Если честно, я проигнорировал предупреждающие знаки. А как иначе? Шэрон была идеальна — или, по крайней мере, казалась идеальной в то время. Она красива в той классической манере, которая заставляет людей оборачиваться. И умна. У нее острое чувство юмора, которым можно проткнуть кого—нибудь насквозь, и она точно знает, как им пользоваться.

Мы встречались уже восемь месяцев. Конечно, может быть мы поторопились, но что—то просто щелкнуло. С нашего первого свидания я понял, что хочу, чтобы она была в моей жизни. Она казалась мне полным комплектом — кем—то, с кем я действительно мог бы построить будущее.

Оглядываясь назад, я понимаю, что были мелочи, на которые следовало обратить больше внимания.

Это случилось на нашем четвертом свидании. Мы сидели у нее на диване, пили вино, когда она заговорила.

— Наверное, мне стоит тебя предупредить кое о чем, — сказала она, крутя бокал.

Я приподнял бровь, уже наполовину влюбленный в нее:

—Ох? О чем ты?

— Я не самый… легкий человек, со мной не просто спать рядом, — сказала она.

Я рассмеялся, думая, что она шутит:

— Не волнуйся, я уже делил кровать с храпунами. Думаю, я справлюсь.

Она покачала головой, на ее губах играла легкая улыбка.

— Это не храп. Я разговариваю во сне. Иногда я двигаюсь или… ну, бывало, что я случайно давала людям пощечины.

— Бить людей, ахах? Звучит как профессиональный риск, — поддразнил я.

Она посмотрела на меня — наполовину серьезно, наполовину весело.

— Я просто говорю, что это уже случалось. Если ты решишь остаться, я тебя предупредила.

На тот момент я не придал этому особого значения. Это звучало безобидно, даже мило. Но оглядываясь назад… да, мне следовало отнестись к ее словам серьезнее.

В первый раз, когда я остался у нее ночевать, я ожидал пощечины, чтобы подшутить над ней по этому поводу на следующее утро. Но в основном та первая ночь прошла без происшествий. Она немного ворочалась, бормоча что—то бессвязное — «не красная» и «не дай ей упасть». Я не заметил ничего особенного.

В течение следующих нескольких недель ее странности начали проявляться все больше. Однажды ночью я проснулся от того, что ее рука ударила меня прямо в грудь.

— Какого черта? — проснувшись, пробормотал я растерянно.

Шэрон спала, ее рука безвольно лежала на кровати.

На следующее утро я сказал об этом за завтраком.

— Итак… ты ударила меня ночью.

Она чуть не подавилась кофе, ее глаза расширились от притворного ужаса.

— Да? Я сделала это?

— Ага. Полный отстой. Тебе приснилось, как ты с кем—то дерешься?

Она усмехнулась, покачав головой:

— Может быть, мне приснился Аарон?

Аарон был ее бывшим мужем. Она не особенно говорила о нем, но, насколько я понял, их развод был тяжелым. То, как она произнесла его имя — полушутя, полугорько — заставило меня задуматься, не было ли в этой истории чего—то большего.

Но я посмеялся. В то время это не казалось чем—то примечательным.

Были некоторые странные знаки, но настолько неявные, что я не распознавал их сути.

Через несколько недель совместной жизни Шэрон снова подняла эту тему.

— Я не шутила насчет сна, ты знаешь, — сказала она ночью, когда мы собирались спать.

— Я знаю, — ответил я, накрываясь одеялом, —  Честно говоря, это не так уж и плохо. Это даже мило.

Ее улыбка на секунду померкла:

— Просто… не пугайся, если я скажу что—то странное, ладно?

Я ободряюще сжал ее руку:

— Шэрон, это не проблема, правда. Я думаю, ты идеальна, и никакие твои слова во сне этого не изменят.

Она снова улыбнулась, но на этот раз улыбка не коснулась ее глаз.

В то время я думал, что в этом нет ничего такого. Теперь жалею, что не отнесся к тому моменту более серьезно.

***

Первые несколько недель пребывания у Шэрон все было вполне нормально. Да, она беспокойно спала — ворочалась, переворачивалась, даже бормотала.  Но я решил, что это просто часть ее «странного» очарования.

Но затем темы ее «разговоров» резко изменились.

Сначала она говорила что—то вроде «положи это» или «приведи кошку» — безобидная ерунда — и я смеялся над этим на следующее утро. Но однажды ночью, примерно через месяц, я проснулся и услышал нечто другое.

— Он под дубом, — пробормотала Шэрон тихим и ровным голосом.

Я моргнул, сонно и растерянно.

— Шэрон?

Ответа не было. Она лежала неподвижно, дыхание медленное и ровное.

Я сел и наклонился поближе.

— Что под дубом?

Ничего. Она больше ничего не сказала, просто перевернулась и плотнее завернулась в одеяло.

На следующее утро за завтраком я поднял эту тему.

— Ты сказала что—то странное во сне прошлой ночью, — сказала я ей.

Шэрон приподняла бровь, отпивая кофе.

— О, да? Что я сказала?

— Это было… странно. Ты сказала: «Он под дубом».

Она наклонила голову, словно пытаясь понять, шучу ли я.

— Хм, действительно странно. Может, речь шла о домике на дереве или о чем—то в этом роде.

— Ты помнишь, что тебе снилось?

Она покачала головой.

— Нет. Я не запоминаю. Ты же знаешь, как это бывает.

Я кивнул, но ее ответ меня не устроил. Было что—то притворное в том, как она отмахнулась — слишком небрежно, словно пыталась перевести разговор.

***

Через неделю я проснулся от того, что она ходила вокруг кровати, словно пыталась измерить шагами комнату.

— Шэрон? — прошептал я, потирая глаза.

Она не ответила.

Я потянулся к прикроватной лампе, но как только я нажал кнопку включателя, она замерла на месте.

— Не надо, — резко сказала она.

Моя рука застыла.

— Что не надо?

Она не ответила. Мгновение она просто стояла там, затем забралась обратно в кровать, ее движения были резкими и роботизированными.

На следующее утро я оставил свои мысли при себе. Я хотел спросить ее о том, что она сказала ночью, но что—то подсказало мне этого не делать.

После этого все стало еще хуже.

Однажды ночью она села прямо в постели и снова начала бормотать.

— В двух милях от шоссе, — сказала она, ее голос был спокойным и ровным. – Это удобнее делать, когда земля мокрая.

На этот раз я даже не пытался ее разбудить. Я просто лежал, уставившись в потолок, чувствуя, как волосы на затылке зашевелились.

Когда она, наконец, перевернулась и замолкла, я встал и пошел на кухню. Мои руки тряслись, когда я наливал себе стакан воды.

Что, черт возьми, происходит?

***

Переломный момент наступил несколько ночей спустя.

Я проснулся и увидел, что Шэрон сидит на краю кровати, спиной ко мне.

— Я же говорила, что это не сработает, — прошептала она.

Я медленно сел.

— Шэрон?

Она не обернулась. Она наклонила голову, как будто слушала кого—то невидимого.

— Он сказал, что разберется с этим, но не сделал этого. Теперь это моя проблема.

— Шэрон, с кем ты разговариваешь? — спросил я.

Она не ответила. Вместо этого она встала и вышла из спальни. Я не пошел за ней. Я, замерев, сидел в комнате, слушая, как ее шаги стихают в коридоре.

Когда я проснулся, она уже была на кухне, напевала себе под нос и переворачивала блинчики. Увидев меня, она подняла глаза и улыбнулась:

— Доброе утро!

Я заставил себя улыбнуться в ответ, но мой желудок скрутило. Я не мог перестать думать о том, что она сказала во сне.

Ночь, когда я понял, что что—то не так, началась как обычно. Шэрон быстро уснула, свернувшись калачиком, а я листал ленту в телефоне. Все казалось нормальным, пока я не услышал ее голос.

Сначала я подумала, что она говорит со мной.

— Я зажала ему нос, — сказала она.

Я замер.

Ее голос был тихим, холодным, монотонным.

— Это не заняло много времени. Он некоторое время сопротивлялся, но потом перестал.

Я повернулся к ней. Шэрон все еще лежала на боку, медленно дыша.

— Шэрон? — прошептал я.

Она не ответила.

Ее голос был едва слышен.

— Стащила его вниз по насыпи. Почва была мягкая — идеально для копания.

— Какого черта? — пробормотал я себе под нос.

Остаток ночи я не мог уснуть

***

На следующее утро я сказал ей:

—Ты снова разговаривала во сне прошлой ночью.

Шэрон выглядела удивленной, подняв глаза от своего кофе.

— О, нет, правда? Что я сказала на этот раз? Надеюсь, это не было что—то постыдное.

Я колебался.

— Ты… ты что—то сказала о том, что кого—то задушила. И вырыла могилу.

Она нахмурилась.

— Это, конечно, странно. Может, приснился кошмар на фоне криминальных шоу, которые я видела. Ты же знаешь, сколько я смотрю Netflix.

Она фальшиво рассмеялась.

— Ты не помнишь, что тебе снилось? — напирал я.

Шэрон покачала головой.

— Нет, извини. Честно говоря, Крис, я никогда не помню ни одного своего сна.

Я кивнул, но подозревал, что она не всё мне рассказала.

Несколько ночей спустя я снова проснулся от ее голоса.

— Макс, — сказала она. Ее тон был спокойным и отстраненным.

Я сел в постели, по коже побежали мурашки.

— Он за старым амбаром, — продолжила она. — Тот, что с синей дверью.

Имя было знакомым. Молодой человек по имени Макс пропал много лет назад во время похода. Его дело до сих пор не раскрыто.

На следующее утро я не поднимал эту тему. Я не знал, как. Но я не мог выкинуть ее слова из головы.

Я погуглил имя Макса на своем телефоне. Его исчезновение произошло в соседнем округе. В отчетах не упоминался амбар или синяя дверь, но другие детали, упомянутые Шэрон, соответствовали описанию местности, где его видели в последний раз.

Несколько дней спустя я набрался смелости предложить Шэрон кое—что. Она улыбалась, когда я только подошел.

— Ты никогда не думала о проведении исследования сна? — осторожно спросил я.

Она перестала улыбаться.

— Зачем мне это делать, Крис?

— Я не знаю. Просто… ты говоришь очень странные вещи во сне. Может, это стресс или что—то еще.

— Я в порядке, — сказала она, качая головой. —  Ты слишком много об этом думаешь.

— А как насчет записи? — спросил я. – Просто чтобы самой послушать.

Ее лицо мгновенно потемнело.

— Нет. Конечно, нет. Это вторжение в личную жизнь.

— Я не пытался…

— Если ты когда—нибудь запишешь меня без моего разрешения, Крис, нашим отношениям конец. Я серьезно.

Наши взгляды встретились, я кивнул, и мы продолжили свой день. Однако внутри мой мир рушился.

В ту ночь, после того как она уснула, я не мог сдержаться. Я положил телефон под подушку на ее стороне кровати и нажал «запись».

На следующее утро, пока Шэрон принимала душ, я воспроизвел аудиофайл.

Сначала это были просто помехи. Затем, около 2 часов ночи, раздался ее четкий голос.

— Нина слишком много кричала, — пробормотала Шэрон. – Быстро — пришлось действовать быстро. Никаких ошибок.

Я замер.

Нина. Я слышал про нее. Девушка—подросток с таким именем исчезла пять лет назад, и ее дело все еще было открыто.

«Нет, этого не может быть», — подумал я. Это невозможно.

Я больше не мог это игнорировать. Мне нужно было узнать, правда ли то, что она говорит.

В тот день я поехал в одно из мест, которые описала Шэрон: амбар с синей дверью. Это было недалеко — около двадцати минут от города.

Я нашел его достаточно легко. Здание было старым и обшарпанным, его дверь выцвела до тускло—серого цвета.

За амбаром была небольшая роща. Почва под деревьями выглядела свежевскопанной.

Я сказал себе уйти, но не смог. Я схватил ближайшую палку и начал копать грязь.

Мне не пришлось долго ковыряться. Запах — резкий и узнаваемый — сразу ударил мне в лицо. Затем я увидел его: рваный, испачканный грязью кусок ткани, прилипший к тому, что я мог описать только как… останки.

Я отшатнулся. Голова закружилась, пока я пытался осознать то, что вижу.

Шэрон не снилось.

***

Я не мог остановиться. Каждый вечер после того, как Шерон засыпала, я включал на телефон диктофон. И каждое утро, пока она принимала душ или готовила кофе, я прослушивал то, что она говорила.

И так было всегда.

— Она все плакала, поэтому мне пришлось сделать это быстро. Это было грязно, — сказала она. – Она сейчас в карьере. Под водой.

Имена менялись, но шаблон не менялся. Каждую ночь Шэрон шептала что—то леденящее, что—то конкретное.

— В корнях, вот в чем фокус, — сказала она однажды ночью. – Никто никогда не проверяет, что находится под корнями.

Каждое утро я просыпался в большем страхе, чем в предыдущее.

Аудиофайлы накапливались, каждый из них был частью ужасающей головоломки. Я больше не мог этого отрицать. Это были не сны.

Это были признания.

Шэрон начала замечать, что что—то не так.

— Ты что—то молчалив в последнее время, — сказала она однажды утром, подавая  тарелку с яичницей.

— Просто устала, — пробормотала я, избегая ее взгляда.

— Ты все время уставший в последнее время, — сказала она, наклонив голову. – Тебя что—то беспокоит?

— Нет, — солгал я. – Ничего.

Она изучала меня мгновение, ее взгляд был острым и немигающим, а затем она улыбнулась.

— Хорошо.

После этого я почувствовал, что она стала более пристально за мной наблюдать, словно ожидая, когда я оступлюсь.

***

Однажды ночью она меня застукала.

Я думал, она спит. Я сидел на диване, наушники вставлены в телефон, и слушал последнюю запись.

— Я сказала ему, что разберусь с этим, — прошептала Шэрон на записи. – Но он не послушал. Мне пришлось убирать за ним.

От звука ее голоса у меня по коже побежали мурашки.

— Что ты делаешь, Крис?

Я подпрыгнул, выдергивая наушники из ушей. Шэрон стояла в коридоре, скрестив руки на груди.

— Ничего! — быстро ответил я, заблокировав телефон и засунув его в карман.

Ее глаза сузились.

— Ты что—то слушал?

— Нет, — пробормотал я. – Я просто… просматривал соцсети.

Она не двигалась. Выражение ее лица не менялось. Она просто стояла там, уставившись на меня.

— Дай мне взглянуть на твой телефон, — наконец сказала она.

— Что? — спросил я, нервно смеясь.

— Я сказала, дай мне свой телефон, Крис.

— Зачем?

— Потому что я думаю, что ты меня обманываешь.

Я встал, стараясь говорить спокойно:

— Шэрон, ты ведешь себя смешно.

— Я? — спросила она, делая шаг вперед. – Ты ведешь себя странно уже несколько недель. Избегаешь меня. Блокируешь телефон. Что ты скрываешь?

— Ничего! — сказал я. – Почему ты думаешь, что я…

— Тогда дай мне посмотреть, — сказала она, перебивая меня.

— Нет.

Слово прозвучало резче, чем я предполагал.

Голос Шэрон был холодным и ровным.

— Ты ведь меня записал, да?

Меня охватила волна страха.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она сделала еще один шаг вперед.

— Пока я спала — ты меня записал. Признайся.

— Шэрон, я…

— Дай мне телефон, Крис.

— Нет.

Она бросилась на меня, ее пальцы вцепились в мой карман. Я отшагнул, пытаясь оттолкнуть ее, но она была настойчива.

— Отдай его мне! — закричала она, и ее голос эхом разнесся по квартире.

Я вырвался из ее рук и побежал к двери.

Я не останавливался, пока не добрался до своей машины. Мои руки так тряслись, что мне потребовалось три попытки, чтобы вставить ключ в зажигание.

Выезжая с парковки, я оглянулся на здание. Шэрон стояла у окна и смотрела на меня.

Я не вернулся за своими вещами, даже за телефоном.

На следующий день я вошел в свою учетную запись в облаке с компьютера публичной библиотеки.

Записи исчезли.

Шэрон, должно быть, нашла способ их удалить.

Я сидел, уставившись в пустую папку. Все улики, все доказательства исчезли.

***

Я не пошёл в полицию. Я не мог.

Что я должен был сказать? Что моя девушка призналась в дюжине убийств во сне? Что я нашел тело именно там, где она сказала? Они бы высмеяли меня — или, что еще хуже, подумали бы, что это моих рук дело. А без записей у меня не было ничего, кроме слов.

Вместо этого я сделал единственное, что пришло мне в голову: сбежал.

Я поехал в ближайший город, остановился в дешевом мотеле и провел остаток ночи, глядя в треснувший потолок и пытаясь понять, что, черт возьми, мне делать.

На следующее утро я купил новый телефон за наличные. Ничего особенного, просто базовая модель, которая могла звонить и иметь доступ к моему облачному аккаунту. Записи исчезли. Все файлы, которые я сохранил, были стерты.

Она нашла способ удалить их.

Неделями я оставался в мотеле, не высовывая нос и вздрагивая от каждого звука за дверью. Я просто знал, что Шэрон где—то там, наблюдает, ждет подходящего момента, чтобы нанести удар.

Я избегал социальных сетей, боясь, что она будет использовать их, чтобы выследить меня. Единственное, за чем я следил, были новости. Каждое утро я просматривал местные криминальные сводки, молясь, чтобы не увидеть ее имени или, что еще хуже, не услышать, что обнаружено еще одно тело.

Сначала ничего не было. Никаких пропавших без вести или исчезновений, никаких убийств. На мгновение я позволил себе поверить, что, возможно, я достаточно напугал ее, чтобы она остановилась.

Затем убийства возобновились.

Сначала это были мелочи: мужчина, найденный задушенным в своем доме, тело женщины, вытащенное из озера. Оба в соседних округах, обстоятельства жутко напоминали истории, которые Шэрон шептала во сне.

Я убеждал себя, что это просто совпадения. Так должно было быть.

Но потом это стало происходить рядом.

В моем родном городе пропала девочка—подросток, ее велосипед нашли брошенным на обочине дороги всего в миле от места, где я вырос.

Неделю спустя ее тело было обнаружено в неглубокой могиле в роще деревьев.

Я не мог дышать, когда увидел отчет. Сайт полностью соответствовал описанию Шэрон: «В корнях, вот в чем фокус. Никто никогда не проверяет под корнями».

Это была она. Закономерно.

***

Переломный момент наступил, когда в новостях сообщили об еще одной жертве — моем кузене Райли.

Мы с ним не были близки, но мы выросли вместе. Он была из тех людей, которые освещали каждую комнату, в которую входили, — всегда улыбаясь и смеясь.

Когда я увидел его имя в ленте новостей, у меня словно выбили почву из—под ног.

Репортер сказал, что его нашли около той же рощи, где обнаружили тело подростка. Они не дали никаких подробностей, но я уже знал, чего они не говорят.

Я знал, что это Шэрон.

Несколько дней я не мог ни есть, ни спать. Все, о чем я мог думать, был Райли — что я мог предотвратить это, если бы сделал что—нибудь раньше. Если бы я пошел в полицию или рассказал кому—нибудь, кому угодно, о том, что говорила Шэрон.

Но я этого не сделал. Я сбежал как трус, и теперь Райли мертв.

Чувство вины было невыносимым.

Я совершил много ошибок в своей жизни, но побег от Шэрон — это, наверное, худшая из них.

Я думал, что уход спасет меня. Я думал, что это не даст ей узнать, как много я знаю. Но, правда в том, что это не спасло Райли. Это никого не спасло.

***

Я больше не могу держать это в себе. Мне все равно, если мне никто не поверит, или если люди подумают, что я сумасшедший. Даже если это сделает меня мишенью — я должен кому—то рассказать, должен что—то сделать.

Несколько дней я сидел здесь, пытаясь найти нужные слова. Слова, которые могли бы заставить поверить мне. Слова, которые могли бы остановить ее.

Но правда в том, что это уже не имеет никакого значения: Райли мертв, и это моя вина.

Я не могу перестать видеть ее лицо в новостях. Я не могу перестать слышать дрожащий голос моей мамы по телефону, когда она рассказывала мне, что произошло.

Я мог что—то сделать. Я мог остановить Шэрон.

Но я этого не сделал. Я сбежал.

Руки трясутся, голова гудит, грудь сдавливает, но мне нужно выговориться. Мне просто нужно, чтобы кто—то знал.

Ее зовут Шэрон. Она умная, красивая, идеальная внешне.

И она убийца.

Она призналась во всем: Макс, Нина, все они. Она описала, как и где она это сделала. Я сначала думал, что это просто сны. Боже, я хотел верить, что это просто сны. Но я нашел одного из них. Я копал там, где она сказала копать, — и вот он.

Я пытался сбежать. Я думал, что если буду молчать, она остановится. Но убийства не прекратились.

Думаю, я хочу, чтобы кто—то узнал правду до того, как она меня найдет.

Потому что она это сделает.

Это всего лишь вопрос времени.

***

Раздается шум.

Я замираю, мои пальцы зависли над клавиатурой.

Я слышу звук бьющегося стекла. Шаги — медленные и спокойные, доносящиеся из кухни.

Меня затошнило. Трясущимися руками хватаю пистолет с тумбочки, чуть не уронив его.

О, Боже. Она здесь.

Не знаю, выберусь ли я из этого. Если я исчезну, вы знаете почему.

Если кто—то это найдет, пожалуйста…

Не дайте ей уйти от ответственности.

~

Оригинал

Телеграм—канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

— Дядь Серёж, — говорит, а голос хриплый, будто прокуренный. — Скажи папке, пусть нож помоет. Воняет же.

Меня после эти слов аж передернуло. Я же знал, что у соседей в доме не всё ладно, но чтоб настолько...

***

Колька, отец её, был мужиком сложным. Контрактник, две командировки, в одной из которых он получил контузию. Вернулся в наш поселок «Заря» год назад, когда батя его слёг. Привез жену, Маринку, и двух дочек. Машка мелкая совсем — шесть лет, а Катьке тринадцатый год пошёл.

Жили они тихо, за высоким забором из профнастила. Колька не работал толком, только таксовал да бухал по-черному. Батя его помер быстро, дом им оставил. Дом старый, бревенчатый, прогнивший насквозь, зато участок большой, лесок сразу за баней начинается. Колька всё мечтал там хозяйство развести, фермером стать. Ага, фермер хренов. Только пустые бутылки за сараем плодил.

Маринка, жена его, баба была забитая, тихая. Ходила в платке, в магазин и обратно, глаза всё время в пол опустит, норовя быстро проскочить мимо. Вроде как третья беременность у нее была, живот уже видно было. Колька, о сыне всё мечтал. «Наследнике». Орал по пьяни на всю улицу, что бабье царство его достало в край.

Беда случилась в октябре.

Дожди зарядили такие, что дорогу к поселку размесило в кашу. Маринка пошла на родник за водой. Там спуск крутой, глина скользкая, а внизу — овраг с камнями и мусор всякий.

Она и к обеду не вернулась. Колька ко мне прибежал, трясется весь, перегаром несет. «Помоги, — говорит, — найти, жена моя пропала».

Нашли мы её быстро. Лежала в овраге, вся переломанная. Еще теплая была, но уже не дышала. Только вот что странно: у неё на груди, справа, дырка была. Кровищи — жуть!

Участковый, молодой пацан, приехал, голову почесал. В общем, списали всё на несчастный случай. Мол, поскользнулась, упала и на арматуру напаролась — там в овраге мусора строительного полно.

Дело быстренько закрыли. Маринку так же быстро похоронили.

Колька после похорон совсем с катушек слетел. Запил так, что из дома неделями не выходил. Девчонки сами по себе по улице шатались: грязные, голодные. Мы с женой их подкармливали иногда.

А потом началась чертовщина с Катькой.

Сначала я слышал, как она орет по ночам. Не плачет по мамке, а именно орёт — благим матом, голосом таким низким, сиплым. Окна в их доме хлипкие, слышимость отличная.

— Не толкай! Не толкай, сука! — вопила она как-то ночью.

Я вышел покурить на крыльцо, слышу — возня, грохот, будто мебель на пол роняют. И Колькин голос, жалкий такой, визгливый:

— Катюха, уймись! Доча, перекрестись, ну пожалуйста!

На следующий день я Кольку встретил у магазина. Вид у него был — краше в гроб кладут. Серый весь, руки ходуном ходят, сигарету прикурить не может с пятой спички.

— Серега, — шепчет, и за рукав меня хватает. — Она это. Не Катька!

— Кто? — спрашиваю, хотя у самого по спине холодок пробежал.

— Маринка! Вернулась она. В Катьку вселилась. Влезла в её нутро.

Я тогда подумал — белка у мужика. Допился. Послал его проспаться. А зря.

Через пару дней я зашел к ним. Жена моя котлет нажарила, говорит, отнеси девкам, пропадут же с таким папашей. Калитка открыта была. Захожу в дом — вонь стоит невыносимая.

В горнице темно, шторы задернуты. Машка, младшая, под столом сидит, трясется, глаза вытаращила. А Катька...

Она сидела на диване, раскинув ноги, как мужик. Смотрела на стену, ковыряла пальцем в носу. Ноготь сорван, кровь по пальцу течет, а она будто этого не чувствует.

— Кать, — позвал я.

Она голову повернула. Медленно так. И ухмыльнулась. Оскалилась, жутко так. Губы синие, потрескавшиеся.

— Пришел, Сережа? — просипела она. Голос был в точь как у Маринки! Точно её интонации, только злые. — А Колька где? Спрятался, гнида?

Меня к косяку так и пригвоздило. Ноги ватные, язык к небу прилип. А она встает и в развалочку ко мне идет.

— Скажи ему, — шипит, и слюна с губы капает, — что я не уйду. Пока он сам туда не свалится. На дно оврага.

В этот момент Колька из кухни вывалился. В руках — топор. Глаза безумные.

— Изыди! — орет. — Убью, тварь!

Он на дочь замахнулся. Я, сам не знаю как, подскочил, руку ему перехватил. Топор на пол дзынькнул. Колька на колени упал, ревет:

— Она это! Она мне жизни не дает! Каждую ночь приходит! Душит!

А Катька стоит над ним и смеется. Страшно так, словно упивается.

— А ты как хотел, Коленька? Думал, столкнул — и концы в воду? Арматура, говоришь?

И тут она рубашку на себе рванула. Детская байковая рубашка затрещала. А на груди у девчонки, справа — синяк. Огромный, черный, с кровоподтеком. Точно в том же месте, где у Маринки рана была.

— Ножик-то ты в кармане припрятал, — говорит Катька материным голосом. — Когда я сказала, что третьей девкой беременна. Не нужен тебе, говоришь, лишний бабий рот? А теперь нас тут много. Мы все здесь!!!

Тут меня тошнить начало. Реально, желчь к горлу подступила. Воздух в комнате. Казалось, тени по углам комнаты шевелятся, словно змеи.

Колька завыл, вскочил и как ошпаренный вылетел из дома. Я за ним.

Ливень хлещет, темнота, грязь чавкает. Он бежит к лесу, к тому самому оврагу.

— Не возьмешь! — орет. — Не возьмешь, ведьма!

Я кричу ему: «Стой, дурак!», а сам бежать не могу, скользко.

Он добежал до края. Там обрыв резкий, глинистый. Остановился на секунду, обернулся. И я клянусь — я видел, как его что-то толкнуло. Никого рядом не было. Но его тело дернулось, словно от удара в грудь, ноги поехали по жиже, и он ухнул вниз.

Только короткий вскрик и глухой удар.

...Когда менты с МЧС его доставали, он еще жив был. Переломался весь, позвоночник в труху.

Но самое жуткое не это.

В нем нож торчал. Старый армейский нож. Видимо тот самый, о котором призрак Маринки говорил. Он на него упал. Лезвие вошло под ребра. Справа.

***

Девчонок в детдом забрали, тетка какая-то из Саратова вроде объявилась потом. Но я до сих пор, когда мимо их заколоченного дома прохожу, вспоминаю жуткий торжествующий смех.

Я всегда был заядлым книголюбом и проводил много времени за чтением романов самых разных жанров. Мне всегда нравилось пользоваться библиотекой — покупать книги зачастую бессмысленно: прочитаешь и потом они вечно пылятся в шкафу.

Я уже давно хожу в нашу городскую библиотеку. Это маленький городок, где каждый день видишь одних и тех же людей на улице, где в ресторанах можно просто сказать «моё обычное» и никто даже не посмотрит на тебя с недоумением. В библиотеке уже лет двадцать работает одна женщина — фактически она единственная там трудится, если не считать посетителей и волонтёров, которые раз в неделю помогают ей с уборкой. Она всегда отзывчива, все рады её видеть, а в библиотеке благодаря ей всегда чисто и тихо.

Недавно она пропустила рабочий день — такое случалось всего несколько раз, обычно из‑за болезни. Я не придал этому значения, а на следующий день она появилась, так что все подумали, что она просто простудилась — это было логично, ведь она работала с множеством детей. Однако после этого она стала вести себя очень странно. Трудно точно описать, но выглядит так, будто кто‑то копирует её движения. Самое странное — то, как она смотрит на входящих людей, словно они её раздражают, что совершенно не вяжется с её любовью к работе.

Её соседи жалуются на странные звуки, доносящиеся из её дома, и их описания меня пугают. Один сказал, что слышал что‑то вроде скрежета по стенам. Я подумал, что это, наверное, крысы, но он уточнил, что звук совсем другой. Другой сосед зашёл и сказал, что похоже на собаку, которая скребёт когтями по стенам. Звук, судя по всему, можно было услышать, только подойдя вплотную к дому — изнутри его не различить, он слишком тихий.

Всё это можно было бы объяснить — может, она просто переживает из‑за нового питомца? Я не собирался вмешиваться, но однажды, когда я брал книгу с полки, она уставилась на меня и велела подойти. Я подошёл, и она заговорила приглушённым голосом. Она попросила меня пройти в подсобку библиотеки, где хранится всё, что не выставлено на полках. Мне стало не по себе, но я иногда работал там волонтёром, и, возможно, ей просто нужна была помощь с уборкой. Не хотелось отказывать и выглядеть невежливым, поэтому я пошёл за ней. Теперь я жалею об этом.

Когда мы вошли в кладовую, её глаза выглядели бледными. Она посмотрела на меня и сказала, чтобы я перестал в это смотреть. Я растерялся — в что смотреть? Она сказала, что всё ещё остаётся собой. Её голос был монотонным, без малейших эмоций. Мне стало по‑настоящему не по себе.

Я уже собирался уйти, когда она рванула к двери и заперла её — быстрее, чем я когда‑либо видел. Она повторяла, чтобы я перестал смотреть. Меня начала бить дрожь, а она вдруг улыбнулась и приложила палец к губам, словно призывая молчать. Половина её зубов отсутствовала, остальные торчали неровно, острые и зазубренные. Я бросился к двери, изо всех сил дёргая ручку, но она была заперта. Я быстро отпер дверь изнутри, пока она мчалась за мной. Как только я выбежал из подсобки, шаги затихли, и я помчался домой, захлопнув за собой дверь.

Несколько дней я не мог в это поверить — наверное, это был сон, думал я. Но как бы я ни пытался найти оправдание тому, что увидел, у меня ничего не получалось. Теперь, выходя на улицу, я замечаю, как она незаметно выглядывает из окон библиотеки, следя за моими передвижениями, словно лев, выжидающий момента для прыжка.

Я больше не хожу в библиотеку.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Точного возраста не помню. Зато помню кухонный стол, миску с хлопьями, которые размокали у меня перед носом, и маму, входящую в комнату с ярко‑белым конвертом — она держала его так, будто это что‑то важное.

— Посмотри‑ка, — сказала она. — Тебе прислали письмо.

Когда ты ребёнок, почта кажется чем‑то взрослым. Счета, напоминания о визитах, рекламные купоны — всё это не для тебя. Поэтому, когда мама протянула мне конверт, я почувствовал странную гордость, словно только что поднялся на новый уровень.

На конверте было написано моё имя. Только имя, без фамилии. И без обратного адреса в углу.

— От кого это? — спросил я.

— Наверное, от родственников, — ответила она. — Кто‑то решил пошутить и забыл дописать остальное.

Она сказала это с улыбкой, но улыбка застыла на секунду, а потом дрогнула в уголках.

Я разорвал конверт. Внутри была обычная открытка: шарики и торт. А внутри, аккуратными синими чернилами, всего два слова:

«С днём рождения».

Ни подписи, ни «от твоего двоюродного брата такого‑то». Только это.

Я помню, как повернул открытку к маме, будто на обратной стороне был написан ответ. Она посмотрела на неё несколько секунд, потом положила на столешницу.

— Видишь? — сказала она. — Кто‑то тебя любит. Ешь свои хлопья.

На этом всё должно было закончиться. Странное, безобидное детское воспоминание. Но на следующий год пришёл ещё один конверт. Такой же белый. Такой же аккуратный почерк на лицевой стороне — только моё имя. И снова без обратного адреса.

Внутри те же слова: «С днём рождения».

После третьего года подряд мама перестала называть это забавным.

Однажды я застал её стоящей у кухонной стойки с открытой открыткой в руках. Она водила пальцем по надписи, словно пытаясь её узнать, потом перевернула конверт, будто на обратной стороне могло что‑то волшебным образом появиться.

— От кого это? — спросил я.

Она вздрогнула, будто я подкрался незаметно.

— Я же сказала, — ответила она. — Наверное, кто‑то из родственников. Иди надевай обувь, поедем к бабушке.

После этого она перестала оставлять открытки на виду.

Но они продолжали приходить. Каждый год. В один и тот же день. Такие же открытки. Тот же почерк.

Когда я пошёл в среднюю школу, они начали меняться.

В один год внутри было написано: «С днём рождения. Надеюсь, ты получишь всё, о чём просил».

Ладно. Не так уж странно.

На следующий год: «С днём рождения. Надеюсь, тренировка прошла хорошо. Я горжусь тобой».

От этих слов мама вдруг замолчала. Тогда я начал серьёзно заниматься баскетболом: задерживался после школы, чтобы побросать мяч, у нас были игры, родители сидели на трибунах и кричали — всё как обычно.

Через год открытка гласила: «С днём рождения. Молодец, что попал в команду. Ты выглядишь сильным на площадке».

Впервые за всё время что‑то в этих словах заставило меня почувствовать тошноту.

— Откуда они это знают? — спросил я маму.

Она попыталась отмахнуться, но лицо её выдало.

— Может, твой тренер, — сказала она. — Или кто‑то из родителей. Не переживай из‑за этого.

Но она переживала. Позже тем же вечером я слышал, как она говорила по телефону — не слова, а тон: низкий и напряжённый. На следующий день она отнесла открытки в полицейский участок.

Когда она вернулась, выглядела скорее расстроенной, чем успокоенной.

— Они сказали, что мало что могут сделать, — сообщила она мне. — Нет угрозы. Нет имени. Ничего, что можно отследить. Сказали, что, скорее всего, это кто‑то из родственников пытается пошутить. Или подросток, который ведёт себя странно.

— Ты показала им часть про команду? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Они сказали, что если появятся угрозы, мы должны вернуться.

На следующий год открытка снова была простой: «С днём рождения». Словно тот, кто их писал, получил указание умерить пыл. Или сам решил немного сбавить обороты.

Мы переехали, когда мне было тринадцать. Мама нашла лучшую работу в другом городе: новый дом, новая школа, всё новое.

Я помню, как стоял на подъездной дорожке через неделю после переезда, смотрел на почтовый ящик с новыми цифрами и думал: «Они не знают, где я теперь живу».

Через несколько месяцев мне исполнилось четырнадцать. Утром в день рождения в почтовом ящике лежал конверт.

Такой же белый. Такой же аккуратный почерк — только моё имя.

Я долго смотрел на него, прежде чем взглянуть на маму.

— Может, его переслали со старого адреса, — сказала она, но мы оба понимали, что это бессмысленно.

Внутри открытки было написано: «С днём рождения. Новый дом. Ты всё тот же».

В ту ночь мама установила дополнительные замки на двери.

После этого открытки снова стали обычными. Всё так же каждый год. Всё так же в один и тот же день. Всё тот же почерк. Но послания вернулись к простым:

«С днём рождения. Надеюсь, у тебя будет отличный день».

«Надеюсь, ты почувствуешь себя особенным».

Со временем я привык к этому. Это стало чем‑то, что просто происходит. Как взросление. Как смена времён года. Раз в год появлялось напоминание о том, что кто‑то знает, где я живу и сколько мне лет, — а потом жизнь шла дальше.

Я переехал сразу после колледжа — в убогую двухкомнатную квартиру с тонкими стенами и дверью, которая заедала в дождь. Это было первое место, которое полностью принадлежало мне: старый диван, подержанный телевизор, каркас кровати, который я собрал сам и чуть не сломал в процессе.

Каждый год открытка всё равно приходила. Каким‑то образом они всегда знали мой адрес. Мы были в растерянности.

Когда мне было двадцать три, я встретил свою девушку.

Её имя здесь неважно. Она работает с девяти до пяти, помнит дни рождения, приносит закуски на киновечера, эмоционально вовлекается в сериалы — всё как у обычного человека.

Однажды, когда я уходил с работы, девушка позвонила мне. Я дал ей ключ, но она оставила его у родителей. Я сказал, что у меня есть запасной под ковриком у двери. Знаю, все говорят, что так делать нельзя. Но я всё равно это сделал: однажды я сам заперся снаружи и пришлось вызывать слесаря. После этого ключ лежал под ковриком — простое решение. Мы сближались, и её переезд ко мне был лишь вопросом времени.

Мы были вместе почти год, прежде чем я рассказал ей про открытки.

Это всплыло, потому что приближался мой день рождения, и я в шутку упомянул про свою «загадочную открытку», которая приходит по расписанию. Она спросила, что я имею в виду. Я попытался говорить небрежно.

— А, это просто такая штука, — сказал я. — Я получаю эти случайные открытки на день рождения с детства. Без имени. Без обратного адреса. Каждый год один и тот же почерк.

Я ожидал, что она рассмеётся или хотя бы заинтересуется. Вместо этого она замерла.

— Сколько лет подряд? — спросила она.

— С шести примерно, — ответил я. — То есть очень долго.

— И ты не знаешь, кто их отправляет.

— Нет.

— И они всегда находят тебя. Даже когда ты переезжал.

— Да. — Я пожал плечами. — Это странно, я знаю. Мама однажды ходила в полицию, но они сказали, что это не так серьёзно.

— Это серьёзно, — возразила она. — Это ненормально. Это слежка. Кто‑то следит за тобой.

Я сказал, что она преувеличивает. Не было никаких угроз. Никаких «я тебя убью». Никаких мёртвых животных на крыльце. Только пожелания ко дню рождения.

— Что они пишут? — спросила она.

— В основном просто «С днём рождения», — ответил я. — Иногда что‑то вроде «Надеюсь, у тебя будет отличный день». В таком духе.

Она посмотрела на меня так, будто у меня три головы.

— Нам нужно пойти в полицию, — сказала она.

— Они ничего не сделают, — ответил я. — Когда мама ходила, они ничего не сделали. Нет никаких зацепок.

Она на время отступила, но я видел, что ей это не нравится. Через несколько дней она прислала мне ссылку на камеру для дверного звонка и написала: «Я оплачу половину». Я заказал её. Это казалось простым компромиссом.

Камера пришла. Я установил её. Несколько месяцев это был просто удобный способ видеть, когда приносят посылки. Я привык проверять её, когда был на работе: наблюдал, как курьеры оставляют посылки, а соседи выгуливают собак.

Мой день рождения в этом году выпадает на будний день.

Примерно за неделю до него начали появляться вещи.

Первым был мой любимый фастфуд. Заведение за углом, где делают огромные жирные бургеры, которые я всегда говорю, что нужно перестать есть. Курьер позвонил мне снаружи и сказал: «Я снаружи с вашим онлайн‑заказом», и я чуть не ответил, что у него неправильный номер.

Я открываю дверь. В руках — пакет. Кверху прикреплён чек.

В графе «от кого» — пусто. Только мой адрес. Оплата онлайн.

Я думаю, что это от неё.

Отправляю девушке фото пакета:

«Ты что, решила забить мои артерии жиром перед днём рождения?»

Она отвечает через минуту:

«О чём ты?»

Бургер ещё тёплый. Картофель фри — идеальный. Жир просачивается сквозь бумагу именно так, как мне нравится. Я снова читаю чек. Ни имени. Ни строчки для сообщений.

«Ты не отправляла это?» — пишу я.

«Нет? Это шутка или тебе кто‑то прислал еду?»

Я сижу секунду, держа палец над экраном. Пишу, что, наверное, это ошибка доставки. Или мама, или ещё кто‑то. Она отправляет смайлик со смехом и говорит, чтобы я наслаждался, пока они не поняли и не забрали обратно.

Через два дня появляется небольшая коробка. Коричневый картон. Без логотипа. На этикетке — моё имя и адрес. Внутри — маленькая плюшевая собачка. Глуповатая. Типовая. Такая, какую выигрывают в аттракционах на ярмарке.

Это напоминает мне, как она всегда показывает на плюшевые игрушки в магазинах и пытается убедить меня, что нам нужна ещё одна подушка на кровать.

Я снова думаю, что это от неё.

На этот раз звоню.

— Ладно, ты явно в ударе, — говорю, когда она берёт трубку.

— В каком ударе? — спрашивает она.

— Плюшевая собачка, — отвечаю. — Пытаешься подготовить что‑то милое ко дню рождения?

Она смеётся, озадаченная.

— Милый, я ничего тебе не отправляла, — говорит она. — Я весь день на работе.

Я рассказываю ей про коробку, про собачку, про то, что это похоже на её подарок. Она замолкает.

— Это было от компании? — спрашивает она. — Например, от Amazon? Или просто обычная коробка?

— Обычная, — отвечаю. — Ни имени. Ни чека с подарком.

— Может, кто‑то отправил и не указал имя, — предполагает она. — Может, твоя мама?

Я знаю мамин почерк. Знаю её вкус в открытках. Это не похоже на неё.

Уговариваю себя, что это ничего не значит. Людям иногда приходят случайные посылки. Компании иногда отправляют небольшие подарки ко дню рождения. Адреса путаются. Я бросаю собачку на диван. Жизнь идёт дальше.

На следующий день — цветы.

Я возвращаюсь с работы и вижу яркий букет на пороге. Такой, что выглядит дорого: собран в стеклянной вазе с большим бантом. В маленьком пластиковом конверте — белая карточка.

Я открываю её и читаю четыре слова:

«Оно здесь. Не могу дождаться».

Имени нет.

Отправляю девушке фото:

«Ладно, теперь я точно знаю, что это ты»

Она присылает три сообщения подряд:

«Это не я. Клянусь. Тебе нужно позвонить кому‑то».

У меня сжимается грудь. Я стою в дверях, долго смотрю на цветы. Ваза оставляет капли на моём коврике.

Звоню маме. Рассказываю про еду, плюшевую собачку, цветы. Она молчит несколько секунд, потом говорит:

— Сохраняй всё. Делай фото. Храни чеки. Это уже слишком.

Девушка продолжает писать:

«Позвони в полицию. Пожалуйста».

Через несколько минут приходит ещё одна посылка. Маленькая коробка. Лёгкая.

Внутри — одна из старых открыток ко дню рождения.

Не та, что я узнаю. Но точно такая же: шарики, торт, глянцевая печать. Внутри, теми же аккуратными синими чернилами, три слова:

«Теперь я считаю дни».

Я смотрю на почерк, пока глаза не начинают расплываться.

Девушка снова пишет:

«Это уже не весёлая история, — пишет она. — Это серьёзно. Мне страшно за тебя».

Следующая посылка приходит позже тем же вечером, примерно во время ужина.

Я почти не хочу открывать дверь, когда звонит звонок. Вместо этого смотрю в камеру. Вижу, как курьер ставит коробку, фотографирует, уходит.

Обычный коричневый картон. Без логотипа. Без обратного адреса. Только моё имя и мой адрес, аккуратно напечатанные.

Руки дрожат, когда я открываю её.

Внутри — мой запасной ключ.

Тот, что лежал под ковриком.

На первый взгляд в коробке больше ничего нет. Только ключ посередине.

К нижней стороне крышки приклеена записка. Тот же аккуратный почерк. Те же синие чернила:

«Мне это больше не нужно. Неделя перед днём рождения».

Я заглядываю под коврик, хотя уже знаю, что там найду.

Ничего.

В горле пересыхает. Воздух в доме кажется неправильным. Как будто я нахожусь не на своём месте. Как будто зашёл в свой дом и обнаружил там чужую мебель.

Я отхожу от двери и запираю замок. Впервые в жизни это не приносит облегчения.

Я звоню 911.

Выпаливаю диспетчеру всё: открытки, подарки, записки, ключ. Жду, что она прервёт меня и скажет, что это нормально, что я драматизирую.

Она не прерывает.

— Вы чувствуете себя в безопасности в своём доме сейчас? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю я. Голос дрожит. — У кого‑то был мой ключ. Они оставляют вещи каждый день. Они знают, где я живу. Они знали это с детства.

— Хорошо, — говорит она. — Вам нужно покинуть дом и приехать в участок. Возьмите ключ и все записки. Мы составим заявление и начнём дело.

— Разве кто‑то не должен приехать сюда? — спрашиваю я.

— Если сейчас никто не пытается войти в дом и нет непосредственной угрозы, лучше приехать лично, — отвечает она. — У вас есть транспорт?

Я говорю, что есть. Она снова просит меня уйти. Не оставаться в квартире. Взять ключ. Взять записки.

Я кладу трубку, хватаю кошелёк, телефон, маленький пакет с уликами — открытки и записки, которые я сложил на столе. Замешкавшись, звоню девушке.

Она берёт трубку на втором гудке.

— Привет, — говорит она. — Ты в порядке?

— Нет, — отвечаю я. — Слушай. Ты на работе, да?

— Да. А что?

— Мне нужно, чтобы ты сделала для меня кое‑что, — говорю я. — Когда закончишь, иди прямо к родителям. Не заходи в мою квартиру. Не встречайся со мной здесь. Я позвоню тебе из участка.

— Что случилось? — спрашивает она. Голос становится тонким.

— Я объясню позже, — говорю я. — Пожалуйста. Просто иди к родителям. Останься там на ночь.

Она молчит секунду.

— Хорошо, — говорит она. — Позвони мне, как только сможешь.

Я запираю дверь, хотя знаю, что смысла в этом нет. То, что происходит, уже как минимум раз проникло внутрь. Может, и больше. Я спускаюсь по лестнице с ключом в кармане, чувствуя, будто это я вторгся в чужую жизнь.

Сейчас я сижу в холле полицейского участка.

Всё слишком ярко. Стулья пластиковые и жёсткие. В углу телевизор показывает дневное ток‑шоу с выключенным звуком. Ребёнок с мамой заполняют форму о потерянной вещи. Мужчина спорит у стойки о том, как забрать машину со штрафстоянки.

Я держу прозрачный пластиковый пакет с ключом и стопкой сложенных открыток внутри. Моё имя ещё не назвали. Я здесь достаточно долго, чтобы нога не переставала дёргаться.

Мой телефон вибрирует.

На секунду я думаю, что это девушка. Или мама.

Это уведомление с моей камеры дверного звонка.

«Обнаружено движение у вашей входной двери».

Сердце падает в желудок.

На секунду я думаю только: «Она не послушала. Она всё‑таки пришла в дом».

Я неуклюже хватаю телефон, чуть не роняю, ловлю в ладони. Нажимаю на уведомление, и появляется прямая трансляция.

Это не она.

Мужчина стоит на моём крыльце спиной к камере.

Он крупный. Не просто высокий, а широкий. Массивные плечи натягивают ткань тёмной куртки. Капюшон надвинут. Руки опущены. Он стоит так неподвижно, что сначала мне кажется, будто трансляция зависла.

Потом я слышу его дыхание.

Оно идёт через маленький динамик: медленные, ровные вдохи и выдохи. Как будто он успокаивает себя.

Он стоит так, что камера дверного звонка не видит его лица. Только край челюсти в свете фонаря, изгиб уха, затылок.

Он не стучит сразу.

Просто стоит.

— Сегодня ты молчишь, — наконец говорит он.

Его голос спокойный. Мягче, чем я ожидал. Чуть выше. Не какой‑то чудовищный рык из фильма ужасов. Обычный мужской голос с чем‑то холодным за ним.

— Я знаю, что ты там, — говорит он.

— Не стоит заставлять меня ждать, — продолжает он.

Я сжимаю телефон так сильно, что болят пальцы. Смотрю на стойку регистрации, но никто не обращает на меня внимания. Никто не знает, что на моём экране мужчина стоит у моей двери и разговаривает с пустым домом, будто я там и слушаю.

— Ты знаешь, какой сегодня день, — говорит он. — Мой любимый день.

Он выдерживает паузу.

— Твой день рождения, — произносит он.

Поднимает руку. Она настолько большая, что почти закрывает корпус камеры дверного звонка, когда проходит мимо. Манжета куртки задирается, обнажая запястье с бледной кожей и тёмными волосами.

Он стучит.

Три раза.

Каждый удар медленный и тяжёлый, отдаётся эхом через крошечный динамик.

Стук. Стук. Стук.

Я чувствую это в груди, будто он бьёт не в дверь, а в меня.

— Ну же, — говорит он, теперь с большим воодушевлением. — Ты ведёшь себя невежливо.

Он стучит снова, на этот раз сильнее.

— Открой дверь, — требует он. — Пора праздновать.

Я смотрю на экран. Люди ходят вокруг меня в участке. Жужжит принтер. Кто‑то смеётся над чем‑то, что сказал сотрудник. Никто из них не слышит мужчину у моей двери.

— ОТКРОЙ ДВЕРЬ! — внезапно кричит он. Спокойствие исчезло. В его голосе звучит что‑то похожее на радость. — ПОРА ПРАЗДНОВАТЬ!

Он бьёт кулаком в дверь. Камера дрожит. Фонарь на крыльце мерцает. Он по‑прежнему стоит лицом к двери. Он не оборачивается. Ему не нужно видеть меня. В своём сознании он уже видит.

Моё имя так и не назвали.

Он снова бьёт в дверь. И ещё раз. И ещё.

Он всё ещё стучит. Всё ещё ждёт меня.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Прогулка превзошла все ожидания. Встав на знакомое место, где раньше лежали крупные детали, я решил осмотреть землю внимательнее. Солнце клонилось к закату, и его косые лучи высвечивали каждую неровность почвы. И вот — среди пожухлой травы я заметил что-то мелкое и ржавое. Присел, стал разгребать руками.

Это оказались металлические мелочи: какие-то шайбы, обломки креплений, зубья от неизвестного механизма. Сложил их в пакет, продолжил осмотр. И почти сразу нога споткнулась о что-то твёрдое. Расчистил землю — и обомлел: из грунта торчала круглая металлическая "шляпка" диаметром сантиметров сорок. Стал копать вокруг старым топором, который всегда беру с собой на такие вылазки. Края "гриба" оказались неровными, словно отлитыми кустарно. После получаса работы я вытащил из земли увесистую металлическую конструкцию, напоминающую гриб-дождевик гигантских размеров. Весил он, наверное, килограммов десять-пятнадцать.

Осмотрел находку. Чугун или сталь, сильно проржавевший, но массивный. Решил оставить его на лугу, спрятав в кустах — донести до дома в одиночку было нереально. "Заберу в понедельник, когда приёмка откроется", — подумал я, отмечая место в памяти.

На обратном пути, уже почти у ручья, который пересекал тропинку к дому, блеск в ивняке привлек моё внимание. Раздвинул ветви — и не поверил глазам. На берегу лежало устройство из нержавейки, похожее на небольшой ковш с длинной ручкой и круглыми отверстиями в дне. Поднял, очистил от грязи. Металл блестел, почти не тронутый коррозией.

"Обжиг для проводов", — сразу сообразил я, вспомнив, как электрики на работе пользовались подобным. Или, если не пригодится, можно продать на Авито — вещь явно качественная, советского производства.

С находкой в руках я побрёл домой, думая о странной алхимии этого места. Кто-то когда-то оставил здесь части своей жизни — техники, труда, быта. А теперь время и случай возвращают эти фрагменты в оборот, хоть и в другом качестве. В понедельнику я обязательно вернусь за своим "грибом". А пока — буду чистить устройство из нержавейки, гадая, сколько рук держало эту ручку до меня и какие провода обжимали в её идеально круглых отверстиях.

Прошло несколько дней. Пока я ждал открытия приёмки, мысли постоянно возвращались к лугу. Что ещё можно там найти? я решил снова отправился туда — на этот раз не за добычей, а просто подышать воздухом, послушать тишину.

День был мягким, ветер шелестел высохшей травой. Я брёл неторопливо, разглядывая знакомые места, когда на краю луга, у старой ракиты, заметил движение. Две птицы, размером с голубя, но более стройные, с необычной осанкой, копошились в траве. Сначала я подумал, что это какие-то редкие кулики, но форма головы показалась странно знакомой. Я замедлил шаг, стараясь не спугнуть их.

Птицы позволили подойти довольно близко. Они не улетели, а лишь настороженно наблюдали, поводя головами. И тут я увидел то, от чего у меня дыхание перехватило: нижняя часть их тел, животы и грудь, были не привычного птичьего цвета, а тёмно-жёлтого, почти охристого, с металлическим отливом, словно присыпанные старой позолотой или ржавой пылью. Такого я никогда не видел. Оперение на спине было обычным, серо-бурым, а эта "животина" — яркая, неестественная. Они казались существами из какой-то старой, выцветшей гравюры или сновидения. Одна из птиц повернулась, и на мгновение мне показалось, что её жёлтое брюшко отблеснуло тусклым светом, как потускневшая латунь.

Я замер, боясь пошевелиться. Что это могло быть? Загрязнение? Какая-то редкая мутация? Или просто игра света на незнакомом мне оперении? Пока я размышлял, птицы, словно по команде, взмыли в воздух почти беззвучно и скрылись в зарослях ивняка у ручья. Я так и не понял, что это были за виды.

Ошеломлённый этой встречей, я продолжил путь к месту, где оставил свой "гриб". По дороге решил проверить старое кострище на окраине луга — там иногда останавливались туристы или грибники. Уже подходя, я заметил среди обгоревших поленьев и пепла неестественный геометрический силуэт.

Разгрёб золу ногой. Из-под неё показался медный трансформатор, среднего размера, явно от какого-то старого прибора. Рядом валялись обрывки проводов с оплёткой. Трансформатор был тяжёлым, но его медная обмотка местами блестела сквозь слои чёрного лака и обгоревшей бумажной изоляции. Я взял его в руки. "Ну конечно, — подумал я, — добытчики". Видимо, кто-то нашёл его где-то, притащил сюда, попытался разжечь костёр, чтобы выжечь изоляцию и получить чистую медь, а потом либо не смог её достать, либо пожалел времени. А может, просто испугались дыма и запаха. Так или иначе, бросили. Их лень — моя удача. Медь внутри была цела, это чувствовалось по весу. Аккуратная очистка, и в приёмке за него дадут хорошие деньги.

Положив трансформатор рядом со своим ржавым "грибом", который благополучно дожидался меня в кустах, я оглядел луг. Странные птицы с жёлтыми животами, брошенный трансформатор, мои находки… Это место было не просто свалкой старого железа. Оно было слоёным пирогом из времени, небрежности, случайностей и маленьких тайн. Птицы, окрашенные во что-то непонятное, казались его хранителями или призраками.

В понедельник я планировал наведаться сюда с тележкой, чтобы вывезти гриб и трансформатор. Но теперь я понимал, что буду приходить сюда и просто так. Не только за металлом. А чтобы послушать тишину, в которой, возможно, ещё отзовётся странное тихое щебетание, и посмотреть, не мелькнёт ли в траве тот самый тёмно-жёлтый, металлический отлив.

истории записки металло искателя