Случай произошёл во времена, когда моя покойная бабулька здравствовала на белом свете: человек стальной советской закалки, но чёрной, аки смоль душой.
Тогда был прекрасный летний выходной денёк: в меру тёплый, солнечный. Ты и от комаров одежду по плотнее подбираешь, и не течёшь в ней из-за невыносимой жары. В общем день полностью располагал к лесному походу по грибы, да ягоды, чем мы, собственно, и решили заняться по утру семьёй. Мать, бабушка и я. По слухам люди по местности тащили грибы чуть ли не бельевыми большими корзинками или мешками. Как тут усидишь?! Манит ведь. Корни, так сказать, взыграют до невозможности, как шило в причинном месте. Не усидеть. Тем более лес на задворка - только рукой подать. Собрались, значит, пошли.
Добрались до леса. Разбрелись, дабы зону поиска охватить побольше, но друг от друга недалеко. Бабка подслеватая и глуховата по классике жанра, потому могла услышать что-то только на расстоянии десяти километров, если кто-то вздумал обсуждать её. А вот что-то по делу пропустить мимо ушей - это запросто. В общем выпускать её сильно из вида не рисковали.
Ищем грибы. Вдруг слышу жужжание. И не простое жужжание, а некий такой гул издыхающего уазика в предсмертных агониях. Взгляд поднял с земли и вижу висящую бабину на дереве. Большую такую! И летают вокруг здоровенные такие "аля осы" размером... Да фиг знает с чего размером. Мне мелкому они казались просто огромные. Причём гнездились они, как выяснилось, и в земле, и на дереве.
Мы бабке ответственно кричим, мол, осторожно, сюда не ходи. Здоровенное гнездо шершней. Идём в другую противоположную от гнезда сторону.
Но не тут-то было. Бабка ответила положительно. Услышала, приняла, поняла. Но послушала?! Нет. Спустя буквально одну минуту раздались звуки подозрительно пародирующие Винни Пуха, когда тот на воздушном шаре поднялся за мёдом и разозлил пчёл. Бабка бежал вприпрыжку с рвением молодого легкоатлета, по ходу движения залихвацки срывая с себя всю верхнюю облупленную шершнями одежду. Бежала прямо на меня, а за ней преследующие негодующие насекомые.
Шершни разбираться в том, кто виноват в их беспокойстве не стали. Потому стали жалить заодно меня. Раз, наверное, шесть обожгло руку, пока я аналогично бабульке воодушевлялся беговым спортом. Причём первый раз бахнуло буд то молотком и не так, чтобы показалось больно. Всё интересное начало проявляться впоследствии.
Шершни, видимо, впечатлились той ретивостью, с которой от них удирали, и от преследования быстро отказались. А после мы с бабкой голые валялись в траве, потому что тело невыносимо горело ни то просто само по себе, ни то от боли. В конечном итоге отправились в приёмный покой, где что-то вкололи и стало много легче.
Врач при этом ржал, как разродившийся осёл.
