Катехизис Катарсиса

Пост написан живым человеком

Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, с новой порцией исторической науки. Работа историка кажется простой - берешь источники, данные археологи, изучаешь и на выходе получаешь истину... На деле все гораздо сложнее и в истории куда меньше истинного, чем кажется, а результат исследования сильно зависит от методов, которыми пользуется историк. А их много, и даже гендерстадиз в исторической науке приносит свою пользу.

___________________________________________________________________

Оглавление цикла:
Введение
Нарративный источник — царь доказательств?
Археология: вторая среди равных

___________________________________________________________________

Что такое методология? Если утрировать, то это вопросы, на которые отвечает исследование и набор гипотез и допущений, с помощью которых это делается. Хотя обывателю часто кажется, что история это нечто застывшее, и максимум в ней что-то могут поменять новые находки. На деле всё ВООБЩЕ НЕ ТАК. Новые методы истории, ставящие новые вопросы, позволяют даже на одном и том же массиве данных получить новые знания, которые могут перевернуть понимание прошлого.

Я не буду делать здесь глубокий разбор истории развития методов, но дам краткий обзор, чтобы вы в дальнейшем понимали, откуда берутся новые трактовки. И да, речь будет идти о западной историографии, так как именно она по вполне очевидным причинам находится на острие изучения древнего Рима.

Для начала, в исторической науке принято разделять объект истории и субъект. Объект исторического познания — это источники и факты из них во всем многообразии, а субъект — сам историк. Такое разделение сделано неспроста, потому что в зависимости от отношения к объекту исследования даже одинаково заданные вопросы могут дать разный ответ.

В 19 веке в исторической науке господствовал позитивизм, который постулировал, что факты неизменны, а прошлое познаваемо. Задачей историка виделась лишь установка достоверности фактов и их компоновка в непротиворечивую схему поступательного прогресса от одной стадии развития общества к другой. Такой подход позволял не просто реконструировать прошлое, но и сводить его к неким всеобщим закономерностям и шаблонам. Поэтому предполагалось, что как только будет достигнута определённая полнота фактов, то прошлое сразу станет понятным и неизменным.

При этом все позитивистские течения исследуют крупные общности — государства, общества, классы. Именно тенденции их развития являются основными объектами интереса. И, конечно же, в зависимости от базовых гипотез разные методы давали разные результаты. Например, один из основоположников позитивизма, Огюст Конт, считал, что история развивалась в связи со сменой парадигм мышления (теологическая, метафизическая и научная). Другие считали, что усложнение социума влекло за собой и исторический прогресс. Созданный марксистами, истмат, наоборот, ставил во главу угла экономику: борьбу экономических классов и развитие средств производства, приводившие к смене экономических стадий развития.

Именно в духе позитивизма написаны самые знаменитые труды по истории Рима: Гиббон (в центре исследования культура), Моммзен (в центре исследования политические институты) и Ростовцев (у нас он мало известен, а на западе это корифей, привнесший марксистскую методологию в академическое изучение Рима).

Однако события начала 20 века ввергли позитивизм в кризис. Раз применение разных методов позволяет по-разному трактовать одни и те же факты, то значит нет никакой абсолютной истины, а лишь относительная. Задача факта при позитивистском подходе подтвердить уже выдвинутую теорию. С точки зрения релятивизма же именно полученные из фактов знания позволят создать теорию, которая их бы объяснила.

Наиболее ёмко эту идею высказал Р. Дж. Коллингвуд:

«Историк имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его науке, составлять собственное суждение о том, каково правильное решение любой программы, встающей перед ним в процессе научной работы».

Т.е. задача историка — взять инструментарий (в виде набора гипотез) любого метода, даже позитивистского, но применив его на массив фактов постараться получить свой уникальный результат. Если он сойдется с другими, значит теория удачная и отвечает научным критериям проверяемости, если нет — нужно продолжать вести поиск и ждать схожих результатов у других.

Раз историки стали искать наиболее удачные с их точки зрения объяснения событий прошлого, то они начали всё чаще применять методы из смежных гуманитарных наук: социологии, психологии, политологии. Появившаяся в 20-е–30-е школа Анналов стала катализатором развития междисциплинарных исследований — находящихся на стыке разных наук.

Так как историки — это всегда продукт своего времени и интеллектуального климата, то каждое новое поколение приносило в методологию новые веяния: они задавали такие вопросы, которые до этого мало кого интересовали. И в 60-е–70-е произойдёт подлинная революция в исторических методах.

Из экономики начнут внедряться численные методы моделирования. Активно начнёт развиваться социальная история, изучающая не только крупные социальные группы и их взаимоотношения, но и более мелкие. Под влиянием антропологов на новом уровне начались исследования древней ментальности, в чем сошлись интересы с историками культуры.

Так как теперь объектом исследования вновь стали не безличные классы или государства, а люди, то всё чаще в исследованиях стали задаваться вопросы локального характера. Человек перестал видеться просто винтиком общественного механизма. Он теперь был его основой и его жизнь и образ мысли приобрели новый интерес. Однако это уже в духе эпохи поставило вопрос о том, что история женщин в историческом знании представлена гораздо хуже, чем мужчин. А уже в 80-е новое поколение расширит проблематику до вопроса гендера: того, какие были в прошлом гендерные роли, какие качества им были присущи, как и почему они изменялись.

Тогда же в 70-е в рамках постколониального дискурса историки начали задавать вопросы идентичности и отношения древних к колониализму. А в 80-е и 90-е постмодернизм встряхнул историческую науку, поставив под вопрос сами языковые конструкции, которыми выражались факты. Ведь один и тот же термин в разные эпохи мог иметь очень разное наполнение. А идея истории, как постоянного процесса взаимосвязанных изменений на разных уровнях, где основной действующий фактор в каждый момент времени может быть различен, стала логичным развитием междисциплинарных подходов.

Сегодня нет какого-то единственного верного метода исследования исторических фактов. Применяя разные инструменты и модели, которыми изобилует историческая наука, необходимо извлекать максимум полезной информации, смотреть под разными углами. И в этом плане даже современная «повесточка» полезна, так как она позволяет задать новые вопросы и получить на них новые ответы.

Конечно, никуда не деться от недобросовестности, когда метод подменяется идеологией и факты подгоняются под заранее известный результат. Но всё же, академическая наука сегодня — это не про выбор какой-то любимой идеи и постоянное её подтверждение, а про постоянный поиск более удачных объяснений. Менять взгляды на те или иные вопросы стало не зазорно, куда хуже держаться уже за явно устаревшие подходы.

Поэтому, хотя историки античности и уважают труд корифеев прошлого, но общее направление развития науки — это постоянная ревизия наших знаний. То, что считалось наиболее близким к истине вчера, сегодня под грузом новых фактов и теорий может оказаться устаревшим. И сейчас я продемонстрирую это на примере очень важного для понимания поздней античности направления — истории идентичностей.

Идентичность — это принадлежность человека к какой-то группе, через которую он осознает себя. Мы все имеем целый ворох разных идентичностей: я россиянин, я русский, я москвич, я подписчик @Cat.Cat. Вопрос влияния различных идентичностей на общество и поступки людей и исследуется историками.

Обычно выделяют глобальные и локальные идентичности. Глобальные — это принадлежность к крупным общественным группам. В случае Рима — это имперская (римская) идентичность, племенная (я галл, я грек, я египтянин) и с 4 века н.э. ярко начнет проявлять себя религиозная. Локальная — это принадлежность к местному сообществу (я тускуланец, я милетец) или профессиональной/социальной группе (я сенатор, я солдат, я пекарь). При этом сами по себе данные идентичности могли находиться в разном отношении друг к другу, и задача историка — определить их.

Рим, подчиняя себе Средиземноморье, навязывал всем римскую идентичность, как способ участия в римской политике. Но все ли принимали её, а если принимали - то какое место в их жизни она занимала? Чувствовали ли они себя больше римлянами, чем галлами или греками, или все же наоборот? А когда в 4 веке н.э. в это уравнение добавилось христианство, то какая идентичность теперь была важнее? Судя по некоторым свидетельствам, имперская идентичность у части жителей стала менее важной, нежели религиозная. А у некоторых — нет. Почему? Ответы на эти вопросы непросты, так как у нас не так много прямых свидетельств эпохи.

Осложняется все тем, что до 70-х идентичность в основном воспринималась в этническом или национальном качестве, привычном по обществам модерна. И считалось, что каждая такая идентичность жёстко связана с определёнными материальными культурами. Например, по раскопанным археологами глиняным черепкам и узорам на них чётко выделялись региональные культуры производства, которые обычно связывали с конкретными народами (этносами). Если черепки зарейнской культуры оказались в Галлии или Британии, то считалось, что там оказались германцы, и по числу этих черепков в общем массиве мы можем определить насколько много [14: 389-390; 49: c.116-117].

Однако, если следовать этой теории, то современный мир населён китайцам — ведь нас окружают вещи, сделанные в Китае. Что сомнительно. В случае с Римом выходили тоже занятные штуки — с 1 века до н.э. по конец 1 века н.э. шла активная экспансия римских товаров. Но потом появились региональные вариации, и уже в Италии стали активно использовать произведенные в Испании, Галлии и Северной Африке предметы быта. Это что же, получается случилась обратная колонизация?

Конечно же всё было куда сложнее. Современный подход к вопросу не делает жесткой привязки этничности к материальной культуре, но прослеживает взаимосвязи. Распространение римского стиля материальной культуры в 1 веке н.э. было одновременно признаком и роста географии расселения римлян, и попыток местных элит перенять новую имперскую идентичность. Но это вовсе не значит, что они полностью отказывались от старой: по имеющимся нарративным источникам старая этническая идентичность просто уходила на второй план.

Перемешивание элит, культурных стилей и рост экономического влияния провинций ещё сильнее искажали картину материальной культуры региона, создавая причудливый сплав из множества элементов. Что ещё сильнее затрудняет анализ. И это мы говорим об элитах. Идентичность простого населения проследить ещё сложнее, так как она плохо представлена и в письменных источниках, и в археологии.

Даже в случае с религией, где внешние маркеры обычно выставлялись на показ, всё непросто. Если о распространенности культа Митры в римских легионах есть немало археологических свидетельств, равно как и о росте влияния христианства среди элит, то дома простых жителей часто не несут в себе никаких признаков религиозной принадлежности [1: c.161-163]. Хотя нарративные источники свидетельствуют о росте влияния христианства на горожан, их подлинный масштаб остается неизвестен.

Как несложно заметить, вопросы, которые ставит это направление истории, крайне важны для понимания римского общества, особенно эпохи его трансформации в 4 веке. Применяя результаты различных методов исследования прошлого, мы можем составить куда более сложную и объемную картину событий.

Как я уже говорил выше, сегодня нет одного единственно верного метода, и задача историка не состоит в его поиске. Он должен использовать подходящие ему гипотезы и теории любых возможных методов и направлений исторической науки, чтобы с их помощью реконструировать прошлое. Это чертовски сложная задача, но в то же самое время крайне интересная.

Продолжение следует...

Источники данной главы:
1 - Сборник «The transformation of economic life under the roman empire» под ред. LUKAS DE BLOIS & JOHN RICH, 2002 г.
14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г.
47. Репнина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. «История исторического знания», 2004 г.
48. Данилевский И.Н., Кабанов В.В., Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. «Источниковедение. Теория. История. Метод», 2004 г.
49. Peter Brown «The World of Late Antiquity», 1971 г.

Список всех источников цикла, так как их очень много и Пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Пост написан живым человеком

Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, и сегодня я предлагаю вам немного погрузиться в мир археологии. Она долгое время находилась в тени источниковедения. Эта дисциплина зародилась как вспомогательная, и на то была веская причина: очень немногие археологические находки могут дать достаточный для их понимания контекст. Однако сегодня многое изменилось, но не все готовы это принять...

___________________________________________________________________

Оглавление цикла:
Введение
Нарративный источник — царь доказательств?

___________________________________________________________________

Глиняный черепок, найденный на берегу Тибра, сам по себе может сказать не столь и многое. Мы можем установить по стратификации слоев земли (чем глубже слой — тем он старше) или радиоуглеродному анализу примерную дату его захоронения и создания. По имеющимся каталогам воссоздать форму предмета и даже примерно определить место производства. А по химическому анализу узнать, что же было внутри. Выяснив, что это часть амфоры для вина 4 века н.э., произведенной на территории современного Туниса, удивиться тому, как же её сюда занесло. И только нарративный источник способен дать контекст того, как и почему эта амфора сюда попала.

При этом чем о более раннем периоде развития археологии мы говорим, тем меньше было инструментов для извлечения сведений из находок. В начале 20 века из всего методологического инструментария у археолога была только стратиграфия да редкие каталоги находок. Что толку от очередного черепка 4 века неустановленного происхождения? Такое положение сформировало у историков довольно пренебрежительное отношение к археологии и археологам. Долгое время их основной задачей считалось просто копать, каталогизировать и описывать найденное и не лезть в анализ находок — это дело следовало оставить профессионалам-историкам.

Однако, такое отношение раздражало археологов, как из-за того, что многие результаты раскопок оставались невостребованными и необработанными, так и из-за нередкого игнорирования находок и их интерпретаций. Всё это привело к тому, что на протяжении второй половины 20 века археологи всё чаще начинали сами заниматься обработкой материалов и их «погружением» в контекст, вступая с историками в ожесточенную полемику.

При этом вторая половина 20 века — это период значительного роста возможностей археологии, благодаря внедрению новых методов. Аэрофотосъемка (а позже — использование лидаров) привела к прорыву в способности обнаруживать места потенциальных раскопок. Распространение «спасательной» археологии (раскопок перед началом стройки) значительно расширило их географию. Радиоуглеродный анализ дал новые возможности по датировке предметов. Методы химического анализа позволили определять место происхождения и содержимое находок. А обширная аналитическая работа по классификации и категоризации находок и их характеристик позволила увеличить точность аттрибутации, благодаря чему был совершен не только количественный скачок в находках, но и качественный — в их анализе. Фактически, к 70-м произойдет археологическая революция, и с этого момента не замечать её достижения станет невозможно.

Более того, благодаря открытости археологов для сотрудничества с учёными других специальностей, бурно начнут развиваться междисциплинарные исследования, дававшие много уникальных новых данных. Здесь можно было бы ограничиться одной только радиоуглеродной датировкой, которая стала громадным шагом вперед. Но кроме неё есть большое число междисциплинарных подходов, давших результаты в последние годы. Например, по следам древней пыльцы [14: c. 290] или остаткам семян [17: c. 29-33] устанавливают какие культуры выращивали в различных регионах. По найденным костям животных устанавливают не только состав пищевой диеты, но и направление селекции [21: с. 250-272]. По исследованию человеческих костей выясняют не только возраст умерших, но и от чего они умерли, чем болели и как хорошо питались [45]. В сотрудничестве с гляциологами и специалистами по почвам изучают керны ледников и болотной почвы для определения климатических особенностей [28], а также уровней загрязнений воздуха металлами от промышленного производства [22].

Сегодня ни один труд по древней истории уже не может обойтись без обширного привлечения археологических данных. Хотя часто в книгах историков они всё ещё скорее дополнение к нарративным источникам, что раздражает археологов [14: с.1-2]. Однако археология не всесильна, и есть множество проблем и узких мест в ней, о чем кратко необходимо расписать.

1. Археологические обследования охватывают лишь очень небольшие географические области.

К сожалению, копать везде, где хочется, археологи не могут. И проблем тут масса. От того, что финансируется археология не то чтобы хорошо, до того, что многие интересные места находятся в черте городов или на частной собственности. В 20 веке значительно увеличила охват раскопок «спасательная археология» — когда перед строительством нового объекта по закону археологам дают покопать место. Однако далеко не всегда даже в Европе застройщики дотошно подходят к исполнению своих законодательных обязательств. А еще в некоторых интересных археологам регионам, например в Северной Африке или Леванте, может быть просто небезопасно.

Кроме того, так как денег у археологов ограниченное количество, то чаще всего они работают по каким-то долгоиграющим проектам, копая одну конкретную область. С одной стороны, это позволяет сделать всесторонние исследования территории. С другой — ограничивает возможности увеличения территориального охвата. Из-за этого выборка мест археологических раскопок неравномерна от региона к региону.

2. Различная видимость материалов и их остатков в земле

Разные предметы сохраняются в земле по-разному: камень или металл имеют гораздо больше шансов уцелеть, чем дерево или ткань, которые подвержены гниению. Если с почвой не повезло, то и железо тоже может сохраниться плохо. Но обычно поиск каменных строений или металлических предметов для археологов проще. Нахождение каменного строения часто вообще не требует каких-то особенно тщательных методов обследования, тогда как следы деревянных структур подчас можно обнаружить только по косвенным признакам, например, следам ям под сваи, найти которые не так–то и просто [14: с. 396-397].

При этом усугубляется проблема тем, что нередко археологи копают целенаправленно — в рамках проекта по поиску определённых предметов. И нет ничего удивительного, что, концентрируясь на предмете исследования они могут упускать много интересного. Например, долгое время значительная часть археологии сельской местности античности была сосредоточена на поиске центральных строений вилл. Их не только проще было найти, но и находки роскошных мозаик и украшений куда как интереснее смотрятся в отчётах, чем следы развалин сараев [14: с. 265, 269-270; 17: с. 7].

Однако из-за этого упускались из виду многие вспомогательные строения даже на самих виллах, не то что где-то на расстоянии от них. Из-за чего вышла смешная ситуация, что о домах владельцев вилл из археологических данных мы знаем куда больше, нежели о хозяйственной деятельности, которая вообще-то во многих случаях была основной функцией такого типа землевладения. А ведь виллы были важнейшими игроками на рынке продуктов [14: с. 267-268].

Схожая история и с раскопками городов. Многим археологам куда интереснее исследовать города периода раннего принципата , тогда как культурный слой поздней античности многим мало интересен. Поэтому в Италии есть случаи уничтожения свидетельств городской застройки поздней античности в ходе попыток раскопать более ранние слои [68: c. 46].

Тут ещё очень показателен связанный пример. Археологи, раскопав виллу, могут восстановить её планировку, но… только первого этажа. Ведь именно его остатки и находят. Причем даже эти реконструкции страдают от неопределенности. Точно зафиксировать назначение комнат можно только в том случае, если они функционально чем-то отличалась — например, кухня или туалетная комната имеют видимые особенности. А вот прочие — во многом похожи друг на друга. В прошлом они отличались мебелью, но до наших дней она обычно не доходит [14: с. 237].

И в ту же степь ещё одно замечание. Вы, наверное, не раз видели возмущения археологов деятельностью черных копателей. Так вот оно часто связано не с как таковым копом, а скорее с тем, что он не просто не вводит в научный оборот находки, но и часто, из-за варварских методов раскопки, уничтожает окружающий находку контекст. А он иногда бывает интереснее самой базовой находки. Черепок керамики может свидетельствовать о том, что рядом кто-то жил. Взаимное положение находок — дать подсказку о том, что в этом месте произошло или какой деятельностью занимались. Но без контекста это просто черепок.

Проблема концентрации на поиске более монументальных строений, таких как виллы, приводит к тому, что именно такие типы поселений чаще всего археологи и находят. Т.е. число находок вилл в первую очередь свидетельствует о том, что их проще найти и их целенаправленно ищут, а не о их распространенности в прошлом.

Подобная ситуация иногда может приводить к курьёзам. C 1980 года в районе болгарского Никополя проводятся систематические поиски и раскопки древних поселений. Так как масштабы программы огромны, то концентрировались на наиболее очевидных местах, где могли быть капитальные каменные строения. И так вышло, что все они оказались виллами. Что поставило в тупик, так это полная невидимость в результатах обследований крупных деревень, о которых есть свидетельства из многочисленных источников [1: c. 252 - 256]. И это обычная для археологии ситуация: негативное свидетельство (свидетельство отсутствия чего-либо) не значит, что этого объекта не существовало, вероятно его просто пока не нашли.

Но иногда бывают и обратные ситуации — как история с римскими водяными мельницами. Долгое время считалось, что в Риме эта технология хоть и была известна, но использовалась ограниченно (и я тоже так считал), тогда как в Средние века она начала внедряться повсеместно. Археологическая картина до конца 20 века соответствовала нарративной, пока не было обнаружено, что часть мельничных жерновов, которые ранее считались признаком мельниц с животным приводом, были, на самом деле, для водяных мельниц. И вышла забавная ситуация, что римские источники мало упоминали водяные мельницы, но их нашли уже довольно много, а вот в средневековье всё было наоборот — упоминаний много, а археологических свидетельств мало [30: 10.24-10.25; 32: 17-19].

3. Далеко не все археологические находки введены в оборот.

Это вообще смешная по своей глупости ситуация, корни которой лежат в старом добром снобизме историков по отношению к археологам. Долгое время работа археолога заключалась просто в составлении альбомов и каталогов находок, которые потом… частенько были невостребованы академическими историками. Многие эти альбомы до сих пор пылятся, никем не обработанные, потому что мало кому это интересно [41].

4. Мало раскопать, нужно ещё и погрузить находку в контекст и проанализировать. Тут тоже есть много нюансов.

Как я уже говорил раньше, археологические находки редко несут с собой контекст. И в зависимости от базовых тезисов, одни и те же артефакты могут подтверждать разные теории. Поэтому высоконаучные споры (а иногда и откровенные срачи) за методологию обработки результатов раскопок — это очень популярная спецолимпиада среди ученых. Так что разберём несколько показательных примеров.

Одним из известных явлений для поздней римской империи является «упадок вилл» в конце 4 века. Его свидетельством обычно называют то, что часть помещений, которые некогда были украшены мозаиками, стали использовать явно не по назначению — их могли разделять перегородками, делать проходы прямо через мозаики, застилать пол досками или землей. Классическое объяснение такого явления было в том, что виллы забросили, а их заняли «скваттеры» (беженцы, бездомные). Но в последние годы всё чаще звучат голоса, что на деле это было всего лишь перепрофилирование виллы владельцами для увеличения её прибыльности [11: с.9; 14: c.527]. Т.е. один и тот же факт можно интерпретировать диаметрально противоположно.

Другой схожий пример. После раскопок в 80-х в Италии археологи на основе одних и тех же данных сформулировали две противоположные модели развития городов в позднюю античность: «разрыв» — упадок античного города и потом возникновение на его месте средневекового и «продолжение» — постепенная трансформация от античных форм к средневековым через промежуточные стадии [68: c. 46].

Одним из способов выведения экономических показателей Рима является подсчёт различных находок и ранжирование их по векам. В идеале лучше всего, если сравниваются находки с одного места раскопок, тогда можно делать выводы о тенденциях на определенной территории. А вот если мы начинаем собирать воедино данные с разных раскопов, то возникает проблема выборки. Ведь частота находок может не совсем чётко коррелировать с частотой самого явления в прошлом.

Например, такая ситуация с раскопками костей животных. Во многих исследованиях механистически сложили по векам все находки костей из разных регионов и сделали вывод, что в 1-2 веках н.э. римляне ели в разы больше мяса, чем в 3-4 веках. Однако проблема в том, что нет понимания, были ли эти находки костей сделаны в идентичных условиях. Влиять могло место находки, размер ямы, число самих ям с костями и количество раскопов, где их обнаружили. Ведь, как уже указывалось, иногда число определённых находок выше просто потому, что археологи целенаправленно их ищут. Поэтому простое складывание абсолютных цифр находок на разных площадках методологически спорно [32: с.11].

Схожий пример, но куда более известный — это знаменитый график кораблекрушений в Средиземном море, который всплывает всегда и везде.

По этому графику выходит, что в 1-2 веках н.э. в Средиземном море тонуло огромное число кораблей, а потом оно резко снижалось до того, что в Средние века тонуло в десятки раз меньше кораблей. Из чего делается вывод, что в римскую эпоху движение кораблей было крайне интенсивным, а с 3 века начало резко сокращаться и даже в 15 веке оно не восстановилось.

Такая популярная трактовка, однако, вызвала серьёзные сомнения. И на то несколько причин. Во-первых, деревянные корабли отлично гниют в воде и чаще всего находят не их остовы, а груз. Каменные блоки и амфоры хорошо сохраняются и выделяются на морском дне. А следовательно, найти затонувшие корабли с таким грузом куда проще. И выходит, что сами по себе находки затонувших кораблей с амфорами и каменными блоками говорят больше о частоте перевозок этих конкретных материалов. В Средние века такие грузы не возили в принципе, а в античность, начиная со 2 века, есть вероятность роста перевозок товаров в бочках, которые сохраняются гораздо хуже.

Кроме того, на число кораблекрушений могли влиять маршруты. Средиземное море до эпохи пара было не очень-то простым для судоходства, и в зимний период плавать было попросту опасно. При этом в раннюю Античность или Средние века часто предпочитали каботажное (прибрежное плавание), что было безопаснее (а также снижало вероятность стать жертвой пиратов), но увеличивало время в пути. А вот римляне в имперский период часто плавали напрямик, что увеличивало как скорость, так и риск. Соответственно, частота кораблекрушений зависела не только от числа кораблей на маршруте, но и его рискованности. И большое число кораблекрушений в 1-2 веке может говорить не только о росте морского трафика, но и о том, что капитаны выбирали более опасные маршруты [23: 36-39; 14: 411-414; 42: с.315].

Таким образом, графики числа кораблекрушений не служат сами по себе доказательством роста морского трафика. А вот как свидетельство роста перевозок товаров в амфорах и камня для строительства — вполне.

А знаете, что самое смешное в этом примере? Сам автор A. J. Parker в работе «Ancient Shipwrecks of the Mediterranean and the Roman Provinces» [46], где и дебютировал данный график, указал на сильную ограниченность выборок мест находок и бо́льшую видимость кораблей с амфорами, по сравнению с иными. И он даже предостерёг от поспешных выводов других исследователей [46: с.15-16]. Но на это, почему-то, обратили внимание далеко не все.

Если резюмировать, то археология может дать много материалов по тем аспектам прошлого, которые плохо освещены в источниках. Кроме того, она даёт немало материала и для проверки фактажа из них. Но археология тоже не всемогуща, и без контекста из нарративных источников она имеет довольно ограниченные познавательные возможности. Поэтому источниковедение и археология взаимно дополняют друга, а не конкурируют.

Продолжение следует...

Источники данной главы:
1 - Сборник «The transformation of economic life under the roman empire» под ред. LUKAS DE BLOIS & JOHN RICH, 2002 г.
11 - Tamara Lewit «Villas, Farms and the Late Roman Rural Economy (third to fifth centuries AD)», 1991 г. (новое предисловие от 2004 г.)
14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г.
17 - Jonathan Broida «The Villa and Agricultural Economy of Late Roman Sicily: An Archaeobotanical Perspective», 2019 г.
21 - PAUL ERDKAMP, KOENRAAD VERBOVEN, and ARJAN ZUIDERHOEK «Ownership and Exploitation of Land and Natural Resources in the Roman World», 2015 г.
22 - Noemí Silva-Sánchez, Xose-Lois Armada «Environmental Impact of Roman Mining and Metallurgy and Its Correlation with the Archaeological Evidence: A European Perspective», 2022 г.
23 - Andrew Ian Wilson «Developments in Mediterranean shipping and maritime trade from 200 BC to AD 1000», 2011 г.
28 - Michael McCormick, Mark A. Cane, Ulf Büntgen, Edward R Cook «CLIMATE CHANGE DURING & AFTER THE ROMAN EMPIRE», 2012 г.
30 - Сборник «Performances économiques de l’Empire romain. Une nouvelle archéologie du commerce et des techniques» под ред. Jean-Pierre Brun, Despina Chatzivasiliou and Willem M. Jongman, 2024 г.
32 - Wilson Andrew «QUANTIFYING ROMAN ECONOMIC PERFORMANCE BY MEANS OF PROXIES: PITFALLS AND POTENTIAL», 2014 г.
41 - Bret Devereaux «Collections: What Do Historians Do?», 2025 г.
42 - «THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY. VOLUME XIII», 2008 г.
45 - Willem M Jongman, Jan PAM Jacobs, Geertje M Klein Goldewijk «Health and wealth in the Roman Empire», 2019 г.
46 - A. J. Parker «Ancient Shipwrecks of the Mediterranean and the Roman Provinces», 1992 г.
68 - Pilar Diarte-Blasco «Urban Transformations in the Late Antique West Materials, Agents, and Models», 2020 г.

Список всех источников цикла, так как их очень много и Пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Я тут некоторое время назад в одном из текстов в своём паблике в ВК пошутил про то, что Апостол Андрей крестил Русь. И люди встрепенулись и зацепились за это так, что некоторые ажно ушли в бан после такого. Как же так, ведь в школьном учебнике написано, что крестителем Руси у нас написан Владимир Святой!

Естественно это была ироничная шутка, однако, предание о том, что Апостол Андрей путешествовал по территории будущего Древнерусского государства оно существует. Ну, и я считал, что оно достаточно известно, что можно было бы таким способом пошутковать. Но, видимо, нет.

Ладно, я сейчас не про людей и шутки, а про Андрея Первозванного и его гипотететическое путешествие на Русь.

Во-первых, надо понимать, что никаких подтверждений этому событию мы не имеем и, скорее всего, найти никак не сможем. Во-вторых же, что это всё на определённом этапе встроилось сначала в византийскую, а потом и в русскую пропаганду. Обер-прокурор Святейшего Синода Андрей Карташёв, например, пишет в своих очерках буквально следующее:

«Иван Грозный на предложение иезуита Антония Поссевина унии, по примеру греков, отвечал: «Греки для нас не Евангелие. Мы верим Христу, а не грекам. Мы получили веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат ап. Петра, приходил в эти страны, чтобы пройти в Рим. Таким образом мы в Москве приняли христианскую веру в то самое время, как вы в Италии, и содержим ее ненарушимо».

То есть перефразируя известное выражение, можно сказать, что если бы сюжет хождение Андрея по Руси не придумали, то он явно должен был иметь место в исторической реальности. Жаль, не имел, конечно же.

Но что мы имеем в данной истории?

Прибыв в Херсонес, наш ученик Христа, а он там скорее всего всё-таки бывал, узнал, что неподалёку располагается устье Днепра, и решил поплыть в Рим по этой реке. Так он поднялся до Киева, где с учениками на горе водрузил крест, где в XIII веке построят церковь во имя Воздвижения Честного Креста, а в середине XVIII столетия — храм архитектора Растрелли в честь того самого апостола. А после направился в Новгород, где помылся в бане (и очень удивился ей), а после через Ладогу — в Балтику и далее — в Рим.

Ну, то есть всё выглядит так, что если бы наш герой существовал во времена, например, князя Игоря, то такое вполне себе было бы релевантно — ещё и в Гнёздово затеял бы теологический спор! Но тут, сами понимаете, есть нюанс. И кроется он в годах жизни Андрея Первозванного. Да, естественно, все же знают, когда распяли Христа, а он числился его учеником. Первый век нашей эры, да ведь?

И нет, территория Поднепровья не была тогда безлюдной пустыней с лесами, в которых белки аукали, та же Зарубинецкая культура там обнаруживается в виде памятников, но назвать их славянами можно с такой большой натяжкой, что натягиваемая сова начнёт верещать так, что разбудит Прокопия Кесарийского, от сочинений которого, вообще-то, и принято прослеживать появления славян на границах цивилизации. Нет, чисто гипотетически Андрей Первозванный мог проследовать обозначенным маршрутом из Чёрного моря в Балтику, но самый главный вопрос здесь был — а нафига? Известной ему цивилизации там на севере Европы не было от слова "совсем". В отличие от тех авторов, кто составлял эту всю легенду веках эдак в IX-X.

И тут же время вспомнить византийскую пропаганду. По вполне себе разумному мнению некоторых историков в создании всей этой легенды могло сыграть свою роль банальное соперничество Константинопольского Патриарха с Римским Папой. Андрей, на минуточку, был старшим братом Петра, а значит восточная ветвь христианства становилась как бы главнее своих западных коллег. Ну, а кроме этого, вроде как из-за этого начинала автоматически претендовать на все те земли, куда пыталась на византийских штыках распространить своё влияние: в Причерноморье, Молдову и Русь. Как говорится, ничего нового и особо удивительного.

И да, Андрей Первозванный не крестил Русь в общепринятом понимании, он там просто был. Но шутить про то, что это сделал именно он, мне вот вообще ничего не мешает.

Автор: Андрей Малов

Итак, дорогие друзья, в прошлый раз мы остановились на том, что долгая эпопея с аннексией Техаса окончилась, и эта огромная территория, наконец, стала частью Соединенных Штатов. Напомним, что главной внешнеполитической проблемой Республики Одинокой Звезды были территориальные споры с Мексикой. Теперь эти разногласия, можно сказать, "по наследству" перешли к США, и их требовалось каким-то образом решать. В итоге Штаты их и решили, причем самым радикальным способом, о чем мы и поведаем в дальнейших главах этого цикла. Но для начала предлагаем ознакомиться с личностью нового президента США, занявшего Белый дом 4 марта 1845 года. Звали его Джеймс Нокс Полк.

Читайте также:

• Американо-мексиканская война. Часть 1. США в 20-е - 30-е годы XIX века

• Американо-мексиканская война. Часть 2. Мексика и Техас

• Американо-мексиканская война. Часть 3. Революция в Техасе

• Американо-мексиканская война. Часть 4. Аннексия Техаса

Полк и его явное предначертание

Дальнейший ход событий невозможно понять без анализа личности Джеймса Полка, а также общественных и политических настроений, царивших в то время в Соединенных Штатах. Именно эти факторы сыграют важнейшую роль в развязывании войны с Мексикой и связанными с ней радикальными изменениями в жизни Америки. Но не будем бежать впереди паровоза и расскажем сперва о новом президенте.

Сын богатого земельного спекулянта и плантатора, Джеймс Полк родился в Северной Каролине в 1795 году. Его семья славилась горячей поддержкой президента Томаса Джефферсона и проводимой им политики расширения страны. В дальнейшем это будет иметь огромное значение для формирования собственных взглядов будущего президента. Он получил неплохое образование и по окончании университета занялся юридической практикой, причем довольно удачно. Успехи в профессиональной деятельности, а также обширные семейные связи поспособствовали также и политической карьере молодого адвоката - в 1824 году он избирается в Конгресс от Демократической партии, став там одним из самых верных последователей Эндрю Джексона, с которым его познакомила жена. На волне роста популярности Джексона последовательно развивается и карьера Полка - в 1835 году он становится спикером Конгресса, а в 1839-м - губернатором Теннесси. Пожалуй, самым большим преимуществом Полка как политика-демократа было то, что он пользовался поддержкой как сторонников Джексона, так и последователей Кэлхуна. Первые считали его идейным продолжателем политики Старого Ореха, особенно, в части территориальной экспансии на Запад. Вторые уважали Полка за его настойчивость в деле защиты прав штатов. Во многом именно поэтому в 1844 году Полк стал компромиссным кандидатом на выборах от Демократической партии, несмотря на то, что по общему мнению не входил в число признанных политических тяжеловесов.

Как мы уже говорили, выборы 1844 года стали одними из самых напряженных в истории США. Вопреки изначальным прогнозам Полку удается с минимальным преимуществом вырвать победу у кандидата от вигов Генри Клея. Свою роль тут сыграли и вновь обретенное единство Демпартии, и неспособность вигов купировать последствия финансового кризиса, и тот факт, что ему удалось завоевать доверие избирателей как на Юге, так и на Севере. Первым он обещал аннексию Техаса, вторым - присоединение Орегона.

К вопросу Орегона мы еще вернемся, а пока расскажем о крайне важной философской концепции, которая уже достаточно давно владела умами большой части американцев, но окончательно оформилась именно в это время. Речь идёт о принципе Явного предначертания, впервые появившемся летом 1845 года в анонимной статье, предписываемой бессменному редактору газеты "Демократик Ревью" Джону О'Салливану. В ней излагались разнообразные доводы в пользу аннексии Техаса и, в частности, прозвучали следующие слова: "(Присоединение Техаса) является исполнением нашего явного предначертания — заселить континент, отведенный Провидением для свободного развития нашего ежегодно умножающегося населения". Вообще, первые проблески американского империализма начали появляться еще при Джексоне, а, возможно, и еще раньше - при Джефферсоне, однако именно при Полке это движение обретает наибольший размах. Все чаще начинают звучать призывы колонизировать все пространство от Атлантического до Тихого Океана, от канадской границы до Рио Гранде. Особо радикально настроенные круги предлагают двигаться еще дальше - до джунглей Амазонии, а там, чем черт не шутит - и до самого мыса Горн.

Разумеется, таких альтернативно одаренных личностей было явное меньшинство, но то, что у Америки должен обязательно быть свой выход к Тихому океану, становится лейтмотивом политики сторонников территориального расширения. В первых рядах экспансионистов идут, разумеется, южные плантаторы-рабовладельцы. Как мы уже не раз отмечали, плантационная экономика может расширяться только экстенсивно, новые земли критически важны для развития этого типа хозяйства. Именно их интересы представляет Полк, сам плоть от плоти южанин и представитель рабовладельческой аристократии. Он подчеркивал, что территориальная экспансия обеспечивала само существование Соединенных Штатов как государства: "Если бы наше нынешнее население было ограничено сравнительно узкими границами первоначальных тринадцати штатов, наша республика давно могла бы пасть". Такие слова абсолютно неудивительны - ведь такую агрессивную политику просто необходимо было обосновать какими-то моральными соображениями. Кто-то, как Полк, считал, что без расширения на Запад США просто не смогли бы существовать как государство. Другие были уверены в великой цивилизаторской миссии Америки по превращению пустынных пространств, заселенных дикарями, в цветущие плодородные земли, куда приходят высокоморальные люди, вооруженные христианским учением и идеалами свободы и демократии.

В общем-то, в таких идеях не было ничего нового - они вполне укладывались в картину романтического национализма, типичного для развитых государств XIX века. Единственное отличие было в том, что в Европе ничейного пространства уже давно не осталось, и крупным игрокам приходилось либо грызться между собой (что чревато большими проблемами), либо осваивать территории в Африке или Азии. В Америке же свободные земли были рядом, , и их было много. Но понятно было, что рано или поздно окончатся и они, и что тогда делать? И, конечно же, экспансионистам было нужно Тихоокеанское побережье, прежде всего, Калифорния. Да, золота там еще не нашли (это произойдет чуть позже), но это богатейшая земля, это удобные гавани, это, наконец, новые рынки сбыта. Плюсом также идет отличный климат, крайне благоприятный для сельского хозяйства, при отсутствии страшных эндемичных заболеваний вроде малярии или желтой лихорадки. Но на пути к обретению этой благословенной земли и имперскому величию Штатов стояло одно государство, когда-то бывшее частью великой колониальной державы, и более того, успевшее само побыть империей. Это, конечно, Мексика, о которой мы уже не раз говорили в рамках нашего цикла, и еще обязательно поговорим. При всем бардаке, анархии и хаосе, которые царили в этой стране в первые десятилетия ее существования, назвать ее дикой или нецивилизованной язык не повернется. Мексика опиралась на богатейшее испанское католическое культурное наследие, приправленное местными обычаями и традициями, в ней было довольно много образованного населения, сам мексиканский народ был очень религиозен и уж точно не требовал никаких усилий по насаждению христианской морали.

Тем хуже для него. По словам Роберта Уокера, секретаря казначейства в кабинете Полка, "жестокое, амбициозное и распущенное мексиканское духовенство будет только радо возвращению инквизиции". Комментировать это заявление даже не хочется. Помимо религиозных предрассудков, свою роль играл, конечно же, и расизм, весьма распространенный в США в то время. Мексиканцы в глазах многих американцев были разношерстным сбродом, продуктом смешения южноевропейской и индейской рас, и поэтому людьми заведомо неполноценными и неспособными к самоуправлению. Было ясно, что в таком неблагоприятном политическом и этническом климате нормально территории, принадлежащие Мексике, развиваться не могут, и только американцы способны привести эти земли к процветанию и установить там подлинное торжество закона и демократии. А заодно, конечно, и плантационное хозяйство, еще больше умножив доходы и влияние крупнейших представителей южной элиты. В общем, ничего нового - было бы желание, а повод найдется. И он нашелся очень быстро. Впрочем, обо всем по порядку. Прежде чем разбираться с Мексикой, необходимо было решить территориальный вопрос еще с одним государством, причем гораздо более опасным и могущественным, нежели южный сосед. Речь идет о Великобритании и так называемом Орегонском кризисе.

Орегонский кризис

Выиграв выборы, Полк тут же подтвердил свои обещания конкретными заявлениями. В своей инаугурационной речи он дал понять, что "наши претензии на всю территорию Орегона ясны и неоспоримы" и что "где бы ни решили поселиться американцы, федеральное правительство должно оказывать им всяческое содействие". Это смелое выступление вызвало настоящий шквал критики в Британии, где лорд Пил ответил Полку в той же манере: "Мы считаем, что у нас тоже есть права на территории Орегона, которые ясны и неоспоримы". Налицо был конфликт интересов, который потенциально мог привести к самым серьезным последствиям. Никто однако тогда не обратил особого внимания, что президент намеренно опустил слово "всю", говоря об этой северо-западной территории. Но что же это была за территория и почему в ней были так сильно заинтересованы две крупные державы по разные стороны Атлантики?

Орегон не следует путать с современным американским штатом с тем же названием. Исторически эта территория была намного больше - она располагалась на побережье Тихого океана и граничила с севера с Русской Америкой (Аляской), а с юга - с мексиканской Калифорнией. Освоение этих земель началось сравнительно поздно - уже в XVIII веке. Сказывалась географическая удаленность и сложность организации логистики в этих местах. Тем не менее, ведущие державы, такие как Великобритания, Испания и Россия постепенно начинают проявлять к ним интерес, а вскоре к ним подключается и молодое американское государство. В конце концов, испанцы и наши соотечественники смогли застолбить за собой обширные куски Тихоокеанского побережья соответственно на юге и на севере и отказались непосредственно от Орегона - первые по договору Адамса-Ониса 1819 года, а вторые - согласно договорам 1824 года с американцами и 1825 года - с англичанами. Таким образом, осталось лишь два претендента на эту землю - США и Великобритания. Но зачем им вообще был нужен этот Богом забытый край?

Главным ресурсом в Орегоне была пушнина. Да, она уже не имела того значения в международной торговле, как 200 - 300 лет назад, но до сих пор оставалась востребованным и весьма недешевым товаром. К тому же, в долине Вилламетт были чрезвычайно плодородные земли, на которых сейчас даже выращивается виноград, что само по себе уникально для такого северного региона. С развитием международной торговли и постепенным включением Тихого океана в мировую экономическую систему растет и значение северо-западной части американского континента. В 1807 году британцы основывают Северо-западную компанию (которую потом поглотит Компания Гудзонова залива) и начинают строительство факторий на территории Орегона. От них не отстают и американцы - их Тихоокеанская меховая компания пытается создать конкуренцию британским деловым интересам в этом регионе. В этой борьбе на стороне Туманного Альбиона был самый мощный в мире торговый и военный флот, а Страна Свободы, в свою очередь, имела прямой доступ к этим землям по суше. Да, учитывая крайне низкую транспортную связность, характерную для начала XIX века, казалось, что американцам здесь ничего не светит - океанский путь на Северо-Запад был намного быстрее, и вывозить оттуда товары морем было намного проще и выгоднее. Но это пока.

Экспедиция Льюиса и Кларка 1803 года доказала принципиальную возможность достигнуть Тихого океана по суше, и уже совсем скоро, с постепенным освоением земель, полученных Штатами в рамках Луизианской покупки, поток переселенцев начинает двигаться все дальше и дальше на запад. Здесь стоит оговориться, что идея территориального расширения была не только прерогативой южной плантаторской элиты. Для малоземельного населения Старого Северо-Запада, где хозяйство, основанное на рабском труде, было попросту невозможно, Орегон был настоящей дорогой в рай, которая обещала обширные плодородные территории, за которые не надо было бороться с соседями и платить налоги правительству. В результате все больше людей решает рискнуть всем и отправиться навстречу своей мечте. Путь из Миссури к побережью Тихого океана получил название Орегонской тропы и стал настоящим символом пионерского духа Америки. Исследователи оценивают количество людей, прошедших по ней с 1840-х по 1860-е годы примерно в 400 тысяч человек. Развитие железнодорожного транспорта, а также изобретение в 1837 году Сэмюелем Морзе телеграфа означало, что рано или поздно чудеса современной техники доберутся и до этих диких мест. А значит, людей там вскоре будет еще больше. Все это давало американцам заметные преимущества, но вместе с тем заставляло руководство страны действовать активно.

Напомним, что президент Полк в своей предвыборной программе обещал американцам не только Техас, но и весь Орегон. "54°40' или война!" - так гласил предвыборный лозунг Демпартии. Имелась в виду широта, по которой должна была пройти граница американского Орегона, то есть по южной границе русской Аляски. По результатам договора 1818 года Британия и США договорились о совместном использовании этой территории, но вечно так продолжаться не могло. Необходимо было четко закрепить статус Орегона, и фракция экспансионистов в Конгрессе была уверена, что он принадлежит Штатам целиком. Во многом именно это обеспечило Полку нужные голоса на Севере. Но несмотря на такие воинственные заявления, на самом деле президент совершенно не собирался лезть на рожон с англичанами из-за какого-то там Орегона. Ему нужна была, в первую очередь Калифорния, а значит, конфронтация с Мексикой. Ввязываться одновременно в две войны, где одним из противников может стать первая держава мира, явно не входило в его планы.

Начались переговоры, и пока они шли не слишком удачно. Полк предложил британцам компромиссный вариант - границу по 49-й параллели. Посол сэр Ричард Пакенхэм (племянник Эдварда Пакенхэма, погибшего в 1815 году при Новом Орлеане) отказался сразу, даже не проконсультировавшись с Лондоном. Это разозлило как Полка, так и представителей Северо-Запада в Конгрессе - 2 декабря 1845 года сенаторы от Мичигана, Индианы и Огайо предложили ни много ни мало объявить наглым англичанам войну! Это было последнее, чего хотел бы Полк, но и просто так плюнуть на мнение северных демократических элит он тоже не мог. Причины такой резкой реакции сенаторов заключались не только в англофобии, традиционной для тогдашней Америки, но и в том, что Север никак не должен был уступать Югу. Северные демократы резонно вопрошали: южанам достался целый Техас, а нам что?

Ситуация накалялась. Британцы даже послали к берегам Орегона флот из пяти кораблей, в том числе огромный 80-пушечный линкор "Коллингвуд", демонстрируя серьезность своих намерений. Тем не менее, холодные головы по обе стороны Атлантики, к счастью, сумели выправить ситуацию. Британцам тоже совершенно не нужна была война за Орегон, экономическое значение которого для Империи неуклонно падало. К тому же, Война 1812 года показала сложность развертывания крупных сил в Северной Америке, а США по сравнению с началом века серьезно усилились в военном отношении. Ну, и наконец, Туманный Альбион традиционно более занимали европейские дела, особенно намечавшийся уже тогда конфликт с Россией касательно восточного вопроса. В США же против конфронтации резко выступили виги, которые к политике территориального расширения страны относились, мягко говоря, с прохладцей.

Тут необходимо сделать еще одно отступление и отметить, что идеологию Явного предначертания разделяли в США далеко не все. Большинство вигов и их сторонников считало, что прежде чем бросать свои взоры на чужие земли, необходимо сначала наладить экономическую жизнь на старых территориях. В частности, Генри Клей в одном из своих писем подчеркивал: "Гораздо важнее объединить, гармонизировать и улучшить то, что у нас есть, чем пытаться приобрести больше". Известный протестантский проповедник Уильям Ченнинг отвечал ему: "Соединенные Штаты должны оказать поддержку своим менее удачливым братским республикам и взять на себя высочайшую моральную роль распространять свободу и дарить ее плоды, а не грабить, крушить и уничтожать". Виги тоже понимали, что страна не должна замыкаться в собственных границах, и американской экономике абсолютно необходима экспансия. Но экспансия, основанная не на захвате территорий, а на развитии промышленного производства, внутренней и международной торговле, совершенствовании транспорта и инфраструктуры. Экспорт товаров, идей и моральных принципов вместо экспорта войн и территориальных захватов. Такая концепция внутреннего развития находила широкий отклик в настроениях масс, особенно на Северо-Востоке, и война с Англией рисковала окончательно расколоть страну надвое. Читатели, знакомые с нашим циклом о Войне 1812 года помнят, с каким негативом относились к ней представители Федералистской партии - дело тогда едва ли не дошло до сецессии. Подобное вполне могло повториться и теперь, и, разумеется, накануне войны с Мексикой президент Полк никак не мог пойти еще и на обострение внутренних противоречий.

В результате, в июне 1846 года состоялся очередной раунд переговоров между Пакенхэмом и госсекретарем Джеймсом Бьюкененом, которые завершились, наконец, согласованием компромиссного документа. Согласно ему, граница между английскими и американскими владениями была проведена по 49-й широте, при этом остров Ванкувер целиком остался за британцами, судоходство по каналам и проливам южнее 49-й параллели было открыто для обеих сторон, а собственность Компании Гудзонова залива объявлялась неприкосновенной. Оставалось только ратифицировать договор в Сенате, что и было сделано 12 июня большинством голосов - 38 против 12. А уже 15 числа соглашение было, наконец, подписано, и Орегонский вопрос был к всеобщему удовольствию закрыт. Полк теперь мог со спокойной душой заявить, что он сделал все что мог, но ему пришлось пойти на компромисс, подчиняясь воле Сената. Но почему сами сенаторы так быстро согласились на такие условия? Ответ очень прост - к тому моменту война на южных границах уже началась. "Теперь давайте просто наподдадим Мексике под зад", - писала демократическая газета "Нью-Йорк Геральд". И именно это и собирались сделать американцы.

Дело Торнтона

Вот мы, наконец, и подошли к центральному событию нашего цикла - непосредственно, Американо-мексиканской войне! Но как она началась? Что послужило к ней поводом? Итак, в самом конце 1845 года Техас окончательно входит в состав Союза. Причем, как мы уже говорили ранее, входит с до конца не определенными границами. Мексиканцы считали, что граница Техаса проходит по реке Нуэсес. Техасцы же на основании договора с плененным Санта-Анной претендовали на земли до реки Рио Гранде, и такую же официальную позицию теперь занимали Соединенные Штаты. Надо ли говорить, что одно это уже создавало основания для потенциального конфликта. Более того, и это совершенно неудивительно, Мексика в принципе была категорически против включения Техаса в состав США, ибо считала эту территорию своей! 6 марта 1845 года мексиканский посол в США объявил присоединение Техаса "актом агрессии" и в одностороннем порядке разорвал дипломатические отношения со Штатами. Ситуация складывалась крайне напряженная - достаточно было любого, самого малозначительного инцидента на спорных территориях, чтобы спровоцировать большую войну. Однако пока Мексика не шла на обострение конфликта, и дело здесь, как всегда, было в крайне нестабильной обстановке в стране.

Президент Хосе Хоакин Эррера был в весьма незавидном положении - ему пришлось разгребать авгиевы конюшни, оставленные в наследство бежавшим Санта-Анной, к тому же, страну буквально разрывали на части разношерстные сепаратистские движения. Чтобы как-то справиться с хаосом творившемся в республике, он задумал проведение налоговых и территориальных реформ, но они могли быть осуществлены, только если Мексика окончательно смирится с потерей Техаса и избежит конфронтации с могучим северным соседом. В августе 1845 года он объявил, что готов принять американского уполномоченного для обсуждения территориальных споров.

Надо отдать должное Полку - прежде чем пойти на открытую эскалацию, он попытался решить существовавшие с южным соседом разногласия дипломатическим путем и принял предложение своего мексиканского коллеги. Он отправил в Мехико специального посланника - Конгрессмена из Луизианы Джона Слайделла, пользовавшегося полным доверием президента. Однако еще до этого, в июле (то есть еще до официального присоединения Техаса к Союзу), он приказал генералу Закари Тейлору во главе 3500 солдат занять позиции на реке Нуэсес и быть готовым захватить спорные территории силой, если потребуется. О генерале Тейлоре мы еще обязательно подробно поговорим в следующих главах, а пока посмотрим, что же происходило дальше.

Одновременно с демонстрацией силы в Техасе Полк через своего консула в Калифорнии дает местным сепаратистским силам понять, что он готов поддержать их, если те открыто выступят против центрального правительства. Таким образом, если в случае с Орегоном Полк старался казаться принципиальным, но на деле был готов к компромиссу, то в мексиканских делах все обстояло с точностью до наоборот. Полк вряд ли надеялся, что миссия Слайделла будет успешной - он уполномочил его предложить мексиканцам 25 миллионов долларов в обмен на Верхнюю Калифорнию, Нью-Мексико и признание границы Техаса по реке Рио-Гранде, а также обязался аннулировать долг мексиканского правительства перед американскими гражданами в размере 3 миллионов долларов. С позиции послезнания такие требования стоит признать вполне разумными - в результате войны Мексика все равно потеряет эти территории, а вооруженного конфликта можно было избежать. Но Полк точно знал, что никто в Мексике на такие условия не пойдет, и был абсолютно прав.

Дело было все в той же перманентной политической нестабильности и нескончаемой борьбе за власть. Любой, кто согласился бы рассматривать американские предложения, был бы тут же обвинен в трусости и измене и мгновенно лишился бы всякой власти и влияния в стране. И действительно, как только президент Эррера высказал намерение принять Слайделла, он моментально слетел с постав президента, и в декабре 1845 года его преемником стал бывший военный и ярый централист Мариано Паредес. Он решительно отказался говорить с американским посланником и объявил требования гринго неслыханной наглостью. Разозленный Слайделл написал Полку: "Похоже, что война - это действительно лучший способ иметь дело с мексиканцами" и отбыл восвояси. Отныне никаких вариантов для мирного решения споров не оставалось.

В январе 1846 года, узнав об ожидаемом провале миссии Слайделла, Полк приказывает генералу Тейлору выдвигаться к Рио-Гранде, буквально приглашая мексиканцев к активным действиям. Однако пока что они не обращают на очевидную провокацию никакого внимания. Дело в том, что в течение первых месяцев 1846 года Орегонский вопрос оставался нерешенным и накладывался на кризис с Мексикой. Он усиливал сопротивление мексиканского общественного мнения требованиям США, поощряя ложные надежды на британскую помощь. Тем временем, северные демократы в Конгрессе оказали президенту надежную поддержку в его жесткой позиции против Мексики, поскольку всё еще ожидали, что он разделит их точку зрения по Орегону. Несмотря на то, что действия Полка были крайне сомнительны с моральной точки зрения, нельзя не признать его исключительное политическое мастерство в параллельном решении этих двух ключевых кризисов - оба они разрешились именно так, как хотел президент. Британцы предложили свой компромисс по Орегону до того, как узнали о боях на Рио-Гранде, а Конгресс проголосовал за войну против Мексики до того, как северные экспансионисты разочаровались в разделе Орегона.

Президент Паредес ждал сколько мог. Несмотря на воинственные заявления, он был явно не в восторге от перспективы войны с более богатым и могущественным соседом. К тому же, он втайне надеялся, что кризис в Орегоне может подтолкнуть Британию к открытому конфликту со Штатами. Но уже к апрелю 1846 года стало понятно, что британцы вряд ли пойдут на силовое решение вопроса, а ему самому медлить было больше нельзя, иначе он рисковал отправиться на улицу вслед за Эррерой. 23 числа он издал прокламацию, в которой обвинил США в агрессивных действиях и приказал генералу Мариано Аристе с пятью тысячами солдат перейти Рио-Гранде и пресечь незаконные действия американцев.

24 апреля Закари Тейлор получил сообщение, что мексиканские войска форсируют реку в двух местах - ниже и выше по течению относительно его лагеря. Он посылает два кавалерийских отряда на разведку, и если первый ничего не нашел, то вот второй, под командованием капитана Сета Торнтона, на следующий день наткнулся на засаду мексиканского генерала Анастасио Торрехона. Его 80 драгун были внезапно атакованы солдатами Торрехона общим числом в 1600 человек, в результате чего 15 американцев было убито, 6 ранено, а остальные, включая самого Торнтона, попали в плен. К чести Торрехона, он вернул Тейлору всех раненых, а пленные впоследствии были освобождены в результате обмена, но это не имело никакого значения. Вот он, казус белли, который был так нужен Полку!

А у самого президента к тому времени уже кончалось терпение. Если сейчас же не начать боевые действия, он рискует потерять поддержку северных демократов из-за ситуации с Орегоном. В итоге он решает плюнуть на все и объявить войну мексиканцам на основании того, что те не выплачивают долги и отказываются вести переговоры со Слайделлом! Это был слишком смешной повод даже по меркам XIX века, но что поделать. 9 мая, когда он уже был готов выступить перед Конгрессом, к нему неожиданно приходит отчет Тейлора об инциденте с капитаном Торнтоном. Президент ликовал! Теперь ему не надо придумывать липовые основания для войны - мексиканцы сами преподнесли ему такой подарок!

Выступая перед Конгрессом с просьбой об объявлении войны, он произнес такую пламенную речь:

"Чаша терпения была исчерпана еще до недавних сведений с границы. Но теперь, после многократных угроз, Мексика перешла границу Соединенных Штатов, вторглась на нашу территорию и пролила американскую кровь на американской земле. . . . Война идёт, и, несмотря на все наши усилия избежать ее, идёт по вине самой Мексики... Я призываю Конгресс к незамедлительным действиям по признанию этого факта и предоставлению в распоряжение исполнительной власти средств для ведения войны и, таким образом, ускорения восстановления мира".

13 мая Конгресс подавляющим числом голосов принимает Декларацию об объявлении войны. В Палате голоса распределись так: 123 - за войну и всего 67 - против. В Сенате - 40 против 2. Трое сенаторов воздержались, но что самое интересное, среди них был Джон Кэлхун. Старый южнокаролинец понимал, что может означать для страны приобретение Калифорнии и Нью-Мексико и к каким внутренним конфликтам это приведет. Однако большинство либо было охвачено патриотическим угаром, либо хотело избежать обвинений в предательстве. Все слишком хорошо помнили, что случилось с федералистами 30 лет назад...

Итак, план Джеймса Полка сработал блестяще - война началась! Теперь дело было за малым - разбить мексиканцев и занять то, что было предначертано Америке самой судьбой! Однако все было далеко не так просто, и американским солдатам предстоят целых два года тяжелой борьбы.

Дорогие друзья, мы, наконец, закончили наш долгий рассказ о причинах и предпосылках Американо-мексиканской войны. Но прежде чем мы приступим к описанию непосредственно боевых действий, нам необходимо будет посмотреть, что же из себя представляли армии враждующих сторон и разобрать их сильные и слабые стороны. Этим мы и займемся в следующей части! Спасибо за внимание и до скорого!

Продолжение следует...

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте нас на других ресурсах:

Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.