Медсестра в разведке, в суде, на сцене, в раю
Кальсоны солдат - больных дизентерией стирать приходилось вручную. Почти без мыла, в холодной воде. Стирали студентки Университета, попросившиеся добровольцами в армию. Никто их не допустил к пушкам, и винтовки дали тоже не скоро, только когда погибло так много мужчин, что уже и женщинам хватило винтовок – стареньких, почти без патронов…
Таня сообразила, что без сгоревших на Бадаевских складах запасов продовольствия (расплавленный сахар бежал там по улице несколько дней) в осажденном Ленинграде скоро наступит голод, а армию будут кормить в первую очередь.
И лучше всего – будут кормить на передовой.
И потому (это она так с юмором оправдывалась потом, перед детьми и внуками, принижая подвиг и свой, и своих однополчан – в большинстве, как и она – добровольцев) – попросилась в санитарный батальон, а оттуда – в разведку.
Но сначала – сотни кальсон в день, скользких от поноса.
Ей, ответственной за запасы крови, выдали велосипед для поездки с передовой в центр Ленинграда. А подруга попросила передать письмо её мужу, офицеру крейсера «Киров», стоявшего на якоре на Дворцовой набережной, у Зимнего Дворца-Эрмитажа.
Подъехав к сходням, Таня через часового вызвала мужа подруги, и он, растроганный весточкой от жены, радостный, что она жива и здорова, вручил Тане сэкономленные от флотского большого пайка два весомых куска черного хлеба: один – для жены, а один, поменьше, – в благодарность Тане.
Получив два литра крови для переливания, Таня, по пути на передовую зарулила на Невский проспект, и зашла в самую дорогую парикмахерскую (работала же!), которая была не доступна ей в далекие студенческие будни.
Она решила устроить себе – пусть на ворчащий живот – фронтовой праздник, и сделала за подаренный кусок хлеба самую шикарную шестимесячную завивку… и как же хлопотали вокруг нее обессиленные голодные мастера!
А какое изумление, с восхищенным солдатским матом пополам, встретило ее в медсанбате!
- Сан-инструктор, отойди в сторонку, тебе мой инструктаж не нужен, да и уши зря завянут…
А куда – в сторонку, полянка маленькая. Кругом болото. Ну, отошла Таня на пять шагов, отвернулась…
- Вы, волки…………………………………,- раздался многоэтажный рык командира разведгруппы, пробуждающий в лицах разведчиков ненависть к врагам и презрение к опасности, с остающейся одной только мыслью – вернуться ЖИВЫМИ!...
- …………….и жопы не поднимайте, когда ползете, - уже более спокойно закончил командир, - отстрелят половину – перед санинструктором будет неловко.
А оказалось всё наоборот.
В этой боевой разведке случилось то, чего Таня боялась больше всего, и уж конечно – больше самой СМЕРТИ.
Они уже возвращались, разведав укрепления немцев, взяв пленного офицера-языка.
Мина летела прямо на Таню, и выла самым ужасным воем, пугая и предупреждая – вот Я лечу.
Твоя смерть.
Но не убила, а вогнала взрывом глубоко в ягодицу и в бедро несколько жгучих ос, каждая из которых, перед тем, как успокоиться, вертелась, вворачиваясь глубже и основательнее…И потом десятки лет, они, осколки эти, иногда поворачивались, не давая себя вытащить, поскольку плотно окружили собой крупный нерв, пока не сделали Татьяну Васильевну инвалидом.
А сейчас, кусая губы, плача и крича от невыносимой боли и от стыда, она умоляла своих разведчиков не трогать ее, бросить умирать на болоте, только не снимать с нее ватные брюки…
Но ее никто не слушал, раздели конечно, и подсматривая, и отворачиваясь – кто как, -перевязали и притащили в тыл, в медсанбат.
За участие в важной разведывательной операции в тылу врага, наградить ефрейтора Никитенко Т.В. боевой медалью "За Отвагу"…
За геройский подвиг на поле боя, выразившийся в эвакуации под огнем противника 38 раненых солдат и офицеров (это девчонка весом 47 килограммов!), наградить сержанта Никитенко Т.В. Орденом Красной Звезды…
Когда очень редко (на официальных церемониях) Татьяна Васильевна одевает платье с наколотыми наградами, то чувствует себя немного неловко, выходя из машины, или переходя улицу под уважительно-недоверчивыми взглядами прохожих.
Мало встречается женщин с таким (как она шутит) …иконостасом на груди.
И только одна такая женщина – имеет при жизни собственный стенд про себя, в крупнейшем Артиллерийском музее Санкт-Петербурга.
Концерт солдатской самодеятельности заканчивался, Таня уже сошла со сцены, и стоя отбивала себе ладоши, поддерживая последних выступавших друзей. К ней подошла пожилая женщина в форме подполковника.
- Девочка, а где ты училась петь? – спросила она.
- Товарищ подполковник, - вытянулась Таня по привычке, - да ни где, у нас дома все пели – и тёти, и мама, и сёстры.
- А что ты делала до войны?
- Я – будущий юрист, закончила три курса…
- Деточка, поверь мне, я преподаватель консерватории, через мои руки прошло много талантливых людей, многие из них поют в крупнейших театрах Москвы и Ленинграда. Так вот, ты – ты загубила свой талант, тебе надо было петь, учиться петь.
**********************************
Первый день в СУДЕ.
Она будет решать судьбы людей.
Слава Богу, смертная казнь отменена (до ее восстановления оставалось несколько лет, психологически менее ответственных), максимальный срок наказания – десять лет.
Десять лет. Это почти половина ее короткой жизни, это ВСЯ ее сознательная жизнь!
И кто-то проведет эти десять лет в тюрьме, направленный туда, от лица Российской Федерации, её разумением, её волей, её подписью.
Как справиться с этой ответственностью?
Но ведь через её руки прошли уже сотни жизней и смертей, когда приходилось принимать мгновенные решения: этого тащить с поля боя, а этому помочь уже, наверное, нельзя…
Наверное, нельзя…
Каждое такое бесповоротное решение оставило осколки не в ягодицах, а в гораздо более мучительных местах – в душе и в сердце, маленькие и большие инфаркты которого преследовали Татьяну Васильевну всю жизнь…
А теперь в мирной жизни необходимо тщательно разбираться – кто и почему принял решение за другого: оставил его без имущества, без здоровья, без жизни…
И наказать, того, кто заслужил наказание – по всей строгости Советского Закона.
*******************************
Татьяна Васильевна стала судьей, как теперь принято называть, федерального ранга.
Городской суд.
Судья Первой инстанции.
Ей поручали самые сложные, запутанные, хозяйственные групповые дела – о хищениях громадных ценностей… дела со скользкими, политическими оттенками.
В дни завершения многомесячных процессов, в дни написания многостраничных приговоров, Татьяна Васильевна с заседателями запирались в совещательной комнате с 8 утра до 10 вечера…
Эти дела ещё ждут своих историков, своих журналистов, своих «Знатоков»…
Два из этих многочисленных процессов прогремели (в узком кругу информированных) на весь Советский Союз, вышли статьи в нескольких американских журналах, с фотографией Татьяны Васильевны на обложке одного из них, с броской надписью:
«Жёсткая женщина с каменным лицом приговорила столпов ленинградской милиции к огромным срокам заключения»
Проворовавшиеся торговцы также получали по закону.
Ни один из многих приговоров, результатов её работы, не был ни опротестован, ни отменен.
******************************
Председатель Городского суда, начальник Татьяны Васильевны, её соученик по университету, был грузный мужчина с неуемным аппетитом (на завтрак съедал яичницу из 10 яиц), весил под 120 килограммов, и страдал высоким давлением.
Спасался он черноплодной рябиной, которую самолично собирал вместе с Борисом на даче Татьяны Васильевны, а потом выжимал и консервировал сок.
- Борис, я регулярно веду прием населения. Приходят иногда удивительные чудаки, что бы не сказать … сильнее.
Вот несколько лет назад приходит один, и спрашивает:
- Бабы ведь - все твари последние, верно?
Я понял, что у человека определенный бзик, и решил – не противоречить
-Правильно, - говорю.
- Значит, надо с ними, наконец, покончить?
-Правильно, - говорю.
- Я придумал, как это осуществить!
- И как же? Очень интересно…
- А вывезти их всех на пароходе на средину Ладожского озера, на самую глубину, и там всех и … утопить!
- Хороший план,- говорю. – Только есть у твоего плана – серьезный изъян.
- Какой? – спрашивает.
- А кто будет топить-то? Мы же с тобой не можем это ответственное дело БАБЕ поручить? Не можем! Значит, поручим мужику. А ему придется вместе с ними на дно идти…
- Да, - говорит, - мужика жалко, так не годится…Надо что-то другое придумать…
- Вот иди домой, думай, лучше думай. А надумаешь – так и приходи!
А секретарше я сказал, что бы ЭТОГО больше ко мне не допускала, ни под каким видом!
И несколько лет его не было. Я и забыл про него.
А недавно секретарша сменилась, он и проскочил.
- Придумал! – говорит.
- И…?
- Надо объявить, что в Гостином Дворе на Невском проспекте будут продавать дефицит, организовать из всех баб очередь (они же все примчатся!), и сказать, что очередь действует, если они будут держаться за веревку, крепко-крепко.
А это будет совсем и не веревка, а обнаженный электрический кабель! Они же бабы, ничего не понимают в электричестве!
И вот, когда они все за него возьмутся, мы включим ток, и им – конец!
И главное, ни один мужик не пострадает!..
***************************************
Татьяна Васильевна не могла в Ираке быть без работы.
Она организовала посольский Русский культурный Центр, сначала на общественных началах, потом выбила себе ставку, маленькую, но хорошую.
Летала по Ираку, и в Самарру, и в Басру.
Сорвала в Междуречье украдкой несколько веточек с Райского Дерева (того самого, на котором, по словам местных, когда-то росли те самые Яблоки!), привезла их домой.
Потом чуть не пожалела об этом.
Написала среди прочего своим родным, в Киргизию, и об этом своем «сувенире».
Однажды, уже в Ленинграде, раздался звонок в дверь. Открыв её, не спрашивая – кто там – не было заведено спрашивать, она увидела на широкой лестничной площадке с десяток женщин, в черных одеждах, стоящих на коленях, со склоненными головами, в черных же платках.
Одна из них, видимо старшая, не поднимая головы, протянула:
- Святая Ты Наша, не гневайся, не гони нас, мы все очень издалека приехали…из разных городов…
- Позволь только посмотреть и дотронуться до веточек с Райского Дерева, мы все – по разному, но хворые, и одна у нас надежда – на эти листочки…
Татьяна Васильевна онемела, еле пришла в себя, и вынесла женщинам веточку с несколькими уцелевшими листочками, вручив им в подарок.
Они долго благодарили её, они и не смели надеяться, и теперь не могли поверить, что в их разных ГОРОДАХ вдруг окажется по листочку, по маленькой, но такой важной для них святыне.
*******************************
Позже, одновременно она работала юридическим консультантом в пяти местах, в видных предприятиях Ленинграда, а также в крупнейшей больнице-абортарии.
Двести пятьдесят абортов в день.
План по сбору крови.
Издевательства «врачей» над девчонками, многим из которых – чуть 14 лет.
Воровство простыней.
Отсроченные новые жизни – надолго, или навсегда.
И – мирные … смерти…
Не одна в неделю…
Из-за поздних сроков, последствий «домашних абортов», ошибок врачей…
И в этих смертях – не было победителей, одни пострадавшие: и пациентки, и их родственники, и их не рожденные дети, и не понимающие (а то и – не знающие) своей вины «самцы-отцы» (а часто – и мужья), и конечно, врачи, на которых падала вся тяжесть людского горя и ответственности.
А посредине между горестями и безвыходностью из них – металась Татьяна Васильевна.
*****************
...Вошла в строй большая гостиница для иностранных туристов, в которой у Татьяны Васильевны работали знакомые, и они пригласили ее в свою команду.
Условием было – срочно подтянуть немецкий язык, сдать экзамен.
И в конце шестого десятка, Татьяна Васильевна опять в учебной аудитории. Было бы грустно, если бы не было ТАК смешно.
Снова к немецкому, который учила в школе, точно уверенная, что никогда с живым немцем не поговорит. А ведь не только говорила – и с пленными, и с ранеными. Но и жила в немецком кантоне Швейцарии. И вот, опять…
С первого же занятия преподаватель её удалил, до конца курсов, что бы не мешала группе «проходить азы».
Экзамен сдала она с первого раза, на отлично, что добавило ей 10% к зарплате.
В гостинице она неофициально (потому что пенсионерка) - выполняла современные фукции HR: набор и контроль персонала.
А этот «персонал» (девчонки-официантки, горничные, уборщицы, десять раз проверенные и проинструктированные) - стремились все как одна переспать с иностранцами – и не обязательно за деньги, а часто просто для хвастовства среди подружек.
Это еще больше «подрывало престиж Советской власти», и потому разрешалось только для целей и под контролем КГБ.
Уволить нарушительниц было трудно, потому что где же других взять – что бы и симпатичные, и знающие язык, и воздержанные на постоянно свежий сексуальный конвейер в обмен на привозные колготки (в магазинах НЕ БЫВАЕТ!).
Потому придумана была начальством ласковая когтистая лапа под названием «Товарищеский Суд».
То есть сегодня все поливаем грязью тебя, а завтра – меня!
А сидящий в сторонке КГБшник всё мотает на ус, а кое-что и записывает…
Время от времени поступали от КГБшников указания: где, когда, с кем и как трахаться (включая, естественно, и их самих, и уж конечно, без всяких там подарочных колготок, под обычную советскую водку).
Если указания не выполнялись - методов передвижения не понятливых девиц сверху вниз было множество.
Официанток – в посудомойки (попробуй-ка – без чаевых, без перчаток, без крема для рук…).
Горничных – в уборщицы.
Уборщиц – в дворники.
А там – и совсем на улицу.
Так вот среди прочего, для руководства этим «Товарищеским Судом», без объяснения лишних деталей, и пригласили Татьяну Васильевну.
Быстро разобравшись в иерархии этажей, должностей, извивов и инструкций огромного здания, Татьяна Васильевна и здесь стала наводить свои порядки.
Оказалось, что секс за колготки - не совсем «проституция», а «дружба и подарок».
Отказ спать с «нужными» людьми – не «антисоветское поведение», а простая разборчивость и …не запланированные месячные.
И даже грозные КГБшники превратились в мальчиков:
- Товарищи офицеры, мальчики, я прекрасно понимаю вашу РАБОТУ, но я вам как Орденоносец говорю – давайте помягче как-нибудь, они же совсем девчонки, им детей рожать надо, а вы им судьбы ломаете…
И через определенное время в гостинице установился среди «персонала» некоторый баланс.
Хрупкий.
На время.
Державшийся на авторитете Татьяны Васильевны.
Как-то раз она спускалась в лифте, почти полном мужчин-французов.
Они оживленно, не стесняясь в выражениях, обсуждали достоинства ленинградских девушек, и как они этими достоинствами распоряжались минувшей ночью.
Её знания языка, мужской мимики и жестов – хватило и для понимания событий, и для определения некоторых героинь…
Решив слегка продемонстрировать гостям, «кто в доме хозяин», она выходя первой из лифта, повернулась к мужчинам, остановилась, затормозив их движение к выходу, и по-французски сказала, одновременно со значением улыбаясь глазами поочередно каждому в лицо:
- Мы рады, что вам нравится …наша гостиница и…архитектура Ленинграда…
Немая сцена.
Как будто на площади «Конкорд» в Париже зажегся красный свет одновременно на всех двенадцати въездах.
Для поддержания официального статуса работающей «пенсионерки» (то есть, что бы сохранить право на пенсию), ей приходилось работать и дежурной по этажу (сервис!).
С каждым приездом в её смену новой группы немецких туристов – почти одна и та же картина: выходят из лифта крадучись, с втянутыми плечами, открывают выданным ключом номер, ожидая там встретить, судя по выражению лиц, что-то вроде …медведя… противоположного пола…
Улыбчивое приветствие Татьяны Васильевны на немецком языке, меняло ожидания, вносило путаницу, вводило их в еще большую «непонятку».
Как-то с самой любопытной немкой-ровесницей они разговорились до трех часов ночи.
Уже в конце беседы, Татьяна Васильевна спросила:
- А почему я понимаю Вас лучше, чем большинство других немцев? И Вы меня вообще не переспрашиваете?
- Дело в том, что у Вас, Frau Nikitenko, чистейший среднегерманский диалект, так же, как и у меня, и потому мы хорошо понимаем друг друга. Наверное, у Вас был очень хороший преподаватель. А большинство немцев всё-таки говорят на многих других диалектах.
Одна сплоченная группа, очарованная обходительностью Frau Nikitenko, пригласила её на прощальный банкет.
И тут её прорвало.
Сначала кратко рассказала, что делала она во время войны, и что означает надпись на Невском проспекте:
«Находиться на этой стороне улицы во время обстрела наиболее опасно».
В зале стало слышно… движение теней солдат, погибших с обеих сторон.
А потом спела древнюю германскую песню, которую пели соседи-немцы в Киргизии, сосланные туда из Немецкой Республики Поволжья.
И вот здесь обнять и расцеловать Татьяну Васильевну ринулись из-за всех столов, роняя стулья, слёзы, свое достоинство и пугая дежурного КГБшника, давно уже смотревшего на часы.
Оказалось, что никто из присутствовавших никогда не слышал этой трогательной, лирической песни, и многие с трудом понимали её текст, на таком древнем диалекте она была написана.
Но голос, глаза и эмоции исполнительницы – преодолели перед ними и пропасть времен, и времена вражды народов, и географию расстояний.
И до КАЖДОГО дошло отношение этой женщины – к жизни, к прошлому, и к ним, сегодняшним её гостям.
Каждый хотел прикоснуться к ней – источнику силы, понимания и дружбы.
Да, видно права была в прифронтовом зале – подполковник, преподаватель консерватории – один из своих талантов Таня, наверное, загубила…
Благодарственные и поздравительные с Новым Годом письма приходили в гостиницу еще много лет, уже и после ухода Татьяны Васильевны на окончательную пенсию.
