Маленький бронзовый колокольчик, разбуженный приоткрывшейся дверью, весело и заливисто поприветствовал пожилого посетителя. Старик замер, не перешагнув порога, поднял голову и всмотрелся в его сверкающие бока, украшенные замысловатым орнаментом. В блеклых глазах на мгновение вспыхнуло мальчишеское любопытство, и старик с кряхтением слегка потянул дверь на себя. Колокольчик снова зазвучал, на этот раз — возмущённо, и мужчина одобрительно хмыкнул. Легко улыбаясь, он отворил дверь шире, и увенчанная простым серебрянным набалдашником трость глухо стукнула прорезиненным концом, ведя за собой тяжело ступающего старика. Он втянул широкими ноздрями здешний воздух, щедро наполненный непревзойдённым ароматом свежесваренного кофе, и смешно зашевелил густыми седыми усами.
В кофейне — вытянутой вдоль затемнённых окон и с высокими потолками — было безлюдно. Она была до краёв залита рассеянным тёплым светом, наполнявшимся то ли из куполообразных кремовых люстр, то ли из многочисленных настенных светильников, висевших над каждым столиком. Громадные окна, там и сям залепленные снаружи мокрым пушистым снегом, сквозь белесую завесу метели показывали пустынную сумрачную улицу, отмеченную жёлтыми пятнами одиноких фонарей.
Старик застыл, с недоумением всматриваясь на бушующую за окном непогоду. Там, откуда он пришёл, догорало лето.
Мягкий скрип, похожий на кошачье мурчание, донёсся до слуха старика, и он обернулся. Из неприметной подсобки в дальнем углу зала спиной к нему вышел высокий сухопарый мужчина средних лет. С поясницы свисали завязанные узлом концы длинного фартука, рукава коричневой рубашки были закатаны до локтей. Мужчина пятился, волоча за собой небольшой мешок, который при каждом движении и издавал урчащий звук. Рывком подняв мешок и прислонив у стены, он повернулся к посетителю и склонил голову.
— Добро пожаловать, сударь. Устраивайтесь, где вам удобно. Кофе?
— Нет, благодарю, боюсь, мне мой доктор запре… — старик осёкся и замолчал. Застывшей фигурой он стоял посреди пустого зала, отвернувшись к окну, лишь сморщеная рука до побелевших костяшек стиснула набалдашник. — А впрочем неважно. Двойной эспрессо, пожалуйста.
— Сию минуту.
Бармен, нагнувшись, ухватился за край мешка и волоком потащил его за стойку. Шуршание грубой ткани мешка до странного гармонично сливалось с шорохом гонимого ветром за окном снега и завываением снежной бури, и разбавлось лишь только неспешным шарканьем стариковских шагов.
— О. — Бармен втащил мешок в нишу под стойкой и вопросительно взглянул на посетителя, повернувшегося к нему. Сквозь седые усы старика пробилась хитрая полуулыбка, не сумевшая, однако, стереть лёгкую горечь. — И капните туда пару капель коньяку.
Бармен понимающе улыбнулся и утвердительно кивнул.
Дед добрёл до ближайшего столика и, кряхтя, расположился на мягком диванчике, прислонив трость к его спинке. Он повернул голову к окну и осторожно положил ссохшиеся руки перед собой, крепко сцепив пальцы в замок.
За окном неугомонный ветер игрался с мягким, как плюш, снегом, наметая высокие сугробы, а затем рассеивал его, перекладывая на другое место. Он хулиганил, носясь кругами, пригоршнями швыряя молочный снег на окна кофейни, и подвывал, раззадорившись в зимней забаве.
Старик сидел, не шелохнувшись. Кофейня, тёплая и уютная, была надёжно защищена от бесноватых выходок метели, но, посетитель, казалось, совсем не её видел через обцелованные снегом окна. Он даже не отреагировал, когда бармен, закинув кофейные зёрна в ручную мельницу, начал плавно проворачивать ручку, заставляя мельницу издавать не самые мелодичные звуки. Сухой скрип упрятанного в деревянную коробочку механизма, перетиравшего зёрна, набирал ритмичность и с каждым проворотом ручки тональность становилась выше и тоньше, напоминая щебет неведомой птички. Бармен то и дело поглядывал на молчаливого старика, не решаясь нарушать его уединения. Он мог лишь догадываться — по сгорбившейся фигуре, по печальному наклону головы, — что творилось на душе у старика и какие тяжёлые мысли занимают его голову, но не спешил вмешиваться. Ещё не время.
Густой, дурманящий аромат свежемолотого кофе расплылся по помещению, укутывая лёгким флёром мебель, стелясь под потолком и поддразнивая обоняние. Бармен слегка улыбнулся, увидев, как старик моргнул и как раздулись крылья его носа, вдохнув соблазнительный кофейный оттенок. Тот снова отвернулся к окну, но бармен безошибочно определил, что часть нависшей над ним тучи рассеялась. Здешняя магия начала действовать.
Старик заговорил, когда из украшенной медными розами джезвы нагревавшийся кофе потянулся вверх призрачными пальцами.
— Давненько я не пил кофе, молодой человек.
Бармен оторвал внимательный взгляд от сгущавшейся пенки и взглянул на старика. Морщины, глубокими бороздами прорезавшие лоб, чуть разгладились, а те, что складками лежали у рта, обозначились чётче.
— Вы были хорошим пациентом, полагаю? — предположил бариста.
Старик не ответил. Сквозь его улыбку тенью промелькнуло выражение, тайный смысл которого бармен не смог распознать.
Поставленная чашка источала густой кофейный аромат с коньячной ноткой, и посетитель с наслаждением втянул ноздрями рваную кисею исходящего пара.
— Для доктора я был хорошим пациентом, — задумчиво сказал он, не отнимая взгляда от кружки. — Выполнял все его рекомендации, принимал то, что он мне прописывал и исправно оплачивал все счета. Но по существу…
Посетитель запнулся, обхватив ладонями чашку, но не прислоняя их вплотную — горячо.
— Я прожил достойную жизнь, мне так кажется. Какое-то грустное вознаграждение за это, когда в конце концов приходится отказывать себе в последних мелких радостях.
— Вы о чём-то сожалеете?
Старик поднял голову и проницательно вгляделся в бесстрастное лицо бармена. Вздохнув, он сгорбился и уткнулся в чашку затуманенным взором. Его голос, глухой и дрожащий, звучал размеренно и тихо.
— Моя первая жена скончалась от болезни, когда не прошло и года после нашей свадьбы. Я любил её и долго не мог прийти в себя после её кончины. Мы ведь столько всего хотели сделать вместе: путешествовать, обустроить дом, завести собаку, родить детей, встретить старость… И вдруг я оказался один. — Старик аккуратно поднял чашку дрожащими руками, всколыхнул кофе и припал губами. Бармен присел за столик, расположившись напротив. Посетитель, казалось, не обратил внимания.
— Я больше не хотел жениться, но отец настоял, — продолжил он, со стуком поставив чашку на стол. — Даже невесту нашёл. Она была очень милой и застенчивой девушкой. Женой была замечательной, весьма искусной в ведении домашнего хозяйства. Добрая, улыбчивая и отзывчивая, Хана была мне самым лучшим другом. Родила и воспитала троих восхитительных детей, позже — с готовностью нянчила внуков. Никогда ни на что не жаловалась, и всегда поддерживала меня во всём. Любила меня, дурака. Попервой у меня случались… — старик досадливо поморщился, потерев кустистую бровь, — загулы, но Хана никогда… никогда меня ни в чём не обвиняла и не устраивала скандалов. Золотая жена, правда? Но как я ни старался, я так и не смог её полюбить так, как она того заслуживала. И она это знала. Я пытался сгладить её боль, внимательно относился, предугадывая её пожелания и нужды. Она всё принимала с благодарностью и улыбалась. Я никогда не пытался узнать, что скрывалось за её улыбками, но за каждой из них мне виделось лицо той женщины, что была и осталась единственной для меня. Если вы думаете, что невозможно пронести через всю жизнь любовь к одному человеку, которого давно уж нет, то вы неправы.
Последние слова мужчина произнёс едва слышно, словно свою самую сокровенную тайну, и даже буря утихла, прислушавшись, залегла усмирённым, ласковым зверем под окнами кофейни. Белый полог, сотканный искусницей-метелью, был откинут с промёрзшего стекла, являя взору безупречно белую и совершенно пустынную улицу. Чёрные тучи, нёсшие на своих плечах непогоду, спешно отступали, обнажая вымытое снежными слёзами ночное небо. Выглянувшая из-за туч полная луна несмело скинула вниз кружево своего хрупкого сияния, серебря белизну снежного покрова.
Его глаза, по-стариковски блеклые и невыразительные, обратились к бармену.
— Вы спрашивали, сожалею ли я о чём-то? Нет. Как я и сказал, я прожил достойную жизнь. Несмотря на то, что я не был счастлив. Я знаю это. Если и доводилось мне совершать ошибки, или причинить кому-либо вред — я сполна рассчитался за это. Не о чём мне жалеть…
Невысказанное слово замерло на приоткрытых губах, и выражение его лица, мудрого и изведавшего немало горестей старика, сменилось растерянностью и тоской. Печать скорби, годами незримо лежавшая глубокими морщинами между бровей и кровоточащей раной на душе, проявилась, обрела видимые очертания и осязаемую тяжесть.
— Однако… — подсказал бармен тихим, но твёрдым голосом, вынуждая старика высказать, дать жизнь тому, что так долго тлело на самом дне его воспоминаний.
— Однако, — горько повторил тот, опустив глаза на свои пальцы, обнявшие белую, как снег за окном, чашку, — есть кое-что, что я бы хотел… хотел бы повторить ещё раз. Тот свадебный танец с ней, моей возлюбленной. Это… возможно ведь?
Бармен не ответил, поднялся. За ним метнулся взгляд старика, до краёв наполненный опаляющей мольбой, зажжёной неугасшим угольком надежды.
— Вы не допили кофе, — вежливо сказал бармен, кивком головы указав на чашку, и не дожидаясь ответа, направился к стойке.
Старик проводил его глазами, растерявшими яркий блеск, и опустил взгляд вниз, на чашку. Тёмная зеркальная поверхность кофе, исходя рябью от его дыхания, изобразила осунувшееся лицо с пустыми, глубокими глазами.
Звякнул колокольчик.
В помещение юркой белочкой ворвалась молодая женщина, подбирая в кулачки подол длинного светлого платья, украшенного многочисленными кружевными оборками. Длинные каштановые волосы были собраны в высокий хвост на затылке, перехваченные нежно-травянистой лентой, и ниспадали мягкими локонами на плечи. Зелёные глаза, горящие кошачьим светом, жадно рыскали по кофейне и остановились на сгорбленном старике в стареньком твидовом пиджаке. Колючий острый взгляд смягчился, наполнился тёплым медовым оттенком, и на красивом, чуть веснушчатом лице крыльями бабочки расцвела трепетная улыбка.
— Кристофер.
Старик вздрогнул и вскинул голову. Кофе, остывший и почти нетронутый, расплескался по столу. Смешные усы встопорщились, глаза недоверчиво округлились под широкими бровями.
— Ми… Мириам?
Женщина отпустила подол и рванула к нему, быстро перебирая босыми ногами. Старик схватился за трость, но не успел подняться — лёгкая, как летний сон, Мириам подлетела и, чуть нагнувшись, мягко обхватила ладошками его лицо, испещрённое морщинами. Кристофер выронил трость, громко стукнувшуюся о пол, и приложил свои руки к её — медленно, нежно, словно она несомненно рассыпалась бы как зола от одного его неверного движения.
— Ты не спешил, я вижу. Это хорошо, Крис. — Мириам прижалась своим лбом ко лбу старика.
— Мириам, — судорожно выдохнул он, и из его дрогнувшей груди вырвалось сдавленное рыдание. Крупная слеза, сорвавшись с уголка его глаза, скользнула по шероховатой щеке и упала на запястье Мириам. — Это ты, Мириам? Это вправду ты?
Она лучисто улыбалась. Ещё одна слеза, соскользнув с ресниц, тягуче потянулась вниз, по стягивающейся, светлеющей коже и скрылась в смешных, вернувших свой тёмный цвет усах. Руки, сжимавшие хрупкие женские ладошки, перестали дрожать, артритные узелки на пальцах рассосались. Мышцам возвращалась былая сила.
Мириам ласково и легко поцеловала мужчину в щеку и выпрямилась. В размягченный взгляд снова вернулся озорный блеск и она требовательно потянула Кристофера за собой. Он растерянно покосился на валявшуюся рядом трость. Мириам мягко покачала головой и протянула ему руку.
Бармен усмехнулся про себя, когда старик — помолодевший лет на тридцать, — смешно встопорщил усы, уставившись на свои руки, принялся лихорадочно ощупывать лицо и резко повернулся к окну, ловя себя в его отражении.
Кристофер рассмеялся. Мальчишеским, заливистым, совершенно счастливым смехом. Он резво вскочил, пинком откинул ненужную трость и притянул к себе Мириам. Ставшие снова широкими плечи натянули едва ли не до треска старый пиджак, клетчатые брюки едва доходили до лодыжек. Скинув пиджак, он закружил её, грациозную и невесомую, в волшебном танце, под ритм, слышимый только ими, под звуки мелодии, известной только им.
В окне, на белом холсте, лукаво перемигивались яркие снежные кристаллики, откликаясь на ласковый лунный свет.
Они ушли из кофейни, раскрасневшиеся от танца, улыбающиеся и радостные. Под тренькнувшем колокольчиком они остановились на мгновение, обернувшись к бармену, и ушли.
В опустевшем помещении ещё долго витал привкус счастья, сдобренный кофейным ароматом с ноткой коньяка, разлитым на столе и вбиравшим в себя холодный лунный свет. И ещё долго, очень долго тихим шепотом звучало прощальное «Спасибо«…
