повернулся лицом к своему ученику и продолжил, - а это Геней, наш новый соратник и лучший ученик храмовой академии этого года.

Биата, молодая девушка немногим старше Генея, поднялась из-за стола. Её тонкая фигура, не длинные светлые волосы и глаза в полумраке кажущиеся темно серыми, тут же покорили сердце новоиспечённого летописца. Она подошла и протянула руку.

-Рада знакомству, - промолвила она вполне обычным тоном, однако Генею показалось будто он слышал пение диковинных птиц. – Если будут какие-то вопросы – обращайся. Я всегда рада помочь. Мастер, - обратилась она к старцу, - чем он будет заниматься?

-Для начала он ознакомится с биографией Цесария Верминия, а после начнет исследования, как и вы.

-Раньше до исследований допускались только старшие летописцы, - пробурчал Корнелий, однако слова его звучали четко, будто он отдавал приказ - а теперь это поручают всем кому не попадя.

-Тебе ли не знать, что творится в мире. Работы становится все больше, а людей как видишь сильно не прибавляется. Прошу тебя, не ворчи, - старец подошел к большому шкафу, - документов присылают все больше. Твои усилия, Корнелий, приносят невероятные плоды. Нас слишком мало чтобы обработать все это. А Геней обладает исключительными аналитическими способностями и навыками структурирования. Поверь, ты быстро поймешь, что он достоин этой работы.

-Поживём увидим, - промолвил бывший сержант, не отвлекаясь от письма, несколько неестественно сжимая перо рукой, на которой не было одного пальца.

Юноша пытался разглядеть его лицо, однако из под черных прядей спадающих с его лба, он смог разглядеть лишь шрам, пересекающий его глаз на левой щеке.

-Геней, пойдем, я покажу тебе с чего начать.

Учитель подвел его к одному из шкафов, на полках которого стояли книги внешне абсолютно одинаковые. Качество их изготовления говорило само за себя, знаменуя значимость текста, прописанного на их странницах.

-Здесь собраны биографии и личные дневники каждого руководителя конклава, точнее их копии. Все что написано в этих книгах является самым точным описанием событий ушедших дней. Конечно и в них записано далеко не все. Но самые важные события, открытия, решения и достижения, все то, что глобально влияло на судьбы людей, ты сможешь найти здесь. Таким образом, этот шкаф, есть отправная точка нашей деятельности, то, что позволит тебе отделить ложь от истины, сопоставить факты, и наконец восстановить события, канувшие в забвение множества дней.

Геней окинул взглядом стоящие перед ним книги. Оказавшись в этом подземелье, в этой полутьме, в месте куда имеют доступ лишь немногие избранные, он наконец ощутил всю значимость момента и миссии, которую на него возложили. От волнения его обдало холодом, а по спине пробежали мурашки. Проведя рукой по корешкам книг, он взял в руки самую первую на верхней полке.

-«Цесарий Верминий. Истинная летопись. Книга первая», - Геней прочел название в теснение на металлической обложке книги, а затем посмотрел на старца – я не подведу вас, учитель.

Усевшись за стол, за которым работали Биата и Корнелей, он начал читать биографию первого истинного летописца, открывая для себя новую ветвь знаний, истинную историю, о которой не знал до сего дня.

Старый учитель прошелся по залу, а после направился к некоему подобию алтаря, стоявшему в правом углу от входа в зал. Подойдя к нему, старец поставил на него небольшую свечку и, взяв с алтаря две тонкие палочки со специальным рельефом на них, высек искру, резко проведя одной палочкой по другой. Свеча загорелась слабым пламенем. Но его было достаточно для освещения этого небольшого угла. Алтарь был посвящен двум первым богам – жизни и смерти. Он был представлен в виде сплетения ветвей двух деревьев: живого - покрытого листвой и мертвого – с осыпавшимися листьями. Символ вечного влияния одного на другое.

Над алтарем висели каменные таблички, на которых были высечены имена. Мудрец склонился над алтарем, и начал молиться, проговаривая их по памяти. Он молился за упокоение их душ. Молился о том, чтобы те, кто отдали себя высокой цели простили его за те мучения, через которые им пришлось пройти из-за него. Старец был убежден, что ответственность за смерть любого летописца, приведенного им в конклав, лежит прежде всего на нем самом. Он умолял о том, чтобы ныне живые его подопечные были осторожнее, и смогли избежать незавидной участи тех, кто когда-то писал истинную летопись.

Отдавшись своим воспоминаниям, он вспомнил как вербовал первого подконтрольного себе летописца -А́дрена, храмового библиотекаря, имевшего доступ к королевским родословным книгам – казнен за преступления против короны. Он вспомнил – Матрэ́на – торговца, имевшего связи с личностями весьма сомнительными, но обладающими полезной информацией – схвачен и заключен в тюрьму за шпионаж и замучен до смерти множественными пытками. Вспомнил об Альбии́ – первой соей ученице, примкнувшей к летописцам. Бесследно пропала при выполнении своего последнего задания. Старец помнил имена всех и каждого, кого когда-либо привел в стены этого зала.

Закончив молитву, он покинул убежище конклава, оставляя в нем своих летописцев. Старец шел в свой кабинет, размышляя о том каких результатов он достиг вместе со своими последователями. Все книги, свитки, все записи, хранящиеся в зале летописцев, наполнили некогда пустые полки. Все они теперь являлись огромной работой, и частью огромной истории, сокрытой королями, князьями, ханами и другими титулоносцами. Все это он считал главным трудом своей жизни, который был готов оберегать даже ценой человеческой жизни. Чувствуя свой скорый конец, он был преисполнен чувством гордости, за проделанную работу, и беспокоился лишь об одном. Ему оставалось определить наследника. Того, кто также, как и он сам сможет руководить храмовым отделением, после его смерти. Впрочем, после событий прошедшего дня, уже и это не было нерешенной задачей.

Ступая по едва освещенным коридором храма и оглядываясь на свое прошлое, сквозь завесу завтрашнего дня он также взирал и на будущее точно зная то, кому и какое наследие он оставит.

Спасибо, что дочитал до конца. Меня нельзя назвать писателем, но в моей голове есть целый мир о котором я хочу рассказать. Буду рад услышать твое мнение в комментариях как о самом произведении, так и о том как сделать его лучше. Надеюсь тебе было интересно.